Медиум 24, продолжение пропущеный кусок

И снова я смотрел картинки в волшебном фонаре – с настойчивостью маньяка, будто надеясь увидеть в них разгадку.
- Холмс, - приставал снова и снова Уотсон, - вам нужно лежать. Идите в постель, прошу вас. У вас будут осложнения: припадки или воспаление мозга.
Наконец, голова, действительно, заболела. И я послушался. И снова провалился в сон, чего никак не ожидал о себя – до полуночи. Меня разбудил бой часов – гулкий и зловещий. Часы висели в гостиной, но били на весь дом. Уотсон сказал, что они, как и ёлочные игрушки, достались ему вместе с домом – потемневшие от времени, украшенные фигурками языческих богов Древнего Египта. Уотсон, неравнодушный к Востоку вообще, а к Древнему Востоку в особенности – пришёл от них в восторг. Он, правда, мало знал о Востоке, но благоговел перед самой таинственной сутью арабских, египетских или, скажем, индийских верований и обычаев.
Часы били полночь, а мне чудились сквозь боль осторожные шаги у порога моей комнаты, и я напрягал слух, приподнявшись в постели. Как вдруг дверь отворилась – неторопливо, но уверенно. Ещё до того, как я увидел вошедшего, я уже знал, кого я увижу.
- Вы чуть было мне не помешали, - сказал Гудвин негромко.
- Потому что вы жулик, - устало отозвался я. – Ловко вы обошлись со мной: накачали наркотиками, обокрали и вышвырнули из дома в какой-то третьесортный бар. А я, дурак, чуть было не поверил вам. Между прочим, то, что вы сейчас здесь находитесь, квалифицируется законом, как насильственное проникновение в частное жилище. Могу вас и застрелить в порядке самообороны.
- Ну нет, - спокойно возразил Гудвин, - вы такой глупости не сделаете. Да и наговариваете вы на меня, надо признаться, лишнего. Вещи ваши я принёс, красть их не собирался, боже упаси – сами у меня их забыли. Что касается наркотиков, я вам, кажется, всё объяснил – без них вы бы ничего не увидели. И из дома я вас не выставлял, вы сами ушли. От сопровождения моего отказались категорически. А если позже и зашли в какой-то бар, то тоже исключительно по своей воле. А поведение ваше – неразумно. Вы ведь полагаете, конечно, что я живую дочь вашу где-то прячу, а вам подсунул для опознания похожий труп. Подумайте, мистер Холмс – ведь это не первый случай в Лондоне. Ну откуда у меня столько свежих похожих трупов? Да и где я могу их хранить? Я ведь на съёмной квартире живу.
В его словах была логика, не возразишь. А я всё никак не мог отыскать слабое звено.
- Если бы доктор Уотсон, - продолжал дружелюбно Гудвин, - не отправил вас в нокаут с восхитившей меня прозорливостью, вы, человек властный, и даже способный к началам суггестии, чего доброго, уговорили бы полицию. И что? Провели бы вскрытие, испортили тело. Возможно, даже нашли бы убийцу, который уж никак не доктор Уотсон. Допустим даже, - он усмехнулся, - что этим убийцей оказался бы я сам. И допустим даже, что вы торжественно препроводили бы меня со всеми доказательствами на виселицу. И что? Легче бы вам стало от этого? Или, может быть, стало бы легче доктору Уотсону? Молчите? Правильно. Потому что сказать вам нечего. Не верите мне? Хорошо, не верьте. Считаете меня похитителем? Считайте. В конце концов, я не так уж дорожу вашим доверием. Вот только выхода у вас всего два: принять мои условия и получить дочь живой или не принять, и получить её в том виде, в котором нашли. Надеюсь, я достаточно откровенен?
- Какие ваши условия? – уже сдаваясь, спросил я. – Очередной золотой саркофаг?
- Бог с вами! Откуда вам взять столько золота? – искренне удивился Гудвин. – Нет-нет, о саркофаге я сам позабочусь.
- Тогда чего вы хотите? – повторил я.
- Вы имеете на Рону большое влияние, мне это известно, - Гудвин говорил задумчиво и словно бы колебался.
