Рассказ про Юльку

(Из цикла НАЧАЛА)

– Звиздец! звиздец, – я говорю себе сегодня, – звиздец! – повторяю, – сегодня никто меня не сдёрнет с рассказа, как вчера, когда совсем покатило. Как тогда, ночью – когда совсем уж было кончал. Но ни с того ни с сего вдруг зажгло, зазнобило в животе моём! – Тогда я вспомнил слова Юльки. Она говорила, что с рассказом о ней весь мой талант уйдёт от меня. Что писать о ней плохо – опасней, чем писать из-за денег или на заказ. Вспомнил я, и молиться начал, загибаясь. И отпустило! Я за машинку. – Машинка отказала! Я ручку искать. – Нашёл стержень! Но за окном завыла женщина. Обычно, когда выступает местная КЛИКУША, я не могу писать и думать по-светлому. Вот тогда и напасалось: «Больше всего на свете Юлька любила поесть, поспать и трахаться, но всегда ей того недоставало…» Да ведь таким любая б с Запада гордилась, а Юлька осердилась. И так всегда что-нибудь, как только я о ней писать начинаю! И тогда меня с любимой женщины-рассказа сдёрнули: Витёк приехал! Объявился! нагулялся! Умница, тот самый, что в моём рассказе, почти СВЯТОЙ вышел! Как вышел, так опаскудился: говорит, что не удивится, если я переметнусь к ДЕРЕВЕНЩИКАМ! Звиздец всему, Господи! Прости меня грешного?! А в общем – и не прощать можешь! Только мне одна знакомая кошка рассказывала, как топили в унитазе её котят. «Ничего особенного, – говорила. – Это первый и второй раз ужасно жалко бывает, а потом, ничего, привыкаешь! – Затягивалась кошка дорогой сигаретой, работала маникюрной пилочкой над своими коготками. Временами она скатывалась клубочком, искала в своей шубке блох и прочее. Я глядел на интеллигентную тварь и думал: «Всё же она кошка». И успокаивался.
Вчера, горделиво задрав кошачью свою мордочку, Юлька самодовольно заявила: «Талант у людей от комплексов! Я – женщина без предрассудков и лишена комплексов напрочь! «И слава Богу, я пропустил это мимо ушей, как многое, что говорит мне последнее время Юлька. Иначе переплевал бы я пол в книжном издательстве, выругался и ушёл бы, не отдав денежный долг Юльке. А она, задрав кошачью свою мордочку, заявила б: «Люди не умеют быть благодарными! Шариковы мстят своим благодетелям!» А ещё я Юльке обязан знанием людей её типа. Теперь я знаю, что с такими как она невозможно бороться их же методами. Тут клин клином не вышибают, что я пытался делать! И ещё Юлька говорит, что через пару лет весь мир узнает – кто она есть на самом деле! Узнают, узнают, Юлька, и я помогу тебе в этом! Только больно тебе будет! Только, думаю, и через пару лет чертовки, стервы и дуры будут не в моде в России! Я напишу о тебе рассказ. И, может быть, случится чудо, как с пианистом, задумавшим познать технику своей игры на инструменте. После чего он напрочь разучился играть на фортепиано?! Господи, на кого я израсходовал столько энергии, с кем я связался?! С той, что во что бы то ни стало стремится, ломится, рвётся остаться АНГЕЛОМ в памяти потомков, но при том заявляет о надвигающемся на Человечество Апокалипсисе? Живёт в закомплексованном обществе и называет себя женщиной без предрассудков?! Вот отдам денежный долг Юльке, и обязательно выскажу ей – что у меня нагорело! И ни ногой! Ни словом! Ни делом! Всё! Надоело! Хватит!!!
А ещё удалось Юльке поднять со дна меня самые низменные качества. Я начал различать маски на лицах людей. А первый в умственном отношении для меня человек – оказался совсем не тем, что я о нём думал:
– Мне страшно, что я породил тебя! – он заявил мне пьяный, ПОРОДИТЕЛЬ! Так кто вы, называющие себя РАФИНИРОВАННЫМИ ИНТЕЛЛИГЕНТАМИ?! Кто ты, известный поэт? Почему ты ходишь по литинститутскому общежитию и вопишь пьяный: «Девки! Выходи, кто публиковаться хочет! Публиковать буду!» А ведь ты ведёшь семинар в институте?!
