Ночная ваза. Глава десятая

10.
Анонимный телефонный звонок, как и всегда они, был кратким и наглым.
-Вы такой-то (звание, фамилия)?  Нам нужен домашний телефон вашей докторантки Напольной. Тот, что нам дали на ее работе, не отвечает.
-Простите, кто говорит? (Кому она могла натрепаться про докторантку, когда еще, как говорят, ни вару, ни товару)?
-Это неважно. У нас сообщение для её мужа.
Он чуть не сказал еще раз: слушаю. Но что-то насторожило, и потому ответил:
-Дайте, пожалуйста, обратный телефон. Попытаюсь связаться с ее коллегами и перезвоню вам.
- Причем тут коллеги? Нам нужен муж.
-Ничем не могу помочь.
-Не можете? У нас на этот счет другие данные. (Смешок) Ну, вот что. Передайте мужу или пусть коллеги передадут, чтобы он срочно проверился. Тут его супруга пошла по рукам, и ее недавно видели у кабинета венеролога.
Отбой
Целую минуту он приходил в себя от такого сюрприза.
И без того чуть живой после болезни, а тут такое Мысли путались в голове. Этот человек назвал её докторанткой, да еще определил, чьей, хотя ни для кого, кроме них двоих, она таковой не была. С таким же успехом её можно было назвать космонавтом. Значит, либо блеф, либо, что вероят¬нее, бабье хвастовство. Формально она давно уже не заму¬жем, хотя, может быть, штамп в паспорте сохранился (он никогда не интересовался этим), и, возможно, проходит там не только под фамилией, но и как жена первого мужа. Стало быть, звонит человек, который либо совсем не в курсе её дел, либо хитрым образом «берет на пушку». Но для чего?
Если развести его с ней — она самолично уже выполнила эту грязную работу самым блестящим образом. Поссорить с первым мужем? Ему безразлично, даже если у неё спид. Сын тоже переживет. Да и отец тоже. Вот мать — та действи¬тельно рухнет от такой вести. Но её дочь такой удар вряд ли подкосит. Она не станет разоряться на обратный рейс и ста¬вить под вопрос нежданно свалившееся благополучие, даже если все её родственники и остальное население Москвы про¬валятся сквозь землю.
Значит, ответ на вопрос «для чего?» надо искать в вопро¬се «из-за чего?» Схлестнулись две или больше дам из-за од¬ного кавалера, и одна «топит» другую руками, то бишь голо¬сом какого-то мужчины? Или, наоборот, несколько кавале¬ров стали домогаться одной и той же дамы, и менее счастли¬вый соперник мстит таким образом отвергнувшей его? Или дело серьезнее: таким образом пытаются выпихнуть её с за¬видной синекуры? А может быть — освобождают её ставку в Москве?
Наконец, еще серьезнее: начинается шантаж с целью зас¬тавить поделиться гонораром? На кону такой куш (16 тысяч долларов в год), что ради него возможно любое преступле¬ние.
Но сколько вариантов ни прокручивай в голове, как го¬ворится, «навскидку», — ясно одно: надо ждать её обещанно¬го звонка или, лучше, позвонить её сыну, которому она зво¬нит чаще. И ускорить её звонок — ей же виднее, что именно там у неё происходит.
Через несколько дней — еще один такой звонок. Текст тот же, а голос другой,   женский. Опасность удесятеряется.
 
Если гадит один — значит, просто гадина. Если двое и боль¬ше значит, серпентарий и пахнет хорошо поставленной травлей.
Что и оказалось впоследствии.
Длительная командировка сразу после выздоровления дважды сорвала разговор. Он состоялся, как и договаривались., ровно через месяц после её второго отъезда. Голос на том конце провода ровный, можно даже сказать, радостный еще до скандала. Тон сразу изменился, когда было сообщено содержание двух анонимных телефонных звонков и предложено самой определить, кто бы это мог быть и для чего все ми затевается.
