Сталинщина преступление без наказания? 3

3.
—Что вы нам толкуете о беззакониях и злодеяниях? — гневно вопрошает «культофил», когда речь заходит о предмете его культа. — Что вы смакуете отдельные эксцессы? («Сма¬куете» и «эксцессы» — его любимые слова). Откуда вы зна¬ете, какие и сколько их было? Где это напечатано? Зарубеж¬ной порнографии начитались? Льёте воду на мельницу мирово¬го империализма?!
И так далее, стократно слышанное.
Слушаю такие речи, и почему-то вдруг встаёт перед глаза¬ми сцена из давно виденного кино детектива. Отпетый уркаган, только что взятый с поличным и ещё не знающий, что его песенка спета, нагло издевается над работниками милиции:
— Что вы мне шьёте статью? Чего придираетесь? Откуда вы знаете, что это я? Где свидетели? Мало ли что люди видели! Детективов начитались! Знаем, на чью мельницу вода льётся...
Конечно, между «культофилом» и уркаганом — ничего обще¬го. А сцена всё же не выходит из головы. Тем более что в фильме том свидетели, как водится, разбежались и милиции чрезвычайно трудно изобличить негодяя, хоть и взят с поличным — вот он, весь как намалёван! Понятно, несмотря на трудности, справедливость и правосудие вскоре полностью торжествуют.
В ситуации с «культом» положение прямо противоположное.
Да, какие именно беззакония и злодеяния, а также сколько их точно было в 1929-53 годах, про это не только нигде официально не напечатано, но, наверное, и многие документы-то из архивов предусмотрительно уничтожены. Что-что, а уж заме¬тать следы подручные и подручные подручных умели высоко¬профессионально!
Кстати, именно данное обстоятельство наглядно демонст¬рирует всю меру подлости «оправдателей» содеянного. Если бы имелись официальные справочники, где все творившиеся беззакония были расписаны по видам и годам, как в «Народ¬ном хозяйстве СССР», — то нетрудно было бы вывести на чистую воду любого «очернителя», который вздумал бы фаль¬сифицировать точно установленные цифры и факты. Но так как ничего подобного до сих пор нет, — всякая попытка уста¬новить истину наталкивается на окрик: Кто сказал? Откуда взяли? Старый как мир приём: не пойман — не вор! Концы в воде — значит, чист как стекло!   
Однако «заметатели следов» явно просчитались. Их при¬ёмы действенны только в обстановке тотальной секретности, всеобщего страха, сплошных запретов и келейности принятия решений. Как только келейность сменяется гласностью — начинают рушиться и секреты, и запреты, а вместе с ними по¬степенно пропадает и въевшийся в людей страх. Тогда на ме¬сте мутных бюрократических волн, как при отливе, обнажается дно, а на дне — всё, что было скрыто до поры до времени.
Возможно, американцы так никогда и не доищутся, кто убил президента Дж. Кеннеди в 1963 году. Нам не надо ничего доискиваться. Всё — яснее ясного. Свидетелей-очевидцев, включая жертв беззакония и злодеяний, — более чем достаточно, и пройдёт ещё много лет, прежде чем последний из них покинет земную юдоль. Даже если многие важные документы на сей счёт уничто¬жены (а это ещё вопрос), всё равно осталось и останется немало данных — как прямых, так и косвенных — чтобы картина про¬яснилась хотя бы в общих чертах. И не надо никакой «зарубеж¬ной порнографии». По имеющимся в наличии источникам вполне можно установить характер и масштабы преступлений.
Что мы сейчас и попробуем сделать (учитывая скудость материалов, в сугубо предварительном порядке, разумеется, — так сказать, на предмет последующих уточнений).
Начнём с года 1929-го. Что конкретно должно было про¬изойти в этом году и что произошло на деле?
