Из тетрадки моего дедушки

      Латр и Андрей Петрович сидели на крыше маршрутного автобуса, медленно ползущего по грязным весенним улицам, еще не промытым дождем и не высушенным солнцем.
      — Зачем ты здесь? — грустно спросил Андрей Петрович.
      — Я пришел за тобой.
      — Ты же знаешь, я неудачник, да и к тому же альфа-резерв почти на нуле. Скоро я стану бетянином.
      — Все хорошо, что хорошо кончается.
      А кончалось все не так уж хорошо, и если быть до конца откровенным, совсем плохо. Тем временем в автобусе, две девочки школьного возраста, весело щебетали словно воробьи, пригретые весенним солнцем:
      — Меня вчера вообще в автобусе по башке шарахнули.
      — Как?
      — Сели с Танькой на шестерку, а я как раз под компостер, ну и мужик какой-то, талон пробивал, и рука сорвалась, бац, по башке.
      — Ха-ха-ха балдеж.
      — Ой, говорит, извините. Я говорю, чего извиняться, теперь-то.
      Два приятеля студенческого возраста, один собирается выходить:
      — Что же я тебе хотел сказать?
      — Что ты дурак, так я знаю.
      — Нет, не то.
      Чрево автобуса жило своей обычной жизнью.
      — Я полюбил переселенку и решил остаться здесь, — поставил точку Андрей Петрович, автобус качнуло, и он проснулся.
      Что-то щемило в том месте, где обычно находится душа. Остаться где-то в незнакомом месте, вдали от Родины? Вот уже несколько дней, а если мы будем более точны, то ночей, Андрея Петровича преследовали кошмары. Доходило до того, что в собственном туалете, на него нападали вооруженные бандиты. За окном было уже совсем светло. На чердаке, в доме напротив, копошились голуби. Несколько птиц кружились над крышей. Андрея Петровича со страшной силой потянуло к ним, он распахнул настежь окно, раздвинул в стороны руки, и приступил к утренней зарядке. Сделав несколько упражнений, он остановился, что бы отдышаться и с горечью подумал, что для вольной птицы стал, пожалуй, тяжеловат, и к чердаку подошел бы разве только в образе Карлсона. За стеной проснулся сосед по прозвищу «Дятел». Прозвище свое он получил от жильцов за неуемную страсть к забиванию, сбиванию или разбиванию, чем он там занимался, никто точно не знал, но без верного молотка в руке его не видели. Вот и сейчас, осторожные удары в стену, вывели Андрея Петровича из задумчивости.
      — Перестройка, перестройка, — пропел он вслед за диктором и направился в ванную.
      Да, перестройка в сознании народа шла полным ходом. Другой сосед Вася, что сверху, перестал например, выбрасывать пустые бутылки в форточку, а стал выставлять в подъезд, культурно вдоль стеночки. Что же произошло в сознании Васи понять трудно, у него в нем было темновато, как и в подъезде, в котором темные личности, от недостатка воспитания, выкручивают и разбивают лампочки.
      Пошел снег. Быть может, это был вовсе не снег, а тополиный пух. Природа изо всех сил старалась испортить человечеству настроение, и уж если не всему, то хотя бы его части. Всякий раз, когда нашу планету посещали летающие тарелки, земная стихия достойно встречала пришельцев, напуская на них ураганы и цунами, землетрясения и извержения вулканов, ливни и метели, сорокоградусные морозы. Насмотревшись всего этого, бедные разведчики космоса, лязгая зубами, докладывали начальству: «Жизни нет, и не может быть, условия невыносимые, срочно вылетаем». Андрей Петрович был с ними полностью согласен: «Разве это жизнь? — часто восклицал он, будучи не в настроении, или, — Что бы я еще раз жил в этой Сибири!»
