День независимости Африки

 - Гомес! Ты понимаешь, где я буду, если твоих вождей не устроит политическая программа концерта?

 Гомес улыбался. Улыбка – от уха до уха. Два метра иссиня-черной худосочной фигуры. Мелкокучерявая голова терялась далеко вверху.

 - Ма Ванна. На шашлык вас жарить нарантабельно. Очень мяса мало.

 - Это ты меня успокаиваешь? А вожди...Кто их знает – они в сыром виде могут слопать, без вкусовых приправ.

 У Гомеса имя трехслойное и несъедобное, как пирожное в ближайшем кафе-забегаловке. Поэтому зовут его все просто Гомес, по фамилии.


 …День независимости Африки в России отмечался более торжественно, чем на «черном континенте», народы которого не знали, что с ней, этой независимостью, делать. Многочисленные послы, дипломаты, президенты африканских общин и вожди племен дружно распределяли – кто в какую сторону поедет поздравлять студентов, обучавшихся в России всяким нужным наукам и ремеслам. Приезда гостей ждали со священным трепетом. Готовили посольское угощение и грандиозный концерт.

 С грандиозным концертом случился облом. Стихи о Ленине, которые все четыре года обучения читал (на языке пушту) афганец Ахат, уже никого не впечатляли. Культурная программа состояла из «лезгинки» в темпераментной подаче дагестанца Казбека, народного танца Лаоса и песни на испанском языке о тяжкой доле участников движения сопротивления Панамы. Дидье Алексис еще умел грустно декламировать стихи на ту же тему, но это предпочли опустить. 

 Президент африканской общины Гомес решил, что авторитет родного учебного заведения можно спасти в том случае, если за три недели обучить русскому танцу их дружный коллектив. Внимательно рассмотрев фактуру народных исполнителей, Мария Ивановна подумала, что она опрометчиво приняла предложение декана. Африканцы из Конго, Намибии, ЮАР, Того, Анголы, Гвинеи-Бисау и Гвинеи-Конакри смотрели на нее с надеждой, как на последнее звено в высшей инстанции.

 …Они начали работать в тот же день. До великих хореографических достижений ансамбля «Березка» и Кубанского казачьего хора коллективу дотягиваться было некогда, поэтому Машка остановилась на  песне в исполнении Лидии Руслановой «Заюшка». Хореография была местного розлива.
    
 Сложнее всего оказалось адаптировать национальную африканскую походку со скрытым сексуальным подтекстом к движениям русского народного танца.

 Участников концерта освободили от занятий по основной специальности. Репетиции продолжались в течение десяти - двенадцати часов.

 Через две недели осталось немного поправить движения, отработать синхронность, подогнать костюмы, сшитые в аккордном порядке умельцами из местного ателье. И ждать дорогих гостей.

 Вечером Гомес с Элгой пришли в дом преподавателей, в Машкину комнату. Ее всегда настораживало, когда они что-то затевали вместе. Были они братом и сестрой. И, раз вместе, при том «чем-то» одному нужно было стоять на атасе…

 - Гомес! Ты понимаешь – если я выпущу номер без утверждения комиссией деканата, меня для начала выставят из техникума, затем выживут из города. Я все же надеялась вернуться в коллектив, а там «невыездные» никому не нужны. Лучше пусть твои вожди съедят.

 - Ма Ванна. Мы отвечаем. Бля буду.

 Аргумент был железный.

 …Из аэропорта дорогих гостей привезли на навороченном микроавтобусе. Послы и дипломаты были в цивильных костюмах, галстуках и белоснежных рубашках. Никто не пытался вскарабкаться на окружающие техникум пирамидальные тополя.

 Начинал концерт афганец Ахат. Африканские вожди приветствовали его как старого знакомого. Лаосские студентки исполнили нежный и трепетный танец, откланялись и, мелко семеня, ушли за кулисы. Темпераментной «лезгинке» аплодировал весь зал, дагестанец Казбек  несколько раз на «бис» исполнил свой коронный номер на пальцах. Грустной песне о тяжкой доле борцов за независимость Панамы также добродушно похлопали.

 Пошел проигрыш «Заиньки». На сцену вышли шесть танцевальных пар в русских народных костюмах. Косоворотки парней и газовые кофточки дивчин от крахмала стояли колом. Начищенные сапоги сверкали в лучах припозднившегося с закатом солнца. Проходы и дорожки были слаженными и синхронными. Завершающим аккордом стал выход черного до синевы и гибкого, как недавно вылупившаяся анаконда Умберто из солнечной страны Того. Он зашелся в русской «присядочке».
 
 По окончании танца, сократив паузу до минимума, чтобы никто не успел очухаться, звукооператор Леха врубил озвучку. Всем родная до боли Лидия Русланова затянула «Ой, да как хотела меня мать…»

 По ходу пьесы мама пыталась сплавить невесту подходящему жениху, и все не в тему -  то дочка кочевряжится, то жених дает ей полный отлуп.

