Сиреневый дым

Написано в подарок Ёжику,
который хотел миди или макси
с каким-нибудь из своих ОТП

Как же это было ужасно! Проснуться с трудом, с тяжёлой головой, около получаса приходить в себя – а потом осознать, что в доме полная тишина. Прямо даже какая-то могильная. Ещё даже не зная, что случилось, Яонэ уже поняла: её проделка зашла слишком далеко.
С самого детства у неё был талант к превращению веществ. Она то и дело пряталась в углу двора, что-то поджигала, смешивала, сама додумывалась до реакций, которые изучают только в старших классах, только те, кому посчастливится учиться долго и упорно. Правда, был у Яонэ и другой талант. Ставя опыты на себе, она научилась зашёптывать порезы и ожоги. А потом справляться и с более серьёзными недугами. Соседские ребятишки, иногда глазевшие на её эксперименты, вскоре стали постоянно бегать к подрастающему детскому доктору. Ей иногда хватало просто доброго слова, чтобы снять боль…
Но вот к чему Яонэ оказалась совершенно не готова – так это к собственному стремительному взрослению и реакции на него одноклассников. Мальчишки просто хором ахнули, осознав, что вчерашняя тоненькая, угловатая девчонка вдруг обзавелась шикарнейшими формами, которые ничем было не скрыть.  Теперь Яонэ не давали проходу. А поскольку вести себя прилично им и научиться-то было негде – то комплименты их звучали так, что уши вяли, а некоторые ведь ещё и руки пытались распускать…
Через неделю Яонэ поняла, что больше так не может. И если бы только она тогда пожаловалась родителям! Но нет, побоялась и постеснялась. Родители у неё были строгие и считали, что пока ёкайская девчонка может получать образование – она должна его получить, тем более когда не обделили небеса мозгами. Может, и правда выучится на доктора или на аптекаря.
Таким образом, о том, чтобы прогулять занятия, да ещё по такой идиотской причине, как выходки одноклассников, не могло быть и речи. И тогда Яонэ решилась на страшное. Которое, впрочем, казалось ей тогда совсем безобидным. Распылить по дому усыпляющий газ, чтобы вместе с родителями проспать до полудня или даже дольше. Потом, конечно, будет скандал – если родители догадаются, по чьей вине всё случилось. Но тогда Яонэ хотя бы наберётся смелости всё рассказать. А может, и спишут всё на магнитную бурю – и химик-самоучка выиграет хотя бы один день свободы…
В теории Яонэ прекрасно знала, как этот самый газ добывать, вот только у неё не было времени проверить, какая доза на сколько усыпляет. Девушка даже на себе не успела проверить – и решила положиться на интуицию. Надымила поздно ночью под окнами, под открытыми форточками – как ей казалось, не слишком сильно – и пошла спать.
А проснувшись белым днём, долго прислушивалась, ждала, пока к ней с сердитым криком постучатся… В конце концов, совсем встревожившись, сама поскреблась в родительскую дверь. Постояла под ней, обмирая от того, что не слышит из комнаты ни единого шороха. Наконец решительно вошла. И тут же закричала от ужаса.
Коварный ветер задул большую часть сиреневого дыма именно в эту комнату. Клубы до сих пор висели под потолком, завиваясь зловещими кольцами. А родители Яонэ лежали на постели с искажёнными, навсегда застывшими в смертной муке лицами…
Девушка страшно кричала, трясла их, распахивала все окна… а потом, обессилев, села на пол и зарыдала. Так её и застали нагрянувшие из школы одноклассники.
* * *
Приют, в котором теперь обреталась Яонэ, был местом скорбным. Впрочем, она этого не замечала – да и могла бы перетерпеть и ещё худшие условия. Потому что никогда не снимала с себя вины.
Яонэ считала, что лучше бы ей и не жить совсем. И единственным, что держало её среди живых, была забота о тех, кто был моложе неё.
Здесь содержали только ёкаев, в основном не совладавших со своей силой. Многие из них были совсем крошки – мало что помнили и понимали, но уже усвоили, что они – гадкие, опасные твари, навредившие сородичам и недостойные любви.
