Михаил Семенович

Памяти Михаила Семеновича Маринина

Как мало мы знаем о тех, кто рядом…

Это был пожилой, крепкий, совершенно незрячий человек с белым, гладко выбритым лицом, одетый в опрятное черное пальто и старомодную шляпу. Каждый день Маша видела его, когда возвращалась из школы. Старик, ощупывая тростью дорогу, медленно двигался всегда одним и тем же маршрутом: вдоль перекошенного металлического заборчика вокруг трехэтажного кирпичного дома. Видимо, он жил в этом доме.

Однажды по пути из школы Маша увидела, что слепой старик растерянно топчется на углу. Повернувшись на звук Машиных шагов, он хрипловато проговорил:
– Пожалуйста…

Маша оглянулась: других прохожих не было, видимо, старик обращался к ней.
– Вы мне? – на всякий случай спросила она.

– Да-да, вам. Пожалуйста, помогите мне дойти до подъезда. Там лужа, я боюсь промочить ноги.

Он нерешительно протягивал к ней широкую ладонь. Маша помедлила. Дома и в школе ей всегда говорили, что нельзя разговаривать с незнакомыми. Но что плохого ей мог сделать несчастный слепой старик? Маша снова оглянулась и взяла старика за руку.

– Пойдемте. Вам в какой подъезд?
– В первый.

Старик шел мелкими осторожными шажками, часто постукивая тростью по разбитому тротуару. Они неспеша добрались до лужи, благополучно миновали ее, и Маша подвела старика к двери  подъезда.
– Вот, мы пришли.
– Спасибо. А как тебя зовут, девочка? – проговорил старик и улыбнулся.
– Маша.
– Спасибо тебе, Маша. А меня зовут Михаил Семенович.

В этот момент дверь подъезда распахнулась, и толстая старушка в полосатом халате важно проговорила:
– Дедка, где ты ходишь? Я тебя жду, жду. Пора пить чай.
– Так как же я приду? – возмутился Михаил Семенович и вошел в подъезд. – Там же лужа.
– До свидания, Михаил Семенович, – сказала Маша ему вслед.
– До свидания, Машенька, – откликнулся старик. Старуха неласково посмотрела на Машу и закрыла дверь.

На следующий день Маша увидела Михаила Семеновича на том же месте. Ей показалось невежливым пройти мимо. Она остановилась и сказала:
– Здравствуйте, Михаил Семенович.
– А?.. Это, наверное, Маша?
– Да.
– Здравствуй, Машенька.
– Хотите, я провожу вас до подъезда?
– Нет, я еще только вышел гулять.

Маша помолчала, не зная, что сказать.
– А ты не знаешь, там, за детской площадкой, еще есть лавочка под кустом сирени? – спросил вдруг старик.
– Есть.
– Проводи меня, пожалуйста, до этой лавочки.

Боясь, что ему неудобно будет идти по песку, которым была засыпана площадка, Маша повела Михаила Семеновича в обход, по тротуару. Идти пришлось минут пять. На площадке резвилась дошкольная ребятня, закутанная в разноцветные комбинезоны. Малыши гонялись друг за другом и звонко вопили от удовольствия. Михаил Семенович повернулся на крики, и Маша заметила, как по его лицу скользнула растерянная и ласковая улыбка.

Маша подвела старика к скамейке, покрытой чешуйками отслаивающейся краски. Михаил Семенович сначала ощупал сиденье и спинку и только потом сел, поставив трость между коленей. Над скамейкой низко нависали ветки сирени с едва распустившимися листочками.

– Спасибо, Маша, – сказал старик. – Ты иди, у тебя, наверное, свои дела.
– А вы? – спросила Маша.
– А я посижу, подумаю. Буду вспоминать.
– А обратно как?
– Проводит кто-нибудь. Мир не без добрых людей.
– Ну… я тогда пойду, – неловко проговорила Маша, но старик не ответил. Он сидел неподвижно, и его незрячие глаза уже были устремлены вглубь неведомых девочке воспоминаний.

Маша пошла домой. Дни стояли промозглые, она озябла в своей модной курточке и хотела есть. Пообедав, Маша удобно устроилась с книжкой на диване. Включила бра, накрыла ноги пушистым пледом. До прихода родителей оставалось еще часа два, их можно было полностью посвятить чтению. Однако, читала Маша только минут десять. Потом она почувствовала какое-то беспокойство. Сосредоточиться на книге не получалось, смысл прочитанных фраз ускользал. Странно, ведь книжка была очень интересная. Маша внимательно прислушалась к себе и поняла, что волнуется за Михаила Семеновича. Как старик один доберется домой, а что если некому будет проводить его?

