Длинный маршрут

        ‘Я так больше не могу.’
        Пожалуйста, только не сейчас! Каждый раз, когда приходит время расставаться, когда на мягких тяжелых лапах подкрадывается неизбежное одиночество, он должен ударить меня виной.

        Он сидит на краю постели, свесив тяжелые кисти рук между острыми расставленными коленями, сгорбившись, низко опустив голову, и мне не видно его лица, только растрепанные светлые пряди его волос. Полу-одетая, я подхожу к кровати и становлюсь на колени у его ног. Я касаюсь его волос и он опускает голову мне на плечо, с тяжелым влажным вздохом. ‘Я больше не могу. Мы должны принять решение. Так дальше продолжаться не может.‘
        Я осторожно поднимаю его голову, сжимая его лицо в своих ладонях. Я гляжу в его темные глубокие глаза и повторяю ему, быть может в сотый раз:
        ‘Мы оба знали чего ожидать, Рико. Мы знали с самого начала, не так ли?‘
        ‘Нет,‘ - он отвечает упрямо. ‘Я не знал, что мне будет так трудно. Это все началось, как праздник. Сейчас остались только перелеты, аэропорты и постоянная усталость. Я просто устал, Алис. Я устал от этого всего. Но больше всего я устал от жизни без тебя.‘

        Это и вправду началось как праздник. Мы встретились в Лондоне, в прохладный день поздней весны, шумный от дождя. Я стояла под широкой крышей супермаркета Whole Foods и глядела на каштановые деревья за железной оградой Хайд парка, на их крупные свечи, растрепанные и промокшие. Маленькие белые цветы, сбитые ливнем, блестели на темном асфальте, плыли в потоках дождевой воды, и воздух наполнялся их запахом, смешанным с духом дождя, мокрой травы и автомобитьного выхлопа. Я вгрызалась в нежную слоеную мякоть свежей французской булки, развлекаясь мыслью о том, что я купила ее в американском магазине в Лондоне. Вполне довольная собой, я взлетала на волне бушующей вокруг жизни, поражающей все мои чувства голосом дождя, запахом цветущих каштанов, вкусом булки, прикосновениями холодных брызг к моему лицу и восхитительным спокойствием в знании о том, что мне некуда идти и ни к чему торопиться. Это и было отдыхом в самом глубоком и простом смысле этого слова и я наслаждалась каждым моментом моего роскошного безделья. Голос низкого и мягкого тембра, оттененный легким акцентом, показался мне отличным дополненим отличного дня:
        ‘Что делается. Прямо наводнение. Мы окружены потопом.‘
        По-прежнему глядя на каштаны, я ответила тем же тоном легкого удивления: ‘Похоже мы и вправду на острове.‘
        Он усмехнулся: ‘Та что же, рискнем поспорить с пучиной или будем ждать у моря погоды? Можем так простоять неделю или две.‘
        Я откусила еще один кусок от моей булки и обернулась к обладателю приятного голоса. Я не представляла его таким высоким, таким молодым и страшно симпатичным. Его улыбка показалась мне робкой и детской и я улыбнулась ему в ответ. Я протянула ему свою недоеденную булку: ‘Хотите?‘
        Он взял ее как ни в чем не бывало, откусил приличный ломоть, медленно прожевал и вернул мне остаток. ‘Вкусно. Даже очень.‘
        Я отвернулась к моим деревьям, мокшим под потоками дождя. Я доела мою булку. Я различила новое течение в мощном потоке окружавшей меня жизни, свежее, возбуждающее дыхание его присутствия.
        ‘Ну, что ж, время принимать решение,‘ - послышалось рядом со мной. ‘Смотрите на что я способен. ‘ Церемонным жестом фокусника он он поднял руку с длинной тростью зонта и черное полотно хлопнуло, раскрывшись, и потоки дождя, текущие с крыши, отозвались звонкой дробъю. Он широко повел свободной рукой: ‘После вас, мадам. ‘ Я шагнула вперед, под черный парус его зонта, в опасную близость его тепла. Я взяла его под  руку и он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз. У него был большой рот с полными губами и когда он улыбался, маленькие милые складки собирались на его щеках, превращая его лицо в почти каракатурный образ радости. Не ответить на такую улыбку было просто невозможно.