Глядя на таких, я даже позволил себе, чуть не унёс журнал из читального зала библиотеки: чем хуже я их? Да тем, что у меня на физиономии написано, когда тащу я! А они АРТИСТЫ! Их не поймёшь! Их не проймёшь, СОВЕСТЬ!! И не оправдание для меня, что хозяйка читального зала отказалась мне дать журнал на сутки, хоть я и оставлял ей взамен свой паспорт. Вот такие тогда со мной и поиграть задумали: Мол, – пусть быдло пишет. А мы подзадорим его, да балдеть будем! – Но не все такие, слава Господу, хоть всех их я поначалу чесал одним гребнем. Чуть не упал – как мог бы рухнуть! Моя кошка трижды падала с балкона четвёртого этажа, расшибалась. Всякий раз я приносил домой Муську и она выздоравливала. Третий раз кошка сильно ударилась о решётку подвала. Я поглядел на бездыханное окровавленное животное, – ЗВИЗДЕЦ, – думал. Но мои дети спасли меня: они принесли кошку домой Теперь Муська по-прежнему играет на балконе и не падает – угарая с птичками. И такая душа в ней развилась! – Тьфу! Тьфу! Тьфу! – это не для рассказа: как бы не изурочить кошку! Словом, я предал своих доброжелателей, не больше – чем предал тогда свою кошку. Но мои дети спасли меня. Теперь меня может спасти только рассказ мой. Только через исповедь-рассказ я могу глубже понять свою душу. И, быть может, случится – как с пианистом. И почему, когда я сажусь за правдивый рассказ – всякий раз я чувствую себя гнусным предателем?!.
Нет,.. я не переметнусь к ДЕРЕВЕНЩИКАМ. Ибо дьявол протянул нам две свои руки и выбирать из них нам предлагает. А мы того не зная, не догадываясь ли – стоим и гадаем. (Это не моя мысль). И я ничуть не сомневаюсь, что многие из нас выберут руку с когтями ухоженными, пахнущими одеколоном!
– Звиздец! Звиздец! Звиздец! – я говорю себе сегодня. – Сегодня никто меня не сдёрнет с любимой женщины!!
Я понимаю, что писать о Юльке, значит – писать о Нём, о себе и обо всём свете. О том, как здорово они походят друг на друга. Даже их высказывания звучат одинаково интонационно. Словно постановили говорить, двигаться и улыбаться при том именно так, а не иначе!
– Люди не умеют быть благодарными. Меня Бог не любит – Бог от меня отказался… И всё это с пафосом обречённости, грустью в глазах, с просьбой о помощи в голосе. У кого? У быдло помощи просила Юлька?! Но то, что БЫДЛО говорил, не слушала, лишь потому, что всё то было не в её эстетическом вкусе! Господи, для них ТОЖДЕСТВЕННЫ ДУХОВНОСТЬ и КУЛЬТУРА! И никакие они не ИНТЕЛЛИГЕНТЫ! – Так, – трень-брень! Шушера окололитературная, прокладка! – как говорит моя родительница. Господи, прости меня за такие мысли, а впрочем – и не прощать можешь. Но именно эта похожесть мне тогда подсказывала, что эти люди должны быть очень близко знакомы друг с другом. И теперь я доверяю своим чувствам! Я не ошибся! А Он, друг, знал, кто она такая, знал, что я приглядываюсь к Юльке, но умолчал. УМОЛЧАЛЬНИК! Быть может, и ему она грозила утерей таланта?! Но я не хочу думать, что всё это у них получилось умышленно. Я сжигаю на огне своей души, душонки, душки все эти мысли. Я люблю их обоих, и я хочу, чтобы они были счастливы! Но не уяснили ли они для себя из «Собачьего сердца» Булгакова лишь то, что им на руку: что в деле просветления сознания близких бесполезно что-либо делать? Не их ли самих просветлять ещё нужно? И наши с ними отношения совсем не такие, как с другом. Что когда я сажусь за свой стол, мне хочется нести со своего стола его детям. И друг, уверен, относится ко мне так же. Всякий раз нагружая меня вещами и продуктами, такими, что моя жена их принимать отказывается. Моя жена, с которой я развёлся. Вернее – она со мной развелась, ТУНЕЯДЦЕМ. И я очень боюсь, что если я выскажусь – я потеряю их обоих. Что я не раз пытался сделать – ЗАБЫТЬ! ОТТОРГНУТЬ их от своего «Я». Но как человеку избавиться от части своего !Я» и остаться при том ЧЕЛОВЕКОМ?!
