Исцеление и мученик

(из книги "Сотер - Сотворяющий целым)

Aliis serviendo consumor.

Мученики связаны в сознании церкви с исцелением. Они остаются целы при мучениях, их мертвых тел не касается, не сжигает пламя.

Их тела, погребенные, становятся источником исцелений болезней тела людей, приходящим к ним за помощью в отчаянии. Монахи ищут у мучеников исцеления от язв души – страстей.

Мученики – целители и чудотворцы, их культ подобен культу героев – и в этом упрекали протестанты католиков.

Но мученики остаются не только в памяти Западной и Восточной Церквей, их помнят и протестанты. Мученичество – смерть за Христа – существует и присутствует своем неизменном виде во все эпохи существования Церкви. Убитые за веру во Христа греческие новомученики и новомученики Эфиопии, убитые за проповедь среди народов Юга и Востока сыны и дочери западных церквей, и обращенные ими сыны и дочери этих далеких народов, мумльмане, перешедшие в христианство, и убитые своими братьями… А Российские новомученики времен большевистского режима по числу превзошли все античные мартирологи.

Речь наша, тем не менее, сейчас пойдет не о современных христианах, засвидетельствовавших свою веру смертью за Христа. Мы взглянем на тот далекий и таинственный мир ранней Церкви, Церкви, в которой еще хранилась апостольская память не только таинственно – но и по-человечески живо («мой дед слушал Павла!» «ее бабка была наставлена в вере учеником апостола Иоанна!»), где в неистовом таиннике, епископе и апологете, влекомом любовью на Запад, чтобы там, вслед за солнцем, нырнуть в смерть и взойти со Христом, люди узнавали бедного отрока, которого поставил в круг своих удивленных взрослых учеников, положив ему руку на плечо, Сам Иисус. Возглас этого так и не повзрослевшего  сердцем отрока, жаждущего воды живой, Христа, которого он и знал во плоти, и не знал более, и стремился к Нему, и искал, - возглас его и в двадцатом веке, как и в первом, многие считают «фанатизмом» и «безумием»:

«...Дайте мне стать пищей зверей и посредством их достигнуть Бога, - восклицает Игнатий. – «Я пшеница Божия: измелят меня зубы зверей, чтобы я сделался частым хлебом Христовым. В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти. Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорят: приди к Отцу. Я не хочу больше жить этой земной жизнью».

Мартирия, «эта новая мистерия», как презрительно, но, подобно Каиафе, нежданно точно, сказал один знатный римлянин  - тайна, не открывшаяся и открывающая присно в веках, тайна, которою живет Церковь, и открывает всем, и не понимают ее. «И смеялись над Ним, зная, что она умерла». Но Он разбудил девочку Свою, лет двенадцати, и она стала ходить, и сказал Он, чтобы дали ей есть.

Имя «мученик» связано с ранней порой юности Церкви, «временем любви» (Иез) и, От слово «мартир», «мученик» - веет юностью и доблестью, веет чем-то неразрушимым, нетленным, непреходящим – тем, что, кажется, и остается единственно верным в Церкви за тысячелетия ее «хождения» среди удивленных людей, ее присного странствования.

Кто же они – мученики, свидетели, мартиры античности? Как смотрели они на себя? Примером для них, конечно же, были первые мученики, явленные ветхозаветной церковью  при встрече ее с эллинистическим миром, где много богов, и цари суть боги. Маккавеи – вечный библейский образ для умиравших за веру. И примеры для себя Церковь Христа черпала из того Писания, которое было тем священным Писанием для Иисуса – из той книги, что мы зовем сейчас «Ветхим Заветом».

Маккавеи – вот пример мучеников. Псалмы страдальцев – вот песни мучеников. Страдания за веру упоминает Павел в Послании к Евреям – все эти страдальцы еще не получили всю полноту радости, ибо умерли до того, как воссияла их надежда, до того, как говоривший понемногу и по частям Бог, наконец, «все сказал» (как ёмок греческий перфект – законченное, завершённое и совершенное, исполненное действие!) нам в Сыне.

