Глава 40. Перестройка и РКК Энергия

Перед октябрьскими праздниками получил первую и последнюю благодарность от Николаева. Он сообщил с полигона, что комплексные проверки прошли нормально. К нашим документам замечаний не было. Уже началась предстартовая подготовка. Мне очень хотелось узнать, как работает АСУ, но справиться было не у кого. Звонить «законникам» Шульмана не хотелось. Решил, если что-то случится, узнаю и так. А нет сообщений, значит все в порядке.
Прошли все сроки, а информации о пуске не было. Не выдержал, позвонил на комплексный стенд. Оказалось, за минуту до запуска двигателей произошло аварийное прекращение пуска. Уже начали слив компонентов топлива.
Ориентировочная задержка дней на десять. И еще узнал, что АСУ пока работает без замечаний. Что ж, хоть это приятно.
Понятно и то, что после устранения дефекта, вызвавшего отбой предстартовых операций, комплексные проверки придется повторить.

Пятнадцатого ноября восемьдесят восьмого года пуск МКС «Энергия-Буран» все же состоялся. Я узнал о нем по радио. А до того момента никто даже не удосужился сообщить нам хотя бы дату пуска. В общем, сюрприз удался.
Спустился в кабинет Панарина. От Алексея узнал, что все прошло на редкость удачно и скоро ожидается автоматическая посадка орбитального корабля на посадочную полосу Байконура. Ее будут показывать по телевизору.
Получил приглашение посмотреть на это историческое событие в прямой трансляции. Благо, в кабинете был телевизор.
Нечто подобное много лет назад мы смотрели в московском телецентре на Шаболовке. Тогда я попал в группу специалистов ЦКБЭМ, которой показали в записи первую посадку американского космического корабля «Спейс-Шаттл».
И вот на экране, как и тогда, в небе появилась почти неразличимая точка. Она все ближе и ближе к земле. Когда смотрел на американский корабль, не покидало ощущение, что наблюдаю приземление скоростного истребителя, правда, необыкновенно крупных размеров. Удивляло, что это был планер, и к земле его вел пилот, не имеющий права на ошибку. Сейчас же планером управляла автоматика. Такого еще никто не делал. Это впервые в истории человечества.
Удивительно точно громадная махина коснулась колесами земли и покатила по полосе, подобно заурядному самолету. А мимо, на небольшой высоте, проскочил истребитель сопровождения. Чудо свершилось!
И я знал, что вместе со всеми причастен к этому историческому событию. Почти четырнадцать лет мечтал об этом полете, не жалея времени и сил, чтобы он состоялся и как можно скорее.
Вот только странно, но стоило космическому самолету остановиться на полосе, вдруг охватило ощущение стороннего наблюдателя. «Хорошо хоть телевизор пригласили посмотреть. И на том спасибо», — подумал, выходя из кабинета Панарина.

А вскоре возвратились Победители. Все традиционно поздравляли прибывающих с успехом, словно в том была только их заслуга. Но уже на следующий день жизнь вошла в привычные берега. И теперь уже прибывшие из длительной командировки коллеги спрашивали нас, что же будет дальше. Увы, этого, похоже, не знал никто в ГКБ.
Внезапно в работе возникла затяжная пауза. И заскучавший, было, народ обратился к политике. Как всегда, гудели курилки, обсуждая политические новости, сотрясавшие страну. А вскоре кто-то принес в нашу комнату портативный радиоприемник, и его уже не выключали, даже когда заходил Николаев. Вместе со страной мы с интересом слушали прямые трансляции заседаний Верховного Совета СССР. Новые люди. Необычные речи. Слова, слова, слова.
Как-то раз вызвал Николаев, чтобы познакомить с моим новым подчиненным — старшим инженером Ковзаловым.
— Николай Иосифович, какими судьбами? — удивился, увидев его в кабинете начальника отдела.
— Вы знакомы? — в свою очередь удивился Николаев.
— Дольше, чем с вами, Виссарион Леонидович. Я же служил на полигоне, если вы это еще не забыли.
— Понял, Афанасич. Николай Иосифович твой новый работник, — представил Ковзалова Николаев, — Будет работать в твоем секторе старшим инженером.
Увы, отставной полковник Ковзалов в секторе проработал не более месяца. Едва уволился помощник Панарина Алексей, его место тут же занял Николай Иосифович.

А январь восемьдесят девятого поразил смертью нашего Генерального конструктора Валентина Петровича Глушко. Не знаю, почему, но у меня вдруг возникло ощущение невосполнимой потери. И, прежде всего, оттого, что не был уверен, сможет ли его преемник сохранить лидирующую роль ГКБ НПО «Энергия».
А как это отразится на программе МКС «Энергия-Буран»? Не сомневался, что стремительно нищающая страна уже не способна поддерживать на достойном уровне столь великое достижение своей науки и техники.

— Афанасич, как там твоя статья для журнала, готова? — спросил Николаев, вызвав к себе, похоже, исключительно по этому поводу.
— Давным-давно, — ответил ему.
Бегло полистав мой последний вариант статьи, Николаев задумался.
— И это все ты написал один? — робко намекнул он.
— Нет, в соавторстве с моим начальником Мазо, — пошутил в ответ.
— Так уж и с Мазо? — продолжил ходить кругами Виссарион.
— А с кем же еще, раз он мой начальник?
— Как будто у тебя других начальников нет, — снова намекнул он.
— Ладно, намек понял. Так и быть, сейчас зайду к Панарину, — сделав тупое выражение лица, ответил ему.
— Ни хрена ты не понял, — нахмурившись, заявил Николаев, опустив глаза в стол.
Вписал его фамилию рядом со своей и протянул ему блокнот, раскрытый на последней странице.
— Распишитесь, Виссарион Леонидович.
— Это еще зачем?
— А вдруг откажетесь от авторства.
— Ну, это ты напрасно. Никто же не поверит, — неожиданно засмущался Маленький Наполеончик, — Не откажусь, — после продолжительной паузы вдруг решительно взял он ручку, — Возьми у секретаря красивую папку и топай к Филину Главному. Я ему звонил. Он должен прочесть и подписать. А потом сдашь материалы в типографию. Там тебя тоже ждут, — выдал указания начальник отдела.

