Приговор к смерти

Он сидел в мрачном бараке и тихо молился Богу. Накануне его приговорили к расстрелу. "Тройка" вынесла это решение и вот сейчас ему принесли копию приговора. Он расписался в документе о получении этой страшной бумаги, которую положил в боковой карман гимнастерки. У самого сердца лежал, можно сказать, смертный приговор, прожигающий это сердце насквозь.
Перед дверью барака  ходил часовой. Его, очевидно, одолело любопытство и он спросил юношу:
— За что тебя расстрелять-то хотят?
— За отказ от оружия. Не могу я убивать людей.
— Ты что, баптист, что ли?
— Точно, угадал.
— Так это же не люди, а фашисты. Их надо убивать. Я тебе, браток, Симонова процитирую:

"Так убей же фашиста, что б он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!"
 
Молодой человек, которому только недавно исполнилось 18 лет, задумчиво произнес:
 — Нет, друг, в Библии сказано: "Не убей" И Христос предупредил: "Взявший меч от меча и погибнет".
 Часовой возмущенно возразил:
 — Скорее всего, тебя убьют за то, дружок, что ты этот меч не взял. Вот утвердят приговор наверху и пустят тебя в расход. А потом закопают как собаку. Не завидую я тебе, браток. Бросай ты свои богомольные идеи и защищай Родину как положено. Или тебя отправят в рай, о котором ты, видимо, мечтаешь.
 — Что ж в руках Божьих судьба моя и всех людей, — обреченно сказал юноша. — Но изменить своим убеждениям я не могу.
 На этом беседа окончилась. В бараке было сыро и холодно. Приговоренный к расстрелу узник снова погрузился в раздумья. Ему вспомнились слова поэта:
   
Бывают ночи: только лягу,
В Россию поплывет кровать,
И вот ведут меня к оврагу,
Введут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
Где спички и часы лежат,
В глаза, как пристальное дуло,
Глядит горящий циферблат.
 
И он никак не мог заснуть, казалось: заскрежещет засов, откроется дверь и его поведут на расстрел. Когда это будет? Может быть, приговор уже утвердили.
 Он вспомнил церковь евангельских христиан-баптистов, в которой совсем недавно принял святое водное крещение. Вспомнил некоторых братьев, отправленных в лагеря. Кого-то уже, видать, расстреляли.
 Если бы не эта проклятая война, которую поэт Лебедев-Кумач назвал "священной" и даже песню по этому поводу написал — то не было бы этих проблем.
 Эх, как не хочется умирать в восемнадцать! Ему это говорил и комиссар. Как отец сына увещевал, но напрасно. Потеря была времени, в конце концов, сплюнул, выругался и ушел.
 А, может быть, стоило повести себя дипломатично? Не надо было "дразнить гусей". Ну, дали бы автомат, будь он неладен, стрелял бы из него в воздух или под ноги. Главное, чтобы совесть была чиста.
 Молодой человек отгонял от себя эти назойливые, вроде мух мысли, явно идущие от дьявола, однако, где-то в подсознании сожалел, что оказался таким несговорчивым. "Нет" — сказал он тогда особистам. Твердо и определенно. Как Христос учил: да будут слова ваши "да, да" или "нет, нет", а что         сверх того, то от лукавого. И сейчас враг души человеческой подходил к нему как ко Спасителю перед крестными страданиями в лице Петра и нашептывал: "Пожалей себя, да не будет этого с тобою, ты ведь так молод". "Нет!"— еще раз сказал себе юноша, — "не должен я убивать людей". Не оставь меня , Господи! Не отрекусь я от Тебя и Слова Твоего. Помоги мне быть верным Тебе до смерти!
 Он молился так, пока не уснул. Ему снился родной дом, мама, братья и сестры по вере. Такой сладкий сон. Хотелось бы, чтобы он никогда не кончался...
 Разбудил его страшный грохот. Где-то рядом гремели взрывы и трещали пулеметные очереди. Бой длился, казалось, целую вечность. И вдруг все сразу стихло. А некоторое время спустя рядом с бараком зазвучала немецкая речь. Кто-то сбил замок, сдвинул засов, и молодой христианин оказался пленником только уже у немцев. Те привели его к своему командиру. Там был переводчик.
 — Ты — коммунист? — спросил немецкий офицер.
 — Нет.
 — Комсомолец?
 — Нет.
 — Тем лучше для тебя.
 — А за что оказался в бараке? Дезертировал?
 — Нет. За то, что я баптист.
 — То есть, как? Ты — верующий?
 — Да.
 — И тебя арестовали за это?
 — Нет, за то, что я отказался брать в руки оружие, так как не могу убивать людей.
 — О, это похвально! — воскликнул офицер, — если бы все люди так поступали, то и войны бы не было. Но чем ты можешь это доказать? У тебя есть документы?
 — Да, вот у меня копия приговора военного трибунала.
 Переводчик огласил своему начальнику текст приговора.
 — Расстрелять? — недоумевал он. — Кого? Моего брата — христианина? Нет, мы этого нельзя допустить. Вот того, другого, который стерег его, можно в расход пустить. Их комиссара, естественно, даже нужно. А баптиста — надо отпустить. Впрочем, куда он пойдет? Время-то военное. Ну, ничего, он — парень стойкий, Бог с ним, пусть идет на все четыре стороны. А братья — баптисты у него везде есть. Даже у нас в армии.
 Когда юноше сообщили об этом решении, он возблагодарил Господа за то, что при нем не оказалось  "меча". Он знал, что как воин Христа, он вправе носить только один меч — Слово Божие. И ему нашли и вручили Библию на русском языке. С этим "мечом" он уже никогда не расставался. И уцелел. И убедился в истинности Божьих обетований "падут возле тебя тысячи и десятки тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: "Господь — упование мое". Всевышнего избрал ты прибежищем твоим" (Пс. 90,7-9)
Юноша вспомнил об апостоле Павле, который писал, что он и его спутники "не надеялись остаться в живых, но сами в себе имели приговор к смерти, для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего  мертвых, Который и избавил нас от столь близкой смерти и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит" (2 Кор. 1,8-10).