Записки мастера

Особая каста...

 Так получилось, что из всех «благ», ставших доступными во время учебы, больше всего… мне пришлись по душе поездки в стройотряды. Я осуществлял их каждое лето и продолжал бы делать это  и далее,  не будучи уж студентом (у меня сохранялись необходимые для этого контакты), но жизнь - она же... сцука  своенравная:  нет-нет, да и выкинет  свои фортеля,  чем обязательно внесет в  ваши задумки неожиданных и необратимых  корректив,   порушит  планы.
 Знакомые и друзья или люди, почитаемые  за таковых, в беседах знающе похлопывали меня по плечу и с улыбкой недоумевали по поводу  такой, неуемной страсти (не знаю, может, она и была для них какой-то особенной, но мне таковой не казалась). Я почитал ее, скорее, как  дань романтическому духу «вольных каменщиков», движителю честного труда, господствовавшему  в отрядах, где я бывал.   Их трудами я  был пленен еще на заре студенческих лет - нет,  еще раньше:    я познакомился  впервые с их учением на страницах "Войны и мира" графа  Толстого  в школе и восхитился их организацией. 
 Психика моя была неустойчива  ко всему яркому и необычному,   искала свойственного душе равновесия  совсем не там, где  положено, а  также  по-толстовски: в среде неизбежно возникающих новых обстояний.
 Пребывая в  тревожных душевных поисках, я   оказался с головой вовлечен в стройотрядовское движение - оно подхватило меня и резво понесло неясно куда,    за воображаемые круговороты, где  виделся сгусток незнакомых событий и  эмоций. Радостных, свободных, далеких  от духоты пыльных  аудиторий  и "публичек", атмосферу которых  вдыхали основную часть отпущенного себе  времени,  будучи прилежными,   вместе с получаемыми знаниями, людьми,  которым суждено образовать особую касту небезразличных...
 Тогда же для меня все один к одному  сошлось: я стал одновременно и "мастером" для конкретного стройотряда, и  вольным каменщиком  по духу.  Эти две яви сошлись для меня  в одно, когда я стал опять  бойцом стройотряда. По полученным представлениям, я упорядочил  в себе  деятельную страсть,  дал ей довершающее  развитие - она  переросла в устойчивые отношения, которые вызывали   высокомерный смешок все понимающих  "друзей"...
 Именно  так, однозначностью  обстоятельств, я оказался повязанным аурой и дыханием стройотрядов. Если вдуматься, то во время поисков передо мной возникал вопрос:  было ли в стройотрядах, нечто  особенное, чего  не доставало молодым для самореализации в обыденной жизни?
 Нет, все-таки,  ничего особенного там не было, хотя…наверное, особенное, если и было, то скорее в нас,  но  ты, вроде,  ни кем не уполномочен вещать от лица многих, тем более, от  тех кто, по-твоему, почитался принадлежащим к какой-то  касте. Пожалуй,  нет... но, анализируя собственную жизнь  заново, я бы  настолько категоричен не был бы. Мне  всяко правильнее  вести   речь от лица некоего выдуманного интегрального образа  собственных впечатлений, а  также всех знакомых,  друзей-товарищей, с кем довелось водиться. Они также выезжали не раз в разнопрофильные отряды, так еще от лица многих,  многих ребят и девчонок нашего поколения, с кем лично знаком не был,  но застывших  образами на страницах  дневников, что  мне попадались. Это были красноречивые  блоги нашего времени, также письменные,   оставшиеся по большей части  непроизнесенными,  асоциальными, без претензий на минимальную медийность, только для себя.
 Все  же те ребята, о ком я думаю, которые совсем ничего не нашли после стольких проб в стройотрядах ничего особенного, думается, не там искали – и им, наверняка,   многое не виделось так же, как  мне! Не от  их лица точно  поведу я повествование – в противоположность им были и другие,  вот среди которых те, кто принадлежал к некоторой особой касте небезразличных. Хотя они также ровным счетом ничего из того, о чем  сняты многие фильмы, сложены стихи и писаны  тома высокохудожественных книг,  общим числом, что  пыльца полевых цветков  ничего    не обнаружили. Так, что же  говорить о некоем абстрактном агенте,  интегральный образ, созданный мной и вобравший в себя помыслы и деяния многих реальных людей.. но прошу вас быть к нему снисходительнее: тем более,  он не одинок и, по моему  глубокому  убеждению,  нечто в стройотрядах  все равно было...
