Россия в xx xxi веках 1917 2017 14

Трижды от колосса к коллапсу и обратно

ЧАСТЬ 3. КОЛОСС — КОЛЛАПС —
СНОВА КОЛОСС?

ТУПИКИ ГИПЕРУРБАНИЗАЦИИ
Как известно, в начале XX века лишь каждый десятый житель Земли был горожанином. Но и из каждых десяти горожан девять проживали в малых городах или по окраинам крупных — по сути в той же деревне: в доме без коммунальных удобств, со своим приусадебным участком, с домашней живностью и пр. Получается, лишь один из ста человек — житель центра крупного города — обитал в городской квартире (подавляющее большинство — лишь в комнате такой квартиры). Это примерно столько же, сколько сегодня обитают в роскошных виллах с охраной, автомашиной, яхтой и т.д.
На протяжении второй половины XX века в условиях развала колониальной системы в мире и вторичного раскрепощения крестьян в СССР миллионы, а затем десятки и сотни миллионов семей стали перебираться из деревни в город. Что двигало ими? Прежде всего «скрытая безработица», избыток рабочих рук на селе, особенно в связи с развернувшейся механизацией (а на Западе — и благодаря автоматизации и компьютеризации) сельского хозяйства. Но немалую роль играли и черты сельской жизни, симптомы, составляющие так называемый сельский синдром, прямо противоположный городскому. Вот несколько основных составляющих сельского синдрома:
— сравнительно низкая производительность труда и, как следствие, обязательность тяжелого, продолжительного физического труда на пределе человеческих возможностей — до 16 часов в день без выходных и отпусков, которые домашняя живность не признает;
— полное бытовое самообслуживание, органически входящее в упомянутый труд и очень отягощающее его;
— полное культурное самообслуживание, вызывающее необходимость жесткой регламентации, вплоть до самой настоящей ритуализации не только труда и быта, но и досуга;
— относительно высокая детская смертность и, как следствие, подчинение человека нуждам сложной многодетной семьи, моральное осуждение или жесткий запрет всех видов предохранения от беременности, разводов, внебрачного сожительства и т.д.;
— «жизнь у всех на виду», полное засилье общественного мнения окружающих и жесточайшие репрессии за малейшее отклонение от установленных стереотипов поведения;
— жесткая регламентация труда, одинаково запрещающая как всякое новаторство, так и леность, тем более уклонение от труда;
— жесткая регламентация быта, запрещающая сколько-нибудь значительные проявления индивидуальных вкусов в выборе своего стиля жизни;
— жесткая регламентация досуга, сурово подавляющая всякую индивидуальность;
— предопределенность круга общения, ограниченная по чисто техническим причинам преимущественно соседями по улице;
— ограниченность и предопределенность выбора спутника жизни (максимум два-три варианта близко живущей «ровни» в социальном плане);
— предопределенность профессии (обычно передаваемой по наследству);
— за редким исключением полное отсутствие реальных возможностей социального продвижения в более престижные слои общества;
— забитость, приниженность, привычка видеть в каждом приехавшем из города более «высокопоставленную» личность.
Сравните все это с условиями жизни в крупном городе, и вы поймете, почему у десятков и сотен миллионов людей на земле такая отчаянная тяга из деревни в город. Даже если туда не «выпихивает» их открытая или скрытая безработица. А уж когда на «сельский синдром» накладывается еще и безработица, поток мигрантов приобретает лавинообразный характер. Начинается процесс урбанизации — массового переселения людей из деревень в города, преимущественно в крупные города. Этот процесс временами перерастает в гиперурбанизацию — форсированное скучивание многомиллионных масс людей в нескольких крупных и сверхкрупных городах и образование мегаполисов — гигантских городских агломераций, собирающих десятки, а в перспективе сотни миллионов человек на сравнительно небольших территориях. Именно такое перерастание происходит в России и некоторых похожих на нее крупных странах мира.
Попытаемся разобраться в причинах и следствиях такого явления.
Урбанизация характерна сегодня только для недостаточно развитых стран. Она не наблюдается в совсем уж отсталых, «застойных» странах, а в высокоразвитых странах давно начался прямо противоположный процесс — дезурбанизация — переселение большей части состоятельных семей из центра города в пригороды. В России, имеющей однобокое развитие (помните, «Индия с германской армией»?), процесс урбанизации и даже гиперурбанизации заметно преобладает над только еще начинающейся дезурбанизацией.
