Карасик

История, которую я хочу вам рассказать, еще не закончилась. Ее главный герой до сих пор находится в бегах. В официальный розыск никак подать не могут наши замечательные внутренние органы. Сложно сформулировать обвинение данному субъекту, хотя, безусловно, украинские милиционеры способны изгадить жизнь любому человеку на базе показаний опустившихся граждан, периодически их либо избивая, либо прикармливая. А присутствие в нашей жизни такой категории граждан, как наркоманы, открывают перед милиционерами неограниченные просторы свидетельских показаний. И часто на базе этих показаний получаются громкие дела, высокие назначения и судьбы...
Был обыкновенный декабрьский вечер. За столом в ожидании ужина сидел мой отец, которого знакомые зовут дед Миша, моя мамочка, которую зовут бабушка Маша, моя супруга — Наташа и ваш покорный слуга — раб Божий Владимир.
Пока женщины изголялись у плиты, чтобы соорудить из ничего ужин, я в очередной раз слушал историю, как в далеком Казахском краю времен целинного освоения, в городе Мергалимсай, выращивал свиней Витька  Сорокопуд. История, надо сказать, поучительная. Но сегодня речь совсем не о том. Женщины тоже принимали участие в нашей беседе, что, однако, не мешало им обсуждать и другие темы. Матушка моя трудится на базаре, поэтому тем у нас хватит на всех. Как раз к декабрю мы закончили обсуждать «гандолиз», что на русском языке означало «Макдональдс», но непривычное к подобным чудесам ухо таким вот образом позволяло слышать и произносить название сего заведения, будь оно неладно. Надо сказать, я очень отрицательно отношусь к подобным заведениям еще со времен Бухареста. Мне довелось посетить с товарищем в сем славном городе «гандолиз». Со мной там беседовали по-английски, но я все равно не отважился употреблять пирожки тамошнего изготовления, а товарищ рискнул — и вынужден был употреблять левомицетин в огромных количествах двое суток. Слава Богу, жив остался. С тех пор любые американские «кокси-колы» для меня, как и их гамбургеры, — финансовые пирамиды. Мне, братцы, ближе вареники, квас, манты, кумыс, хинкали, хачапури, банница, шашлык-машлык, селедочка, огурчики. Надеюсь, вы меня понимаете.А «гандолизы» пусть строят: это, во-первых, здание на нашей территории, во-вторых, какой-нибудь отдельный исполкомовский работник урвет от этого мероприятия какой-нибудь десяток тысяч доларей, а по пути купит у матушки моей на базаре пару пучков зелени, — вот и мне прибыль. И пускай янки строят и садят вокруг фикусы. Наш человек везде выгоду сыщет.
Неожиданно залаял Жучок. Это наш доморощенный «беркут». В его обязанности входит громким лаем оповещать нас обо всем непривычном, что происходит в поле зрения данного Жучка. На этот раз повод залаять у него действительно был серьезный. Пьяный Фазаил — азербайджанец местного разлива — с пьяной девушкой Таней, брали приступом наш забор в районе отхожего места. У Фазаила это получалось лучше. Уже с четвертого раза он, оттолкнувшись копчиком от штакетины и местом, где у мусульманина могла бы быть борода, притормозил в хорошо унавоженный местным зверьем грунт.