В 1928 году Сталин окончательно одолел своего главного соперника — Троцкого и занял фактически в руководстве парти¬ей и страной положение единоличного «вождя» (чего ранее не было: в лежащем передо мной «Спутнике пионера на 1926 год» между разделами «Как боролась РКП(б) и «Пионер в семье» ещё остаётся раздел «Наши вожди» — правда, следующие за И.В.Сталиным страницы выдраны, так как десяток лет спустя за них можно было схлопотать не менее десятка лет тюрьмы). Но¬воявленному «вождю» нужно было какое-то быстрое и эффект¬ное достижение, способное закрепить его престиж.
Родилась идея: форсировать очень медленно шедший про¬цесс коллективизации сельского хозяйства с целью разом рез¬ко поднять его производительность, усилить приток продоволь¬ствия в города (что было важно для развёртывавшейся инду¬стриализации страны) и увеличить экспорт за границу зерна, которое тогда играло ту же роль для получения валюты, какую сегодня играют нефть и газ. При этом зерно, сверх продналога, предполагалось закупать у колхозов по установленным прави¬тельством минимальным ценам — отпадала необходимость торговаться на рынке с единоличниками. Это был бы потряса¬ющий успех!!!
 
А что произошло?
Поскольку к тому времени завершилось начатое Сталиным ещё в 1922 году формирование госаппарата на принципах бюрократического централизма и все инстанции готовы были автомати¬чески выполнять ЛЮБОЕ распоряжение свыше, соревнуясь лишь, кто скорее отрапортует (знакомая, привычная картина, не правда ли?), то вслед за спущенной директивой о «форсировании» нача¬лось «соревнование» меж руководством районов и областей, кто быстрее выйдет на «стопроцентный уровень коллективизации». Ясно, что такой нажим натолкнулся на сопротивление части кре¬стьян — и не только кулаков, использовавших наёмный труд, но и просто зажиточных крестьян, а также середняков и даже некото¬рых бедняков. Тогда для устрашения пошли в ход различные угрозы (вплоть до публично признанной Сталиным угрозы воен¬ной силы) и огульное «раскулачивание» — изгнание из деревни в ссылку с конфискацией имущества и средств к существованию, т.е., по сути, обречение на голодную смерть — нередко просто ради сведения личных счётов.
Как это выглядело? Вот свидетельство очевидца: сослали крестьянина (отнюдь не «кулака»!) с женой, дедом, бабкой и шестью детьми — без денег, без вещей, без еды на дорогу; двое самых маленьких вскоре умерли от голода в эшелоне таких же ссыльных; за ними последовали дед и бабка; через два года, надорвавшись на руднике, умер хозяин, потом ещё один ребё¬нок и хозяйка; остальные попали в «спецдетдом», где были каторжные условия — ведь там жили дети «врагов народа». Выжил один из десяти — и тот инвалид. И это был вовсе не какой-то из ряда вон выходящий случай. Скорее типичный.
Сколько было таких «раскулаченных»? По официальной ста¬тистике, городских частных предпринимателей («нэпманов») и кулаков в 1928 году было 4,6% населения. Отбросим более 2% «нэпманов» (которых, впрочем, тоже «ликвидировали как класс»). Остаётся 2,5% населения. Однако по ходу «форсированной» кол¬лективизации выяснилось, что «кулаков» вдруг оказалось вдвое больше — до 5%, а «раскулаченных» — ещё больше: по свиде¬тельствам очевидцев, с кем приходилось говорить, в разных райо¬нах от 10 до 15% сельского населения, в среднем примерно каж¬дая восьмая семья. Эта цифра за последнее время не раз встреча¬лась и в печати. Восьмая часть 25 млн. существовавших тогда крестьянских дворов — это более 3 млн. дворов, т.е. намного более десятка млн. человек. Число жертв колоссально — прямо как на войне. Правда, несколько односторонней.