Но еще есть античный «Ветхий завет» - как не уставал говорить и доказывать «Зевес в аттическом плаще», наш великий соотечественник, Ф.Ф.Зелинский. Пришедшие ко Христу по зову Павла «новые люди от язык» имели свою историю и своих благородных мудрецов. Позже Иустин Философ  назовет их «христианами до Христа». Позже их – не всех, но многих! – изобразят в притворах храмах. Позже – Данте увидит орла, парящего в шестом небе Рая и узнает в нем благороднейшего из римских императоров – Траяна, в чье царствование засвидетельствовал и отрок, стремящийся на Запад, в Рим, отрок, носящий Иисуса в сердце, епископ Игнатий Антиохийский, Богоносец. «Несоединимые дали соединяются во Кресте…».
 
Воистину, пришел Примиритель и соделал все новое. И в притворах храмов Сократ, Платон и Эпиктет, Гераклит, Аристотель и Гиппократ взирали на приходящих.

Благородство Сократа и смерть его было наследием тех, кто не был наследником по крови Авраама, Исаака и Иакова. Была и мощная мысль стоиков – о жертве за мир.

Жертва за мир лежит в основе праиндоарийской религии.

Жертвой мир обновляется. Это знали древние. В жертвенной смерти совершается обновление. Но что это значить – умереть жертвенной смертью?

Умереть за Закон.  Умереть, чтобы дать пример людям, спасти людей от незнания.

Таковы две мощные ветхие струи, низвергающиеся водопадом, в каплях которых сияет радуга и вечно поют, возглашают, плещут крылами, взывают и говорят человеческим языком ангелы из страшной четверицы животных Вавилонского неба, обымающей весь мир и идущей на четыре стороны одновременно.

Но - средоточие мартирии – не Маккавеи и не Сократ.

Средоточие мартирии – Он, Обуздатель Херувов и Серафов. И вид Его – подобен виду Сыну Человеческому. Он жив – и знаменован навсегда смертью, смертельные ранения не ушли с Его тела – но Он жив и действует, и приносит, и приносится, и приемлет, и приемлется. Он - Жертва и Совершитель Жертвы.

Средоточие мартирии – в свидетельстве этому. И Он Сам– Протомартир, Первый Мученик, Первый Свидетель верности Отца.

«Ибо этого Иисуса, которого вы распяли, Бог воскресил из мертвых».
Он, прорвавший уловом сети,
был средь мертвых - и вновь живет.
Навсегда знаменован смертью
Он, вкушающий мед из сот...

Он, неузнанный - узнаваем
по следам на Его ребре.
Он не в ветхом городе с нами -
на пути к Масличной горе.

И теперь Он не умирает, смерть больше не имеет над Ним власти – поэтому-то и следы на Его живом, сияющем, неподвластном теперь никакому разрушению Теле остались. Не бойся, Фома: касаясь смертельной раны, ведущей в бьющееся, вопреки всему, живое и радостное сердце, ты ужаснешься и поймешь, что смерть убита, поглощена потоком победы, водами многими, которыми Он прошел, соделав путь, чтобы прошли спасенные, за Ним и с Ним.

«Я назвал вас друзьями».

Цельность Христа Воскресшего – исполнение нечаянной радости, давней тоски человека. Он – один, кто никогда не станет кучей праха, кто не изменяется, в чьем теле сияет Бог – непрестанно, неложно. «Богочеловек». Так греческий гений назвал эту тайну, но от этого она не перестала быть тайной.

Он живет – Он, единственный и возлюбленный – живет настоящей человеческой жизнью, той, о которой сначала тоскуем мы, а потом отбрасываем, как пустую и растравляющую и без того усталую раненую душу и больное тело, мечту. Нам бы тишины… нет счастья, но – покой и воля… а потом – упокоиться в прахе… уснуть и забыться.