– Звиздец! Звиздец! Звиздец! – я говорю себе сегодня, – сегодня меня никто не сдёрнет с любимой женщины!!
Я зол. Меня раздирают противоречия. И это – что надо! Я вчитываюсь в черновой текст рассказа – выжимку моей души, душонки, душки – грязную после попыток избавиться от частей её делающих. Я очень надеюсь, что Господь и сейчас не пустит меня – если не прав я, и я прошу Его об этом. Перекрестившись. Перекрестив окна и двери, и лист в машинке, я первый раз ударяю по клавише. И не даёт машинка сбоя! И лист в ней заправлен верно! Я ударяю ещё! ещё! ещё! И вот уже целый лист текста! И не к чему придраться, чтобы навсегда завязать с моим бумагомарательством! с рассказом! И не даёт ничто осечки!! Значит, прав я? Значит, именно так должно любить людей?! Значит, сам Бог не против?! Или Дьявол?!! – Но мне уже ПО… Мне уже ДО,.. ЗВИЗДЕЦ! И никаких гвоздей! По-русски или по-туземски – мне всё равно!! И чем спонтанней и корявей идёт текст – тем лучше: только через такой текст я могу глубже понять свою душу!
Пахнет от меня не хорошо!
Пахнет от меня ЗДОРОВО!
Кажется – до края я дошёл
Самой бездонной прорвы!!
Тут я Бог! Тут я Дьявол! Тут я Демиург и тут мои владения!!!
Я знаю, когда я выйду из охватившего меня состояния – 99 процентов, что весь текст пойдёт в корзину. Но какой земной КАЙФ, какая близость, с какой женщиной способны сравниться с испытуемым мной сейчас?! Я пишу рассказ…

«Больше всего на свете Юлька любила учиться. Всю свою жизнь только то и делала, что впитывала в себя культуру ИЗМА, КУЛЁК окончила (Институт культуры). И очень Юлька переживала, когда у ней не шла учёба, того не знала – что культуру ту постигли с лёгкостью лишь идиоты, талантливые к ученью люди или не люди, а те – кому были даны к тому иные качества. Так Юлька с замиранием сердца вспоминала своё детство. Когда и дома, и в детском садике была она никем иным – как КОРОЛЕВОЙ. «Только тогда меня Бог и любил», – с грустью, чернее самой чёрной ночи думала теперь она. Когда среди мальчишек садика шли яростные споры: кто будет сегодня катать Юльку на санках? Сначала верх одержал Петя – мальчик с глазами преданной собаки. Потом был Коля. Интеллигентный, стройный, тонкий, всегда спокойный – тогда он словно лев дрался с Петей за право быть подгоняемым визгливой вицей в руках настырной самолюбки. Коля избил Петю до крови, что было Юльке в КАЙФ! В ЖИЛУ! В ЛУЗУ! Да так, что вспоминая о том случае-побоище – теперь Юлька чуть не кончала.
Не вечно длился Юлькин садиковский РАЙ – началась школа. Коля провожал Юльку из школы, носил её портфель. Однажды он указал на парня, сказал: «То злейший недруг мой!» Скоро Юлька и Коля стояли на мосту через реку и прощались: Колю переводили в другую школу и ничего нельзя было изменить.
Юльку провожал домой из школы ЗЛЕЙШИЙ НЕДРУГ Коли. На встречу им шёл Коля. Не мог не видеть Юльку – но не поглядел, не поздоровался, не стал за неё драться. «Знал, видимо, Коля, что КОРОЛЕВАМ лучше знать, кто провожать их будет», – думала теперь Юлька. И видела она в поступке Коли верх мужского благородства – РЫЦАРСТВО!
