Клад на развалинах

Березы были высотой метров по восемь, в общем-то, даже не березы еще, а березки. Но мне они все равно показались удивительно большими – не потому что я маленькая, наоборот, теперь уже абсолютно взрослая тетенька. Просто мне эти деревца запомнились метровыми саженцами со стволиками толщиной в мой теперешний, взрослый, палец. Саженцы высадили по четыре в ряд по обеим сторонам от асфальтовой дорожки. Она вела к школьному крыльцу…

Теперь молодые гибкие ветки сомкнулись над дорожкой, образовав низкий тенистый коридорчик. Я вздохнула, усмиряя запрыгавшее сердце, и шагнула в березовый коридор – в прохладу и таинственный зеленоватый сумрак. Асфальтовая дорожка еще угадывалась под ногами, только теперь уже обвалившаяся, проросшая во многих местах одуванчиками и лопухом, заваленная прошлогодней иссохшей листвой. Листва шуршала и рассыпалась под ногами. Я сделала несколько шагов, и взгляд уперся в остатки кирпичного фундамента. Он осыпался, зарос молодой порослью тополя, вездесущим кленом, крапивой. Здесь было крыльцо… Сейчас пробиться к нему не было никакой возможности. Я постояла еще, отдыхая от июльской жары и впитывая запах разогретой листвы и крапивы, и вышла из-под берез.

Когда-то здесь стояла моя школа. Очертания фундамента угадывались в линиях буйных зарослей, видимо, крапиве, репейнику и древесной мелочи нравилось расти на развалинах. Я двинулась вдоль кустов, отыскивая в траве, а вернее, просто вспоминая, тропинку, проходившую раньше мимо школьных стен. Я знала, что стоит закрыть глаза, и я легко вспомню звук, с которым открывалась каждая из школьных дверей: в раздевалку, в коридоры, в классы… Странно: никогда я не питала к своей школе какой-то особой любви, а вот теперь осознала, что ничего этого уже не увидеть, и навалилась печаль.

Я пришла сюда не специально, шагала мимо, и вдруг потянуло. Я знала, конечно, что не увижу здесь уже ничего знакомого, но не удержалась, свернула. И сразу – запустение, заросли, печаль…

Вот где-то здесь торчало убогое крылечко пристроя - школьной библиотеки, на нем всегда кто-то сидел: на переменах здесь секретничали девчонки, коротали время выставленные с урока озорники, дожидались друг друга после школы приятели, вечерами укрывались от любопытных взглядов влюбленные.

А вот тут, у угла школы, рос громадный тополь, на траве всегда лежала широкая тень от его кроны. В тесной щели между тополиным стволом и бревенчатой стеной скрывались во время игр в прятки. От тополя остался могучий пень. Я смахнула с него мусор, водрузила сумку с банкой молока и присела на минуту. Пень был широкий, крепкий и теплый. Я огляделась. Пришкольная территория изменилась мало: по-прежнему торчали с двух сторон футбольные ворота без сеток (облезлые и покосившиеся), поднимались на разной высоте три перекладины, догнивали остатки гимнастического бревна. Даже трава была порядком вытоптана (правда, гораздо меньше, чем в мои школьные годы), видимо, здесь еще гоняют мяч.

Левее пня среди травы темнел прямоугольник асфальта, посередине его была выполота трава.  Интересно, кому это понадобилось? Я подошла и увидела на асфальте остатки начерченного мелом довольного правильного круга. В центр его была вписана окружность поменьше, а пространство между двумя окружностями разделено на почти равные секторы с цифрами от одного до десяти. В центре стояла цифра одиннадцать. Я заулыбалась, как будто встретила давнего друга. Как называется эта игра? Классики или что-то другое? Теперь уже не вспомнить. Как не вспомнить и всех способов прыгания по секторам. Ну, для начала, кажется так: прыгаешь двумя ногами на цифры «1» и «2», потом одной правой – на единицу, потом – опять двумя – на «2» и «3», правой на двойку и так до конца круга. Второй круг прыгается на левой, третий на правой, еще какой-то – спиной к центру, потом еще как-то и еще… Главное – не наступить на меловые линии. Если наступишь – уступаешь круг подружке.

Что-то белело на асфальте, я нагнулась: кажется, крошечный кусочек мела. Я взяла его кончиками пальцев, осторожно подрисовала полустертую единицу. Потом быстро огляделась. Территорию обступали старые тополя и заросли акации, было тихо, только кузнечик трещал. Сердце снова застучало невпопад, и я легко прыгнула в круг. Прыг-скок, прыг-скок! Двумя ногами – одной–двумя–одной… Уф-ф! Кажется, нигде не сбилась и ни разу не наступила на черту! Я расхохоталась, подхватила сумку, обернулась и…
– А вы кто?