- Ну? – подстегнул я, вспомнив уже опробованную когда-то роль кучера.
- Через какое-то время после воскрешения доктор Уотсон исчезнет из её жизни – таково неизбежное предначертание. Помните, я говорил вам – природа не терпит таких союзов.
- Каким же образом он должен исчезнуть? – сдержанно спросил я. – Уж не предлагаете ли вы мне, памятуя наш разговор о жертвоприношении...
- Да нет, - рассмеялся Гудвин. – Нет. На руку судьбы вы даже не претендуйте. И потом, когда я сказал «исчезнет», я имел в виду не физический, а духовный аспект. И, возможно, в другом сочетании они оба ещё будут счастливы.
- Но от меня-то вам что нужно? – снова не выдержал я.
- Не вмешивайтесь, - отчеканил Гудвин, цепким взглядом вцепившись в мои зрачки. – Не пытайтесь влиять на естественный ход событий и не препятствуйте моему общению с Роной. Вы можете это пообещать?
- Знаете, - с неожиданной откровенностью признался я, - когда Рона и Уотсон решили пожениться, у меня уже было огромное искушение этому воспрепятствовать. Я так не поступил, не считая себя вправе навязывать свою волю. Так что вы со своим ультиматумом могли бы и не трудиться.
- Неужели? – недоверчиво хмыкнул Гудвин. – А разве не это было целью вашего приезда из Фулворта в Лондон?
К этому моменту я уже всерьёз задавался вопросом, где Уотсон и что с ним. Мы беседовали довольно долго и совсем не тихо, а он не подавал признаков жизни.
- Интересно, - проговорил я, пробуя почву, - а с самого доктора вы какой платы потребовали?
- С него? – снова удивился Гудвин. – А какой я могу с него потребовать платы? Он полный банкрот. Вас удивляет, что я не позвал его сюда?
- Нет, меня удивляет, что он не пришёл сюда своею волей.
Гудвин отрицательно качнул головой:
- У него и нет никакой своей воли, - словно бы с сожалением сказал он. – Одалживает её то у вас, то у жены. Я велел ему спать, и он спит. Его присутствие ничему  не поможет. Честно говоря, мистер Холмс, меня предельно удивляет ваш каприз держать этого человека поблизости от себя. Наследственный, надо признаться, каприз.
- Чем же он плох? – осведомился я, стараясь, чтобы в моих словах не прозвучал вызов.
- Наоборот, хорош. Примерный гражданин, примерный семьянин, средний врач, неплохой писатель. И скучен, как... собачий помёт, - и Гудвин улыбнулся обаятельнейшей из своих улыбок.
Впервые этот человек сделал разом две ошибки: во-первых , дал волю злости, показав, насколько в самом деле заинтересован в устранении Уотсона; во-вторых, позволил себе определённо высказаться, не изучив предмета.
И я с облегчением ответно улыбнулся ему. Мне стало легче.

Ухода Гудвина я не запомнил – императивным акцентом он погрузил меня в короткий гипнотический сон. Это было несложно – сотрясение мозга плохое подспорье упирающемуся «реципиенту». По Орбелли, «реципиент» - человек, на которого, собственно, действует гипнотизёр.
Очнувшись, я встал и пошёл к Уотсону. Последние слова Гудвина слегка встревожили меня, и не напрасно. Эта случайно прорвавшаяся злоба нашла себе удовлетворение: Гудвин позабавился с Уотсоном от души.
Я увидел его в гостиной. Мой друг, одетый только в расхристанную пижаму, стоял ногами на диване, в его углу, часто переступая и непрерывно стряхивая с себя каких-то невидимых существ. Белое, как алебастр, лицо, искажали ужас и отвращение.
- Уотсон! – позвал я.
- Не подходите, Холмс! – воскликнул он испуганно, - Они, возможно, смертельно ядовиты!
- «Они» - это, насколько я догадываюсь, пауки? – спокойно полюбопытствовал я, проходя и присаживаясь на другой край дивана.
- Что же вы делаете! Они укусят!
- Нет, Уотсон, - устало вздохнул я, - для этого они слишком иллюзорны. Их здесь нет.