Словом, всю свою жизнь Юлька училась. Билась как рыба об лёд, упрямой попой – о синий лёд катка в стремлении стать знаменитой фигуристкой. Но выдающихся к тому способностей у ней не обнаружилось. Не приняли Юльку учиться в хореографическое училище.
Внешность Юлька не блистала, но умела настроить свой голосок на ангельские нотки, стать центром внимания компании, увести у подружки мальчика, и уводила. Не обнаружив в мальчике выдающихся способностей, таких, чтобы её прославить – отшивала мальчика; отшивала, отшивала и зашилась: отшила Юлька настоящего поэта, который скоро стал знаменитым – пророс на почве комсомола. И постановила тогда себе Юлька влюбить в себя назад поэта, да так постановила, что сама в него влюбилась по,.. и не на шутку! Но малый тот глядел теперь на Юльку – как ХРЕНГЛЯДИТ НА МУХУ. И поняла тогда Юлька, что больше всего на свете всегда любила – поесть, поспать и трахаться. Потом шли родители – мама с папой. За ними шла кошка Муська – единственный ребёнок Юльки. Затем шли деньги, шмотки, а потом уж выплывало учиться и прославиться. Всё вдруг стало Юльке не интересно в жизни, всё познано, а того, что хотелось – не постигалось. Вот и завертелась бедная Юлька в жизни как белка в колесе: утром душ, кошка работа. Днём – беготня по магазинам, чтоб быть в гостеприимстве и выглядеть других не хуже. Вечером – гости, по возможности, – «интересные люди», а если слово против Юльке – интерес к ним сразу у Юльки пропадает. Потом до поздней ночи шабашка Сон два-три часа – не больше. И вновь по кругу – без конца. Но потом всё чаще Юлька давала в жизни ОТОРВАТЬСЯ. Но то всё больно походило на ВАКХАНАЛИИ. После чего Юлька себя успокаивала, говоря себе: «Всё к лучшему, что не случилось», Но очень скоро то всё надоело Юльке вдрызг Словом…………»
В прихожей звонит телефон. Я не подхожу, но спрашивают именно меня. Я отрываюсь от машинки, злой, беру трубку. «Скажите, а Юля дома?» – спрашивают голосом Поэта. «Какую ещё вам Юлю надо?! Такими здесь и не пахло!» «А в рассказе-то имя – вымысел!» – чуть не добавляю я к сказанному, но вовремя останавливаюсь. «Пошёл ты!» – говорю я голосу Поэта. Его голос ни с кем не спутаешь. Знаю, – груб я. Но будешь груб, когда тебя сорвут с любимой в ответственный момент совокупления…
Волосы на моей голове стоят дыбом. Я не брит и зол по-настоящему, так что – не подходи ко мне ни человек, ни зверь.
В какую не толкнёшься дверь,
Везде увидишь ты застывшие цветы.
Я иду в кухню варить чай. Напруга катит колос-сальная! Плечи мои от сидения за машинкой болят чирьями! Я пью чёрный как дёготь чифир и вчитываюсь в текст написанного. Я пытаюсь вновь вжиться в поток рассказа. Ошибок и опечаток уйма, кажется – сам Бог против такого текста, но дело не в том: мне не нравится, что изобразил я. Я подобрел от чая. Я вспоминаю нежный голос Юльки. Я жалею её так, что, кажется, сейчас люблю. Я сейчас слезой брызну! Я не удерживаю своих эмоций. Я иду к кровати и падаю на неё! Здоровый мужик – я то ли смеюсь, то ли плачу! Но я не могу остановиться, из глаз моих сыплются слёзы! Увы – и мне не стыдно!!
Через десять минут я вновь сажусь за машинку. Я свеж умом и полон сил к рассказу. Я выдёргиваю из машинки листы с текстом и они летят в корзину для мусора. Я ищу в своём сознании, что могу сказать хорошего о Юльке, но не нахожу ничего. Я вспоминаю гнетущую атмосферу её заставленного шмотками жилища. Как Юлька погружала свои тонки пальцы во чрево персика – доставала из него сердце-косточку – компот приготавливала. И ощущение, словно из тебя тянут силы – ВАМПИРИЗМ КАКОЙ-ТО!
