Влюбленные постармагеддона. I - Зигмунд и Анита

ВЛЮБЛЕННЫЕ  ПОСТ-АРМАГЕДДОНА.


I. ЗИГМУНД И АНИТА.

       Голубоватый свет неоновых фонарей поглощался темными запотевшими стенами коридоров и одеждой шедших по ним людей; падал яркими холодными бликами на лица, выплывавшие из полос тени, окрашивая их в цвет окоченевшего трупа. Под голос из динамиков, повторяющий одно и тоже слово, народ высовывался из глубоких ниш в стенах, занавешенных чем попало, собирался в узкие коридоры и по ним стекался в широкий проход со сводчатым потолком, называемый «авеню».
       Четвертый сектор восьмого района направлялся на обед.
       Нестройные колонны медленно выползали из коридоров и сливались в единый поток на «авеню». Процесс контролировался и направлялся полицейскими с электродубинками, стоявшими на каждом «перекрестке».
       Двигаясь не в ногу в колонне таких же горожан, как и он, Зигмунд вроде бы ничем не выделялся среди них. В его одежде был такой же беспорядок, как и у всех, и такая же табличка на груди с именем и четырехзначным номером, как и у всех. Но что-то отличало его. Это замечали многие, но никто не мог сказать конкретно – что. Было нечто в его облике, походке, взгляде, что заставляло женщин смотреть на него с любопытством, мужчин – с неприязнью, а полисменов – с настороженностью. Сержант Лурье, встречавший человеческий поток у столовой и распределявший его по раздачам, думал, что знал, что это такое. Взирать с олимпийским спокойствием, надеждой и вдохновением на завершающую стадию конца света мог лишь человек, знающий, что будет после этого конца. И свято верящий в свое спасение. Но, КАК совершить это спасение, сержант Лурье не знал. О Зигмунде он знал только, что тот ухлестывает, и с некоторыми успехами, за единственной дочкой городского провиантмейстера; и это тоже его интересовало, потому что девочка была немного не от мира сего, и с замужеством ее возникала проблема – далеко не последние лица Города прощупывали этот вопрос, но о результатах предпочитали молчать ввиду сверхсветовых скоростей распространения слухов. Известно было только, что брак этот обещал некоторые перспективы, но путь к нему лежал через более чем серьезную преграду.
       В отделении столовой, закрепленном за его коридором, Зигмунд взял отштампованный под несколько блюд пластиковый поднос, получил свой паек и уселся на самый край длинного стола, установленного в тоннеле из нескольких гильз пусковых шахт баллистических ракет. Именно отсюда когда-то начинался Город, как бомбоубежище. Освещение здесь было такое же, как и в коридорах, и поэтому процесс походил на трапезу живых мертвецов. Лурье потеснил какого-то горожанина и уселся напротив Зигмунда. Минут пять он смотрел, как тот поглощает безвкусный концентрат с таким видом, будто всю жизнь его не докармливали даже этим. Беженец. Здоровье аж из ушей прет. Заправляется, как многотопливный реактор, в который сыпь неважно, что – хошь ураний, хошь плутоний. Лурье смотрел на него в упор, пока не стало ясно, что Зигмунд просто не хочет его замечать, как и всякий порядочный горожанин. Придется навязать свое общество.
       - Тебе не надоело жрать это дерьмо? – спросил он.
       - За одним этим столом двести человек жрут то же самое, - ответил Зигмунд.
       - Только потому, что у них нет возможности выбрать что-нибудь получше.
       - Каждому – свое.
       - Но это – не для тебя. У нас появилось одно вакантное местечко, я могу за тебя похлопотать. Полицейский паек гарантирую. Знаешь, чем он отличается от гражданского? – он достал из кармана маленький шарик, который оказался яблоком. Оно было совсем маленьким, но оно было настоящим. Немногие за этим столом знали, какое оно бывает вкусное, но Зигмунд знал.
       - Спасибо. Предпочитаю оставаться свободным горожанином и жить на халяву, чем за такие мелкие подачки вязать себя дисциплиной, ответственностью и тому подобным. А реальной власти у вас в Городе нет.
       Лурье сделал вид, будто слегка обижен таким ответом на свою почти дружескую расположенность к беженцу.
       - В Городе полно желающих служить в полиции, но таких, как ты, среди них нет. На самом деле у нас много вакансий, особенно после того, как мы добили стаю Титана, - Лурье заметил, как в глазах Зигмунда промелькнули искорки интереса, но тут же и погасли, как будто и не было, - но все эти горожане  с трудом справляются со своим телом, не говоря уже о том, чтобы надеть «термос» и с огнеметом прыгать по развалинам. А ты, видно, парень неслабый. Такие нам и нужны.
       - Это ваши проблемы.