 Если  же говорить о движении в целом,  поначалу оно  и впрямь было мощным и привлекательным: истинно, Движением молодежи, которое  почиталось ни большим -  ни меньшим, а «лицом» прогрессивного студенчества.  Движение с тех пор непрерывно развивалось и  трансформировалось, начиная  с времен ранних, задолго до нас, с момента  самого основания, причем  его развитие с некоторых пор  стало...  регрессом -  проистекало  в негативом направлении, погрязая все глубже и дальше в прагматизме, а в наши  годы  оно     стагнировало,  пребывая  в глубоком ступоре и становясь все больше  похожим  на тело, пораженное метастазами опухоли. Становилось больше похожим на клуб маргиналов.
 Казалось годы те остались прошлом, но запомнившийся отрезок времени  волнует  до сих пор и так будет всегда -  я же сейчас вовсе  не о том (критиковать что-то в прошлом мы все  горазды!) - я  затеял свое исследование, больше для того, чтобы прояснить себе нечто большее: ужель мы, на самом деле,  были какими-то особенными по внутреннему устройству...
 …не вдаваясь в суть движущих процессов, по инерции прошлых лет  в стройотряды продолжали-таки валом валить  многие и многие  нашего,  также  последующих студенческих поколений - в чем же здесь феномен и есть ли он?  То, что именовалось  раньше  большим Движением, стало просто движением, которое, кстати,  пытались много раз вернуть к ранним кондициям - перезапустить и реанимировать, но... безуспешно: таким массовым и безоговорочно влекущим, как оно было в ранние годы, ему   не стать.
 Осталась  неизменной по характеру ограниченная общность  его участников. Влекла и продолжает притягивать в движении, продуцировать кадры под  себя  романтика,  сохранившая неизменной   красивые, инертные к переменам атрибуты: гитары, прощальные костры, неожиданные встречи- знакомства, трепетные минутах откровений и расставаний, которые бывают у каждого лишь раз... Мы же хотели их повторения, а, может,  его участники  не только сами воспроизводились, но и одновременно с движением, росли и преобразовывались,  как личности или они...  просто ездили по отрядам в бесполезных поисках   утраченного.  А может, все-таки, они ездили удобно  решать  материальные проблемы привычным способом? А что, почему бы  нет?  Согласно молве - однако,  она доносила не все, а только  отсеянное. То о чем   была  она,  давалось с каждым годом  сложнее: высокий заработок был делом большой удачи, даже раньше, в первых отрядах на заре Движения. Относительно простым и самим собой разумеющимся, может, он и был когда-то раньше - постоянные участники движения должны  это знать.
 Может, ездили еще  по отрядам от нечего делать: чтобы себя чем-то  занять? А что - тоже дело: пока ты молод нужно разок по любому,  попробовать. На лето как раз приходились длинные (словно в память о незабвенных школьных годах) каникулы,  но все равно, чтобы ездить так,  отложив многие  летние удовольствия,  одержимыми иррациональными чувствами, из года в год… Таких людей было не так уж много,  о них говорили  люди те... с бзиком. Да это так, та правда  тоже была про нас, людей особой касты!
 Так что же все-таки   побуждало их поступать подобным образом? Скажу только: мне до сих пор не ясны мотивы такого поведения.  Если бы их интересовали только «шальные» деньги. Не отрицая это как первопричину - она же на поверхности, сообразно ей, кочевала  молва, что деньги в отрядах гребли немалые, а то, что это была полуправда, которая никем не отвергалось, а зачем - пусть говорят...  Легких денег не было там, действительно - супротив такой первопричины  можно было обратить внимание на бывшие более успешными в финансовом плане поездки в рабочие бригады дельных, умевших работать  мужиков.
 Таких бригад, разной квалификации,  организовывалось и кочевало каждое лето по бескрайним просторам государства, в котором мы тогда жили, превеликое множество. Они сохранили о своей эпохе память в виде немых  свидетельств -   материальных «памятников», навечно замоноличенных в железобетон,  или застывших в каменной тверди, оставшихся навечно долгостроем, разбросанным то там - то сям по  весям необъятной родины!
 Я подумал, может, верней будет и не отвечать даже самому себе на такие вопросы: как там было и что,  только приоткрыть в воспоминаниях мотивы некоторых  поступков, просто описать переживания  некоей абстрактной личности, ее  дней и событий в стройотрядовской жизни. Я  ее уже пережил: в том  мне опора мои записки прошлых лет, да  не застаревшая память...