Но – Он единственный настоящий Человек, и Он не может смириться с этим. Нехорошо Человеку быть одному. Взирает Он, простирает руки к народу чужому, непонимающему, приходит, спешит – как в интернат для умственно отсталых приходит наконец-то нашедший родню Брат из далекой страны, несмотря на все препятствия чиновников, выдающих визы. «Я пришел, видишь? Я пришел! Ты же помнишь Меня? Я заберу тебя, пошли со мной!» А в ответ – мычание, слюни, текущие по подбородку, затуманенные глаза, в которых едва-едва таится давняя память. И больные братья хватают его за край ризы и держат, и Он стоит так, хоть так для Него  неудобно и больно – но им немного радостно так Его держать, и ради этого Он готов часами, днями, столетиями стоять или склоняться, несмотря на пронзительную боль, или просто стать на колени, чтобы они могли ощупать Его лицо и что-то вспомнить. Каждый день в надежде будет приходить Он – а всезнающие няньки будут говорить Ему – «Зачем Ты, здоровый, молодой, сидишь с ними? Им бы только поесть и поспать, они не понимают, что Ты – это Ты! Они и своих-то имен не знают. Оставь их! Поживи для себя!»
Он не умеет жить для Себя. Он поэтому и воскрес.

Какой Христос, такие и Христовы.
Мученики – свидетели и братья Его – с Ним и в Нем.
Приняв Крещение, они умерли. Они – мертвы, они крестились в смерть Его.

В древности купленный раб крестился во имя хозяина. Например, новоприобретенный раб Цицерона крестился во имя Марка Туллия Цицерона.

Те же, кто крестились во Христа, в смерть Его крестились. Христос – есть Смерть смерти. И они облеклись в Него – носящего побежденную, бездыханную смерть, как трофей, на Своем теле.

Каков Христос, таковы и Христовы. Они распяли смерть в себе. Они не живут – они умерщвляются весь день. Только так можно быть христианином – иначе нельзя.

Сами ли они сделали это? Нет. Человекам это невозможно. Только Христос совершил это – и пригласил их к Своему Жертвеннику, разделить жертву Его за жизнь мира.

Он, Человек Иисус Христос, переплавил мир в Себе, перестихийствовал  все – и для этого стал «нагим и помазанным благовониями» Мертвецом. Он был мертв настоящей смертью – не той прообразовательной смертью гусеницы в коконе, когда ее уродливое земное тельце  переплавляется в небесное существо с крылами-парусами. Ведь, переплавляясь, гусеница-куколка не мертва окончательно, и поэтому она не воскресает в прямом смысле слова. Это прообраз, только указывающий на тайну сотерии, исцеления мира, но не открывающий ее.

Как сын человеческий, как Сын Мариин, он вобрал в себя мир – так, как вбирает его каждый из нас.

Как Сын Отца, Он совершил дело Отчее – ибо все Отец отдал Ему.

Он, живя жизнью Бога,
не мыслил, как о добыче
быть равным Богу.
Но все, чем владел, отдал Он,
жизнь раба приняв,
став подобен людям.
И облик принявший человека,
Он  себя смирил,
став послушным до смерти –
даже до смерти крестной.
Потому и Бог Его выше всех возвысил
и даровал Ему Имя
выше всякого имени,
чтобы перед Именем Иисуса
преклонилось всякое колено
небесных и земных и преисподних,
и всякий язык исповедал:
Иисус Христос – Господь! –
во славу Бога Отца. (*)


«Все, что имел, отдал Он».

Он не оставил Себе ничего… Нет таких отношений между поколениями «мужских» богов в мифах Средиземноморья. Сын-бог забирает все у ослабевшего отца-бога. Лишь в хеттском мифе о сыне бога грозы звучит далекий отзвук того, что совершит Истинный Сын.
 
«И тот к отцу своему воззвал: "Ты рази, не жалей меня!" И Бог Грозы убил Змея (Иллуянку) и сына своего вместе с ним»…

Иисус, Сын Божий, Сын Человеческий – Тот, кто не знал греха, и кого Бог-Отец «соделал грехом». (2 Кор.5:21)

И это страшное и сложное место не всегда решаются переводить дословно. (**)

"Ты рази, не жалей меня!"

Но – здесь нечто более этого:

"Он грехи наши Сам вознёс телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его вы исцелились" (1 Петра 2:24).

Но – говорит ветхозаветный евангелист Исаия:

"Он взял на Себя наши немощи, и понёс наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижён Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и Господь возложил на Него грехи всех нас"  (Ис. 53:4-6).