      Ну, это ничего. Все к лучшему. Когда все хорошо, то же плохо. В общем-то, Андрей Петрович любил спорить с самим собой, может быть, потому что больше не с кем было ни поспорить, ни поговорить. Однажды его остановила на улице журналистка, задав каверзный вопрос: «Одинокий ли вы человек?» Андрей Петрович тогда не ответил, махнул рукой, отстань мол, не до тебя. У него есть жена, которую он видит иногда, есть родственники, которых он видит изредка. Есть друзья, которых он почти не видит. Вот и попробуй, ответь. Разговаривать с незнакомыми или малознакомыми людьми он не любил, зато питал к этому огромную страсть сосед Вася. Он разговаривал везде, где бы не находился. Ехал ли он в трамвае или стоял в очереди за лекарством от депрессии, регулярно посещавшей его. Даже дома, где, казалось бы, и поговорить-то не с кем, он находил выход. Разговаривал с самим собой, причем вслух, или включал телевизор. Здесь он уже становился действующим лицом любой передачи:
      — Представьте, строится дом.
      — Ну, представил.
      — В один прекрасный день, вам говорят: «Надо помочь».
      — Ага, иди сам паши.
      — Чем, быстрее закончится его сооружение, тем скорее вы получите в нем квартиру.
      — Ага, замучаешься ждать.
      Сегодня был выходной.
      — А в Африке опять неспокойно, — сказал Андрей Петрович, откладывая газету. В одно мгновение мысли, он оказывается в самом центре черного континента и освобождает угнетенный народ от коварных поработителей. В честь победителя бьют тамтамы, и льется рекой пальмовое вино. Впрочем, о вине не будем, равно как и о сигаретах. Слухи о том, что в организме алкоголь и никотин превращаются в весьма полезное вещество – «Алкотин», сильно преувеличены, а если мы будем более точны, совсем не соответствуют истине. Да и где же найти эту истину, если она опять же в вине? Если в алкогольном напитке, то непонятно,  если в вине, то чьей? Андрей Петрович, как человек трезвый и не курящий, во всем винил историков. Вечно они что-нибудь потеряют, да и не мудрено потерять одно слово, когда нас разделяет столько лет. По его глубокому убеждению, в подлиннике это выражение выглядело так: «Истина в вине тонет». Правда, ему никто не верил. Когда на заманчивые предложения сослуживцев он отвечал: «Спасибо, я не пью», все начинали значительно кивать и перемигиваться, знаем мол ваших, кто в одиночку водку пьет, тот коллектив не признает. Когда же в прошлом году Андрей Петрович вывихнул ногу, запнувшись дома о ковер, других мнений не было кроме как, видно сильно зашибает мужик.
      Бессовестно выдаивая мысли из своей головы, мы пытаемся представить себе будущее. Сделать это не просто, как и понять прошлое. Бросая взгляд назад, мы говорим себе порой: «Как я был не прав», но проходит еще какое-то время, и мы говорим: «Я, пожалуй, был не прав думая, что я был не прав тогда». Наша мысль так пуглива, что бы открыть ее глубинное течение, нужна тишина. В современный город она приходит глубокой ночью, да и то не всегда. Если вы, например, проживаете в районе железнодорожного узла, где имеют обыкновение по ночам формировать составы, вам не остается ничего другого, как устроиться туда на работу. По крайней мере, тогда, вы будете слушать все это за деньги. Если же с вами живет товарищ, который как говорится, вам совсем не товарищ, по профессии водитель автомобиля, и имеет обыкновение возвращаться из рейса, когда луна уже заглянула в окно, вам не остается ничего другого, как пересесть на бульдозер. Андрею Петровичу было знакомо это чувство. Например, вчера, как только он заснул, к дому подъехал тяжелый грузовик с прицепом, и шофер видимо уже не в силах сдерживать радость по поводу своего приезда и тихой звездной ночи, длинно просигналил. На что, Андрей Петрович открыл глаза и длинно выругался. Немного полежал, засыпать пока он не стал, потому что ждал еще одного сигнала, но водитель не сигналил, потому что ждал, когда Андрей Петрович заснет. Да, без бульдозера здесь не обойтись. Представьте себе как вы, предварительно оставив его на ночь под окном, прекрасным ранним утром, когда товарищ по профессии водитель автомобиля еще спит, потихоньку выходите на улицу и с наслаждением запускаете механическое сердце своего железного бронтозавра.
      Впрочем, не знаю как вы, а Андрей Петрович был не способен на это, потому что его порядочность не имела границ. Скорее всего, он бы подобно князю Мышкину стал бы ждать, когда шофер, измученный угрызениями совести придет к нему и попросит прощения, за то, что разбудил среди ночи такого хорошего человека, равно как и других граждан. Утром товарищ прощения, почему-то не попросил и, хлопнув дверцей, уехал. Нам дела нет до ваших бед.