Уотсон замер, на мгновение перестав стряхивать невидимых существ.
- Их нет, - повторил я с нажимом. – Сядьте. Гудвин просто загипнотизировал вас и внушил вам, что комната полна пауков. На самом деле их здесь нет. Ни одного даже самого завалящего паука.
Уотсон поверил сразу. Молча съехал спиной по спинке дивана, спустил ноги и несколько мгновений не двигался вовсе. Лицо при этом сделалось застывшим и каким-то больным. потом с тихим стоном он уткнулся в обивку дивана лбом.
- Вам плохо? – испугался я. – Уотсон!
- Холмс, - не открывая глаз, тихо проговорил он, - я так устал, Холмс. И сердце болит. Так надоедливо, знаете ли... Ноет...
Его лицо оставалось очень сильно бледным. Я придвинулся ближе, тронул за плечо:
- Ну... вы всё-таки как-то держитесь, старина. Не раскисайте.
- Не раскисну, - заверил он ещё тише. – Сейчас нельзя.
- Он... говорил с вами... о воскрешении? – неловко спросил я.
Уотсон кивнул.
- И... какую цену хочет?
- Никакой. Сказал только...
- Что?
- Что воскрешение потребует слияния... так, чтобы я по-глупому не ревновал.
- А вы?
Уотсон оторвался от диванной спинки и посмотрел мне в глаза тоскливым взглядом смертельно раненого зверя:
- Я не такой дурак, Холмс. Но что я могу сделать? На его стороне сила. Он сейчас может выкаблучиваться над нами, как хочет. Будем исправно лаять, и мяукать, и палочку приносить, и на одной ножке прыгать. Пауки – только милая шутка. И знаете что? Я ведь всё это предвидел с самого начала, а она мне всё не верила. «Ревновать по-глупому»... Не по глупому, а... Да что теперь сделаешь!
- Но зачем ему это нужно, не понимаю.
- А вам и не понять. Вы человек реалистического склада, а бывают такие люди, которым мучать других, властвовать над другими, заставлять, унижать, насиловать – что-то вроде приятной щекотки. И они достигают в этом совершенства... Впрочем, властвовать вам и самому нравится, так что, может, я и не прав, и вы как раз лучше его поймёте. Ваш Орбелли тоже такой же.
- Орбелли никому не сделал зла, - резко возразил я.
- Он просто добрее. И вы...
- Я?! – переспросил я с недоверчивой усмешкой. Но Уотсон серьёзно кивнул:
- Вы – очень добрый человек, Холмс. Если сами не замечаете этого за собой, поверьте мне. Но даже ваша доброта порой не выдерживает искушения.
- О чём вы?
- О «Сентиментале», например.
- Но...
Он ладонью закрыл мне рот.
- Именно «но». Я это «но» и имел в виду, говоря о вашей доброте. Но ведь я тоже могу сказать «но», правда?
- Вы меня обвиняете? – прямо спросил я, и мой голос едва уловимо дрогнул.
- Упаси бог! – даже испугался он. – Вы привязаны ко мне даже больше, чем можете себе позволить.
Помолчал и добавил:
- И я к вам не меньше.
Второй раз за короткое время он удивлял меня своими высказываниями.
Я осуждающе покачал головой:
- Гудвин судит о вас поверхностно и предвзято. Думаю, на этом он и потерпит в конце концов поражение.
Уотсон неожиданно невесело рассмеялся:
- Вашими бы устами...

Ещё сутки прошили в тягостном ожидании. Гудвин молчал. Самое удивительное, что молчал и Хэглин. О нас словно все забыли.
- Я бы навёл справки в отношении Рихтера и Марцелины, - сказал я Уотсону. – Но, сказать по правде, боюсь оставлять вас одного. Если Гудвин явится снова или произойдёт что-то ещё, вы, мне кажется, можете не выдержать, и, в лучшем случае, заболеете.
- Вот ещё, - буркнул он, но без особой уверенности, и я остался в сомнениях, а просто убивать время уже не было сил.
После полудня Уотсон выпил подряд три рюмки коньяка, сделался разговорчив и насел на меня с воспоминаниями о прелестях своей супружеской жизни с Роной. Я его едва терпел. Но терпел, не позволяя себе резкостей ни в тоне, ни в словах.