У Таньки это получалось хуже. Во-первых, она потеряла из  виду Фазаила и ориентироваться в данной местности свободно, как раньше, уже не могла. Во-вторых, заборов было два, и какой ей надо преодолевать, она не имела ни малейшего понятия. Причем, устройство этих заборов было весьма перпендикулярное, что вызывало у нее улыбку на лице. Но могучий инстинкт женщины учетверил ее зоркость, прыгучесть и летучесть. И вот она мощной и красивой грудью накрыла голову Фазаила. Забор устоял, Жучок неистовствовал. Танька извлекала из грунта слегка пришибленного Фазаила и отряхивала с его лица грязь и кошачий навоз. Фазаил стойко держался и произносил на одном только ему понятном языке «Аллах-акбар». Вся эта гимнастика происходила на наших глазах и, безусловно, никого не оставила равнодушным. Матушка достала еще две тарелки и разделила ужин на шестерых. Надо сказать, что в таком приподнятом настроении и Фазаил и особенно Татьяна появлялись перед нами впервые, и как реагировать на такой момент, мои родители не знали. Однако их христианское воспитание не позволяло иметь много мнений. И потому — «гость в дом — Бог в дом». Когда за столом все устроились, и, даже несмотря на то, что Танька отказалась вознести Господу благодарственную молитву за пищу, какое-то подобие спокойствия установилось. Общей беседы еще не получалось, однако чувствовалось, что она вот-вот завяжется. И, конечно же, она завязалась. Танюшка взяла инициативу в свои руки. Она улыбнулась, узнав Фазаила, и сказала:
— Ничего, Федя, что у меня морда шире жопы?
— Ничего, — ответил Фазаил, которого для краткости еще называют Федя.
— Это хорошо что ничего. И шире жопы. И у тебя Федя ничего.
— Ничего, — опять отвечал Федя. Это произносилось 200 или 300 раз.
Дед кушал, поскольку он был частично глухим, и большую часть этой содержательной беседы пропустил. Матушка героически делала вид, что и она тоже давно оглохла и не имеет ни малейшего понятия, о чем эти милые люди воркуют. Речь к муташке вернулась спустя сутки.
Мы с супругой краснели и ждали заключительной части этого представления. Но финал, надо сказать, нас разочаровал. Фазаил и Татьяна, слегка покачиваясь, ушли восвояси. Я тоже ушел  вслед за ними искать ответ на недоуменные вопросы матушки и супруги, поскольку и Танька, и Федька из моей среды обитания.
Дома у Федьки их не оказалось. Но зато там сидел мой дружочек по кличке «человек, помогающий хромым», или сокращенно — Чипа. Однако скажу — это матерый человечище с душою ангела, мудростью черепахи Тартилы и с хроническими конфликтами с законом, причем по вине закона. Нет просто людей, располагающих временем и желанием послушать дружка моего, Чипу, и почерпнуть многое из его мудрости, и прочувствовать, какой тончайшей и нежнейшей души этот человек. Это ничего, что ему шьют от убийств и грабежей до чего угодно. И за честь почитают его изловить от сержанта до генерала. Но по причине его мудрости, а наипаче — неуловимости, произвести сие никак не могут.
Да и не виновен он ни в чем, вот Господь и не попускает случиться такому.
Чипа колдовал над туфлями.
— Га! Га! Вочик! Братишка! Привет!
— Ну, здравствуй, здравствуй, здравствуй, баловень закона! Ты давно здесь?
— Не, тока пришел. А где Фазаил?
— Дорогой Чипа, нашего уважаемого Фазаила куда-то унесла твоя девушка Таня. Они час тому назад посещали меня мордой через забор и убыли в неизвестном направлении в пьяном виде.
— А по какому случаю гуляли сегодня? — спросил Чипа.
— Не знаю. Фазаил говорил «Аллах  акбар». Может, это имеет какое-то отношение к их исчезновению, но мне больше ничего неизвестно.
— Танюшка, что говорила? — переспросил Чипа.
— Таня очень красочно и доступно говорила о размерах своего лица, если это может иметь к празднику хоть малейшее отношение, — ответил я.
— Га! Га! Ты имеешь в виду, шо лицо шире жопы? Так это я ей об этом сообщил. Га! Га! — улыбнулся Чипа, догадываясь, вероятно, о причинах праздника, который оказался вовсе и не праздником, а днем негодования. — Га! Га! Скоро придут. Приземляйся, братишка, осторожно только, я тут свои туфельки-шкарики клею. Вишь, угостили меня пацаны подметками и клеем резиновым. Я уже все зачистил и намазал. Через полчаса надо склеивать.