      Игра, игра. Делаем не то, что хотим, говорим не то, что думаем. На трибуне усталый актер, честно читает по бумажке роль. Мы ему аплодируем. Он аплодирует нам, потому что мы тоже честно играем роль, ну а если кто и заснет, не обессудьте, разморило человека, а может быть роль у него такая, отрицательная. Тут недавно объявление в газете: «По телефону 1-46-33 прошу не звонить». Разобрало Андрея Петровича любопытство, целый день терпел, под вечер не выдержал и все же позвонил. Два раза занято, на третий раз попал. Кто-то как гаркнет в трубку: «Ну, я же просил!» Потом слухи ходили, что это один социолог решил вычислить процент любопытных граждан в городе. Да, что в городе, если и из деревень названивали, а один даже по междугороднему. Почему это говорит, не звонить, у нас демократия, куда хочу, туда и звоню. Три дня бедняга от телефона не отходил, все посчитывал. На четвертый жена скорую вызвала. Увезли.
      Странные люди. Тут как-то на работе разговор зашел, кто как со своей супругой познакомился. Вспомнил и Андрей Петрович про себя (в смысле не вслух). Что греха таить было по молодости, ох и было. Возвращались они в тот вечер с небольшой вечеринки с большим трудом. Впереди с закрытыми глазами шел друг Миша, для всех остальных он служил ориентиром, и мог дойти до дома (как он говорил на автопилоте) в любом состоянии. Некоторое время его фигура с опущенной головой еще маячила впереди, затем свет начал постепенно гаснуть, вспыхнул экран, и началось кино. Фильм был, судя по всему не наш. После таких фильмов Андрей Петрович с особой остротой понимал, почему его квартира называется жилплощадь, автомобиль – индивидуальное средство передвижения, а обед на производстве – перерыв для приема пищи. На одном из таких производств работал герой следующей высокохудожественной, широкоформатной, цветной кинокартины, показанной Андрею Петровичу в этот вечер. Правда цвет был как после химчистки, то есть немного слинял, зато звук ничего, хрипел громко. А что ты хотел, бесплатно ведь показывают, как по телевизору. У хорошего хозяина все в дело пойдет. И так, как вы уже, наверное, догадались, главным героем был наш простой инженер, с распространенной фамилией Нехочуработов. Пересказывать киноленту (п/о «Свема») дело неблагодарное, и к тому же трудное. В лучшем случае может получиться литературный сценарий, к которому мы сейчас и обратимся. И так.
      С инженером Нехочуработовым что-то случилось. Он тихо сидел в своем углу и сосредоточенно смотрел на шкалу стоящего перед ним прибора. Сам по себе этот факт не привлек бы к себе внимания, так время от времени поступали многие, но здесь было что-то не так. В лабораторию зашла Зиночка, поболтать с Лидочкой.
      — Давно это с ним? — спросила она шепотом, кивая в сторону Нехочуработова.
      — Не знаю. Приходим на работу, он сидит, уходим, сидит, на обед не ходит, — тоже шепотом ответила Лидочка.
      — Когда заметили-то?
      — Да вчера. Его зам зава к себе вызвал, а он ноль эмоций сидит, как сидел, даже не шевельнулся.
      — Ну, а тот?
      — Сам прибежал. Кричал, кричал, все бесполезно, сидит не реагирует.
      — Ну ладно Лид, я пойду.
      — Посиди, сейчас чайник вскипит.
      — Нет, спасибо, что-то не хочется.
      Зиночка, затаив дыхание, проходит мимо Нехочуработова и, обернувшись в дверях, быстро исчезает.
      — Ой, мамочки, смотрит-то как, даже не моргает, — говорит она, идя по коридору.
      Навстречу ковыляет бабуся, глянув на которую можно с чистой совестью дописать, ягуся. Правда не в ступе и с метлой, а со шваброй и с ведром. Она подозрительно смотрит на Зиночку и затем идет в известную нам лабораторию. Увидев ее, все встают и молча направляются к выходу. Остается один Нехочуработов. Он по-прежнему сидит с каменным лицом.