Яонэ считала, что так неправильно. Лечила их, учила, главное – потихоньку ласкала. Никто ей этого не запрещал – пусть себе, так уж точно с собой не покончит и таланты её не пропадут. А мелочь всё одно пойдёт на пушечное мясо – в грядущей войне против людей.
Все ведь знали. А кто не знал – те догадывались, что содержащиеся здесь грешные ёкаи, не нужные ни родителям, ни кому-либо ещё, растятся для того, чтобы участвовать в играх больших ёкайских вельмож…
Старшие здесь к Яонэ не приставали. Про неё ходила слава: не тронь – отравит! Да и начальство здешнее её оберегало. Всё-таки единственный в своём роде специалист-самородок, да ещё и очень красивая девица-то! Какая-нибудь большая шишка будет очень рада получить девчонку в качестве подарка.
…В тот памятный день, когда такой подарок понадобился, Яонэ особенно остро поняла, что уже снова любит жизнь. Что ей есть что терять. Вот этих ревущих детей, и свою маленькую лабораторию, и весь огромный мир. О ёкае, которому её предназначили в дар, она кое-что знала. Он тешился с женщинами не более одного дня, а потом отдавал их на утеху своим слугам –  и несчастные заканчивали свои дни в страшном, грязном подвале… И он требовал к себе Яонэ без учёта её особых талантов – только за большую грудь и прочие женские стати, и, видать, платил столько. Что приютское начальство не смогло отказать…
Нет, она, конечно же, заслужила ещё не то, ей надо было тогда, давно, перетерпеть много меньшее, но не делать того, что она сделала, и всё же, всё же… лучше бы её убили быстро, чем вот так…
Но спасение пришло внезапно. И с той стороны, с какой никто не ждал.
Стройную смуглую фигуру Яонэ заметила сразу. Длинные красные волосы, печальный взор, милостиво остановившийся на пленнице, которую уже совсем уводили. И глубокий голос:
– Я её забираю.
– Да, да, конечно, Когайджи-сама! – засуетился начальник.
Какое же счастье, что этот прекрасный принц главнее подлого старого сластолюбца! Хотя для Яонэ Когайджи в любом случае стал самым главным, самым лучшим. И после его слов – мол, спасаю не задаром, раз хороший специалист, будешь работать на меня – она готова была делать всё, что в её силах. И даже больше, много больше.
* * *
Больше всего на свете принц Когайджи любил свою маму. Ещё любил сестрёнку – она же не виновата, что мать у неё гадина, да и явно ничего от самозваной императрицы не унаследовала. Все остальные, как считал Когайджи, были ему безразличны. Ну самое большее –  в чём-то полезны. И если он делал кому-то добро – то так, между делом. По крайней мере, так ему казалось.
На деле же, конечно, принц не мог не ценить безграничную преданность своих помощников. И не выцарапывать их из сложных ситуаций, куда они попадали ради него, своего господина. И не переживать в том числе за девчонку. Но об истинных её чувствах Когайджи и догадаться-то было недосуг.
Яонэ, конечно, первое время было более чем достаточно просто служить принцу. Она возилась с его сестрой, несчастной, заброшенной и временами совершенно несносной девочкой. Она была счастлива, когда Когайджи отпускал её навестить маленьких друзей в приюте. Она сражалась с врагами принца, и готова была сама покарать себя смертью при неудачах, и каждый раз обмирала, когда Когайджи приходил её спасать и уносил на руках. «Я ведь недостойна… даже этого…» – проносилось в её мыслях.
Она много-много раз сидела у постели принца, когда его ранили, держала за руку, меняла компрессы, слушала его горячечный бред… Звал он всё больше свою добрую мать – но иногда и её, Яонэ, не подозревая, что она рядом. У неё тогда слёзы так и лились, а привести Когайджи в чувство она не могла и не решалась…
А ему ведь говорили – и друг, и враги, да не один раз: мол, что ты за бестолковое существо, тебя такая девушка любит, упустишь ведь! Принц отмахивался, иногда соизволял объяснить: мол, всё потом, когда воскресит мать и разделается с мачехой. Он был свято уверен, что ни на кого Яонэ его не променяет – и не хотел признаваться даже себе, насколько она для него важна. И не помнил, как она целовала его руки, когда он лежал в забытьи, и клала на лоб ему свою, прохладную, лучше всякого компресса – но в душе-то оставался след от всего этого…
И уж точно Когайджи не признался бы, что сам тоже сидел у постели раненой Яонэ.