На том конце провода замешательство. Бдительность теряется и начинаются «размышления вслух».   Из них вытекает, что некто «другой», действительно, был, но встречи с ним были так хорошо законспирированы, что надо очень постараться, чтобы «вычислить» что-либо определенное. Но она. разберется, кто бы это мог быть, и примет меры. Что делать. в случае дальнейших звонков? Ей это безразлично. Для неё гораздо важнее, как будут дальше строиться отношения с её теперешним собеседником. Что он сам думает об этом?'
-ЧТО думает? Если полюбила другого — совет да любовь. Если собралась замуж — то же самое. Только не забывая, что таким, способом замуж не выходят. Потому что на таких  не  женятся.
Наверное, не надо было говорить такие слова. Потому что, независимо от степени их правдивости, они оскорбительны даже для последней шлюхи, и никуда, кроме как к скандалу не ведут.
И скандал стал немедленно назревать.
-Ты что же, думаешь, я здесь подстилкой, что ли, для  всех стала? А в Москве подстилкой не была?
ИI столько злобы в голосе, что ясно: сейчас начнется
Но на такую роскошь нет времени и жалко долларов. Поэтому на западном конце провода вносится конструктивное предложение.
Три года назад в ответ на его шутку, не кончилась ли любовь, она ответила шуткой же: давно кончилась.  Теперь настало время перевести долю шутки в долю правды — считать,  что раз любовь кончилась три года назад, по крайней мере, с одной стороны, то они и расстались три года назад. А все последующее время был просто кошмарный сон.
На восточном конце провода молчание.
Молчание — знак согласия, констатируется на западном конце. И вдруг добавление:
— Ты была счастлива в те недели?
— -Да.
— Вот и хорошо. Прощай!
— Прощай!
Никогда не надо задавать женщинам идиотских вопро¬сов. Даже женщинам-вампам. Что иное могла ответить её гордость?
Больше они никогда не виделись и не слышались.
11
Спустя некоторое время после их разговора прозвенела третья анонимка, снова мужская. Но теперь он был воору¬жен её разрешением действовать по своему усмотрению.
— Кто говорит?
— Неважно.
— Сию секунду включаю определитель и подключаю ми¬лицию (блеф, конечно).
Трубку тут же повесили. Больше звонков не было. Зато было другое. Намного хуже. Трудно сказать, что именно хуже из очень многого гадостного.
Пожалуй, самое плохое случилось всего недели через две, в разгар весны, на очередной межфакультетской конферен¬ции, при большом стечении профессуры и прочего народа. На площадке перед поточной аудиторией, где проходила конференция, умирала от смеха веселая компания. На него никто не обратил внимания. Но сразу, как обухом по голове:
— Вы слышали про Напольную с некого факультета? Ну, ту, которая побежала за длинным долларом далеко от Моск¬вы? У неё ведь английский был на нуле. А теперь, говорят, она освоила новый способ изучения языка: минет.
Новый взрыв хохота.
— Да причем тут минет, — встревает еще один остроу¬мец. — Просто вот так! (похлопывает себя ладонью между ног и разводит руки).
Снова хохот.
— А вы слышали про неё поэму? — это уже третий. — Не помню первых двух строк, а две последние, в рифму: «Вмес¬то гонорара — гонорею!».
Резко повернулся, усилием воли заставил себя дойти до конца коридора и в полуобмороке присел на подоконник. Значит, анонимщики не шутили. Сделали посмешищем все¬го университета. После этого еще два-три раза приходилось слушать и похабщину, и разные увлекательные истории — от спида до бегства какого-то афериста с её первыми восе¬мью тысячами долларов. Но каждый раз это были коллеги, не. знавшие о его отношениях с нею. Знавшие — деликатно помалкивали.
А спустя еще несколько недель на работу и домой пришли одновременно два конверта. Номерные. В том и другом был ксерокс маленькой газетной заметки о современных нравах. Резонерство иллюстрировалось двумя житейскими историями. И одна из них — о некой доцентше, вознамерившейся за рубежом выйти замуж за какого-то негра с соседней кафедры, но потерпевшей фиаско и вместо мужа под¬хватившей дурную болезнь. Самое скверное, что в заметке упоминалось о презрительном отношении «доцентши» к коллегам и начальству по месту прежней работы. Попади им в руки такие комплименты — героине в Москву лучше не возвращаться. Меж тем, письмо было номерное, и вряд ли другие, экземпляры рассылались посторонним людям.