Филин Главный действительно ждал.
— Заходи, садись, — сходу предложил Вячеслав Михайлович.
Он раскрыл папку и углубился в чтение. Я внимательно наблюдал за его реакцией, пытаясь определить его отношение к прочитанному.
— Занятная статья, — высказался, наконец, Филин, дочитав последнюю страницу, — Чья это работа, Анатолий Афанасьевич? — спросил он.
— Там написано, Вячеслав Михайлович, — ответил ему.
— Я читать умею, — улыбнувшись, вдруг взглянул он мне прямо в глаза.
А меня вдруг поразил его доброжелательный взгляд. Лишь однажды точно также на меня смотрел Алексей Станиславович Елисеев, когда подписал закон управления.
— Моя, — ответил, не отводя взгляда.
— Я так и подумал, — снова улыбнулся он, — Работа замечательная, Анатолий Афанасьевич. Чуть развить и на диссертацию потянет. Только, причем здесь Николаев?
— Как вам сказать, Вячеслав Михайлович, — неопределенно промямлил я.
— Да никак не говори. Публикуйте уж, «авторы», — ироническим тоном подчеркнул он слово «авторы», взял ручку и подписал разрешение на публикацию, — Желаю успехов, Анатолий Афанасьевич Зарецкий, — протянул руку заместитель Главного конструктора.
Я уже двинулся к выходу из кабинета, когда Филин, словно что-то вспомнив, вдруг окликнул:
— Анатолий, а почему я тебя давно не видел на полигоне?
— Не пускают, — остановился на полпути к выходу из кабинета.
— Соавтор? — усмехнулся Филин, — Все ведущим работаешь, Анатолий? — неожиданно спросил он.
— Нет, Вячеслав Михайлович. Уже три года начальником сектора.
— Чем же занимается ваш сектор?
— Анализом комплексных проверок.
— А разве этим не управленцы занимаются?
— Они анализируют только данные, фиксируемые их наземной аппаратурой управления, а мы данные телеметрии всех систем изделия.
— Понятно. И сколько времени занимает ваш анализ?
— Не более часа.
— По всем системам?
— Совершенно верно.
— Анатолий Афанасьевич, ты садись, пожалуйста, — указал он мне на стул, — Если не возражаешь, продолжим наш разговор.
— Не возражаю, — вернулся за стол.
— Так вы что, уже используете методику, изложенную в статье?
— Частично, Вячеслав Михайлович. У нас нет вычислительной машины, как у управленцев. Если бы она была, весь анализ шел бы в темпе приема телеметрической информации. Заключение мы имели бы сразу по окончании комплексных проверок.
— Лихо. И давно ваш сектор этим занимается?
— Около года.
— А до этого, чем занимался?
— Ничем. Сектор анализа был сформирован под эту задачу.
— А до сектора анализа ты, чем руководил?
— Сектором разработки законов управления.
— А кто там сейчас заправляет?
— Нет этого сектора. Законы управления переданы для ведения Земцову.
— Так это вы, Анатолий Афанасьевич, разрабатывали законы управления? — неожиданно вспомнил Филин.
— Совершенно верно, Вячеслав Михайлович. Сначала руководил комплексной бригадой, созданной для их разработки, а затем сектором того же назначения.
— Теперь понятно, Анатолий Афанасьевич. Значит, это вы нам подбросили две тысячи аварийных ситуаций, будь они неладны?
— Мы, Вячеслав Михайлович. Но, не со зла, а чтоб вам скучно не было, — пошутил я.
— Скучно не было. Разгребали до самого пуска. Ну, что ж, Анатолий Афанасьевич, пожелаю вам успехов. Спасибо, — еще раз пожал руку Филин Главный.

Вскоре все ГКБ потрясла новость о назначении Генеральным конструктором НПО «Энергия» Юрия Павловича Семенова. В программе МКС «Энергия-Буран» Семенов курировал создание орбитального корабля «Буран», в то время как Борис Иванович Губанов был Главным конструктором ракеты-носителя «Энергия» и многоразовой космической системы «Буран» в целом.
Никто не сомневался, что из двух первых заместителей Генерального конструктора преемником Глушко будет Губанов.
И вот теперь курилки бурлили, обсуждая столь важное событие. Особенно удивляло сообщение, что назначение, якобы, состоялось по просьбе коллектива НПО «Энергия».
— Кто нас спрашивал? — громко возмущался Миша Бычков, — Уверен, это работа Коли Зеленщикова. Наверняка он, как парторг, и походатайствовал за Семенова от имени коллектива. Представляешь, Афанасич, парторга предприятия суют во все премиальные списки. Он, якобы, обеспечивает партийное руководство успешными пусками, — рассмеялся он своим беззвучным смехом и пулей выскочил из курилки.
Братья Зеленщиковы, Николай Иванович и Борис Иванович, одно время работали в нашем комплексе, но поскольку оба занимались космическими кораблями, наши пути до сих пор никак не пересекались. Кроме того, что они существуют, никакой иной информации о них у меня не было.
— С Борисом я училась в школе, — сообщила мне Галя Жарова, — Ты обратись к нему, а через брата можно и на Семенова выйти, — порекомендовала она, когда я в очередной раз получил отказ Панарина в предоставлении нам для работы персональных компьютеров.
Мне не хотелось ходить зигзагами, предложенными Жаровой, а потому решил обратиться напрямую к Генеральному конструктору. В основу адресованной ему докладной записки положил выводы из своей очередной статьи «Программная система «Проект-сервис».
Я все еще шлифовал текст записки, когда громом среди ясного неба прозвучало известие о назначении Николая Ивановича Зеленщикова заместителем Генерального конструктора. Все сомнения отпали, и я сдал докладную записку в приемную Генерального конструктора. От секретаря узнал, что уже завтра можно узнать, кому будет адресована записка.
Сутки прошли в томительном ожидании. Наконец, позвонили из приемной: «Зайдите». В приемной секретарь показала резолюцию на моей докладной: «Зеленщикову. Коля, разберись. Если что-то стоящее, помоги. Семенов».
— Спасибо вам большое. Обрадовали, — поблагодарил секретаря, — Что дальше?
— Ждать известий от Зеленщикова. Сегодня документ будет у него, — ответила секретарь.