Не догадывался он, что эта тайна уже давно тайной не была. И что его маленькая сестрёнка всё выболтала его личному химику и медику. Вернее, Лилин обиженно спрашивала:
– Вот братик меня любит, и ты меня любишь, а если вы будете любить друг друга – так вы же меня совсем забудете?
– Мы вас никогда не забудем, Лилин-сама! – Яонэ печально улыбнулась. – Это разные вещи… любить детей и…
– И любить своего суженого?
– Ну да… Тем более этому никогда не бывать. Кто я такая, чтобы Когайджи-сама меня даже замечал…
– А вот это ты зря. Когда тебе было совсем плохо и ты его не видела – он сидел около тебя, грустно смотрел и даже за руку брал…
– Правда? – Яонэ даже не знала, испугаться или обрадоваться.
– Ага! Если ты меня правда-правда не разлюбишь – хочешь, я пойду к нему и спрошу, не хочет ли он на тебе жениться?
– Ой, не надо, разве можно, Лилин-сама, о таких вещах вслух не говорят…
– Кто не говорит – тот и замуж никогда не выйдет! – отбрила Лилин и убежала.
* * *
– Ты где таких слов нахваталась? – Когайджи в полном обалдении воззрился на сестрёнку. – И тебя никогда не учили, что совать нос не в своё дело нехорошо?
– Братик, ты неправ, это очень даже моё дело! Мне же важно, кто будет у меня в старших родственниках! Мне нормальная семья нужна! И тебе она нужна, и чтобы ты дождался маму – для этого нужна тоже!
– Иди гуляй, мелкая, я подумаю.
– Думай быстрее, братик, а то я всем расскажу, как ты целовал её спящую! Тогда тебе точно придётся жениться!
– Не вздумай, тогда узнают и мачеха, и доктор Нии! Лучше позови Яонэ сюда.
– Сейчас!
…Девушке надо было пересечь всего две комнаты, но когда она предстала перед очами принца – сердце у неё колотилось так, будто она взобралась на высокую гору. Яонэ стояла, не поднимая глаз, стиснув руки перед грудью, и не могла вымолвить ни слова.
Надо сказать, что Когайджи чувствовал себя не менее неловко. Наконец он вымолвил:
– Яонэ… Послушай, ты уверена, что идёшь за мной не просто из благодарности?
– Я иду за вами, Когайджи-сама, потому что вы всё для меня. А если моя поддержка мешает вам на вашем пути – я могу и уйти, только прикажите…
– Нет, нет. Ты хорошо работаешь на меня. Останься…
Их взгляды наконец встретились. Правда, Яонэ тут же снова опустила ресницы. Но принц успел увидеть влажный блеск её глаз. Как же он раньше всего этого не замечал…
Он протянул руку, стараясь – пока – не задеть великолепную грудь своей помощницы и коснуться полоски обнажённой кожи у неё на талии. Рука дрожала, но ему даже удалось обхватить тонкий стан Яонэ. Она тихо ахнула и качнулась к нему – и он, конечно же, поймал.
* * *
 Что принц изменился к лучшему – заметили все. Больше он не был мрачным. Замкнутым и злым. Правда, и дрался с прохладцей, как будто были у него дела и поинтереснее – но ведь уже давно команду Санзо сложно было считать его врагами и врагами его товарищей. Сколько они общались вполне мирно, сколько общих тайн и ритуальных игр их связывало, сколько раз они все вместе сражались против общих, более сильных и злобных противников, сколько раз выручали друг друга… И Санзо сотоварищи уже вычислили своего главного противника и знали, что он и Когайджи с компанией пакостит не меньше.
До принца, благодаря его болтливой сестричке, делившейся всякими важными тайнами прежде всего с Гоку, и нынешнему глупо-умиротворённому состоянию самого Когайджи, стало возможно достучаться. Объяснить ему, что самозваная императрица только кормит его обещаниями и использует, подгоняя, что того осла за морковкой.