Маша решительно оделась и выскочила на улицу. Когда она быстро шагала к детской площадке, ей казалось, что Михаил Семенович, наверное, уже стоит и беспомощно оглядывается вокруг. Но старик сидел на скамейке в прежней позе. Услышав Машины шаги, он повернул голову в ее сторону. «Сейчас он попросит его проводить и удивится, что это опять я», – подумала Маша. Но Михаил Семенович дождался, когда она подошла поближе, и полувопросительно сказал:
– Маша.
– Ой, а как вы узнали? – очень удивилась Маша.
– Я ничего не вижу, зато, слава богу, хорошо слышу, – объяснил старик. – А ты снова куда-то идешь?
– Я… – смутилась Маша, – я думала, вы… Может, некому вас проводить обратно?

Михаил Семенович поднял к ней лицо, словно хотел увидеть ее своими незрячими глазами. Какая-то судорога вдруг прошла по его губам и щекам.
– Значит, ты волновалась за меня? – сказал он дрогнувшим голосом.
– Ну да, – призналась Маша.

Старик помолчал, пожевал тонкими губами, потом протянул Маше ладонь.
– Сядь, пожалуйста. Давай немножко посидим с тобой.

Маша послушно села рядом.
Михаил Семенович суетливо стиснул пальцы в замок, потом провел ладонями по лицу и растроганно проговорил:

– Извини, Машенька, старика, расчувствовался. Очень давно никто не волновался за меня. А тут ты – чужая девочка… добрая девочка. Мне кажется, ты похожа на мою внучку. Когда она была маленькая, она обо мне тоже заботилась. Бывало, я сижу здесь, на лавочке, а она играет-играет и вдруг как подбежит «Дедка, дедка! ты простудишься, застегнись!»

У старика снова задрожали губы. Он умолк, и некоторое время машинально разглаживал полы своего пальто. Маша смотрела на его профиль, наверное, раньше он был очень мужественным, но с возрастом черты лица оплыли и потеряли четкость.

– А где сейчас ваша внучка? – спросила Маша и мельком подумала, что можно познакомиться и подружиться с этой девочкой. Но старик вздохнул:

– Сейчас она выросла, вышла замуж и уехала далеко. У нее уже дети, мои правнуки, только я их не видел и уж не увижу.

– Зачем вы так говорите? – насупилась Маша.

– Ну а что ж… Старый я, Машенька, скоро восемьдесят.

– Люди и до ста лет живут, – сказала Маша слегка сердито. Ее всегда пугали такие разговоры.

– Не надо до ста, – сказал старик и кажется, улыбнулся. – Людям только надоедать… Такая обуза – и до ста. Не надо.

Маша хотела спросить, кому это он надоедает, но постеснялась. А Михаил Семенович вдруг нерешительно спросил:
– Машенька, а можно, я поглажу тебя по голове? Как внучку?
– Можно, – шепнула Маша.

Чуть вздрагивающая ладонь старика скользнула по рукаву ее куртки и осторожно, едва-едва коснулась волос. Маша увидела, как его светлые глаза наполнились слезами.

Оба Машиных деда умерли задолго до ее рождения, остались только старые выцветшие фотографии, и Маша никак не могла до конца поверить, что молодые мужчины в старомодной одежде на этих снимках имеют к ней какое-то отношение. Она никогда не жалела о том, что не знала их и честно говоря, никогда о них не думала. А сейчас почему-то вспомнила и робко проговорила:
– Михаил Семенович, хотите, я буду вам как внучка? Мы будем сюда приходить и сидеть на лавочке.
Старик мелко закивал и опустил голову.

Так Маша стала почти каждый день видеться со слепым стариком. Иногда они приходили на скамейку под сиренью, а иногда бродили по соседним дворам. Старик что-нибудь рассказывал: о внучке, о своем далеком детстве, – а Маша слушала. Порой Михаил Семенович спохватывался, что Маше надо домой, но она сама не спешила уходить. Особенно после девятого мая.