       - Слушай, Зигмунд, у тебя пока еще очень здоровый вид. Я не знаю, что ты двадцать пять лет ел, и чем дышал там, в своем мертвом бункере, но от здешних харчей и воздуха ты через год превратишься  в ходячую тень.
       - Это мои проблемы.
       - Скажу тебе по секрету, не хватает людей даже в эскорте мэрии. У них паек – нашим и не снилось. Туда берут только самых здоровяков, но даже среди наших они не могут набрать комплект. А ты бы…
       - А это – их проблемы. И все это меня не касается. Я хочу дожить те немногие годы, что мне отпущены, так, как душа пожелает, а она отрицает, какую бы то ни было, государственную службу.
       Зигмунд встал, взял поднос и направился в сторону мойки. Лурье тоже встал, вид у него был не то чтобы злой, но очень уж раздосадованно-сердитый. Обижать его до такой степени не стоило, все-таки  он отвечал за четвертый сектор, а Зигмунд в нем жил.
       - Лурье, - обратился к сержанту Зигмунд, склоняясь к его уху, - скажи еще по секрету, стаю Титана, правда, разогнали?
       Такой вопрос польстил самолюбию полисмена – он сам принимал участие в этой славной операции.
       - Правда. Разметали всю и выкинули в пустыню. А его самого и его телохранителей загнали не площадь перед бывшей ратушей и сожгли.
       - Вот это да! Всех наградили?
       - Ага, дождешься от них! Только офицерский состав. Остальным просто выдали разовый поощрительный паек.
       - Ты знаешь, я подумаю над твоим предложением. Может, мне когда-нибудь надоест слоняться по городу без дела.
       - Хорошо, только думай быстрее – пока ты еще больше похож на человека, чем на живой труп.
       Зигмунд кивнул и растворился в потоке людей, двигавшемся теперь в обратном направлении – от столовой через «авеню», по коридорам и комнатам-нишам.
       В самом начале «авеню» от нее отходило несколько коридоров, ведущих к системам жизнеобеспечения и утилизации, коммуникационным пультам, центральной шахте Города. Все они были перекрыты полицейскими. Некоторые люди поднимали к глазам полисменов нагрудные карточки, и те их пропускали. Таких были считанные единицы – городские системы не требовали трудоемкого обслуживания. Зигмунд, как и большинство горожан, не имел определенной работы, и вынужден был следовать к себе домой. Но идти в свой «дом», где, кроме него, жило еще девять человек, включая одну семью, он не собирался. Дойдя до своего коридора, он выпал из поля зрения полисменов и, дождавшись, пока остальные горожане рассосутся по своим нишам, подкрался к люку воздушной шахты, считал код сканером и открыл люк.

       Анита жила в административном районе, в котором находились мэрия, жилые сектора членов Правления Города и офицерского состава полиции. Легально сюда можно было попасть только через верхний ярус центральной шахты, пройдя несколько КПП. Административный район был городом в городе, все его системы были автономны, включая Главный Реактор. Здесь же располагался  и транспортный узел Города. Чтобы изолироваться от горожан, элите требовалось менее секунды – падающие герметичные стальные переборки толщиной в четверть метра изолировали район от шахты, а мэрию – от самого района. В этом секторе находился и единственный выход на поверхность – Городской Шлюз. Был еще один – на случай экстренной эвакуации мэрии при аварии или бунте, но его местонахождение  знали лишь несколько человек, реально управлявших Городом. В это число не входил даже городской полицмейстер, что заставляло его работать не только с администрацией, но и с горожанами.
       Однако, кроме коридоров, предназначенных для движения людей и техники, было множество рабочих ходов – воздушные, вентиляционные ходы, шахты, кабельные и трубопроводные каналы, пожарные и полицейские коридоры, технологические ходы. Все они были сделаны так, чтобы по ним мог передвигаться ремонтный персонал. Все они закрывались люками с кодовыми замками, но у Зигмунда был сканер, позволяющий считывать коды. По коммуникациям, которые были относительно чистыми, можно было проникнуть в любую точку города, даже в мэрию, что он сейчас и делал. Ему очень хотелось повидать Аниту, он не видел ее уже несколько дней, потому что договориться о встрече заранее было невозможно; и он вынужден был всегда искать ее, благо, она редко выходила за пределы мэрии, а мэрия была невелика.
       На этот раз ему пришлось пробираться через старый реакторный отсек, потому что его обычный путь был перекрыт в нескольких местах. О привязанности некоего горожанина к дочке провиантмейстера догадывались многие из городской элиты, и им это было не по вкусу. Они заставляли Эскорт вычислять его возможные пути и наглухо задраивать люка. Но дорогу через старый, давно заглушенный реактор, знали лишь те, кто строил город, а их давно уже не было в живых.