Тогда я подарил Юльке евангелие – не помогло. Тогда я начал вышибать её из равновесия, которое она себе искусственно создавала путём самообмана, и тоже тщетно. Тогда я написал для Юльки о Юльке рассказ в единственном экземпляре, можно представить, что это мне стоило. Но Юлька сходила с ним в ОДНО МЕСТО – так и выразилась. Я вновь вспоминаю чуть раскосые глаза Юльки: «Никак в роду её был татарин?» Но я ведь тоже ХОХОЛ наполовину. И настоящая моя по отцу фамилия Чайка. Так мне мать рассказывала. Тогда Юлька с озабоченностью говорила о культуре. О том, что в моих произведениях, рассказах очень мало света. Что я вовсе не живу в природе, как тот, кого она местами любит, местами ненавидит. Я говорил тогда Юльке, что ЧЁРНЫЕ мои рассказы делают людей лучше, а СВЕТЛЫЕ, какой я написал о Юльке – людей почему-то портят. ДЕМОНИЗМ какой-то! И вообще, после встречи с Юлькой меня посещают мысли, от которых мне зачастую делается страшно. К примеру: почему Христос не довершил на Земле своей миссии, а дал себя распять? Не потому ли, что осознал невозможность исполнения миссии на почве, тогда живущих на Земле людей? Сказал о том Отцу и с его санкции спустился в Миры Возмездия, сделал Возмездие преходящим? И получилось так, что в конце концов Бог всех прощает, даже самых ярых отступников? Долг?! Что долг и совесть для Витька, когда его дети сидят голодными и раздетыми и вот-вот умрут с голоду?! Почему, когда я сажусь за свой стол, я вспоминаю о детях друга. И мне всякий раз хочется нести со стола его детям. Но я не несу лишь потому, что его дети того есть никогда не станут. А когда я прихожу в дом ДРУГА, я всякий раз вижу на столе у его детей то, что моим детям и не снится? Почему мне его дети кажутся ближе, чем свои дети?! Почему друг всякий раз нагружает меня вещами и продуктами, такими, что моя жена отказывается принимать столь щедрые дары. А друг тот всякий раз всё продолжает ныть и ныть, канючит, что его дети помирают с голоду. Но нагружая меня, всякий раз говорит, что в его доме то никто не ест и не носит?! Что это?! Почему моя кошка, что падала с балкона четвёртого этажа, теперь не падает, а по-прежнему играет на балконе – угарая с птичками? Тьфу! Тьфу! Тьфу! – это не для рассказа. А когда весной пахнуло, Муська затосковала по коту. Мы приводили её котов, но всякий раз кошка ложилась пред котом на спину и крепко обнимала его лапами. И у них ничего не получалось. А выходить на улицу моя кошка боится, разве что через балкон только. Нагляделась кошка?!
Почему меня раздирает негодование, когда я вижу детей постоянно сидящими у экранов телеящиков, где только бьют, ломают, убивают, но ничего не создают?! И ничего не рассказывают из того, как правильно относиться ко всему этому! Кому нужно, чтобы наши дети были выродками?! Кто такой МУЗОН заказывает?! «Пусть детям объясняют их родители», – говорит мне Витёк. «А есть ли им когда и что сказать?! – спрашиваю я у Витька. И вновь он мне кажется ЧЁРНЫМ.
Почему моему другу пришло удостоверение члена СП СССР, так на корочках и написано. Но такого государства нет давно и не предвидится?! Кто издевается?! Зачем?! Кому то на руку?!
Прости меня, Господи, за такие мысли! А впрочем – и не прощать можешь. Но неужели Ты думаешь, что кроме меня не найдётся кому высказать такие мысли?!
– Звиздец! Звиздец! Звиздец! – я говорю себе сегодня. Я зол. Меня раздирают противоречия. Но сейчас я даже благодарен Юльке за то, что она меня такого сделала. Мне кажется она СВЯТОЙ. А впрочем – и другие люди во мне очень много участвовали, разные – плохие и хорошие. И за то я им всем благодарен. Они создавали меня. А главное в жизни – СОЗИДАНИЕ! И сейчас я имею что сказать в рассказе о Юльке хорошего. Но у меня сейчас нет сил для рассказа.