      — Эй, уснул, что ли? Уйди не мешайся, — зло окликает его Ягуся. Видя, что инженер не реагирует, она подходит и резко выдергивает из-под него стул. Нехочуработов продолжает сидеть, опираясь на нечто недоступное пониманию не только Ягуси, но до поры, до времени и нашему с вами. Ягуся подозрительно смотрит на то место, где только что был стул и, махнув рукой, начинает уборку.
      — Грамотные шибко стали, ходют тут кажный день, сорют, убирай за имя. Чай тоже не в лесу жили, читать, писать, слава богу, умеем малость, — ворчит она, двигая стульями, — да у тебя зарплата не больше моей пензии, а все туда же.
      Быстро закончив уборку, Ягуся пнула дверь и выкатилась в коридор.
      — Малахольный, какой-то, — сказала она и поковыляла в следующую лабораторию.
      Мимо стоящих в коридоре сотрудников прошел представительный человек с надутыми как у бурундука щеками.
      — Здравствуйте, Виктор Федорович, — поздоровались они с ним, на что тот молча кивнул и вошел в лабораторию, убранную Ягусей. Следом за ним направились остальные.
      — Послушайте! — громко начал Виктор Федорович, обращаясь к Нехочуработову, но вдруг замолчал, остановившись в недоумении. Сзади послышался нервный смешок. Некоторое время все стояли в замешательстве и смятении. Затем зав, резко повернувшись, неожиданно грохнул кулаком по стоящему рядом шкафу с документацией. Посыпались папки, все вздрогнули.
      — Я понял, — зловеще прошипел он и бросился в угол, где находился электрический рубильник. Подбежав, рванул его вниз и инженер Нехочуработов исчез. Среди сотрудников прокатился вздох удивления. Виктор Федорович с остервенением поднял ручку рубильника, Нехочуработов появился опять. Вниз — исчез.
      — Да это же голограмма, — воскликнул кто-то из присутствующих. Раздался дружный хохот.
      — Да, голограмма, — закричал зав, перекрывая хохот, — не понимаю, что здесь смешного, — он подставил стул и полез на шкаф, — я как дурак тут перед ним распинался, — кряхтя, стащил с него голопроектор, и вышел с ним из лаборатории.
      — Голопроектор, — опять сказал кто-то из присутствующих, — ну и дела!
      Все, обсуждая случившиеся, расходятся по своим местам.
      Звенит будильник, Нехочуработов лениво ворочается в постели, затем все-таки встает и направляется в ванную. Кое-как одевшись и позавтракав, выбегает из дому. Выйдя из троллейбуса, зевая, подходит к проходной.
      — Чего так рано-то, — ворчит заспанная вахтерша.
      В ответ Нехочуработов опять зевает и машет рукой. В коридоре пусто. Глухо отдаются шаги. Он идет, оглядываясь и озираясь по сторонам. Нашаривает в кармане ключ и вставляет его в замочную скважину. Резко щелкает замок, дверь открывается. Нащупав в темноте рубильник, Нехочуработов включает его и, увидев свою голограмму, на своем рабочем месте, удовлетворенно хмыкает. Взгляд его привлекает конверт, лежащий на столе. В нем деньги. Наклонив голову, читает надпись: «Нехочуработову, премия».
      — Премия, — расплывается в довольной улыбке и хихикнув, протягивает руку. Рука хватает пустоту. Пробует еще, то же самое. Вдруг резко оборачивается и приседает от неожиданности. В противоположном углу, свирепо уставившись на него, сидит зав. Лицо инженера перекашивается от страха, на лбу выступает пот, он садится на пол. Затем, пытаясь улыбнуться, выдавливает из себя хриплым шепотом: «Голограмма». Он облегченно вздыхает, встает и подходит к начальнику. Протягивает руку с вытянутым указательным пальцем к его лицу, и тот медленно погружается в розовую и пухлую щечку Виктора Федоровича. Глаза зава выкатываются из орбит, физиономия, включая уши, багровеет, открывается рот, но за мгновение до того как из него вылетят первые слова, инженер Нехочуработов падает в обморок.
