1943-49 гг. Черный спаситель, Белый спаситель

1943-49 гг. Черный спаситель, Белый спаситель

В начале войны, испугавшийся до смерти, Сталин, дал задний ход и с 1942 года разрешил религию, пытаясь обмануть доверчивый народ, выставляя свой режим лучше, чем он был на самом деле. Я думаю, что коммунисты не боялись того, что солдаты перейдут на сторону врага – слишком разобщены были эти две нации. Тут и языковые проблемы, и культурные, и ментальные. Договорится друг с другом сложно.

А вот испугаться того, что разделавшись с Гитлером, народ разделается и со Сталиным, было очень даже возможно. Оружие у них есть, боевой опыт – тоже. Вспомянув ГУЛАГ, предвоенные чистки в армии, отправку однополчан, попавших в плен или окружение, в лагеря и многое другое они могли отплатить за это. Ситуация была непредсказуемой, поэтому в бочку красного дегтя надо было влить ложку какого-нибудь меда. Выбор пал на религию – пособницу всех тираний, вдалбливающую человеку две страшные вещи. Что он, во-первых, раб божий на земле, а значит раб, раб и раб. Раб бога, раб царя, раб судьбы – существо покорное и безвольное. А, во-вторых, и это главное, молитесь, чтобы чего-либо достичь, а не трудитесь. Вот этот пункт самый лакомый для правителей – молитесь-молитесь, а за дубину не беритесь…

Красное лицемерие не знало границ. В 1937-39 годах большевики заставляли попов и монахов пешком идти до места ссылки (естественно часть не доходила, чего, собственно, они и добивались – убивать без пролития крови), убегающая от немца Красная Армия взрывала все колокольни, чтобы лишить врага высоток – а теперь в разрушенные и опоганенные храмы возвращались священники. И не просто возвращались! Моя мать помнит, как попы пели здравицы в честь Красной Армии и Сталина, осквернившего Соловецкий монастырь своим концлагерем[1] и превратившего святое слово «Соловки» в синоним боли, страдания, ужаса. Ничего не поделаешь – таково христианство, призывающее молиться за врагов своих. Народ ходил молился об освобождении страны от врага, а в армии могли расстрелять за нательный крестик! Полный бред!

Надежды Сталина оправдались – народ не поднял меч на своего мучителя. Недаром говорят, что собака любит палку, которая ее бьет. Каковы люди, таков и правитель.

Именно тогда и родилось, как я его называю, «красное христианство». Потому, что Православие в РСФСР, как тогда называлась наша страна, было позабыто и причем довольно основательно. Ведь с момента запрета религии прошла четверть века – срок жизни целого поколения. Большинство священников и монахов было сослано или расстреляно, много верующих – тоже, а остальные, кто был крещен еще при Батюшке-Царе, те, кто ходили в церковную школу, «переквалифицировавшись в управдомы», по образному выражению Ильфа и Петрова, начисто забыли за ненадобностью то, что когда-то помнили. Книги и иконы были уничтожены – еще бы – за них могли посадить. Молитвы и таинства – не исполнялись – боялись доноса соседей. Да и, честно сказать, многим пролетариям, получившим от советской власти рай на земле на религию, обещающую рай на том свете, было основательно наплевать.

И вот, повинуясь новой моде народ, основательно позабывший Православную веру, потянулся в церковь. Попам было запрещена агитация, поэтому они только вели службу и все, не рассказывая ничего о смысле таинств. Народ варился в собственном соку, не зная, ни как надо молится, ни как вести себя в церкви, ни что, вообще, там надо делать. При отсутствии письменных источников информации и молчании авторитетов, то есть священнослужителей, в ход пошли устные, которыми, учитывая русский матриархат, стали пожилые женщины, порождавшие слухи и домыслы, многократно передаваемые из уст в уста при этом обрастающие все новыми и новыми искажениями и дополнениями.

Каждая рассказывала, то что помнила, а то, что забыла – дофантазировывала, вытаскивая из памяти различные суеверия, приметы, сказки, слышанные в детстве и всякую другую ахинею, не имеющую никакого отношения к Правосласию. Вот и получалось, что каждый верущий создавал свою версию Православной веры с учетом собственных познаний и запросов.

Мою мать ввела в церковь ее бабка Пелагея Прохоровна Цыганова, потому что мать, Евдокия Дмитриевна, несмотря на то, что была крещена в мятежном 1905 году, церковь не то, чтобы не любила, а, попросту говоря, боялась. Храм казался ей мрачным, и страшным, наполненным какой-то таинственной недоброй силой. Не Бога она видела в церкви, а Черта. Даже умирая, она просила мою мать не отпевать ее в церкви, а уж, если припрет меня отпеть, то ни в коем случае ни оставлять гроб в церкви на ночь. «Там страшно, темно и холодно» – уверяла она, плача. Хорошо, что мать свято выполнила ее наказ и не только не отпела ее, но и не отдала на съедение червям, кремировав ее.

