Слова и жизнь

Терентьев, как всегда, сидел на кухне и смотрел телевизор. Был уже второй час ночи, жена и дети спали. Показывали какой-то голливудский фильм, его названия Андрей Сергеевич даже и не помнил. Но смотрел, все равно, с интересом, хотя, казалось бы, сюжет был абсолютно избитым, да не просто избитым, это был самый настоящий трафарет, стандарт, повторявшийся из раза в раз. Но зрители, в том числе и не самые далекие, как Терентьев, все равно смотрели.


Главный герой — некий преуспевающий американец, у которого «все есть» - отличная работа, отличная жена, отличные дети. Но, после N-го количества лет брака, он от всего этого, конечно, устает. Жену — вроде как и любит, а, вроде как, и нет. Понятно, что с ним происходит потом, - он, естественно, изменяет своей жене с какой-то красавицей, а затем — осознает свою вину и то, что он реально любит супругу. Наступает долгожданный happy-end. Таким образом, зло появляется строго функционально, выполняет свою небольшую роль, и потом бесследно исчезает из благополучного мира обывателя.


Фильм закончился, Терентьев нажал на красную кнопку пульта, открыл форточку и закурил. Развалившись в кресле, Андрей Сергеевич уставился в белую дверь холодильника. Он переживал странные чувства. Вообще-то, Терентьев смотрел такие же фильмы, или даже — именно этот фильм — много раз, ничего здесь особенного не было, не из-за чего было волноваться. Но теперь все было по-другому. Он впервые посмотрел такой фильм после того, как с ним, в его жизни, произошло ровно то же самое.       



Да, все было как в кино. Или почти как в кино. Конечно, Терентьева вряд ли можно было назвать преуспевающим, ведь он, закончив в далеком 1997-м педагогический ВУЗ, работал в школе учителем истории. Но, по крайней мере, у него была работа, пускай и не самая престижная. Учительствовал он уже больше десяти лет и, несмотря на зарплату, его дело нравилось ему. Женился он по искренней любви года через три после того, как пришел в школу. Родил двоих детей — мальчиков.

 
Первые годы все шло само собой и шло, скажем так, по нарастающей. Терентьев любил и был любим, и в школе его высоко ценили «как профессионала». А потом, лет этак через пять-шесть, этот, казалось бы, безупречный биологическо-социальный механизм стал давать сбои. Или, может быть, нужно сказать как-то по-другому? Да, вернее так: механизм работал себе и дальше, но Терентьев стал все больше ощущать себя отделенным от него, его винтиком. Раньше он не различал себя и механизм, и в этом и было счастье. А теперь он видел, что вот он, механизм, а вот он, Терентьев, каким-то образом пристегнутый к нему. Все было тем же самым, но ощущалось уже по-другому. Счастье было, но он воспринимал его как несчастье.


Все повторялось изо дня в день, из года в год, наматывало круги — уроки и оценки, деньги, регулярный и однообразный секс с женой, заботы о детях. Вот здесь нужно было подумать, здесь — испугаться, здесь — проявить положительные эмоции, здесь — говорить серьезно, здесь — шутить. Терентьев понимал, что есть его заведенная жизнь, а есть он сам, и этот зазор увеличивался с каждым днем. Понимал, но остановить ничего не мог, да и было непонятно, - что будет, если все это остановится. Куда пойдет? Где рухнет? От этих странных предчувствий ему было не по себе, было страшно. И вот этот страх, чем дальше, тем больше, был единственным, что его удерживало в потоке жизни.



А потом, тоже, как в кино, вся эта прогнившая конструкция рухнула. Естественно, от удара извне — от другой женщины. Однажды в его школу пришла работать молодая учительница английского. Она не была суперкрасавицей (о каких позволял себе мечтать Андрей Сергеевич в своих частых сексуальных фантазиях), нет, - довольно низкого роста, кругленькая такая, с длинными вьющимися (даже несколько смешными) волосами, с приятным округлым лицом и большими глазами. Но было в ней что-то притягательное. То ли — из-за нее самой, то ли из-за того, что внутри школы (школьницы, конечно, не в счет, ими можно было только издали любоваться) ей никто не мог составить конкуренцию.