Христос убивает в Себе смертоносный грех и умирает Сам, в последней солидарности с последним грешником на земле, приняв осознанно, с жаждой, чужой удар и чужую, судьбу предназначенную не Ему…

«Христос умер на кресте для того, чтобы с нами разделить самое трагическое последствие нашего отступления, нашего отпадения от полноты общения с Богом. Он умер, потому что только смерть может выразить в предельном смысле, до предела любовь, себя отдающую для другого. Но мы не всегда готовы пожертвовать жизнью. И Бог, Который является самой Жизнью, для того чтобы мы не потеряли ее навсегда, пожертвовал Своей жизнью. Он согласился с нами разделить не только нашу смерть, но самое страшное условие этой смерти; пригвожденный на кресте Христос воскликнул: "Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?" Бог Его не оставлял; Христос в глубинах Своего Божества и даже Своего человечества, - нет, не терял Бога, но Он в Своем сознании вдруг соединился со всем человеческим миром, даже со всей тварью, на которую легло проклятие смерти из-за нашего падения, и это закрыло Ему Его человеческое сознание Его Божественной вечности. Он принял на Себя не только вещественную смерть, Он принял на Себя ужас потери вечной жизни, потери самой жизни с Богом» - пишет митрополит Сурожский Антоний   


...Мученик, мартир, свидетель истинный - тот, кто, умирая и умерев, приносит плод. Люди видят его свидетельство о Христе - мартирию, свидетельство в плоти его. Видят то, что нельзя рассказать словами, видят предание таины Христа, видят traditio symboli, передачу веры - не идей, а целокупной жизни, огня, в котором сгорает, светя другим свидетель- маленький феникс, чтобы стать великим фениксом в Великом Фениксе ( позволю себе так перефразировать слова  священномученика Иринея Лионского и Антония Сурожского). В страдании его немощной, бессильной, поруганной, осмеянной плоти является Христос - в чудесах ли природы вокруг него, или же в самом великом чуде - оживлении мертвой человеческой души, глухой и слепой, заплывшего холодным туком ожиревшего сердца, по слову Исайи.
"Распавшееся в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть" - писал в своем глубочайшем и простом одновременно акафисте "Слава Богу за все!" митр. Трифон (Туркестанов).

Христос являет Себя, как Бога Всемогущего и Всетворящего – и разделяет эту немощь и эту наготу Своего мартира, свидетеля, мученика, разделяя с ним Свою Животворящую Славу. Слава, Шехина – это, в библейском языке, явление Бога в красоте твари. Безобразное и изуродованное тело свидетеля наполняется красотой того, кто «красен добротою паче сынов человеческих». В его унижении и боли, разделенных со Свидетелем Крестным, сияет Слава, которую Отец дал Голгофскому Страдальцу – «прежде мир не бысть».

И этот страшный парадокс, тайна Божественного умаления, тайна кенозиса настолько может быть близка, оказывается, сердцу человека, что, увидев и узрев ее в мартирии поверженного, умирающего страдальца, оно отзывается – и становится плотяным сердцем, на котором Дух пишет беззаконный закон Богочеловека Христа.

Мученик-свидетель свидетельствует о том, что Христос  Распятый – это Бог Живой, и поэтому жизнь мученика – не жизнь, а «умерщвление весь день», он должен «вмениться, как овцы заколения», стать жертвой  Богу – но не своей собственной, а частью Жертвы Его, Которую возносит Приносящий и Приносимый, Принимающий и Раздаваемый. Он пригубляет часть Чаши Его – та, что сияет тайной в предвечном Троическом Совете…
Полотно – пропитано кровью:
Христа и Деметрия
Животворящая смерть.
Митрополит Антоний пишет далее:

«Но задумаемся на миг о солидарности Христа. Как далеко она идет?Кого она обнимает? Кого она охватывает? Кем она овладевает, чтобы спасти его? Когда мы думаем о человечестве Христа, мы постоянно говорим: Да, Он уподобился нам, Он родился, рос, Он испытывал голод и жажду, Он уставал, Его окружала любовь и ненависть; Он отзывался радостью или горем — и в конечном итоге, Он умер… И нам порой кажется, что высшее проявление этой солидарность — Его смерть. На самом деле, эта предельная солидарность включает нечто еще большее.