К празднику Победы наконец потеплело, на сирени полностью распустились листья, и даже кое-где начали завязываться цветочные грозди. На площади Жукова у недавно выстроенного мемориала собрали митинг. Перед уже малочисленными участниками войны долго выступало городское начальство и всякие гости, потом группа старшеклассников очень выразительно прочитала стихи о войне. Дальше ветеранов пригласили на концерт в кинотеатр, расположенный на площади, но перед этим ведущий праздника громко объявил, что сейчас ученики школы № 25 вручат им цветы. Школьники стояли тесной шеренгой слева от вечного огня, держали в руках большие букеты гвоздик. При этих словах шеренга рассыпалась, ребята подбежали к ветеранам и стали дарить им цветы – по одной штуке. Иногда, правда, получалась неразбериха, и некоторым ветеранам пытались вручить гвоздики сразу двое учеников, но с этим быстро разбирались. Как велели учителя, когда уже у всех участников войны в руках были гвоздики, оставшиеся цветы школьники раздарили пожилым людям, пришедшим на праздник.

Только у Маши в руках остались три гвоздики. Она с самого начала отобрала их из всей охапки выданных ей цветов и очень боялась, что придется подарить их незнакомому человеку. Эти крупные гвоздики она берегла Михаилу Семеновичу. Но сколько ни вглядывалась Маша в толпу, собравшуюся на празднование годовщины победы, Михаила Семеновича так и не увидела, хотя ей показалось, что крикливая старуха, его жена, здесь.

Кто-то тронул Машу за плечо, она оглянулась, на нее удивленно смотрела классная руководительница.
– Маша, почему ты не подарила букет? Подари кому-нибудь.

Маша растерянно глянула по сторонам.
– Нет, – пробормотала Маша.

Учительница округлила глаза.
– Почему?
– Пожалуйста, Ольга Ивановна, – отчаянно сказала Маша и прижала букет к праздничной белой блузке так, словно его кто-то хотел отобрать. – Я подарю, только не здесь.
– Как это?
– Я дедушке подарю.
– Своему?
– Нет, просто одному знакомому дедушке. Я хотела ему подарить, а он не пришел на праздник.
– А почему сразу три?

Маша опустила голову. Она не знала почему. Но когда у мамы был день рождения, папа всегда дарил ей три розы, и Маше казалось, что вручить старику всего один цветок будет невежливо.
Учительница растерянно проговорила:
– Ну… иди тогда, дари.

Маша кивнула, торопливо сказала «до свиданья» и бегом бросилась с площади. Она все еще прижимала гвоздики к груди, и чувствовала, как в такт ее частым шагам цветы качают своими тяжелыми головками.

Маша увидела Михаила Семеновича издалека. Он стоял на своем обычном месте – у угла дома и подняв голову, прислушивался к звукам праздника, доносящимся с площади Жукова.
– Михаил Семенович! – крикнула Маша. –  С праздником вас!

Старик заулыбался. Маша подскочила, протягивая ему букет.
– Дайте руку, Михаил Семенович. Вот, это вам.

Она положила гвоздики на его протянутую ладонь. Старик нерешительно пошевелил пальцами и сжал стебельки, потом другой рукой осторожно коснулся их головок, провел пальцами по всей длине стебля.

– Цветы, – растроганно сказал старик. – Спасибо, дочка.
– А почему вы не пришли на праздник?
– Ну а как же я приду? – удивился старик.
– Вас бы кто-нибудь проводил…
– Кто? Моя бабка ушла, а про меня сказала, что не доведет. Да уж ладно, какие нам праздники, я так, постоял, послушал.
– Здесь же почти ничего не слышно.
– Кое-что слышно…
– Знаете что, – решительно сказала Маша, – давайте я отведу вас на концерт в кинотеатр. Там еще не началось, мы успеем.
– Обожди, – старик удержал ее за руку.

Маша оглянулась на него почти обиженно. Как же так, почему, когда другие на концерте, Михаил Семенович должен стоять здесь совершенно один? Это же несправедливо!

– Постой, Машенька, ну что мне концерт. Концерт по телевизору вечером будет, я послушаю. Давай лучше мы с тобой поговорим, погуляем. День такой хороший...
– Ну… ладно.

И снова, как всегда, пошли они вдоль перекошенного заборчика. Солнце грело спину. Ветерок теребил молодые тонкие ветки берез.
– Машенька, а ведь я не воевал, – сказал вдруг Михаил Семенович.
– Как это? – очень удивилась Маша. Она думала, что воевали все без исключения старики.
– Вот так получилось, – вздохнул старик.

