Ночная ваза. Глава девятая

9.
Конечно, ни завтра, ни послезавтра он не позвонил. А ей теперь, раз условились, гордость не позволяла.
Дело в том, что ад так просто своих грешников из пекла не выпускает. Раз уж попал туда — начнет крутить-вертеть по-всякому.
Раз она уверяет, что раньше (когда была женщиной) — ничего не было, а теперь, когда она, по её же собственным словам, перестала быть женщиной и ей уже ничего такого не нужно, вдруг появился «другой», значит, остается один-единственный вариант. Не такой уж фантастический, если спуститься с небес на нашу грешную землю. И не такой уж далекий от истины, как увидим впоследствии. Правда, насчет «одного-единственного» он ошибся, но в те дни все остальные он бы, действительно, счел фантастикой.
Этим «другим», если верить её словам, в данной ситуа¬ции мог быть только человек, от которого зависела её поездка или продление контракта. Так сказать, взятка натурой. Конечно, «натура» почти полувековой свежести и, как говорится, на любителя. Но у взяток свои законы эстетики.
Сначала это открытие принесло несказанное облегчение. Значит, не какая-то там презренная «вокзальная шлюха», а
всего-навсего глубоко уважаемая нынче мужчинами и вызывающая тайную зависть у женщин, мечта многих школьниц «валютная проститутка». Здесь никакая любовь даже близко не стояла. Точнее, не лежала. Здесь «оказывают услуги».
Вот и она «оказала услугу» за две тысячи долларов в месяц. Совсем неплохая цена для её внешности и преклонного возраста!
А затем адские силы закрутили. Хорошо (хотя чего тут хорошего?), если взятку взяли «там» и желательно (почему «желательно» — неизвестно) туземцы. Хуже, если «здесь». Или «там», но «наши» Потому что в двух последних случаях не¬избежно бахвальство — не взяткодательницы, конечно — и найдутся ли силы выдержать гогот мужской компании, когда будет выставлена на обычное посмешище процедура всучения такого рода взятки? Всегда очень смешная.
Вспомнились такие сцены у знакомого директора одного из крупнейших московских издательств. Он щадил авторесс только старше сорока лет, с которых, как и с мужчин, пред¬почитал брать деньгами. Ну и, конечно, если внешность отталкивающая — тогда тоже приравнивалась к мужчинам, у которых, как известно, иной внешности не бывает. Если же авторесса не оскорбляла взор — тщетны были её попытки откупиться деньгами. Ей игриво давали понять, что путь к вожделенной публикации лежит через вот этот широкий диван у стены.
Большинство относились к этому, как к неизбежной медицинской процедуре. Согласовывали день и час, приходили, стыдливо, как у врача, обнажались до необходимого ми¬нимума, аккуратно подстилали что-нибудь принесенное с гобой, чтобы не слишком холодила диванная кожа, занимали исходную позицию, бесстрастно отдавались, раз положе¬но, одевались и уходили, вежливо попрощавшись и не забыв осведомиться, к кому обращаться по поводу рукописи. Тут и рассказывать не о чем.
Но, наряду с. нормой, существовала и патология. С одной стороны, смехотворные попытки придать случке видимость романа («Ты меня любишь?», «Поцелуй меня!» и пр.). Обхо¬хочешься. С другой, столь же смешные попытки сохранить в этой недвусмысленной ситуации невинность («Может быть, лучше не надо?..», «Давайте не сегодня», «Наверное, нам надо сначала лучше узнать друг друга» и т. д.). Когда рассказыва¬ешь — вся компания хватается за животы от смеха.
Когда-то все это казалось простой уличной грязью, кото¬рую можно обойти стороной. Теперь грязь нагло вторга¬лась — и позднее увидим: действительно вторглась! — в са¬мую интимную сторону личной жизни.
Умный разум продолжал попытки поставить все на свои места. Какое тебе дело, кому и чем она давала и будет да¬вать взятки, если физическая близость давно прошла, если предстоит не видеться годами, а видеться - раз в год по обе¬щанию — друзьями? А глупое сердце продолжало сканда¬лить: ведь это же неотличимо от валютной проституции, а ты, в таком случае, — от сутенера валютной проститутки.
Прошло несколько дней, и к концу января она напроси¬лась сама на его публичную лекцию. Пришла, как в былые годы, с подругой (нарочито, чтобы, по её мнению, снять не¬приятное воспоминание о докторанте). Как в былые годы, познакомила и попросила помочь с подружкиной диссерта¬цией тоже. А потом долго ждали машину с подружкиным  мужем, лектор продрог (еще один будущий удар рока), плю¬нули и пошли вдвоем на метро.
На сей раз главной темой братанья был тезис: «Запомни: у меня в Москве никого не было, сегодня никого больше нет и теперь уже больше никогда никого не будет. И запомни: я — не валютная проститутка (её собственные слова!), а ты меня все время прямо в какой-то выгребной яме видишь (это оказалось пророчеством). Давай, пусть будет все как прежде».
Но что значит «как прежде?» Как десять лет или как три года назад? Или как накануне отъезда? Вот поискам ответа на эти вопросы и были посвящены несколько телефонных разговоров в первой половине февраля, почти до самого ее второго  отъезда.  (Видеться  больше  не  хотелось.)
