Побаска о Змее Горыныче

Во славном тридванадцатом царстве - государстве, за семью морями, за cемью долами был да жил в стародавние - былинные времена, коих и не помнят ужотко многие, Змей Горыныч во селе Горыновка, что неподалеку от града Горынова. Как поживал - проживал, какие хлеба да разносолы едал - про то отдельная побаска. А дожил он до ступени известности в округе немалой.
Парень, бают, он был гвоздь, токмо без шляпки. Ежель по правде сказать, не дюже шибко проворный да поворотливый, одначе уж больно желалось одной из трех голов знаменитостью рассветиться. А ешо прямее глаголить, его-то давным-давнешенько знали в окрестных градах да весях, ан беспредельное желание славы возыметь поболее - коробами бездонными да безмерными - победить он в своем нутре не мог. Помнили о делах его многие (потому как он нет-нет, да напоминал оным об них, не стесняючи). Нет, не понаслышке ведали, а самделишными шишками да желваками разновеликими, которы сыпалися от него направо - налево.
Ведали тако ж изначально все селяне о его трех головах. Знали оне, что две из них были шибко умные, а третья - брылястой, выпердозистой да бздыньконюшенной славою слыла: всякой всячиной непотребной набитой, за что была не единожды побитой и перебитой.  Бывало, в добрых гостеприимствах две головы только квасом да водою ключевою балятся, а третья в тожитное времячко зелья похабного непомерно нахлещится да медовухой сладкой с пивом охмеленным загладит. По утряночке эта третья голова по обычаю среднерусскому любила опохмелку устраивать. А остатние две головы, хотя и преумными числились, ан не понимали того никак - пошто им тоже ничего опосля давешне-вчерашнего думы думать да мысли мыслить не моглось да не желалось. Им - тем двум головам - политес бы какой-никакой разводить, да никак не могут в тему втемяшиться, потому как третья голова похабщину-околесицу несет без угомону да частушки дюже непотребные горланит. Обе - две головы страждою страдали по чем зря от выходок третьей. А та ишо буйностью да азартностью слыла - драки да недоразумения всякия в уму ея каруселились. Про то, яким матом благим она потешалась, и сказывать охотки нету. У всего честного мира уши от того глагольства доселе в трубочку скручены-перекорючены.
Через ту головешку Змей Горыныч держал у себя в другарях Соловея-разбойника, охальника несусветного. С виду неказистый тот был, а как засвищет Соловей-разбойник, сидючи на семи дубах да на девяти суках, по-соловьиному, как зарычит по-звериному, как зашипит по-змеиному, так все травушки-муравы заплетаются, лазоревы цветы осыпаются, леса до долу клонятся, а люди - мертвые лежат. Помня про то, Горыныч наш до него в гости прямоезжими да окольными дорогами заявится во хоромы каменные и первым делом уговор с тем держит:
-  Засвисти-ка ты, Соловеюшка,  да в пол-свисту, зарычи-ка ты да в пол-рыку, зашипи-ка ты да в пол-шипу. Вели явства притаранить, гуслярам закажи песни не горланить по чем зря, а душенькой воспевати, слух ублажаючи. Брагу веселую на стол возверши да по кубкам подели. Отдыху потребно телу нашему, да велиречивые глаголы прислушать.
На то Соловей-разбойник, как есть, с охоткою ему ответствует завсегда:
- Уж ты, гой еси, друже мой - Змеюшко! Да иначе быть и не могет! Буду тебя кормить - закармливать да поить - запаивать, да в придачу дам дары драгоценные и золотой казны по надобью! Все сделаю, как тебе зажелается!
И пойдут они вместе пиры закатывать, ажно пыль столбом вертится без угомону. А зачинщиком тех пиршеств была та сама башкенция - недотепистая да фильтикультяпистая (уж такая фильтикультяпистая была, что ни сфильтикультяпистить, ни перефильтикультяпистить никто ея не мог!). Разъезжались оне далеко за полночь. Все бы ничего, однако ж в тиши ночной той головушке - бедолаге сплошь похотные да заковыристые желаниями сны снилися, от чего самое мужское начало Змея Горыныча покоя не знало.
Мучались умные обе головы страшенно, однако понять одного не могли - пошто же они всегда на поводу у третьей завсегда идут. Думати-то оне думали, а того не ведали, что секрет один бытовал, который скрывали от них – умников.
От нутра считаючи, Горыныч-то о трех главах свет увидел. Мужал, ростя, силы наливался да ума набирался. Проворным сделался да мускулистым таким, что древа вековыя ломал, что соломинки тонкие. Защитой гнезду родному укрепился. Родня не нарадывалась ему, опорою да надежою обзывала ласково.
Да случилось горе великое! Пошел войной на края горынычевы Идалище несусветное. У того Идалища ножищи - что лыжищи, ручищи - что граблищи, голова - что пивной казан, глазищи - что чашищи, а нос на роже - в локоть длиной. Палица-буявица евнонная была мерой не мерена, весом не вешена. Вышел Змей Горыныч в латах да с булавою супротив Идалища на битву смертную во полюшко ровнехонькое с травою нехоженою. Билися оне три дня, три ночи, три часа да тридцать три минуты - земля гулом полнилась. Силушки к исходу стали близиться у обоих, приушмарилися оне жутко. Тут-то возьми да замешкайся Змей в пол-ока, спотыкнулся на камешке гранитном. Супостатный ворог евойный разом спроворился да палицей-буявицей припечатал. Схлопотал тады Змеюшка по всем своим головушкам. Помутилося у него во шести зенках от мозготрясений и рухнул он во траву - мураву стоячую, на сыру земелю, всю сознательность в однораз потерямши.
