Открывая Высоцкого 7

5
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
Мы в очереди первые стояли,
 А те, что сзади нас, уже едят.

Сказанное в заключение предыдущего раздела целиком и полностью относится ко всем гримасам бюрократического централизма и порождаемой им деформации как общественных отношений, так и отдельных личностей в зеркале творчества Высоцкого. Кое-кто до сих пор кричит: зеркало кривое! Да нет же, оно, как увеличительное стекло, собирает в фокус суще¬ственные негативные стороны нашего бытия, подлежащие уп¬разднению, но никак не упраздняющиеся. И Высоцкий берёт на себя великомученическую миссию сатирика, выступает как социальный памфлетист.
Ни в одной из своих песен ни единым словом Высоцкий не отозвался отрицательно ни о Сталине, ни о ком из его подруч¬ных или преемников. Никаких отрицательных оценок, вообще никаких оценок внутренней или внешней политики. Только вроде бы частные впечатления некоего «человека с улицы». Иногда очень смешные. Иногда, наоборот, не очень. Но всегда убийственные для всевластной мертвящей и тупой бюрокра¬тии.
Во внешнюю политику Высоцкий вообще принципиально никогда не вмешивался и о загранице писал нейтрально, кон¬статируя лишь, что, «в общем, Ваня, мы с тобой в Париже нужны, как в русской бане лыжи». Наоборот, язвительно высмеивал отечественных «пикейных жилетов», которые нис¬колько не изменились со времён Ильфа и Петрова и всё так же безапелляционно судят о международных делах: правильно ли выбрали римского папу, кем заменить в Израиле Моше Даяна, «стерву одноглазую», и так далее.
Единственное исключение — ужасы «культурной револю¬ции» в Китае 60-х — первой половины 70-х годов, напомина¬ющие наши конец 20-х — 30-е и послевоенные годы. О по¬громщиках-хунвейбинах и их науськивателе он отозвался сразу несколькими песнями достаточно резко и недвусмысленно, при¬чём единственный раз в его песнях прозвучала солидарность с официальным документом (открытым письмом ЦК КПСС по поводу событий в КНР). Впрочем, китайцы давно уже сами осудили перегибы во времена «культурной революции», так что в данном отношении позиция Высоцкого не отличается и от позиции сегодняшнего руководителя Компартии Китая.
Из цикла антихунвейбиновских песен выделяется, на мой взгляд, одна — самое смешное (тоже на мой взгляд) из всех его произведений и в то же время выходящее далеко за рамки осуждения «культурной революции». Речь идёт о знаменитом «Далёком созвездии Тау Кита». Эта песня, когда я услышал её впервые, меся¬ца два не выходила у меня из головы. Как у известного героя Марка Твена (помните: «Режьте билеты, режьте билеты...»). Она, помимо моей воли, начинала мысленно звучать с самого утра и отпускала меня лишь с отходом ко сну. Я то и дело смеялся вроде бы беспричинно, удивляя коллег и прохожих на улице.
Формально эта песня входила в разряд не столько анти¬хунвейбиновских, сколько научно-фантастических. Напомним, что у Высоцкого было несколько таких песен, и так как многие его песни по содержательности напоминали романы, то данную песню без всяких преувеличений можно назвать научно-фанта¬стическим романом в стихах — столько там всего и в тексте, и особенно в подтексте.
Ошеломляют убийственностью сарказма уже первые строфы:
В далёком созвездии Тау Кита
Всё стало для нас непонятно, —
Сигнал посылаем: «Вы что это там?» —
А нас посылают обратно.

На Тау Ките
Живут в тесноте —
Живут, между прочим, по-разному —
Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу.
Чтоб с ней разобраться на месте.

На Тау Кита
Чегой-то не так —
Там таукитайская братия
Свихнулась, — по нашим понятиям.