        ‘Так,‘ – начал он, ‘Какие у вас планы?‘
        ‘Вся прелесть именно в том, мой друг, что у меня нет совершенно никаких планов,‘ - похвасталась я. ‘Мне некуда идти.‘
        ‘Отлично, ‘ - он отозвался с готовностью. ‘Нам попути.‘
        Мы пересекли улицу и прошли в парк между огромными кустами роскошно цветущей сирени, благоуханно пропитанной дождем. Я поддалась искушению и высунулась из-под зонта в сплошной поток холодной воды и коснулась лицом тяжелой упругой грозди ароматных лиловых звезд, и когда я нырнула назад, в укрытие нашего черного полога, я увидела в лице моего неожиданного спутника что-то новое, какой-то мягкий свет, медленно пробуждающийся к жизни.
        Мы прошли по узкой пустой аллее между клумбами лаванды и маков, где дождь немного поутих, приглушенный густой листвой деревьев.
        ‘Меня зовут Рикардо,‘ - он представился вежливо.
        ‘Я Алис.‘
        ‘Алис? ‘ - он улыбнулся мне снова. ‘Как Алис в Стране Чудес?‘
        ‘Именно так.‘
        ‘Вам подходит это имя.‘
        Я вгляделась в его лицо с бледными веснушками, отметила его светлые волосы и покачала головой в сомнении: ‘Вы не выглядите как Рикардо.‘
        ‘Ладно же, ‘ - он отозвался с напускной обидой. ‘Зовите меня Рико. Меня все так зовут.‘
        Мы подошли к огромной плакучей иве, густые ветви которой опускались к самой земле. Узкий туннель был прорезан в ветвях, где парковая аллея вела в зеленый шатер с плотным зеленым пологом и густым зеленым полумраком между сплошными зелеными стенами. Я остановилась и потянула вниз его руку с зонтом. ‘Здесь это не нужно. Слушайте.‘ 
        Я закрыла глаза и прислушалась к мягкому шороху дождя, потерявшемуся в путанице плотных зеленых листьев. Я подняла лицо к невидимому свету, к мелким острым брызгам, просочившимся через зеленую преграду. Он поцеловал меня, на что я в тайне и надеялась. Его губы были мягкими и нежными, его рот – влажным и теплым. Он сказал едва слышно: ‘Мне хотелось это сделать как только ты понюхала те цветы. У тебя на губах была роса. Я все еще чувствую ее вкус.‘
        Мы пересекли весь парк. Мы говорили о дожде и о погоде, и о прочих пустяках. Я призналась в своей любви к дождю и в том, что дома, в Калифорнии, мне не хватает таких вот теплых летних ливней, столь отличных от наших обычных зимних штормов. Выяснилось, что Рико тоже любил дождь, оттого что родился и вырос в Испании, где дожди идут нечасто. Мы вышли из парка и спустились в метро. Какие-то молодые парни обменялись приветствиями с Рико. Я не придала этому большого значения. В таверне Красный Лев возле Вестминстера, куда мы зашли поужинать, это случилось снова. Прилично одетый господин средних лет подошел к нашему столику и обратился к Рико с осторожной вежливостью постороннего. Он выразил свое удовлетворение по поводу того, что Рико сделал в четверг в Ньюкастле, и Рико сказал ‘Спасибо’ и встал пожать руку незнакомца.
        Когда тот отошел, я спросила: ‘Почему тебя все узнают?‘
        Он ответил беспечно, ‘Я футболист. Играю за местную команду.‘
        Как большинство американцев я не слишком многое знала о футболе, в которой играют без шлемов, не делают тачдаунов и не бросают противника на землю, кроме того, что эту игру любят девочки-семиклассницы. По этой причине я не придала особого значения профессии Рико и ответила ему приветливо: ‘Здорово! Я играла в баскетболл за сборную Беркли. Потом я порвала АКЛ и на этом моя карьера закончилась.‘
        ‘Да, это противная травма,‘ он согласился с гримасой сочувствия. ‘Я знаю нескольких игроков с такой травмой. Некоторые восстановились, но большинство оставило спорт.‘ Я заметила, что каждое чувство, даже самое мимолетное, отражалось на лице Рико и оттого он казался честным и открытым и уязвимым, и еще более привлекательным.