 На сцену выплыла невеста. Ее играл Гомес. Личико было выбелено дефицитным чехословацким тональным кремом, на щеках горел алый румянец. В процессе обработки шеи и груди тональный крем закончился, и казалось, что невеста надела под платье с роскошным декольте черную водолазку. Из-под юбки высовывались кроссовки сорок шестого размера с кокетливыми бантиками поверх шнурков.

 Блондинистый парик с двумя нечеловечески толстыми косами Машка под честное слово выпросила во Дворце культуры. Прихватила она и огромный кокошник, но с головы Гомеса он постоянно сваливался. В последний момент его заменили рабоче-крестьянским платочком.

 Сексуально покачивая бедрами, Гомес раз-второй прошелся по сцене.

 А Русланова пела.

 …Ой, да как хотела меня мать,
 Да, за первого отдать.
 А тот первый - паренек неверный,
 Ой, не отдай меня, мать.

 Постреливая по сторонам зелеными кошачьими глазами, на сцену с достоинством выплыл Красимир. Горячий болгарский парень обладал уникальным даром – он за пять-шесть минут мог уболтать на ужин с продолжением банкета по всем параметрам пристойную даму. Возраст, социальный статус и профессиональные навыки значения не имели.

 Покрутившись вокруг «невесты», постреляв глазами и настроив организм на заданную частоту, Красимир выбрал в зале навскидку жертву на ближайший вечер и, с возрастающим на глазах достоинством, уплыл за кулисы.

 …Ой, да как хотела меня мать,
 Да, за второго отдать.
 А тот вторый - парень невеселый,
 Ой, не отдай меня, мать.

 Чарльз Августин Фаустиньо Маньяма вышел на сцену с папкой под мышкой. Был он родом из ЮАР, активно нес в массы идеи построения коммунистического общества, проводил политинформации и  слыл серьезным и добросовестным студентом. Ходили слухи, что он активно стучит в КГБ.

 Участвовать в «несерьезности» его уговорила Мария Ивановна. Он был старше ее на два года и, на правах старшего товарища, пытался склонить к участию в международном коммунистическом движении. Сначала ему под мышку хотели сунуть томик «Капитала», но Машка поняла, что в этом случае ее вышибут в тот же день без выходного пособия. «Капитал» заменили на пустую папку.

 …Ой, да как хотела меня мать,
 Да, за третьего отдать.
 А тот третий – что во поле ветер,
 Ой, не отдай меня, мать.

 У Томаса в определенном природой для сидения месте, кажется, была встроена пружинка, которая сидеть ему категорически не давала. 

 Его выдернули из какого-то военного формирования Анголы и отправили в Россию учиться быкам хвосты крутить. Уже всем давно стало ясно – ни к одному парнокопытному после завершения обучающего процесса Томас на пушечный выстрел не подойдет. Он был невероятно пластичен и музыкален, танцевал верхний и нижний брэйк, касафф, фанданго, молдавские и русские народные танцы, виртуозно исполнял джазовые партии, соул и не успевший еще покорить Россию рэп.

 На сцену Томас вылетел в крутом нижнем брэйке. Зазевавшаяся невеста шарахнулась от него в сторону, посмотрела с недоумением и настороженностью. Покрутившись маленько на свежевымытом полу и не получив ответного чувства, неудавшийся жених так же стремительно вымелся за кулисы. Только хвостик пыли обозначил его былое присутствие.


 Ой, да как хотела меня мать,
 За четвертого отдать.
 А четвертый – ни живой, ни мёртвый,
 Ой, не отдай меня, мать.

 Борец за независимость Панамы Дидье Алексис красив был категорически. Что-то такое намутили природа с генетикой и из индейца и испанки слепили подобие смуглого Бога. Местные ценительницы мужской красоты западали на него с первого взгляда. Со второго и третьего начинали отчаянно скучать. Дидье трогательно ухаживал, носил цветы и дефицитные коробки конфет, пел песни на испанском языке, а его Музы зевали. В итоге, чаще всего их перехватывал черный, страшый до безобразия Гомес. Гомес был умен, весел и бесшабашен. Дидье - глуп. Он плохо знал русский язык, и его единственного использовали втемную.

 На сцену Дидье вышел, преисполненный гордости и ответственности за порученное ему дело. Он не понял, с чего так развеселились зрители. Зрители стонали, вытирали слезы и подхрюкивали. Больше всех веселился главный африканский посол. Он вскидывал в восторге длинные худые ноги и колотил сжатыми кулаками по своим и соседским коленям.   

 Отвергнутый привередливой невестой, смуглый Бог, удивленно озираясь, ушел со сцены.

 …Ой, да как хотела меня мать,
 Да, за пятого отдать.
 А тот пятый – пьяница проклятый,
 Ой, не отдай меня, мать.