 Для начала немного о себе -  саму малость.   Начинал я в стройотрядах скромным руководителем низшей  их ячейки -  бригады и дорос  до  командующего  производственной частью, стал мастером. А дальше -   логичный вопрос: почему  я остановился в росте  на этой метке, так ни разу не был, ни командиром, ни кем-то еще? Ага - вот мы плавно и подошли к разговору об актуальности планирования, на длительные отрезки жизни (чего я делать  вам настоятельно не рекомендую)...  Вроде здесь  все просто и обычно - так, как это  бывает: я банально не словчился и не успел ухватить удачу за  "рыбий", значит, скользкий хвост. Отнюдь, не  мы  сами  распоряжаемся  многим в своей судьбе, хотя, нам этого всегда хочется.
 Немаловажен здесь еще личный выбор -  он должен  исходить непременно от сердца, если же это не так, то вот вам расслоения по "вкусовым" пристрастиям на разные случаи: быть руководителем какой-либо другой ветви управления отрядом, я бы не смог. Ни той, которой "рулит" комиссар, ни какой иной, даже быть освобожденным работником, я бы  не смог. Да и, главное, не захотел бы: меня, если честно, совсем не устраивала  идеологическая направленность Движения - почему же? Не знаю, но, как показало время, мне вполне хватало перипетий, минуя идеологию,  по распутыванию драматических завязок     производственной сферы - тех, которые  более конкретны  и непротиворечивы...  Но то, что  это не так - все сферы едины, не было одной, которую можно выделить из других, показали время и опыт . Нет отдельно производства, идеологии, или вопросов отдельно  внутренней жизни без учета ситуации из вне - все едино,- любая сторона сложное сплетение  отрядной жизни. 
 Как любой начинающий, молодой и честолюбивый «руководитель» (хе-хе!), сообразно посылам образования, а больше из практического жизнеощущения и незначительного личного опыта,  я размышлял далее: способен ли я    привнести свое  особое слово, не  пытаясь что-либо  улучшить. Оставить свой вклад, в итак солоноватом хлебове  -  отрядной жизни?  С некоторых пор мне  стало казаться, что "да". Тем более,  казалось так в руководстве  небольшим отрядом (до 30-ти душ),  которые  сам себе подбирал - в таком случае,  я точно    бы сумел  добиться в  производственной деятельности отряда более весомых результатов,  чем  считалось до сих пор...
 А как бы я того достиг?
 О! Здесь-то я уж развернусь: мне приходили  в голову разные идеи по подмене существовавших производственных отношений системой  четких договоренностей между членами отряда. Сказывались  некоторые из идей "вольных" каменщиков, которые одним из принятых символов (мастерком каменщика)   удивительно походили на  нагрудную эмблему, что из  нашивки, у каждого из нас (все мы - "бойцы" студенческого отряда) на груди.
 Что движение, объединившее  нас, повсеместно «загнивало» было ясным  для всех, кто в нем участвовал,  хотя публично в том никто из нас не мог признаться, тем более, это признание ничего не давало.   А осознание того, служителей касты, не вело к поиску лазеек, как в любой беззащитной при разложении среде,  значит, было невозможным и, наоборот,  подстегивало  фантазию и страсть, направленные на  преобразования,  казалось,  не совсем еще пропавшего организма!
 Но многое  оставалось,  при столкновении с реальностью,  не ясным: каков и между кем и кем должен осуществляться такой сговор - как доходило до конкретных действий, то я его себе  смутно  представлял себе механизмов его действия и терялся... Весь тщательно  обдуманный план быстро улетучивался, оставляя в нерешительности слово над кучкой пепла, сгоревших инструкций, которые, тобой же загодя были набросаны, как  руководство к действию.
 Что же   за план? Он  то и должен стать "скелетом"  договоренности сторон:  рядовых бойцов и командования, направленной на достижение конечной  цели и  был цементирован волей и компетентностью, твоей и командира, единых руководителей  в одном руководящем лице. Этот план должен быть свободен от идеологических мотивов, чего, конечно, всегда будут  требовать сверху!
 Мне казалось, что  отряд, будучи сам себе  маленькой, замкнутой, самовоспроизводящейся в отношениях структурой,  идеально подходит для задуманных  мной управленческих экспериментов – заинтересованность и свободный труд (как у вольных каменщиков) вот основа для достижения выдающихся показателей, которые измерялись универсальной меркой - уровнем оплаты труда.  Идеология же - весьма вторичный фактор, которому тоже было  назначение. Он служил для поднятия настроения тружеников и создания психологического комфорта в отряде. Но мы жили в реальном мире,  я понимал, что такова  лишь философия,  так ли будет на самом деле, не знал.
 Конечно, уже сейчас, по происшествии времени, я понял, что это так кричащим образом, заявляли о  себе во мне не реализованные честолюбивые помыслы (и заблуждения...), людей я совсем не знал (может  это для реализации моих сумасбродных идей было и к лучшему). Главным   вывод  моей тогдашней деятельности был  таков: сообщество вольных людей, тружеников (чуть ли не «вольных каменщиков» - многое, кстати, в коммунистическую идеологию перекочевало  от масонства!)  никак не поле для всяческих субъективных экспериментов!