Переезд состоятельных семей из центра города на «лоно природы» нетрудно понять. Таким образом совмещаются преимущества сельского и городского образа жизни: чистый воздух, доступ к природе, возможность соседского общения и т.д., с одной стороны, и бытовой комфорт, «городская работа», с другой.
В СССР это было доступно лишь верхушке деятелей политики, науки и искусства, а также верхушке заправил «теневой экономики». В сегодняшней России эта последняя составляющая возросла стократно. Но по масштабам и темпам дезурбанизация в России намного уступает лавинообразной урбанизации, переходящей в гиперурбанизацию.
Каков социальный эффект гиперурбанизации?
В СССР деревня была разорена и принижена самым варварским образом, сопоставимым с нашествием иноземных захватчиков. Начиная с правления Хрущева, этот гнет постепенно ослаблялся, но не до такой степени, чтобы положение жителей села уравнялось с положением горожан. Несравненно хуже остались на селе жилищно-бытовые условия, зарплата, уровень коммунального, торгового, медицинского, культурного обслуживания, а также возможности образования. Добавьте сюда бездорожье, плохой общественный транспорт, засилье местных квазимафиозных  («начальство») и открыто мафиозных («снабжение») структур, традиционное принижение сельского жителя любой городской «высокопоставленной» персоной. Помножьте все это на инерцию сложившегося устойчивого стереотипа в сознании молодых людей: чтобы «выбиться в люди», надо ехать в город. И вы поймете, почему маховик урбанизации продолжает раскручиваться с нарастающей силой.
Вообще-то, в деревне и не требуется много работников. Но только когда достигнут сравнительно высокий уровень комплексной механизации, частичной автоматизации и начинающейся компьютеризации сельского хозяйства, когда одна фермерская семья способна прокормить кроме себя самой еще и сотню городских. Если же этот уровень недостаточно высок, и на селе все еще требуются миллионы работников (не меньше четверти-трети населения), сельское хозяйство держится лишь на инерционной привычке к «трудовой повинности» старших поколений. Молодежь такой привычки не имеет, и идет нарастающая деградация села, подхлестываемая выморочностью тысяч деревень.
Но, может быть, приток молодежи из села в город идет на пользу городу и стране в целом, а деградация деревни компенсируется расцветом города? Ничего подобного!
Дело в том, что «сельский синдром» имеет свой антипод — «городской синдром» с менее ощутимыми, но социально такими же и даже более негативными чертами-симптомами. Вот их перечень:
— соблазн тунеядства, реальная возможность прожить в городе (во всяком случае, в крупном городе) месяцы и годы, в принципе даже всю жизнь, не занимаясь никаким трудом. Это ведет к прямому моральному разложению если не родителей, то наверняка их детей и внуков;
— возможность бытового потребительства, т.е. полной ориентации во всех житейских мелочах только на сферу обслуживания. В результате появляются целые поколения инфантилов, неспособных к элементарному самообслуживанию и имеющих соответствующие сдвиги в психике;
— возможность культурного потребительства, появление целых толп телеманов, киноманов, разных «фанатов», не способных организовать свой досуг и поддающихся манипулированию извне;
— развал семьи, распространение крайне непрочной, так называемой нуклеарной семьи, состоящей из родителей и только одного ребенка, или вообще бездетной семьи;
— распространение множества разновидностей внебрачного сожительства. Мы уже говорили, что все это вместе взятое создает эффект «города — черной дыры», в которой бесследно исчезает человечество;
— «эффект отчуждения» человека от общества, когда человеку становятся безразличными его ближайшее окружение, судьбы города, страны и мира в целом. А обществу (включая окружающих) становится безразличен человек, даже если он гибнет на виду у всех;
— погоня за легким, престижным трудом. А так как это доступно далеко не всем — распространение массовой неудовлетворенности, фрустрации (расшатывание психики людей);
— распространение богемного стиля жизни, массовая неупорядоченность быта, особенно у молодежи, с соответствующими негативными сдвигами в психике людей;
— распространение асоциальных форм досуга (азартные игры, наркотики и пр.), разрушающих человеческую личность;
— трагедия одиночества, принимающая массовый характер и особенно тяжкая под старость;
— бьющая в глаза социальная иерархия и чудовищный комплекс неполноценности у большинства людей;
— полный или почти полный отрыв от матери-природы, кошмарные «часы пик», крадущие у жителей сверхкрупных городов (например, Москвы) от 2–4 (в общественном транспорте) до 4–6 (из-за автопробок) часов в день, которые можно считать вычеркнутыми из жизни;
— «разрыв поколений», ставящий под вопрос преемственность культурных ценностей, стабильность общества в целом.
