Влюбленные постармагеддона. III - Песни самума

III.Песни самума.

          Новость, бывшая подтверждением тайных предположений и помыслов, поразила Збигнева, как удар молнии. Выходя из телецентра, он старательно спутывал мысли, чтоб ни Титан, ни другие мутанты не заметили той комбинации, которая автоматически сложилась в его голове. Он запрыгнул в вездеход и дал команду на прежний курс. Лишь оказавшись за последними руинами Города, он смог позволить себе представить все подетально и продумать до мелочей.

          Начальник городского отделения Тайной Канцелярии смотрел на молодого человека лет двадцати пяти в одежде простого горожанина и вспоминал установку, передававшуюся еще лет двадцать назад всеми радиоузлами планеты: «ООН, Палата Представителей Городов и Служба Безопасности Земли просят население планеты оказывать посильную помощь в поимке и разоблачении членов организации, именуемой себя «Железные люди будущего», или «айроны». Основные приметы: совершенно здоровый вид, не соответствующий жизни в подземных городах; более развитые физические возможности, чем у обычных горожан, отсутствие каких-либо признаков мутации и обычного набора болезней. При внедрении в Города предпочитают вести незаметный образ жизни среди горожан, занятых обслуживанием коммуникаций. По поверхности передвигаются на броневиках, не соответствующих ни одному состоящему на вооружении ВС ООН типу, носят термоскафандры серебристого цвета со знаками различия и узким зеленым визором на шлеме. Население просят быть осторожными и не предпринимать самостоятельных попыток по задержке айронов, так как все они в совершенстве владеют рукопашным боем и вооружены». Тогда, казалось, айроны были почти разгромлены, и их «дело» передали в руки полиции и тайных канцелярий. Но, оказывается, они существуют до сих пор и по-прежнему процветают, засылая своих агентов в Города.
          - Что вы все молчите? Вас давно уже разоблачили. «Дело «айронов» уже почти не имеет хода, чрезмерно суровое наказание вам уже не грозит, - слова канцеляра летели в сторону Зигмунда, как в пустоту, - где вы спрятали броневик? Зачем вы прибыли в Город? Узнать процент распространения мутации? Это не тайна. Многое из того, из-за чего мы с вами воевали, перешло в иную фазу, и вам незачем запираться. Ваша организация изжила себя идеологически, и это и было причиной постепенного прекращения войны…
          Зигмунд посмотрел на него так, что он осекся.
          - Вы можете молчать, сколько угодно, но, чем дольше вы молчите, тем дольше вы будете находиться в гермокамере. У нас впереди много времени, и, в конечном итоге, никому не нужно ни ваше имя, ни род ваших занятий. Этот Город сам по себе – хорошая тюрьма, как и все другие Города; в нашей реальности тюрьма и есть жизнь, а вот свобода – там, наверху – это смерть. И, когда нам надоест кормить тунеядца – мы отправим вас на Поверхность, и там, если вы не успеете сгореть, обморозиться, отравиться или облучиться, вы очень тесно познакомитесь со столь ненавидимой вами частью человечества. И даже будете иметь возможность изучить ее представителей изнутри – через пищевод, желудок и так далее.
          - Я согласен.
          Начальник Тайной Канцелярии посмотрел на него с выражением притворной жалости на лице – как смотрят на сумасшедших, чтобы вызвать их расположение.
          - Вам так надоело жить?
          - По Закону о высылке из Городов граждан, не совершавших тяжких преступлений, но чье присутствие в городе нежелательно, вы обязаны выдать мне «термос», огнемет и сухпаек на три дня. Мне хватит.
          - Странно… Вообще-то законопослушные граждане предпочитают рудники. Там живут дольше. Ты себя выдал. Для гражданского нет ничего СТРАШНЕЕ Поверхности. И Я буду решать, чем тебя снабдить. Пойдешь в одном термосе. И то, если кое-что расскажешь. А то выпихну в одной рубашке.
          Зигмунд молчал.
          - Сколько вас еще осталось? Где ваша ближайшая база? Где твой броневик? – короткий шквал слов резко оборвался, и в кабинете повисла тишина.
          - Даю тебе еще неделю. Расколешься через неделю – получишь все. Потом дам трое суток – после них останешься только с «термосом» и огнеметом. Потом будет один день – и один «термос». А если нет – выкину голяком. Дежурный! Увести в камеру!