        Ночью мы оказались в моем номере. Лечь с ним в постель оказалось проще простого. Он не был ни робким, ни наглым, и в его присутсвии я казалась себе смелой и красивой, и желанной. Среди ночи мы внезапно и свирепо проголодались. Гостиничный ресторан был, конечно, давно закрыт и Рико оделся, чтобы отправиться на поиски съедобного. У двери он остановился и со свирепой миной матерого охотника на мамонта прорычал: ‘Поддерживай огонь, женщина. Я вернусь с добычей.‘
        Я ответила ему не слишком остроумным: ‘Не пуха, ни пера!‘
        Когда дверь за ним закрылась, я опустилась на постель в усталости и тоске. Я знала, что никода его не увижу.
        Он вернулся через пол-часа. Он принес батон, пять сортов сыра, ветчину, кольцо колбасы, банку оливков и бутылку красного испанского вина. Мы закатили пир, один из тех незабываемых праздников обжорства, которые годы спустя вспоминаются на пустой желудок. Потом мы любили друг друга снова и я чувствовала вкус вина на его губах и было что-то удивительно верное, первобытное и возбуждающее в этом терпком крепком вкусе.
        Я меня были билеты на самолет на следующий день. Я отменила бы мой рейс, если бы только он попросил меня остаться, но он этого не сделал. Чтобы успеть на свою утреннюю тренировку ему пришлось уйти очень рано, оставив меня в постели. Я оторвала листок писчей бумаги со знаком гостиницы и написала мой телефонный номер.
        ‘Если будешь в Сан Франциско, позвони.‘
        Он аккуратно сложил листок и спрятал его во внутренний карман куртки. Склонившись, он поцеловал меня очень нежно и сказал с сожалением: ‘Мне будет трудно навещать тебя до конца сезона.‘ В слове сезон его акцент был наиболее заметным.
        ‘Ну что ж, прощай,‘ я ответила ему, стараясь звучать как можно более безразлично.
        Он отозвался: ‘Счастливо тебе добраться домой.’  В отличии от меня он не скрывал грусти.
        Он ушел и у меня было еще два часа до того времени, когда мое такси повезет меня в Хитроу. Слишком мало времени для сна. Слишком долго для того, чтобы лежать, уставившись в дверь, навсегда закрывшуюся за его спиной. Я поднялась и прошла в свою ванную, размером с телефонную будку, и набрала горячей воды в ванну и отмокала там до бесконечности, смывая тепло его поцелуев, смывая его присутствие с лица моей монотонной жизни. Я знала, что он никогда мне не позвонит и до конца моей жизни я буду помнить мой замечательный праздник.
        Он позвонил мне в следующий понедельник из аэропорта.
        По вторникам у него был выходной и он рассчитал, что после своей тренировки в понедельник он может успеть на рейс, прибывающий в Сан Франциско позней ночью того же дня. Он может провести ночь со мной и улететь в Лондон во вторник утром, чтобы успеть на свою утреннюю тренировку в среду. Его план показался мне невозможным, невероятным, сумашедшим. Когда я увидела его в аэропорту, я заревела, как деревенская бабка. Я привезла его домой, как бесценную награду. Я подала ему самый изысканный ужин, на который хватило моего воображения. Я постелила ему постель. Я любила его с пылом давно ушедшей юности и с глубоким бесстыжим опытом, взявшимся неизвестно откуда.
        Это началось, как радостный праздник. Это продолжилось, как волшебная сказка. Довольно скоро это превратилось в грустную драму. Несколько раз он приезжал ко мне в свой выходной, всегда на одну ночь. Дважды я ездила в Лондон и останавливалась в его маленькой квартире с видом на Кенсингтонские сады. Я видела его игру, полу-безумная от азарта, полу-мертвая от страха. После завершения его сезона мы провели четыре дня в Барселоне, четыре дня, украденные мною из чужой счастливой жизни, когда я привыкла к незнакомцам, обнимающим Рико на улице. Потом все началось с начала. Когда он начал уставать от нашей любви на расстоянии? Когда я поверила в то, что у нас может быть будущее? Я помню, когда мы впервые коснулись этой темы. Это случилось в Лондоне, в такси, на пути в аэропорт.