       Наконец сквозь решетку воздуховода он увидел пол ярко освещенной комнаты. Неизвестно, у себя она, или нет. Если нет, он даже не войдет, чтобы случайно не нарваться на ее папашу. Он постучал и тут же увидел ее ноги, подошедшие к решетке. Она присела на корточки и посветила фонариком внутрь шахты.
       - Зигмунд?
       - Я.
       - Спускайся вниз. Я спущусь к тебе.
       Зигмунд спустился по скобяной лестнице на дно шахты. Ее не было минут пять – видимо, переодевалась. Он представил, как это – она снимает перед зеркалом платье, обнажая свое прекрасное тело, которому нет равных ни в этом городе, ни в сотнях других городов, жаль, что только зеркало видит его; она идет к шкафу и достает комбинезон, опять становится перед зеркалом, обнаженная, одевает его; черный комбинезон плотно облегает ее тело, повторяя его очертания подобно второй коже, оттеняя белизну ее маленьких, изящных рук и еще немного детского, но необыкновенно красивого лица с большими серебристо-зелеными глазами, в которые хотелось смотреть бесконечно; она высвободит из-под комбеза волосы, которые упадут на плечи огненным водопадом…
      - Ты там? Я спускаюсь. – Луч фонарика пошарил по стенам шахты и остановился на лестнице.
      Когда она спрыгивала с нижней скобы на пол, Зигмунд подхватил ее, сжал в объятиях и прильнул губами к ее губам. Прижавшись к нему, она обвила руками его шею и повисла на нем. Она была такой миниатюрной и хрупкой, что он совсем не чувствовал ее веса. Не будучи ни великаном, ни атлетом, рядом с ней он ощущал себя гигантом. Он оторвался от ее губ, лишь, когда почувствовал, что она хочет стать на пол.
      - Куда ты пропала?
      - Потом расскажу. Нужно уйти отсюда куда-нибудь. Канцеляры сейчас прочесывают все рабочие ходы.
      - Я знаю, где нас никто не найдет.
      …Они пробирались в самый низ города по коммуникациям – каналам и шахтам, некоторые из которых не использовались уже десятками лет и отсутствовали даже на карте города. Где-то в полный рост, где-то полусогнувшись, а где-то и ползком, пока не оказались в заброшенной лет сто назад мастерской. Анита уселась в одно из кресел, Зигмунд запер дверь на засов. Вернувшись к ней, он сел на пол у ее ног и прижался щекой к ее руке с аккуратно подпиленными и подточенными коготками на тонких пальцах.
       - Рассказывай. Я приходил к тебе каждый день, часами ждал и не мог дождаться.
       Анита молчала. Он поднял голову и увидел, что она, не мигая, смотрит прямо перед собой. Взгляд ее был каким-то отрешенным, и от этого Зигмунд почувствовал смутную тревогу. Он взял ее руки в свои. Она высвободила их и провела пальцами по его ногтям.
       - Я не могу тебе всего говорить. Это тайна моей семьи и немного – моя. И не хочу говорить. Потому что это… отвратительно. У нас с тобой могло быть хоть какое-то будущее, пусть даже вот такое, в потайных ходах, но теперь его нет у меня. Я не хочу тебе говорить, что это, ты не можешь знать такого, такие данные засекречены, и лучше тебе не знать… Мне нужно ехать в Центр, там это могут исправить, но нужно много времени… Через неделю отец едет туда за провиантом и берет меня с собой.
       От ее последних слов Зигмунд вздрогнул. Он стоял перед ней на коленях и целовал ее пальцы, маленькие коготки… В какой-то момент в голове промелькнула паническая мысль, что он больше никогда ее не увидит, но тут же ее сменила другая – как не допустить этого.
       Они посмотрели в глаза друг другу. Аните показалось, что его взгляд не изменился – в нем было то же, что и раньше – какое-то неведомое окружающим знание, затаенное откровение, которое невозможно открыть; и боль, порожденная этой невозможностью. Она не знала, как хочется сейчас ему открыться ей, рассказать о себе любимой девушке, которая совсем не знает, что встречается совершенно не с тем человеком, которого видит перед собой. Ему уже надоело носить это в себе, и сейчас, кажется, наставал подходящий момент… Но дверцы в глубине души, готовые было выпустить наружу потаенное, вдруг закрылись, повинуясь многолетнему вживленному рефлексу. Стыдясь своей двуличности, он опустил голову на ее колени.