Интересно то, что в моей матери, на всю жизнь, сохранилось неприятие церковных правил и порядков, вместе со своим, собственным, пониманием веры. И, когда, после падения, коммунистического строя, религиозная литература стала доступной, мать не прочитала ни одну церковную книгу. Причем ее подход к Катехизису был весьма оригинальным – со словами – «мало ли, что ОНИ там понаписали, я с одиннадцати лет в церковь хожу и больше ИХ знаю». Когда ей батюшка напомнил о необходимости посещать церковь, то она ему возразила не простецким «не хочу», а вполне обоснованным, с ее точки зрения, сказавши – «Зачем, ведь Бог везде, я могу молится, где хочу!» Вот такие у нас верующие…

До сих пор то там, то здесь приходится слышать народные споры относительно того, что и как делать в церкви. Говоришь людям – откройте Катехизис, Молитвослов – там все написано. Теперь это доступно. Но – нет. Им не нужна книга, им гораздо важнее слова какой-нибудь Марьи Петровны, которая точно знает, как крестить ребенка. Людскую тупость книгой не пробить!

Мать рассказала, что в 1943 году на карточки, вместо хлеба, к Пасхе, давали куличи. И она может одну, а может быть две ночи стояла в очереди, пока их, наконец, привезли. Она ходила только в Елоховскую церковь – приходская Ирининская церковь была опоганена Клубом Ворошиловских стрелков. Да и как-то побаивалась она ее после того, как там выступал кукольный театр[2]. Народу, особенно в престольные праздники, собиралось там очень много. Один раз, видимо, в 1944 году на Пасху, ни в церковь, ни во двор церкви нельзя было войти, такая там была толпа. Тогда поп, открыв окошко в колокольне, кропил из него куличи прихожан, стоявших на улице и державших их над головой на вытянутых руках.

Поскольку икон не было, возник культ священных предметов. А где, в то время, можно было найти такое – только в музее и на… кладбище. Несмотря на погромы, устраиваемые воинствующими безбожниками, сборщиками металлолома и просто отморозками-вандалами, многие предметы христианского культа на кладбищах сохранились. Где-то кресты, где-то образа, а вот на Немецком кладбище еще и скульптуры. До Октябрьского переворота Немецкое кладбище больше напоминало музей изящных искусств – столько на нем было художественных произведений. Архитектура, мозаика, скульптура – островок европейской культуры в болоте русского Домостроя. Очень много уничтожили пролетарии, но кое-что дожило до наших дней.

И вот на Немецком кладбище началось почитание двух скульптур. Предполагается, что люди, боясь идти в церковь (их же могли заметить знакомые и донести), шли на кладбища, как бы вроде на могилы родных, что не запрещалось. Где-то прочел даже легенду, что на Немецкое кладбище ходили молиться перед экзаменами студенты Педагогического института, который располагался поблизости. В подтверждение сему, слова моей матери, которая говорила, что готовилась к экзаменам на могиле своей бабки на Немецком кладбище. Рассказывала она об этом мне в лихие советские времена, когда религиозность не поощрялась, поэтому на моей вопрос: «Почему именно там? Лучше места не нашла», она отвечала уклончиво, что, дескать, там очень тихо и спокойно, к тому же деревья растут… О молении или о чем-то подобном, она не произнесла ни слова.

В народе фигуры называли «Черный Спаситель» и «Белый Спаситель». Черный стоял невдалеке от центральной аллеи, слева, а Белый в правой части кладбища, достаточно далеко от входа. Наибольшим почетом пользовался Черный Спаситель – покрашенная в черный цвет бронзовая фигура на надгробии[3]. Мать уверяет, что рука Спасителя была приопущена вниз, пальцы собраны в кулак, кроме указательного, который был вытянут вперед. И вот этот вытянутый палец беспокоил и будоражил женскую часть населения. Видимо сильны были в глубине русской души фаллические культы. Сказывалось и отсутствие в домах мужчин, ушедших на войну. Видимо все мысли женщин были только о продолговатом предмете округлой формы. Конечно палец стал почитаться святым. Сначала молящиеся просто держались за этот палец, потом пошли дальше и стали целовать с таким усердием, что слизали краску, но, несмотря на это, он никогда не зеленел, а оставался блестяще-желтоватым.

К этому пальцу стекались все кому не лень. Непонятно, чего они искали – мать не рассказывала, ни о исцелениях, ни о чудесах. Просто все шли приложиться к Черному Спасителю и, видимо, попросить его о чем-либо. Мать ни о чем не просила, просто – все прикладывались и она тоже.