Оп-п-ля! Вот это я попала! В трех шагах от меня, заложив руки за спину, стоял мальчишка лет девяти в мятом трикотажном костюмчике. Он таращил на меня большущие коричневые глаза. Вот позор! Взрослая тетка скачет как первоклассница! Я в смятении снова огляделась, но взрослых поблизости не было, видимо, мальчишка явился сюда в одиночку. Ну, в конце концов, это не так страшно.
– Я – Юля. Я училась в этой школе. – Я показала себе за спину.

Мальчишка осторожно обошел меня, внимательно посмотрел на заросли и удивленно спросил:
– А где здесь школа?

Ну конечно! Он наверняка родился уже после того, как моя альма-матер канула в лету!
– Школа была вот здесь, на месте всех этих кустов, – объяснила я. – И я в ней училась.
– Давно?
– Ну, не так уж, еще тринадцать лет назад.
Мальчишка почему-то вздохнул.
– А ты в каком классе? – спросила я.
– В четвертый перешел. Только я не здесь учусь, а в городе.
– А здесь, наверно, гостишь у бабушки?
– Ага.
– А чего один гуляешь?
– Ну… так. Я неконтактный.
– Как это?
– Не-ком-му-ни-ка-бельный. У меня не получается быстро находить друзей.
– Понятно, – выдохнула я, хотя у меня сразу возникли сомнения насчет его «некоммуникабельности».  – Ну а зовут тебя как?
– Ярослав.
– Ух ты, какое имя! – не сдержалась я.
– Глупое, да? – кажется, огорчился мальчишка.
– Наоборот! Такое… серьезное. И княжеское. А тебя все так и зовут полным именем?
– Бабушка иногда зовет Славик, и новые знакомые сначала «Слава», а потом тоже все Ярослав.

Я глянула на него внимательней. И вдруг поняла, что тоже буду называть его Ярославом, потому что мальчишка, несмотря на трикотажный костюмчик, в самом деле, похож на маленького князя. Коренастенький, крепкий, с густой щеткой темных волос и шоколадными глазищами. Да еще эта серьезность и правильная литературная речь! Какой уж там «Славик»!
– А вам можно говорить просто «Юля»?
– Да. И «ты», а не «вы», не такая уж я еще старая, видишь, даже в классики прыгаю.

Мы коротко посмеялись. Потом наступила минутная заминка. Ярослав обвел глазами зеленую чащу и спросил:
– А школа была большая?
– Ну, конечно, не такая большая, как в городе, но и не маленькая.

Здание школы было двухэтажное, деревянное, из толстых темных бревен. На первом этаже – учительская, начальные классы, небольшой спортзал, мастерская, кабинет для спортинвентаря и глухая каморка с двумя дверьми – обычной и решетчатой, где хранили пневматическую винтовку и пули для занятий по ОБЖ, и куда вечно мечтали заглянуть хоть одним глазком мальчишки во времена моего детства. На втором этаже располагались кабинет директора, шесть просторных классов и еще какое-то помещение вроде кладовой, где я ни разу не была. В школе были высокие потолки и широкие окна в частом переплете – по три в каждом классе. Окна классов выходили на улицу. Классы располагались по левой стороне широкого коридора, а по правой тянулся ряд окон, выходящих во двор, на запад. Мне несколько раз случалось оказаться на втором этаже школы в конце дня. Тогда там стояла тишина, а поперек коридора лежали частые солнечные квадраты. Тогда я разбегалась и мчалась по коридору: тень – свет, тень – свет…

Я рассказала это Ярославу на ходу, мы с ним шагали вдоль бывшего периметра школы.
– А почему ее сломали?
– Видишь ли, здание было уже старое.
– Девятнадцатого века? – со знанием дела уточнил Ярослав.
– Нет, начала двадцатого.
– Не такое уж и старое, – возразил Ярослав.
– Да, но зимой на первом этаже было уже очень холодно, в одном классе в щели даже наметало снег. Ученикам приходилось сидеть на уроках в верхней одежде.
– Надо было как-то утеплить.
– Наверное, решили, что лучше будет построить новое здание.
– Видел я его, оно маленькое, – недовольно отозвался Ярослав.
– Согласна, мне тоже так показалось. Маленькое, темное, никаких тихих и интересных уголков-закутков. И еще раскрою тебе секрет: нам очень нравилось со второго этажа смотреть на село. Все-таки школа была самой высокой точкой села, из окон видны все ближайшие улицы и даже Черный овраг.
– Вам… то есть тебе… жалко, что ее сломали?