Туфельки-шкарики сохли внутри асбестовой трубы, на которой пылала нихромовая проволока. Устройство козлом называется. Чипа достал из кармана кулек, в котором оказался табачок, — Га! Га! Щас, Вочик, курнем с этого замесу, — веселился и радовался теплу Чипа.
— Дак я, братишка, бросил курить, многозначительно и с гордостью сказал я.
— А с чего так?
— Отец Серафим запретил. Был у него на исповеди, дак учуял и наложил на меня крест. Все. Никак не могу подвести старца. А то осерчает и посохом поучит так, что не только курить — и дышать не захочешь!
— Ну?
— Спаси Господи отца Серафима!
— А это приднепровский старец-то! Да! Знаю его... Этот научит. Дай Бог ему здоровья. Сам молю Бога, чтобы отец Серафим мне грехи отпустил. Этот, безусловно, научит. Побольше б старцев таких. Чипа, оказалось, тоже окормлялся  у отца Серафима, однако, в последний раз очень давно, к сожалению.
— Вочик, возьми у меня в кармане трубку, а то закурить нечем. Вишь, я босой, — попросил Чипа.
Я полез доставать трубку. Среди прочего в кармане куртки я обнаружил пол-литровую банку с порезанной полиэтиленовой крышкой. Немало этому удивляясь, все-таки Чипа был весьма предусмотрительным человеком, поворачивая банку и так и эдак и никак не в силах найти объяснение столь странному предмету в куртке у Чипы, я не удержался и спросил:
— Полцарства отдаю и коня в придачу, только объясни, зачем это у тебя?
— А, банка, штоль?
— Нет, не банка, а банка с порезанной полиэтиленовой крышкой.
— Это шоб рыбка не задохнулась, — ответил Чипа.
— Кто не задохнулась? — мало чего соображая, переспросил я.
— Га! Га! То Штыкова вчера купила две рыбки, одну большую, одну маленькую, шоб пожарить. А маленькая оказалась живая. Вот малый Костылек и попросил, чтоб я ее отпустил в море. В банке я ее и донес до Днепра, а крышку порезал, чтоб не задохнулась.
— Теперь понял, — ответил я. — Отпустил рыбку в море?
— Конечно, отпустил... Только вот ноги замочил. Прохоря, видишь, прохудились. Хорошо Леньчик подметки и клею вот подогнал. Я после газетку вшестеро сложу — и под стельку! У-у! Класс будет! — Чипа, красавчик, и тут укружил.
Наконец-то появился Фазаил. Он стоял, как одинокий «азейбарджанский дерево гранат», пьяный и сорокалетний. Как и подобает мусульманину в декабре. Не сводя глаз с туфлей Чипы, он певуче произнес:
— Маладесь!
Сие означало полное одобрение по поводу происходящего, или происходившего.
— Маладесь!
— Молодец-то молодец, а где Танюшка? — спросил Чипа.
— Танюшка — тоже маладесь! — произнес Федор. — И бабушка — маладесь, и дедушка — маладесь.
— Ясно, — кивнул Чипа. — Проходи и разувайся, будем пить кипяточек. Чаю, гляжу, у тебя нет, сахару нет, хлеба нет, а вот кипяточек есть, а в курточке у меня сухарик есть.
— Тожи маладесь! — ответил Фёдор. — Эты туфэл, маладесь! — Фёдор взял один из шкариков Чипы и нажал в месте склеивания.
— Та ты подожди, — выхватил Чипа из рук Фазаила туфель. — Ещё рано склеивать, будут пропускать воду. Чипа установил шкарик на место, а потом уже попытался уложить спать Федю. — Слышь, Вочик, я сейчас уложу его и сам лягу, а завтра уже разберёмся. Добро?
— Добро, — кивнул я и ушёл домой отходить ко сну.