И снова томительное ожидание. Дней через пять меня вызвали к Борису Ивановичу Зеленщикову.
— Слушай, Анатолий, расскажи мне все своими словами, — попросил Зеленщиков младший, на столе которого увидел свою записку с резолюцией Семенова.
— Там все написано моими словами, — ответил ему, огорченный тем, что оказался в начальной точке зигзага, подсказанного Жаровой.
— Я прочел, но ничего не понял, — нахмурился Борис Иванович.
— Странно, — удивился я, — Там ничего сверхъестественного нет. Спрашивайте, отвечу на ваши вопросы, — предложил ему.
— Вот вы утверждаете, что, имея модель ракетного комплекса, вы можете дать заключение, пускать ракету, или не пускать. Как это понимать, если решение принимает Главный конструктор?
— Одно другому не противоречит. Интуиция Главного конструктора тоже основана не на пустом месте. Он знает объем и данные отработки, результаты предстартовых проверок изделия и еще много чего. Тем не менее, его решения не бесспорны, а, по сути, те же, «орел-решка». Предлагаемая модель основана на той же информации, но ее результат не качественный, как у Главного, а количественный — численный показатель надежности предстоящего пуска. Если этот показатель порядка тридцати процентов, ни один Главный не решится на пуск, а если свыше девяноста — пускайте смело. Это уже не «пол-потолок» и умный вид, а объективная информация к размышлениям.
— Понятно. А что вы понимаете под «элементами самообучения» вашей системы?
— Именно то, что написано. Кроме обычного моделирования в систему постоянно поступают данные реальных пусков, которые, естественно, инициируют изменения модели, или ее самообучение. Об искусственном интеллекте, надеюсь, наслышаны?
— Ну. И что?
— Самообучение системы — типичная задача искусственного интеллекта.
— Заумно все это. Ладно, пойдемте к Николаю Ивановичу, — предложил он.
Вскоре мы попали в кабинет Зеленщикова старшего.
— Николай Иванович, я посмотрел по твоей просьбе докладную Зарецкого, переговорил с ним. Мне кажется, его следовало бы определить к заму Генерального по безопасности. По тематике там ему самое место. Материал интересный. Стоит поддержать, — кратко доложил Борис Иванович.
Неожиданно на столе замигали лампочки какого-то допотопного переговорного устройства, и из динамика донесся голос, судя по всему, самого Семенова:
— Коля, я тут наградные списки смотрю по «Бурану», — при первых же словах Генерального Николай Иванович жестом приказал нам удалиться. Мы двинулись к выходу, а следом донеслось на весь кабинет, — Ты что себе хочешь? Звезду Героя или Ленинскую премию? — спрашивал Семенов своего новоиспеченного заместителя, бывшего во время нашей Победы парторгом предприятия. Его ответа мы уже не услышали.

Минут через пять нас пригласил улыбающийся Николай Иванович.
— Боря, сведи его с людьми. Будем планировать на должность заместителя Главного конструктора по надежности и безопасности пусков. Успехов, товарищ Зарецкий, — протянул руку заместитель Генерального конструктора.
— Ну, повезло тебе, Анатолий. Под настроение попал, — пожал руку Борис Иванович, — Ладно, иди на место, с тобой свяжутся.
Разумеется, о своих приключениях и возникших в отношении меня планах Зеленщикова никому не рассказал. Трудно было поверить в сказку. «Отойдет, одумается», — мысленно махнул рукой на невероятное, не укладывающееся в голове решение зама Генерального.
Через день позвонил ведущий конструктор Бугров из Службы Главного конструктора:
— Зарецкий, зайди. Ты мне нужен, — безапелляционным тоном приказал он и повесил трубку.
Странно. Мы с ним не пересекались уже давным-давно. Мои документы подписывали другие ведущие. Что же ему потребовалось? Делать нечего, пришлось топать в ЛКК.
— Слушай, Зарецкий, ты, говорят, что-то интересное предложил Семенову, — сходу атаковал Бугров, — Сейчас мне пробивают должность заместителя Главного конструктора по надежности и безопасности. Зеленщиков сказал, тебя переведут в мое подчинение. Будешь делать свою систему под моим руководством.
— Ну, и кем меня переведут? — спросил его.
— Начальником группы. Радуйся, Зарецкий.
— Чему? Я уже три года начальник сектора.
— Да-а-а? — удивился Бугров, — А я думал, ты ведущий. Слушай, расскажи о своем предложении. Должен же я знать, чем буду заниматься.
— Некогда мне. Я и так бросил секретную документацию, пришел по первому зову. До свидания, — попрощался с Бугровым.
В душе все кипело от возмущения. Этого мне только не хватало. Работать под началом Бугрова в должности, которую давно перерос. Спасибо.

Не успел вернуться из ЛКК, вызвал наш Филин.
— Анатолий Афанасьевич, что ты там еще затеял? Кому и что ты писал, и куда тебя переводят? Что ты никак не успокоишься? В который раз мы с тобой беседуем на одну и ту же тему? — вывалил он свои претензии.
— Я дал предложения Генеральному в надежде получить компьютеры для работы. Генеральный переслал мою докладную Зеленщикову. Тот, похоже, принял свое решение. Ни о каком переводе ничего не знаю, — слукавил, решив, что вариант Бугрова не для меня.
— А Борис Зеленщиков сказал, знаешь, — укоризненно глянул на меня Филин.
— Пойду, спрошу, — ответил Борису Николаевичу.
— Не ходи, Анатолий Афанасьевич. Ту должность ни ты, ни Бугров не получите. Да и вообще, вряд ли ее пробьют. А сменить должность начальника сектора на начальника группы, не понимаю. Компьютер ваш сектор на днях получит. Можно считать наш разговор оконченным, Анатолий Афанасьевич?
— Можно, — ответил ему, без сожаления расставшись с еще одной сказочной перспективой.

— Анатолий Афанасьевич, — подошел Прозоров, — Меня сейчас Мазо вызывал. Спрашивал, что может делать компьютер, — улыбаясь, проинформировал он.
— Ну, и что ты ответил?
— Сказал, может делать все.
— Правильно. А он?
— Сказал, я над ним издеваюсь. И приказал изложить ему все в письменном виде. Что мне писать?
— Напиши крупными буквами то, что сказал устно. Можешь добавить, что в перспективе еще сможет петь, плясать, крутить фильмы. И добавь еще что-нибудь из области фантастики.
— Да он же меня убьет.
— Не убьет. Скажи, что компьютер скоро будет в нашем секторе. Тогда и посмотрим документацию.
— Действительно скоро?
— Филин сказал, на днях получим, — обрадовал Прозорова.

И вот, наконец, мы увидели это чудо позавчерашнего дня. По своим характеристикам наша первая «персоналка», марки ЕС-1840, была на порядок хуже самоделки Прозорова. Но ее собрали на свободном столе, и она заработала, окруженная толпой любопытных сотрудников отдела.
Зашел даже Николаев:
— А вы знаете, Анатолий Афанасьевич, что для работы компьютера требуется отдельное помещение, оборудованное кодовым замком и сигнализацией?
— Это же персональный компьютер, Виссарион Леонидович. Лет через пять они будут стоять на каждом рабочем месте, — попробовал возразить ему.
— Это требование приказа по предприятию. Ознакомьтесь и выполняйте. К тому же, Анатолий Афанасьевич, это не персональный компьютер, как вы тут утверждаете, а ЭВМ отдела, — выдал указания начальник. Выслушав перла начальственной мудрости, Прозоров и Самойленко стремительно ринулись из комнаты, едва сдержав распиравший их смех.
За неделю мы выполнили все требования приказа. Появились и свои плюсы. Весь сектор переселили в самую большую комнату отдела. Мы, наконец, впервые собрались все вместе. К тому же, в нашу комнату теперь можно было зайти только с ведома дежурного.
Мы быстро заменили отечественное программное обеспечение Майкрософтом, что тут же дало нам громадное преимущество перед многочисленными претендентами на наш компьютер.
— Разве ваш компьютер работает на иностранном языке, Анатолий Афанасьевич? — спросил меня как-то Мазо.
— На английском, Анатолий Семенович, — ответил ему.
— А как на нем сможет работать сотрудник, не знающий языка?
— Никак. Пусть учит язык и сдает зачеты.
И почти полгода после этого разговора Мазо добивался, чтобы Николаев заменил «англоязычный компьютер» на русскоязычный. Мы же тем временем монопольно пользовались единственным компьютером отдела.