       - Я люблю тебя. Где бы ты ни была. Я буду ждать. Если бы я мог поехать с тобой…
       Стандартные фразы... Он знал, что она такая, с самого начала, с момента знакомства в одном из кабельных каналов в заброшенных подземельях, где она сталкерствовала, так же, как и он – от скуки и для собственного удовольствия.  Он позволил себе полюбить ее, только потому, что покончил с прошлым. Она никогда не заговаривала с ним о мутациях, и он понял, что она ничего об этом не знает, как не знает и о себе самой. Но сейчас настал требуемый возраст – шестнадцать лет, они не могли больше скрывать, потому что ребром вставали чисто физиологические проблемы будущей жизни. Наверное,  она была на специальном обследовании, которое давало слабую надежду ее отцу, тоже знавшему все с самого начала; диагноз подтвердился – и они рассказали ей. Может, не все, может, в совсем другом виде, и она еще не знает самого страшного для человека, особенно из элиты – наиболее охраняемой от внешних воздействий части общества – что она мутантка первой степени… Коготки, отливавшие перламутровым блеском, были единственным – внешним – признаком этой генной мутации… Про остальные степени мутации  Зигмунд не хотел вспоминать, он должен был узнать, что именно сказали ей, потому что кое-что он тоже мог сказать, но, чтобы вызвать ее на такое откровение, он должен что-то рассказать о себе такое, о чем она не подозревала раньше, он должен… открыться.
       - Анита,.. пожалуйста,.. расскажи мне, что с тобой случилось.
       - Не могу. И не хочу. Это касается только меня.  Я не знаю, что меня ждет в будущем, но от этого я никуда не денусь. Помочь мне могут только в Центре, но на это может уйти не один год.
       Внезапно в хороводе мыслей, бродивших в этот момент близости в голове Зигмунда, промелькнула одна почти конкретная – в Центре не могли остановить или преобразовать мутацию, могли только заблокировать мутировавший ген, но в статистике подобных операций не было и десятка сходных результатов. Значит, в Центре над ней поставят очередной эксперимент.
       - Анита, я тебя очень прошу, не надо ехать в Центр. Там тебе не помогут.
       - Тогда я на всю жизнь останусь такой.
       - Какой? В этом мире нет никого прекрасней тебя… Ты умная красивая девушка, у тебя влиятельный отец, и ты очень молода.  У тебя есть любое будущее, которое ты захочешь выбрать…
       - Нет…
       - Почему? – он попытался изобразить искреннее непонимание.
       - Я… Мне сказали… Я никогда… не стану… полноценной женщиной… Я… не могу… иметь  детей…
       На ее глазах появились слезы. Зигмунд сел на подлокотник кресла и провел рукой по бронзовым локонам.
       - У тебя будет все хорошо. От этого можно избавиться не только в Центре – я знаю, где. Только не уезжай с отцом. Еще ни один, кто уехал в Центр с этой проблемой, не вернулся оттуда.
       - Откуда ты знаешь? Это закрытые данные!
       - Я знаю многое. Больше, чем любой горожанин, и даже больше, чем сам мэр. Поэтому я могу передвигаться по городу в любую его точку.
       - Ты что, из Тайной Канцелярии?
       - Нет. В данный момент я – обычный горожанин, но я знаю очень многое. Можно сказать, что меня научили гораздо большему, чем мне понадобилось в жизни. Поэтому я здесь. И я не уйду отсюда, пока чувствую, что нужен тебе.
       - Зачем тебе это? Меня нельзя любить, у меня нет будущего.
       - Я сделаю его для тебя.
       - И что потребуешь взамен? Мою душу?
       - Ничего. Я сделаю это для тебя, потому что я люблю тебя.
       Анита встала из кресла и прошлась по мастерской.
       - Знаешь, я и сама не уверена, что мне помогут в Центре. Но это единственная надежда. Я догадываюсь, что мне сказали не все, они думали, что я в таких вещах ничего не понимаю… но я просто не хотела верить. Если у тебя есть доступ к таким секретам, ты ответишь мне честно?
       Зигмунд кивнул. Пора открываться. Она уже почти взрослая женщина и должна сама определиться в этой жизни. Ну а он приложит все силы, чтобы помочь ей – некоторое подобие такое возможности у него есть.
       - Существует три степени мутации, а не одна, как говорят всем, правда?
       - Четыре. Нулевая степень была обнаружена недавно – она не имеет внешних признаков и обнаруживается только на генном уровне.
       - У меня первая степень?
       - Да.
       - Она необратима?
       - Мутацию нельзя повернуть назад, ее можно только остановить. Степень мутации неизменна в течение жизни мутанта и нарастает только со следующим поколением. Этот процесс можно остановить, если заблокировать мутировавший ген непосредственно перед зачатием, и разблокировать после родов. В этом случае ребенок наследует степень мутации матери.