Сравнивая городской и сельский «синдромы», нетрудно понять, что даже минусы первого в глазах отдельного человека — ничто по сравнению с минусами второго. Отсюда — соответствующий вектор миграционных перемещений. Но минусы первого настолько страшнее минусов второго для общества в целом, что это дает основания некоторым авторам говорить о качественном изменении социальной роли города — из своего рода «локомотива культуры» в прошлом он превращается в «мину замедленного действия» (впрочем, не такого уж замедленного) для судеб современного человечества. Постараемся показать это на примере Москвы (в других крупных городах России происходит то же самое, но в Москве процесс выражен ярче).
Москва — типичный средневековый город-крепость с радиальной планировкой улиц, диаметром примерно 8 км. От московской цитадели — Кремля — в среднем 3–4 км в любую сторону до бывшего земляного вала, замененного в XVIII веке широким бульварным («садовым») кольцом. Имеется и внутреннее — ныне тоже бульварное — кольцо на месте старой крепостной стены примерно в километре-полутора от Кремля. Город состоял в основном из особняков и городских изб. Был рассчитан примерно на 200 тыс. жителей. Во второй половине XIX — начале XX века в связи с первым упразднением крепостничества в город хлынули сотни тысяч сельчан, и к 1917 году в нем скучилось до 2 млн жителей — большей частью в городских трущобах и рабочих казармах-общежитиях.
Гражданская война заставила бежать из города около половины его жителей, и прошло много лет, прежде чем численность населения вновь достигла довоенного уровня. Но погром сельского хозяйства в годы пресловутой «коллективизации» буквально выпихнул из деревни в город многие миллионы человек, в том числе удвоил население Москвы (на той же площади). Теснота сделалась ужасной. Случалось, в одной комнате по четырем углам в три яруса спали четыре семьи с детьми. Нередко на полсотни комнат приходились один унитаз и один кран. Такой Москва вступила в Великую Отечественную войну и в послевоенные годы, когда население утроилось и пришлось расширять границы города до современной МКАД (Московской кольцевой автомобильной дороги).
Никому не приходило в голову, что заработает некий социальный механизм, который быстро почти удвоит население столицы (с 6 до 10 млн человек) и заставит Москву расти ввысь и вширь, что не может продолжаться бесконечно и неминуемо чревато катастрофой.
Социальный механизм состоял в том, что послевоенная Москва расслоилась на четыре примерно равных по численности социальные группы: чиновники всех уровней управления и их обслуга; деятели науки и культуры (в тоталитарном государстве основная масса учреждений науки и культуры, как правило, сосредоточивается в столице); работники сферы обслуживания (включая транспорт и связь), образования и здравоохранения; наконец, рабочие — преимущественно на предприятиях военно-промышленного комплекса. Работники двух последних групп со второй половины 1950-х годов стали массами уходить на пенсию, а своих детей и внуков всеми правдами и неправдами «пропихивать» через упоминавшуюся уже нами «общеобразовательную школу» в вузы и далее в чиновники, т.е. в две первые группы. Но город не может жить без производственной базы и сферы обслуживания. Между тем образовалась «дыра»: ежегодный дефицит работников этих сфер в 300 тыс. человек. Такое положение сложилось и в других крупных городах СССР. Поэтому был установлен «лимит». Для Москвы он составлял 100 тыс. человек в год. Именно на столько и росло население Москвы в 1970-е — 1980-е годы (естественный прирост быстро катился к нулю).
