Россия в xx xxi веках 1917 2017 2

Трижды от колосса к коллапсу и обратно

ЧАСТЬ 1. ЖЕРТВЫ ОДНОЙ РЕАЛИЗОВАННОЙ УТОПИИ

«СОЦИАЛИЗМ» ПРОТИВ «СОЦИАЛИЗМА»
Чтобы понять, что произошло с Россией, а затем еще с третью человечества, надо совершить путешествие на машине времени более чем на полтораста лет назад — в Европу первой половины XIX века.
Что мы видим там? Ужасающее положение рабочих, детально описанное в книге Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» (1845) и в сотнях других книг того же рода. Тяжелый физический труд. Рабочий день, продолжающийся 12–14 и более часов. Изможденные женщины и даже дети, стоящие за станками. Мизерная зарплата. Жестокие штрафы за каждое упущение. Нищета. Полуголодное существование в жутких трущобах. Постоянная угроза безработицы. Отчаянные попытки протеста, беспощадно подавляемые: стачка — локаут, стачка — локаут…
А на другом полюсе общества — вызывающая роскошь буржуазии.
Что делать? Над этим вопросом десятки лет бились лучшие, благороднейшие умы Европы.
Самое простое — совершить социалистическую революцию, установить «царство справедливости», детально расписанное в трудах многочисленных социалистов-утопистов. Однако горький опыт показывал, что на следующий же день после победоносной революции обязательно появляется Наполеон. Не Первый, так Второй или сразу Третий, — и все начинается сначала. Из этого правила не было исключений ни в одной из многих европейских революций первой половины XIX века.
Как избавиться от опасности бонапартизма с неизбежной реставрацией капитализма? Дискуссии на эту тему продолжались более полувека (40–80-е годы XIX века). И привели к рождению нескольких десятков социальных учений-доктрин. Среди них выделились по значению две: анархизм и «научный» (якобы уже не утопический) социализм. Первый остался главным образом в области теории, хотя были попытки претворить его в жизнь в России в 1917–1918 годах и в Испании в 1936–1939 годах. Второй вылился в конечном счете в идеологию социал-демократии, которая в цивилизованных странах мира конкурирует с противоположной ей идеологией либеральной демократии (одна — за максимальное повышение планки налогов, чтобы собрать побольше средств для пособий бедным слоям населения; другая — за понижение этой планки, чтобы высвободившиеся средства направить на развитие производства и тем самым на увеличение средств для упомянутых пособий).
Однако у каждого политического течения неизбежно появляется радикально-экстремистское крыло. Появилось оно и у социал-демократов и стало известно под именами «большевизм», «научный коммунизм», «марксизм-ленинизм» и т.д., вплоть до «чучхе» Ким Ир Сена. В идеологии этого крыла было немало вздорного, не выдержавшего испытания временем. Например, постулаты о близком отмирании семьи, частной собственности и государства, о пролетариях, которые неизвестно во что должны были соединяться, и т.д.
Опыт истории показал, что семья, частная собственность и государство действительно имеют тенденцию к качественным изменениям. И человечество действительно должно либо объединиться, либо погибнуть. Правда, совершенно иным образом, нежели это представлялось экстремистам столетие-полтора назад. Но были в этой идеологии и положения, которые экстремисты попытались претворить в жизнь.
С ужасными последствиями для судеб народов России и для целой трети человечества.
Из этих положений выделяются по значению три.
Дестратификация общества. Упразднение деления общества на социальные классы, создание «бесклассового общества», состоящего из «работников» с одинаковым социальным статусом («социальная однородность»). Именно в социальных классах виделось главное зло. Именно лавируя между ними, всходил на трон очередной Наполеон. Казалось, достаточно ликвидировать классы, «растворить» в общей массе рабочих и крестьян, буржуазию и аристократию — и необратимость социальных перемен будет обеспечена.
Экстремистам в голову не могло прийти (на то они и экстремисты), что стратификация — неотъемлемое свойство человеческого общества. Ее невозможно упразднить. Пролить потоки крови и изменить — можно. Упразднить ценой любого кровопролития — нельзя.
Демаркетизация экономики. Рынок тоже виделся социальным злом. Ведь там и обман, и обвешивание, и обмеривание. И неправедное обогащение торговца, и явный, наглый грабеж покупателя. Замени «торговлю» плановым распределением благ сначала «по труду», а затем и «по потребностям» (учитывая, что больше одного обеда не съешь и больше одного платья не наденешь) — и справедливость восторжествует.
Экстремистам в голову не могло прийти, что при всех негативных чертах рынка все остальное — намного хуже. Сразу же появляется «черный рынок» с повышенными ценами (еще более наглым ограблением покупателя). Сразу же появляется «распределение» по должности и чину, по взятке и по знакомству.