То было славное время освоения мировых достижений. Наши корифеи Прозоров, Самойленко и Хатукаев, — ежедневно приносили «новинки», которыми обменивались энтузиасты программирования. Пиратские копии неведомых программ, полное отсутствие документации и справочной литературы, недостаточные знания языка, — это уровень, с которого мы стартовали в увлекательный мир компьютерного «софта». В этом мире еще господствовал Нортон, а о скором явлении Windows никто даже не подозревал.
Очень быстро мы вышли на гребень волны, отобрали все необходимое для работы и в дальнейшем лишь поддерживали достигнутый уровень. Вскоре наш славный Бейсик был заброшен, а мы полностью перешли на профессиональный язык программирования Си.
Так же стремительно сектор разделился на три группировки: программистов, пользователей и принципиальных противников компьютерных технологий.
Как не бился с ведущими инженерами Рабкиным и Брылкиным, они категорически отказались подходить к компьютеру. Их даже не привлекли компьютерные игры, запускать которые я разрешил лишь в обеденный перерыв, когда множество «энтузиастов» обеду и шахматам предпочли Тетрис.
— Афанасич, зайди, пожалуйста, к нам, — пригласил как-то Четверкин.
Я зашел в их комнату, где увидел действительно чудо техники — новенький «айбиэмовский» компьютер.
— Стоит, как целая «Волга», — похвалился Четверкин, — Представляешь, мы его включили, а он не работает, да и не знаем, куда какие проводки втыкать, — пожаловался он.
— Как вы увидите, работает он, или нет, если вы даже монитор не подключили, — рассмеялся я.
Быстро собрав компьютер, запустил его, и вскоре на экране возник цветной Нортон. Окружившая стол толпа, во главе с Фалеевым, была в восторге.
— А дальше, что делать? — спросил Четверкин.
— Все, что вам потребуется, — рассмеялся в ответ, — Сейчас пришлю Прозорова с Самойленко. Они научат, — пообещал ему.
— Вот это компьютер, — с завистью вздохнул Прозоров, вернувшись от соседей лишь к концу рабочего дня.
К нашему ЕС-1840 он больше не подходил. А вскоре и толпа игроков переместилась в комнату отдела Фалеева — там появился целый арсенал «стрелялок» и «догонялок», которыми молодежь занималась с утра до вечера, оставаясь даже после работы.

Наши корифеи вернулись лишь через месяц, когда мне удалось, наконец, выбить из Панарина такой же компьютер. Через полгода получили еще две персоналки. Но к тому времени на наше «богатство» стал претендовать весь отдел.
Разумеется, сотрудники отдела и не собирались ничего изучать. Для них компьютер стал лишь удобной пишущей машинкой. А сектор Мазо вдруг выбился в лидеры, переиздавая море документации. Мое терпение лопнуло, когда к нам образовалась очередь из сотрудников комплекса, каждому из которых требовалось распечатать очередной документ, листов эдак на триста.
Непрерывный зубовный скрежет четырех матричных принтеров выводил из себя наших женщин и двух слабонервных ведущих инженеров.
— Владимир Николаевич, вас не удивляет, что во всем комплексе, где уже двенадцать компьютеров, работают лишь четыре принтера, причем только в моем секторе? Все остальные неисправны, — возмутился я, когда меня вызвали на выволочку к Панарину, которому пожаловались, что я, якобы, срываю работу, запрещая печатать срочные документы.
— Разве? — удивился Панарин, — Я проверю. А почему ваши принтеры работают?
— Мы вовремя проводим профилактику и умеем их ремонтировать, — ответил ему, — Но больше всего, Владимир Николаевич, меня возмущает нерациональное использование машинного времени. Большинство сотрудников пользуются компьютером как пишущей машинкой, а все это переиздание документации — не что иное, как грандиозный обман.
— Как так? — удивился Панарин.
— Выпущенный давным-давно документ набирается один в один на компьютере, печатается на кальке и сдается в архив, как переизданный. Огромный листаж. Почетные места в соцсоревновании. Регулярные премии.
— Да вы что? — с изумлением посмотрел на меня руководитель комплекса.
— То же делает и отдел Фалеева. Вся их автоматизация разработки сетевых графиков — миф. Графики до сих пор рисуют вручную, затем вводят в компьютер один к одному, а тот лишь печатает их на кальке.
— Не может быть, — испуганно смотрел на меня Панарин, — Уже много лет они работают с ленинградским институтом. Столько денег в это вложено. И такие результаты. Это же скандал.
— Владимир Николаевич, все, что они делали много лет, я могу начать делать прямо сегодня. Программы рисования графиков созданы давным-давно. У меня есть несколько вариантов. Могу продемонстрировать.
— Хорошо, Анатолий Афанасьевич, я разберусь, — пообещал Панарин.
Разобрался он или нет, не знаю, но поток «первопечатников» резко пошел на убыль.

На фоне компьютеромании совсем потерялся Саша Акимов. Вначале он старался держаться на уровне, но очень скоро понял, что уступает нашей выдающейся троице по всем статьям. Уступать Саша не привык, а потому он попросту переключился на другой вид деятельности. Его увлекли дебаты по вопросам приватизации нашего предприятия.
И вскоре Акимов стал признанным знатоком моделей приватизации. Он с интересом обсуждал их преимущества и недостатки на всех собраниях коллектива и повсюду, где только кто-то выражал готовность его слушать.
Одновременно с обсуждением перспектив приватизации, руководство запросило предложений сотрудников и трудовых коллективов по изменению структуры управления предприятием. Принимали и любые другие предложения, обеспечивающие переход предприятия на режим самоокупаемости.
Как-то раз нам очень кстати попалась книжечка, где все эти вопросы рассматривались достаточно подробно. Особенно нам с Акимовым понравилась матричная структура управления. Немного пофантазировав, мы развили ее в структуру управления нашим предприятием. Кому мы только не показывали наш проект. Всем он нравился, поскольку действительно основывался на здравом смысле. Мы не встретили возражений ни по одному пункту проекта, настолько он был рационален.
Убедившись в этом, оформили документ и направили наши предложения в комиссию. И только эта комиссия, без всякого объяснения причины, с порога отвергла наши предложения. И Саша закусил удила. Он вступил в борьбу с этой самой комиссией, словно она стала его личным врагом. Лишь через пару месяцев удалось выяснить, что матричная структура не понравилась нашему Генеральному, который просто приказал комиссии ее не рассматривать.
— Да кто он такой?! — возмутился Акимов, — Генеральный конструктор это технический специалист, который не должен лезть в вопросы, его не касающиеся. Это даже не вопрос Генерального директора, такого же наемного работника. Это должны решать акционеры, или избранный ими орган, типа Правление.

