Канин. Первый полевой сезон

      Я стояла перед большой физической картой СССР и с радостью рассматривала полуостров Канин в виде головы диковинной птицы с длинной шеей и туловищем, от «клюва» которого тянулся гребень – кряж Канин-Камень. Канин для меня – всё равно, что земля обетованная, куда безуспешно пыталась попасть последние два года. О нём я была много наслышана от своих друзей, работавших там перед армией, и тех, кто провёл на Канине не один полевой сезон.

      Полуостров Канин, входящий в состав  Ненецкого автономного округа, это край ручьёв, речушек изрезавших всю его поверхность в виде кровеносных сосудов. Это край рек, полных хариусов, кишащих гольцом, кумжей и сёмгой в период нереста. Это край внезапных густых пугающих туманов, каньонов, водопадов, болот, богатых мошкой, пастбищ с многочисленными  стадами оленей. А самое  примечательное – то, что это территория двух морей, омываемая с запада Белым, с востока Баренцевым морями, смыкающимися в объятии на севере, на самом кончике «клюва» – Канином Носу. Вот такая красота!

      Наконец-то моя мечта осуществилась! Я настолько была в восторге от долгожданного события в своей жизни и непременно хотела попасть на самое начало полевого сезона, что, невзирая на перенесённые операции на пальце ноги в отпуске, в моём родном городе Андижане, а затем в Нарьян-Маре, 29 июня вылетела на «кукурузнике» АН-2 вместе со всем отрядом в город Мезень, что в Архангельской области. Там, в небольшом уютном зеленом городке, добрали продуктов – в основном рассольника и борща с колбасой в стеклянных банках, что было большой удачей для отряда: экономия тушёнки и к тому же ещё и вкусно! В местном книжном магазине приобрела кое-какую интересную для себя литературу, хотя и везла с собой из Нарьян-Мара два рюкзака библиотечных книг. Переночевали в такой же маленькой, как и сам город, гостинице, а назавтра нас, девчонок, отправили первым рейсом в долгожданную  Шойну. Мужская же часть отряда застряла в Мезени ещё на четыре дня из-за погодных условий.

      Посёлок Шойна расположен в южной части полуострова, почти у самого основания «шеи», откуда в ясную погоду отчётливо видны плавные очертания Канина. В этом засыпанном песками и забытом Богом и администрацией Ненецкого округа месте было такое чувство, будто находишься в пустыне, но, тем не менее, не было ощущения дискомфорта, чувства оторванности и тоски, которые навевали некоторые населённые пункты, в которых успела побывать в период предыдущих полевых сезонов.
      В Шойне находилась база Канинской партии, где жили работники нашей экспедиции: новый начальник, завскладом, буровики, вездеходчики и трактористы, и куда подлетали на период полевого сезона геологи из Нарьян-Мара. Здесь большое, потемневшее от времени старое деревянное здание было отведено под общежитие. Имелись магазин, столовая, отрада для души – почта, и даже  отрада для ног – клуб, где по выходным дням устраивались танцы, то есть почти полный набор атрибутов цивилизации, дабы не чувствовать себя оторванным от Большой земли. Приезд геологов оживлял скудную  вялотекущую жизнь в посёлке. У некоторых из них завязывались кратковременные, поэтому бурные романы с местными девушками, которых было здесь в избытке. Перед полевым сезоном на базе скапливалось много людей, так как большая территория полуострова отрабатывалась несколькими полевыми отрядами, в том числе совместным отрядом топографов с геофизиками. Погода на Канине изменчивая, неустойчивая, поэтому переброску на точки приходилось ждать по несколько дней. Обратно в Нарьян-Мар выбираться  было ещё труднее, так как начальству главное было вовремя закинуть геологов на объекты, а возвращать их обратно было не обязательно. Всё правильно, всё по-советски: главное – работа!

      Без особых проблем добравшись до Шойны со всем своим многочисленным  скарбом, мы поселились в общежитии. Свет подавали только до 23 часов. Хотя солнце не заходило, а только низко кружилось по небосклону, оно не в силах было осветить большие тёмные помещения – наше временное жилище. Я пыталась читать при свечах, но глаза быстро уставали, поэтому от чтения не получала особого удовольствия. Мы, как могли, развлекались: гуляли по посёлку, доходили даже до маяка, что стоял в нескольких километрах от посёлка, играли и гадали на картах, писали письма, а по вечерам устраивали посиделки с песнями под гитару.
      Ожидание затягивалось. Шойна со своими песками стала нас «доставать». Очень хотелось на Канин, очень хотелось работать!
       Из-за затянувшегося ожидания произошло происшествие, неприятное и опасное для меня. Средь бела дня, когда я прогуливалась с девчонками по улицам Шойны, резкий и очень сильный удар камнем в висок на несколько секунд оглушил меня. Я завертела головой, озираясь по сторонам, но никого не увидела. Скорее всего, если судить по силе удара, стреляли из рогатки с довольно близкого расстояния из ближайших домов. Это было непонятно и пугающе – кому нужно было меня калечить, попав в глаз, или даже убить? Было очень больно и обидно, но мне не хотелось показывать неизвестной  сволочи своё состояние. Потерев висок, я, как ни в чём ни бывало, пошла с девчонками дальше по улице, хотя в голове гудело, и очень болело ушибленное место. Придя в общежитие, и обсудив этот неприятный инцидент, с девчонками решили больше не гулять по посёлку – кто мог подумать, что в тихой и сонной Шойне притаился псих.