Как вдруг кто-то несмело поскрёбся у входной двери.
- Вы кого-нибудь ждёте? – с удивлением спросил я.
- Нет.
- Сидите, я сам окрою, - распорядился я, готовый после ночного посещения медиума к любым каверзам.
На пороге стояла Илси Балатон.
- Мистер Холмс, вы один или доктор тоже дома? – она выглядела взволнованной, но не просто, а как-то нерешительно взволнованной.
- Доктор дома, - сказал я. – А вы, вероятно, пришли выразить ему соболезнование?
- Нет, - поспешно возразила она, но тут же спохватилась. – То есть да, то  есть... не совсем. Можно я пройду?
- Да-да, конечно, разумеется, - я посторонился, пропуская её в дом.
Уотсон успел принять ещё рюмку. В глазах его появился маслянистый блеск.
- Илси, вы? – изумился он, увидев миссис Балатон. – А у нас тут...
- Я знаю, что случилось с Роной, - быстро сказала Илси. – И знаю, что вы теперь ждёте воскрешения – Гудвин пообещал вам. Да?
- Да, - сказал Уотсон с тенью вопросительной интонации.
- Я не должна была говорить вам об этом... Неделю назад Рона провела ночь вне дома – помните?
Ещё бы не помнить! Но Уотсон только сдержанно кивнул.
- Она, должно быть, сказала, что заночевала у меня, и я должна была это подтвердить, если вы спросите – мы так договорились. На самом деле той ночью она была у Гудвина.
Я покосился на Уотсона, опасаясь его реакции, но я снова недооценил моего старого друга.
- Зачем же вы говорите мне об этом, – помолчав, спокойно спросил он, – раз обещали ей подтверждения? Если вам её затея не по нраву, следовало честно предупредить – разве нет?
- В «затее» ничего такого не было, - Илси слегка покраснела. – Рона просто человек скептического склада, она во все эти разговоры о Гудвине не очень поверила – вот и решила попробовать сама, как себя чувствует человек, общаясь с медиумом в соответствующей обстановке. Ко мне она пришла только под утро – сама не своя, и растерянная, и обескураженная, и словно бы даже напуганная. Сказала, что Гудвин её загипнотизировал, но больше она ничего не помнит. Вот тогда мы и договорились сказать, будто она ночевала у меня. Рона говорила, что вас, доктор, очень раздражает любое упоминание о Гудвине, а тут... И я действительно не выдавала её, пока дело не обернулось так серьёзно. Но сейчас, мне кажется, вам лучше об этом знать.
Уотсон повернулся ко мне:
- Как вы думаете, Холмс, это что-то меняет?
Я пожал плечами:
- Вы не так давно сами очень толково объяснили мне, Уотсон, что для нас в настоящей ситуации практически ничто ничего не меняет. Но в любом случае, спасибо, миссис Балатон.
Я пошёл её проводить, оставив Уотсона одного со своими мыслями, сомнениями и предчувствиями. По счастью, провожать нужно было недалеко – в пабе напротив поджидал её муж. Мы были представлены, обменялись дежурными учтивостями и разошлись, но даже и за такое короткое время обстановка, как оказалось, может перемениться.

В гостиной сидел Хэглин. Перед ним на столе лежала та самая подобранная в Уирр-Милле трость. Уотсон, совершенно пьяный, тупо смотрел на неё, словно видел впервые не только конкретный предмет, но и вообще эту разновидность. За креслом Хэглина стояли навытяжку двое полицейских в мундирах. Я пожелал знать, что происходит.
- Вот эта трость, - веско проговорил Хэглин, указывая пальцем, - была выполнена пол года назад по заказу доктора Уотсона мастером Вансом – он живёт в Паквине. Вы и теперь будете отпираться, доктор?
Уотсон икнул и поднял мутные глаза:
- Буду, - слегка заплетаясь, твёрдо сказал он. – Это не моя трость.
- Ванс опознал своё изделие и дал письменные показания. На ней выгравированы ваши инициалы. Зачем же спорить с очевидностью? Разумеется, это ваша трость.
