Жертва

«Волкова, раз ты такая разумница и не желаешь следовать моим алгоритмам, то уж будь добра изложи свой всему классу! Может новую методику изобретешь, гениальная ты наша!» — чеканила Лилия Геоцинтовна, зевсоподобно выпучивая белки глаз через стекла очков в золотистой вздымающейся к вискам оправе. Алине было невыносимо скучно уже в который раз слушать эти шаблонные нападки в свой адрес и она, лениво сложив ладошки с мелом за спиной, рассматривала ее движущиеся как компостер напомаженные красные тонкие губы. Геоцинтовну все звали Астериксом, потому что эти двое были удивительно похожи формой тела и особенно кожаным ремнем с огромной медной пряжкой, который Лилия носила в будни и праздники, с платьями и костюмами. «Если ты считаешь себя умнее всех, даже меня, то тебе не место здесь у нас, в гимназии, тебе бы впору быть среди сорока «бессмертных» Французской академии… бла-бла». Какая же ддура… Алина выключила звук, льющийся из этой красногубой воронки, и наложила свою фонограмму «Walk, walk fashion baby Work it I'm a freak bitch, baby». Геоцинтовна отбивала так карандашом по столу, и фонограмма неожиданно так органично подошла исполнителю, что Алина не смогла не ухмыльнуться и тут же опустила глаза. Как естественное следствие, Астерикс-Гага пришла в неконтролируемую ярость и выставила девочку за дверь.

Так-то лучше… Все равно одно и то же из урока в урок. Чертова гимназия, ее устав придумывали такие же, как мои любимые мамочка и папочка. Они не нарадуются, что их дочурку воспитывают в лучших традициях уравнивающего, унижающего личность и подавляющего индивидуальность советского образования в самом худшем его проявлении. А ей, «вольнодумной чертовке», здесь самое место, по мнению мамули.

Прозвенел звонок на физику. Сосед по парте, бледный болезненный мальчик Николаша, снова не пришел, и она сидела одна за партой и накручивала на пальчик выбившуюся прядь волос, уже не думая о неврастеничной учительнице алгебры.

Как всегда опаздывает. Хоть и ведет уже 4 месяца и пора бы привыкнуть, но гулко начинает стучать сердце где-то в горле, когда она слышит его твердые решительные громкие шаги в коридоре. Он врывается в кабинет, шлепает папкой о стол и тут же начинает чертить на доске схемы. Дверь за ним еще только медленно с щелчком захлопывается, а схема уже готова, и он поворачивается к классу с мелом в правой руке, а левой откидывает полу пиджака и лезет в карман брюк как будто зачем-то, но так и замирает. Вместе с этим затихают сдавленные смешки с задних парт, вызванные схожестью схемы с женской грудью с торчащими сосками. Движения и речь Олега Сергеевича всегда очень порывисты, но не хаотичны, а очень точны и не успеваешь иногда заметить когда он заканчивает чертить, писать или даже говорить одно и начинает новое. То, как он раздает замечания, поощрительные или порицательные, похоже на хамелеонову ловлю насекомых выстрелом языка.

Сегодня Олег Сергеевич желает, чтобы работали самостоятельно, и шагает между партами, точно попадая пальцем в ошибку в тетрадках и делая короткие отрывистые пояснения. Он останавливается за ее спиной и чуть наклоняется так, что Алина ощущает тепло его тела чувствительной обнаженной кожей шеи. От такой близости у нее сводит судорогой мышцы живота, кровь приливает к голове, шумит в ушах, и ей кажется, что он слышит… слышит, как участилось ее дыхание и чувствует ее запах, ведь она знает, что она пахнет по-другому, когда у нее так сладко ноет внизу живота…

Придя домой, Алина сразу же закрылась в своей комнате и, опустившись на пол у кровати, стала расплетать косички. В десятом классе она носила две косички и совсем не пользовалась косметикой, и делала это осознанно и добровольно, в отличие от ровесниц, которые то и дело меняли цвет волос, стрижки и прически и в совершенстве овладели техникой нанесения макияжа. Алине казалась себе не такой как они. Она остро чувствовала, как часто разные мужчины смотрят на нее как голодный зверь на кровавый кусок мяса. Часто ей приходилось гнать прочь от себя эту навязчивую мысль и очень хотелось рассказать обо всем психологу, да хоть кому-нибудь. Но это была не фобия… Это была ее фантазия, вызывавшая каждый раз в ее теле эйфорийную пульсацию, которая проходила и становилась болезненной дрожью. Привлекать к себе дополнительное внимание ее предостерегал инстинкт. Подсознательно она даже не клала ногу на ногу под партой, а ставила ножки рядом, догадываясь, что линия ее бедра и без того слишком притягательна и вкусна. Она старалась избегать прямого взгляда в глаза взрослых особей и смотрела из-под полуопущенных ресниц, чуть наклонив голову. Алина не могла еще понять, что взгляд настороженной жертвы будит нечто животное с большей силой. Он подразумевает противостояние насильственному овладению и вызов стать охотником.