      Через четыре дня мы, наконец-то, воссоединились  с оставшимися в Мезени членами отряда. Наш отряд состоял из 12 человек. Начальник отряда – Виктор Александрович Ерюхин – высокий, спортивный, с холёным красивым лицом, интеллигентным, но немного рафинированным характером; ему было где-то лет 46. Его жена Нина была намного моложе его, опытный и грамотный  геолог, спокойная, очень умелая, практичная и заботливая жена, так что Виктор Александрович был за ней, как за гранитной скалой! Она через свои большие роговые очки глядела на мужа с обожанием и любовью.
      В отряд влился опытнейший, но не очень работоспособный  «полевой волк» Чуркин Прохор Алексеевич. Был он коренаст и очень мускулист, с темной задубевшей кожей. Трудно было определить его возраст, так как ходил он  вечно заросший густой тёмной бородой, с нечесаной лохматой головой, и мне он казался стариком. Странной он был личностью, очень странной... Мог с упоением декламировать стихи, особенно любимого Есенина, живо, интересно и красочно рассказывать бесконечные истории из своей богатой событиями жизни, но при всём этом в нём ощущалась внутренняя необузданность, даже некая дикость. Скорее всего, это было следствием его частых запоев.
      Лёня Невзоров – белобрысый крепыш, старший техник-геолог, закончивший московский геологоразведочный техникум, любитель влезать в чужие разговоры только для того, чтобы заявить: «Откуда ты это знаешь? Этого не может быть!» Он был из тех людей, которые сами, ничего не читая и не страдая наличием хотя бы мало-мальской эрудиции, вечно оспаривают  знание других, раздражаясь на «умников». Парнем он был не совсем уж плохим, но редкостным занудой.
      Женька Соколов – молодой специалист, закончивший  Ростовский университет, был добродушен, улыбчив и обходителен при нормальных условиях. Брюзга, прижимист, вредина – при неблагоприятных. Он был полноват, так как перестал заниматься классической борьбой, медлителен и ленив.
      Боря Байсаров, Саня Попов и Люда – студенты Ухтинского индустриального института нефтяного факультета. Боря – чеченец по национальности – был хвастлив, заносчив, но, в сущности, хороший парень. Саня – светленький, голубоглазый, как многие коми, немногословный, очень выносливый – ходил, как оказалось, по тундре как лось.
      Люда – маленькая, вертлявая болтушка, которую я сама на свою же голову  упросила начальника взять в отряд, так как она была знакомой моей подруги из того же вуза. Она мне потом много крови попортила, оказавшись большой склочницей.
      Люба, Наташа и Ира –студентки-дипломницы Новочеркасского геолого-разведочного техникума. Люба – невысокая, неброская, самой обыкновенной внешности, тихая – оказалась, к большому моему удивлению, бывшей невестой красавца Саши Ольховского, который в предыдущем году приезжал в экспедицию на практику из того же техникума, и все знали, что у него есть невеста, с которой  должен  был расписаться. Потом узнали, что он расстался с ней, найдя во время практики другой объект для своего  неустойчивого внимания.
      Наташа – статная и крепкая, белокурая, симпатичная, с милым детским лицом, трудолюбивая и спокойная – была редкой чистюлей. Ребята сразу повлюблялись в неё, а мужчинам постарше оставалось только умиляться ею.
      Ира – приветливая, сердечная, весёлая темноволосая и темноглазая красавица с тонкими, чётко очерченными чертами лица, чёрными бровями вразлёт – приводила всех мужчин отряда в восторг.
      А этого члена отряда мы просто звали Федоровичем. Он был из Ленинграда – лет за пятьдесят, мастер на все руки, исколесивший российские просторы, на сезон  устроившийся рабочим – молчаливый и работящий. Мы, девчонки, частенько к нему обращались за помощью, и он никогда не отказывал нам.
      В нашем отряде только начальник, Нина и Женя до этого работали на Канине, остальные были новичками. Ну что ж, удачи нам!

      Шестого июля, в ясный солнечный день часть отряда в лице геолога Жени, рабочего-студента Сани и техника-геолога меня десантом высадилась на мысе Канин Нос. Нашей задачей была обработка самого «носа», довольно обширной территории. А юго-восточнее нас, на самом кряже работал отряд под руководством очень опытного геолога Бориса Анатольевича Горностая, в том же районе проводил изыскания отряд Павла Лескова, а также  совместный отряд топографов с геофизиками.
      Высадились мы в районе ручья Проходной, по ошибке – далековато от воды. Я с изумлением и восхищением взирала на то, что предстало перед нашим взором: необозримый простор изумрудной травы с ручьём, мирно журча, текущим средь камней, пространство, пропитанное солнечным светом и теплом, и ни одной песчинки! Ах, вот ты какой, Канин! Ну здравствуй, Канин! Я скинула обувь и с восторгом бросилась на траву, с наслаждением вдыхая упоительный живительный запах земли. Мечта моя сбылась – я там, где могу ощущать радость – и я счастлива!

      Пока мы наслаждались райским пейзажем, к нам подошёл мужчина лет пятидесяти, который оказался начальником радиомаяка. Мы немного опешили, не ожидая кого-либо здесь встретить с первых же минут прибывания. Узнав от него, что у них есть несколько пустующих домов, с трудом уговорили его приютить нас на время. Пришлось нам туго. До радиомаяка было три километра. Женьке, Сане и мне пришлось перенести весь наш скарб на себе по заболоченному месту, еле передвигая ногами, согнувшись почти до земли под тяжестью груза, не один раз. Это было первое испытание из множества других, ожидавших нас.
       Во второй половине дня подлетела остальная часть отряда. В одном из пустующих домов с несколькими большими светлыми комнатами мы расселились. Нам, девчонкам, достались две комнаты, одну из которых приспособили под кухню-столовую. Мы не верили своим глазам – приехали, как думали в безлюдные места, а оказались в очень комфортных даже для города условиях!
       В одном из домов жили молодые супруги из Архангельска, безвылазно сидевших на маяке вот уже два года, из положенных- - трёх. Ещё в одном здании жили несколько моряков-срочников, так как маяк был объектом стратегического значения. На самом «носу», на стыке двух морей, располагалась целая часть сухопутно-морских пехотинцев, с которыми мы, естественно, позже познакомились.
      Супруги Лена и Саша оказались доброжелательными, приветливыми и интересными людьми, они с радостью потчевали нас разносолами и деликатесами, которыми щедро их снабжало родное ведомство. На маяках, метеостанциях и некоторых, особого значения, экспедициях было так называемое «московское» снабжение. Остальным же, наслышанным о таком снабжении, оставалось только люто завидовать. Нас угощали французским сливочным маслом, новозеландской говядиной, немецкими и финскими конфетами, печеньем, индийским чаем, кофе, и только треска, в многочисленных бочках, стоявших на складе, была нашей, беломорской, очень солёной, которую студентки вымачивали и жарили. Новые друзья своей щедростью очень разнообразили наш небогатый полевой рацион. Такие деликатесы мы не то, что в тундре, и в Нарьян-Маре-то не видели. Да… необычно начался полевой сезон. Не к добру, как потом оказалось.