- Не, - сказал Уотсон. – Не моя.
- Где тогда ваша?
Уотсон неопределённо махнул рукой, на этот раз даже не затруднив свой речевой аппарат.
- Там нет, - хмуро сказал один из полицейских.
- Ага! – возликовал Хэглин. – А между тем, свидетели утверждают, что вы в дурную погоду прихрамываете, и трость у вас точно есть. Со львиной головой. Так если эта не та, то где же та?
- Какая? – спросил Уотсон с безмерным удивлением.
Я, совсем уж было собравшись вмешаться, после этого ответа передумал и уселся поудобнее, предвидя, пусть и не без привкуса горечи, но развлечение. Уотсон соображал как раз ровно столько, чтобы довести собеседника до белого каления, не давая при том ему формального повода для недовольства. Хэглин этого не понимал, ибо Уотсон, будучи даже совершенно пьяным, внешне сохранял известную благопристойность, пока не падал и не засыпал, но до этого было ещё далеко.
- Ваша трость, - не теряя надежды, растолковывал Хэглин. – Та, с которой вы ходите, когда хромаете.
- Ну нет, - обиделся Уотсон, - не так уж я ещё плох – с тростью я не хромаю.
- Хорошо. Где эта трость, я вас спрашиваю?
- Какая?
Я глубоко вздохнул и стал тереть пальцем узор на скатерти, чтобы не засмеяться.
- Хорошо, - с безмерным терпением постарался Хэглин всё-таки получить своё. – Где ваша трость, с которой вы ходите и не хромаете?
- Знаете, - интимно поделился Уотсон, - если я не хромаю, я предпочитаю вовсе обходиться без трости. Руки свободнее.
- Я спрашиваю: где ваша трость? – Хэглин начал понемногу всё-таки терять терпение. – Если это не ваша, то где ваша?
- Моя?
- Ну да, - обрадовался полицейский тому, что всё-таки понят. – Ваша.
- Нет, - покачал головой Уотсон, - это не моя.
- А ваша где? – повторил Хэглин, как заведённый, и уже без всякой надежды.
- Какая? – снова удивился Уотсон.
- Господин сержант, - пробасил другой полицейский, - да он пьян совершенно – чего вы с ним? Надо забрать в кутузку до завтра, до утра, а там уж...
- Вот только попробуйте, – тихо и угрожающе пообещал я.
- За что, собственно, в кутузку? – почти совсем трезво осведомился Уотсон. – За то, что это не моя трость? Я не обязан владеть каждой тростью в Лондоне, какой вам заблагорассудится. А, если бы там было написано «Г.П.С.» - вас бы в кутузку?
- Что значит «Г.П.С.»? – не понял Хэглин.
Уотсон посунулся к нему и уставился плывущими хмельными глазами:
- Глупый. Полицейский. Сержант, - отчеканил он и упал головой на стол.
- Можете забирать, - вмешался я. – За оскорбление должностных лиц при исполнении. Только имейте в виду, что его будет скоро сильно тошнить. А я буду не менее сильно жаловаться на вас, Хэглин. С самого начала вы отнеслись к делу предвзято, а теперь подгоняете улики под свою версию. Доктор сам обратился к вам с просьбой найти его жену. Вы провозились три дня, наткнулись на неё случайно, довели человека до отчаянья своими подозрениями – ничем, заметьте, не обоснованными. Теперь носитесь с этой невесть откуда взявшейся палкой, как курица с яйцом, а сами, между тем, отдали тело какому-то проходимцу и даже не можете уверенно сказать, что женщина действительно мертва. И после этого вы хотите похвалы за служебное рвение?
