Путешествия Спасителя

Перед Спасителем стоял извечный друг и закадычный враг. Его обрюзгшая, лысая с проседью голова вытекала из черного костюма с бабочкой, белесым платком и золочеными часами. Хотя Спаситель застал его в профиль, его глаза все равно как будто наблюдали за происходящим вокруг – и от этого у Спасителя, как в детстве, по коже протопали мурашки. Спаситель вдруг вспомнил его нервный недовольный стук трубкой по столу, которую он, как некогда, сжимал в руке, гнилью подбиравшейся к вычищенному навыпуск манжету рубашки, и ничего не мог с собой придумать от оцепенившего его страха, потому что за трубкой следовало непременное наказание. Спаситель пытался скрыться в окружающем пейзаже, но розовый период неотвратимо спускался с небес и пожирал городок и голубой берег, куда уже причаливали провозвестники кораблей Христофора Колумба, но не как гордые завоеватели, а как трусливые беглецы, мгновенно скрывающиеся, подобно крысам, в сторону с тем немногим, что им удалось вынести – миской с фруктами, красным платьем или синими ногами. Все было тщетно: его образ возвышался над лагуной и затмевал Спасителю сущее! Ему ничего не оставалось, кроме как по традиции наложить в штаны. Тот ничуть не удивился, лишь сверкнул глазами и повторил громогласным голосом, что все будет так, как велит он. Спаситель расплакался от безысходности, никогда его не простил и не преодолел – и, окончательно уверовав в свою уникальность, помчался дальше.
Он успокоился только дома. В комнате на обрамленное прозрачными шторами распахнутое окно, повешенное на голую стену, облокотилась девушка. Она мечтательно глядела вдаль на лагуну, к которой их отец был перпендикулярен, и наблюдала за одинокой лодкой под белым парусом. Водная гладь отражалась в светлом небе, соединявшемся с морем очертаниями родного городка. Девушка перенесла вес тела на левую ногу, кокетливо отставив другую, как бы приглашая снять белую туфельку. Взгляд Спасителя проскользнул по упитанным икрам и застыл на упругих ягодицах, схваченных легкой юбкой, которой на фоне моря и неба как будто не существовало. Спасителя трясло от возбуждения: он видел себя задирающим подол, под которым больше не оставалось тайн… но он сдержался и пошел дальше по спине к волосам – и сплюнул от неожиданности. Ее волосы оказались слишком черными! Неужели все напрасно? Целую вечность он стремился избавиться от назойливой девчонки, отравлявшей ему детство и юность, покорной ударам с размаху по голове, а потом изучению своих укромных мест, чуть не отобравшей у него единственного друга и в отместку выложившей его истинную подноготную в третьестепенных мемуарах! И что в результате? Он обманывал себя, закрывал глаза на очевидное, порывал с ней последнюю связь, а она предательски выползала в самый неподходящий момент, и даже ее развращение собственным целомудрием и слияние с образом его жены не выветрило в нем восхищения и… вожделения.
Спаситель неистовствовал. Он мучительно искал жену, которая обязательно спасет его от ненужных воспоминаний и приласкает у себя на груди. Он распахивал то одну, то другую дверь, но находил за ними лишь кромешное одиночество, пока, наконец, не наткнулся на пустынный мираж. Перед ним, опершись на нос, почивало божественное лицо. К тому месту, где должен был быть рот, присосался кузнечик, на брюшке которого роились муравьи. Спасителя передернуло, и он поспешил сосредоточиться на сплетенной под кузнечиком парочке, как вдруг заметил яйцо. Ощущая опасность вылупления новой жизни, он больше не смотрел вниз, но и там, где из лица вырывался женский торс и откуда из складки падали на брюшко кузнечика муравьи, путь к его обожаемой жене преграждала оскаленная львиная морда. Спасителю не на шутку сделалось не по себе, однако ради единственно любимой он не останавливался ни перед чем. Голова жены с зажмуренными от удовольствия веками замерла в предвкушении и уже пошла синими прожилками в подражание такому же разветвляемому постаменту, из которого прорастали разбитые в кровь коленки и обтягивающее трико, к содержимому которого сладострастно тянулись губы жены. Спаситель больше не мог пересиливать себя и кончил. Краска залила его физиономию то ли от ушедшего напряжения, то ли от смущения. Спаситель медленно прорезал глаза, готовый броситься на шею жене, но вдруг в одно мгновение вылупил их во всю высоту: на него надвигалась мать, возбужденно облизывавшая накрашенные губы и уже радушно разомкнувшая ему свои объятия. На скорую руку вытерев испарину, он в недоумении попятился от нее, униженный и оскорбленный, и, сгорбившись, повернулся прочь.