      У меня начались проблемы с пальцем на ноге: рана не совсем ещё зажила, а я её намочила и натрудила. Если бы Лена не заварила в небольшом тазике для больного пальца золотого кореня, то меня вскоре санрейсом отправили бы в Нарьян-Мар. Буквально за два раза опухоль спала, а вскоре рана и вовсе зажила. Благодаря Лене и чудесному золотому корню у меня состоялся долгожданный полевой сезон. Золотого корня на Канине много, но из-за его варварского уничтожения он занесён в Красную книгу. Нам сказали, что к берегам Канина часто пристают корабли, а потом мешками вывозится золотой корень. Это невысокое кустистое нежно-голубовато-зелёное растение красиво и обладает многими лечебными свойствами, и очень не хотелось бы, чтобы оно исчезло с лица земли.

      Первый день был организационным, а потому суматошным, но в конце концов организовались, определились, кто с кем будет работать. Обычно еду готовят студенты или все по очереди. В этот раз решили, что при таких комфортных условиях готовить будут только студентки.
      Утром, позавтракав, для начала решили всем отрядом сделать ознакомительный маршрут по ручью Проходной. Целый день был посвящён ему. Но со следующего дня у каждого было своё задание: от Проходного район изысканий постепенно расширялся, пока подходы до объектов были доступны от нашего жилья, где-то в пределах расстояния до 10-15 километров.

      День был замечательным! Мой первый безымянный ручей тёк среди каменных выходов, поэтому был совершенно непригоден для шлихования – это такой вид геологического опробования речных отложений. У нас – меня и рабочего – деревянные лотки, лопата, мешочки для отмытых проб и полевая книжка-пикетажка для фиксирования места отбора и описания шлиха. Шлих отбирается так: в лоток  засыпается одна-две лопаты песчано-гравийно-галечной смеси из намытой водой косы, или прямо из ручья, потом в проточной воде отмывается до тех пор, пока на дне лотка не останутся самые мелкие зёрна тяжёлых минералов. Доводить шлих следует с большой осторожностью, чтобы не смыть нужный материал. Отмывать пробы начали сначала близ лагеря, так как нужно было привыкнуть к резиновым сапогам-бродням, которые с непривычки казались пудовыми, а ноги с большим трудом передвигались. Мне достались в рабочие Боря и Саня. Байсаров, к счастью, временно. Он меня постоянно доставал своими дурацкими приколами и плоскими шутками.
      Мы постепенно втягивались в работу. Маршруты становились всё длиннее и длиннее, иногда мы приходили в 2-3 часа ночи, но они были светлыми и солнечными, как и полагается в Заполярье. Ноги почти привыкли к тяжёлым сапогам, поэтому я уже сносно передвигалась по тундре. Саня оказался очень выносливым, прекрасно ориентирующимся на местности, спокойным и покладистым, поэтому работать с ним оказалось комфортно.

      Самым прекрасным в маршрутах было созерцание просторов тундры, вызывавших восхищение, прилив сил и любовь к этой божьей благодати. Я бродила вдоль ручьёв, заросших ярко-зелёной травой, а их умиротворяющее журчание для меня было музыкой Природы. Я с радостным умилением и восторгом наблюдала за порханием бабочек и пируэтами стрекоз, стремительным мельканием рыбёшек в прозрачной воде. Наше низкое северное небо – протяни руку и сможешь его коснуться – то с ласковым, то со жгучим сиянием солнца, со своими спутниками-облаками, было такое синее и такое бездонное, что можно было смотреть на  это чудо вечность! Я говорила себе: « Как в раю!» Никто не знает, как устроен на самом деле рай, поэтому у каждого своё представление о нём, а у меня на тот момент было именно такое!
       А самым радостным в маршруте был момент, когда, отмыв последний шлих, начинаешь собираться в обратную дорогу: убираешь карту и пикетажку в сумку, укладываешь лоток и пробы в рюкзаки, а потом, закинув лямки за плечи, вдохнув всей грудью, делаешь первый шаг в сторону «дома». Второй и последующие шаги – это уже долгий и порой мучительный переход по тундре. Это переход по пересечённой местности, по заболоченным местам, кишащим мошкой, от которой не спасали ни мази, ни накомарник. Порой это и опасный переход бурных речек в раскатанных броднях, когда на плечи, ноги давит, напоминая о себе, рюкзак с итогом проделанной за день
работы – пробами.
 
      Когда бы мы ни пришли с маршрута, нас ждали девчонки, чтобы накормить. Готовили они одна лучше другой и слишком много. Дни стояли жаркие, поэтому приготовленная еда быстро прокисала, и её приходилось выбрасывать. Ребята приноровились втихаря банками выпивать сгущёнку. Тревогу забил Женя, видя, как расточительно обходятся с продуктами студенты, тем более что деньги со съеденного и выброшенного высчитывали со всех поровну. Тогда начальник поручил мне вести учёт продуктов, и было приказано студентам охладить пыл и экономить припасы. Тем не менее, мне не удавалось полностью контролировать ситуацию, что вышло впоследствии нам боком.
      Воскресенье у нас был законным выходным: мы устраивали стирку, банный день, потом играли в волейбол на специальной площадке. Игры у нас проходили очень шумно, весело и азартно. Моряки в кинозале показывали нам фильмы. «Да в поле ли мы?» – с удивлением спрашивала я саму себя. Да, мы были в поле, просто нам временно очень повезло. Были у нас и вынужденные простои из-за тумана или дождя. В такие дни мы занимались документацией: приводили в порядок пикетажки, наносили точки отбора проб на карту, а потом, если позволяла погода, играли в наш любимый волейбол через сетку.

       На день Военно-Морского Флота - 24 июля, командир части, что стояла на мысе Канин Нос, пригласил на вечер весь наш отряд к ним в гости. Прислали за нами трактор с тележкой и, проехав пять километров, мы очутились на самом кончике «носа» и увидели столб, разделяющий Белое море от Баренцева.
       Моряки приготовили для нас праздничный обед, а жены офицеров и командира испекли торты. Поев и попив чаю, наговорившись, где-то к 20.30 часам устроили танцы. Наши студентки были нарасхват, и даже кто-то в кого-то успел за это время влюбиться. Уже ближе к 22 часам отвезли нас в  лагерь. Да... то был сюрприз от Канина, встретил он нас слишком гостеприимно. Я подумала тогда, что «слишком хорошо» – это уже не очень хорошо. Но что я могла сделать, от меня мало что  зависело – у Канина были свои планы на нас.