Я вздохнула, посмотрела ему в глаза и честно призналась:
– Жалко. Раньше я об этом как-то не думала, а сегодня пришла, а тут такие вот… руины.
– Понятно, – вздохнул Ярослав. – А что там?

«Там» был узкий заросший проход между развалинами фундамента и разросшейся живой изгородью из акации.
– Юля, давай посмотрим!
Ярослав ломанулся в этот проход, не дав мне опомниться, я, цепляясь тяжелой сумкой за колючки акации, полезла за ним. Здесь и в прежние времена всегда было сумрачно и тихо. Школа выходила сюда глухой торцевой стеной, справа за акациевой чащей стоял строй тополей, а дальше тянулся длинный деревянный сарай. Как ни странно, сейчас это место оказалось не таким заросшим, как могло бы быть. Конечно, акации придвинулись ближе, но росли здесь не кусачая крапива, а обычный пырей, да безобидная, бледная и тонкая от недостатка солнца лебеда. В лебеде стояло… бетонное крыльцо. Ну надо же! Школы нет, нет ни парадного, ни «черного» крыльца, а вот это – ведущее с улицы прямо в мастерскую и когда-то забытое – уцелело. За десять школьных лет я ни разу не видела открытой ведущую сюда дверь. А ведь на этом крылечке было наше с подружками излюбленное местечко. Здесь мы играли, а когда подросли, делились секретами, и кажется, даже договаривались обязательно встретиться на этом месте через десять лет после выпускного.

Ярослав моментально взлетел на верхнюю ступеньку, встал там, под выросшим на развалинах американским кленом, как капитан на мостике, огляделся и заключил:
– Здесь очень таинственное место.
– Да, – согласилась я. – Нам тоже так казалось.
– А что это за крыльцо?
– Оно вело в мастерскую. Осторожнее, пожалуйста, вдруг оно развалится.
Он фыркнул:
– Оно стоит с железобетонной прочностью. Посмотрите… то есть посмотри сама!

Я мигнула и… шагнула на крыльцо. Поставила сумку на ступеньку, встала рядом с мальчишкой, на миг прикрыла глаза. Птицы пели абсолютно так же, как раньше. И пронзала теплый вечерний воздух неизменная трель кузнечика.

Ярослав прыгнул с крыльца в лебеду, глянул на меня снизу:
– Давай еще полазим здесь. Тут так здорово! Давай, как будто это развалины древнего города, а мы археологи и ищем сокровища.
– Тогда мы кладоискатели.
– Ну пусть и то, и другое.
Я рассмеялась, и он тоже – безбоязненно и звонко.
– Молока хочешь, кладоискатель?
Он глянул на мою ношу.
– Хочу.

Я сняла тугую крышку, подняла банку на уровень его лица. Ярослав тоже ухватил ее двумя ладошками и присосался к молоку. В жестких прядях на его макушке запутался сухой съеженный листик, мне захотелось убрать его, но я не решилась. Наконец мальчишка оторвался от банки, шумно дыша. На подбородке белела молочная струйка, несколько капель упало на футболку. Ярослав вытер подбородок тыльной стороной ладони и весело сказал:
– Спасибо. Только бы не лопнуть!
– Ну, ты уж постарайся.

Ярославу хотелось исследовать еще ту территорию, куда раньше выходили окна классов, и где был цветник, но это оказалось делом безнадежным – то место наглухо заросло бурьяном, мы только нацепляли репьев на одежду и исцарапали ноги. Вернулись к крыльцу, присели. Прилетела утешить нас коричневая бабочка-крапивница – села у щели фундамента и кажется, задремала.
– Не расстраивайся, – сказала я Ярославу, – если повезет, клад отыщется и здесь.

Он глянул на меня заинтересованно, но ничего не спросил. Я присела рядом с крыльцом, примяла и вырвала несколько стеблей лебеды (от них осталась на ладонях алюминиевая пыльца), присмотрелась. Кирпичная кладка сохранилась, но ведь столько лет прошло!
– А какой клад? – уже нетерпеливо пританцовывал рядом со мной Ярослав.
– Не торопись, княже, – проговорила я. Разломала сухие прошлогодние стебли полевого вьюнка, затянувшие фундамент, и стала ощупывать кирпичи. Пошатала один, другой, третий. Но ведь это было где-то здесь! Я помню, было!

