***

 
Глава *** (одна из последних)
Хочется выть от желания жить. В кармане лежит обоюдоострая бритва, но я упорно продолжаю искать там сигареты. Боль с тупым опозданием говорит, что их там нет. Жаль.
Поднимаю руку на свет и разглядываю мокрые пальцы. Красные ручейки как на военной карте, указывают направление удара. Картина импрессиониста называется "Хандра".
Содержание печали в крови никак не сказывается на ее свертывании. Она прячется в крупные капли и отдыхает от постоянного движения по венам, а та что осталась, домохозяйка, упорно затыкает щели, утепляя свой уютный домик. Трогательно.
Здоровой рукой нахожу оправдание раненной. Закоптевшие легкие кашлем салютуют Филиппу Моррису. Морис смотрит на миллионы своих жертв и улыбается. Подонок! Менделеев подходит к нему сзади и бьет ножом в печень. Так ему и надо! И всем нам надо. Нажраться, накуриться и драться на ножах. Ведь это так здорово! Мы перебьем друг друга, а трезвые, здоровые и красивые останутся жить и, конечно, будут творить добро. А что им еще делать? Зло умрет вместе с нами. Так может и мне, пока не поздно, примкнуть к счастливой касте. Буду ходить бодрой походкой, радоваться жизни и думать только о приятном. Одно "но". Теорема не верна. Добро без зла существовать не может. Весь мир держится на нашем противостоянии. И тот, кто замутил весь этот цирк, все предусмотрел. До поры до времени он наслаждается нашей возней, а когда надоест, просто уничтожает весь мир, нашими же руками, моими в том числе. Придумает что-нибудь новенькое, типа хаоса во вселенной.
Так что продолжаю пить, курить и смотреть сквозь свет на несчастную руку, которой суждено изменить мир. Рука еще не знает о своем великом предназначении и с укором смотрит на своего тупого хозяина.
- зачем ты так со мной?
- Нелепо...
- небрежно.
- Прости, я не знал что там бритва.
- Теперь знаешь.
- Теперь я много знаю...
Бережно укутываю раненую в бинт. Она болезненно шевелит суставами и слегка дрожит. Нервы не в порядке. Вытераю кровь с писем и фотографий на столе, но только размазываю ее по строчкам, лицам... Белла в красных наплывах все равно улыбается, но как-то искусственно, как будто по команде "Чиз"или как там у них в Израиле. Пишет, что если б не родственники, давно сбежала бы обратно. Жестокие, ортодоксальные евреи построили меду мной и Беллой стену плача и, чтоб мировая общественность не обратила внимания на эту преграду, напали на Ливан. Во какие хитрые, но я хитрее. Выйду сейчас на улицу, сяду на трамвай и поеду в Израиль.
"Осторожно, двери закрываются, следующая остановка "Иерусалим", Шалом!"
Если б все было так просто. Паспорта. Виза, деньги, время... Столько волокиты.
Волокита лежит на моем диване и подбрасывает маленький мячик к потолку:
- А зачем тебе вообще туда ехать? Ну, встретишься ты с Беллой, поговорите, попьете пивка. А дальше что?
- Не знаю, не думал.
- Вот видишь. К тому же здесь есть Вера...
Я размазываю кровь на другой фотографии. Вера небрежно смотрит куда-то в сторону. Что она там увидела?
- Позвони ей и спроси, - мячик у Волокиты в нерешительности повисает в воздухе - А заодно скажи ей, что ты псих и неудачник.
- Она это и так знает.
- Ну так сразу предложи ей руку... нет, пожалуй, руку не надо, просто сердце и в придачу все остальное. Стопудов, она не задумываясь, это возьмет. Не успеешь оглянуться, услышишь дедушку Мендельсона. Я представляю композитора на своей свадьбе в роли тамады: "А теперь, молодые, горько!"Звон бокалов, восторженно-пьяные крики, истеричный смех, чавканье...
Я неуклюже наклоняюсь и чмокаю Веру в область рта. Вера на фото недовольно морщится и отворачивает голову в сторону. Волокита орет во все горло: "Поздно"!"и исчезает. На ее место запоздало падает мячик.
- Алло, Вер, привет. Можешь сейчас ко мне подъехать. Кажется, мне нужно сказать тебе что-то важное.
- Кажется... - Вера явно озадачена, - через час устроит?
- Жду...
Сейчас шесть, в семь приедет невеста, Мендельсон, Волокита и другие гости. А у меня даже галстука нет. Хорошо в советское время было жениться - давали талоны в салон для новобрачных и на водку, кажется тоже. Вот уж где горько так горько.
Минут двадцать тупо подбрасываю мячик к потолку...
Без десяти семь выхожу из дома и сажусь на трамвай.
     «Знай, я больше не буду жестоким.
Будь счастлива с кем хочешь, хоть с ним.
Я уеду далёким-далёким
И не буду печальным и злым...»