        ‘Оставайся,‘ - он вздохнул, прижав свое лицо к моей ладони. ‘Оставайся со мной. У меня есть деньги. У тебя будет все, что тебе угодно. Только останься со мной.‘
        ‘Я не могу, Рико. Я не свободна. Я не могу ради своего счастья разрушить жизнь других людей.‘

        Мы говорили об этом снова и снова, при каждой встрече, при каждом расставании. Снова он глядит в мои глаза и говорит, наверное в сотый раз:
        ‘Секс это еще не все. Я просто хочу проснуться утром и знать, что ты рядом, знать это, не открывая глаз. Я хочу увидеть твои домашние тапки возле моей кровати. Я хочу послушать как ты поешь в душе. Я хочу придти домой с работы и почувствовать запах твоих духов. Я хочу сесть с тобой за ужин и рассказать что случилось за день. Я хочу ребенка. Я хочу этого всего, и всю тебя, без остатка.‘
        В этом разговоре нет ничего нового, все та же обида и та же вина, то же чувство поражения. Я целую его, едва касаясь губами его губ, носа, глубокой складки между бровями. Я шепчу у его виска:
        ‘Я хочу чтобы ты знал, я никогда не смогу полюбить другого. И я благодарна за каждую минуту, которую ты выкраиваешь для меня. Даже когда ты ненавидешь меня, как сейчас.‘
        'Не говори глупостей. Как я могу тебя ненавидеть? ‘ Он вздохает и обнимает меня за плечи.
        Я говорю ему все ту же полу-правду: ‘Мне просто нужно время, милый. Подожди еще немного.‘
        ‘Обещай мне, что ты не передумаешь,‘ -  он снова сдается и я чувствую его поражение в изгибе его плеч, в слабом звуке его голоса, в запахе его страха.
        ‘Как я могу передумать? Только с тобой я чувствую себя живой.‘
        ‘У меня что-то есть для тебя,‘ - он шепчет мне на ухо. ‘Закрой глаза.‘
        Я повинуюсь ему с готовностью и изображаю улыбку ребенка, стоящего у рождественской елки. Что-то тяжелое и прохладное охватывает мою шею и я нащупываю крупный продолговатый кулон, поместившийся в ямке между ключицами. Я испускаю примерный вопль положенного восторга.
        ‘Изумруд,‘ - поясняет Рико, довольный произведенным эффектом. ‘Под цвет твоих глаз.‘
        Я вешаюсь ему на шею. Я ничем не заслужила его подарков и его детская доверчивость лишь усугубляет мою вину и мои глаза скорее серые, чем зеленые. Но кто я такая, чтобы спорить со слепой любовью?

        Я снова ухожу от него. Я покидаю нашу спальню с разбросанной постелью и розовым рассветом в широком окне, и в условном уединении моей машины никто не видит моих слез.
        Я поворачиваю к подъезду моей компании, с его запахом на моей коже, со вкусом его поцелуев на моих губах, с его кровью в моих венах. Места для парковки, ближайшие ко входу, оказались самыми узкими и ради интереса я всегда выбираю самое трудное из них. Впрочем, с моей машиной это даже не спортивно. Я вхожу в здание через боковую дверь, взбегаю по полутемной лестнице на второй этаж, прохожу через лабораторию, где люди слишком заняты, что приставать ко мне с пустяками. Мой окружной путь приводит меня в просторный кабинет с роскошным видом на гараж в огромном, величиной со стену окне, кабинет, который я делю с двумя коллегами. Формально, они мои подчиненные. Практически, мое руководство ограничивается моей подписью под их заявками на отгулы. Это полностью меня устраивает.
        ‘О, смотри какие люди!‘ - приветствует меня Боб, старый хиппи, чьи опасные эксперименты с запрещенными субстанциями во времена бурной юности заметно замедлили его реакцию на внешние раздражители. Обычно я прихожу на работу довольно рано, чтобы не стоять в автомобильных пробках, но я всегда застаю его на месте. Иногда я спрашиваю себя уходит ли от вообще.