       Его уверенный голос, будто вещавший непреложную истину, заставил ее взглянуть в его глаза, и она удивилась произошедшей в них  перемене – никакого заглушенного равнодушием отчаяния, никакой боли нереализованного знания – перед ней сидел уверенный в себе человек, несомненно, явно имевший  дело  с мутантами, до того, как попал в этот Город... Странно, а ведь за все время их знакомства она так и не узнала, чем он занимался раньше… Но если он так уверенно говорит о вещах, о которых не принято говорить вслух, наверняка он имел дело с мутантами, и может быть и не первой степени…
       - Скажи, мутант – это человек? – спросила она.
       Его взгляд сразу потух.
       - Не знаю. Если б знал, меня бы здесь не было. Я неплохо жил, когда не сомневался, но, раз усомнившись, оказался здесь. И никем. Единственное, что я знаю – ты больше человек, чем все те, кто себя так называет.
       - А ты кто?
       - Я? Я – это я. Зигмунд, который готов отдать тебе всю жизнь, и хочет надеяться, что она тебе будет нужна.
       - Я имею в виду, кто ты такой? Откуда ты здесь появился, такой грамотный? Сомневаюсь, чтоб ты всю жизнь жил в таком же умирающем городе.
       - Я уже почти никто. Огарок собственного тщеславия и дури. Я отказался от своего прошлого и не хочу его ни признавать, ни вспоминать. Считай, что я расплав, из которого ты можешь отлить любую форму, какую захочешь.

       Он так  и не решился рассказать ей о себе все. Это было слишком отвратительно и… чуждо его теперешнему состоянию… Он спалил огнеметом сотни мутантов, не взирая на их степени, и полюбил мутантку, в душе которой было больше человеческого, чем у тех людей, которым он когда-то служил.
       - Ты был каким-то жутким, когда говорил о мутациях. Такой, как сейчас, ты мне нравишься больше.
       Анита соскользнула с кресла и оказалась верхом на его приподнятом колене. Она обвила его шею руками и прошептала на ухо:
       - Знаешь, что было тяжелее всего? Знать, что не хватит смелости покончить с собой, если в Центре меня не смогут вылечить.
       - Никогда, НИКОГДА не делай этого, поняла? Пока ты жива, у тебя есть жизнь, которую ты худо-бедно, но направишь в нужное русло, а ТАМ – там нет ничего. И эта грань переходится один раз.
       Она обняла его крепче.
       - Я хочу прогуляться по Поверхности. Я там не была уже с полгода. Когда отец учил меня водить вездеход. Ты сводишь меня? Только не говори, что не знаешь потайных выходов из Города.
       - Потом. Завтра. Нужно будет раздобыть два «термоса».

       Они бродили по Поверхности, по Верхнему, или Древнему Городу, давно превратившемуся в развалины. В свое время с десяток боеголовок ракеты, запущенной неведомо откуда, упали поодаль от него, в полевой район дивизии  таких  же ракет, и в Городе снесло только верхушки зданий, хотя кое-где «эффект домино» получился впечатляющий. Нижние этажи, начиная с третьего-пятого, разваливались естественным путем, и сейчас Древний Город был похож на гигантские борозды – из бетонных блоков и щебенки, ощетинившиеся сверкающими иглами арматуры; постепенно превращающиеся под воздействием суточных перепадов температуры, давления, едких дождей, утренних и вечерних бурь в песчаные барханы.
       Они бродили по бывшим улицам, перебирались через холмы бетонного крошева, заходили в развалины, если перекрытия в них внушали доверие. В Древнем Городе было несколько музеев и библиотек, но ничего, что могло гореть, в них не сохранилось. Статуи тоже не выжили – из памятников остались только абстрактные монументы, и те со временем превращались в барханы.
       Со стороны невозможно было определить, кто из них кто, если не приглядываться к походке. Терморадиоизолирущие скафандры (в просторечии – «термосы») были бесформенными и безразмерными, хотя некоторая подгонка по телу в них имелась. Просто так горожанам они не выдавались, но тот, кто знал все потайные ходы, мог запросто позаимствовать пару штук на некоторое время. Официальные вылазки на Поверхность производились крайне редко.
       Он помогал ей взбираться по завалам, она прыгала в его объятия, когда они спускались. Ни физический, ни даже зрительный контакт в «термосах» был невозможен, и, когда он ловил ее под очередным выступом, совершенство ее тела он ощущал скорее воображением. Они лежали в обнимку на кучах песка лицом к лицу, но не могли даже видеть глаз друг друга за узкими черными визорами шлемов, которые были объективами видеоприборов – мутный воздух нижних слоев атмосферы, лишенный озоновой «брони», ослеплял незащищенные глаза в течение нескольких часов, а марево испарений и раскаленного воздуха снижало видимость и искажало перспективу. Они могли только слышать голоса друг друга в шлемофонах, будто находились на разных концах Света. Но эта мнимая отдаленность заставляла их лишь крепче прижиматься друг к другу, сплетая тела, насколько это было возможно в скафандрах, сковывающих каждое движение. Здесь, в бывшем центре Древнего Города, на одном из самых высоких холмов из темно-коричневого песка и щебня, они были совершенно одни, и ничье внезапное появление не могло им помешать – на Поверхности на сотни километров вокруг не было ни одной живой души. Если б не чисто физиологические потребности, можно было бы остаться здесь на несколько дней… или навсегда, потому что было у Зигмунда среди этого хаоса одно место, где их никогда  не достал бы ни отравленный воздух, ни радиация, ни причуды погоды…
       День близился к закату. Они лежали на склоне холма, сплетя ноги, и любовались зрелищем, которое было одинаково на всем материковом пространстве Земли. Аните виделось такое в первый раз.