От моря здесь было не скрыться. Но на этот раз Спаситель оказался на другом побережье, куда выбросилось все то же летаргическое лицо, зачерпнувшее с собой плавленые часы. Другие пары свисали с отростка мертвого дерева и параллелепипеда неизвестного происхождения, на котором тут же лежали закрытые часы с предвосхищавшими разложение памяти муравьями. «Господи, как в мире много похожих вещей!» - подумал Спаситель. Господь заслонил левый край моря полированным столом, в котором отразилось небо. Спаситель мгновенно зафиксировал внутри его мысль. Рассвет слепил его, но он до последнего пытался не зажмуриться, чтобы разглядеть саму сущность излучения: ему всегда нравилось, как отраженные солнечные зайчики будят его. К несчастью, лицо повернулось к маревому зареву спиной и не думало просыпаться. Спаситель бросился было растормошить его, но осекся, предпочтя перебранкам наслаждение милым его сердцу видом – первым из испытанных им совместно с женой. Потом, переселившись из лачуги в роскошный дом, взбирающийся на гору, он будет черпать в открывающемся, как на ладони, пейзаже вдохновение, а пока это только начало начал.
Спаситель улыбнулся воспоминаниям. Он посмотрел по сторонам, но так и не обнаружил ни одной рыбацкой лодки. Для столь раннего часа такое открытие было странным. Ничего другого не оставалось: Спаситель повернулся и увидел убогую хижину с покосившейся дверью. Она со скрипом распахнулась – и Спаситель оказался на пороге полупустой комнаты с почерневшими стенами. То ли на тахте, то ли на сундуке сидел юноша в строгом костюме и белоснежной рубашке. На ветру развевалась накидка, прикрепленная к пиджаку английскими булавками. Что перед ним возник молодой человек, Спаситель не сомневался, хотя его немного смутили прилизанные седые волосы юноши, который свысока взирал на рояль с поднятой крышкой. По пюпитру вместо нот опять бегали резвые муравьи, а на клавишах роились и росли онимбованные образы человечка с аккуратной бородкой и думой о судьбах мира в глазах. Человечек всегда представлялся Спасителю безусловным героем и мощнейшим афродизиаком, поскольку тот приносил все новые и новые жертвы на алтарь своей победы и хитро ухмылялся в обличии Вильгельма Телля, упиваясь безграничной властью – казнить или миловать - над своими отпрысками и любимыми этих самых отпрысков. Спаситель силился разгадать, имел ли он уже тогда в мыслях своего врага-друга, но добился лишь столь редкой ему мигрени. Он судорожно искал отвлечения – и заметил стул, на который опирался юноша и где на подстилке лежали черешни. Он подошел поближе и разглядел на руке юноши повязку медбрата с изображенными на ней такими же черешнями. Спаситель распознал юношу и чуть не обвился вокруг его шеи, но, так как тот не обращал на него ни малейшего внимания, решил не мешать процессу созерцания и тихонько удалился.