Кирпич качнулся, я ухватила его двумя руками, потянула и он, пыльный, тяжелый, со щербатыми ребрами, оказался у меня в руках.
– Ух ты-ы!! Тайник! – выдохнул рядом Ярослав. – Это твой тайник, да, Юля?!
– Мой… наш…

Конечно, тайник мог оказаться пустым. Точнее говоря, по логике он должен был быть пустым. Я со смесью жутковатости и приключенческого азарта сунула в выемку руку, пошарила там и… извлекла что-то на свет. Это был комок из тетрадного в клеточку листа. Я протянула его Ярославу на раскрытой ладони. Он глянул на меня и осторожно стал разворачивать бумажку. В последний момент меня кольнуло опасение: а вдруг там что-то нехорошее. Ведь явно, что спрятан этот клад не мной и не моими подругами, а скорее всего, теми ребятами, что к моменту закрытия старой школы были гораздо младше меня. Мало ли, может, они в бывшем нашем тайничке решили похоронить умершего воробья, и в бумажке окажется истлевший скелетик?

Бумага с хрустом развернулась. Не было там ничего плохого, наоборот! Ярослав осторожно взял и посадил себе на ладонь трехсантиметрового волчонка. На первый взгляд зверек был похож на те фигурки, что прячут теперь внутри шоколадных яиц, но если присмотреться, то совсем другой – и пластик не такой, как нынче, и сама работа как-то тоньше, аккуратнее. Выпуклые глазки, нос с крошечными ноздрями, волоски на спинке и пушистом коротком хвосте.
– Ух какой волчок! Юля, он был твой?

Можно было соврать, сказав, что это я сама когда-то запрятала волчонка, чтобы через много лет вернуться и отыскать, но я не стала. Сказала все как есть. Ярослав моментально погрустнел.
– Значит, он чей-то и нам его брать нельзя?

Видно, зверек ему понравился. Я как могла убедила Ярослава, что скорее всего волчонок лежит тут позабытый уже не один год. Вон как зарос фундамент лебедой и вьюнком! Ярослав держал фигурку на раскрытой ладони и поглаживал указательным пальцем.
– И жалко его здесь оставлять, – стесняясь, сказал Ярослав. – Он как живой, а его замуровали, как Монте-Кристо. Тем более что мы с ним тезки.
– Как это?
– У меня фамилия Волков, в начальной школе было прозвище Волчок. Я Волчок и он волчок.

Я улыбнулась. Прозвище было необидное, наоборот, ласковое даже и подходило смуглому Ярославу не меньше княжеского имени.
– Знаешь, чтобы уж тебя потом не мучили угрызения совести, давай оставим в тайнике записку. Если кто-то будет искать волчонка, обязательно ее найдет.
– А на чем напишем?
– Прямо на этой бумажке.
– А чем?
– У меня есть ручка. Пиши.

Ярослав на ступеньке как мог, расправил, разгладил бумажку, сопя, вывел на ней:
Волчонок у меня
и приписал свое имя, город и телефон. Оглянулся:
– Так?
– Так. Давай теперь положим бумажку и кирпич обратно.
– И я могу взять Волчка себе?
– Ну конечно!

Ярослав поднес зверька к лицу и подышал на него, словно на маленькую птичку. Заметив мой взгляд, он смутился и запинаясь, объяснил:
– Ему же там было холодно.
– Он был в анабиозе, – серьезно сказала я. – А теперь отогреется, вон какая жара стоит.
Мальчишка весело кивнул, и похоже, обрадовался, что я приняла его игру.
– Ага. Ой…
– Что, Ярослав?
– Кажется, сюда кто-то идет, – шепнул мальчишка.

Мы замерли, прислушиваясь. Сначала я решила, что ему показалось, но потом услышала тоже: трава шуршала в такт чьим-то быстрым шагам. Кто-то торопился, шел напрямик через травяную чащу. Ярослав глянул на меня округлившимися глазами и шевельнулся, как будто хотел взять меня за локоть и не решился. Я положила ладонь ему на плечо и ощутила легкое замирание в груди. Кто там?

Наконец рядом зашелестела лебеда, и из-за крыльца прямо к нашим ногам выкатился… еж. Он быстро поднял вытянутый носик, посмотрел на нас черными глазами-бусинами и замер.
– Ежик! – засмеялся Ярослав. – Здорово!

Он присел перед зверьком на корточки, осторожно тронул ладошкой колючки. Как ни странно, ежик не сворачивался клубком. Он был все-таки еще не взрослый зверек, а ежиный подросток, и наверное, плохо знал, какие опасности могут его подстерегать. Ежик блестел глазками, водил черным носом-пуговкой, Ярослав даже сумел осторожно потрогать круглые ежиные ушки.
– Знаешь что, – сказала я, – давай-ка напоим его молоком.
– А ежи пьют молоко?
– Еще как пьют! Когда я была, как ты сейчас, и жила здесь с родителями, летом к нам каждый вечер приходил еж. Он был уже взрослый, большой, никого не боялся и пил молоко из кошачьей плошки. Иногда и хлебушек ел.