 Если бы я их продолжил, точно уж меня ожидали в финале глубокое разочарование и потрясения неожиданными открытиями в природе людей и своей собственной - судьбинушка верно не допустила  такого разочарования и распорядилась иначе. Как мне, не было бы обидно, по своему – она оказалась, как всегда, мудрее и справедливее. Что  же такое произошло? Ну, обо всем теперь по порядку...
 До того, как я «тлел» идеями социальных экспериментов, времени для их реализации у меня оставался всего  год – я сменил вуз, где учился на четвертом, а следующий был выпускным: до каких ли там стройотрядов? Мысли о социальных экспериментах уступили в голове место другим, более насущным – к тому же оставалось последнее, относительно беззаботное лето (таких больше не будет!).
 И здесь, можно  сказать случайно, я сделался вновь мастером, думал, что  после этого стройотрядовская моя карьера должна была продолжаться и продолжаться в гору, по новой. Уснувшие идеи  заклокотали в  груди с умноженными  силами – ситуация резко менялась! Я мог  при удачном раскладе продолжать свои   «изыскания», что в институте  не завершил. Я решился употребить,   как снег  на голову свалившуюся попытку, как ступень к реальной работе командира (я был уверен, что только так и надо  идти к цели: последовательно, малыми шажками!). И тут началось! Мои тайные мысли стали не о дальнейшей учебе: я  думал больше о реализации  прошлых стройотрядовских Идей,  у меня  был для их реализации необходимый опыт!
 Я знал, что еще должен сначала дорасти до должности командира отряда - пройти через  ряд  этапов, познакомиться с  «качеством» быть командиром изнутри, наблюдая за кем-нибудь, исполняющим эту роль на близком расстоянии,  сам  оставаясь при этом насколько это  возможно "в стороне". Это должно стать завершающим предкомандирским  этапом, а потом уже оно - командирство! Зачем же я себе все так усложнял?
 Обдумывая сложившуюся ситуацию,  не как  теоретическую, синтезированную в голове, а выпавшую реально, я удивился! Ведь так не бывает - ни о какой такой возможности, я и мечтать раньше не смел! Мне  несказанно повезло, в том, что представилась такая возможность: стать    половинкой командира отряда, с подстраховкой. Но, возможно ли такое? А, почему бы и нет – ведь случилось же: это я, а ни кто-то другой попал в такую ситуацию! Она неспроста выпала  мне, по стечению обстоятельств…
 Все началось со стука в дверь однажды ранним весенним вечером: тогда я отозвался - после некоторой паузы в комнату вошел мой недавний, но успевший стать «хорошим» знакомым Кирилл с восьмого этажа. Он, прежде чем совсем войти, сначала несколько помялся в нерешительности и объявил, что у него до меня важное дело. Я никого не ждал – время  было не столь раннее. А, учитывая натянутые отношения, установившиеся между нами после периода  любезных, даже более, чем приятельских – визит  был странен и вовсе нежелателен. Ну, какие у нас могли быть общие дела после  того, что мы наговорили друг другу в запале? Разве мы еще не все высказали друг другу при расставании? Но дело, которое он неожиданно  предложил, было более, чем заманчиво.
 Хотя, оно оказалось  близким  моим умственным «реконструкциям» в руководстве абстрактным стройотрядом, но я был настолько в данный момент поглощен расчетами в курсовом проекте и ни хотел никого  видеть, тем более Кирилла - мне было совсем недосуг.  Но все равно, я отвлекся и, несмотря на  занятость,   заинтересовался неожданным визитом.
 Дело конкретнее было в том, что Кириллу предложили в срочном порядке возглавить оставшийся по каким-то причинам  без руководства один из линейных строительных отрядов нашего зонального  большого отряда института. Это уже был как раз такой небольшой отряд, о котором я всегда думал в абстрактных «изысканиях» и делился своими мыслями с  Киром, когда еще "не дулся" на него. Многое в его предложении интересненького можно было «рассмотреть», чтобы потом практически применить - назывался брошенный отряд весьма романтично: «Взлет» (начальная стадия полета)! Дело было «горящим», отряд почти набран и Кириллу для укомплектования его руководителей не хватало только  проверенной кандидатуры на должность мастера -  он знал, что я по прошлому был на это способен, и предложил  ее мне.