 С пятым женихом вышла заминка. Признать, что кто-то из студентов - горький пьяница было несправедливым. Африканцы пили редко, танцевали много, похмельем не страдали. Афганцы потихоньку тянули травку, но ведь не пьянствовали же. Чеченцы изредка напивались, громко выясняли недовыясненные  раньше отношения. Явление это было эпизодическим, и назвать их «хрониками» ни у кого язык не поворачивался. Пил регулярно только Красимир, но всегда за чужой счет и на чужой территории. 

 Гомес пошел на переговоры к лаосцам.

 Лаосцы не умели пить вообще. От стакана пива впадали в коматозное состояние. Бузили тихо, смешно чирикая на своем птичьем языке. Имя главаря лаосской группировки Мария Ивановна не могла запомнить. Чеченцы звали его Вано. 

 Когда он, пошатываясь, достал на сцене из-за пазухи приблатненого куцого пиджачка початую бутылку водки – у зрителей уже не было сил смеяться. Невеста, по чисто российской традиции пожалела  «убогонького», подхватила под руки и увела за кулисы отдохнуть.

 …Ой, да как хотела меня мать
 Да, за шестого отдать.
 А тот шёстый – росточком недорослый,
 Ой, не отдай меня, мать.

 Рядом с двухметровым Гомесом можно было выстроить весь студенческо-преподавательский коллектив техникума, и мало кто дотянулся бы ему до плеча. Но гулять, так гулять. В студентке из Намибии Тае роста было сто сорок два сантиметра вместе с каблуками.

 Маша выпросила у подруги школьные брюки и пиджак ее двенадцатилетнего сына, в детскую клетчатую кепку вставила залихватский бумажный цветок. Со сцены невеста унесла незадачливого жениха под мышкой под визг восторженной публики.

 Ой, да как хотела меня мать
 Да, за сеемого отдать.
 А тот сеемый – красивый, веселый,
 Сам не хотел меня взять.

 За право быть «сеемым, красивым, веселым» разгорелась нешуточная борьба. При подготовке «несерьезности» следовало соблюдать законы строгой конспирации, поэтому в известность был поставлен достаточно узкий круг лиц. Это были актеры, звукооператор Леха и уборщица тетя Клава, которая несколько раз застукала полуночников в актовом зале.

 Красимир решил выпить с чеченцами. Он слил информацию о готовящемся действе. Информация потянула на полноценную поллитру. Чеченцы пришли к Гомесу разбираться. Они темпераментно говорили о дискриминации белого населения в России, ущемлении прав ее коренных народов. Не теми словами, но по смыслу близко.

 Гомес объяснил - если белый жених отклонит кандидатуру черной невесты, африканские вожди могут обидеться. И, в свою очередь, начнут говорить о расовом угнетении и несовершенстве мира.

 Чеченцы вошли в положение и успокоились. Гомесу это обошлось в две полноценных поллитры. Он сказал, что слупит их с Красимира.

 Кандидатуру сеемого жениха,  давшего отлуп капризной невесте, утверждали коллегиально. Он должен был быть студентом, комсомольцем, спортсменом и просто красавцем. И еще он должен быть че.. африканцем, чтобы вожди не обиделись. С красотой возникли конкретные проблемы. С трудом под этот вариант подтянули Фернандо из Конго.

 Обряжали его всем коллективом. Элга  отгладила национальный африканский костюм, провалявшийся у Фера года два в неразобранных  вещах.

 Джордж из Зимбабве принес костяные бусы. У руководителя коллектива было подозрение, что что-то там связано с ритуальными жертвоприношениями.

 Аугусто Наварро приволок шикарные лаковые штиблеты, в которых он в День независимости Никарагуа лихо отплясывал «чарикави».

 Когда принаряженный Фер вышел на сцену – африканские вожди от восторга застонали. Жених выглядел достойно, хорошо знал себе цену, и безутешной  невесте оставалось лишь горько рыдать от сознания безвозвратной потери.

 На Гомеса нужно было смотреть. Навазюканные алой помадой бесконечные губы горестно поползли вниз. Нарисованные по живому на выбеленном лице брови – обиженно вверх. По лицу, промывая черные дорожки в тональном креме, катились настоящие слезы.


 …На «бис» артисты выходили пять раз.

 Красимир успел умыкнуть и оприходовать на пару с Лехой – звукооператором заросшую мохнатой пылью от долгого пребывания в старом рояле бутылку «Портвейна -15».

 Прямо со сцены он спустился в зал к приглянувшейся ему даме. Дама оказалась женой второго секретаря горкома партии. Расстроенный Красик пришел к чеченцам. Чеченцы ему не налили, назвав при этом треплом. Не тем словом, но по смыслу близко.

 …Вожди Машку не съели. По окончании праздника самый главный из них вручил ей в торжественной обстановке африканскую национальную одежду - бубу.

 Ее имели право носить только мужчины…