          …Аните снился страшный сон. Весь Город, все тоннели, шахты и коммуникации были охвачены огнем и заполнены дымом. Но горели не стены и перекрытия, которые были негорючими сами по себе – огонь разносили какие-то странные люди в невиданных «термосах» с незнакомыми знаками различия… Горожане метались по коридорам, как потоки песка в развалинах во время пыльной бури, а она как будто проплывала мимо всего этого – через ниши-комнаты, сквозь стены и перекрытия, охватывая взглядом сразу несколько ярусов и секторов. Иногда она как будто материализовалась среди этого хаоса, но не чувствовала ни ожогов, ни удушья… Кажется, она кого-то искала, но кого – она должна была понять,  лишь увидев ЕГО. Людей в странных «термосах» было немного, они почти терялись в толпе, и, когда человеческие потоки грозились сбить их с ног, они сжимали рукоятки на своих трубах, из них вылетало пламя и, попадая на стены и потолок, продолжало гореть, заполняя коридор едким удушливым дымом. Тут же включались системы пожаротушения, и пламя забрызгивалось пеной или засыпалось порошком, быстро черневшими от сажи и копоти. Она вдруг вспомнила, что эти люди – «айроны», а то, что они делали, называлось «Ревизией». Они убивали всех, у кого имелись ярко выраженные признаки мутации, остальных хватали и приставляли к телу что-то вроде пистолета – экспресс-анализатор степени мутации. Тех, у кого мутаций не было совсем, они отправляли наверх, где ожидало множество транспортных броневиков, и вездеходов, включая захваченные в Городе. И тот, кого она должна была найти в этом аду, был среди «айронов». Она приближалась к каждому из них, но все они делали свое дело, не замечая ее и проходя порой сквозь нее… Наконец, как ей показалось, она нашла ТОГО. Он только что сжег нескольких человек, пробрался в нишу, тыкая в каждого из ее испуганных обитателей своим анализатором. Потом он начал их связывать в цепочку   тонким прочным шнуром. В этот момент она «материализовалась» и вошла в нишу. «Айрон» обернулся, и сквозь узкую зеленую прорезь забрала она увидела глаза… Глаза Зигмунда!.. Он бросил своих пленников, подошел к ней и попытался взять ее за руки. Вскрикнув, она резко вырвалась – его перчатки оказались неожиданно раскаленными. В это же мгновение дым, рваными клочьями заполнявший пространство ниши, забрался в ее легкие и когтями вцепился в нее изнутри. Грудь парализовало, изображение перед глазами стало меркнуть. Зигмунд выкрикивал какое-то слово, кажется, ее имя… Но ее голова уже была готова взорваться от удушья, она медленно проваливалась в пустоту…
          …Прямо на кровать. Анита открыла глаза. Перед ними был гладкий потолок, окрашенный в тускло-лиловый цвет лампочками дежурного освещения, встроенными по его периметру. В комнате было жарко и душно, и на секунду ей показалось, что пожар и «айроны» - это реальность, но тут она вспомнила, что в реальности тут же была объявлена всеобщая тревога, и элитный сектор муниципалки уже б эвакуировали… Это всего лишь сон… Странный, страшный, но только сон. Но почему там был Зигмунд?.. Он же не может быть убийцей, он же добрый… Она вспомнила, что он тогда рассказал ей о себе по дороге домой, когда они виделись в последний раз... о тех нескольких Центрах Выживания, что есть далеко на юге… Которые в войне между «айронами» и мутантами, между ООН и «айронами», держали вооруженный нейтралитет, не допуская ни тех, ни других, ни третьих  к своим ресурсам. Он сам был из службы безопасности одного из таких Центров, в его ведение входила охрана одного отдаленного бункера, который был пограничным форпостом, сдерживающим стаи кочевых мутантов… Он воевал с ними, но это же совсем другое – когда Кочевники нападают, их можно только убивать… Но если стая приходит в развалины Города и мирно расселяется по ним, их стараются направить в спецрезервации. И этим ему тоже приходилось заниматься… Поэтому он так много и знает о мутациях и о том, как с ними бороться… Но почему он намекал раньше, что мог бы и не быть здесь, если б не нечто такое… что у него в прошлом… Он говорил, что приехал сюда с ооновским патрулем, который прочесывал дальние территории и наткнулся на их полумертвый после очередного нашествия кочевников бункер. Разве может в этой ситуации быть какой-то выбор? Или он не должен был сдавать свой «пост», а, сохранив жизни десятку выживших из двух сотен гражданского населения, он стал для своих предателем? Может быть, поэтому…
          Анита и сама не замечала, как проваливается в сон, а мысли о Зигмунде постепенно вытеснялись продолжениями кошмарных видений…
          …Зигмунд был в застенках канцеляров, а «айроны» уже почти покончили с Городом… Канцеляры сбежали, бросив жителей на произвол судьбы, но тут в Город вторглась Сила, которая остановила «айронов». Они проникали внутрь через коммуникации – уродливые, мохнатые, неуклюжие и вместе с тем подвижные и ловкие. Их было очень много – гораздо больше, чем «айронов», и они нападали сразу по пяти-шести на каждого. Огромными острыми когтями они рвали «термосы», добираясь до живого тела, и тут же начинали его грызть. Это было отвратительно, но она не чувствовала ни отвращения, ни страха, ни ненависти к ним – может быть потому, что они не трогали горожан… Однако, часто «айрон» успевал окружить себя стеной огня и поджечь мутантов, и тогда они бросались врассыпную, катаясь по полу в грязной пене… Анита снова «вознеслась» над Городом и увидела, что от головы каждого мутанта исходит тонкий, едва заметный лучик. Лучики тянулись далеко и сходились в бывшем телецентре, сливаясь в ослепительный ореол, внутри которого сидел на камне… человек. Но это был не человек – это был Вожак… Он повернул голову в ее сторону и она ясно разглядела его – он был огромного, больше двух метров, роста, рельефные бугры мышц темно-бронзовым панцирем покрывали его торс. Он был совершенно обнаженным и был похож на древнего бога из учебника истории… Она стала медленно опускаться в Город, прямо сквозь толщу земли, которая была полупрозрачной, сквозь перекрытия верхних ярусов… Он, окруженный сиянием, встал и тоже стал спускаться в Город, направляясь… к ней… И в это же время на другом конце Города «айрон», смотревший на нее глазами Зигмунда, но который не был Зигмундом, потому что настоящий Зигмунд задохнулся в гермокамере канцеляров, а этот, укравший его душу и его взгляд, устилая себе дорогу огненным ковром, тоже направился к ней… Они продвигались кратчайшим путем, чередуя коридоры с коммуникациями, с одинаковой скоростью – один, прожигая себе дорогу огнеметом, другой – в сиянии, не замечая горожан и проламывая кулаком шлемы «айронов»; а она все отступала в свою комнату, постепенно «материализуясь» и делаясь все меньше и меньше… Она уже снова была на кровати, почему-то раздетая, а эти двое – не более чем в десяти метрах друг от друга; и тогда к боевому вою мутантов присоединился другой, более высокий звук, сразу заглушивший все звуки боя, вышедший частотой за пределы слышимости и превратившийся в две тупые иглы, вонзившиеся в уши, пробившие барабанные перепонки и взорвавшиеся в голове тысячью мелких осколков… Ее мозг был охвачен невообразимым, нечеловеческим Ужасом, сковавшим все ее тело, превратившим его в ледяную глыбу. Анита хотела закричать, но смогла лишь едва приоткрыть рот и…
          …Снова проснулась.

