Жена и сыновья...

Александр почти никогда не говорил о жене и сыновьях. Это было обусловлено той драмой, о которой придется всё же сказать. Я и сам о ней далеко не сразу узнал, но узнал из первых уст, т.е. совсем неискажённой.

Жену Александра звали Верой, старшего сына Дмитрием, а младшего Виктором. Сыновья различались по возрасту на два года, а Вера Михайловна была моложе мужа на те же два года. Отец Александра – засекреченный конструктор субмарин, как Королёв –  ракет. В его области мы не уступали Америке, а в некоторых отношениях даже превосходили ее.

Я помню статьи, в которых говорилось, что наши лодки настолько шумные, что по типу шума американские акустики легко и, задолго до приближения русской субмарины, могут назвать имя и фамилию  капитана, который ведет лодку. Потом надолго за-молчали о тактических качествах наших лодок и, вдруг, заговорили как о самых не шумящих субмаринах, способных нырять на глубины, недоступные американским лодкам. Наши лодки стали побаиваться. Дед и отец – Петр Петрович Гуляев – редко был дома, а его старший внук – Дима – стал настоящей бедой всей семьи. Уже в 14 лет он был законченный алкоголик, и мог откуда-то доставать наркотики. В 16 лет он уже был в катастрофическом состоянии, и знающие люди – а их было очень мало – говорили про Димку, что он нежилец. От деда скрывали состояние внука – это было нетрудно сделать – в квартире, имеющей пять комнат, две ванны и два туалета и громадную прихожую, где собирались кампании. Тогда приходила домработница. 

Вера Михайловна прикрывала, сколько могла, любимого Димочку, но “шила в мешке не утаишь” и в последний год жизни внука Петр Петрович уже все знали, что ничего уже сделать нельзя. Димка все чаще приходил домой и пьяный, и, вколов какие-то наркотики, которые становились все более доступными и сильными.

- Застрелю, видит Бог, сама застрелю – говорила Вера Михайловна в очередной приход Димки пьяным и “наширявшимся”. Его вены были все в дырках. И он днями не мог выходить в школу, а потом клянчил от матери справку о головокружениях.

     Фраза матери об убийстве, и даже мысль о нем витали в воздухе, и подспудно действовала на Александра – отца Димки, который мучительно переживал деградацию личности старшего сына, считая многое наследием собственного алкоголизма. Разве кто-либо признается в собственном недуге, а Александр уже лечился от этой пагубной страсти, но бесполезно...

     Не помогали ему ни друзья, ни подруги, ни его кафедральная любовница, которая только увеличивала его тягу к спиртному. Да и я не способствовал его выходу из порочного круга. Иногда он обращался к моей жене, которая глубоко сочувствовала ему, вызывая “скорую”, когда он оказывался совсем разбитым у нас. Что он искал у Валентины – моей жены?   Я сам был на грани. Но у меня существовала отдушина, на месяцы заставлявшая остановиться. У меня была страсть, уводившая меня вдаль от пропасти. Я был сам “над пропастью во ржи” и эта рожь, скрывающая от меня “дьявольскую пропасть” так искусно, что я месяцами не чувствовал её дыхания.

“Ржаное поле” было для меня плотной защитой, а у Алекса такой защиты не было, т.к. наука его совсем не увлекала, поэзия – вся пессимистичная, не могла быть опорой; женщины были для него разменной монетой, в которой он нуждался лишь временно. Сего-дня одна – завтра другая. Не было женщины – черной дыры, которая втягивала бы всё и навсегда, не выпуская ничего наружу.

Ну а когда случилось самое страшное, то оно остановило его лишь на время тюремного заключения. Дальше случившееся было постоянным источником дурных терзаний, которые можно было утопить только в вине.

Многие, угадывая истинных действующих лиц, могут сказать, что было не так! Ну и великолепно! Цель достигнута, ибо это не мемуары, а художественное произведение – повесть, где и сам автор не очень-то похож на себя и плохо выглядит. У меня есть приятели, которые больше смерти боится, чтобы они представили перед лицом читателя в правдивом ракурсе. Создавая крупную книгу, мне не раз и не два пришлось сталкиваться с протестом действующих лиц, и при публикации правдивых событий я всё искажал: часто приходилось совсем исключать материал, а часто приходилось приписать себе то, что принадлежало другому лицу. Люди так боятся правды, что готовы на молчаливую ложь.