Увлеченный программированием, я не обращал внимания на инициативы деятельного Акимова, пока это вдруг не коснулось меня самым прямым образом.
— Анатолий Афанасьевич, — перехватил он как-то раз меня в коридоре, — Я подал вашу кандидатуру на конкурс на замещение должности Генерального директора предприятия. Уверен, вся молодежь будет за вас. Вот тогда мы сможем реализовать нашу структуру управления. Вы согласны?
— Саша, ты хотя бы со мной посоветовался, прежде чем делать такой шаг. Да меня даже в списки кандидатов не включат. Найдут тысячу причин. Вспомнят даже мое мнимое сумасшествие, — возмутился я.
— Какое сумасшествие? — удивился Акимов.
— Так, с языка сорвалось. Саша, ты бы лучше делом занялся, — порекомендовал ему на свою голову.
Меня действительно не включили ни в какие списки. А Саше пояснили, что должность хоть и выборная, но утверждается на самом высоком уровне, а потому записывать кого попало они не намерены. И Саша вдруг сник, потеряв интерес и к делам предприятия, и к работе на предприятии, где он не почувствовал себя хозяином, как призывала «перестройка».
Целый месяц Саша печатал на компьютере какие-то документы. И лишь когда отпечатал все, показал мне. Это был комплект учредительных документов частной организации, которую он задумал создать.
— Все, Анатолий Афанасьевич. Ухожу с предприятия. Буду создавать свое дело. Теперь разрешили заниматься частной деятельностью. Создаю кооператив, — доложил он.
— Что за кооператив? — удивился я.

— Возьму в аренду развалившуюся баню в нашем поселке. Отремонтирую и начну зарабатывать деньги, — пояснил он.
— Саша, и тебе это интересно? — спросил его.
— Может, и не очень. Зато никакой секретности. Через семь лет смогу съездить за границу. А что здесь? Никогда ничего не увижу, — сокрушался Акимов.
— Кто тебя выпустит, Саша? — пытался его вразумить, давно смирившись с тем, что тоже никогда не попаду за рубеж, разве что в немыслимом пока исключительном случае.
Недели через три Саша Акимов уволился с предприятия.

А накануне его увольнения над предприятием пролилась завершающая фаза «золотого дождя» — моральные поощрения. Тот единственный на моей памяти период награждения сотрудников за успешный пуск МКС «Энергия-Буран» проходил довольно долго. Объяснялось тем, что процесс оформления наградных документов требовал времени.
Хуже было то, что о наградах руководителей широкие массы узнавали случайно, особенно о наградах, по которым не было публикаций в прессе. Создавалось впечатление, что значительная часть руководителей почему-то стеснялась своих высоких наград. Во всяком случае, мне это показалось весьма странным.
Я, по крайней мере, узнал всего о двух награжденных: Героем Социалистического Труда стал Караштин, лауреатом Ленинской премии — Зеленщиков. О наградах других руководителей мне ничего неизвестно до сих пор.
Ходили слухи, что многие сотрудники получили ценные подарки, включая автомобили, но кто конкретно, так и осталось тайной за семью печатями. Даже в нашем комплексе и в нашем отделе.
А сколько было денежных премий. По отделу периодически бегали какие-то люди с какими-то списками. Когда спросил Николаева, тот ответил, что меня это не касается, потому что во время пуска я не был на полигоне. Но и Шульман не был.
Одним словом, золотой дождь прошуршал мимо, не задев ни единой каплей.
И вот настал момент выбора кандидатов для моральных поощрений. Активу отдела предложили выдвинуть сотрудника, чья фотография будет помещена в «Музее предприятия» на доске участников программы создания МКС «Энергия-Буран», внесших в нее заметный вклад.
Наш сектор выдвинул меня, поручив Акимову охарактеризовать мою деятельность по программе. После его выступления стало ясно, что по всем параметрам конкурентов в отделе у меня нет.
Неожиданно Николаев выдвинул кандидатуру своего заместителя Смирнова, охарактеризовав его как наиболее активного участника этой программы. Сам Борис Федорович не выдержал столь явной натяжки и попросил не рассматривать свою кандидатуру, поскольку руководимая им группа лишь в перспективе должна обслуживать многоразовые блоки ракеты-носителя, и ни в каких работах пока не участвовала.
Голосование «актива» дало ничейный результат, и тогда Николаев отдал свой дополнительный голос Смирнову.
— Все, Анатолий Афанасьевич, в этом отделе не останусь ни за что, — подошел ко мне после актива Акимов, — Здесь понятия не имеют о справедливости.
— Не переживай, Саша. Разве только здесь? — ответил ему. Это был наш последний разговор. Больше мы не встречались.

С уходом Акимова почувствовал, что лишился своей основной опоры. Лена Васильева? Несомненно, но лишь в делах общественных. Во всем остальном она не дотягивала до уровня Акимова. Разумеется, я сделал попытку подтянуть ее до высот лидера. Но она и сама понимала, что по ряду причин это вряд ли возможно, а потому даже не стремилась что-то менять в своей жизни.
Увы, никто из моей троицы корифеев тоже не годился на эту роль. Они много знали и хорошо работали, но не были бойцами, способными вести за собой. Каждый из них решал свою личную задачу и мало беспокоился о других и о деле в целом.
Угнетало и отсутствие перспективы. Пошел второй год после успешного пуска МКС «Буран», но о сроках очередного не было даже слухов. И я все чаще стал замечать, что сектор охладел к реальной работе, занимаясь чем угодно, но не прямыми обязанностями. Даже наши корифеи поддались общему настроению.
— Что это у тебя за странная программа? — спросил как-то Прозорова.
— Турбобухгалтер, — смущенно улыбаясь, ответил он.
— Это еще зачем? — удивился я.
— Да я тут немного подрабатываю. Вот решил попробовать автоматизировать свою работу.
— Бухгалтером?!
— А что? Это сейчас становится модной профессией.
— Для девочек.
— Ну, не скажите, Анатолий Афанасьевич. Частники предпочитают мужчин.
— И где же ты подрабатываешь?
— В рекламе собачьего корма, — смутившись еще больше, ответил наш главный компьютерщик. Я не смог удержаться от смеха, — Напрасно смеетесь, Анатолий Афанасьевич. Очень перспективное дело, — оправдывался Володя.
Дело действительно оказалось перспективным. Через полгода Прозоров женился на дочери своего работодателя и переехал из Подлипок в Москву. И однажды приехал на работу не на стареньком «Запорожце» брата, а на новеньком «Вольво». Через месяц после произведенного фурора он уволился, окончательно посвятив свою жизнь рекламе собачьего корма.