Алина сбросила с себя на пол привычную юбку и блузку и стащила колготки. Изогнувшись, расстегнула крючочки тесного бюстгальтера, и с наслаждением сжала ладошками выпущенные на свободу груди. Ей нравилось рассматривать свое отражение. Стоя перед зеркалом, она продолжала нежный массаж, трогая всегда торчащие маленькие соски в темно-коричневых кружочках. Ее тело было совершенным как Молодость, оформившаяся во взрослую чувственность. Алина провела пальчиком по точеной нежной шее, а потом закрыла глаза и приложила к ней теплую ладошку, массируя пальцами за ухом. Она представила, будто он стоит сейчас сзади как сегодня во время самостоятельной, и это его тепло она чувствует на своей шее.

«Cos you’re a cool cat… tapping on the toe with a new hat…», – из колонок тихо мурлыкал и провоцировал Фредди, и она послушно встала на цыпочки, встряхнула волосами, как будто отгоняя Олега подальше – подразнить на расстоянии. Руки скользнули по ключицам и налитой груди, устремляясь напряженными пальцами вниз, чуть задержались, тронув маленькую родинку точно под пупком, и ощутив упругие косые мышцы живота, сошлись внутри бедер. Just cruising…driving along like the swing king… Feeling the beat of my heart… Эта музыка была ее любимым фоном для любования своей кошатностью. Она стала пластично двигать бедрами, податливо извиваясь в ласках невероятно эротичного голоса, обнажающего все ее тайные желания и переживания. Feeling…. feeling… замирали аудио-ласки Меркьюри. Девушка опустилась на кровать, раскинув руки в стороны. Она прислушалась к своему телу: что-то жаркое мягко пульсировало и рассылало теплые волны к каждой клеточке. Не прикасаясь и не шевелясь, она дразнила себя мыслью, в которой он, Олег, был нежным, голодным зверем, страстным, чутким, чувственным. В ее фантазии они были одним языком пламени, дрожали в объятиях друг друга и одновременно становились трепетной вспышкой наслаждения… Наполнив каждый уголок своего тела глубоким, спокойным, влажным, горячим сладострастием, она осторожно прикоснулась подушечками пальцев к нежному пропитавшемуся соком шелку белья и тут же по ее телу пробежала судорожная волна, сорвав с губ тихий короткий стон.

«Алина!» - как всегда раздраженно послышалось за дверью, - «Очень быстро обедать, в душ и у тебя сегодня английский, не забыла? И еще я договорилась с вашим этим новым Олегом… как его… тебе нужна физика! И потом, он показался мне очень компетентным и самое главное порядочным и спокойным. Слышишь, девочка моя? Сегодня у тебя первое занятие, сама к нему пойдешь». Если бы мама могла в ту минуту видеть все, что происходило в голове дочери, она бы воскликнула «Ах! Мне незачем больше жить! Все было напрасно. Кончено». И конечно рухнула бы в обморок. Антонина Юрьевна в течение всей жизни твердо следовала принципам воспитания благороднейшей девушки. И не то чтобы юная Тонечка сама отличалась кристальной целомудренностью, - напротив, имела в молодости несколько крайне неудачных по причине похотливой слепоты романов. Теперь же зная точно на практике чем чревато плотское вольнодумие, она вдалбливала Алине как аксиомы ханжески абсурдные «истины». «Всем мужчинам только одного и нужно от тебя, так и знай! Каждому! Только и рады обмануть такую глупенькую как ты… Это только на словах все к твоим ногам, а потом поматросит и сама знаешь… кхм… Алина, детка, прошу тебя, слушай меня, мама дурного не посоветует». Подобная проповедь для девушки с годами стала банальна как музыка к прогнозу погоды в программе Время. От многочисленного повторения слова въелись в подкорку как графическое бессмысленное клише. Мать так ревностно оберегала ее от любых проявлений сексизма, что даже обвиняла дочь в том, что на нее обращают внимание иногда на улице или в общественных местах. Однажды в торговом центре она больно дернула Алину за руку и прошипела ей на ухо: «Хватит, маленькая дрянь, стрелять глазками и высматривать, кто на тебя глазеет. Разве ты не понимаешь, что провоцируешь их?!»