Два часа передышки и вновь я за машинкой. Она не даёт сбоя…
«Случись мне родиться мужчиной, я непременно бы стала – кого люблю. Оставила бы меня – не способную понять мятущейся души поэта – на фиг я ему такая?! Но прошло бы время, и я постаралась бы понять любящую меня душу. Увидела бы, что душа та много изменилась», – думала Юлька. Но когда на неё накатывали одиночество и безнадёга., Юлька думала иначе: «Но я бы ни за что не стала писать стихов на заказ! Учиться в ВПШа! Столь много волочиться за женщинами! Я бы не стала баловнем судьбы, когда удача прёт при любой власти, при любом свете!»
Поэт сох по другой, тянулся к ней, но никак не мог дотянуться, думал: «Доведись мне быть любимой мной женщиной, я бы постарался понять любящую меня душу! Понял бы и простил за ошибки прошлого! Понял бы, что той душой достигнуто – всё то делалось ради меня! Я бы не стал СТЕРВОЙ, если бы знал только – сколько много та душа рисковала своим божьим даром! И как противно ей было разбавлять собой ЧИСТОЙ ГРЯЗНУЮ публику поезда, в котором ехала она!»
Я был между ними, словно между двух больших костров, по самое горло в проточной ледяной воде. Я знал, что Юлька меня терпит лишь потому, что выуживает из меня информацию о поэте. Поэт был со мной искренен, бросался в опасные мероприятия, хотел застрелиться. Я говорил им, что человек приходит туда, куда подвигается. Но не учёл я, что всю свою жизнь они подвигались не в нужную сторону – они шли от Бога. Скоро я стал чувствовать себя предателем. Я возненавидел их обоих, но больше того я возненавидел свою душу, мне не хотелось жить! Меня раздирали – любовь, ненависть, бессилие что-либо сделать! Я не мог отыскать выхода! То был самый трудный год моей жизни! Таким я показался своим друзьям – злым, всех подозревающим, склочным! И как Витьку было не сказать мне о ДЕРЕВЕНЩИКАХ? И как Егору было не сказать мне, напившись, что ему страшно – что он породил меня – мать его – ПОРОДИТЕЛЬ! Ведь они друзья мне?!.
Хоть сколько теперь бей себя – не поможет. И не оправдание для меня, что я не знал пласта жизни, в котором мне довелось вариться!
И если бы мне вышло присутствовать на божьем суде Юльки. И если бы всё, что ни говорила бы в своё оправдание Юлька было напрочь стёрто речью обвинителя: «Будто ты не знала, что любовь на Земле возможна только СОЗИДАЮЩАЯ? Что высшее назначение женщины – рожать детей, коль ничего больше она создать не может! Что с рождением ребёнка с женщины снимаются грехи прошлых лет её жизни! Или ты думала жить вечно?! Или ты хотела нагрешить ещё больше, а уж потом воспользоваться возможностью очищения?! Всю свою жизнь ты лгала себе, лгала, что Бог тебя не любит! Что Бог от тебя отказался! Лгала, словно не знала, что Апокалипсис в жизни людей всегда был, есть и будет присутствовать! Кто ты?! И если бы после речи обвинителя защитники Юльки умыли бы руки. И если бы мне дали слово. Я сказал бы в защиту Юльки единственное и самое веское, что спасло бы Юльку: «Юлька – ЧЕЛОВЕК, ЖЕНЩИНА! Если не верите, спросите у любого литератора города!» О последнем бы я умолчал, УМОЛЧАЛЬНИК! Ведь я любил Юльку.
Но пришёл бы мой черёд быть судимым Богом. И обвинитель бы спросил меня: «Какое право ты имел судить людей? Ты кто, Бог? Или не знал ты, что СВЕТЛЫЕ силы Мира питают лишь любовь и радость? Или соблазнил тебя кто?!» Я бы ничего не стал говорить в свою защиту, а все мои защитники умыли б руки. И Юлька была бы тому свидетелем! И мы тогда б узнали – кто есть Юлька на самом деле! А я говорю – человек Юлька!..»
Я перечитываю написанное и поначалу доволен. Проходит час и я рву свою рукопись в клочья. Я пуст. Я несчастен! Я самый последний на этом свете человек!!