Когда началась война, Миша Малинин еще учился в школе. Он учился очень хорошо, и все учителя говорили, что после школы Миша должен поступать в институт. Миша и сам так хотел. Но пришла война и смешала, спутала все планы. Разве до школы теперь было? Мишу мучила совесть, что когда другие уходят на фронт защищать свою родину, он учит уроки. На фронт его не взяли, сказали, что он слишком молод. Тогда Миша пошел работать на завод. Завод был большой, до войны он выпускал машины, а теперь стал оборонным. Поначалу мальчишке доверяли только самую нехитрую работу, но однажды во время ночной смены умер мастер. Это был добрый старик, порой он угощал Мишу колотым сахаром и показывал свою работу. И вот он умер прямо у станка. А завод не должен был останавливаться ни на минуту, ни один цех, ни одна линия. И вытерев слезы рукавом ватника, Миша Малинин отчаянно сказал инженеру, прибежавшему на крики:
– Можно я встану к станку? Я умею!! Честное слово!
– Давай, сынок, – сказал инженер.

Миша встал. И снова запустили остановленную было линию. А инженер стоял рядом и лично контролировал Мишину работу, и Миша выдержал этот экзамен, не испортил ни одной заготовки. Вот так худенький черноволосый подросток стал рабочим оборонного завода. Больше он не рвался на фронт, хотя в короткие часы отдыха иногда видел сны, как он яростно дерется с врагом. Просто теперь Миша знал, что он тоже вносит свой вклад в победу.

Когда отшумела война, Михаил Семенович, наконец, окончил школу и отучился в институте, а потом он снова вернулся на завод и работал там до самой пенсии. К этому времени он занимал уже важный пост – заведовал сборочным цехом.

– Так что вот, Машенька, я не воевал, – снова сказал Михаил Семенович.
– Неправда, – проговорила Маша тихо. – Вы воевали. Только по-своему. Потому что без вас те, кто на фронте, не могли бы воевать.

Потом Михаил Семенович еще много всего рассказывал Маше о себе, и она всегда внимательно слушала и запоминала. А когда в школе им дали задание написать сочинение на тему «Неординарная личность», и все одноклассники писали о всяких известных людях: актерах, певцах, знаменитых писателях, – Маша написала про Малинина. И про его тяжелое детство без отца, и про военную его юность, и про замечательную его жизнь и работу на заводе. Маше казалось, что она очень здорово написала, что, прочитав, любой поймет, какой это человек. Но учительница покачала головой и со вздохом сказала:

– Ну что ж, Маша, каждый имеет право на собственное мнение. Но я твоего мнения не разделяю. В те годы каждый работал, каждому было тяжело. Но были герои, получившие на фронте ордена, были  люди, отмеченные правительственными наградами…

– Все равно, – тихо, но упрямо сказала Маша.
– Ну… я поставила тебе четыре-четыре. За недостаточное раскрытие темы и две пунктуационные ошибки.

Летом Маша отдыхала с родителями в Сочи. А когда вернулась, ее закружил круговорот летних забот: подружки, прогулки, семиклассник Максим, проводивший ее однажды до дома. Только через две недели Маша вспомнила про Малинина и побежала к дому, где он жил. Но сколько ни бродила она рядом с домом, Михаила Семеновича так и не увидела. И на следующий день тоже. А через неделю маленькая старушка в черных буклях подозрительно спросила:

– Девочка, чего это ты все вертишься возле нашего дома? Вертишься и вертишься! Я тебя уже давно приметила!
– Я человека одного жду, – призналась Маша.
– Это какого? – Маленькие старухины глазки азартно заблестели.
– Михаила Семеновича Малинина.
Старушка всплеснула руками.
– Эх, милая! Да Семеныч же умер!
– Как умер? – растерялась Маша.
– Взял и умер.
– Да… ясно… спасибо, – пробормотала Маша и потерянно пошла прочь.

Безоблачный августовский день померк, словно небо обложили плотные черные тучи. На всем свете были  теперь только вина и горечь.

Дома мама, конечно, сразу заметила ее покрасневшие глаза, и пришлось все рассказать. Рассказывать было трудно: слезы так и норовили прорваться снова. Мама слушала внимательно, не перебивала. Потом вздохнула:

– Что ж, Машенька, он был старый человек. Так устроена жизнь, придется с этим смириться.
– Жалко его…
– Жалко, да ничего не поделаешь.
– Он совсем одинокий был. И очень радовался, когда я приходила. А я взяла и забыла про него! А еще обещала, что буду ему как внучка.