Сегодняшней молодёжи, возможно, многое в этой песне надо объяснять, но десяток-другой лет назад никому ничего объяс¬нять не надо было, всё понималось с полунамёка, и даже в магнитофонных записях по сей день слышно, как взрывался хохотом зал едва ли не после каждой строки. Особенно после слов «всё стало для нас непонятно», «вы что это там?», «а нас посылают обратно», «товарищи наши по разуму», «ра¬зобраться на месте», «свихнулись, по нашим понятиям».
Да, именно так оно и было: В Москве долгое время никак не могли понять, с чего это так взъелись на нас в Пекине, когда и тут и там — как говорится, сплошное одно и то же (если не считать разоблачения у нас культа Сталина, да и то отчасти, так что это не повод, чтобы раззнакомиться).
В песне разбросано много ядовитейших стрел. И по адре¬су некоторых наших лихих фантастов, у которых герои передви¬гаются по Вселенной «без помощи, но при посредстве». И в адрес «начальства», которое, по обыкновению, чуть что, сразу начинает материться: «В запале я крикнул им: мать вашу, мол, но кибернетический гид мой настолько дословно меня перевёл, что мне за себя стало стыдно». Но главное, конеч¬но же, общий подтекст песни: где-то произошло коренное изме¬нение в жизни общества, и тут же кидается надзиратель с умом и моралью унтера Пришибеева, чтобы «навести порядок». В данном случае тау-китянки решили перейти к принципиально иному способу размножения — к почкованию, отказавшись от услуг противоположного пола, кредит которого начал падать уже в те времена. Возвращаясь домой, наш Космопришибеев в ужасе: «Земля ведь ушла лет на триста вперёд по гнусной теорьи Эйнштейна. Что если и там, как на Тау Кита, ужасно повысилось знание, что если и там почкование?...»
Очень напоминает смятение наших чиновных и сановных бюрократов в ожидании результатов горбачёвской перестройки.
Я уже упоминал, что в начальном периоде творчества Вы¬соцкого очень велик был удельный вес «квазиблатных» песе¬нок, рассчитанных на то, чтобы посмеяться «в своей компании», в порядке «камерного капустника». Но у этого жанра был и ещё один аспект, кроме чисто развлекательного. С «квазиблат¬ной» позиции легче было сатирически высказываться о социальной действительности, не вступая в прямую конфронтацию с власть предержащими. И поэт преуспел в этом искусстве иносказаний блистательно.

Всё позади — и КПЗ, и суд,
И прокурор, и даже судьи с адвокатом, —
Теперь я жду, — теперь я жду —
куда, куда меня пошлют. Куда пошлют меня работать за бесплатно.

Или:

Если воровал —
Значит, сел, значит, сел.
Если много знал —
Под расстрел, под расстрел!

Или:

Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара без струны.
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Или:

На теле общества есть много паразитов,
Но почемуй-то все стесняются бандитов...

Или:
Это был воскресный день, но мусора не отдыхают:
У них тоже — план давай, хоть удавись, —
Ну а если перевыполнят, так их там награждают —
На вес золота там вор-рецидивист.
Это был воскресный день, я был усталым и побитым.
Но одно я знаю, одному я рад:
В семилетний план поимки хулиганов и бандитов
Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад!

Ну и так далее.
Понятно, для социального памфлета использовался не только «квазиблатной» жанр. А смешная метаморфоза русских ска¬зок, известных всем с детства?

Тридцать три богатыря
Порешили, что зазря
Берегли они царя и моря, —
Кажный взял себе надел —
Кур завёл — и в ём сидел.
Охраняя свой удел
не у дел.
Ты уймись, уймись, тоска,
У меня в груди!
Это — только присказка.
Сказка — впереди.
Ободрав зелёный дуб.
Дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп
стал и груб, —
И ругался день-деньской
Бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой
под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска,
Душу мне не рань!
Раз уж это присказка —
Значит, сказка — дрянь.

