Флобер. Глава 50

                1871


      
   Я снова в Круассе, один с матерью, которая уже не в состоянии ходить и ужасно слабеет. Единственное моё развлечение – лицезреть господ пруссаков,  которые время от времени маршируют строем под моими окнами. Единственное занятие – «Святой Антоний», над которым я работаю без устали. Это странное произведение помогает мне отвлечься от мысли о парижских ужасах. Париж бьётся в приступе падучей. Это следствие прилива крови, вызванного осадой после психического расстройства, в состоянии которого Франция жила последние несколько лет.
   Я отнюдь не сторонник идей гуманизма и прогресса. Но какие-то иллюзии и у меня всё же были. Теперь их нет. Язычество – христианство – хамство. Вот три стадии развития человечества. Не так-то весело присутствовать при последней стадии. И это только начало! О, мы ещё узнаем, почём фунт лиха.
   Эти офицеры, которые вчера изучали в университете санскрит, а сегодня опустошают ваши винные погреба и набрасываются на шампанское, которые разбивают зеркала, не снимая белых перчаток, которые крадут у вас часы, а потом посылают вам визитную карточку, эти цивилизованные дикари внушают мне больший ужас, чем каннибалы. Теперь, убедившись, как они сильны, все станут им подражать. Вся Европа облачится в мундир,  все станут прежде всего солдатами. В одной только России их четыре миллиона. Франция не останется в стороне. Мы будем думать лишь о реванше, пока не отомстим. Убийство в широких масштабах – вот что станет нашим идеалом, главной целью наших усилий.
   Последние события в Париже лишь усугубят глубину наступающей антилиберальной реакции. Из страха перед революцией буржуа пойдут на любую глупость, призовут самое консервативное правительство, впадут в самое гнусное ханжество. Следует ожидать всеобщего филистерства, нападок на нарушение строгости в одежде, филиппик против испорченности нравов, всяческих декламаций о доблести и т. д. А главное – тупоумия, того самого, что родилось из неумеренного бахвальства, когда от всеобщего вранья все превратились в идиотов.
  Когда я думаю о чудовищном поглупении моей родины, я спрашиваю себя: а достаточно ли она наказана?
   
                ***

  Решено, дорогой друг! Жду вас сюда с большим нетерпением между 15 и 20 августа. Для меня всякое время будет удобно, только бы вас увидеть. Сколько мне нужно рассказать вам! Как мне хочется прочесть вам первую часть «Святого Антония»!
  Я, вероятно, кажусь вам смешным со своей ненавистью к Пруссии. Не стану отрицать, Пруссия сумела вызвать во мне чувства, которые подобали бы нецивилизованному варвару XII века, но уж тут ничего не поделаешь.   За это именно я её теперь и ненавижу. Раньше я не допускал мысли, что учёные могут вести себя, как дикари. Я только что вернулся из Парижа, где провёл неделю. То, что я там увидел, удручает. И дело не столько в развалинах, сколько в умственном состоянии парижан. Оно колеблется между кретинизмом и буйным помешательством. Я нисколько не преувеличиваю.
  Ах, как бы я хотел не думать больше о Франции, о своих современниках, о человечестве! Меня тошнит от всего этого. После всего, что я видел и слышал в Париже, мне трудно работать.


                ***

   Мой дорогой, мой добрый мэтр, ваше простодушие меня обезоруживает. Да неужто вы и впрямь считаете, что я мог обидеться на те тумаки, что достались мне на первой странице вашей статьи в «Тан»? Они доставили мне только удовольствие. Я очень смеялся. Мне вы можете говорить всё, решительно всё, что вам угодно.
   Я остаюсь при своём мнении. Романтикам ещё предстоит держать ответ за эту моду на чувствительность, за это «новое христианство»,  которое представляется мне ещё хуже «старого». Эта школа оправдания любого раскаявшегося привела нас к тому, что мы перестали видеть разницу между мерзавцем и честным человеком. Раскаялся – хорошо, но лучше бы ты не творил зла вовсе. То же мы видим и в театре. Форма и содержание никому уже не интересны. Интересны лишь скандальные подробности биографии автора, если они есть. Публике и критикам спектакль важен лишь как повод порассуждать о том, «нравственны» ли «идеи», которые автор берётся «отстаивать». Как будто не в эстетической ценности произведения и величине проявленного в нём таланта только и может заключаться подлинная нравственность, в отличие от ханжества.  Все наши последние несчастья заключаются в одном – в Глупости. Она огромна и грандиозна. Я принудил себя прочитать все шестьдесят предвыборных заявлений кандидатов в генеральный совет Нижней Сены. Это цвет нашей буржуазии. Так вот, сомневаюсь, что в стране кафров вы сыщете более подлых ослов, чем эти почтенные господа.
  Не упрекайте в тупости народные массы,  это несправедливо. Начинать нужно с головы. Она – самое больное место. Пусть просветятся сначала те, кто берётся управлять массами.