          Камера-одиночка, в которую поместили Зигмунда, была абсолютно пустой. В ней не было даже лампочки и, когда дверь за ним захлопнулась, он оказался в абсолютной тьме. Обследовав на ощупь стены, потолок и пол, он обнаружил, что в них нет ни одного отверстия. Вернувшись к тому месту, где, по прикидкам должен был быть вход, он уже не нашел двери. Это привело его в короткое замешательство, но он быстро собрался, сообразив, что находится всего лишь в гермокамере. Правда, совершенству этой конструкции позавидовали бы средневековые инквизиторы – герметичный куб со стороной в два метра, с предусмотренной потерей ориентации, в который не проникает ни единого кванта света, ни одного звукового колебания, а объем воздуха ограничен заключенным внутри пространством. Все это способно было довести обычного человека до сильнейшего нервного истощения в течение пары суток. Но Зигмунд знал, что за ним будут непрерывно наблюдать, и, когда он будет на грани потери сознания от удушья, камеру откроют для вывода его в туалет, на обед и для закачки воздуха. Главное – удержать себя в руках в течение этого времени… Даже в абсолютной пустоте можно найти себе занятие – можно думать…
          Приблизительно сориентировавшись, Зигмунд выбрал себе такое место, где поток света из открываемой двери не ударил бы его по глазам. Он сполз спиной по стене и, не теряя с ней контакта, лег на эластичный теплый пол.
          У него было, о чем думать. Где-то там, в своей комнате, сейчас Анита… Одна… Ее отец вернется нескоро, и они бы могли провести вместе множество счастливых часов… Хотя в последнее время у него по отношению к ней было какое-то смутное ощущение будущей неизбежной утраты… Оно угнетало его, потому что он не видел реальных причин этого предчувствия; но вместе с тем укрепляло в мысли как можно скорее бежать с ней из этого Города… Куда – неважно. Главное, что есть, на чем. Запас автономии у его броневика достаточен, чтобы можно было поискать какой-нибудь бункер с двумя-тремя сотнями жителей. Коменданты таких вымирающих поселений обычно сговорчивые люди, и никогда не откажут в приюте человеку с личным бронированным транспортом, к тому же специалисту широкого профиля с военным прошлым – независимо от его содержания… А продовольственные списки снабженцев… все-таки такое явление, как рождаемость, существует и в совершенно забытых богом местах, и каждый комендант стремится завысить численность населения в пределах статистических тенденций. Труднее будет договориться с канцеляром, но в таких местах их держат обычно по одному на все население, а в разговоре один на один всегда есть шанс… Конечно, лучше всего было бы вернуться к своим, но для этого сначала нужно выполнить задание и собрать весь статистический материал для проведения в Городе Ревизии населения, и… оставить Аниту здесь… Потому что первая степень мутации в среде «айронов» - это приговор… Конечно, будь она дочкой какого-нибудь генерала, или он сам – каким-нибудь генералом, все могло бы сложиться иначе. Но он даже не полковник, и майором ему тоже уже не быть…
          И для осуществления всех этих неосуществимых планов ему надо сначала выбраться из этого короба... что еще гораздо менее осуществимо. Давать какую-либо информацию канцелярам он не собирался – между дезертиром и предателем есть разница. Пустить им дезу? Но где гарантия, что они не проверят? Что вообще, получив от него хоть что-то, не выкинут без штанов на Поверхность?
          В изоляции от света и звука, в неподвижном воздухе казалось, что отсутствует и само время. Хватит думать, нужно просто лежать, максимально расслабившись, замедлив дыхание, экономя кислород, которого остается все меньше… А нужные мысли скорее сами придут в таком состоянии… Так или иначе, камеры откроют через сутки, и к этому времени он должен полностью себя контролировать.
          Но не думать не получалось… Он не видел Аниту уже пять дней, и сейчас ее имя отдавалось в душе тупой болью… и досадой… Хотя… в его аресте не было ни ее вины, ни вины ее отца. Тайная Канцелярия прослушивает жилые сектора и кабинеты важных персон. Ее отец мог и не догадаться, кто он на самом деле. Канцелярам же достаточно малейшего подозрения. Жаль, что  у них с Анитой нет будущего. Точнее, у нее есть, нет у него. Хорошо, если его выкинут ночью – заснуть, будучи одурманенным ядовитыми испарениями, и замерзнуть все же приятнее, чем стушиться заживо в собственном соку в раскаленной атмосфере… Ведь мозг, тренированный игнорировать болевой шок, будет работать до последнего толчка сердца… Как хочется вскочить, бить кулаками и ногами в дверь, а, когда ее откроют, броситься на охранника, задушить и бежать… Куда? К Аните? Муниципальный сектор напичкан эскортниками, ему не дадут пробежать и пары десятков метров. А в коммуникации он не сможет уйти без сканера, который у него отобрали. Это еще не мат (жив же еще все-таки!), но ферзя и обеих ладей его уже лишили, и теперь каждый ход только приближает поражение… Нужно блефовать, ставить свои условия, им же нужна его информация… но они могут обойтись и без нее… Во время Войны было проще – информация стоила дороже, и хороший блеф мог спасти жизнь. А теперь… он всего лишь уголовник.