        ‘Здорово замечено, старик!‘ - я даю ему свою обычную реплику. ‘Прости, что пришлось тебя разбудить.‘
        Он отвечает мне слащавой улыбкой доброго старого дядюшки. ‘Я просто обожаю, когда ты так светишься. Я всегда замечаю, когда ты свеже-трахнута. Все еще заметно, даже после двух часов в машине.‘
        ‘Не два, а полтора,‘ я отвечаю автоматически. Я живу в Петалуме, а работаю в Хэйварде и мой 60-мильный маршрут служит источником вечного развлечения для моих сотрудников. Такая уж у них безрадостная жизнь.
        ‘Как ты можешь это делать каждый день?‘ удивляется Боб. Он ездит на работу на велосипеде. Впрочем, может быть он никогда и не выходит из кабинета.
Я пытаюсь объяснить: ‘Послушай, я живу в викторианском доме на двух акрах земли, где еще в 50-х был виноградник. У меня веранда, крыльцо с колоннами, погреб и чердак и умопомрачительный вид из каждого окна. Да в Силиконовой Долине такой недвижимости просто не существует!‘
        ‘Много ты знаешь!‘ - фыркает в углу Виви. Она занята своим макияжем, что является верным знаком ее недавнего прибытия на работу. Она миниатюрна, миловидна и остра на язык и очень старается казаться маленькой злобной сучкой. Во всей компании я одна знаю о ее золотом сердце. Когда мне пришлось пролежать в больнице долгие и нудные две недели она навещала меня каждый день и приносила свои восхитительно калорийные домашние обеды и вкусные свежие сплетни с работы. Я никогда не была так детально информирована о жизни компании как во время моего вынужденного отсутствия.
        ‘Все равно,‘ - не унимается Боб. ‘Три часа в машине, кто может себе позволить потерять столько времени?‘
        ‘Тот, кому нечего делать,‘ - замечает Виви, бросая мне вызывающий взгляд поверх своего маленького зеркала. У нее есть муж и двое детей, факт, который она использует, чтобы вызвать зависть или сочувствие, а иногда и то и другое одновременно.
        Я отвечаю ей широкой глубокомысленной улыбкой: ‘Много ты знаешь, птичка.‘
        Я включаю мой компьюьтер и красный лист новых сообщений заполняет мой экран.
        ‘Хан тебя искал,‘ - припоминает Боб, прячась за свой монитор. Вот это плохая новость. Хорошо, что я знаю как следует говорить с Ханом. Я беру телефон и посылаю ему быстрое: что слышно? В то же мгновение я получаю ответ: Иду.
        К явлению Хана я уже пробежала половину моих сообщений и составила общее представление о его плохой новости. Он приветствует меня своим обычным Sup и я отвечаю ему лаконичным кивком. Так мы тусуемся. Серьезное хорошо заслуженное уважение, скрывающееся за манерами грубоватого безоразличия. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить. Хан - молодой, высокий, костлявый и длинноволосый китаец и Хан – это его фамилия. Его имя неизвестно никому. Он был бы симпатичным, если бы не предпринимал серьезных усилий для достижения обратного, и его вызывающие манеры заслужили ему славу самого нелюбимого работника во всей компании, весьма обычную для администраторов баз данных. Итак, он был молод, нахален и груб. Он также был бесспорно компетентным. Понятно без слов, мы с ним ладили отлично. Он присаживается на мой стол, ковыряется в зубах своим длинным ногтем, и цедит сквозь зубы: ‘Дев 03 накрылась. Я начал ее копировать прошлой ночью и она загнулась.‘
        ‘Как так?‘ - я спрашиваю невинно. Его реакция предсказуема: взгляд, полный жалости, переходящей в презрение. Я встретила его не мигая. Он почесал себя в паху и выдавил из себя: ‘Проблемы с оборудованием.‘ Я поняла это как ДБАевское: Не задавай глупых вопросов, не получишь глупых ответов.