 Срока для обдумывания  решения у меня почти не было: я должен был дать ответ на предложение   до завтрашнего утра. Должность, конечно, не сахар - не освобожденная, в отличие, скажем, от его должности или комиссара, которым даже для  малочисленных отрядов назначался хоть маленький, но оклад. К тому же (я говорил), что у меня на это последнее лето были  свои сторонние предпочтения.  Если бы я хоть  созрел для следующего раза, чтобы самому возглавить отряд, то он  будет, конечно, называться иначе как-нибудь «Молодость», но никак не «Полет»,  "Взлет", «Пролет».
 Нет,  это заманчиво, но вряд ли возможно. Но  подспудно я понимал, что это и есть тот единственный случай, который выпадает, человеку всего  раз... Однако, я все еще чувствовал себя уязвленным несправедливыми со стороны Кирилла подозрениями и  недомолвками - встал больше в позу, сначала  «ломался», но потом посмотрел в его, почти умоляющие и такие добрые глаза  (что-то сразу хорошее вспомнилось, а все противоречивое забылось)... Мне такого взгляда было достаточно - я тотчас же кивнул головой и дал согласие на эту... авантюру (а как иначе назвать «горящий» отряд) любой из них требует длительной и обстоятельной подготовки.
 Уж не знаю, что меня заставило согласиться на предложение Кирилла, скорее то, что он сам мне никогда не казался авантюристом, но, думаю, все-таки меня заставила покол*****ся, затем  подвигла на согласие  история нашего знакомства. Может, это последующие мои отношения к его жене: ...то есть,  их полное отсутствие... 
 Причина эта и могла стать чем-то реальным у кого-то в «нездоровых» головах (Кирилл тоже так предполагал), но не я - у меня же, повторяю, все было иначе! А что же все-таки случилось промеж нас такого? Если интересно,  об этом  по порядку…
 Знал  я Киру (так уменьшительно ласкательно звала его любящая жена - Маришка) уже давно, раньше виделись мы с ним довольно часто, по-соседски, живя в одном общежитии на разных этажах, больше года. Когда он «выгуливал» своих карапузов в сдвоенной коляске под ручку с супругой (меня всегда умиляла их семейная идиллия - можно сказать пасторальная парочка). Я здоровался с ними, может, чересчур,  тепло (от переполнявших меня чувств), не будучи близко знакомым ни с ним, ни с ней, всякий раз, когда пути наши пересекались. Пересечения наших путей происходили  довольно-таки часто, не мудрено, что эмпатии мои и синхронно улыбавшейся и  располагавшей к себе парочки завибрировали в унисон. Потом наши встречи с взаимными улыбками неожиданно прекратились, если я и видел кого-нибудь из них, то редко и  уже обязательно порознь. Никогда больше не вместе, их добрые ко мне отношения рассыпались, так как лица их стали дисгармоничны, что стало для меня нонсенсом – я привык к их любезности. Я даже справлялся об их судьбе, но как мне сказали: у них что-то разладилось, а детей  увезли к родственникам. Так как нигде больше: ни по учебе, ни по прочим делам  не пересекались, (не были даже знакомы), то начали забывать друг о друге в суматохе дел. Спрашивать же о них, я не считал возможным: лезть в чужую жизнь, выспрашивать у посторонних что-либо, вряд ли, допустимо.
 Я, наверняка, знал одно, что они, также как и я, были жильцами секции нашего общежития, где жили семейные пары – когда же их семью расселили: он съехал в комнату четвертого этажа к знакомым ребятам, она же, скорее всего, осталась жить там же, где и раньше. С ними произошла обыденная жизненная ситуация – размолвка, какие приключаются сплошь и рядом с молодыми семьями, но дальше все пошло-поехало по-своему: на новогодние праздники в полутемном коридоре недалеко от двери мне повстречался некто, с неделю небритый, исхудавший и изрядно осунувшийся. Но я его угловатого, несмотря на полутьму, узнал: то был истончившийся и потерянный Кирилл (может он искал именно встречи со мной, а может она была случайным событием?). Он отошел и стоял вполоборота к торцевому окну , был весь мокрый (может, как говорится:  от слез, но, скорее всего, от дождя - не ко времени, под самый праздник, на улице установилось мокрое потепление) и пытался объясниться, но никак не мог - только клацал зубами.
 Я затащил мокрого страдальца к себе в комнату, усадил на кушетку – пусть вода стекала с его одежды, его знобило, схватил попавшийся под руку граненный стакан и поставил перед ним, наполнив доверху темным, дорогим коньяком из пузатой бутыли, которую берег для хороших гостей и буквально влил в него.