Между ним и «англичанкой» сразу установились какие-то особые доверительные отношения, хотя внешне это никак не проявлялось. Но Терентьев был уверен, что она выделяет его среди прочих, почему-то понимает его, ценит, и от этого ему становилось легче на душе. Она, в свою очередь, видела такое же отношение с его стороны. Вот заходит, скажем, Андрей Сергеевич в учительскую — там сидит «англичанка». Одна. Они улыбаются и здороваются. Терентьев берет журнал своего класса и выходит. Казалось бы, ничего не произошло. На ее месте могла быть и другая учительница. Но, они знали, - что произошло.



Вобщем, что уже затягивать? Однажды все эти «внутренние предпочтения» конвертировались во внешние. Конечно, - весной, куда же от нее, проклятой, денешься? И, конечно, - после «корпоратива» (на самом деле, назвать этим словом пьянку учителей в кабинете биологии, довольно сложно) по поводу 8-го марта. Терентьев и «англичанка» сидели за партой рядом, пили дешевое болгарское вино и говорили. Она казалась ему чудесной, причем чем дальше, тем больше — умной, понимающей, глубокой. Все вокруг для Андрея Сергеевича тонуло в ее вселенской улыбке. И он тоже хотел в ней утонуть. И утонул.


Выйдя из школы, - на улице было уже темно - они пошли вместе по направлению к дому, где она жила, благо, это было недалеко. «Англичанка» позвала его пить кофе. Они поднялись в ее скромную однокомнатную квартиру. Там никого не было!!! Там никого не было!!! Там никого не было!!! Терентьева начало трясти от волнения. Он не стал уточнять — боясь спугнуть судьбу — почему они оказались одни, то ли родители куда-то уехали, то ли она вообще жила одна, снимала, или это была ее собственность. «Какая на хер разница?» - подумал учитель истории.    


Сняв куртку, девушка юркнула на маленькую кухню и крикнула оттуда остановившемуся в прихожей Терентьеву:
- А какой Вам кофе, Андрей Сергеевич?
Тот, думая совсем про другое, с трудом ответил:
- А знаете, вообще-то, я люблю чай, а не кофе.
- А-а-а-а... Ну хорошо.


Но все это были слова. А реальная жизнь шла своими законами. Не прошло и секунды, как он, скинув куртку и ботинки, оказался рядом с ней, сзади нее. Сердце стучало сильно, неслось вперед, грозя развалить тело как гоночный мотор негоночную машину. Руки, казалось, сами схватились за ее ягодицы, сжали их, стали мять. Потом они перешли на другой доставшийся ему лакомый кусочек — грудь. Наконец, Терентьев прижал к себе все тело «англичанки». Она от неожиданности уронила на газовую плиту чайник, он загрохотал. Но молчала. Значит, и для нее это не было неожиданностью.   


А потом он взял ее, прямо здесь, на кухне, уперев лицом в заставленный железными банками ветхий столик. Банки тряслись и падали, она громко стонала. Его желание явно зашкаливало, он входил в нее все сильнее и сильнее, словно хотел разорвать ее, пока она не крикнула: «Больно! Андрюша... Больно!» Впрочем, услышав это, Терентьев возбудился еще больше, прямо потемнел от страсти и она почувствовала это, стала повторять те же слова, но уже просто так, доводя его до безумия. Да, он хотел умереть, здесь, на месте. Умереть, не вынимая своего изголодавшегося члена из нее. Умереть, окончательно вернувшись на родину. И потом он кончил, теряя сознание, путаясь в разноцветных темных линиях, круживших перед глазами.   



Они замерли. Мир мгновенно вернулся в обычную колею, из которой любовники так сладостно убежали. Терентьев подумал: «Ты трахнул свою коллегу по работе». Ему стало от этого так мерзко, что чуть ни вытошнило. «Ты трахнул свою коллегу по работе». Он высвободил свой член и, на ходу заправляясь, кинулся к дверям. «Ты трахнул свою коллегу по работе». Проклятые ступни не хотели влезать в ботинки. «Ты трахнул свою коллегу по работе».