          …- Ну, как самочувствие? – начальник канцелярии, как всегда, был вежлив в начале допроса. – Вы можете не спешить, думайте, у вас еще шесть суток, чтоб заслужить джентльменский набор. Но даже с ним вас ожидает незавидная участь. Даже добравшись до своих и отмывшись от подозрений, вы будете разжалованы в рядовые и переведены в диверсионные отряды. Если вас вообще не лишат воинского статуса и не опустят до какого-нибудь работяги на плантации или заводе. У меня есть лучший вариант. Городская полиция и сержантское звание. Вы не знаете, но за вас ходатайствуют должностные лица. А  мое личное мнение – вы хороший боец и принципиальный человек. У таких людей всегда есть перспектива в любых действующих силовых структурах. Не смотрите на меня так недоверчиво – я заполучил, только не скажу, как – ваш послужной список. Так что я знаю, кто вы, но не знаю, откуда. В любом случае честь всегда делает честь. И проиграно не ваше личное дело. Проиграно дело «айронов» - организации и идеологии. Поэтому не будет большим моральным проступком, если вы все расскажете, находясь на грани смерти. Какой бы поганой ни была эта жизнь – это жизнь. Пройдет еще лет десять-пятнадцать, и вы все вольетесь в наше общество, быть может, даже войдете в силовые структуры – как я предлагаю вам сейчас. Такого еще не было, это чисто мой эксперимент. Ваша же личная жизнь изменится к лучшему. Женитесь на этой девочке, которая, кстати, уже приходила сюда и спрашивала о вас – но ей, разумеется, ничего не сказали. А если сказать? Она же воспитана в несколько иных понятиях, она же просто возненавидит вас. Ну что, вы согласитесь сейчас, или еще понабиваете себе цену, посидев еще сутки в камере?
          - Что вас интересует в первую очередь?
          За жизнь можно поторговаться. Это, конечно, дешевая безделушка, но свою ценку имеет.
          - Расположение ближайших баз. По моим данным – их от трех до пяти, на расстоянии не более двухсуточного перехода от Города, но мне нужны точные координаты.
          - А почему сразу не Центральной базы или Генштаба?
          - Потому что их расположения вы сами не знаете. А я знаю. У вас принято скрывать от своих людей даже то, что известно врагам. Потому что в подпольной организации один потенциальный предатель страшнее вражеской дивизии. И никакого Генштаба у вас давно уже нет. Только ближайшие базы – точные координаты с расположением блокпостов, наблюдательных пунктов, эваковыходов, численность персонала… ну и так далее – ну вы понимаете, что, чем больше, тем лучше.
          - Мои слова будут проверяться? 
          - Естественно, но в ближайшие девять дней это невозможно.
          - Где я буду находиться в это время?
          - В Городе, в своем кластере, под наблюдением Лурье… Сможете встречаться с Анитой, и не в катакомбах, а вполне легально… если ее отец не против ваших отношений.
          Зигмунд задумался. Нет, слишком просто все… слишком много ему дают за почти ничего… Координаты баз… И что? Что их узнавать? Выгнать на Поверхность три-четыре броневика с «ужасом», зацепить стайку мутантов в сотню другую, и гонять вокруг Города по спирали, расширяя радиус… Как только муты окажутся возле ближайшей базы, братцы-вояки сами себя обнаружат – выскочат из-под земли, как черти из табакерки, и начнут мочить мутантов… Да знает он координаты, их все канцеляры знают уже, наверно… За последние лет пять перебежчиков было… А сам-то кто? Нет, если его что интересует – так это численность военного и гражданского персонала. Чтобы передать в Центр, а там разберутся, что с ними делать дальше… А что дальше? Для баллистической ракеты база неуязвима, против долгой осады стопроцентно автономна, значит, если Генштаб ООН скажет «фас», то только ручками, ручками… А ему еще сержанта полиции хотят повесить. Это значит – по приказу прыгай в «термос» и иди закреплять предательство кровью, чтоб уж точно назад дороги не было…   
          - Не годится.
          - Что же вы хотите!? Вам тут – находящемуся под подозрением в терроризме – почти полную свободу предлагают!..
          - Что будет со мной, когда проверка подтвердит мои данные?
          - Вы станете Гражданином. Броневик ваш  мы, конечно, конфискуем, но если не захотите служить в полиции – пожалуйста, можете остаться и простым горожанином, даже «простейшим» - без определенной работы, горожанином-тунеядцем, хотя при ваших способностях можно было бы подумать и о пользе своего существования для этого Города.
          - Броневик вы мне оставите. Все равно вы его не найдете.
          - Так вы нам покажете! ЛЕЙТЕНАНТ! Здесь условия ставлю Я! По своему великодушию Я предлагаю вам выход из вашего тяжелого положения. И вы МНЕ же предлагаете свести к нулю весь результат МОЕЙ работы.
          «Без броневика я никуда не денусь из этого Города… - размышлял Зигмунд… - всю жизнь под надзором… Даже если пойду работать, ко мне приставят стукача. Да, Анита будет со мной… Нет, не будет. Как только ее папаша узнает, что я простой горожанин, без своих прошлых возможностей – увезет ее в Центр, да выдаст замуж за кого-нибудь с хорошими связями в медицинских сферах…»
          До него вдруг дошло, что это из-за нее он из разведчика превратился в дезертира… Нет, решение-то, конечно, было принято раньше, но так… далеко, в глубине души… без конкретных дат. Если бы не она, не их встреча, не эта несчастная любовь, невозможная в его привычной среде обитания…
          «И этот гад прав… Большая война проиграна, но проиграл ее не я – солдат, исполняющий приказы и жертвующий собой во их исполнение – ее провалили суки-штабисты, генералы, заигравшиеся в политику, отравившиеся политикой и отравившие ей армию. Пока охотились только на кочевников, никому до нас (до кого? я тогда еще не родился) особо дела не было… Так нашлись же теоретики, которым надо было сам «корень зла» искоренить… А на практике – добиться власти в Центрах, получить под свой контроль гражданское население, и главное – ресурсы, ресурсы… Восстановить бывшие госграницы, поделить снова Поверхность… На которой все равно никто не живет и еще много сотен лет жить не будет, но если есть Поверхность – ее нужно делить… Как пару с лишним сотен лет назад делили Луну и Марс, пока не передрались дубинками массового уничтожения…
          Да ладно, это я так и про крестовые походы начну вспоминать. Всегда дрались и будут драться, и всегда чужими руками, и всегда обосновывая свои драки в песочнице различными фундаментальными теориями и причинами…
          Но я это уже все передумал, пережил, плюнул и ушел – все, больше я не «айрон». Я теперь только за себя и за ту девушку, которую люблю, но… чертова совесть… дезертир – ладно; даже не дезертир – войны нет, армии нет – просто перебежчик, пусть недобиток, но не ПРЕДАТЕЛЬ! И черт с ним, будущим – полгода пожил просто ЧЕЛОВЕКОМ».
          - Ну, тогда «термос» и высылка.
          - Ну, тогда в камеру.