‘Тебе нравится меня добивать, правда?‘ - я спрашиваю с некоторой болью в голосе, лишь частично фальшивой, и Хан делает слабую попытку к примирению: ‘Пусть твои ботаники работают на Тест 03.‘ Я пользуюсь моей возможностью уничтожить его взглядом. ‘Как хочешь. Я дам тебе знать.‘
        ‘Лады. Я на тебя рассчитываю, командир.‘
        Он отвечает мне ухмылкой и качает головой, направляясь к выходу, шаркая по полу тяжелыми бутсами. Возле стола Виви он неделикатно рыгает, у двери он чешет задницу. Он был первым мужчиной в компании, перешедшим на джинсы в обтяжку, спустив их до середины ягодиц.
        ‘Он считает себя звездой эстрады,‘ - фыркает Виви, как всегда верно.
        Я знаю, что Ханова светлая мысль использовать тестовую базу для разработки придет и в другие головы, и я начинаю составлять сообщение, круглые фразы появляются на экране будто сами по себе: ‘Дев 03 выведена из строя на неопределенное время. Я рекомендую сконцентрировать усилия на других проектах. Обсудим статус проекта Кассандра в угловой комнате в 10:30... ‘ Никто не будет писать кода в тестовых базах пока я отвечаю за эту лавочку.
        ‘Ты, наверное, единственный человек на свете, способный заставить этого клоуна делать свое дело, Алис,‘ - льстит мне Боб. ‘Я нахожу эту комбинацию очарования и силы страшно сексуальной.‘
        ‘Да брось ты уже, Боб,‘ - шипит Виви. ‘Ты что, не видишь, она одинокая женщина ростом 180, которая водит спортивную машину и каждый день ходит в тренажерный зал. Само собой, она предпочитает женщин.‘
        ‘Ах, Виви, ты заставляешь меня краснеть,‘ - я бормочу, набирая свой пароль в телефонной системе. ‘Признайся, ты просто меня хочешь.‘ Мы живем в кошмаре сексуальных домогательств и чувствуем себя, как рыба в воде.
        Я слушаю сообщение Бена, начальника патентного отдела. Я набираю его номер немедленно. Когда тебе звонят адвокаты, ты отвечаешь незамедлительно. Они – люди с реальными сроками.
        ‘Алис, спасибо, что перезвонила! Можешь подождать минутку? Спасибо!‘ - Бен оглушает меня своей обычной скороговоркой и отключается, не дожидаясь моего ответа. Я слушаю запись о том, как моя компания помогает улучшить жизненные условия путем нехилых открытий в области молекулярной диагностики. Краем уха я улавливаю поток Вивиной жизненной мудрости: ‘Ты уж мне поверь, я эти дела знаю! Заметь как она вечно ходит со своим хвостом, ни прически, ни макияжа, ни украшений. Хотя бы уши проколола, губы накрасила!‘ Я касаюсь своего изумрудного чуда, бесценного для меня, невидимого для прочих. Я пользуюсь этим моментом, чтобы собраться с силами для своего рабочего дня. Мне предстоит длинный и тяжелый день, а это значит, что я не смогу выкроить минутку, чтобы подумать о тебе, мой милый. Но этот день тоже закончится и вечером будет спортивный клуб с тренажерами и с бассейном, а позже – ужин на веранде, выходящей не невидимые в темноте холмы и огни города вдали. Но еще раньше, в уютном, условном уединении моей машины, я вернусь к тебе, любимый, и мы снова будем вместе. Ты будешь нежным или настойчивым, грустным или счастливым, ты будешь таким, каким я тебя захочу. Ты всегда со мной. Ты никогда меня не предашь. В тебе невозможно разочароваться. Вместе мы сможем уйти далеко-далеко, и испытать немыслимые чувства и разбить наши сердца и снова изцелиться. О чем еще мечтать? К чему еще стремиться? Мы снова будем вместе, со страстью и с радостью интимности, с болью разлуки, с твоим вкусом на моих губах, с теплом твоих ладоней на моей коже, с нашей любовью более яркой и реальной, чем фары встречных машин. Мы будем вместе и нам некуда будет спешить.

        В конце концов, у меня действительно длинный маршрут.