Не смогла удержаться горынычева родня, взгольцила неимоверно воем-печалью, стеною могутною сгрудилась да пошла за героя свово, казачьей лавой всем гуртом навалилася, в битву устремилися и стар, и млад - горынычи, горыныхи да горынычата: всмятку стоптали Идалище поганое, очистили от ворога землю родную.
Колдася дело ратное сотворилось, окружили родичи Змея Горыныча лежачего да углазили-таки, что две головы–то целые, а третья - что ни на есть серединная - совсем для вечности непригодна. Лекарей да знахарей созвали на совет великий.
- Не, - гуторят те, - лечеба наша зельями со снадобьями ни за что не поможет. Даже ежели ему дыру в костяке, како в скворешне, продырявим, - толков не будя. Дело тута сурьезное! Вот заменить бы ея, немогую, на другую – энто лучшее буде!
А где ж таку отыскать да обрыскать? Призадумалися нелегко, все затылки свои прочесали - нет, никакого ответа не сыскали. Пригорюнилось горынычево племя не на шутку. Ан - на тебе! - нашелся среди всей родни гость приезжий. Слыхом он слыхивал, что в тритридцатом забугрьи бытуют кудесники, которы ведают, что где да что по чем - все достать могут. Послала родня трех самых проворных да сметливых в те края. К вечору спроворились те с ношей нуженной. Расстарались лекаря да знахари и заменили голову болезную на ту саму брылястую. Пришпандорили ее дратвою сученною, снадобьем лекарским смазали, заговоры знахарские утворили да земелюшкой родимой, на отварах травяных замешанной, примазали. Упригожилася головенка та, како своя стала. Попервоначалу тихою была, а потом весь свой норов выказала.
По тогдашним временем нет-нет да сбиралися собратия - горынычи со всей волости на пирах у Горына Семиголовича. Наш-то герой большой любитель был в тех торжествах пребывать. Бывало, пока третья буйная головушка в похмельной дреме пребывала, остальные думалки по-малкивали, поглядая како у всех других Змеев сие получается в полном поддакивающем согласии с громогласным Горыном. Иной раз казалось, что так в добром тихомолвии и домой приспешится опосля пира на весь мир. Ан не тут-то было, едрена шишка! Перед самым концом оного общака дурна башкенция взбодрится, принюхается к гуторе не шаткой да не валкой, проблымается очами полусонными да как запузырит речугу, аж дуги перегнутся да скочевряжутся. Да порой никак не угомонить его никто не может!
А Горын Семиголович не в игруньки играл да не в дуду дудел. Терпел, как мог, однако и терпежу край приходит. И схлопотал наш Горыныч по той балде - головушке. Призадумалася она шибко, никак припонять не мог в запале ему сказанное, все размышляла да рассуждала:
- Что за намек мне намекнул Горын всемогучий: Одна голова хорошо, а две лучше? Да при том еще и на место непочетное указал.
Приметили сие обе - две головы - умницы, подтрунивать стали над незадачливой. Бывалоча, воспрошает она другую:
- Кто пойдет у нас за брагою клинскою?
А та ей и ответствует, кивая на третью:
- Знамо дело, самая говорливая - неутомимая!
Чем дальше, тем больше да чаще оное случаться стало. Совсем захирела бедная головенка, и норов свой не знамо где порастеряла, совсем хворою сделалась: встренишь - ни пошто не узнаешь.
Пригляделись сызнова к ней лекари да знахари обученные, обсмотрели да обнюхали, и совету горынычеву доклад держать стали:
- Негожее дело с ней сотворилось. Один сказ - возвернуть бы надобно в прежние края. Не жилец оная в наших краях.
Пошушукалась нечесть великая да на том и порешила: Быть тому! И водворили ея восвояси, кудесникам тем, забугорным. А тем не то, что радость огромадная, но заново оную приютили. Ну, а то злато-серебро горынычево, дарованное за головенцию тую, до нынешних пор не возвернули. Да никто и в печали от энтого не пребывает доселе.
Про Змея Горыныча сказати надобно: герой-то наш и доныне о двух головах живет да добро наживает, медок попивает, лиха избывает, на девушек – горынушек зенками зыряет. Уж попривыкли вдвоем друг к другу, коли третьей не дано! Да и в округе надсмехаться на ним перестали. А то и гордиться приначали: где такую чуду-юду еще сысщешь, а у нас, дескать, вот оно, гляди - не хочу!
Чужестранцы к им повадились на особь кунсткамеровую любоваться, в книге гиннесовской прописали про виденное. Знатным стал Змей Горыныч. По всему миру знатный. Вот када слава-то на него ниспослалась! От, оно как в жисти энтой быват!
Что ты гуторишь, рот раззявя? Сам скарб мало-мальский согреби в торбу-котомочку да слетай туды, убедися, что враков да обманов в сим нету, другам да подружкам своим поведай про то чудо великое. Пущай все в том знании пребывают!
Во том селе Горыновке частили балы робить. На тех пирах и я был, мед да вино пил, по усам да по бороде текло, в рот не попало, а на душеньке пьяно и сытно стало.
Быль иль небыль - в чем побаска?
Тут намеки всем найдутся.
Не допетрил - чуб чеши,
То-то девки посмеются.
Ежель ты дотелепался
До причин - трепак пляши.
Со смекалкой - красной девкой -
Завсегда во век дружи!
* * * * *