       У нашей студентки Ирины завязался роман с Йозасом, парнем из Литвы, служившему на радиомаяке, которому оставалось всего пару недель до окончания службы. Она на самом деле была влюблена в него и ждала от него писем. Он обещал ей написать, как только закончит службу и окажется на Большой земле. Они решили встретиться после окончания полевого сезона Ирины, где-то в сентябре. Встретиться на Канине у них уже не было возможности, так как мы постепенно, но неуклонно перемещались вглубь полуострова. Полевой роман двух влюблённых так и остался полевым, потому как Йозас так и не написал Ирине. У него на Большой земле, очевидно, разбежались глаза при виде множества девушек, поэтому благополучно для себя и для страданий Ирины он забыл её. Для Ирины это было первым предательством со стороны мужчин, и, я надеюсь, последним.

      Благополучно отработав первый участок, мы двинулись на следующий. Нам не пришлось заказывать вертолёт, так как нас на тракторе с прицепом отвезли в нужное место, благо ехать было всего около 20 км. Командир части оказался очень хорошим человеком, и потому он для нас сделал всё, что смог.
      В отряде было достаточно продовольствия, а потом Алексей Чуркин со своим рабочим Фёдоровичем, в основном, занимались рыбной ловлей для всего отряда, благо рыбы в реках и в море хватало. В этот сезон все наши лагеря базировались на берегу моря, в устьях рек. Чуркин рыбу сначала солил, а потом  немного коптил. Пусть редко, но удавалось поесть даже икру. Из гольцов варили уху. В ведро сразу кидали по две рыбины, получалось больше мяса, чем бульона. Мужики иногда подстреливали отставших от стада больных копыткой оленей, так что, можно сказать, мы не просто ели, а объедались дарами природы.

      Предпоследним участком в этом сезоне был район рек Большой и Малый Мезгин. Начальник отряда Виктор Александрович попросил меня составить список нужных продуктов. У меня вышел ожесточённый спор с Женей, который считал, что нужно экономить на продуктах и не следует их много заказывать. Я же считала, что заказывать нужно по максимуму и даже с запасом – мало ли что может случиться, поэтому незачем экономить на желудках. Я не ожидала, что Женя окажется таким прижимистым, правда он и ел немного. Интересно было наблюдать как здоровый парень ест из крошечной миски и умудряется при этом наесться.
      Виктор Александрович заказал по рации необходимые продукты и вертолёт для переброски отряда на новую точку. Обычно продуктов заказывали столько, чтобы хватило до следующей переброски, и даже что-то оставалось, своего рода НЗ – неприкосновенный запас, но в этот раз у нас почти всё закончилось.
      В назначенное время из Шойны к нам подлетел вертолёт. Загрузившись, мы перелетели на устье реки Большой Мезгин. Как выяснилось после перелёта и выгрузки, нам не привезли заказанных продуктов, так как завскладом Милевич со своей женой улетели в Нарьян-Мар. Ключей они не оставили, а когда вернутся, никому не было известно, даже начальнику партии, но он заверил по рации, что «не пройдёт и полгода», как всё будет в порядке. Так как, к нашему несчастью, продуктов в этот раз оставалось буквально на день-два, пришлось срочно «затянуть ремни». Например, тушёнки осталось несколько банок, круп  2-3 кг, немного растительного масла, сахара-рафинада две пачки, а чаю совсем не осталось. Невезение наше заключалось ещё и в том, что реки Большой и Малый  Мезгин оказались безрыбными. Их узкие русла были зажаты крутыми берегами, заросшими густым кустарником, а их устья перекрывали огромнейшие завалы из гниющего плавника, поэтому рыба не могла заходить в эти реки. Завяленную ранее рыбу, в нескольких посылках, Чуркин передал через вертолётчиков кому-то из знакомых в Шойне, чтобы тот  отправил их в Москву его дочери. Так что, никаких запасов у нас не оказалось.

       Нам пришлось разбить лагерь перед завалом, где места было совсем немного, поэтому пришлось две палатки поставить наверху, а остальные расположились внизу у самой воды. Из-за близости к воде было холодно и сыро в палатках. Начальник с Ниной вынуждены были поставить палатку на обдуваемом всеми ветрами высоком берегу для связи с базой, а на противоположном расположились «полевые волки» – Чуркин с Фёдоровичем. Я с девчонками поселилась, как всегда, в  шестиместной палатке. Новое место во всех отношениях оказалось неудачным. На новом месте у нас начались настоящие проблемы.
      Держали совет. Решили, пока есть силы, отработать самый тяжёлый участок, реку Каменку. Обустроившись, оставив в лагере Чуркина с Федоровичем, двинулись  вдоль побережья на север. Предстояло пройти километров 8-10 до рыбацких изб, стоявших на побережье. Взяли из скудных запасов 2-3 банки тушёнки, немного крупы и пачку рафинада – все это на десять человек. Нас спасло то, что большая изба была обитаема, жили там рыбаки, которые нас радушно приняли, накормили и предоставили место для ночлега.
    Ранним утром следующего дня каждый пошёл своим маршрутом. Я с Саней и Ириной начали шлихование с устья реки Каменки. Не зря так её назвали: она текла в каньоне по дну ущелья, и почти на всём протяжении сразу от воды стеной поднимались скалы на 5-7 метров. Чтобы взять шлих, нужно было как-то спуститься к воде, из галечника взять пробу, а затем подняться наверх, и так каждые 250 метров. Мы проводили геологическую съёмку определённого масштаба, поэтому пробы всегда брались через 250 метров. Силы быстро истощились из-за спусков и подъёмов, а из-за голода  дрожали коленки, что было очень опасно. Можно было в любой момент поскользнуться, упасть и разбиться. Один раз, правда, с небольшой высоты я всё же свалилась, но упала на ноги, поэтому обошлось, слава Богу, без травм. Тогда  даже в голову не пришло, что можно было не брать так часто пробы, тем более, когда начальство поставило нас в такие жёсткие условия. Нет же, надо было честно, добросовестно и чуть ли не ценой собственной жизни, отмыть все пробы! Какие-то пробы, ценой здоровья, ценой жизни – ужасно в своей бессмысленности, но тогда я об этом, к сожалению, не думала. Мне просто потом от воспоминаний становилось жутко: как мы карабкались по скалам, как сил совсем уже не оставалось, а руки и ноги тряслись, и в любое мгновение можно было рухнуть туда, где валуны, как стадо огромных животных лежали в воде или громоздились по берегам. Отчаянно цепляясь за камни и кусты, мы карабкались то вверх, то вниз за нашими пробами. Наконец-то, натерпевшись страху, измотавшись, еле живые мы выползли в верховье реки, где долго лежали без сил, приходя в себя. Там одни наши мучения закончились, но начались другие. Нужно было добраться до изб, а оттуда до своего лагеря с пробами за спиной, пустым желудком и без сил. Даже сегодня вспоминать обо всём этом тяжело. Надо отдать должное Сане с Ириной - они стойко и самоотверженно трудились, молча без жалоб.