Мама немного подумала.
– Подожди, Маша, послушай. Ведь какое-то время ты все же скрашивала его одиночество. 

Маша всхлипнула и подняла на маму мокрые глаза.
– Наверно.
– И еще теперь ты знаешь,¬ ¬что за любым казалось бы непримечательным человеком может стоять целый жизненный подвиг. И любой человек может быть интересен.

Маша кивнула.
– А Михаил Семенович… он как бы передал тебе частичку своей души. Ты ведь теперь будешь помнить о нем. Может быть, даже всю жизнь.
– Буду, – шепнула Маша. И вспомнила: – Он говорил, что я похожа на Татьяну из «Онегина».
– Почему это? – насторожилась мама.
– «Тиха, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива…» Ну, помнишь, вы тогда с папой поругались, и он даже ушел ночевать к дяде Диме. Я боялась, что он насовсем уйдет, и грустная была. И тогда он так сказал. Еще он говорил, что я добрая, и что у меня золотое сердце.

Мама вздохнула, обняла Машу, а потом вдруг предложила:
– Знаешь что, а давай-ка съездим к нему на кладбище, отвезем цветы. Как твоим дедушкам. Надо только узнать, где его похоронили.
– Я узнаю, – шепнула Маша.

На этот раз она не стала топтаться возле подъезда, а сразу подошла к чернявой старушке.
– Скажите, пожалуйста, а вы не знаете, где похоронили Михаила Семеновича?
– Нет, не знаю, – снова подозрительно сказала старушка. – А тебе зачем?

Ее подозрительность была Маше неприятна: как будто она хочет что-то плохое сделать!
– А кто знает? – спросила она.
– Настасья Петровна должна знать, жена его.

Старушка поднялась со скамейки, потянулась и постучала костяшками в окно, выходящее во двор. Долго никто не отвечал, потом в окне замаячило одутловатое лицо. Открыли форточку.

– Настя, Семеныча твоего где похоронили? – громко крикнула старушка, и Машу это слегка покоробило: она так просто говорила об этом горе.
– А тебе зачем? – неласково отозвалась жена Малинина.
– А вон девчонка спрашивает.

Старуха отодвинула занавеску и сквозь стекло уставилась на Машу.
– А ты кто такая?
Маша сначала растерялась, потом немного рассердилась.
– Я его знала… мы с ним гулять ходили, – сказала Маша.
– А-а… да, он говорил что-то. Не знаю, где его похоронили, где-то на Дмитровском кладбище. Он последнюю неделю у сына жил, а я на похоронах не была, здоровье не позволяет.
Старуха с сухим щелчком захлопнула форточку и скрылась в глубине комнаты.

– Не знает она, – проворчала ее соседка, поправляя свои черные кудряшки. И объяснила Маше: – Они ведь с Семенычем поздно сошлись, когда уже оба вдовые были. Пока Семеныч был здоров, во всем ей помогал. А как ослеп, стал ей в тягость. Вот!

Она круто развернулась и бодро зашагала прочь, что-то бормоча себе под нос.

Вечером Маша вместе с мамой пришла на площадь Жукова. Маша держала в руках букет желтых хризантем. На площади было спокойно, гуляли молодые мамы с колясками, бегали по ступенькам малыши. Тихо шелестела листва молодых тоненьких берез. Качались цветы многочисленных венков и букетов. Маша посмотрела вокруг и положила свои цветы у основания гранитной плиты. На плите были высечены слова о чести и мужестве. Эти слова были и о Михаиле Семеновиче. Маша потрогала вдавленные в плиту буквы и дала себе слово обязательно узнать, где покоится Малинин.

С того дня прошло несколько лет, Маша выросла и окончила школу. На выпускном экзамене среди предложенных тем сочинений была и такая: «Сын своего отечества». И снова люди вокруг нее писали про Пушкина, Толстого и даже Ельцина, а Маша написала про Малинина. Ее сочинение заканчивалось стихами, посвященными Михаилу Семеновичу.

Как мало мы знаем о тех, кто рядом!
Как поздно опомнившись, понимаем,
Что больше не встретимся мы с их взглядом,
Что ничего о них не узнаем.

И камнем на плечи вина нам ляжет.
Отныне навеки все так и будет:
Никто ничего уже не расскажет,
Но мы никогда о них не забудем.