Жертва. Антонина Юрьевна подарила дочери яркий, заметный самцу издалека, образ жертвы. Хищники повсюду, берегись, милая, они все жаждут вкусить твоей плоти.

Модальные глаголы на дому никак не хотели лезть в голову, потому что мозг был затуманен мыслью о предстоящем часе физики. Как же ей быть? Матери никак не объяснить, почему ей нельзя брать частные уроки у Олега Сергеевича. Она начинает хватать ртом воздух при едином намеке на то, что в Алинином мозгу активирована функция, отвечающая за интимную жизнь. Поэтому сказать, что Олег очень сильно, до головокружения, нравится ей как мужчина – подписать себе приговор. Ну что ж, придется как-то самой выходить из ситуации.

Минуя охранника и уборщицу, на ватных ногах Алина поднялась по лестнице и по пустому коридору прошагала к 211-му кабинету. Она останавилась перед дверью и некоторое время восстанавливала дыхание. Решившись, открыла дверь, твердой походкой вошла в класс и села за первую парту сбоку от Олега, не в силах вымолвить ни слова. Наконец, какие-то его слова побудили ее поднять голову и посмотреть ему в глаза. Они были холодно-спокойными и казалось взгляд этот не выражал совершенно никакой эмоции, но что-то… что-то в нем встрепенуло в Алине «жертву» и заставило сжаться все ее существо.

«Алин, давай в первое наше занятие определим твои сильные и слабые стороны и пройдемся по всем разделам. Давай-ка иди к доске – так будет удобнее нам обоим», - эти четкие указания, которых невозможно ослушаться, выхватили ее на поверхность реальности, и ей пришлось встать и взять в руки маркер. Выслушав задание, она начала писать на доске формулу. Олег встал из-за стола и устроившись у парты, которая находилась очень близко к доске, наблюдал за ее действиями. Вдруг маркер заскрипел по доске и бледные буквы и цифры стали совсем исчезать. Алина повернулась и застыла с маркером в руке, беспомощно глядя на Олега Сергеевича.
- Думаешь, нам нужен новый?
- Олег… Сергеевич… вы… я
- Алина, тебе нехорошо?
Он приблизился и взял ее за руку.
- Ты такая бледная, дрожишь. Алина… эмм… я правильно тебя понял?
Его глаза вдруг превратились из ледяных в золотистые.
- Не бойся. Скажи только, да? Правильно?
Она открыла рот и хотела сказать что-то большее, чем просто «да», хотела так многое ему объяснить, но у нее получилось только кивнуть. Одновременно с этим она сделала шаг назад и ее остановила стена. «Жертва! Ты – глупая неосторожная жертва!» - истерично вопил в мозгу голос матери. Резко и совсем не суетливо, с силой он схватил ее и как игрушку уложил прямо на пол. Она зачем-то закрыла глаза и вдруг она подумала, что находится в своей фантазии. Да, конечно, вот же его нежные горячие ласки и такое безудержное желание.
«Ах, девочка… чулочки… ты действительно пришла ко мне, Алина…», - Олег хрипло говорил еще что-то ей в самое ухо и держал за волосы. Нет, совсем не больно. Это ведь ее фантазия – там место только гармонии. Вдруг она почувствовала, как его ладонь крепко сжимает ее рот, а плечами он придавил ее руки, навалившись всем телом на грудь. Он отодвинул трусики и вошел резко и глубоко, - сделал это как он делал все всегда. Она широко распахнула глаза, захлебываясь болью и ненавистью. Ненавистью к себе и… и к своей матери. Олег… нет… просто немного потерпеть. Плотно прижавшись и почти не выходя, он с силой вдавливал себя в нежное тело. Она смотрела в его золотистые чужие глаза и чувствовала, как он прорастает внутри нее жгучими толчками, но это было совсем не то пламя из ее фантазий, а вкус крови, которую она сосала из зажимающий ее рот прокушенной ладони, был сладким.
Раскинув руки, не прикасаясь к себе и не шевелясь, она слушала свое тело и пыталась примирить жгучие вспышки боли с гармонией своей фантазии.