Вы, наверное, помните, как апостол Павел нам говорит, что смерть — расплата за грех: грех как разделенность от Бога. Смерть — результат этой разделенности; никто не может умереть, если не познал эту разделенность. И предельная трагедия, высшая трагедия, благодаря которой мы можем благоговеть перед нашим Богом и уважать Его, в том, что ради того, чтобы разделить нашу судьбу, Он принял даже и это. Вспомните крик, который Он испустил на Кресте, самый трагичный вопль Истории: «Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?» В Нем как бы померкло сознание Его Божества, и в этом «метафизическом обмороке» Сын Человеческий разделяет ужасную судьбу человека, который потерял Бога и от этого умирает; Он остался без Бога…
   
Ту же мысль мы выражаем уже не словами Евангелия, а в терминах Апостольского Символа веры, когда говорим, что Христос «сошел в ад». Ад, о котором идет речь, не дантовское место мучений; это более ужасный ад Ветхого Завета, шеол, место, где Бога нет, место радикального Его отсутствия… Да, Христос потерял Бога из солидарности с человеком — и Он сходит туда, куда сходят все люди: в окончательную и полную пустоту разлученности. Он сходит туда как человек, но вместе со Своим человечеством вносит туда полноту Божественного присутствия; и ада, как его понимал древний Израиль, больше нет. И тогда мы можем понять, что означает эта солидарность: Он согласился принять на Себя, подъять, усвоить Себе не только физическую смерть, но глубинную причину этой смерти, а именно, потерю Бога; можно было бы сказать, употребляя слово в его этимологическом значении, — атеизм, безбожие…

Видите, как далеко идет эта солидарность: не только Бог соединяется с человеком, не только Он не делает различия между добрыми и злыми — теми, кого общество принимает и кого оно отбрасывает, — Он соглашается усвоить Себе сердцевину человеческого ужаса, отсутствие Бога, чтобы быть с нами в самой глубине этого отсутствия. Он не только в сердцевине Истории, Он в сердцевине клятвы… И слова, за сотни лет до того написанные автором псалмов: Куда убегу от лица Твоего? На небесах престол Твой; в ад ли? но и там Ты еси… для древних евреев звучали невозможностью, потому что для них шеол именно означал «место, где Бога нет» — как может Он быть там, где Его нет?.. И вот Он там: как Человек, Он принял отсутствие, как Бог, Он уничтожил это отсутствие».  (***)

От реальности символа, данного в Крещении – к воплощению этого символа в жизни без остатка. Евхаристия – это не только кусок освященного хлеба, это – живоносная смерть Христова, прорастающая колосом в нас, тем колосом, чье зерно не оживет, если не умрет. Через Крещение и Евхаристию проходят для того, чтобы осуществить крещальную и евхаристическую смерть в своей, простой и обыденной, сложной и печальной, человеческой жизни.

Отец Александр Шмеман пишет, что христианство не предлагает избавиться от страданий, оно предлагает единственный способ их разрешить – их активно принять.

Здесь, как в Гефсиманском саду, никакого «понарошку» быть не может. Дороги назад нет. Отдается все. Не ради толпы, эмоциональной победы и удовольствия. Сыграть нельзя. Тогда это будет не-настоящая смерть. Слова «сойди с креста» не могут быть услышаны и приняты.

Надо погрузиться в настоящую немощь, чтобы перейти на тот берег, на ту сторону пропасти – там иная, неведомая победа, о которой не знают здесь, а, случайно услышав, смеются. Нужно стать по-настоящему немощным – а не скрывать, не отдавая, остаток силы. Реальность смерть бьет по тебе – и ты позволяешь ей тебя уничтожить, лишить всего. Потому, что так поступили с Возлюбленным.

+++

Когда Человек Иисус Христос уходил в смерть, за Ним никто не мог пойти. Он был одинок, отдавая до последнего все, что Он имел – от дара чудотворений (который так отличал Его от прочих людей и в которой Ему не было равных) до физической крепости, здоровья и силы, что так ценятся между мужами успешными в мире сем, - и пошел далее – до полного опустошения и смерти. Он стал отторгнутым от земли живых, ушел в край без возврата, до конца. Он отказался от всего, и сделал это ради жизни мира. Ничего другого Ему было не надо. Как глупо… Растратить все богатство человеческих дарований – глубокий ум, поэтический дар, высочайшую одаренность как проповедника, физические молодость и красоту, ту человеческую привлекательность, которая собирала вокруг Него толпы… Когда диавол искушал Христа, он знал, как одарен Этот Человек. Но Человек Иисус Христос не цеплялся ни за Свою жизнь, ни за Свою человеческую одаренность. Для Него было важным другое. «Он выше нас ничего не ставил» . Он прожил Свою жизнь для других. Для всех остальных. Ему не осталось ничего. Он – стал отторгнутым от земли живых. Туда уходит теряющий жизнь, и мудрец предупреждает не рисковать так и жить мудро.