В 1990-е годы этот социальный механизм сломался, но заработал другой, сохранивший высокую притягательность столицы для жителей не только России. В сугубо компрадорском («нефтегазовом») государстве, которое пришло на смену СССР, 80% финансовых средств сосредоточились в столице. Это позволило поднять уровень жизни москвичей вдвое-втрое по сравнению с «периферией». Не всех, конечно. Просто здесь выше, чем по стране в целом, удельный вес высшего, высше-среднего и собственно среднего класса. Ниже — удельный вес низше-среднего класса (бедняки) и низшего класса (нищие). Только здесь появилась возможность целую четверть жителей вывести на относительно высокую (по сравнению со страной в целом) пенсию, да еще приплачивать им по 1000 р. из мэрской казны. Но на этом «плюсы» кончаются — начинаются «минусы».
Дело в том, что из постсоветской России (в том числе из Москвы) бежало на Запад 10–15 млн специалистов разного уровня и профиля. Их заменили те же 10–15 млн приезжих гастарбайтеров (с Кавказа, из Украины, Молдавии, даже из далеких Китая и Вьетнама), занявших рабочие места в дорожно-строительной сфере и главным образом — в торговле. Это породило критическую ситуацию. Торговая мафия по сути обложила Москву и Россию немалой данью.
Конечно, в ней имеется и чисто русская составляющая. Но факт остается фактом: миллиарды долларов «утекают» из России не только на Запад, на тайные счета компрадоров, но и в ближнее зарубежье. В Москве только в самое последнее время (2007 год) начали бороться с этой напастью: закрывают рынки, где господствует иноземная мафия, открывают дорогу к прилавкам местным производителям. Дело это трудное, и тут все главное еще впереди.
Вторая московская напасть — автомашины. Сравнительно высокий уровень жизни населения позволил сосредоточить в городе свыше 3 млн автомашин, и их число за последнее время возрастает на 200–300 тыс. штук в год. И это в радиально-кольцевом городе-крепости! Неудивительно, что возникают «автопробки» и стала нормой поездка по городу продолжительностью в 2–3 часа (если не застрянешь в «пробке» на полдня). Но это не может продолжаться без конца. Нетрудно вычислить год и даже, наверное, месяц в самом близком будущем, когда 4–4,5 млн машин встанут на всех дорогах города в «мертвую пробку».
Пока что власти пытаются бороться с этим злом строительством автодорог. Но чем больше становится хороших дорог, тем больше появляется на них машин. Такое соревнование заканчивается обычно плачевно: коллапсом, т.е. катастрофой.
При этом власти дали волю строительным фирмам. Москва стала стремительно расти ввысь и вширь. Наверное, мало кому приходит в голову, что далеко не все квартиры приобретаются как недвижимость, которая выгоднее любого банковского вклада. Некоторые заселяются. И обитатели этих квартир имеет скверную привычку время от времени выходить на улицу, садиться в машину или перегружать собой общественный транспорт. Алчность (баснословные спекулятивные цены на московское жилье) застилает глаза власть имущим, не давая видеть явно катастрофическую перспективу.
Московские проблемы не исчерпываются, конечно, торговой мафией и автопробками. Проблем очень много — от чудовищной преступности, неизбежной в таком городе, до собачьего дерьма, грозящего утопить город, поскольку уровень культуры наших собаководов исключает обычные в цивилизованных странах совок и мешочек на городской прогулке с собакой.
Мы уверены, что Москва в том виде, в каком она существует сейчас, вряд ли переживет первое десятилетие наступившего столетия. Радикальные изменения неизбежны. Позитивные или негативные — это теоретически зависит от нас. А практически — от нашего начальства.
Можно, конечно, помечтать о счастье недалеком. Например, об ускорении начавшегося процесса вывода крупных промышленных предприятий из Москвы в иные веси. Об ускорении начавшегося процесса вывода крупных вещевых рынков по разным макарьевским ярмаркам. О создании за пределами Москвы комфортных резерваций для чиновников и депутатов федерального, областного и городского уровня, чтобы машины с «мигалками» на дорогах Москвы были только медицинскими и милицейскими. О том, чтобы Москва превратилась в гигантский город-университет, через который понесли бы в мир московскую культуру миллионы студентов из всех стран мира. О том, чтобы Москва превратилась в гигантский город-музей вровень с Парижем и Лондоном, Римом и Мадридом (у нее для этого имеется достаточный потенциал).
Но мечты останутся мечтами, пока начальство не научится взвешивать последствия своих решений.
В том числе и в области тупиков гиперурбанизации.