Кажется, ещё немножко – и путешественников на Запад в пункте назначения встретит отряд союзников!
Разумеется, императрица Гёкумень и доктор Нии Джиени об этом тоже догадывались. И такое положение вещей их совершенно не устраивало.
Однажды они пытались насильно промыть Когайджи мозги – но не слишком успешно. Его всё равно тянуло не врагов бить, а прятаться по углам с Яонэ и по-звериному защищать её ото всех. И ни на какие опыты над собой он более не соглашался – сколько бы ему ни обещали воскрешение матери.
Императрица уже готова была отдать приказ об уничтожении пасынка и его отвратительно вежливой, покорной девицы. Вот только кто бы тогда сражался за неё, Гёкумень? Мечника принца только личная преданность тут и держала, а родная дочь настолько не питала к императрице тёплых чувств, что проще было сразу пустить девчонку в расход. Пусть хоть генетический материал на пользу пойдёт, чтобы наконец воскресить отца противной девчонки и её, Гёкумень, возлюбленного!
Мда, о чём она, ей все четверо не помощники, они заслуживают страшной смерти в подвалах доктора Нии! Пусть тешит свой злой гений. Только сперва придумает запасной план, чтобы не допустить в её замок Санзо и компанию!
…Сказать «да, моя императрица!» было куда проще, чем сделать. Пока что все заслоны на своём пути этот выскочка Тридцать Первый и его пособнички – неправильные ёкаи сметали влёгкую. И, конечно, он один, Укоку Санзо, был сильнее их четверых – но всё же не смог уничтожить. Даже остался без глаза. А в запасе у него уже и не было одураченных существ, которые могли бы задержать сумасшедшую компанию.
Придётся давать бой здесь. И использовать в нём глупого принца и его свиту – в последний раз.
* * *
Яонэ проснулась от знакомого чувства – случилось непоправимое, и повинна в этом она. И запах, витавший в воздухе, она знала даже слишком хорошо. Неужели же сиреневый дым снова пощадил одну её?
Кое-как одевшись, девушка побежала по комнатам. И как тогда, в детстве, застала везде только тишину и трупы. Кроме неё, в живых остался только доктор Нии.
– Видишь, что ты наделала? – он гнусно усмехнулся. – Твоё подсознание решило за тебя: всех погружу в очарованный сон, лишь бы врагу не доставались! Только я-то сильнее и тебя, и их всех, я живучий, как таракан, и я проснулся. Ты обречена убивать тех, кого любишь, и оставаться с теми, кого ненавидишь.
– И для них ничего нельзя сделать? – Яонэ была так потрясена и подавлена, что даже плакать не могла.
– Может быть, и можно. Только они уже никогда не будут прежними. Ни души, ни разума – одна пустая оболочка. Тебе придётся забыть о любовных утехах. Но если ты хочешь, чтобы твой суженый жил – ты можешь этому помочь.
– Я готова на всё, лишь бы вернуть к жизни Когайджи-сама. Если я отдам ему свою душу – он воскреснет по-настоящему?
– Рискнуть можно.
…Яонэ лежала на столе, опутанная проводами, часть из которых связывали её с Когайджи. Лицо у неё совсем почернело от горя и перенапряжения. Она сутки просидела с доктором в лаборатории, помогая ему получить нужный состав. А теперь они приступили к главному…
Нии Джиени внутренне ликовал. Девчонка сделала за него большую часть грязной работы, а теперь по доброй воле отдавала то, чего он никогда не забрал бы ни наукой, ни магией. Самую свою сущность. Теперь все четверо, и императрица заодно, будут сильны и полностью управляемы!
* * *
Замок Хото рисовался на фоне вечернего неба зловещим чёрным силуэтом в клубах сиреневого тумана. Команда Санзо остановила машину довольно далеко, чтобы только видно было замок. А там Хакурю перекинулся в настоящий облик и уселся на плечо к Хаккаю.