    Добралась до лагеря на автомате – полностью отключившись, как «зомби»: мы шли друг за другом, лишь фиксируя след впереди идущего. Вернувшись благополучно в лагерь,  вынуждены были прекратить работы  из-за отсутствия продуктов и сил. Каждый день Виктор Александрович выходил на связь с Шойной. Милевичей всё не было, застряли в Нарьян-Маре. Все отряды, работавшие на Канине, остались без продуктов и взывали о помощи. Эфир переполнял шум-гам и, наверное, мат-перемат.
    Когда наконец-то появились Милевичи в Шойне, испортилась погода, вертолётчики не могли пробиться на Канин. Ожидание затягивалось.
    Тем временем в отряде обстановка накалялась. От голода стали шалить нервы, особенно у мужиков. Все они курили, кроме начальника и Жени. Курева не было, сухую морковку, которую заваривали как чай, отдали курильщикам, но её хватило ненадолго. Отношения между людьми обострились. Байсаров изначально невзлюбил Люду, а в такой мрачной обстановке она особенно его раздражала своей болтовнёй и неприятной гнусавостью, поэтому он частенько выговаривал ей: «Ну что ты гундосишь, ну что ты всё гундосишь?!»

    Я сохраняла спокойствие, но мне на нервы «капал» Лёня своими придирками и занудством. У нас с ним отношения  были и так натянуты из-за конфликта по работе. Мы изначально между собой распределили объекты поровну, не делая скидок на то, что я девушка. Но когда бы я с Саней не пришли в лагерь, Лёня с Байсаровым в паре всегда уже были там и проб приносили больше, чем мы. У меня был хороший опыт в шлиховании, я понимала, что за потраченное время  они не могли столько намыть. Ходила по тундре я не хуже ребят, поэтому времени у нас должно было уходить примерно одинаково. К тому же, я усекла схожие характеры Лёни и Бориса, поэтому даже не сомневалась в том, что они «мухлюют». Я не могла смириться с тем, что они намывают пробы с одного места, сводя на нет достоверность проделываемой работы, обессмысливая все наши старания и мучения. Я прямо им об этом говорила, ругалась, но начальнику не докладывала, не могла себя пересилить, хотела сама с ними разобраться и навести порядок.
       В такой экстремальной обстановке отношения наши ещё больше обострились – Лёня по каждому поводу и без повода придирался ко мне. Ко всему ещё у него язык оказался «грязным», пошлость так и лилась из его уст. Для меня это было невыносимо, но я держалась и не срывалась, не попадалась на его провокации. С девчонками тоже было не всё гладко. Я со всеми ладила, хотя при близком общении разобралась для себя, кто есть кто. Наташа – милая девочка, но слишком зацикленная на быте. Она постоянно стирала, плескалась, как утка, так что и в без того сырой палатке было жутко промозгло. Люба, тихоня по натуре, таила в себе вредность, непорядочность. Люда оказалась завистницей, любящей подстрекательство, сталкивание лбами. Ирина, красивая, воспитанная, доброжелательная, постоянно привлекавшая внимание противоположного пола, но никому не довавшая повода для пересудов, стала раздражать Люду. Она сумела настроить против Иры Любу и даже Наташу – Иринину подругу. Они перестали с ней общаться, но при этом постоянно задираясь. Хотели и меня привлечь на свою сторону, но я резко высказалась по этому поводу и попросила не трогать Ирину. Отдельно пришлось поговорить с Людой, пытаясь вразумить, что нельзя так поступать с человеком, который никому ничего не сделал плохого, а тем более в нашем  положении следует друг другу помогать и поддерживать. Бесполезно! До человека с изъяном души и психики невозможно достучаться даже в самых простых вещах. Ко всему ещё она каким-то образом сумела войти в доверие к Чуркину, так что он стал всячески  опекать её. Мы с ним были знакомы ещё с Тимана и пребывали в дружеских отношениях. Он стал мне выговаривать, что я нехорошо поступила с Людой, мол, я её обидела и должна извиниться перед ней. Вот так! Я не знаю, что она наговорила про меня, но Чуркин с тех пор стал ко мне относиться с враждебностью. Мне ничего не оставалось, как защищать Ирину от нападок Люды и бывших  подруг. Меня всегда поражало и печалило в людях то, что им больше по душе состояние «войны», чем мирное сосуществование. Зачем тратить душевные силы, кому-то завидуя, ненавидя, неужели только потому, что у другого человека как-то всё хорошо складывается, не как у тебя, и ты понимаешь, что он порядочнее и лучше тебя? Никогда не будет душевного покоя и удачи тому, кто не умеет и не желает ценить, уважать, сострадать, радоваться и помогать другим – это аксиома!