***

          Караван Збигнева прибыл в Центр к концу второго дня пути. Ветер уже гонял облака пыли, а с востока наступал черный вал урагана, когда они заехали в ворота шлюза. Весь вечер ушел на размещение людей и техники, с утра же закружился, быстро набрав обороты, водоворот деятельности, поднялась и закипела суета, уже привычная Збигневу. Полчища мелких бюрократических препон, вводивших в конце концов в состояние ступора неопытного снабженца и способных до бесконечности затянуть ординарную по сути миссию, рассеивались по мановению его руки. Центр безотказно поглощал все, что давала ему периферия – от сырья до людей, но когда надо было некую толику этого на периферию отдавать… Только хорошее знание человеческого механизма распределительной системы помогало снабженцу обеспечивать относительно безбедное существование своего Города… За двадцать с лишним лет работы в снабжении Збигнев изучил эти механизмы вплоть до взаимозаменяемости их рычажков и винтиков, сидящих в комфортабельных кабинетах. Он умел одновременно посещать несколько высоких начальников, бывать на складах и при этом руководить перемещениями своих машин по тесным коридорам и транспортным лифтам. Он чувствовал себя, как рыба в воде, отдавая приказы, выпрашивая, ручаясь и улыбаясь, где это было нужно… В любом отлаженном механизме каждая деталь добросовестно выполняет свою работу, но она находится под напряжением. И тот, кто умеет снимать это напряжение, может получить от Машины нечто большее ее стандартной работы. Збигнев умел. У него было множество знакомых в конторах, связанных с его работой, и совершенно отдаленных. Через два дня вездеходы были забиты провиантом, топливом, оружием, медикаментами и многим другим, что было необходимо для существования десяти тысяч человек в течение полугода и укрепления городской элиты в ее статусе. В этой сутолоке он немного отвлекся от своих личных проблем и угрозы, нависшей над его дочерью. И, лишь когда хлопоты кончились – вдруг, как обрывается последний кадр в пленке -  их место заняла тоска – также неожиданно, заполнив все сознание и подавив остальные чувства.
          Зигмунд, его единственная надежда на спасение Аниты, сидел в камере у канцеляров. Плевать, что он шпион. (А может и нет? – мифы о нейтральных Центрах ходят давно, не из пустого же места они берутся?) А если и шпион, то плевать ему на разборки ООН и «айронов», которые длятся уже вторую сотню лет – у Аниты только одна жизнь, и провести ее в стае мутантов, которых когда-то какой-то маразматик-гуманист причислил к людям…
          Ему расхотелось возвращаться. Лучше исчезнуть, сгинуть где-нибудь, тогда он может не выполнять данного Титану обещания… Но тот может взять Город и силой, и тогда пропадет и Анита,  и половина населения. Чертовы канцеляры! Двадцать лет, как официально кончилась война, сейчас они остались почти не у дел и цепляются мертвой хваткой за каждый случай показать свою необходимость. Не подчиняются ни мэру, ни его помощникам – а ведь ОН их кормит!
          Но друзей среди канцеляров, пусть даже и бывших, иметь все же хорошо.
          Но идти с пустыми руками даже к хорошему другу, тем более собираясь его просить о трудновыполнимой услуге, неудобно.
          В качестве магарыча для старого знакомого, почетного пенсионера, а не так давно – ректора Региональной академии Тайной Канцелярии – он нес фляжку вина – настоящего, сделанного из винограда, выращенного в оранжерее с воссозданными природными условиями Последнего Светлого Века – единственном напоминании о былом процветании Города… Несколько таких фляжек он всегда возил с собой на всякий случай, когда ездил в Центр.
          Ульрих Шейн не видел Збигнева несколько лет – редко когда в сутолоке пребывания в Центре у того появлялось время для визитов просто друзьям. Увидев его на пороге, он заметил, что Збигнев здорово полысел, а в оставшихся волосах прибавилось седины.
          - Каким ветром?
          - Хотелось бы, чтоб вольным, да дела привели.
          - Вольным будешь, когда на пенсию пойдешь, и то… в пределах своей норы. Проходи, рассказывай, что за дела.
          Збигнев прошел в комнату и поставил на стол фляжку. Ульрих удивленно посмотрел на самую дорогую валютную единицу бюрократических сделок.
          - Ну, если настолько серьезно…
          Фляжку с вином он спрятал в бар, а на стол поставил графин с разбавленным ароматизированным спиртом. Молча, не чокаясь, они выпили по одной, и Збигнев на одном дыхании выдал ему свою историю. Ульрих слушал, уставившись в одну точку на столе. Как и всякий представитель элиты, он терпеть не мог мутантов, а «айронов» рассматривал, лишь как оппозиционную силу. Профессионализм притупил его чувства, а мозг автоматически набросал план выхода из ситуации. Репутация его конторы при этом страдала, на что впрочем, ему было уже наплевать, но и успех был под сомнением. А главное – он даже не мог сейчас рассказать Збигневу все в подробностях.
          - Обещать я тебе ничего не могу. Влияние у меня уже не то. Выйдет – так выйдет, а не выйдет… - он вырвал лист из блокнота, что-то черкнул на нем и показал Збигневу, - поедешь сюда. Смотри внимательно. Запомнил? – Он положил лист в пепельницу и поджег. – Возможно, твой паренек оттуда. Полетишь ты за это со своего кресла прямиком на урановые рудники, но и помочь тебе в твоей беде кроме них или него, не сможет. Кстати, ты уверен, что он именно тот?
          Збигнев уже понял, что его друг боится прослушки, и теперь пытался подобрать нужные выражения, чтоб никого не подставить.
          - Ты что, тоже веришь этим россказням об ИНЫХ Центрах?
          - Я не верю, я знаю. Вот, - он снова выдернул лист, сделал несколько росчерков и показал Збигневу.  -  Запоминай.
          - Запомнил.
          - Если все выгорит, отправишь их туда. И сам отправляйся, пока не забрали. А пока… жди курьера из канцелярии Центра. В смысле, что не в кабинете у себя жди, а старайся держать руку на пульсе. Потому что, когда все начнется, времени на размышление у тебя не будет – собирай пожитки и езжай по второму адресу. Само собой, с дочкой поговори и расскажи ей все, только так… ну ты знаешь, как… С Вожаком время тяни, почаще с ним встречайся, разговаривай… Ну а если курьера не будет… Тогда езжай по первому адресу. Я как-то тоже, судя по твоему рассказу, склоняюсь к мысли что паренек этот ТОТ. Расскажешь им все, что они спросят… остальное они сделают сами.
          - А если они не захотят? Кто я им…
          - Захотят… Десять тысяч внизу и без пяти минут король наверху… И смогут. Уверен, они давно в него метят, но не знают как взять. Это ж будет акция. А ты им все планы предоставишь, чтоб поменьше потерь было. Ну и на наших намекнешь – что раньше них успеть могут. Они этого не любят.
          - А что будет с Городом?
          - Это уже от нас не зависит. Те, - он кивнул в сторону пепельницы, - часто бывают ничем не лучше тех, - он мотнул головой в потолок – в сторону Поверхности. - Остается только надеяться, что ревизия будет нестрогой. Да и от Центра вы слишком далеко…

          Ночью Збигнев прокручивал в памяти беседу с Ульрихом, и тоска, заполнявшая мраком всю душу, чуть-чуть стала рассеиваться и сереть…

***

          После ареста Зигмунда дни и ночи слились для Аниты в бесконечную полосу пустоты. Она сделала еще несколько попыток добиться свидания с ним, но канцеляры отказывали. Днем она считала часы, а по ночам… По ночам ей снились одни и те же кошмары. «Айроны» и мутанты схватывались то в городах, то в пустынях, и каждый раз это было море огня и крови. «Айронов» было мало, но они были отлично вооружены и оснащены техникой; мутантов были огромные полчища, но они имели только свою физическую силу и когти. «Айроны» всегда нападали первыми, и каждый из них громоздил вокруг себя пылающие горы трупов. Мутанты, убив одного из «айронов», тут же разрывали его и пожирали.
          И в каждом сражении из самой глубины толпы мутантов выходил обнаженный человек с фигурой древнего бога, окруженный светящимся ореолом, от которого тянулись святящиеся нити к каждому из его воинов; а из отрядов «айронов» - тот, кто смотрел из-под забрала глазами Зигмунда. Они сближались для поединка – один огромный, с перекатывающимися под бронзовой кожей мышцами, другой – почти бесформенная фигура «термоса», обвешанная снаряжением и с огнеметом наперевес.
          Они сближались для поединка… за нее.