Как и в прошлые времена, самым обидным показался пустяк: наряду с множеством оскорбительных аттестаций несостоявшейся невесты, появилось еще одна: «престарелая побл...шка». Это вызвало такой взрыв злобы, какому позавидовала бы сама оскорбленная.
На протяжении последующих двух-трех месяцев пришли еще три конверта с похожими пасквилями из других газет. Видимо, травля была поставлена на поток. Но они уже не производили прежнего впечатления. Хуже, в самом прямом смысле слова, было просто некуда.
Тяжелый, продолжительный стресс, помноженный на не менее тяжелый грипп, обернулся такой тяжелою и продолжительною болезнью, в финале которых обычно пишутся некрологи. Такое впечатление, что все болести, накопившиеся за прошедшую жизнь, хлынули вдруг потоком через развершиеся врата горестей. Друг за другом пришлось побывать у целых трех врачей, и хотя от больницы отговорился, гора лекарств и процедур сделала существование неотличимым от больничного. Главное, стала реальностью расхожая присказка: жить больше не хочется. И только гордость не позволяла повернуться лицом к стене, чтобы больше не вставать.  Господи, неужели такой жалкий конец из-за какой-то полусумасшедшей шеверюшки?
Как во сне, что-то читал, что-то писал, говорил по телефо¬ну, выходил на обычные прогулки.
Самое плохое, что сам себя разгрузил под её будущую диссертацию и под будущие поездки с ней. Семестр подхо¬дил к концу, и возникало нечто вроде пустыни, где безраз¬дельно бушевали страсти.
Сначала казалось, что их можно одолеть рассудком. Вот и все. Обо всем договорились. И с завтрашнего дня забыть о ней, как о кошмарном сне в выгребной яме. Пробовал много¬кратно — не помогает. Назавтра эмоции опять захлестывают рацию. Вспомнил спасительную притчу о белой обезьяне (хотя в данном случае обезьяна была скорее черная). Это животное, как только вспомнишь о нем, надо мысленно тут же отправить далеко за высокую гору. Тоже пробовал. И тоже многократно. И тоже; не помогает. Самое настоящее начало помешательства: мысли о ней волнами идут сами со¬бой, как ни старайся переключиться на что-нибудь другое. В зависимости от настроения. Пока есть чем заняться по рабо¬те или по дому — все в порядке. А как только отправляешься гулять или ложишься спать, начинается ...
Один день и одно настроение — одна за другой зримые сцены жестокой расправы над изменщицей. Сначала — рас¬стрел всех её хахалей, которых она трусливо выдала, чтобы спасти свою шкуру. А уж затем — финальная сцена из оперы «Кармен» (в бесконечных вариациях). И, понятно, сведение счетов со своей, теперь уже никчемной жизнью. Попутно произошло потрясающее открытие. Оказывается, любовь и ненависть — это одно и то же, только с разным знаком. Как провод под высоким напряжением. Плюс ли 360, минус ли — все равно испепеляет.
Другой день и невесть откуда взявшееся прямо противо¬положное настроение. Ведь она же псих ненормальный, ведь дважды «нервная клиника» и третьего дурдома не миновать! Одна за другой вспоминаются дикости, никому в здравом уме в голову придти не могущие.

Вот парадный банкет в чужом городе в его и её честь. И вдруг пропала. Ищут битых четверть часа Больше ждать нельзя: пожаловало самое высокое местное начальство. Чтобы избежать скандала и поисков с милицией, выдвигается версия: пошла осматривать город сама и скоро вернется, это у неё в обычае. Но тревога остается и заглушить её можно только водкой. В доску пьяный, он возвращается в отель и входит в свой номер. Там на его кровати сидит она, хотя у неё всегда были отдельные апартаменты. Оказывается, она сочла свое положение двусмысленным: то ли жена, то ли сотрудница. И нашла оптимальный, по её мнению, выход из положения: исчезнуть. Прибить её нету сил, хотя она согла¬шается, что вполне заслуживает трепки. При виде его ужас¬ного настроения её настроение тут же меняется к лучшему. Еще никогда дотоле его так заботливо не раздевали, не лас¬кали и не убаюкивали в буквальном смысле слова на самой себе.