    Тем временем эфир раскалялся от бушующих эмоций – всё по-прежнему было безнадёжно. Всем, кого угораздило оказаться на Канине, грозил затяжной голод. Появились Милевичи, вроде «дали» погоду, но закончился авиационный керосин. Ни один вертолёт не мог взлететь без топлива, а местное население отказалось помочь моторными лодками, так как  наше начальство неоднократно обманывало их с бензином. В Шойну прилетел из Нарьян-Мара даже сам начальник экспедиции, но как прилетел, так и улетел, оказавшись бессильным помочь своим работникам. Мы поняли – голодовка надолго.
    Люди слабели с каждым днём. У нас из продуктов ничего не осталось. Женя с Саней решили, на всякий случай, сходить в пустующие рыбацкие избы, что стояли в нескольких километрах. Обычно рыбаки всегда что-нибудь оставляли в избах, но не в этот раз, возможно, кто-то уже побывал там. Ребята  принесли оттуда всего лишь несколько кусочков засохшего заплесневелого хлеба.
    Нам повезло, что год был грибной, да и вообще в тундре всегда есть ягоды и грибы. Пока было немного масла, мы жарили их, и это помогало ненадолго утолить чувство голода, но потом мы просто их варили и ели. Было такое ощущение, что набиваем желудки травой – без масла грибы не утоляли голод. Виктор Александрович ходил в маршруты поблизости, и каждый раз приносил рюкзак грибов. Никому,кроме него, не разрешалось далеко уходить, всё- таки он был опытным полевиком. Я же собирала голубику с черникой рядом с лагерем и ела. Сразу же ощущала некоторый  прилив сил – всё-таки своего рода глюкоза.

    Шойна иногда и вовсе не выходила на связь – ей нечего было сказать голодающим геологам. Наше положение было самым наихудшим, так как у нас не ловилась рыба, и не осталось патронов.
    От нас до части на мысе Канин Нос было километров 40, если идти вдоль побережья, но у людей не было сил туда добраться. Вдруг Борис вызвался сходить туда за помощью. Среди мужчин он был самым  сильным, а положение было катастрофическим, поэтому взвесив все «за» и «против» начальник решил отправить его одного, хотя по технике безопасности категорически было запрещено ходить по одному. Рано утром Борис вышел из лагеря и направился на север в сторону мыса. Мы сразу воспряли духом, но поздно вечером  он вернулся обратно в лагерь, сказав, что почувствовал себя плохо. Все очень расстроились – последняя надежда рухнула. После рухнувшей надежды, ещё с большой силой тоска и уныние охватило каждого из нас. Ему, конечно же, поверили, так как на почве голода и при отсутствии  курева,  у него обострилась экзема. Чтобы хоть как-то облегчить зуд, ему приходилось часто париться, растапливая баню по-полевому. Ещё во время благоустройства лагеря мужики собрали большие камни на берегу моря, на песчаном пляже, возле них поставили железную бочку. Когда хотели помыться, наливали в бочку воды и разжигали костёр. Когда камни сильно нагревались, огонь тушили, ставили вторую бочку с холодной водой и накрывали палаткой. На горячие камни брызгали водой и получалась сауна  –  просто и оригинально!

    Однажды возле нашего лагеря появился отставший от стада олень, больной копыткой, но у нас не осталось боевых патронов. Оставшиеся несколько отсыревших патронов подсушили, но безрезультатно. Мужики отчаянно пытались что-нибудь придумать – еда ходила вокруг нас, а мы продолжали голодать!
    Виктор Александрович очень боялся, что люди начнут паниковать, закатывать истерики, поэтому настойчиво просил всех держать себя в руках. На удивление люди постепенно успокоились и пока держались, никто истерик не закатывал. Даже Лёня притих, но зато Чуркин смотрел на меня зверем, да и в нашей палатке образовалось два лагеря. Я общалась только с Ириной и Наташей, а Ирина только со мной. Когда Люда попыталась, задираясь, вызвать ссору, мне пришлось высказаться в жёсткой форме. Любого человека, даже самого мирного можно вывести из себя, вот и меня вывели. Мой тон, очевидно, напугал её, поэтому она больше не пыталась к нам лезть. Я никогда не позволяла при мне обижать или травить кого-либо, особенно всей толпой, всем скопом, независимо от того, прав человек или нет. Нельзя нападать на человека всей стаей и клевать, в этом есть что-то звериное, очень жестокое – я всегда  это ненавидела и вставала на защиту, если даже мне приходилось противостоять одной против всех. Для меня они переставали быть нормальными людьми, поэтому, хоть и было нелегко, но особо не страдала от одиночества. Мне казалось в такие моменты, что я одна осталась на необитаемом острове – вокруг ни души! В моей жизни частенько такое случалось, и это меня в какой-то степени закалило. Людям всегда были необходимы «козлы отпущения». Они в них нуждаются, чтобы сбрасывать с себя раздражение, напряжение, а потом, это может просто доставлять удовольствие – словом, разряжаются! Особенно опасны люди в зависти своей – это мощная негативная, все разрушающая сила, и не дай Бог оказаться под её прицелом! У зависти есть одно свойство: она поражает не только того на кого направлена, но и того кто её порождает! Поэтому следует быть очень осторожными и осмотрительными в зависти своей, и хорошенько подумать, прежде чем идти у неё на поводу!

    Вот уже две недели продолжались наши мучения. Еда же всё крутилась возле лагеря в виде оленя. Чего только не придумывали, чтобы завалить его. Олень всё равно погибает, заболев копыткой и отстав от стада. Голод сделал своё дело:  каким-то образом мужики завалили оленя и разделали его. Олени к осени нагуливают жир, поэтому мясо очень вкусное. В среднем они весят 20-30 килограммов, что на 12 человек совсем немного. Каждый день мы варили куски мяса в ведре, но, к нашему ужасу, через 3-4 часа вновь ощущали в желудке пустоту. Оказалось, одно только мясо не даёт надолго чувство сытости, а вот в сочетании с хлебом или крупами – совсем другое дело. Мясо держали в мешковине, который спускали в речку, но оно в любом случае не успело бы испортиться – как бы ни старались экономить, мы быстро его съели. Начальник постоянно предупреждал нас, чтобы после жирного мяса не пили холодную воду, и приводил страшные случаи из жизни, поэтому мы после бульона и мяса пили только кипяток.