Но, еще до Прозорова сектор покинула Галя Жарова. Она без сожаления рассталась с инженерной карьерой и перешла на рабочую должность в новый цех нашего завода, созданный для производства японских кухонных комбайнов. Таким вот неожиданным образом коснулась нас «конверсия» — это ставшее вдруг модным направление борьбы с военно-промышленным комплексом страны, к коему отнесли и наше ракетно-космическое предприятие.
Так и не дождавшись заветной должности начальника группы, уволился Сергей Гарбузов. Он продал свои старенькие «Жигули», купил потрепанный грузовик и занялся частными грузоперевозками.
Ушел с предприятия и Валера Бабочкин — конструировать бытовую электронику в частной фирме. Радиолюбитель-фанатик попал в свою среду. Через месяц он уже перетащил к себе и своего друга Самойленко.
А потом подошла очередь Бетала Хатукаева. Все чаще он стал отпрашиваться с работы, придумывая самые невероятные причины и смущаясь, при этом, как молоденькая девушка. Но, вскоре его тайну раскрыл Рабкин.
— Бетал, как это тебе удалось так ловко устроиться? — спросил он как-то Хатукаева.
— Земляки помогли, — засмущался наш последний компьютерщик, — Анатолий Афанасьевич, мне очень неудобно перед вами, но я тоже решил уволиться, — вдруг решительно объявил он.
Оказалось, Бетал занялся торговлей крупными партиями металла.
— Вот и наш Бетал гибнет за металл, — выдал я экспромт, оставшись совсем без компьютерщиков.
Стало ясно, что мы уже не сделаем локальную сеть, потому что мне одному тогда это было не под силу.

Вскоре после ухода Бетала вышел из строя один из принтеров. К радости женщин и нервных ведущих, приказал упаковать его в коробку. Мог бы, конечно, попытаться его отремонтировать самостоятельно, ведь уже делал это неоднократно, но вдруг почувствовал, что во мне что-то словно надломилось — я потерял интерес к своему делу.
За первым принтером последовал второй. А когда подошла очередь третьего, отдел возмутился и наябедничал Николаеву.
— В чем дело, Анатолий Афанасьевич? — вызвал он меня, — Почему ваши принтеры не работают?
— Выработали ресурс, — ответил первое, что пришло в голову, — А «Загнанных лошадей пристреливают», — вспомнил название известного тогда фильма, которое оказалось, как нельзя кстати.
— Каких лошадей? — спросил Николаев, не видевший, очевидно, того фильма, — Что будем делать без принтеров?
— Сдавать материалы в машбюро, как раньше, — порекомендовал ему.
— Не получится, как раньше, — возмутился Николаев, — Материалы введены в компьютер.
— Но ведь вводились они с каких-то черновиков, а то и вовсе с готовых документов. Вот пусть и сдадут все это в машбюро. А то совсем лишили людей работы, — ответил ему.
Последний принтер женщины, похоже, доломали сознательно. И в комнате, наконец, наступила мертвая тишина. «Именно мертвая», — подумалось тогда.

А вскоре объявили о предстоящих грандиозных сокращениях штатов. И начаться они должны с увольнения всех работающих пенсионеров. Засуетился Бродский, все еще «работавший» в нашем отделе. Обычно он появлялся ближе к обеду. Усаживался за стол Николаева и до обеда читал прессу. Иногда в коридоре раздавалось его традиционное:
— И тогда мы с Сергей Палычем вдвоем, — и кто-то останавливался выслушать, что же это они там «с Сергей Палычем вдвоем». А потом Эмиль Борисович уходил на обед и на рабочее место больше не возвращался, утомленный приемом пищи. И вот теперь эта лафа кончилась — Бродского все же уволили.
Следующим этапом объявили, что могут досрочно оформить на пенсию тех, кому осталось работать до нее не более двух лет. Засуетился Рабкин:
— Нет такого закона, чтобы меня досрочно выгнать на пенсию, — громко возмущался он.
— А тебя и не выгоняют, — успокоил его, — Тебе предлагают. И не бесплатно, а с сохранением оклада.
— Знаем мы этих жуликов, — не согласился со мной Виктор Семенович и решил, что будет сопротивляться до последнего.
А потом подошла следующая волна сокращений — правда, теперь она обрушилась на предприятие в мутной пене борьбы за дисциплину труда. Прямо с утра представительная делегация во главе с Генеральным конструктором появлялась на проходной и самолично записывала всех опоздавших. Даже не разбираясь с причинами опозданий, несчастных тут же включали в приказ об увольнении, причем со странной формулировкой: «В связи с сокращением штатов». Попробуй, возрази и тут же загремишь по статье: «За нарушение трудовой дисциплины».
«Как же все это знакомо. Похоже, пусков больше не будет никогда», — подумал, когда лишь случайно проскользнул мимо Семенова, уже достававшего свой блокнотик. Хорошо, догадался не отвлекать внимания занятого важным делом руководителя подхалимским приветствием.

А на площадях и улицах Москвы шли нескончаемые митинги и шествия. Не знаю, чего я ждал от них, но вскоре и меня накрыл их опиумный дурман. Люди требовали демократических преобразований, а получили первого президента СССР, которым, разумеется, стал Генеральный секретарь ЦК КПСС. Ничего не изменилось в структуре власти. Ничего не изменилось и в отношениях верхов и низов, а жизнь этих самых низов с перестройкой не стала лучше, скорее наоборот. И я с энтузиазмом слушал речи людей, которые умели говорить, а главное — верили в то, о чем говорили.
И все чаще путь нашим многолюдным мирным шествиям преграждали военные, скрытые, подобно средневековым воинам, за щитами и вооруженные резиновыми дубинками, названными юмористами «демократизаторами». А в прилегающих переулках уже стояли наготове водометы и другая спецтехника подавления. Странно было все это видеть на улицах Москвы, но еще более странным ощущать, что вся эта мощь подготовлена инициаторами перестройки и направлена ими против своего народа, в том числе, и против меня.
А потом был август девяносто первого — ГКЧП и баррикады у Белого дома. При первом же сообщении о «путче» меня охватило гнетущее чувство безнадежности. Лишь в тот момент понял, как не хочу назад — в коммунистическое будущее. И уже на следующий день мы всей семьей были у Белого дома. Бесконечный митинг огромной безоружной толпы и эти бутафорские баррикады. Какая там оборона? И дня оказалось достаточно, чтобы на интуитивном уровне возникло ощущение грандиозного обмана. Но, с какой целью?
— Ель-цин! Ель-цин! — скандировала демократическая толпа, избравшая нового вождя очередной перестройки. «Ста-лин! Ста-лин!» — позабытым анахронизмом пульсировали те крики в моей голове.
И лишь трагическая гибель случайных людей, которой могло и не быть, заставляет здесь остановиться.