Хэглин побагровел и надулся. То, что я сделал ему выговор при подчинённых, особенно взъярило его, но не драться же было ему со мной в ответ. А словесно крыть было совершенно нечем. Я же протянул руку и взял палку. Она была тяжёлая, не легче, чем у Уотсона. Уотсон носил трость, залитую свинцом – старую, заслуженную. Я сам заливал её свинцом ещё в восемьдесят восьмом году, когда на то были свои причины. Зачем ему заказывать ещё одну у Ванса? Потерял? Нет, не потерял. Я вдруг вспомнил: трость была с ним на Кэммершил-роуд, когда мы наводили справки о Рихтере, а потом, когда он подобралменя у «Одалисок», трости уже не было. И сейчас, если верить полицейскому, её нет. По виду же она была, действительно, совершенно такая же: светлое полированное дерево сверху, более тёмное книзу, острый наконечник и набалдашник в виде львиной головы. Там, в затылке у льва, и было просверлено заливочное отверстие. И инициалы были – именно: «Джей. Эйч. Даблью» - точно так же, под серебряным узким перехватом. Вот только выглядела та трость подержаннее, этой и впрямь пол года – год.
Я пригляделся к написанию букв: они выглядели немного необычно. Поперечина у «Эйч» слишком высоко, а «Джей» словно бы чрезмерно выпрямлен, с тупым коротким хвостиком.
Хэглин, которого возмущение слегка отпустило, пристально наблюдал за мной.
- Вы спрашивали у этого мастера, как выглядел заказчик? – спросил я. – Или он вам только имя назвал?
- Имени вам мало? – огрызнулся Хэглин.
- Нет, но если Ванс сказал бы, что трость заказал симпатичный брюнет лет двадцати пяти, то, согласитесь, у вас возникли бы вопросы. Кстати, Ванс сам делал гравировку?
- Не знаю. Какое имеет значение, кто её делал?
- Кое-какое имеет. Мне кажется, это вовсе не «Джей. Эйч. Даблью».
- А что же?
- Мне кажется, это «Эм. Эйч. Эл», только перевёрнутые. Посмотрите вот так. Видите, ваш «Джей» словно бы добит и исправлен позднее – вот в этом сегменте, и вот здесь. Прошу вас, взгляните через лупу.
Хэглин недоверчиво хмыкнул, но лупу взял.
- Уотсон! – позвал я, встряхивая своего перебравшего приятеля за плечо. – Уотсон, вы обращались когда-нибудь к мастеру Вансу? Он может знать вас в лицо?
Уотсон поднял голову.
- К Вансу? – переспросил он, с трудом меня понимая. – Ах, да... В Паквене... Обращался. Заказывал трость.
- Ага! – возрадовался Хэглин.
- Эту? – почти крикнув, спросил я.
Уотсон внимательно, словно впервые увидел, осмотрел трость, после чего замотал головой:
- Нет, не эту. Та была толстая, дубовая. Мы заказывали ее в подарок врачу-коллеге. В связи с получением диплома. А я был представителем.
- Так что же вы молчите, чёрт вас побери?! – вышел из терпения и я.
- А кто меня спрашивал? – резонно возразил он. – Меня спросили только об одном: моя ли это трость. Да и то, не то, чтобы спросили. Я отвечаю, в который уже раз: не моя.
- Значит, Ванс может помнить, что вы полгода назад заказывали у него трость и при этом не помнить, какую именно?
- И очень просто, - сказал Уотсон.
- Вот видите, Хэглин!
- Я вижу только неуважение к полиции – и всё! – вызверился сержант.
- Маловато, - икнув, вслух заметил Уотсон. – Можно сказать, ничего.
Не то он и вправду был совершенно пьян, не то, притворяясь совершенно пьяным, нарочно злил Хэглина.
- А как вы нашли Ванса? – спросил я.
- Прошли по нескольким мастерским – обычная рутина.
- Быстро повезло?
- Сразу.
Я вспомнил, как графиня Бедоз рассказывала мне о поисках саркофага. «Меня словно какое-то наитие вело», - объяснила она. Может быть, и здесь? Но тогда Гудвин должен был знать, что Уотсон заказывал трость у Ванса. И что? Подготовил другую трость его работы заранее? Мне вдруг почудилось на мгновение, что всё прочее – Элизабет Бедоз, внук полковника, спиритический сеанс – только декорации, а основное действие разыгрывается именно здесь. Это было, возможно, проявлением гордыни, но уж очень всё хорошо сходилось.
- Уотсон, вы трость в подарок кому заказывали? – спросил я, опасаясь, сказать по правде, что он снова спросит «какую?».
- Доктору Джереми Мэртону. А что?