      На этом сценарий заканчивается, но фильм продолжается. К каким только ухищрениям не прибегает режиссер, что бы дотянуть его до полного метража. Здесь и ночное звездное небо, и падающие листья, восход и заход солнца, белка в колесе и муха, бьющаяся о стекло. Наконец заканчивается и фильм, но продолжает продолжаться жизнь. Нехочуработов, которого зовут Витя, пойдет куда-нибудь, выпьет с горя. Забегая вперед, скажу,  что так оно и было. Затем он пошел домой, поимел скандальный тет-а-тет с женой, и завалился спать.
      Эта ночь выдалась особенно богатой на сновидения, ни какая-нибудь там многостерильная киноопупея, а что-то вроде видеоклипов, под девизом — снимай, что попало, что бы в глазах мелькало. Так вот, сначала мелькало нечто не определенное, потом туман рассеялся и Витя почувствовал себя идущим по длинному, бесконечному тоннелю. Это был лабиринт. В нем находилось много людей. Все они куда-то спешили. Витя пошел вместе со всеми и оказался на огромной площади, до отказа забитой народом. Их лица были напряжены и устремлены вверх. Высоко в небе плыла огненная строка: «Ждите сообщения…Ждите сообщения…». Вите стало страшно, и он бросился бежать вниз по какой-то лестнице, крича во все горло и распугивая сидящих на перилах чертиков. Чертики пускались наутек, смешно подпрыгивая и стуча копытцами по бетонным ступенькам.
      Лестница привела его в коридор с множеством дверей. Открыв одну из них, Витя увидел людей, сидящих за небольшим круглым столиком, в центре которого, на некотором расстоянии от крышки, висело что-то напоминающее шаровую молнию. В следующей комнате было ужасно холодно. Витя пробыл там не долго, но уже весь дрожал от холода, когда услышал металлический голос:
      — Холодные закуски. Куда же вы? Вы обязательно должны попробовать наши холодные закуски.
      В третьей комнате, куда он попал, было тепло. За столиками, чинно сложив руки на коленях, опять сидели какие-то люди. Рядом стояли роботы и кормили их из ложечки. Потянув ноздрями воздух, Витя подумал, что не плохо бы было перекусить. Увидев свободный столик, он сел. Сразу же к нему подкатился робот с подносом. Пока он составлял тарелки, Витя схватил ложку и хотел, было опустить ее в тарелку супом, но замер с протянутой рукой, услышав за спиной:
      — Остановитесь! Как вам не стыдно. Ведь это же не прилично. Человек никогда не должен делать то, что за него может сделать робот.
      Витя обернулся и увидел толстую, пожилую даму, которая смотрела на него, укоризненно качая головой. Робот тем временем закончил расставлять закуски, взял ложку своей клешней, зачерпнул из тарелки и поднес ее к Витиному рту:
      — Что ты делаешь! — завопил Витя, — Горячий ведь. О, черт, весь язык обжег.
      Робот отложил ложку, достал откуда-то из своего чрева термометр, и сунул его в суп.
      — Вы совершенно правы, — невозмутимо сказал он, — температура первого блюда, действительно выше, предусмотренной для белковых организмов. Но вам не стоит беспокоиться, сейчас мы его остудим.
      Он сунул в тарелку еще какую-то железяку.
      — Вот теперь можно пробовать.
      — Слушай, я не буду, а вдруг ты туда бактерию, какую занес.
      — Вы совершенно правы. Очень даже может быть. Сейчас мы его облучим, и все будет в порядке.
      — Ну, а теперь?
      — Что, теперь?
      — Теперь он светится!
      — Вы совершенно правы, вам лучше его не есть.
      — Ну, давай тогда второе.
      — Пожалуйста, — робот надел на вилку котлету и сунул ее Вите в рот.
      — Эй, а почему котлета холодная, — имел неосторожность сказать Витя. Робот не задумываясь, положил ее обратно на тарелку и достал термометр.
      — Вы совершенно правы, — радостно произнес он, — но вам не стоит беспокоиться, сейчас мы ее подогреем.
      Он занес над котлетой свою клешню, щелкнул тумблером, и в одно мгновение превратил ее в тлеющий уголек.
      — Ты, что издеваешься? Как я теперь это есть буду?
       — Вы совершенно правы, — уже не так радостно ответил робот, — отказал терморегулятор. Вам лучше это не есть.