***

          Вернувшись в Город, Збигнев, как всегда, сначала заехал к Титану, чтобы отдать часть груза. Как обычно, Титан встретил его в холле и проводил в жилой модуль.
          «Ты разобрался с Опасным Подземным?»
          «Да. Он сидит в камере Тайной Канцелярии и совершенно безвреден. Оттуда невозможно бежать.»
          «Когда ты привезешь Ннит?»
          «Скоро. Подожди несколько дней. Надо разобраться с грузом и подготовить ее…»
          «Ты уверен, что сможешь уговорить ее приехать ко мне?»
          «Она моя дочь. А я – один из правителей Города. Она с детства воспитана в ответственности не только за себя, но и за подданных. Но мне нужно будет долго говорить с ней. Подожди дней пять, ну, может быть неделю…»
          «Четыре дня.»
          «Ты, наверное, не понимаешь, насколько серьезный шаг она должна сделать. К чему сейчас спешка? Ты ждал четыре года, подожди еще неделю, дней десять… Мне нужно убедить ее, что этим поступком она не ломает себе жизнь, а спасает себя и Город…»
          «Вот именно. Ваша нора изломает ее жизнь не меньше. Со мной она будет жить на свободе, хоть и станет не совсем тем, кем была от рождения… Но вы – убожества, и ваша История закончится в набитых трупами подземельях, а мы – новые хозяева этой планеты и будущее принадлежит нам – и ей с нами. Я не хочу, чтобы ее ждала ваша юдоль и ваш конец. Она будет жить на Поверхности, как настоящий человек. А с вами она проведет всю жизнь там, куда раньше отправляли только после смерти…
          Разве вам не унизительно жить в подвале своего собственного дома и со страхом подглядывать в щелку, как в комнатах хозяйничает чужак? Ты родился под землей, тебе этого не понять. Вы сами просрали свой дом, понял! Запустили, загадили. Психанули, разнесли все внутри, оставили одни только обшарпанные стены и протекшую крышу, плюнули на ремонт и спрятались в подвале, потому что наверху стало неуютно, а деваться больше некуда! Вот и не удивляйтесь, что наверху завелась некая страшная тварь, которая прекрасно чувствует себя в этих руинах… прижилась, и временами подрывает половицы, пытаясь разглядеть – что это за нечисть там шуршит, и на что она годна...»
          «Ты прав, Титан, прав, и я не меньше тебя скорблю по той Земле, которая была когда-то у нас… Но ты и сам знаешь, что ни я, ни ты не виноваты в том какой она стала, какими мы стали… Дети не отвечают за отцов…»
          «Это в вашей юриспруденции они не отвечают. А в Истории – кому ж еще отвечать за фатальную человеческую неполноценность своих  предков, как не их потомкам. И я не скорблю. Тот облик Земли, который вы сотворили, мне нравится. Я тут живу.
          И не смотри на меня, как на пожирателя невинных младенцев. Представь, что я хочу вытащить твою дочь из тюрьмы, на пожизненное заключение в которой она обречена с рождения.»
          «Сначала мне нужно убедить ее, что ей НУЖНА эта свобода – свобода, которой она никогда не знала. Но тебе к чему эта срочность?»
          «Моя стая голодает без свежего мяса… Сутками я сдерживаю их стремление спуститься вниз и устроить охоту на Подземных… Но если однажды я усну… В Городе начнется бойня. Поэтому поторопись. Иначе даже я не смогу вернуть смысл нашим договорам. Дня четыре я еще смогу не спать. Потом опять начнется долгое противостояние, в результате которого ты можешь больше не увидеть свой город и свою дочь, а мне придется искать КОРОЛЕВУ в другом Городе…»
          «Я и так ее больше не увижу, если она будет с тобой.»
          «Увидишь. И будешь доволен, какой она станет. Она снимет с меня часть моей ноши по управлению стаей, снизит агрессивность… Мы станем просто соседями – хорошими соседями, каждый у себя, но ТЫ всегда сможешь приходить к нам, а мы… А нам там нечего делать. Мы много лет были Кочевниками, сейчас у нас есть шанс стать «мирными», «оседлыми»… Как это у вас называют. Но не в резервации, а в СВОЕМ Городе…»