«Сын мой! если ты поручился за ближнего твоего и дал руку твою за другого,- ты опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих». (Притч.6,1-2)

Но премудрость Бога так отличается от премудрости «умеющих жить»! Настолько, что его настоящая мудрость, мудрость, достойная настоящего Человека,  кажется им смешной и презренной  глупостью,  непрактичность, которая никуда не приводит тех, «кто хочет быть известным», той «moria», о которой пишет апостол Христов Павел к коринфянам. Это не только «новая мистерия», но и «новая мудрость».

Тайна мученика и тайна Христа – одно.

+++

Итак – полный добровольный отказ от земли живых. Смерть – помимо каких бы то ни было планов и человеческих рассуждений – делается живоносной. Страдание обращается в молитву за весь страждущий мир – и смеющиеся, далекие от тайн палачи становятся тоже мучениками-свидетелями Христа, ибо на лице мученика – сияет свет любви ко всей твари, свет весны вечной жизни.

Христос нашел слова поддержки для товарища по казни. Но до этого разбойник увидел свет живоносной смерти, в которую стремительно уходил Этот Человек и сказал свое слово, знаменовавшее поворот его души.

И в это созидательное страдание, в эту животворящую смерть шагает тот, кто стал – Христовым. Он – брат Христов, он – друг Христов, он – alter Christus,  и у них – все общее, и общее их дело по исцелению мира.

Мученик вместе со Христом, в единственной, неповторимой жертве Христа, умирает за весь мир. «О, возлюбленный брат Мой!» - говорит мученику Христос, «по взаимности» страданий Его и друга Своего, как говорит Климент Александрийский. «Тот, за кого я страдаю, страдает за меня!» - вторит ученому александрийцу простая рабыня-христианка Фелицитата.
Мученик-свидетель – со-жертва со Христом за мир.. В тайне христианина всегда есть смерть со Христом – она обязательно должна быть, иначе все теряет свою ценность.  Когда прошло время мучеников и настало время монахов, то тайна соумирания осталась, одевшись в иные ризы. И тема тайны со-умирания есть в монашестве.

Мученик-свидетель – это тот, кто воистину умер.

Мученик-свидетель – это тот, кто воистину жив – несмотря на это, или, вернее – поэтому.
Вкушение жизни истинной невозможно без вкушения истинной смерти.

Это – опыт Церкви.

Тайна мученика и тайна Христа – одно.

Христос же – Иной, чем все, что случалось в мире до Него.

Он творит новые дела – вопреки всякой безнадежности. Он дает мертвым человеческую жизнь. Вместо той, что вытекла из них по капле, как вода – непрочной жизни сынов человеческих, сынов земли, сынов Адама – Он дает им – без остатка – всю Свою жизнь Сына Человеческого. Они снова живут, они становятся людьми, они видят свет и вкушают пищу, они пьют от источника и поют песнь Богу. Их жизнь становится воистину живой, полной, неимоверно полной и густой, как зрелый мед из сот, а не жалким подобием полуживого, пусть и блаженного посмертия, когда просто все утихло и не болит. Они – снова люди, и ничто более не мешает этому. Они – человеки живые с Сыном человеческим, они - сыны Божии с Сыном Божиим, они – навсегда в Нем и с Ним.


(*) Послания к Филиппийцам апостола Павла, глава 2, стихи 5-11. Перевод профессора-архимандрита Ианнуария (Ивлиева)

(**) Не Знавшего греха Он соделал грехом вместо нас, чтобы мы стали праведностью Божией в Нем.(пер еп. Кассиана)(ЦСЛ – Не ведевшего бо греха по нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о Нем)

(***) Антоний, митрополит Сурожский. "Может ли еще молиться современный человек".