One day

Однажды он проснулся. Солнце всё так же било по полузакрытым глазам своими лучами, холодный ветер неприветливо пробирался через форточку. Скомканное одеяло валялось на полу. Видимо его он сбросил ночью, когда стало особенно жарко. Ведь на его лбу вновь были жирные капли пота, а на подушке мокрый трафарет лица. Однажды он лениво потянулся, ударил по большому советскому будильнику фирмы «Зенит» ладонью и  сел. Однажды  он поставил ноги на пол, сморщился от непривычного холодного линолеума, неторопливо встал. День был точно таким же, каким был и вчера, и два дня тому назад. Месяц назад всё было по-прежнему и, как ему казалось, ничего не менялось уже много лет. Ничего, кроме дней календаря. Когда завтра похоже на вчера, а вчера похоже на сегодня, значение всех этих цифр, вычислений космических масштабов, вся эта разница между григорианским и юлианским календарём абсолютно теряет смысл. Он просто чистил зубы по утрам и делал так вот уже несколько лет подряд. Ничто не предвещало перемен, если бы не это слово «однажды», что успело просочиться сквозь его капилляры, смешивая застылую рутиной кровь  и пробираясь до самого сердца. Этот фиброзно-мышечный орган стал биться сильнее, пока не забился так сильно, что он схватился за него правой рукой, измазав свой любимый строгий костюм зубной пастой. Тогда он посмотрел в зеркало и увидел свои испуганные тёмно-синие глаза, которые в детстве были больше похожи на карие. Эти глаза, в свою очередь, боялись не меньше него самого, и испуганно, отражаясь в зеркале, просто пялились в его душу в надежде отыскать долю сочувствия и сострадания. Но больше всего им хотелось, чтобы его мозг, который столько лет служил верой и правдой, объяснил происходящее с научной точки зрения. Чтобы его мозг успокоил и глаза, и не дал запугать душу. Чтобы он, будучи главой его тела, убрал любые мысли о, по меньшей мере, скорейшем сердечном приступе и что-нибудь предпринял. Но было уже слишком поздно: его глаза устали ждать. Они закатились, и, напугав душу, умело запугали мозг, пока сердце продолжало биться в ритме песни «однажды». Его мозг, испугавшись того, что всё идёт к чертям, отказался держать дисциплину. Он отказался одёргивать глаза для того, чтобы те перестали пугать душу. А душа, напуганная происходящим больше других, издала панический крик, который смог вылиться в непонятное шипение из его рта. И тогда он упал. Его тело падало безжизненно, сокрушаясь в сердечном приступе. Его нежная голова ударилось о край старой стиральной машины, а затем, подобно скале, рухнулось на холодный утренний пол. Вода из крана бежала неторопливой струйкой, но и кровь в голове не хотела от неё отставать: вязкая красная жидкость начала растекаться вокруг пробитой височной области. Его веки открылись, и глаза, безмятежно улыбаясь серому потолку, не говорили ни слова. Впрочем, как и душа с мозгом. Говорят, что всё начинается с глаз. Говорят, глаза – зеркало души. В это верила и она, соседка напротив, что хотела занести двести рублей, которые заняла у него вчера. Она вошла в ванну и ужаснулась. Она издала страшный крик. Её душа боялась ничуть не меньше, чем испугалась его душа при виде собственных напуганных глаз. Кто-то бы сказал, что это проникновение в частную собственность, но это было не совсем так. Она знала, что ключ лежал под дверным ковриком. Они были друзьями, хотя это не совсем так. Он трахал её каждый вторник и четверг, т.к. в остальные дни он не мог – у него была вялость полового члена. У него переставал стоять тогда, когда он входил в её влагалище. Должно быть, она любила его. Должно быть, она неспроста дарила ему всю эту выпечку после работы. Должно быть, и он любил её. Но сейчас он лежал на полу, истекая кровью, а она, незаконно ворвавшись в его дом, бешено кричала, держа в одной руке поднос со свежими булками ,а в другой двести рублей. Это случилось однажды, никто не знал, когда этому было суждено произойти. Его никто не готовил к этому в школе. Никто не говорил, что в двадцать пять лет, в самый разгар одноразовой жизни, его сердце забьётся очень сильно. Никто не говорил, что он ударится виском о край стиральной машинки, и его тело будет лежать бездыханно, напоминая его подруге про его бездыханно вялый член. Никто не говорил и ей, что она в свои двадцать семь будет заниматься дохлым сексом два раза в неделю, при этом обладая красивой фигурой. Её лицо, не видавшее последствие никотина, выглядело на восемнадцать. Её подтянутые ягодицы, упругая грудь – всё то, над чем ей приходилось работать по два часа в тренажёрном зале каждый день. Всё для того, чтобы человек, в которого ей не посчастливилось  влюбиться, мог удовлетворять её два раза в неделю по 10 минут. И, наконец, самое главное – никто из этих учителей, которые твердили про таблицу Менделеева,  про пестики и тычинки и морфологические разборы слова, - никто никогда не говорил, что всё, ради чего она жила последние два года, однажды умрёт от сердечного приступа и черепно-мозговой травмы. Она, невольно подумав об этом, почувствовала себя обманутой. Она больше не могла надеяться на то, что его через месяц повысят, и он наконец-то сделает ей предложение. Она больше не могла надеяться на то, что он будет жить с ней в большом доме и улыбаться своей скромной улыбкой. Она больше не могла надеяться на детей с тёмно-синими глазами. Её надежды, её мечты, желания и фантазии лежали здесь, в луже крови и разочарования. Здесь, в дорогом костюме, перемазанном зубной пастой. Но это случилось однажды, и никто никогда не готовил их к этому. Это случилось. Однажды.