Куртка уже была на плечах. Он толкнул дверь, которая оказалась не закрытой на замок. Выбегая на лестницу, он услышал голос «англичанки», полувопросительный, полуудивленный:
- Андрей?!   


Терентьев доехал домой на попутке, бросив водителю 500 рублей. Открыл дверь своей квартиры уже в первом часу ночи. Дети спали, жена была на кухне. Она сразу поняла, что «что-то случилось», и испугалась. Посмотрела в его расширенные глаза:
- Ты чего, Андрей?
Он упал на колени и во всем признался. Он плакал.



Жена его простила, хотя еще месяца три не могла с ним спать. Но все равно — он был прощен. В глубине души она думала, что «это» было неизбежно, однако ему этого, конечно, не говорила. Из своей школы он ушел, переведясь в другую (впрочем, это было напрасно, - его «любовница» тоже уволилась, днем позже). Андрей Сергеевич, иногда вспоминая тот час, когда он пережил дикое отчаяние, - между оргазмом у «англичанки» и падением на колени перед женой — думал о том, что он не успел ни испытать чувство вины, ни осознать, как сильно он любит свою жену. То есть, в этом смысле, все произошло не совсем так, как в кино. То, что он пережил, было намного сильнее, это было похоже на клиническую смерть, единственным выходом из которой было то, что он сделал. Или — словно его лишили кислорода. Вспоминать об этом было страшно.   



Наступило лето. Кстати говоря, к этому времени секс между супругами восстановился, да еще какой... И вот, однажды он посмотрел фильм про супружескую измену. Терентьев сидел и курил, уставившись в белую дверь холодильника. Мысли по поводу того, что он увидел в телевизоре, неслись сами собой...


«Как, все-таки, люди любят врать себе и друг другу. Ведь все постоянно врут. Зачем нужны слова? Чтобы знать что-то? Нет. Чтобы сообщать что-то? Нет. Слова, мать их, нужны для того, чтобы скрывать правду. Правда и слова несовместимы. Слова — это ритуал. Вот, мужик изменил жене, и я тоже изменил. Это — факт, это реальность. Но, поскольку этот факт никак не укладывается в «идеальный брак», то — что с ним делать? Его накрывают словами. Говорят — человек оступился, с кем не бывает, но зато, на какое-то время потеряв семью, он по-новому осознал ее ценность, понял, что действительно любит жену... Правда это все или нет? Это не столько правда, сколько заклятие правды, заклятие реальности. Потому что реальность заключается в простой вещи: мужчина хочет изменить своей жене. Больше того, когда он ей изменяет, то всем от этого становится легче, — и мужчине, и семье, и даже жене, в каком-то смысле. Почему бы тогда наша культура не могла признать это? Зачем лукавство? Зачем самообман? Почему мы не можем обойтись без вранья? И фильмы все эти нужны не для того, чтобы лучше что-то поняли, а для того, чтобы мы «правильно» ко всему относились. Это не познание, а маркировка, манипуляция». 


От этих мыслей вдруг стало тяжело на душе. Как же тогда жить? Как жить? Разбивать, не жалея, все традиции, нанося раны самым родным, самым близким ему людям, - жене и детям? Или — поддерживать общую систему вранья, чем он, по сути, и занимается? Душно. Терентьев закурил еще сигарету и открыл настежь большую фрамугу окна. Выглянул в темную теплую ночь, в которой почти не было звуков. А, может, - полететь вниз и дело с концом? Самоустраниться? Этой весной он выпустил пар, и жена его простила, но что будет дальше? Опять измена?


Он докурил сигарету, старательно закрыл окно (чтобы дети утром, не дай бог, в него не лезли) и пошел спать.    
            


Жизнь оставалась вопросительной.


















1 июня 2011 года,
Колтуши