Чем ближе они подходили – тем больше их тревожила тишина. Слишком было похоже на то, что им готовят ловушку. И ещё заметно путались мысли, хотелось опуститься на землю и забыться… Но вот как раз этого нельзя было делать ни в коем случае. И четвёрка с дракончиком продолжала идти вперёд.
Тени напали бесшумно и с разных сторон. Теней было пять. И все, кроме одной, знакомые – и в то же время совершенно чужие. Не внимавшие никаким словам, напоминаниям, увещеваниям… И очень, очень сильные.
Битва предстояла страшная и беспощадная. Хаккаю и Гоку ничего не оставалось, как освободить всю свою силу и ярость. Два не помнящих себя демонических вихря врезались в гущу теней, таких же яростных, но вполне управляемых из единого центра. Из-за спин беснующихся товарищей Санзо и Годжо пытались вести свои атаки, прямо скажем, не очень успешные. Да и туман своё дело делал.
– Ищи доктора, – еле выговорил Годжо, съезжая на пол. – И попробуй только не прибить.
– Обойдусь без твоих советов, – Санзо ещё не свалился исключительно из чистого упрямства. И теперь пробирался внутрь замка, ведомый белым дракончиком.
Тем временем Гоку – нет, Сейтен Тайсей – пытался колотить о стенку Когайджи, припоминая, видимо, все их былые битвы. Правда, принца в его нынешнем состоянии особо и не поколотить было. И они сплелись в страшный клубок и катались по земле. А рядом стояла Яонэ и вполне осознанно заламывала руки.
И когда Когайджи в очередной раз подмял демона-мартышку под себя – стало видно, что это самое заламывание оказывает на принца какое-то действие.
– Остановитесь! – беззвучно шепнули её губы. И клубок распался. Когайджи стоял, не нападал – и Сейтен Тайсей тоже отступил.
Яонэ тихо и торжественно поцеловала принца в губы. И взгляд его прояснился.
– Приветствую вас в моём замке, – обратился он к Гоку, Хаккаю и почти потерявшему сознание Годжо.
Видно было, что Докугакуджи и Лилин тоже приходят в себя. Императрицу к этому времени уже успели добить – её-то щадить не было никаких оснований…
Хаккай всё-таки великолепно владел собой. Улыбнувшись вроде бы всем знакомой, но сейчас такой пугающей улыбкой, он нацепил обратно лимитеры:
– Теперь, кажется, можно и так. Если вы стали собой – значит, Санзо выбил у доктора пульт управления. Больше того, он и минус-волны, кажется, остановил – судя по моим ощущениям.
– Знает, куда стрелять, – Годжо поднялся с пола. Пока самодовольный монах не слышал – можно было и похвалить.
Всей толпой они пошли внутрь. Гоку – всё ещё без обруча, но вполне спокойный.
А внутри застигнутый врасплох доктор, лишённый всего своего научного арсенала, отбивался сутрой от Санзо и от целящегося в последний глаз Хакурю. Ещё немного – и абсолютная тьма поглотила бы всё. Но, к счастью, на Нии Джиени навалились всемером…
* * *
– Я был таким глупцом! – сказал Когайджи, когда всё наконец закончилось.
Спорить с ним никто не стал. И он продолжал:
– Мне не надо было позволять Яонэ проявлять стеснительность и уходить от меня ночью. Если бы она проснулась рядом со мной – доктору было бы куда сложнее её обмануть.
– Может, наоборот – легче, Когайджи-сама. Если бы я увидела вас рядом с собой бездыханным – я бы сразу обезумела. И ещё сильнее поверила бы в то, что смерть щадит только меня.
– Это если бы он сумел отравить только меня, притом что мы с тобой были бы в одной комнате. Теперь-то я тебя больше не отпущу – никогда и никуда!
– Я буду счастлива, Когайджи-сама, если это так. А о прошлом что теперь и жалеть… В любом случае я искренне отдала свою душу – и доктор не смог полностью её подчинить.
– Это всё потому, – влез неромантичный Санзо, – что я вовремя разгрохал его установку.
– Да ну тебя, – Годжо повертел пальцем у виска. – Не видишь – любовь у людей… то бишь у ёкаев, но всё равно завидно аж!

Май-июнь 2011, Луговая