      Не дожидаясь, что будет дальше, Витя схватил стакан с компотом, залпом выпил и, зажав в руке булочку, бросился к выходу. Выбежав в коридор, он рванул первую попавшуюся дверь, и очутился на балконе без перил. Два каких-то мужика, одели ему на плечи дельтаплан и сказали: «Прыгай, а то все равно столкнем».
      Пока будут сталкивать Витю, нужно поискать Андрея Петровича, где он? Дошел ли дома? А! Да вот же он, стоит в чужом подъезде и  поет песни. Хорошо поет, громко. Настолько громко, что баба Катя из 136 квартиры, хворающая лежа на кровати, оттого, что не с кем поругаться, быстро вскочила и в предвкушении спектакля, в котором надеялась получить хоть какую-нибудь, пусть не большую роль, подбежала к двери, заглянуть в глазок. А вы любите скандалы? Лично я нет. Я ухожу. Андрей Петрович тоже хорош.
      Да вот, кстати, и Витю уже столкнули, и полетел он как птица, над широкими полями, над глубокими морями, над пустыней Кара-Кум, и как только появились миражи, увидел страну. А название было у этой страны такое, что и не выговоришь, а если и выговоришь, то ей богу сплюнешь, вот такое мудреное было название. Делать нечего, приземлился Витя, спрятал дельтаплан в кустах, и вышел на дорогу. Увидев такси, энергично замахал руками. Раздался скрип тормозов, из машины выпрыгнул злой таксист.
      — Тебе чего? В парк не поеду! — закричал он.
      — А я не в парк! — разозлился в свою очередь Витя. — Разорался! До города довези. Должен же здесь быть какой-нибудь город.
      — Как не должен, конечно, должен, — вмиг преобразился таксист и, заглядывая в глаза, вкрадчивым голосом спросил:
      — Нет, ты это, в самом деле, поедешь? Правда? А не обманешь? — наконец поверив, расплылся в улыбке и, сделав широкий жест, пригласил, — Прошу в машину.
      Улыбка теперь не сходила с его лица, и он радостно разговаривал всю дорогу, как бы сам с собой:
      — Надо же, клиент, до города. Вот ребята умрут от зависти. А то в парк, в парк. Езжайте себе в Страну Очередей, там все такси идут в парк.
      В пути Витю немного укачало, и вот кажется ему, что едет он не на такси, а на собственном, шикарном лимузине. Как будто бы он, не то американец, не то англичанин. Так вот, останавливается он на обочине, и на ломаном русском языке спрашивает у одного, не то джентльмена, не то просто прохожего:
      — Скажьите, это Зовьетский Зоюс?
      На что мужик, ну то есть этот, русский джентльмен, смачно сплюнув, отвечает:
      — Не по шарам, что ли?
      Затем, запихав руки в карманы и подойдя поближе, миролюбиво кивает:
      — А, иностранец.
      Не знаю, что взбесило Витю, то ли тщетные попытки перевести «не по шарам», то ли то, что его принимают не за того, кто он есть на самом деле, и поэтому, сняв цилиндр и перчатки, он прошипел уже без всякого акцента:
      — Ты, жертва олигофрении, нарисуй сквозняк. Репу нажрал и тяпкой трясешь. Иностранца намацал.
       — Так бы сразу и сказал, — весело ответил «джентльмен».
      Они помирились и решили зайти в гастроном. В гастрономе было полно народу, стоящего в огромных очередях вдоль прилавков. В руках каждый держал большую авоську. Все они, и мужчины и женщины, были одеты одинаково — в телогрейках и кирзовых сапогах. При появлении Вити, из громкоговорителя, висевшего в торговом зале, раздались хриплые звуки марша, и торжественный голос произнес:
      — Добро пожаловать, товарищ президент!
      Витин попутчик, вдруг повернулся к нему, поднял правую руку и выкрикнул, громким басом:
      — Гаранту конституции, наше с кисточкой.
      Из очереди раздался женский визг:
      — Сэпрайз, сэпрайз!
      Все побросали свои авоськи, и принялись танцевать ламбаду. Из подсобки появились Латр и Андрей Петрович. Они подошли к Вите, молча пожали ему руку, и присоединились к танцующим.

      На этом рукопись заканчивается, но продолжает продолжаться жизнь.

      От публикатора: как недавно выяснилось, у автора никогда не было дедушки.