          …Если бы Анита и он смотрели бы на это с той же точки зрения…

          Анита никогда не встречала караваны отца, чтоб не мешать ему при разгрузке, и обычно дожидалась его дома. Но в этот раз она стояла у ворот транспортного лифта на распредплощадке. Ей не терпелось увидеть отца, чтобы рассказать ему о Зигмунде и о своих кошмарных снах, преследовавших ее каждую ночь. Збигнев, увидев ее, сразу понял, что с ней творится что-то неладное. Она похудела, ее походка была усталой, будто она не спала ночами напролет; лицо, бледное, как и у всех подземных людей, было неестественно белым, а глаза – красными, как от хронической бессонницы. Что же с ней будет, когда он расскажет ей все?  Нет, надо тянуть время, оттягивать день за днем, а там, глядишь, и с Зигмундом прояснится…
          Он не стал говорить ей о своих встречах с Вожаком, и через четыре дня он никуда ее не повез. На пятый день с его возвращения истекала неделя, обещанная Ульрихом; координаты базы «айронов», указанные на сожженном им листке стояли перед глазами, но он уже понял, что не сможет пойти к ним – три четверти горожан отправятся в ад вслед за Титаном и его стаей, если он подведет Город под ревизию. Ульрих не Бог, бюрократическая машина канцеляров – неуклюжий, вечно пробуксовывающий аппарат, потянуть бы еще время, а пока  последовать его совету – навестить будущего «зятька».
          Утром на пятый день после его возвращения в коммуникациях нашли трупы двух обходчиков – вернее то, что от них осталось.
          Такое могли сотворить только мутанты.
          Две горки обглоданных костей и выпотрошенные черепа. Даже нельзя было определить, где мясо обгрызали, а где срезали когтями, как они это делают, насытившись и запасаясь впрок. Рядом на стене была коряво нацарапана фраза:
                «Я не буду ждать долго.»
          Дело тут же забрали себе канцеляры. Весть о набеге мутантов распространилась очень быстро, и скоро весь Город – и мэрия, и население – стали требовать вылазки. Около тысячи добровольцев в течение этого же дня передали свои заявления через дежурных по секторам. Оружия и снаряжения в принципе хватило бы на всех – но все бы они там и остались. Реальной силой против мутантов были лишь Эскорт Мэрии – после последней вылазки их осталось с полсотни – и спецвзвод канцеляров – человек тридцать. С такой «армией» неподготовленная вылазка была бы изначально обречена на неудачу. Уже ночью на экстренном совещании в мэрии Збигнев рассказал свою историю и связал с ней это событие. Но мэр даже не дал ему договорить.
          - Анита не сделает и шага к этому выродку! Здесь не захудалый бункер, и стыдно идти на поводу у уголовника, который шантажирует весь Город! Никаких уступок! Посты Эскорта на всех коммуникациях, ведущих от бывшего телецентра, и пусть попробуют сунуться еще раз! Мразь, животное – будет еще ставить условия нам, людям, высшему свету людей!
          Збигнев был подавлен его идиотским выступлением… Кажется, в последнее время господин мэр стал утрачивать связь с реалиями бытия… Он умоляющим взглядом уставился на начальника отделения Тайной Канцелярии. Тот, как всегда, был спокоен и непроницаем, и казался статуей, поводящей время от времени глазами, словно объективами прицелов.
          - Что вы хотите от меня услышать, Краловский?
          - У вас в камере сидит «айрон», который…
          - Еще не доказано, что он – «айрон». И он не сидит, а всего лишь под следствием. И потом – как это будет выглядеть с точки зрения закона – выпустить одного преступника, чтобы спровоцировать его стычку с другим преступником, в ходе которой, как предполагается, «хороший» преступник победит «плохого» преступника, совершив, между прочим, тривиальное убийство, которое станет прецедентом для последующих актов самосуда и линчевания, и удобрит и так неблагоприятную почву отношений между двумя разными ветвями человечества. А с точки зрения морали – вам не жалко приятеля своей дочки? Ведь неизвестно еще, кто кого. А вдруг он окажется совсем не «айроном»? Он погибнет напрасно. И мы все будем к этому причастны.
          - А к его смерти на рудниках или на Поверхности в высылке вы не будете причастны?
          - Ну что ж поделаешь… Лекс дура, но это лекс… И потом, это будет только на моей совести, а она к такому уже привычна.
          Збигнев посмотрел на него с отвращением. И подумал, что насколько тот – сволочь, настолько же он сам – идиот, потому что только что дал показания против единственного возможного спасителя своей дочери.
          - Не нужно делать никаких вылазок, ставить посты и вооружать людей. Я сам поеду к Вожаку, - заговорил он, - скажу, что Анита больна, но я ей все рассказал, убедил, и через некоторое время она приедет сама. А до этого я буду у него заложником.
          - И что дальше? Никто ведь ее туда не пустит, - возразил мэр.
          - Дальше я надеюсь на мастерство господина Майнца, - он кивнул головой в сторону начальника канцеляров. – Может, у него получится провести «следствие» побыстрее? Кажется, «дура лекс» допускает высылку разоблаченных, но не уличенных в преступлениях «айронов» на Поверхность с НЕКОТОРЫМ СНАРЯЖЕНИЕМ? Это будет полезней для Города, чем загубить десятки людей в спонтанной вылазке и подземных стычках.
          - Бросьте. Никуда вы не поедете.

          Совещание продолжалось долго. Постепенно высказывались все представители городской элиты, и все ясней становилась истина, что любое явное противостояние мутантов и Города выльется в повальную бойню, в которой Город может одержать верх только ценой большой крови. Избежать же бойни уже не представлялось возможным, и вина Краловского здесь была относительна – рано или поздно подобное происходило везде, где Верхние Города были заняты оседлыми агрессивными мутантами. Другое дело, что в нужный момент Город оказался не готов, а рассчитывать на помощь из Центра… Она уже приходила, и не однажды, и каждый раз после этого Город убывал в численности. Они там или не представляют реальной опасности, или политическая конъюнктура на месте их беспокоит больше. И, если вспомнить, именно Збигнев своими переговорами и подачками отсрочивал «час икс», но не нужно было ему запираться, это же не только его личное дело, раз от этого зависят жизни тысяч людей. Время для подготовки к решающему бою упущено, в этом он конечно виноват, хотя и косвенно, но это и не повод сейчас терять время в обсуждении его вины… Город вскоре потеряет тысячи человек населения и будет понижен в статусе…
          …Никто не хотел признавать возможность полной гибели Города, хотя реальность положения постепенно доходила до каждого. На Майнца наседали – поодиночке и группами – но он был непреклонен. Из всей городской элиты он был самой темной фигурой, и никто сейчас не мог понять, что же на самом деле он чувствует и думает. Между тем, он был уже выведен из себя, хотя его лицо не выражало ничего, кроме бесконечного спокойствия. Но, когда даже мэр стал напирать на него, он не выдержал.
          - Мне странно вас слушать, господа. У нас в арсенале огнеметы, мины, вездеходы, восемьдесят профессионалов, две сотни полисменов и ТЫСЯЧА добровольцев, а вы готовы молиться на одного-единственного человека, тоже, в общем-то, нашего врага, как на какого-то мессию. Да, я знаю, хотя это пока всего лишь мое мнение, что он – «айрон», что он – шпион и он – профессионал высокой категории. Иных в одиночные задания просто не отправляют. Убьет ли он Титана? Я не знаю, каков его арсенал, потому что не знаю, ЗАЧЕМ он в Городе. Абсолютно я не уверен, но ДУМАЮ, что может… А может и… Вы знаете, зачем они ОБЫЧНО засылают в города своих шпионов? Знаете. Чтобы подготовить Город к Ревизии. А знаете, что такое Ревизия? Знаете. И знаете, что вам она в принципе ничем не грозит, кроме переселения и лишения сытных должностей. А вы ВИДЕЛИ когда-нибудь, что это такое? Нет. Потому что вы все родились и прожили жизнь в городе, в котором ее никогда не проводили. А мне приходилось в одном городе видеть ее аж два раза! И каждый раз набеги мутантов меркли по сравнению с этим адом… и унижением. И после второй ревизии тот Город просто перестал существовать, стал БУНКЕРОМ с населением около пятисот человек и управлением из одного коменданта, одного канцеляра и отделения полисменов…
          Может, этот «айрон» и любит вашу дочь, Краловский, в чем я очень сомневаюсь. Но если это и так, ему не нужно ни рисковать собой, ни спрашивать вашего благословения, чтобы забрать ее с собой и спрятать от всех, кто может быть им опасен. Пойдет ли он на риск ради вас и Города – вот вопрос. Скорее всего, он передаст необходимые данные со сведениями о Городе на свою базу, и уничтожение Титана совпадет с уже упомянутой Ревизией. В любом случае, возможный вред от него во много раз превосходит смутно предполагаемую пользу. Поймите, Краловский – чтобы быть вместе с Анитой, ему не нужно лично убивать Титана, ему нужно только добраться с ней до своего броневика, который, кстати, мы так и не нашли, и тогда… Она спасена, вы – не знаю, а Город – обречен. А может, и она ему не нужна, ведь он послан на внедрение, ему нужны знакомства в высших кругах… Откуда вы знаете? Вы общались с ним? Да он все равно провел бы вас, как ребенка!
          - Я знаю только, - тихо проговорил Збигнев, - что он один стоит больше, чем вся ваша «армия», и, что он любит Аниту и может увезти ее отсюда. И, если бы я сам мог спрятать ее от предводителя выродков, мне было бы плевать на вас, и на ваш  Город…