 Сначала, учуяв запах, и поняв, что это все предназначено ему, он  бурно запротестовал: словами, мимикой, жестами. Пытался отнекиваться, что он никак не может это выпить, что у него… отвращение к подобным, напиткам, ко всему спиртному, он, мол, совсем не пьет – но так как я был настойчив: это, действительно, необходимое и лучшее для него лекарство, он внял моим  настойчивым  уговорам.   Вернее, понял, что сопротивляться бесполезно - собрался с духом и опрокинул  весь стакан, стуча по его краям дробью полусжатых челюстей. Сразу после этой, приятной, в общем, экзекуции, коньяк, действительно,  был хорош, Кирилл стал способен говорить вразумительно.
 Мы  разговорились - наш разговор  никогда раньше не заходил далее обычных фраз: «привет, как дела?». Сейчас же  мы эмоционально рассуждали о жизни. О вечной непрухе, как глобальном обломе существования. Вернее, говорил только он,  был красноречив и явно неадекватен: он качал головой, мычал,  сбивался на рыдания, что не может никак без нее, без  всех их троих, своих дорогих, он не стеснялся обильно выступивших слез, которые не контролировал – он только инстинктивно прятал мокрое лицо в ладони…
 А я слушал, пока говорил он и коньяк в нем размягчал нервную систему, он такой «нелюбимый» - и все же, несмотря на это,  упорно делал свое дело: Кира не только отогрелся,  ушла ригидность его мышц, лицо расслабилось и подтянулось местами. Взамен, язык же его начал заплетаться и словам стала изменять логика. Он дальше сбивчиво пытался поведать мне, что они с Маришкой  оказались по воле недоброжелателей (!?) на грани серьезного раздора –  разъехались и не живут боле вместе, одной «кроватью»… Что же им делать?
 - Не могу, не могу я без нее! Без них, – вторил он себе как заклинание и все дальше «расклеивался»,  только начинал думать о том, что же произошло – но, что же, все-таки? Ничего вразумительного о причинах того , я от него так и не услышал, но судя по тому, что обрывками от него узнал, догадался, что они попали в серьезную ситуацию клинча.
 Он же не понимал и изрядно опьянел,  только заламывал, в страданиях, руки и горячечно повторял:
 - Не могу я без нее, без детей. Что же мне делать,  я же так люблю  их…
 Он не мог, а что же мог поделать я? Сейчас уже точно знаю: нельзя никогда встревать в такое, в семейные дела других... А тогда был через край самоуверен… и, казалось, что смогу – надо сказать, что мне частенько «везло» на такие чужие, «патовые» ситуации и встречи с подобным раскладом (хотя, психологом я был никаким!). Люди, оказавшиеся в похожей ситуации, стараются потом, когда все минует всячески избегать друг друга – но мы с Кириллом, наоборот, в итоге  после этого еще больше сблизились.
 Он познакомил меня после с их law-story: Кирилл полюбил Маришу еще со школы. Женились они рано (даже, чтобы быть всегда рядом, поступили в один вуз), у них сразу родилась двойня: Ариша и Тимофей! Вот было радости: то же - божий перст! А потом настали тяжелые, типовые для студенческой семьи будни – Мариша решила не прекращать учебу. Когда дети немного подросли - их удобнее было передать под присмотр молодой бабушке, маме Мариши (вот оказывается, куда «исчезали» дети). Потом между молодыми промелькнула тень равнодушия и произошла первая  размолвка, что было не так уж и оригинально в условиях приспособления к жизни в мегаполисе с его широким кругом общения, с психологически нарастающим давлением на личность. Для двоих, прежде живших в условиях маленького городка, со слабыми  потоками информации и привычным к совершенно другим стереотипам поведения.
 Для стороннего человека, когда-нибудь прошедшим через такой психологический перепад ежедневных ориентиров – это обыденная история, а вот лабильная, неприспособленная к потрясениям психика Кирилла не выдержала. Да почему только его?
 Но для него подобное состояние стало одним из первых горьких событий, которые приключаются нередко в жизни - он был ранен и раздавлен им. Мне же, по причине нехватки информации и жизненного опыта, казалось очень неестественным то, что пережил Кирилл. Вот у меня сейчас все нормально, а у него - нет и первым делом захотелось помочь!
 Через пятнадцать минут высохли с глаз отчаянные слезы - это калорифер прогрел комнатку с естественным «холодильником» большим окном и «испарил» их. Кирилла разморило от лошадиной дозы выпитого коньяку. Он меня ни о чем таком не просил и уже начал «клевать»; когда я, убедившись, что сон его  стал достаточно глубок, подложил ему под голову подушку и укрыл пледом -  сам  же подумал и решил действовать. Я хотел наведаться в «гости» к Маришке (я догадывался, что она прописана на восьмом этаже, в блоке семейных). В общежитиях всегда так: все каждый обо всех хоть немного, но знает – обнаружить ее след было не таким сложным делом.