Демонетизация финансов. Упразднение собственно денег и замена их «дензнаками», которые печатаются по мере надобности и играют роль квитанций на получение таких-то и таких-то благ. Деньги, как и классы, как и рынки, тоже входили в категорию социального зла. Как известно, честным трудом много денег не заработаешь (народная мудрость: «Трудом праведным не наживешь палат каменных»). Большие деньги — это всегда либо преступление, либо жульничество, либо какая-то налоговая лазейка. А дальше, как тоже хорошо известно, «деньги идут к деньгам» и скапливаются, мягко говоря, отнюдь не у лучших представителей общества.
Экстремистам в голову не могло прийти, что деньги — всего лишь разновидность товара. Упразднишь денежный рынок — тут же возникнет денежный «черный рынок». Расцветет спекуляция. Любые денежные суррогаты быстро обесценятся. Расстройство финансов неизбежно скажется на экономике. Разрыв между горсткой богачей и нищетой основной массы населения возрастет.
Все это было настолько ясно заранее, что во всех цивилизованных странах Европы к экстремистам отнеслись как к государственным преступникам. Их сажали в тюрьмы или истребляли физически. И только в несчастной России волею судеб им удалось дорваться до власти. И они немедленно — прямо в 1918 году — начали проводить в жизнь свою доктрину. И получили все до единого вышеназванные последствия.
Пока советское правительство выступало с демагогическими, популистскими лозунгами («мир народам, земля крестьянам, фабрики рабочим»), их поддерживала значительная часть населения, хотя уже в это время начался «красный террор». Слабые попытки сопротивления жестоко подавлялись. Но вот правительство переехало в Москву, окопалось в Кремле, почувствовало себя уверенно (сработал «административный ресурс»: началась мобилизация миллионов солдат и крестьян в Красную армию), и очерченная выше программа начала последовательно претворяться в жизнь.
Результаты оказались катастрофическими. «Ликвидация классов» вылилась в массовые расстрелы тысяч и тысяч заложников — прежде всего из дворянства, буржуазии, служащих. Началось массовое «раскрестьянивание» и «расказачивание» — погром зажиточных крестьянских хозяйств, составлявших около трети всех крестьянских хозяйств России.
Одновременно была сделана первая попытка «коллективизации сельского хозяйства»: в приказном порядке было создано 5000 «государственных хозяйств» — будущих совхозов (на землях бывших помещичьих имений) и 6000 «коллективных хозяйств» — будущих колхозов (путем насильственного «обобществления» единоличных крестьянских дворов). Буквально через несколько недель выяснилась их полная экономическая несостоятельность. Ленин без обиняков назвал их «богадельнями». Впоследствии они влачили жалкое существование, играли ничтожную роль в экономике страны и в большинстве своем распались.
В 1929 году эта авантюра была повторена снова — уже тотально по всей стране. И вместо крестьянина-фермера появился батрак-колхозник, а вместо экспорта сельскохозяйственной продукции — нарастающий импорт. Сельское хозяйство страны было подорвано в корне и не восстановлено до сих пор.
Массовые гонения на рынки привели к «теневой экономике», господству «черного рынка». Теневая экономика из десятилетия в десятилетие набирала масштабы, породила своего неразлучного спутника — коррупцию (вплоть до самых верхних эшелонов власти) и к настоящему времени почти сравнялась по мощности с «нетеневой». Точнее сказать, переплелась с ней настолько тесно, что уже трудно различить, где кончается чиновник и начинается самый вульгарный уголовник.
«Отменили» деньги и заменили их неконвертируемыми «дензнаками», которые стали печатать в огромных количествах, по усмотрению правительства. Естественно, получилась гиперинфляция. Рублевый счет быстро пошел на десятки и сотни, тысячи и миллионы, десятки и сотни миллионов рублей. Мешки бумажных денег вконец обесценились, население в массовом порядке стало переходить на бартер («шило на мыло»), а решающую роль стали играть «талоны» на выдачу тех или иных продуктов и промтоваров.
Стало неважно, как ты работаешь и сколько зарабатываешь. Гораздо важнее, куда и кем ты «пристроился», какой у тебя «паек» (как в тюрьме!).
Все это за несколько недель вконец развалило подорванную войной экономику страны. В бытовом сознании такое состояние получило название «разруха». Говоря по-научному, это был первый коллапс казавшегося незыблемым колосса — великой державы России.
Против кучки фанатиков, засевших в московском Кремле, с трагическим запозданием поднялось, наконец, большинство населения страны. Советская власть, только что распространившаяся к весне 1918 года практически на всю Россию, уже летом того же года была зажата в «огненном кольце» между Питером, Ярославлем, Царицыным и Курском.
Тогдашних русских талибов выручил уже упоминавшийся «административный ресурс»: под ружье были поставлены 5,5 млн солдат. Против них одна за другой выступили 100–150-тысячные «белые армии» Колчака, Деникина, Юденича, белополяков, Врангеля. И все пять были разбиты поодиночке подавляюще превосходившими численно силами «красных».
Правда, поляки при поддержке опомнившихся наконец Англии и Франции устояли (ведь «красные» на своих штыках — точнее, саблях — несли с собой свой «социализм» в Европу!). Но в общем гражданская война «красными» была выиграна, и советская власть установилась к 1922 году по всей стране — от Питера до Владивостока.