Вчера я был у Юльки в издательстве. Прочитав мои рассказы, кроме этого, задрав кошачью свою мордочку, Юлька самодовольно заявила, что всё это я сам выдумываю. Я ничего ей на то не ответил, лишь чуть удержался, чтобы не вспылить и не наговорить Юльке гадостей.
Вот отдам ей денежный долг и забью, отторгну, забуду! На кой мне её дурное такое «Я»? Мне своего хватает!
Я пришёл домой. Сажусь за машинку. Я припоминаю наш разговор с Юлькой и выбиваю на плотном листе бумаги. И не даёт машинка сбоя: – А я говорю – Юлька человек, женщина! А Ему я «Розу Мира подарю»!

Глухая ночь. Я в доме своей семьи. Ко мне подходит жена, чистая, распаренная после ванны. Она добра со мной и ластится. Но мне сейчас не до неё: я отмахиваюсь от жены как от назойливой мухи. Я обдумываю рассказ о ней, о СВЯТОЙ женщине. Ведь она столько лет меня терпит. А вчера я нашёл у своей жены письмо в «Службу знакомств». И что бы сталось, случись всё это несколькими годами раньше?! Моя жена уходит. Я же, кажется, до дна прочувствовал тему и сейчас рожать буду. А вот и покатило:
Женщина моя скромная!
Жёнушка моя милая!
Целила в хлебное зёрнышко –
В Звёздочку угодила!
Но не печалься, родимая:
Звезда не пустое кадило!
Бог даст – Звезда вспыхнет Солнцем,
Чтоб зёрнышко всех накормило!
Пошлый стишок, знаю. Но ведь не напишешь: «В камушек угодила!» Жена моя женщина, и не поймёт откровения такого. И Юлька бы не поняла: женщинам подавай сейчас Рай земной, не иначе! Хоть на миг, хоть на долю мига! И я вынужден лгать своей жене всё это время. Ведь женщина не поймёт, если сказать ей, что в земной жизни настоящее счастье невозможно, лишь в разряд врагов тебя зачислят. Словом, – звиздец! звиздец! – я говорю себе сегодня, – сегодня никто меня не сдёрнет с любимой моей женщины! – Но скрипит дверь соседней комнаты, выходит моя родительница, загибаясь; держится за живот, стонет: «Вызывай СКОРУЮ!» Я знаю, что у мамы моей грыжа: она в своей жизни очень много и тяжело работала. И всякие теории о «парниковом» существовании «русского», татарина, немца, узбека, словом, – человека, в этом случае не уместны и даже сверх кощунственны. Единственная беда, мне кажется, в том, что некогда было такому человеку увидеть, ощутить человеческую жизнь лишь как часть чего-то большого. Его лишь рифмой. Одеваясь, я размышляю над всем этим. Но тут моя мама даёт ОТБОЙ СКОРОЙ, говоря: – Кто будет за стариками и инвалидами ходить? Кто будет для них стоять в очередях, если ч слягу в больницу? Они меня как Бога просят! Нет! Пройдёт! Не впервой! – Мама по-прежнему держится за живот, лицо её, искажённое трудной жизнью, искажено страданием физическим. Поначалу я ругаю свою родительницу за отказ от СКОРОЙ, но скоро понимаю, что в этом случае и высветила жизнь то, что называется РУССКОСТЬ. Что тупоголовые Витьки называют СОВКОВОСТЬЮ. Подобно Витьку я прикладываю к животу мамы, где у неё болит, ладонь своей руки, и стараюсь лечить её. Я хочу забрать от неё всю боль её и страдание – переложить на себя – столь мало полезного обществу человека. Я кощунствую, говоря Богу, – тут у меня тонко, и если что – ЗВИЗДЕЦ! – Не помогает. Тогда говорю маме: «А, может, вызовем?» «Они на меня как на Бога, а я? Кто за детьми твоими ходить будет?» После этих слов мамы я вновь пытаюсь её лечить. Теперь я мысленно прошу помощи у тех, кто просит мою маму, словно Бога! Через пару часов мама идёт в очередь. А у меня уже нет сегодня сил на рассказ…

1991 г.