— Анатолий Афанасьевич, вы, где это были? — спросил Мазо, исполнявший обязанности начальника отдела, едва появился на работе.
— На баррикадах, — машинально ответил ему.
— Я так и знал, — обрадовался он, — А вы в курсе, что Семенов выпустил распоряжение уволить всех, так называемых защитников Белого дома, как злостных прогульщиков?
— Думаю, он погорячился и отменит свое распоряжение.
— Отвечать вам все-таки придется, Анатолий Афанасьевич.
— Отвечу, если придется, — буркнул ему и вышел из кабинета Николаева.
А Горбачев меж тем сдавал позицию за позицией. Смотреть на это было тошно. И это лидер перестройки? Чего же тогда ждать от Ельцина?
Свободы слова мы уже дождались. Поговорили, поговорили, и грянул путч. Не путч, а так, путчишка престарелых комсомольцев. Но, путч лопнул, как мыльный пузырь, а с ним «схлопнулась» и перестройка. И что взамен? Независимая Россия? От кого независимая? От своих народов-братьев, веками строивших это государство? Полный бред.
А как увлеченно мы читали «Огонек» Коротича. Лишь две статьи сразу насторожили: «Нужна ли России Средняя Азия» и «Украина обречена стать независимой». «Только враг мог подбросить эти идеи», — уже тогда не сомневался я.
И вот уже появилась жуткая аббревиатура СНГ, а меня лишили моей Родины — СССР. А моя, теперь уже «историческая Родина», Украина, где, как и в России, веками жили мои предки, а сейчас родители и братья, вдруг стала ближним зарубежьем. Так и мой друг, Саша Дудеев, мгновенно оказался в далеком Кыргызстане, который почему-то стал «не нужным России».
Вскоре подоспел и спровоцированный «царем Борисом» разрушительный «парад суверенитетов» народов России.
— А не объявить ли нам Подлипки суверенной державой — княжеством Подлипки-Лихтенштейнские? — шутил я в курилке, смехом встречавшей любую глупость, высказанную бодрым тоном, — А для выхода к Черному морю затребовать у стран СНГ коридор: часть Ярославки, часть МКАД, все Симферопольское шоссе и далее, вплоть до Феодосии.
— Почему до Феодосии? — спросил кто-то из несознательных подданных будущего княжества.
— Потому что там база нашего предприятия, — ответил ему под очередной взрыв смеха обитателей курилки.
«Чем же все это кончится? Неужели и Россию развалят на княжество Московское и прочая?» — мучительно размышлял в те тревожные дни.

И подобно государству Российскому разваливалось и наше предприятие.
— Представляешь, Афанасич, — поделился как-то Рабкин «государственной тайной», добытой им «по своим каналам», — Наши дундуки продали какой-то липовой фирмочке все станции слежения за космическими объектами и даже аэропорт Внуково-3 со всеми зданиями и самолетами.
— Как можно продать государственное имущество? — удивился я, — Скорей всего, передали на баланс?
— Нет, Афанасич, именно продали. Причем, по смехотворной цене. Якобы, по остаточной стоимости, как утиль. Нашли лазейку, которая допускает.
— А смысл?
— А смысл в самой фирмочке, Афанасич. Основные акционеры той «научной лавочки» — пять десятков домохозяек, жен министерской элиты, и с десяток какой-то шушеры. За копейки все они стали миллионерами. Вот как надо, — восторгался Рабкин.
— Разберутся, Виктор Семенович, все вернут, а виновных накажут, — не сомневаясь в справедливом решении, тут же охладил его восторженный пыл.
— Уже разбираются.
— Ну, вот.
— И знаешь, кто главарь?
— Кто?
— Наш Генеральный. Он все документы подписал. Теперь ему, Афанасич, не отвертеться. Может, нового назначат, глядишь, пуски начнутся. И эти жуткие увольнения, наконец, прекратятся, — мечтательно вздохнул Рабкин.
Я не поверил в то, о чем поведал Виктор Семенович. Слишком неправдоподобной показалась та история неприкрытого мошенничества. Но скрыть скандал не удалось, и вскоре, узнав детали, возмущенно загудело предприятие.
К счастью, все закончилось благополучно. Договор расторгли, имущество вернули, а Генеральный оправдался тем, что не ведал, что подписал «дарственную» на госимущество в таких колоссальных размерах, а уж тем более не знал, что и сам находился в числе «осчастливленных» им акционеров.
Как ни странно, поверили. Ученый человек, что с него возьмешь. Разумеется, настоящих мошенников не нашли. Да и как найдешь, вокруг все уважаемые люди. И за что наказывать, ведь не успели. Дело закрыли за отсутствием состава преступления.

Год девяносто второй опрокинул наши надежды. Новой России не потребовалась созданная Советским Союзом МКС «Энергия-Буран».
— Наши космонавты теперь смогут спокойно летать на американском «Шаттле», — решили министерские чиновники, собираясь на переговоры в Хьюстон.
И моя мечта рухнула в одночасье. Кому теперь нужна модель ракетно-космического комплекса, если сам комплекс никому не нужен. И я подал заявление об уходе по собственному желанию.
Целый месяц находился в состоянии прострации. Надо было искать работу, но ничего не хотелось делать. «Что ж, получу трудовую книжку, устроюсь куда-нибудь программистом», — решил я.
Неожиданно меня вызвали на собрание трудового коллектива отдела, посвященное, как выяснилось, моему персональному делу. Оказалось, коллектив сектора анализа обратился к руководству отдела и комплекса с просьбой отказать мне в увольнении и обеспечить работой, которая меня бы полностью устраивала. Сектор выразил готовность помогать мне во всех моих начинаниях.
Как и догадался, инициативу проявила Лена Васильева.
— Анатолий Афанасьевич, стоит вам уйти, сектор и его имущество растащат в один момент, — обратилась она ко мне, — Вы создали этот сектор, лучший сектор в отделе. Сами знаете, вся молодежь к нам просится, потому что только у вас она может быстро получить самую современную профессию, стать специалистами. Неужели вам безразлична судьба вашего сектора? Не поверю, — уговаривала она меня на собрании.
Выступил и Николаев. Сдержанно, но однозначно попросил меня о том же. Что-то с места буркнул Мазо. И тут началось. Не только Васильева, но и Рабкин с Брылкиным обрушились на моего извечного неприятеля, напомнив ему многое из наших с ним отношений.
— Вы, как пиявка, Анатолий Семенович, так и норовите присосаться к способному человеку, чтобы самому воспользоваться его достижениями, — высказалась все та же Лена.
Под занавес собрания выступил Панарин.
— Руководство комплекса не будет возражать, если вы, Анатолий Афанасьевич, займетесь вашей диссертацией. Надеюсь, смутное время скоро пройдет, и вы с вашим квалифицированным коллективом будете востребованы для новых дел. Прошу вас отозвать ваше заявление об уходе, — попросил меня руководитель комплекса.
Я был растроган таким отношением к себе со стороны моих подчиненных, коллег из других секторов и даже специально приглашенного на это собрание руководителя комплекса. И совершил ошибку — под бурные аплодисменты демонстративно разорвал заявление об уходе. Оглядываясь назад, понял, что в результате просто впустую потерял больше года.