 Эх, бывали времена, когда запросто можно было ввалиться без приглашения совсем к незнакомым людям! Я нашел методом перебора указанную доброхотами комнатку в семейном блоке и постучал решительно в дверь – последовало приглашение:
 - Войдите, - фраза была произнесена  негромким и певучим голосом.
 Я, воспользовавшись приглашением, открыл серую, крашенную жирным слоем масляной краски дверь и оказался в типовой снаружи (такой, как и у меня),  но более уютной внутри комнатке. Подобрав ноги под себя, на импровизированном диванчике сидела, укрывшись теплой накидкой, Мариша. Она была одинока и грустна (что не было характерно для суетных предновогодних дней) с раскрасневшимися,  припухшими, но сухими глазами…
 Она ничуть не удивилась моему появлению (т.е.,  я был в этой комнате,  ожидаем). Для меня же такая реакция на собственное появление была несколько неожиданна (нет и правда: я хотя бы разок разве заходил сюда раньше?). Но и она, никак дальше  не реагировала на мое появление (неважно, был ли это я, либо кто другой!), будто это не она отозвалась на стук и не пригласила войти...
 Она не отвлеклась ни на миг от созерцания початой бутылки с прозрачной, грубой и обычной водкой, стоящей среди видимых объемными искаженными крупными клетками клеенки сквозь бутыль на столе. Хотя нет – она отвлеклась на мгновение, чтобы «полоснуть» из под бровей по мне голубым взором и  произнести, как зашедшему "чурбану" или, наоборот, как давнему приятелю:
 - А это ты… проходи и здравствуй. Может, выпьешь? – она потянулась к бутылке, но я приостановил  движение ее руки, притормозил его, перехватив руку за запястье (может,  жестче и грубее, чем допустимо и требовалось) и сказал на полном серьезе:
 - Пить я не стану, ты знаешь, пожалуй, и тебе… не позволю.
 Я выпустил  ставшую безжизненной и слабой руку – она была… покорна и не возражала: в ней не было ни йоты женского «бунта» против насилия, которое я невольно чинил над ее волей, я тоже ощутил свою излишнюю жесткость. Впрочем, я уступил ей и произнес, смягчив интонации:
 - Прошу тебя, пожалуйста, не пей больше: не надо – все равно это не поможет. Лучше подумай, как будешь налаживать дальше жизнь: примиряться с мужем, - сказал я и пожалел об ошибке (вот где я увидел  и бунт, и  презрение):
 - Муж?! Ты, что меня  воспитывать явился? А что ты знаешь о нем? Каким он мне мужем был в последнее время? Почти никаким! Давай выметайся отсюда, понял! –  она сделалась пьяна, и неожиданно разревелась, причем стала несдержанна в словах и неадекватна в оценках. Она вдруг прижалась к моей руке: взгляд ее тоскливых глаз наполнился неясным туманом и далекими внутренними отблесками. Ее ладони увлажнились (хотя в комнате было совсем не жарко) - я даже ощутил их  липкость, а, может, то были всего лишь исходившие от Маришки флюиды, обволокшие пространство вокруг нас тягучими волнами... Я чувствовал, мне надо сходить с этой волны, иначе, пропаду…
 Оставался маленький клочок суши, за него и держись! И я уцепился за него двумя руками - так можно было хоть за что-то удержаться, чтобы отвечать впоследствии за себя и на проносившиеся мимо вопросы: «Зачем ты сюда явился? А как же Кирилл – его слезы… по-детски открытое лицо? Ты – тварь!..»
 Ситуация разрядилась обычным образом… в незапертую дверь ввалилась вечно полупьяная Маришкина подруга, личность известная всему общежитию – Ольга. Она подозрительно глянула на нас, что-то сообразила и зачем-то, понизив голос и перейдя на чуть слышный шепот, спросила:
 -  Привет! А чего это вы такие?.. Ой, понятно, -  схватила со стола начатую бутыль (так нужную ей сейчас) и поспешно ретировалась. Мариша с укоризной покачала головой:
 - Дверь-то надо было  захлопнуть - Ольга теперь всем разболтает… о том, чего здесь не могло и быть, что сама все домыслит: у нее богатое воображение и на язык она слаба…
 Я мельком посмотрел на Маришку – вместо теплого туманного взгляда опять на лице две холодные, колючие льдинки. Извинился и ушел.
 Ольга, конечно, как и ожидалось: наболтала чуток лишнего – но этого было достаточно. Она теперь, думается, ответственна за тень, что пролегла между мной и Кириллом, но так ли она была неправа…
 Недаром же говорится: «Кто смотрел на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с ней в сердце своем… ».