Когда мне приходилось нелегко в годы застоя, я (и воз¬можно, не один только я) всегда вспоминал строфу:
Началися его подвиги напрасные,
С баб-ягами никчемушная борьба,
Тоже ведь она по-своему несчастная —
Эта самая лесная голытьба.

В четырёх строчках — целая философия. Даже две. Одна: чего же винить разных «баб-ягей», раз их такими сделали обстоятельства? (Такой философии не понимал и не принимаю). Другая: ополчась на бабу-ягу, нельзя забывать, что её сделали ягой условия её жизни, поэтому надо стремиться прежде всего изменить эти условия. Впоследствии это привело к идеологии антикоммунизма.
Так как же всё-таки относиться к окружающей тебя соци¬альной действительности? Это вопрос вопросов, когда речь заходит о нравственности.
Можно, конечно, плыть по течению. Так покойнее и легче всего. Но уж тогда полагайся на судьбу. Куда кривая вывезет! А кривая может оказаться и нелёгкой.
Данный вариант подробно рассматривается в песне «Две судьбы»:

Жил я славно в первой трети
двадцать лет на белом свете —
по влечению.
Жил безбедно и при деле,
плыл — куда глаза глядели —
по течению.
Заскрипит ли в повороте,
крутанёт в водовороте —
всё исправится.
То разуюсь, то обуюсь,
на себя в воде любуюсь —
очень ндравится!

А конечный итог:
...И пока я удивлялся,
пал туман, и оказался
в гиблом месте я.
И огромная старуха
хохотнула прямо в ухо,
злая бестия.
Я кричу — не слышу крика,
не вяжу от страха лыка,
вижу плохо я.
На ветру меня качает. —
Кто здесь? — Слышу, отвечает:
— Я, Нелёгкая!
Брось креститься, причитая,
не спасёт тебя святая
Богородица!
Тех, кто руль да вёсла бросит,
враз Нелёгкая заносит —
так уж водится. —
Вдруг навстречу мне живая
колченогая Кривая —
морда хитрая. —
Ты, — кричит, — стоишь над бездной,
я спасу тебя, болезный,
слёзы вытру я.
Я спросил: — Ты кто такая? —
А она мне: — Я Кривая.
Воз молвы везу.
И хотя я кривобока.
Криворука, кривоока,
я, мол, вывезу. —

Оказывается, это две судьбы человека, плывущего по течению, две ведьмы — Кривая и Нелёгкая.
Как избавиться от них? Только одним способом — грести против течения!

Лихо выгреб на стремнину —
в два гребка на середину.
Ох, пройдоха я!

Только на стремнине да когда сам гребёшь — спасение и обществу, и тебе самому.

Чтоб вы сдохли, выпивая,
две судьбы мои — Кривая
да Нелёгкая!

Целый этический трактат в одной песне.
А можно, напротив, выбрать себе роль этакого критикана-фрондёра, «человека со стороны», опровергателя и ниспровер¬гателя всего и вся, шута, потешающего честную публику «сверх¬смелыми» суждениями, «ультра - р - революционной » фразеоло¬гией, воинствующе-утопическим блудословием. Почти в каж¬дом школьном классе есть такой шут, увеселяющий сотоварищей доведением до прострации преподавателя, а затем продол¬жающий разыгрывать клоуна всю свою сознательную, точнее бессознательную, жизнь, до пенсионной включительно. Очень выгодная позиция. И сам ходишь вроде бы в героях, и началь¬ство снисходительно улыбается. Начальство тобою довольно. Ему удобно: шута всегда нетрудно сделать козлом отпущения, перевалив на него грехи разных угрюм -бурчеевых. Одна из песен Высоцкого так и называется «Козёл отпущения»:

В заповеднике (вот в каком — забыл)
Жил да был Козёл — рог и длинные,
Хоть с волками жил — не по-волчьи выл —
Блеял песенки всё козлиные.
Не противился он, серенький, насилию со злом,
А сносил побои весело и гордо.
Сам Медведь сказал:
«Робяты, я горжусь Козлом —
Героическая личность, козья морда!»
А Козёл себе всё скакал козлом,
Но пошаливать он стал втихомолочку:
Как-то бороду завязал узлом —
Из кустов назвал Волка сволочью.
А когда очередное отпущенье получал —
Всё за то, что волки лишку откусили, —
Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал, —
Но внимания тогда не обратили.