Конечно ничего хорошего от целования бронзового истукана произойти не могло. Видимо многие позаразились а, может быть, дежа и попомирали от этого, поскольку через некоторое время возникла новая мода – лить воду из одной банки на палец Черного Спасителя и собирать ее в другую. Такая вода считалась особенно святой, святее, чем святая из церкви[4].

Отмечу, что мать вспоминала о многих отравлениях святой водою из церкви. Существовало поверье, что святая вода, взятая под Пасху, не портится до следующей Пасхи. Но, видимо, у церкви, после изъятия Красной Властью ценностей, осталось мало серебряной посуды и святая вода была святой лишь на одну десятую. Поскольку что мой дед Петр Васильевич Сухов красный конник времен Гражданской войны сильно проблевался святой водой еще в 1940 году, когда перед Пасхой допил остаток старой Пасхальной воды.

А моя мать пошла дальше, поскольку выстояв на морозе (когда микробы не активны) около полутора часов, а затем пролив воду, через палец Спасителя, получила паратиф – какое-то кишечное заболевание, сейчас уже хорошо позабытое. Ну ничего – исхудала, осунулась, но выжила – молодая была.

Что интересно – урок ей, и пошел, и не пошел даром. С одной стороны, мать всегда стремилась облобызать какие-то там чудотворные иконы, плащаницы и прочую дребедень, а с другой стороны, она всегда старалась не притрагиваться губами к святому предмета. Стесняясь истово верующих она даже брала с собой какую-то тряпочку, которую незаметно клала на икону, создавая впечатление, что целует икону, на самом деле целовала тряпочку. Вот такая интересная у нее двойственность. То ли страх подавлял желание, то ли желание превозмогало страх, но чувство самосохранения диктовало правильный ответ.

Я неоднократно ей объяснял, что с религиозной точки зрения такое поведение – страшный грех. Подлый обман, и бога, и людей, да и самого себя в том числе. Но она ничего и слушать не хотела, а начинала бормотать что-то несвязное и просто напросто ругаться.

После окончания войны, Черного Спасителя быстренько с кладбища убрали. Ходили какие-то слухи, что его будут реставрировать, поскольку почитание его пальца нанесло ему большой урон, но обратно он так и не вернулся. А тут началось очередное гонение на религию (поскольку война была выиграна и Сталин мог снова издеваться над своим народом). Люди стали исполнять обряды тайно и Черный Спаситель был забыт настолько, что мать даже в 1971 году (то есть всего через тридцать лет) уже не могла показать мне место, где он находился[5].

Белый Спаситель пользовался меньшей популярностью, может быть потому, что размещался далеко от входа, а может быть из-за отсутствия у него выделяющегося места почитания. Хотя вернее всего, от того, что поставлен он был (как это не покажется странным) в 1946 году, когда в связи с окончанием войны интерес к религии стал угасать. Не за что стало молится. Люди вернулись к своим естественным заботам – продолжению рода[6]. Благодаря родственным связям со скульптором Надеждой Васильевной Файдыш-Крандиевской, потомкам немецких купцов Рекк, удалось изготовить и установить памятник в столь смутное время. Потом в хрущевский вандализм, когда массово рушились храмы, статую свалили, отбили нос и покоцали маленько. Но, несмотря на это, она до сих пор украшает надгробие Третьяковых-Рекков.

 Скульптура изображала Христа в хитоне с опущенными руками и поникшей головой. Зато вокруг него была целая декоративная группа – стена, замощенная площадка перед изваянием, красивая ограда. Поэтому почитание Белого Спасителя сводилось к молению перед ним и стоянию на коленях. Народа около него бывало мало. Мать рассказывала, что ей иногда становилось страшно оставаться там одной среди могил, надгробий и покойников. Хотя, с другой стороны, ее привлекала тишина и какой-то особое настроение в этом месте.


[1] В деле строительства концлагерей СССР обогнала гитлеровскую Германию, основав в 1923 своего СЛОНа.

[2] Об этом читай «Предвоенное детство».

[3] Как утверждает Юрий Рябинин в книге «Жизнь московских кладбищ» Кноппа – текстильного фабриканта.

[4] Недавно в статье В.Турманиной прочел, что начало этому положила новоявленная святая Матрона Московская

[5] К своему стыду, бывая почти ежегодно на Немецком кладбище, я ни разу не поискал это место, хотя оно широко известно и даже именуется у молодежи «Вампиркой».

[6] Как называли себя рожденные в 1946-49 годах – «послевоенный массовый посев» (со слов Сергея Ивановича Павлова (1946-1991).