Пейзаж изменился до неузнаваемости. Солнце уже клонилось к вечеру, а небо стремительно теряло чистоту, оставляя после себя только узкое голубое окошко, которое норовили пожрать быстро сгущающиеся в грозу заревые облака. Море скрылось за силуэтами гор, на которых сиротливо притаились мирные города, готовые разрушиться под натиском бури. Темнеющий закат выплевывал на авансцену двух сплетенных монстров. Первый был лишь о двух растущих друг из друга руках, единым стволом переходящих в обрезанные ягодицы и опирающихся на простой и уютный деревянный комод; кожа таза стекала на обглоданный остов, а на обрубленной ноге повис язык. Рука, поднятая вверх, вырывала сосок груди второго монстра, напрягшего все шейные жилы, в обрамлении взъерошенных патл скривившего гримасу боли и страха и еще ожесточеннее въедавшегося костлявой ступней в поясницу своего безобразного собрата. По полю хаотично разбросались бобы, а у подножия монументу в никуда копошился филистер-фармацевт, бессильный перед возникающей силой и сам виновный в превращении изящной женщины с печальным ликом, двумя молодыми сосцами и комодом с выдвижным ящиком в бесформенную массу, загородившую горизонт. Спаситель заплакал от нахлынувших чувств. Он любил ее, хотел, но ничем не мог помочь. Иначе бы он скатился к малодушию и неоправданному риску, подобно своему другу, который творчеству предпочел умереть среди безвестных кустарников ее промежности. Не мог! не мог!! не мог!!!
Спаситель бежал, но ему не удавалось скрыться от себя и пронесенной сквозь долгие годы вины. А его буйное воображение рисовало все более ужасные картины. Тучи сгущались. За горизонтом, на огромном блюде, почивали недоеденные бобы (уж не из одного ли корня они росли с так напугавшими его теми?) Ветер принес к композиции пару пожухлых листьев и летучую мышь, тщетно силившуюся выпорхнуть прочь от фотографии, с которой орлом ненавистно глядел ей вослед человек в мятой серой форме, белой рубашке с черным галстуком, прилизанными волосами и надменными усиками. Спаситель вытянулся по стойке «смирно» – и сосредоточенно принялся смотреть поверх фотографии, где на развившемся после купирования отростке дерева повисла телефонная трубка с обрубленным проводом, один конец которой деформировался в жвала рогача, а другой – в мужскую крайнюю плоть с готовой упасть с нее каплей слюны. Спаситель сглотнул. Странное дело: его неудержимо влек к себе странный персонаж с фотографии! Может быть, потому, что мазохизм был не чужд им обоим?! На короткой ветке безмятежно спала еще одна летучая мышь, сложенные бюргерские зонтики на дереве и в руке внезапной дамы слегка колыхались от порывов, в море уходили не то рыбаки, не то купающиеся, покой которых с берега верно охраняла собака из детства под раскрытым куполом, но… Спаситель чувствовал тревожность. Его занимала неразрешимая загадка, связанная с человечком на фотографии, а окрестный ландшафт тем временем уже складывался в новую, бесконечную загадку из женской фигуры, афганской борзой, лошади, лодки, лютни, лука-порея, инжира, вазы с фруктами, амфоры, скульптурного лица его друга… (Опять он! Только не останавливаться!)
Пока он не достиг моря, его не покидало ощущение, что в спешке он пропустил что-то важное. Тем временем уже стемнело. Только на самом заходе позолоченные тучи открывали безоблачное будущее. Спаситель подошел к самому краю, где два рыбака травили свою лодку: один из них еще стоял в воде, а другой распутывал веревку на берегу. Лицо рыбака, повернутого к нему, показалось Спасителю знакомым и он спросил его, не встречались ли они раньше. Тот рассмеялся в ответ и окликнул своего товарища по-французски: «Диего, да Спаситель, похоже, не признал нас!» Диего недовольно бросил свое занятие, посмотрел суровым взглядом на Спасителя и презрительно пробурчал на смеси андалузского и кастильского: «Он только на то и способен, Луи, чтобы превращать людей в цифры!» Спаситель захохотал - он и правда оказался в доброй компании – и тяготившие его мысли тут же отступили. Он разулся, присел на камни так, чтобы чувствовать, как волны едва лижут прохладой его ступни, вдохнул волнующий воздух полной грудью и откинулся от удовольствия назад. Когда он разжмурил глаза, его взору предстало величественное зрелище. Оказывается, далекая позолота облаков происходила вовсе не от солнца, а от висящего над бухтой полуобнаженного человека с умиротворенной гримасой, каштановыми волосами и напряженными мускулами. Поначалу Спасителю почудилось, что упасть человеку не давал крест, к которому тот был пригвожден, но затем он пришел к совершенно странному выводу. Он, конечно, мог ошибиться из-за интенсивного сияния, которое разливалось от человека, но тот, вероятно, свободно парил над Спасителем, а крест волок на себе по неведомой прихоти. Заворожено он проводил раскинутого на кресте в бесконечность, уловив на излете прикрепленный к изголовью креста листок с четырьмя большими латинскими буквами, расположенными в два столбика друг под другом, - INRI. «Мистика!» - подумал Спаситель - и усмехнулся своей догадке.
