Он пришел...

Быстро вздохнуть, и  медленно выдохнуть, как бы, отдавая себя по корпускулам всему, что меня окружает. Все. Операция закончена. Туалет раны. Асептические повязки. Оставшись с пациентом наедине, который еще не отошел от наркоза, узнал много нового.
- Гавриил Михаилович, вы, не обижайтесь, может быть это не следует говорить, но мы в палате вам даже кличку придумали между нами, парнями- «Левин». Это конечно в шутку, мы вас любим сильно.  Питаю к вам глубокое уважение.
И много других не более важных откровенностей… Странно. Гремит гром как –то по особенному громко. Надо мной нависли чернеющие тучи, соединяясь друг с другом и образуя замысловатые фигуры на небе. Устал. Метров пятнадцать  до раздевалки, скинуть, обрызганный кровью, халат. Умыться.
Посмотрел в зеркало. Что там? Неужели я?   В глазах, все глазах. Не видят, их не видят. А в них все, что я чувствую, думаю, люблю, ненавижу. Морально истощен, уже не первый день, не первую неделю, не первый месяц. Немного закружилась голова, чуточку приболела, у виска слева, как обычно. Присел. Минут десять размышлял о ходе предстоящей завтрашней операции, как- то машинально встал, накинул чистый халат и спустился в отделение. Попивая уже остывающий кофе и сидя на, уже потрепанном и старом, диване, задумался…
- Гавриил, ты оформил пациента Журавлева на операцию? Аууу…Гавриил…
Слова как то отголосками, обрывками доносились до меня. Когда окончательно понял, что ко мне обращается Ирина Евгеньевна, и уже не в первый раз, покраснел.
- Извините, Ирина Евгеньевна, чего- то задумался. Да, конечно оформил, документы подписаны, можно хоть сейчас ему «косточку делать». Потом опять какие- то слова, в мой адрес, но я их не слышу. Когда воздухоколебания, где- то у правого ухо, затихли я заметил, что в окне тучи, все более сгустились, стали серого оттенка. Они как- то даже пугали что ли. Полил дождь… И я судорожно вскочил, начал трясущимися руками искать карандаш или ручку, без разницы, и как на зло не мог найти…да, вот, быстро, быстро, мысли, мысли , я не вижу мыслей…
Устроился поближе к окну, открыл его, и под душераздирающие вопли раскатов грома, принялся быстро, безумно корявым почерком, на неведомом, доселе, человеку, языке, записывать слова.
«Идет дождь, могучий, сильный,
  Такой всевластный,
   Полунеряшливый и полумилый,
   Цветами листьев, промокших и обессилевших,
   Фонари грозно сверкают лампами,
   Дым, где- то летящий прах прощальных слов.
   В парке тротуары, мгновенно  оживающие
   Парами, взявшихся за руки,
   Промчавшихся, мимо меня, людей »
Не понравилось, скомкал, уже и так изжеванную бумагу, и кинул на диван.
- Надо идти домой,- пробурчал я, на что в ответ услышал  дикий возглас Назира Алиевича,
- Ты что, с ума сошел? Посмотри на улицу, куда собрался? Посиди пока, пережди.
- Вы не понимаете, Назир Алиевич.
Он меня зовет, дождь. Давно не гулял под дождем, соскучился я по нему. Мне надо на улицу, мне надо искупаться наконец в его объятиях. Я скучаю.
Выходя их главного холла больницы, заметил угрюмо выглядевшую толпу, примерно одинакого настроения, людей. Всем было жутко холодно.
Темная рубашка с белым воротником,  брюки классические, туфли и парень с детской улыбкой на лице, весь промокший, дрожащий от холода, но радостный…он пришел