- Полагаю, он может это подтвердить, сержант. А если трость не сломал и не потерял, то и предъявить Вансу. От такой улики толковый адвокат камня на камне не оставит.
«Нет, не заказана эта вторая трость специально, - снова подумал я. – Инициалы-то, похоже, действительно не те. И чья на ней кровь? Роны? Господи! Да жива ли она или нет – сколько может ещё продолжаться эта пытка?».
- Всё это звучит совсем не убедительно, - сказал Хэглин – по тону уже видно, сдаваясь. – Но если подходить к вашим доводам формально... Ладно, допустим. Если Мэртон подтвердит ваши слова, будем считать, что показания Ванса неоднозначны. Но это, как вы сами понимаете, не последний наш разговор.
Уотсон вдруг в очередной раз поднял голову:
- Спасибо вам, сержант, - совершенно серьёзно, даже прочувствованно сказал он.
- За то, что поверил? – усмехнулся Хэглин.
- Нет, за то, что всё-таки уходите.
Мне показалось, Хэглин должен принять эти слова за насмешку, но Уотсон не насмехался, и, может быть, сержант всё-таки услышал это в его тоне. А, может быть, просто не зная, как реагировать, решил не реагировать вовсе, но, так или иначе, они ушли. А Уотсон снова лёг головой на стол.
- Вам плохо? – спросил я некоторое время спустя. – Может, пойдёте в постель?
- Нет, - откликнулся он из той же позиции голосом совершенно трезвым, только усталым. – Не могу оставаться один. И вы, Холмс, тоже истерзались – я вижу. Хотя по вам это меньше заметно.
- А где в самом деле ваша трость? – спросил я.
- Ну вот, и вы теперь...
- Да нет, просто я подумал, что комбинация с тростями не случайна. Что-то натолкнуло режиссёра на эту мысль. Вы свою что, потеряли?
- Забыл в сквере.
- Около «Одалисок»?
- Ну да. Я, когда увидел вас в таком виде... И потом, мне были нужны свободные руки. Я её прислонил к скамейке, а забрать забыл.
- Кстати о моём виде... Не исключено, что мои ботинки уже куда-то ходили без меня, оставляя следы. Думаю, было бы разумно сменить обувь. У вашего камина тяга хорошая?
- Не забудьте потом выгрести крючки и пряжки из золы, не то Хэглин, чего доброго, полезет искать там оловянную каплю сердца и блёстку от восковой балерины, - Уотсон усмехнулся.
- Вы что, заговариваетесь? – не понял я.
- Заговариваюсь? – удивился он. – Ах, да... Нет, это сказка такая есть про оловянного солдатика на одной ноге, который влюбился в восковую балерину, а злой тролль, тоже игрушечный, расстроил всё из игрушечное счастье.
- Злой тролль? – машинально переспросил я. – Это такой немецкий мелкий колдун, кажется?
- Не всегда мелкий. А даже, если так, он умеет действовать чужими руками. Например, солдатика в огонь бросил по его наущению ребёнок.
- Подождите, постойте, - я обхватил руками голову, словно мог так физически удержать мелькнувшую у меня мысль.
Уотсон, выдрессированный годами, замолчал на полуслове и замер, словно в детской игре. Он ждал, ждал, что курочка - Шерлок Холмс сейчас поднатужится и снесёт золотое яичко. А «курочка» скорчилась от головной боли, и яичко получилось угловатое, квадратное, да ещё и в жестяной скорлупе. Но было там золото, было.
- Уотсон, - сказал я, - мы должны посетить третью семью, де`Грие. И, если я там не найду противоречия моей версии, то это будет значить...
- Что? – с готовностью вскинулся он.
- Ничего, - угас я. – Сделать что-нибудь мы всё равно не можем. Но это будет значить, по крайней мере, что Рона жива. И потом... Знаете, Уотсон, я прост не могу сиднем сидеть на одном месте. Нервы не выдерживают.
- Я с вами, - вскочил он – и упал в обморок.
Я не ждал этого и не успел подхватить его – он рухнул навзничь, опрокинув стул, крепко стукнувшись затылком об пол, и остался лежать неподвижно.
- Чёрт! – только и смог сказать я.