От разговора к разговору ситуация прояснялась (разумеется, в её версии, довольно путанной и противоречивой, поскольку разговаривать «об этом» категорически отказывалась  н информацию приходилось «выдавливать» буквально каплю за каплей). Окончательная версия выглядела следую¬щим образом:
1.Эго было «там». Это было стихийно и недолго — несколько недель.. Это было глупо, потому что «наверное, мне этого было не нужно». Это было безысходно и бесперспективно, потому что с самого начала закрадывались подозрения в несерьезности, мимолетности возникших отношений.
2.Это был «не наш». Иностранец. Какой? Ну, какое это имеет значение? Считай — негр. Его контракт кончился. Он уехал и больше не вернется. Все.
В обмен на эту декларацию он обещал сохранение дружеских отношений, помощь в диссертации, раз в месяц телефонный разговор (поклялась, что больше не повторится ноябрьский вечер) и раз в месяц обмен письмами. Кроме того,
он давно обещал  писать ей еженедельно. Вот пусть и пишет себе в стол, а когда увидятся — прочитают вместе. Если все пойдет хорошо, в летние каникулы можно будет подумать о совместной поездке.
От разговора к разговору её тон становился все сердечнее, и хотя от проводов отказался, и на этот раз, все же пришел     попрощаться не по телефону. Пожалел, что пришел. Не столько из-за её явно не напоказ приподнятого настроения, прямо противоположного настроению пришедшего (и в значительной мере, как водится, именно по этой причине), сколько из-за предотъездной суеты. Бесконечные визитеры, звонки, хлопоты.  Дважды решительно направлялся к дверям. Дважды был останавливаем ею собственноручно. И дважды суета сует брала свое. Наконец, дверь захлопнулась. Как  потом оказалось, навсегда.
Еще задолго до расставания круги ада стали засасывать по второму разу. Ну, хорошо, может быть, не уличная шлюха, время от времени получавшая стакан вина и бутерброд с колбасой от  кого-нибудь из провинциалов, не побрезговавших ее  увядающими прелестями. Может быть, не валютная проститутка, расплатившаяся за сказочную синекуру собственными телесами. Но ведь из её же собственных слов следует, что не было ни духовной близости (тем более, с её знанием иностранных языков!), ни надежд на замужество (тут, как увидим ниже, впечатление оказалось обманчивым), ни вообще каких-либо видов на будущее. А был самый банальный мимолетный курортный роман. Как у Дуньки, первый раз попавшей в Сочи, обалдевшей от увиденного и тут же потащенной в кусты первым встречным Ванькой. Или как у квартирной кошки, первый раз попавшей на дачу и тут же покрытой первым попавшимся котом. При этом и Ванька и Кот выступают в популярнейшей роли субъектов курортного, ну, скажем, конкубината, по научному. С хохотом рассказывающих о своем приключении в компании точно таких же котов. А Дунька и Кошка предстают соответственно объектами этого приключения и выставляются на всеобщее посмешище под стандартным титулом «Заурядная курортная б...    Ну, скажем, конкубинатка».
Нет, уж лучше уличная шлюха или валютная прости¬тутка!
Этот шок был настолько потрясающ, что несколько дней до её отъезда и несколько дней после ни о чем другом не в состоянии был думать. А тут еще сказалась простуда и на неделю слег в постель с жесточайшим гриппом и с последу¬ющими тяжелыми осложнениями. Самое плохое, что все опостылело, искренне захотелось возможно скорее и безбо¬лезненнее перейти в иной, лучший мир. Сдерживало только опасение неизбежного публичного скандала, если это про¬изойдет и если докопаются, что покончил с собой вовсе не по политическим причинам. А подталкивало растущее опа¬сение, что все больше теряется контроль над мыслями. Они все глубже уходят в бесконечные круги ада — все об одном и том же, об одном и том же, и больше ни о чем, кроме как о желанной избавительной смерти.
Самое смешное, если позволительно смеяться в такой си¬туации, что на первый план каждый раз выходили сущие пустяки.
Так, когда разрабатывалась версия «уличной шлюхи», наиболее обидным казалось не то, что могла возникнуть сама такая версия, а появление любимой женщины на задней ска¬мье лекционного зала с незнакомым мужчиной, их перешеп¬тывание и подхихикивание.   Это представлялось такой подлостью, таким глумлением, что лучше бы они целовались на людях. Хотя подумать, что тут обидного, если мужа препод¬носят любовнику, как стоящую внимания достопримечатель¬ность?
Вот и на этот раз самым обидным казалась не случка любимой женщины с первым встречным, а напрасное ожидание у телефона в тот роковой ноябрьский вечер её рождения. Воображению рисовалось: бесконечно звонит телефон, а она не может взять трубку, потому что трудно дотянуться до нее  из под другого мужчины. Хотя на самом деле звонила всегда она сама. И если бы достоверно знал, почему она не позвонила в тот вечер,   он бы, наверное, ей посочувствовал.
Но. правильно говорят: не бывает так, чтобы не было еще хуже.   Через несколько дней после её отъезда, когда он уже выздоравливал, раздался звонок, по сравнению с которым все предшествовавшие бедствия показались пустяковыми.