Мой последний день работы в НПО «Энергия» наступил внезапно. Ранним утром, когда собирался на работу, ничто не предвещало близкого конца моей трудовой деятельности и моей научной карьеры.
Все шло, как обычно. Традиционная пятиминутка в отделе. Она уже действительно стала пятиминуткой, правда, в основном из-за того, что вот уже около года у начальника отдела не было никаких новостей для своих подчиненных. Лишь редкие работы с разгонным блоком скрашивали существование отдела.
В нашем же секторе кипела работа на будущее. За год мы вырастили новых программистов и компьютерщиков. В секторе остались только два сотрудника, так и не освоивших компьютер — ведущие инженеры Рабкин и Брылкин.
Полгода назад я вновь обратился к Генеральному конструктору, направив ему свою статью «Программная система «Проект-сервис». И я располагал не только идеями, изложенными в ней. У нас уже была демонстрационная модель, основанная на последних версиях систем автоматизированного проектирования.
Еще дальше продвинулся в своей кандидатской работе «Прогнозирующие экспертные системы с элементами самообучения». Уже давным-давно отладил программное обеспечение и приступил к его проверке на основе данных реальных систем. Результаты были обнадеживающими.
Уже полгода пытался применять новый язык логического программирования «Пролог», но, на мой взгляд, он все еще был далек от совершенства.
Выдав задание на день, занялся своими делами. Неожиданно позвонил Николаев и попросил зайти.
— Афанасич, сколько у тебя людей в секторе? — задал он вопрос, который сразу насторожил. Зачем спрашивать, если знает сам.
— Со мной двадцать три.
— А у Мазо семь человек. У Шинкина вообще всего три женщины остались, — сообщил он факт, известный в отделе почти всем.
— Виссарион Леонидович, у меня за полтора года не уволился ни один человек, а от Мазо с Шинкиным бегут по человеку в месяц.
— Конечно. У тебя есть, чем привлечь людей. Дай волю, все бы к тебе перешли, — сказал Николаев и надолго замолчал. Я уже догадался, что речь пойдет о переводе части людей к Мазо и Шинкину. Но того, что наметил начальник отдела, не мог представить даже в кошмарном сне, — В общем, Афанасич, я решил расформировать твой сектор, — наконец, решился он сообщить главное.
Что ж, это его право. Но, перевести людей не проблема. Чем их загрузить, если работы в секторах, куда их переведут, давно нет.
— Что молчишь, Афанасич? — снова прорезался Николаев.
— Вы же все решили, — ответил ему.
— Да, все решил. В общем, Афанасич, мне удалось пробить для тебя должность ведущего инженера. Но, если ты и с ней не справишься, придется увольнять, — сразил он столь нелепым обвинением, что от возмущения лишился дара речи.
Я взглянул на него таким испепеляющим взглядом, что на мгновение увидел страх в его глазах. Именно этот животный страх отрезвил меня и вернул из состояния, в котором много лет назад чуть, было, не задушил человека.
Еще плохо соображая, встал и двинулся к выходу. Уже открыл дверь кабинета, когда услышал:
— Зарецкий, вернись! — крикнул негодяй, которого в тот момент ненавидел всеми силами души.
Реакция была мгновенной. Я с такой силой хлопнул дверью, что, похоже, в кабинете обвалилась штукатурка, и от сотрясения упало что-то тяжелое. Молча вошел в комнату сектора и увидел, что все повскакивали с мест и с удивлением и тревогой смотрели на меня.
— Все, ребята. Сектору конец. Я увольняюсь, — сходу выложил новости коллективу, который все понял уже по одному моему виду.
Сел за свой стол и автоматически стал собирать вещи. В это время в комнату влетел взбудораженный Николаев.
— Васильева, немедленно соберите собрание коллектива отдела, — приказал он.
— Зачем? — спокойным тоном спросила Лена.
— Не ваше дело. Все сообщу на собрании, — буркнул Николаев, — Зарецкий, не вздумайте уйти. Будем обсуждать ваше персональное дело, — обратился он ко мне, даже не глядя в мою сторону.
— Никакого собрания я собирать не буду. Повестка дня должна быть согласована заранее. А вы, Виссарион Леонидович, научитесь себя вести. Что значит «не ваше дело»? — осадила его Васильева. Не ответив, Николаев пулей вылетел из комнаты.
— Афанасич, что случилось? — подошли Рабкин с Брылкиным и Лена.
— Николаев решил расформировать сектор. Мне предложил должность ведущего, а если и с ней не справлюсь, увольнение.
— Он что, с ума сошел? — возмутился Рабкин, — Пойду с ним поговорю.
Я не стал дожидаться возвращения делегации, отправившейся к Николаеву. Меня трясло, как в лихорадке.
— До свидания, — попрощался со всеми, решив бросить все, как есть, — Желаю удачи, ребята, — сказал всем и навсегда покинул комнату сектора, так и оставшись в должности его начальника. Ответом было растерянное молчание коллектива.

— Что будешь делать? — спросила жена, когда рассказал ей обо всем, что произошло.
— Буду искать работу, — ответил ей, все еще переживая внезапное потрясение, в течение дня радикально изменившее мою жизнь.
Недели на две меня оставили в покое. Мне никто не звонил ни по каким вопросам. И лишь по истечении этого срока навестил Смирнов.
— Афанасич, почему не ходишь на работу? — спросил он после взаимных приветствий.
— Странный вопрос, Борис Федорович. Мне нечего ответить. Вы же в курсе, что выкинул Николаев. Он же оскорбил меня по всем статьям. Принимать его предложение не собираюсь. Прощать, тем более.
— Все понимаю, Афанасич. Но, тебя же уволят по статье за прогулы. Николаев так и сказал.
— Пусть попробует. Тогда ему самому придется уволиться с предприятия. Так и передай.
— Это ребячество, Афанасич.
— Борис Федорович, если он не хочет неприятностей, пусть увольняет по сокращению штатов. Будет очередное сокращение, включайте в список. Но, на работу больше не выйду.
Примерно через месяц позвонили из отдела кадров. Меня уволили из ракетно-космической корпорации «Энергия», как она уже называлась, в связи с сокращением штатов. Это случилось в девяносто четвертом году.
Итак, с ракетной техникой было покончено раз и навсегда. Но, с РКК «Энергия» я по-прежнему связан, как акционер предприятия. Да еще связывает память о грандиозной работе, которая много лет увлекала настолько, что порой не обращал внимания на козни окружавшей меня кучки негодяев и вдохновенно делал свое дело вместе с коллегами, о которых до сих пор храню самые светлые воспоминания.