Иосиф Бродский нас заметил...

   28 августа 1993 года мы с мужем Сережей и кошкой Юльчей окончательно перебрались в Питер. Из литературных зацепок у меня была только одна: телефон Михаила Берга. Он издавал альманах «Вестник новой литературы», который я регулярно покупала. Телефон Берга я добыла в картотеке паршивенькой газетенки «Гуманитарный фонд», где работала моя подруга Вероника Боде. У нас на Васильевском острове в квартире не было телефона, и я позвонила Бергу из автомата, предложила свои стихи. Он сообщил адрес редакции и попросил оставить подборку там. Подборку мы отвезли, а через две недели я снова позвонила Бергу. «Будем печатать всё. Сказал он. – Я поставил Ваши стихи в девятый номер, но вот выйдет ли он – это большой вопрос. Позванивайте мне.» Я периодически ему звонила, но никаких новостей не было. В начале сентября 1995 года я опять позвонила Бергу, уже ни на что не рассчитывая. И вдруг он спросил: «Вы знаете Бродского?» «Как поэта знаю и люблю, но лично не знакома. А что?» «Дело в том, что вчера в Хельсинки он Вас очень хвалил.» Я подпрыгнула. «Хотелось бы узнать подробности.» – сказала я после паузы. «Позвоните Кривулину, он Вам все расскажет.» «Не будучи представленной…» «Ничего страшного! Записывайте телефон.»
   Не без робости я позвонила Кривулину. «Здравствуйте, Виктор Борисович, - говорю, - Вы меня не знаете, меня зовут Элла Крылова.» - «Как это я Вас не знаю, - отреагировал Кривулин, - Вас вчера Бродский очень хвалил.» Кривулин пригласил меня в гости. Жил он тогда тоже на Васильевском острове.
   Мы с Сережей купили бутылку армянского коньяка и вечером отправились к Кривулину. Дверь открыла серая филологическая мышка, как оказалось, его жена Ольга Кушлина. (Впоследствии мышка оказалась весьма ядовитой.) Комната была от пола до потолка заставлена книгами. На полках, на диване и вообще повсюду лежали кошки. Хозяин сидел за компьютером. Его львиная голова произвела на меня впечатление. Ольга принесла горячие заварные пирожные. Разлили по рюмкам коньяк, чокнулись, выпили. Беседа стала более оживленной. Потом Кривулин рассказал, как было дело.
   Бродского пригласил в гости японский император микадо. Бродский приглашение принял, но с одним условием: чтобы самолет не садился на территории России. В аэропорту работник консульства вручил Бродскому билет с посадкой в Москве. Бродский выругался, порвал билет и выбросил в ближайшую урну. И – полетел в Хельсинки, где, как он знал, в это самое время проходила международная литературная конференция. Бродский читал свои стихи, забывая и путая слова, потом махнул рукой, процедил сквозь зубы «надоело!» и ушел со сцены. Его ждала теплая компания питерских поэтов во главе с Кривулиным. Но розы были не без шипов. Начались разборки: «Да кто ты, собственно, такой! Да что нам твоя Нобелевка!» На все это Бродский ответил: «Вы все меня совершенно не интересуете. Меня интересуют те, кто дышит мне в затылок.» «И кто?» - поинтересовался Кривулин. Бродский назвал Гандлевского, Кибирова и меня. Тут встряла Ольга: «Ха! Бродский сказал, что Гандлевский – полное говно, Кибиров вообще стихи писать не умеет, а вот Элла Крылова – первоклассный поэт.» Эта версия мне, естественно, понравилась больше, но спасибо Кривулину за то, что он хотя бы свою версию изложил в письменном виде, и она была опубликована сразу в трех местах: в газетах «Бостонский курьер» (США), «Цирк «Олимп» (Самара) и альманахе «Невский альбом» (Петербург). Ольга Кушлина и Михаил Берг впоследствии написали воспоминания об этой встрече с Бродским, но там ни слова не было обо мне. Друзья называется.
   Был и еще один свидетель этого исторического события – финский поэт и переводчик Юкка Маллинен, которого я знала еще по московской тусовке. Юкка подтвердил, что Бродский назвал меня «лучшим поэтом современной России», похвалив еще Ивана Жданова и Ольгу Седакову.
   Я была под лошадиной дозой нейролептиков, и поэтому не сразу осознала всю значимость произошедшего. Но когда оправилась, веселилась, долго ликовала. Ведь я ждала эту благую весть десять лет и уже ждать ее перестала. Где Бродский прочел мои стихи? Может быть, журнал «Знамя» с моей первой публикацией («Знамя, №8,1991) все-таки дошел? Или Салимон послал Бродскому свой «Золотой век» с целым разворотом моих стихов? Я уже никогда этого не узнаю.
   «Иосиф Бродский нас заметил, - сказала я Сереге, перефразируя Пушкина. А через полгода можно было продолжить, - И, в гроб сходя, благословил.»

Бродский не помог, а сильно насолил мне своей похвалой. Представители его «лагеря» ждали от меня похожести на Бродского, продолжения его поэтики, и сердились, когда ничего «бродского» в моих стихах не находили. Представители же «лагеря» антибродского, напротив, очень часто находили сходство с Бродским в моих стихах и, естественно, обвиняли меня в эпигонстве. От себя скажу, что, любя поэзию Бродского как нечто родное и богоданное, я своими учителями считаю Блока, Михаила Кузмина и Мандельштама, а вовсе не Иосифа Александровича. Но спасибо ему, что заметил, да еще из далекой Америки. И, поклонившись простой каменной стеле на Сан-Микеле, скажу его же словами: «Да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,/ в нашей бурой земле…» Светлая память.