Когда он оторвался от проплывшего наваждения, рыбаков рядом уже не было: лишь лодка осталась стоять маленькой точкой глубоко внизу, а сам он летел в разверзнувшемся ярким световым лучом четырехчастном небе, раскинув руки и не зная, куда деть скрюченные ноги, вот-вот готовые опрокинуть его навзничь и запустить бесчисленную череду кувырков через себя. Спаситель больше не боялся, а просто пребывал в блаженной невесомости над Вселенной, точнее, микрокосмом, в бесконечных оттенках облаков и паров от изсера-зеленого до иззолота-красного - и видел его насквозь. Под Спасителем мчался на станцию поезд; свободно висел все тот же странный человек, на этот раз без креста, а с терновым венцом и отчетливо различимой рваной раной под правым соском и почему-то напоминавший Диего; по бокам в простой одежде и молитве застыли женщина и мужчина, опустивший до пояса шляпу. Но Спасителя теперь было не провести: он мог смотреть через пространство и время и заметил не только внешнее наваждение, обрамленное башмаком и вилами по сторону женщины и упавшим под тяжестью мешком по сторону мужчины, но и их привычные мучительные занятия – разгрузки тачки, беспорядочно разбросанные силуэты мешков и совокупления в позе весенних ослов, при которых мужчина каждодневно и безуспешно пытался отстранять голову все дальше. Теперь Спаситель смеялся глупым страхам и уже видел своего двойника – не злого предшественника, а аутентичного себя, прорывающего грудь человека в терновом венце и так же несуразно выталкиваемого навстречу центру микрокосма - ей – единственной и неповторимой – его жене, смиренно ожидающей своей участи на мешке, груженном на тачку. И никто уже не мог им помешать – мужчине и женщине суждено было склониться, но не перед мертвецом в гробу, а той самой, восседающей на тачке!
Спаситель издал победоносный вопль – и грязные пары рассеялись, представив его взору идиллическую картинку. Он еле-еле удержался, чтобы с наскока не разбудить обнаженную жену, возлежащую с сомкнутыми за головой руками на воздушном оскалке посреди особенно знакомого, окаймленного выступами и уступами, моря. Теперь все вставало на свои места. На горизонте, подобно марсианам одного знаменитого англичанина, на тонких длинных лапах что есть мочи трубил довольный слон, несущий дарованную ему хитрым итальянцем поклажу, тяжелую и легкую одновременно. Под слоном, чуть сбоку, заходила луна, освобождая пространство вовеки не угасающему солнцу, на сей раз проявившемуся огромным, разрезанным по контуру Африки гранатом с вот-вот готовыми упасть в воду двумя отделившимися от него косточками. Из его сердцевины выныривала чешуйчатая рыба, изрыгающая тигра, который, в свою очередь, нехотя выплевывал из пасти своего сородича, распускающего, не в пример первому, когти и для верности вынувшего из-за пазухи штыковую винтовку, остановившуюся в шаге от беззащитного плеча женщины. Однако Спаситель не боялся: ведь на переднем плане спокойно висели гранат обычного размера, который кругами облетала пчела, а по обе стороны от него обрушивались вниз капли, которые через мгновение разорвут безмятежную тишину. Счастливый Спаситель шел по воде. Он скинул с себя одежду, окунулся с холкой в холодную купель ландшафта, подтянулся на скалу и, зажмурившись, лег рядом с женой. Ровно за секунду до ее пробуждения.   
 
Санкт-Петербург-Пермь, февраль – июнь 2011