На пике этих успехов — в 1920 году — против кремлевских экстремистов вторично поднялась вся завоеванная ими страна (восстало крестьянство, трижды — в 1918, 1919 и 1920 годах — дочиста ограбленное военными реквизициями, поименованными «продразверсткой»). В одной только Тамбовской губернии было сформировано 16 крестьянских повстанческих полков. Чтобы расправиться с ними, потребовалась 200- тысячная армия, расстреливавшая женщин и детей из пулеметов, бившая по крестьянским избам прямой наводкой из пушек, травившая крестьян газами, как на фронте. В остальных губерниях восстания были послабее, и справиться с ними оказалось легче.
Забастовали рабочие Петербурга, Москвы, других крупных городов России. В условиях хозяйственной разрухи это грозило полным параличом экономики.
Забастовки тоже были подавлены с трудом.
Наконец, заколебался оплот власти — 5,5-миллионная Красная армия, состоявшая по сути из тех же крестьян и рабочих. В начале 1921 года восстал гарнизон Кронштадта — морской крепости, прикрывающей Питер. Кронштадт брали штурмом, как вражеский город, и расправлялись с восставшими беспощадно.
Под влиянием всех этих обстоятельств Ленин в том же 1921 году заявил: «Мы должны коренным образом пересмотреть нашу точку зрения на социализм». Подавив отчаянное сопротивление своих экстремистов, он провозгласил «новую экономическую политику» — по сути, «перестройку № 1», за которой последовали еще шесть перестроек поменьше, которые мы рассмотрим позже. Он легализовал частное предпринимательство, дав дорогу новым буржуям-нэпманам. Открыл дорогу рыночной экономике. Вернул настоящие деньги — конвертируемую валюту. Страна получила передышку на целых семь лет.
Вторая такая же наступит только в 2000–2008 годах. А до и после 1921–1929 годов злосчастной России пришлось много хуже. Преемник Ленина Сталин в 1929 году вновь вернулся к программе экстремистов 1918 года и на сей раз возвел ее в ранг государственной политики, проводившейся (с разными «перестройками») до 1991 года. Россия вновь испытала все прелести 1918 года: и тотальную «коллективизацию сельского хозяйства», развалившую его, и ужасающий «красный террор», и замену рыночной экономики чисто казарменным «распределением» благ, и замену настоящих денег неконвертируемыми бумажками. И еще один крах. И еще одна «новая экономическая политика» — намного радикальнее первой и уже никак не связанная с «социализмом».
Здесь самое время задаться вопросом: а был ли в России в 1917–1991 годах «социализм»? И если был, то какой именно? Ведь не в одной же России он существовал (в ряде стран существует до сих пор).
И вообще, что такое сам по себе «социализм»?
Прежде всего давайте разберемся с самим термином «социализм». Точно установлен год его рождения: 1834-й, когда в западной литературе впервые появилось это слово. Мы уже упоминали о его первоначальном значении: в смысловом переводе на русский язык это «обществолюбие», «забота обо всех членах общества» — в противоположность «индивидуализму», когда «каждый сам за себя, один Бог за всех». Постепенно расплодилась целая тьма «социализмов»: христианский, феодальный, гильдейский, аграрный, государственный, реальный, национальный (национал-социализм) и др.
Многие из них не имеют ничего общего друг с другом. Мало того, некоторые — люто враждебны друг другу.
Мы говорили также и о том, что со временем из абстрактного поначалу «социализма» вырос вполне конкретный политический французский «социализм», он же германская «социал-демократия», он же английский «лейборизм». Между ними, понятно, существуют национальные различия. Но гораздо больше общего, противостоящего идеологии либерализма.
А вот между российским «социализмом» 1917–1921 и 1921–1929 годов — такая же большая разница, как и между «социализмом» 1921–1929 и 1929–1991 годов. Как и между китайским социализмом Мао Цзэдуна и современным социализмом Дэн Сяопина. Кстати, российский «социализм» 1917–1921 годов отличия ради именовался «военным коммунизмом». А российский социализм 1929–1991 годов — «реальным» (в надменной и совершенно необоснованной уверенности, будто все остальные «социализмы» были нереальными). Некоторые авторы — включая пишущего эти строки — считали более адекватным для 1917–1921 и 1929–1991 годов понятие «реализованная утопия казарменного социализма». Того самого, которым К. Маркс пугал в свое время своих оппонентов как самым жутким будущим из всех возможных.
Помните? «Общие столовые и общие спальни, оценщики и конторы, регламентирующие воспитание, производство, потребление, словом, всю общественную деятельность, и во главе всего, в качестве высшего руководителя, безымянный и никому не известный “наш комитет”». Зная историю СССР, вообще историю XX века, можно с уверенностью утверждать, что процитированное выше — не карикатура и не дружеский шарж, а самая настоящая фотография СССР и всей «мировой системы социализма».
Но как бы мы ни характеризовали «социализм», дело, конечно же, не в терминах, а в реальном содержании того, что за ними кроется.
Поэтому обратимся к реальным показателям общественной системы, которая официально именовалась «реальным социализмом».