Сколько точно? Это нетрудно установить. В распоряже¬нии моих коллег, историков-аграрников, с которыми проработал в одном институте немалое число лет и ручаюсь за их добросо¬вестность, имеются исчерпывающие данные до порайонных включительно. Они же могут дать исчерпывающий ответ на вопрос, являлись ли «раскулаченные» действительно «кулака¬ми» или, как считает академик ВАСХНИЛ В.А.Тихонов — и, конечно, не он один, — все «кулаки» у нас были раскулачены ещё летом-осенью 1918 года, а в 1929 году и позднее «раску¬лачивали» зажиточных крестьян-середняков. Учёные в состо¬янии квалифицированно оценить с высоты прошедших десяти¬летий, какими должны были быть в тех условиях оптимальные темпы и формы коллективизации сельского хозяйства, чтобы и производительность труда повысить, и сдачу хлеба государству тоже. Наконец, на основе такого рода исследований, они впол¬не в состоянии прояснить, насколько ошибался Н.И.Бухарин, восстававший поначалу против «форсирования» коллективиза¬ции, но потом полностью капитулировавший перед Сталиным.
Будем надеяться, что мы вскоре познакомимся с результатами подобных исследований.
Насколько оправдано было «раскулачивание»? По этому вопросу споры излишни. Их рассудил сам тов. Сталин в своей статье «Головокружение от успехов» (март 1930 г.), где расце¬нил первый шквал «коллективизации» как «потерю чувства меры», «авантюристическую попытку «в два счёта» разрешить все вопросы социалистического строительства», признал, что «нельзя насаждать колхозы силой», и сделал правильный вы¬вод, что «такая «политика» может быть угодной и выгодной лишь нашим заклятым врагам». Тем не менее «коллективиза¬ция» продолжалась, хотя и приторможенными темпами. От¬ступать было поздно: на карте стоял престиж «вождя», а это было в его глазах поважнее десятка миллионов жизней. К 1940 году крестьян-единоличников и некооперированных кус¬тарей осталось всего 2,6% населения вместо почти 80% в 1928 году.
Что произошло в итоге? Начался массовый убой отбирае¬мого домашнего скота (помните, как маялся животом шолохов¬ский дед Щукарь, объевшийся пропадавшей «убоины»?). Было полностью дезорганизовано зерновое хозяйство. Чтобы вы¬полнить план госпоставок, стали силой отбирать семенное зер¬но. На всё это наложился неурожай, и в 1932-33 годах от массового голода, неслыханного со времён более чем десяти¬летней давности, погибло ещё несколько миллионов человек (точные данные также имеются в распоряжении историков-аграрников).
В последующем большинство колхозников работало в об¬щественном хозяйстве, по существу, лишь за право пользования своим приусадебным участком, картошка с которого давала скудный прожиточный минимум. Оплата по трудодням была незначительной, часто просто символической (два-три мешка зерна на семью после «расчёта» с госпоставками). Почти во всех российских колхозах, где приходилось бывать, в 30-х — 50-х годах, на трудодень выдавали от 200 до 1000 граммов зерна. Вместе с приусадебной картошкой это и составляло годовой рацион семьи. Ясно, что производительность труда при таких условиях, несмотря на механизацию сельского хозяйства, оставалась очень низкой.
Каковы же оказались конечные результаты? Достаточно ска¬зать, что с середины 20-х годов и до самой «коллективизации» страна вывозила за границу в среднем до 150 млн. пудов зерна в год. Затем долгие годы — круглый ноль. А в 70-х — 80-х годах мы вынуждены были ввозить даже большее количество. «Даже через сорок лет после той страшной разрухи — а она действительно была страшная — мы так и не пришли к тому, что должен был бы дать нам этот путь, — к решению продоволь¬ственной проблемы», — констатирует писатель Анатолий Ана¬ньев.
И это — не беззаконие? Это — не злодеяние?
Если бы любой районный руководитель вознамерился се¬годня авантюристически «форсировать» развитие сельского хозяйства в своём районе такими методами и с такими резуль¬татами, да ещё попытался бы насильственно выслать из села хоть одну семью (да ещё, не дай бог, при этом что-нибудь случилось бы с ребёнком) — его ожидало бы немедленное уголовное дело. Почему же мы должны относиться иначе к такому же в точности преступлению, только «тиражированно¬му» во многих миллионах экземпляров?