    Довольно быстро «прикончив» драгоценную добычу, мы вновь вернулись в своё исходное состояние. Время уже близилось к концу августа: полярный день давно закончился, ночи стали очень тёмными, особенно когда небо было затянуто тучами. Мы каждую ночь ложились и каждое утро просыпались с надеждой, что именно этот новый день принесёт нам долгожданное избавление! Но ничего не происходило, и каждый прожитый нами день был похож на предыдущий. В такие моменты и время течёт по-другому – оно, неимоверно растягиваясь, продлевает мучения тех, кто попадает по воле случая или по плану свыше в такие вот «мёртвые петли» времени и пространства. Мы бродили, как тени, как будто Некто могущественный и всесильный за наши прегрешения навечно приковал нас к этому зловещему месту, где мы могли  думать только о еде. Нам больше нечем было заниматься, кроме как думами о недоступной еде. Да...  трудно о чём-то другом размышлять, когда толком почти ничего не ели вот уже почти месяц. Иногда заходили разговоры о том, кто какие блюда любит. Конечно же, все блюда у всех оказывались любимыми! Горьким сожалением вспоминалась вся не съеденная, выброшенная нами еда – это оказалось своего рода пыткой, но от этого некуда было деться. Ко всему ещё для меня мучением было думать, что где-то там, где за дымкой спряталась, затаилась от нас Шойна, лежат письма от родных и друзей – моё сердце ныло от тоски! Письма для меня всегда очень многое значили. Они были неиссякаемым источником, из которого я черпала как радость, так и огорчения. Мы все понимали, что наши близкие  беспокоятся, не дождавшись от нас весточки, хотя и знают, что мы в тундре, в поле, но тем не менее уже начали переживать.

    Нам ещё раз, в последний раз, повезло: каким-то чудом кому-то из мужчин удалось завалить ещё одного оленя. Был поздний вечер, когда все мужики, кроме Бориса, пошли за оленем. Его и меня с Ириной попросили на высоком склоне реки разжечь костёр, чтобы они при возвращении не заплутали. Мы натаскали дров, разожгли костёр и стали коротать время разными историями из жизни. Вдруг Борис Байсаров спросил нас, не хотим ли мы узнать, почему он вернулся, когда пошёл за помощью. Лучше бы мы этого не знали!
    Борис, взяв направление, пошёл в сторону мыса Канин Нос. Шёл он долго, пока не наткнулся на чьи-то следы – как оказалось, то были его собственные. Он понял, что стал плутать. Не везде можно пройти вдоль берега, море, бывает местами, подступает к самому берегу, тогда нужно идти поверху. Бывает, что прилив загоняет  наверх, именно по этой причине он пошёл поверху и заметил белое пятно. Он прибавил шагу и явственно увидел впереди себя девушку в белом платье и подумал, что это кто-то из студенток решил его обогнать, но почему-то в платье, да ещё в белом. Борис попробовал докричаться до неё, но она не откликалась. Ни о чём не думая, он шёл за ней. Когда ему показалось, что удалось её догнать, она вдруг обернулась – у неё не было лица! Сознание его отключилось – больше он ничего не помнил. Очнулся у маленького озерка с тёмной водой, возле большого валуна, недалеко от реки Малый Мезгин. Борис понял, что  столкнулся с чем-то выше его понимания и в испуге рванул обратно в лагерь. То-то вид у него был странный тогда. Но на этом не всё закончилось. С тех пор каждую ночь он слышал девичий голос, его тянуло на её зов! Ему пришлось застёгиваться на все петли спальника, чтобы в состоянии сна не уйти туда, откуда мог не вернуться. Он рассказывал, а вокруг была кромешная тьма, глаза его при этом странно блестели, «как у сумасшедшего», – подумали мы. Боре удалось меня сильно напугать, но ещё больше Ирину. Во время рассказа она вцепилась в меня мёртвой хваткой, шептала мне на ухо, что ей очень страшно – её трясло, и мне передалось её состояние. Мне пришлось немного на неё прикрикнуть, чтобы привести в чувство. Получив двойную дозу ужаса,  у меня у самой что-то сдвинулось в сознании. Я обычно не боялась ни темноты, ни одной оставаться, но после той ночи всё изменилось, на меня что-то нашло – стала бояться всего! Ирина со своим страхом сильно повлияла на мою психику. Борис нас напугал, но мы испугались не только за себя, но и за него самого, вдруг ночью уйдёт на зов и пропадёт?! Возможно, на нервной почве у него начались галлюцинации, а возможно, что-то другое...  Я своим долгом посчитала доложить об этом начальнику. Выслушав меня, он тоже не на шутку испугался и сразу же вызвал санрейс.

    Вызванный нами санитарный рейс скорее всего прилетел бы на следующий день, но по стечению обстоятельств в военной части на мысе заболел моряк, и к нему уже был направлен вертолёт из Нарьян-Мара, поэтому нам осталось ждать совсем недолго. Мы знали, что санрейс подчиняется напрямую окружному управлению здравоохранения, и, к сожалению, не имеет права выполнять другие функции, не связанные с их санитарным назначением. Так что вряд ли этот вертолёт смог бы чем-нибудь помочь нашему голодающему отряду, тем более что окружное начальство, как оказалось, не  было в курсе того, что творилось на Канине.
    Когда к нам подсел вертолёт с больным моряком на борту, мы все высыпали на площадку, чтобы проводить Бориса. Нам было грустно, с одной стороны, мы успели привыкнуть к нему, а с другой – мы все ему завидовали, так как он первый из нас покидал это злосчастное место, и уж конечно, первым из нас наестся до отвала! Медики, узнав и удивившись, что мы уже столько времени голодаем, отдали нам  всё, что было у них в наличии – несколько бутербродов. Нам, «оставшимся в живых», ничего не оставалось, как по-братски разделить этот скудный трофей.

    Неизвестно, как бы дальше сложились события, не расскажи нам Борис свою пугающую историю, спровоцировавшую вызов санрейса. Но Бориса Байсарова, единственного из нас, забрали, и он нас не оставил в беде. Он пошёл в окружком, доложил обо всём, что творилось на Канине, и поднял большую шумиху и скандал.  Местные «небожители», естественно, ничего о голодающих геологах на Канине  понятия не имели – слишком высоко сидят, поэтому им не видно  наших проблем, а нижестоящее начальство не сочло нужным докладывать о таких мелочах, как месячная голодовка геологов. Ну как они могли сообщить о ситуации, сложившейся по их вине, а также о том, что не сумели с ней справиться?!  Вот, если бы им сообщили, что кто-то умер от голода – совсем другое дело, а так, значит, терпимо. А ведь если бы ситуация в корне не изменилась, это вполне могло произойти, если не от самого голода, то от различных последствий.
После поднявшейся шумихи очень быстро нашлись и продукты, и бензин, и керосин, и даже "погода"!