Вот давно задуманный поход на вернисаж. Накануне — обычный телефонный скандал. Поэтому вся экскурсия де¬монстративно проходит молча, на дистанции двух метров друг от друга. Это ему такая казнь приуготовлена за вче¬рашнее. Он делает над собой чудовищное усилие, чтобы не повернуться и не зашагать строевым шагом прочь, куда глаза глядят. И правильно делает: назавтра — такая сердечность, как будто не было никакого вчера. Кстати, через несколько лет, в одно из последних свиданий эта сцена повторилась в деталях на том же месте в тот же час. Правда, на этот раз обид и недоумения не было. Ведь они зашли на выставку прямо из стационара «нервной клиники», где он навестил её в последний раз. Разве можно обижаться? Как сказал поэт: Ну, сумасшедший — что с него возьмешь?..
А уж взрывам ничем не вызванной злобы — несть числа. Может просто после одного не понравившегося слова развер¬нуться и зашагать по другой стороне улицы. Если не повто¬рить её маневр в противоположную сторону (чего он никог¬да не пробовал), то через минуту-другую приходит в разум, возвращается, берет под руку и идет дальше. Воркуя, как ни в чем не бывало.
И с таким персонажем сводить кровавые счеты? Из-за та¬кого существа кончать с собой? Не разумнее ли, не проще \п, не справедливее ли, не человечнее ли было бы тогда (да и никогда не поздно) сказать: родная моя, сядь, успокойся, выпей чаю и расскажи толком, что там с тобою стряслось, что мы вместе можем сделать, чтобы сохранить хоть что-то из наших отношений, если нам все еще дорого это «хоть что-то». И родная рассказывает, и они расстаются друзьями на разных краях земли до конца жизни — по крайней мере, его. Тем более, что она, по её же собственным словам, уже не женщина, а ему все равно никакая другая женщина не нуж¬на. Продолжая чуть переиначенную цитату из того же про¬изведения того же поэта: «Будь она параллелепипед, будь хоть круг, едрена вошь!».
А разум ехидно обдает холодным душем. Ведь наверня¬ка скажет: нечего рассказывать — это мое личное дело. Хо¬чешь — принимай такой, какая есть; не хочешь — даже не до свидания!
Забегая вперед, добавим, что если бы она действительно окончательно сошла с ума и рассказала все, что с ней про¬изошло, — он тут же вынужден бы был сделать то же самое, если бы не успел выброситься из окна или покончить с жиз¬нью иным столь же мгновенным образом.
А сердце криком кричит: да ведь это же получается кло¬ун для развлечения цирковых лошадей в антрактах между их случками! Нет, лучше смерть!
И Кота Леопольда («ребята, давайте жить дружно!»), то бишь кавалера де Грие, только что со слезами проводивше¬го в последний путь свою Большую Любовь — мерзкую шлю¬ху Манон Леско, снова сменяет злосчастный Дон Хосе, ярос¬тно вонзающий нож в грудь такой же мерзкой шлюхи по имени Кармен.
И так далее, без конца. Неделями и неделями!
Впечатление такое, как будто связаны одной цепью, кото¬рую не разорвешь. С уточнением, что оба связанных как будто в выгребной яме (её собственные слова!). В общем, такому не позавидуешь.
Особое замечание специально для атеистов. Обнаружи¬лось, что единственное спасение в подобных случаях — мо¬литва от чистою сердца. От сердца, потому что только оно одно виновно при таких бедствиях в торжестве адских сил. Никаких просьб Никакого вымаливания смягчения своей участи. Только: Господи, Твоя воля! Господи, я в Твоей воле! В руки Твои отдаю судьбу свою!
И все.
И смирение. И терпение.