       Солнце – мутный светло-желтый диск – садилось, как и сотни лет назад, на западе, а с востока уже чувствовалось дыхание замороженной темной половины Земли – предвестие вечерней бури. Оттуда  – с востока - на Поверхность медленно наползало покрывало из низких ярко-оранжевых тяжеловесных туч, маслянисто клубящихся снизу и расплывающихся высоко в атмосфере. Солнце медленно отступало, и тучи плотным сводом, от северо-северо-востока до юго-юго-востока, как пасть гигантского червя, зубастая тысячами молний, заглатывали Землю по всему видимому пространству. За свою богатую впечатлениями недолгую жизнь Зигмунд видел сотни таких закатов, но всякий раз, когда он наблюдал это явление, оно завораживало его – отчасти потому, что он знал, что последует за этим.
       Солнце садилось, и тени всего наземного тянулись к этой пасти, чтобы сгинуть в ней спустя каких-то полчаса; этот замедленный суицидальный порыв почему-то всегда напоминал Зигмунду о той склонности к самоуничтожению, что была заложена в прошлой человеческой цивилизации. Он пристально смотрел, как верхняя губа монстра, именуемого Бурей, не спеша подбиралась к зениту, поглощая тени развалин вместе с небом и землей. В глубине пасти, такой же маслянисто-бугорчатой, царила тьма, мерцающая непрерывными вспышками молний. И в озарении этого мерцания, у самой земли, катился темно-коричневый бурун, медленно, но верно превращавшийся в гигантский вал, вбиравший в себя узкую полосу пространства от Поверхности до туч.
       Неожиданно Зигмунд скорее ощутил, чем заметил, какое-то движение возле расположенных  поодаль хорошо сохранившихся развалин. Вживленный многолетними тренировками рефлекс сработал мгновенно. Он захватил ногами ноги Аниты и резким кувырком отправил оба их тела за гребень бархана. Он даже не услышал вскрика Аниты в наушниках.
       Чтобы не скатиться вниз, Зигмунд распластался на щебенке, продолжая удерживать Аниту ногами. Когда щебень вокруг них перестал осыпаться, он осторожно пополз к вершине. Не высовываясь из-за гребня, он нажал кнопку на боковине шлема. Из макушки поднялась телекамера, в окуляре шлемдисплея сменилось изображение. Камера едва приподнималась над гребнем, он лежал спиной к закату, и, что бы с другого склона ни двигалось, оно его видеть не могло. Зато перед ним, как на ладони, была ровная местность, хоть и затененная, но достаточно хорошо просматриваемая. Чуть приподняв голову внутри шлема, он перевел камеру на горизонт. Тучи приближались, бурун уже превратился в песчаное цунами, местами щетинившееся кусками крупной железобетонной конструкции. Времени оставалось в обрез, но путь к ближайшему входу в город лежал именно через то место, за которым он сейчас наблюдал. Конечно, были и другие входы, но вбитые еще в ранней боевой юности инструкции запрещали даже высовываться из укрытия, если имеет место какое-либо неопознанное движение воздуха, плотных масс, или теней. Он повернул голову вправо, камера отследила его движение. Анита уже лежала рядом с ним, ее камера тоже была поднята. Зигмунд перевел камеру на развалины. И увидел. Из-за выщербленной стены высунулось нечто, напоминавшее давно не бритую и не стриженную взлохмаченную голову, а вслед за ней показалось и все существо.
       От человека  в нем было только вертикальное положение тела и наличие четырех соответствующих конечностей. Ноги его были подогнуты, руки спускались до колен. Все его тело от макушки до когтей на пальцах ног было покрыто короткой густой курчавой шерстью, под которой угадывались острые края крупных толстых роговых пластин, заменявших ему кожу. Шерсть на пластинах дыбилась безобразными клочьями, служа надежной теплоизоляцией и пылеуловителем. Глаз существа не было видно – они были скрыты под защитными мембранами, но Зигмунд не сомневался, что оно смотрит  в их сторону.
       В шлемофоне раздался тихий голос Аниты.
       - Что это?
       - Мутант третьей степени.