Ярослав рассмеялся.
– Значит, он был ручной?
– Ну, не совсем ручной, просто он знал, что в нашем доме ему не сделают ничего плохого.
– Может, этот ежик тоже понял, что мы ему ничего не сделаем?
– Возможно, а может, просто очень сильно захотел пить. Так… во что же налить ему молока?..
Я оглянулась в поисках чего-нибудь подходящего, но ничего не увидела.
– Может, в лопух? – предложил Ярослав.
Лопухи, конечно, здесь были большие, но вряд ли молочная лужица удержится на листе.
– Ладно уж, – вздохнула я, снова сняла с банки крышку, перевернула и в нее, как в тарелочку, плеснула молоко.

Ярослав нашел место, где травы поменьше, бухнулся на коленки, двумя руками взял у меня крышку и осторожно опустил ее на траву. Ежик тихонько шебуршал рядышком и не уходил. Ярослав взял его с двух сторон за иголки, придвинул к «поилке». Ежик ткнулся в молоко сухим носом и замер. Мы подождали чуть-чуть. Ежик бестолково водил носом над крышкой, но молоко не пил. Тогда Ярослав осторожно, пальчиком, пригнул ежиное рыльце к молоку, так тычут носом в молоко бестолковых котят, которые еще не умеют лакать самостоятельно. Ежик пустил пузыри, но не пить не стал.
– Давай отойдем, – сказала я. – Может, он без нас быстрее справится.

Пятясь, мы скрылись в травяной чаще, замерли почти не дыша. Ежик постоял несколько секунд, потом ткнулся носом-пуговкой в «поилку», снова пустил пузыри и вдруг начал торопливо лакать молоко. Ярослав просиял. Он следил за зверьком, вытянув шею и весь подавшись вперед. У ежика прилегли колючки, мы видели серую шерстку лобика и лапку с длинными черными когтями. Ежик лакал, пока крышка не опустела, тогда он шумно запыхтел и под ворчливое «тук-тук-тук» быстро-быстро покатился дальше и скрылся в траве, еще несколько секунд можно было проследить его путь по качающимся макушкам лебеды, потом и они замерли.

– Ушел по своим делам, – заключил Ярослав. – Даже «спасибо» не сказал.
– Ну почему же, он говорил, разве ты не слышал?
– Слышал, – засмеялся мальчишка, – вот так: ф-ф-ф, тук-тук-тук!
– Наверно, и нам пора по своим делам. А то тебя искать начнут.
– В самом деле! – Ярослав снова глянул на мобильник. – Уже пора.
Я подобрала с травы крышку, повертела ее в руках и сунула в сумку, а горлышко банки перевязала чистым носовым платком. Еж, кончено, славный, но все-таки…

Мы с Ярославом выбрались из зарослей, молча покинули школьный двор. У проема в живой изгороди я на секунду оглянулась. Вспомнилась, как почти вся школа в большую перемену, разделившись на две команды, играет в «Вышибалу», азартно вопит и лупит мячом. Случались тогда такие «вышибальные эпидемии»…
– Ярослав, может быть, тебя проводить?
– Не надо, вон бабушкин дом, рядом, – Ярослав махнул рукой вдоль улицы.
– Ну… тогда пока?

Он поднял на меня серьезные глаза и замялся. Затеребил кармашек на шортах, в котором лежал Волчок, куснул губу.
– Ты что-то спросить хотел?
– А ты… завтра придешь… попрыгать в классики? – спросил он громким шепотом.

Я поставила сумку на землю, присела перед ним на корточки, взяла за локти. Глаза у него были потемневшие, серьезные.
– Нет, Ярославушка, я завтра уезжаю.
– Насовсем? – шепнул он и отвел глаза.
– Ну, я ведь как и ты, в городе живу.

Он молчал. Я ощутила резкий толчок тревоги.
– Князь! Ну не грусти, вон какой хороший у нас получился вечер, мы же клад нашли. И я через две недели опять приеду на выходные.
Ярослав недоверчиво вскинул на меня свои глазищи.
– Правда?
– Обещаю. Приходи сюда в субботу в шесть. Договорились?
– Да! – весело крикнул он.
– Ну все, беги домой.
– Ага!

И он умчался, забыв попрощаться, и поднимая пыль на разбитом асфальте деревенской дороги. Я проводила его глазами, подняла сумку и пошла прочь.
Я шла и улыбалась. На развалинах своей школы я сегодня тоже нашла клад.