    Вот так неожиданно, благодаря не усилиям целой армии окружных чиновников и экспедиционного начальства, а действию всего лишь одного пострадавшего больного студента, закончились мучения многих людей, которых угораздило оказаться на своём рабочем месте – Канине!
    Так как практика у студентов заканчивалась, решено было отправить их в Нарьян-Мар. Как всегда, было тяжело расставаться с теми, к кому успела привязаться. Меня всегда изводили предстоящие разлуки после проведённого вместе полевого сезона. Мы обнимались, долго прощались с обещанием не забывать, писать письма. Я смотрела вслед вертолёту, пока тот не исчез, навсегда увозя из моей жизни Ирину, Саню и тех, с кем пришлось пережить тяжёлые времена.
    С вертолётом было нам привезено почему-то только мешок сахара, немного хлеба, сливочное масло – и всё! Остальные продукты завезли позже. Оставшимся  предстояло «добить» этот участок, а потом переброситься на реку Песцовую. Нам не хватало рабочих рук, поэтому мы в паре с Лёней стали ходить в маршруты. У нас с ним наступило перемирие, мы даже подружились, тем более что пробы отбирались, как надо.

     После отъезда студентов и Чуркина появилась проблема, которая меня измучила, но в которой никому признаться не пожелала. Я осталась совершенно одна в палатке, по ночам долго не могла заснуть, а если и засыпала, то очень часто просыпалась с ощущением, что кто-то вот-вот откинет полог и войдёт. Днём же хотелось спать, но нужно было ходить в маршруты, а ночью всё повторялось заново. Палатка вся скрипела, шаталась от порывов ветра, который пугающе завывал ещё и в печной трубе. Мне было страшно, мучительно, изводяще страшно, я боялась, но кого? Может девушку в белом – хозяйку этих мест или всего лишь галлюцинацию Байсарова? Не знаю... Если бы я знала! Виктор Александрович как-то заметил, что по ночам у меня горит лампа, но я так и не призналась ему в своих страхах. 
    Когда закончились работы на Мезгине, оказалось, что переброска на реку Песцовую невозможна – не успевали отработать до заморозков. Решено было возвратиться в Шойну, а оттуда в Нарьян-Мар. Чтобы подготовиться к вылету, пришлось нам уплотниться. Я переселилась в палатку, где жили Женя и Фёдорович, остальные тоже расселились кто куда. Освободившиеся палатки  разобрали и сложили на вертолётной площадке.

    Мне выделили место на нарах у самой стенки палатки и впервые за последние несколько дней, я спокойно и с наслаждением уснула. Наконец-то я выспалась! Дни стояли солнечные, но по ночам было прохладно и сыро, вещи успевали отсыреть. Я с удовольствием выносила на солнышко спальный мешок, чтобы просушить и проветрить. Мы жили в режиме ожидания. Чтобы не сидеть целый день в лагере, я гуляла в окрестностях Большого и Малого Мезгина и даже дошла до озера, где очнулся Борис. Озерцо было очень маленьким, метра три в диаметре, но с очень тёмной водой и одиноко торчащим у кромки валуном. Я почему-то постоянно оглядывалась, как будто кто-то смотрел в спину – мне было неуютно и боязно. В конце концов, поняла, что нервное напряжение не даёт насладиться красотой тундры, а вызывает непонятный страх. Решила не трепать себе нервы и не отходить далеко от лагеря. Стояли прекрасные лунные ночи – было полнолуние. Как-то вышла из палатки ночью и надолго застыла, загипнотизированная открывшейся красотой! Наша палатка стояла на высоком берегу реки, откуда открывалась фантастическая картина! Вся окрестность была залита лунным светом: море, река, берег, кусты, палатки. Сама луна огромным светящимся шаром висела над уснувшим морем. Волны, сонно шурша, ласково обнимали любимый берег. Всё, что меня окружало, было другим, призрачным, волшебным и таинственным! Лунный свет, отражаясь от темной воды, образовал мерцающую дорожку-тропу, словно уходящую в неведомый мир, мир без боли, страха и страданий, где живут прекрасные существа в любви и гармонии, куда путь нам заказан. Разве мы можем попасть в тот чудный мир, с раздирающими нас изнутри мелкими, недалёкими, злобными мыслями и чувствами, с тёмными инстинктами?! Может быть, земля, когда мы спим, преображается, стряхивая с себя людскую грязь – она очищается под лунным светом и мерцанием далёких холодных звёзд! Долго, очень долго стояла в оцепенении, не в силах оторваться от луны, мирно  спящего моря и серебристой дорожки в никуда, пока холод не заставил очнуться и вернуться в палатку, где тихо посапывая, видели свои земные сны Женька и Фёдорович.

    В спокойном ожидании прошли последние дни на Мезгине. Я получила кучу писем от родных и друзей, и с головой ушла в их дела и заботы. Мне пришлось долгими вечерами писать им о своей жизни здесь, в поле. Не стала пугать родных, решив рассказать обо всём по приезду к ним в отпуск. Друзья же забили тревогу, не получив от меня известий, и тогда я поведала им обо всех перенесённых нами трудностях.
    Наконец наступил тот день, счастливый день, когда и за нами прилетел вертолёт! Загрузившись, сделав вираж над бывшим лагерем и взяв направление, к нашей большой радости, полетели не в сторону Шойны, а в сторону Нарьян-Мара. Я прильнула к иллюминатору, решив посмотреть сверху на эти зловещие места. Мне показалось, всего лишь на мгновение показалось что-то белое у валуна, у маленького тёмного озерка – в здешних местах часто встречаются белые полярные совы...

    Когда я вновь окунулась в свою обычную жизнь, то стали казаться далёкими и не очень реальными выпавшие на нашу долю испытания. Только вот организм полгода ещё сопротивлялся, не принимая любую пищу, этим напоминая о былых событиях. Я была благодарна Виктору Александровичу, взявшему меня на Канин, доверявшему мне во всём, не потерявшему самообладание в возникших трудностях. С Ириной и Наташей мы долго ещё переписывались. Они вскоре, после окончания учебного заведения, вышли замуж и у них родились дети. С Борисом Байсаровым, Саней Поповым и Людой наши пути больше не пересекались.
    Случившееся с нами на Канине научило меня быть более благоразумной, надеяться только на себя, на свой здравый смысл и прислушиваться к интуиции. Второй сезон на Канине, с учётом предыдущих ошибок, был более благополучным, но это уже совсем другая история...

30.05.2011г.

Фото из газеты "Нарьяна Вындер" от 15 ноября 2007 г.
Автор фото - Светлана Ивановна Федянова.