       - Это значит… и я буду… мой внук будет таким же?
       Зигмунд промолчал. Вечерняя буря подбиралась, времени на сентенции не было, надо было тихо уходить. Зрение у мутантов было плохое, а вот человеческое биополе они пеленговали безошибочно, особенно во время разговора, когда его частота интенсивно меняется в соответствии с интонациями. Но какое-то предчувствие удерживало его на месте. И оно не обмануло.
       Мутант огляделся и вышел  на свободное пространство. Он был тощим даже для мутанта, но вступать с ним в рукопашную схватку Зигмунд не решился бы – уже со второй степени у них перестраивалась структура мышц, становясь подобной структуре ископаемых насекомых. В третьей степени эти изменения закреплялись. Кроме того, огромные, до пятнадцати сантиметров, когти на пальцах легко рвали металлизированную ткань гражданских «термосов».
       Вслед за тощим мутантом из-за развалин появилось еще несколько особей покрепче телосложением, также озиравшихся по сторонам. За ними двигались совсем уже крепыши, они несли уродливые носилки из арматурных прутьев, а на носилках…
       Чудовище, сидевшее на носилках, было самым устрашающим и уродливым их всех. В вертикальном положении оно должно было быть не менее двух с лишним метров ростом и около метра в плечах. У него была огромная голова – даже можно было различить глазные впадины. Это был вожак стаи,  и Зигмунд его узнал – это был Титан. Неуловимый, непобедимый и опять живой. В первый раз за последние полгода он пожалел, что у него нет базуки с напалмовым патроном.
       Сидевший на носилках неподвижно, Титан вдруг повернул голову в их сторону, и процессия остановилась.
      «Он нас увидел!» - раздался крик в шлемофоне. Зигмунд попытался схватить Аниту за руку, но она уже кубарем скатывалась по склону бархана. Он проследил камерой ее путь – она скатилась к подножию холма и осталась там. Нужно было идти к ней, но нельзя было упускать из виду вожака. Зигмунд посмотрел в сторону мутантов. Процессия медленно удалялась, замыкаемая озирающимися разведчиками.
       Ну и слава Богу. Обошлось. Наверняка, они их не заметили – иначе попытались бы поймать – чтобы не убивать кого-то их своих на УЖИН. Зигмунд спустился  и подошел к Аните, лежавшей на щебенке лицом вниз. В его наушниках не раздавалось ни звука.  Он потормошил ее и услышал короткие всхлипывания.
       - Пойдем. Скоро начнется буря. Нужно поскорее спрятаться в городе.
       Она не шевелилась. Он понимал, что это – шок от увиденного и осознанного, но утешать ее было некогда. Поставив ее на ноги, он взял ее за руку и потащил за собой. Ближайшим входом была старая кабельная шахта в полузасыпанном подвале бывшей подстанции. Зигмунд старался бежать, но Анита передвигала ноги, только чтобы не волочиться по земле. Несколько раз она падала, он поднимал ее и снова тянул к спасительному подвалу.  Сквозь ее всхлипывания прорывались бессвязные слова – что-то вроде того, чтобы оставить ее здесь, но Зигмунд не слушал. Ветер уже срывал верхушки барханов, солнце почти исчезло, между  развалинами пролегли пространства мрака.
       Наконец они добрались до подвала, в который выходил заброшенный кабельный канал из Города. Спуститься в него можно было только по одному. Зигмунд подвел Аниту к самой шахте, но она вдруг опустилась на пол и уткнула голову в колени.
       - Анита, любовь моя, пойдем! Пойдем домой. Нельзя здесь оставаться, этот подвал может завалить в любую минуту. Пойдем, пойдем. Спускайся в шахту. Нужно поскорее добраться до твоей комнаты, тебя наверняка уже ищут. Если твой отец поднимет на ноги всю полицию, за мной установят слежку, и мы уже больше не увидимся.
       - Спускайся сам. Я хочу побыть здесь одна.
       - Нет уж. Или мы спустимся вместе, или оба сдохнем здесь.
       - Иди. Тебе не нужно умирать. Ты человек. Интересно, если я сниму «термос», я смогу, так же, как они… жить наверху?
       - Ты умрешь в судорогах через пять минут. Здесь нет кислорода, кругом радиация, через три часа Поверхность обледенеет, и этот лед будет состоять не из воды, а из тяжелых газов, которые выпадут дождями  и росой после бури.
       - Но я же тоже мутантка…
       - Ты не мутантка, ты человек. И останешься им до смерти. У тебя всего лишь один мутировавший ген, и я знаю, где его смогут преобразить.