В песне Козёл отпущения выбивается в конце концов в Медведи «и рычит теперь по-медвежьему», получив полно¬мочия от самого Льва. Что ж, редко, но бывает в жизни и такая метаморфоза: шут превращается в тирана-палача. Правда, это уже другое амплуа, так сказать, совсем другой человек, хотя тот же самый. И на сей счёт тоже есть песня:

Оделся по моде, как требует век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, —
Всё-всё, всё.

Словом, имитация гражданской активности — это всё то же плавание по течению, только с иллюзиями, будто гребёшь сам, тогда как на деле дёргаешься марионеткой в чужих руках. Необходима гражданственность не понарошку, а взаправдаш¬няя, когда действительно порой приходится грести против те¬чения. И сам поэт подавал в данном отношении личный при¬мер. Ведь не секрет, что он очень рисковал, выступая публично со своими песнями. И не только тем, что напрочь лишался перспектив на почётные звания-регалии, что его попытки пробиться к легальной трибуне в кино, на радио и телевидении, в печати без конца отвергались. Каждую секунду могло быть и похуже. А главное, как откликнутся люда, поймут ли они или пройдут равнодушно мимо?

Я весь в свету, доступен всем глазам, —
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.
И микрофону я не по нутру —
Да, голос мой любому опостылеет, —
Уверен, если где-то я совру —
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под рёбра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепят с боков прожектора,
И — жара!.. Жара!..

Образ бойца-гражданина ярко обрисован в прямо-таки ав¬тобиографической, памятной всем песне «Канатоходец»:

Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату —
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом —
По канату, по канату.
Натянутому, как нерв.Посмотрите — вот он без страховки идёт.
Чуть правее наклон — упадёт, пропадёт!
Чуть левее наклон — всё равно не спасти...
Но должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути.
И лучи его с шага сбивали,
И кололи, словно лавры.
Труба надрывалась — как две.
Крики «Браво!» его оглушали,
А литавры, а литавры —
Как обухом по голове!
И сегодня другой без страховки идёт.
Тонкий шнур под ногой — упадёт, пропадёт!
Вправо, влево наклон — и его не спасти...
Но зачем-то ему тоже нужно пройти
четыре четверти пути!
А куда идти? Ну, для этого надо прежде всего определить своё отношение к окружающему тебя обществу. И Высоцкий делает это недвусмысленно.
Прежде всего решительно и бескомпромиссно — на сто¬рону Добра против сил Зла. «Потому что добро остаётся добром в прошлом, будущем и настоящем».
Затем столь же решительно — от позиции обывателя («как все», но «моя хата с краю») к позиции Гражданина («как велит Долг», «я в ответе за всё и за всех»): «Я согласен бегать в табуне, но не под седлом и без узды».
Далее, гражданская смелость:
Здесь вам не равнина, здесь климат иной —
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревет камнепад,
И можно свернуть, обрыв обогнуть, —
Но мы выбираем трудный путь.
Опасный, как военная тропа.
Отвесные стены... А ну — не зевай!
Ты здесь на везение не уповай —
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала, —
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк —
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени... Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони — ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем.
Другим — у которых вершина ещё впереди.
Наконец, гражданская, общественная активность, позиция не наблюдателя — бойца.
...Если руки сложа.
Наблюдал свысока
И в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом —
Значит, в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!

Понятно, такая социальная философия прямо подводит к вопросу о смысле жизни — основному вопросу нравственности. Во имя чего живёшь? Эта тема проходит через многие песни Высоцкого.