          Гермокамера не была предназначена для длительного содержания. К темноте и пустоте еще можно было привыкнуть, но кислородное голодание мог перенести далеко не каждый. Зигмунд тренировал это умение всю свою сознательную жизнь. И, хотя  его выводили только каждые двое суток, он продолжал держаться с достоинством на допросах.
          А темы допросов продолжали оставаться теми же. А сам Майнц забыл, а может быть только делал вид, что забыл - о сроках, поставленных Зигмунду. По крайней мере, в течение десяти дней об этом  не было сказано ни слова, но вот на очередном допросе Майнца вдруг заинтересовали - помимо численности и расположения баз - тактические возможности «айрона»-одиночки. Зигмунд сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь.
          - Ну хватит, Зигмунд… Одну треть «джентльменского набора» ты уже давно потерял. И вторую,  – тоже. Будем упорствовать дальше… или расколемся?
          - О чем это вы? Мы же уже совсем пришли к согласию, что идеология «айронов» изжила себя, что изначально она была ошибочна… ну и так далее. Я самый обыкновенный, лояльный к власти гражданин и горожанин, а то, что у меня нет мутаций – так это же не от меня зависело. Я совершенно безвредный мирный человек, а не какой-то там «айрон»-террорист. Отпустили бы меня в город. Толку вам здесь меня держать?
          - Соскучился по краловской дочке? Не видать ее тебе, как своих ушей. Выдаст ее наш снабженец замуж и никого не спросит. Потому, что уже четыре года, как обещал. А знаешь, кому?..
          Зигмунд непроизвольно сжал кулаки и весь как будто подобрался на стуле. Это не осталось незамеченным.
          - …Некоему ГРАЖДАНИНУ по имени… - Майнц выдержал паузу, смакуя момент…
          «…Покойник,» - подумал Зигмунд.
          - …Нет, не сейчас, - неожиданно закончил Майнц. – Ибо указание на конкретную личность может вызвать у вас неадекватную реакцию, а мы все-таки одни, и куда мне, бедному горожанину, тягаться с «айроном»-офицером из Службы разведки… - он мельком бросил взгляд на руки Зигмунда… на свежие красные следы от наручников на запястьях… И вдруг негромко рассмеялся. Надо же… Он ведь, оказывается, все время боялся его… Ну что тут такого, за тридцать с лишним лет своей службы он впервые видел перед собой безоружного «айрона», будучи сам безоружным… один на один… Ну как тут не вспомнить солдатские байки об их якобы нечеловеческой силе, равной силе мутанта… Он снова взглянул на руки Зигмунда. У него были тонкие запястья и маленькие ладони, при желании и определенной ловкости он мог бы… Тут Майнц стремительно приблизился к нему и до отказа защелкнул наручники. И в этот же момент услышал тихий, неслышимый для прослушки, даже если бы она тут была, голос:
          - Что, кэп, страшно стало?
          Он резко отстранился и продолжил свою издевательскую тираду.
          - … Одному ГРАЖДАНИНУ, далеко не последнему в иерархии общества…
          - Ну, даже если так, - медленно проговорил Зигмунд, - то желаю неудачи Краловскому и счастья ей.
          - А ГРАЖДАНИНУ?
          - Слушай, хватит ерничать! Что тебе от меня надо? Военные тайны? Их нет у меня! Я горожанин, понял? Я родился в Городе, и хочу в Городе сдохнуть, и более чего-то, кроме перевода продуктов и утилизации воздуха, я в этой жизни совершать не могу и не хочу.
          Майнц с пренебрежением пронаблюдал эту вспышку притворной ярости.
          - Да сдохнешь, не переживай. Только не в старости и на уютной койке, а вскоре и на рудниках. Признания мне твои не нужны, а показания могли бы смягчить твою участь. Выдал тебя Краловский с потрохами, старый дурак… А Город с сегодняшнего дня приказом мэра на военном положении. Так что шпион ты, или дезертир – уже не так важно. А знаешь, я зверски не люблю дезертиров! Ни своих, ни чужих. Я на войне пленных отпускал, а дезертиров расстреливал – и тех, и тех. И тебя прямо здесь и хлопнул бы, жаль, время не то. Учет и контроль. Напишу на тебя бумагу в Центр, и пусть там с тобой разбираются. Только там с тобой возиться, как здесь, не будут – протокол напишут и сразу – в урановые шахты. И вещай хоть с трибуны свои тайны – никому они там не нужны.
Зигмунда снова отвели в камеру.