       - Зачем? Я не хочу. Мутанты живут наверху, они хозяева Поверхности, хозяева Земли, новая раса, а мы – жалкие вымирающие остатки прошлого, Человечества, которое оказалось великаном на глиняных ногах с манией самоубийства. У них впереди целый Мир, который я сегодня видела, они свободны, а мы заперты в подземных бункерах и не можем носу высунуть туда, где когда-то считали себя хозяевами и творцами.
       - Ты не сможешь жить на Поверхности. Ты человек. Если ничего не предпринять, наверху сможет жить твой внук, но он не будет знать тебя, потому что у мутантов нет семей – только стаи. Он будет дышать десятком различных окислителей, которые есть в воздухе, но на Поверхности нечего есть, и, когда они долго терпят неудачи в набегах на города, они начинают есть друг друга – начиная с самых слабых, достигших совершеннолетия. А совершеннолетия они достигают в двенадцать лет, а всего живут – около двадцати; их женщины беременеют каждый год и приносят по восемь-десять детенышей за раз, из которых треть умирает в первый же год… Тебе мало? Я могу продолжить…
       В прибор ночного видения было плохо видно – одни лишь контуры, но Зигмунд заметил, что Анита порывается снять шлем.
       - Ты что, с ума сошла? – он схватил ее за руки. – Я сейчас просто скину тебя в шахту и все – сломаешь пару костей, но останешься жива.
       - А может, у меня получится так дышать? Ты когда-нибудь пробовал?
- Пробовал. Ничего хорошего. И в драном «термосе» ползал по поверхности с полчаса – чудом не сдох. Но к этому я готовился… много лет. Так что лучше и не пытайся. Пошли в город.
       - Я пойду, если ты поклянешься исполнить одну просьбу.
       - Какую?
       - Сначала поклянись, что исполнишь.
       - Еще чего!
       - Я не сдвинусь с места.
       Зигмунд вмиг скрутил ее, подтащил к шахте и свесил головой вниз.
       - Говори, что тебе взбрело в голову, или я спущу тебя вниз головой. Я подумаю, будет ли в моих силах это исполнить.
       - Отвези меня в этот свой Центр, и пусть мне сделают третью степень мутации…
       - Ох, сумасшедшая ты моя, зачем тебе это надо!!! Хочешь жить на Поверхности? Хорошо, я устрою тебе экскурсию – не сегодняшний походик, а настоящее путешествие, годика на полтора, только ты сама уже через неделю запросишься обратно в Город и будешь мечтать о пластиковых стенах и синюшных неонках. Хочешь посмотреть на Верхний Мир – я дам тебе такую возможность, только не сейчас, а чуть попозже.
       - Когда?
       - Скоро. Мы уедем отсюда в другой Центр, где твою мутацию сделают неопасной для последующих поколений, а потом мы будем путешествовать по Поверхности, сколько захотим, - Зигмунд сам не очень верил в подобную возможность, но ему хотелось верить, и надо было успокоить Аниту. Хотя… Ради нее он был готов изменить самому себе и совершить то, ради чего он оказался в этом Городе.
       - Мне придется рассказать обо всем отцу. Я не знаю, отпустит ли он меня с тобой.
       - А сама ты не можешь уехать?
       - А что будет с ним, когда я исчезну? И с нами? Будет погоня, нас поймают, тебя сошлют на урановые рудники, я никогда больше тебя не увижу! Давай расскажем ему обо всем вместе, расскажи ему о себе все, о своем Центре… Если ты сможешь убедить его, он отпустит меня. Он уже несколько лет ищет мне жениха, который бы смог устроить операцию в Центре, потому что его связей не хватает, чтобы получить место в нормальной клинике, а не в экспериментальной или подпольной. И ни у кого в Городе нет такой возможности.
       - А ты вышла бы за меня?
       - Не знаю… Я не знаю, зачем вообще это надо, если мы и так можем быть вместе. Я хочу быть с тобой всегда, хочу увидеть этот Мир, от которого я была изолирована шестнадцать лет в элитном секторе, но я не хочу расставаться насовсем с отцом и близкими людьми, среди которых я выросла.
       Сверху донесся приглушенный рев.
       - Я расскажу о тебе отцу. Потом вас познакомлю. Если я верю тебе, то и он поверит. Расскажи ему больше, чем мне. Расскажи ему, кто ты на самом деле. Если я чего-то не понимаю, он поймет.
       - Тогда пойдем сейчас в город, пока нас здесь не завалило.
       Вскоре они были возле ее комнаты. Анита встала на нижнюю ступеньку лестницы и обняла Зигмунда.
       - Когда ты придешь теперь?
       - Послезавтра. Мне надо подготовиться к встрече с твоим отцом. Я покажу ему такое, что у него не останется сомнений в моих возможностях.
       - До послезавтра. – Анита поднималась к себе, он поднимался следом.
       - Я люблю тебя, - эти слова он проговорил уже сквозь решетку воздуховода.