Утро началось с того, что Чипу повязали менты на базаре. Это, конечно, дрянь ещё та! Федька трезвый, больной и голодный вышагивал и повторял:
— Вай-вай! Зачем нужен базар? Я его маму, и папу, и дядю, и тётю этого базара и всэх базаров знать не хочу! Вай-вай! Вай-вай! Зачем нужен базар? Я его маму и папу, и дядю...
— И племяник, — подсказал я.
— И племянница, и соседка этого базара. И того базара, вай-вай! Зачем пошёл на базар Чипа! А?
Если Фёдора не останавливать, всех помянет по несколько раз. А дело-то, действительно, дрянь. «Ни денег, ни сала, ни хлеба, ни курева жизнь нам не подарила на сей день. Чем помочь товарищу? Какие на хрен приватизация и телефонизация!? Дружок попал на нары, а мы в полном пролёте! Вот где rpex! Вот где мытарства! Не можем помочь другу! А сами лихорадочно соображаем, что из барахла продать да передачку спровадить дружку нашему Чипе.
Приняли решение оставить Фазаила на телефоне, а я, Сухумский и Сухумский-младший — добывать корм немедля. В три часа дня в декабре уже темно, а у нас успехи в размере 30 гривень состоялись. Всё-таки лучше, чем ничего.
Возвращаемся на квартиру Фазаила. Открываем дверь и я глазам своим не верю. Сидит за столом Федя. Улыбается, рожа кавказская! На столе водка, селёдка, картошка, хлеба три буханки, две пачки синих «Прилук».
— Это шо, блин, за оргия? — спрашиваю.
Федька не отвечает, а только улыбается. И тут выходит из кухни Чипа, в кожаной новой курточке, в ухе — плеер, настроенный на радио «Шансон», улыбающийся, без оков человек.
— Гa! Га! Вочик, я спичкой открыл наручники и сбежал с ихнего отделения. Га!Га! — так он нас успокаивал.
— А за что взяли-то? — спросили мы.
— Га! Га! Бабушке хотел помочь поднести сумку, а она подумала, что граблю, и начала кричать, а эти, «ухажёры», как раз рядом, ухватили — и в отделение. К батарее наручниками пристегнули! Га! Га! А сами пошли генералу докладывать. Вот я и ушёл. Га! Га!
— Ну, Чипа! Ты — фрукт! А откуда это изобилие товаров и одежд? — опять хором спросили мы.
— Га! Га! Встретил дружков. Лет восемь назад борща им наливал, да по булке хлеба дал, бедолагам. Дак они сейчас на плаву. Вишь, подогнали мне курточку, приёмник с наушниками, 20 гривень и спросили размер обуви, а то этот шкарик, который Фазаил мацал, течет. Га! Га!
Чудны дела твои, Господи, но не вмени мне за грех — хлебну я с дружками грамм по сто пятьдесят, за радость, которую ты, Господи, сегодня нам подарил, за справедливость и за милосердие.
Ну, конечно же, никак не могло сие закончиться без Таньки. Она зашла вместе с младшей сестрёнкой и сразу направилась ко мне:
— Вовчик, я пришла каяться и мириться! Я не такая, я тебя прошу, я не такая! Я первый раз вчера сдуру так напилась. Прости и поцелуй. Я принесла торт для мировой,  — причитала, хватала меня за руки и заглядывала мне в глаза замечательная девушка Таня. Момент непростой, а посему и поступать надо мудро.
— Это, Танюшка, зависит от торта. Ежели хороший, то и прощения ты заслужишь, а нет — дадим тебе ещё одну попытку. И посему, друзья мои, вознесём Господу нашему благодарность за стол наш сегодняшний, попросим его не обходить нас своей милостью и впредь. И да прострит Господь десницу свою над Родиной нашей, защитит нас от лукавого, да помянет в царстве своём нас, грешных и кающихся. Аминь!