 … Провернули мы с Кириллом задуманное дело, которое мне виделось поначалу больше сомнительной авантюрой, чем реальным делом. Оно оказалось совсем не таким: не мне судить. Было в нем все: и разочарования, и приобретения, и ошибки, и заблуждения, ушли наивные схемы – остался в памяти глубокий след от тех спрессованных дней, о них мой наивный дневник и повествование в виде некоей  компиляции  о всех моих отрядах в едином. Возможно ли такое в жизни? Не знаю. Но это и есть сказание о днях   мастера, интегрального мастера.  Еще об опыте, который закалил меня и подвигнул продолжить начатое еще раз, когда стажером перед аспирантурой я утвердился командиром, собрал под себя новый состав (на тридцать пять душ), который назвал «Молодостью» (как и хотел), определил себе  руководителей низшего  звена, с кем работать - полгода вел отряд через подготовительный период, заключил договора.  Все шло хорошо,  я втянулся в дело и был счастлив. Пришел чередом и июнь-месяц  (скоро выезжать на Север в организацию, в которую я ездил на заключение договора).
 Как назло меня сразила странная болезнь и помешала – я был вдавлен неимоверной силой немощи в ложе: ни лечь набок, ни откинуться навзничь на спину (только и мог, что полулежать боком да обливаться хладным потом). Не буду всего рассказывать – мой рассказ  ничего не меняет, да и никому неинтересен, скажу лишь, что продолжились мои злоключения на больничной койке – я едва смог дозвониться из другого города до Димы (я выбрал его мастером для  себя):
 - Все, Димас – отбой для меня все кончено, а отряд повезешь ты… 
- Почему? Позволь мне ничего не объяснять – прими, что так бывает. Перед «зоной»  сам объяснюсь. Прощай и Удачи…
 Разговор был прерван… и повис в воздухе, но я все сказал - мне осталось только перечитывать прошлогодние дневники и прочие записи, да философствовать о том, как мало зависит от человека в подержании непрерывности вещей.

 


Встреча на вокзальной площади или «эволюция»

Оживленная привокзальная площадь – из «наших» пока никого. Успею как раз до отправления перехватить пару пирожков – вот этих, печенных,  с мясом (с самого утра ничего не ел!), а все потому, что  ни как не успевал: провозился  со сборами.  Хорошо хоть, никто меня не провожает…
Буфетчица, глядя  сквозь меня невидящими глазами  вдаль, опустила сдачу на потемневшую тарелку перед собой  – мелочь тихо звякнула.  Я отошел к столику у стенки - стою, прислонившись к стене, жую  пирожок и запиваю его горячим кофе с молоком и через  стекло поглядываю на  расписание пригородных электричек, где мы договаривались встретиться за час до официальной церемонии отправления.
Народ нашего, особого племени,  потихоньку сбирался (судя по курточкам разных оттенков цвета "хаки": от ярко-болотных – от совсем новеньких,  до, успевших выцвести под солнцем). Первым из, действительно, наших  появился вечный отличник – Юрик. Его было совсем не узнать. Обычно длинные, свободно падающие на плечи, патлы – предмет  личной гордости, как-то по-хитрому маскируемые им по вторникам (дням военной подготовки) были сейчас очень коротко, без всякой маскировки,  острижены, что придавало ему совместно с природной субтильностью и оттопыренными ушами вид чрезмерно истощавшего микроцефала. От волос, всегда скрадывающих худобу и такое впечатление  отрядной «ходячей» энциклопедии (как его обычно звали) остался лишь нежный, светлый пушок – Юрик то и дело оправлял сваливавшиеся с переносицы ставшего гротескно крупным носа очки тонкой оправы и важно оглядывался по сторонам…
А вот и появились первые его возможные «оценщики»  – Юрик их заметил, весь собрался, расправил сутулые плечи и подтянулся (он хотел, чтобы ощущалась годичная муштра на занятиях военной подготовкой, но ее, видимо, пока не хватало). К нему навстречу шла группа из  трех человек с тяжелыми рюкзаками за плечами и по двое из них,  попеременно, тащили нелегкий мешок картошки. Они подошли к назначенному месту, заметили Юрика – конечно, узнали того, несмотря на его непривычный  вид. Сначала просто осклабились, но, скинув с плеч поклажу и приземлив рядом мешок, все-таки стали ожидаемо прикалываться  потешным видом Юрика. Обступили того, разглядывая его странную конфигурацию с очень укоротившимися волосами. Они даже залихватски порой смеялись: «… Ладно, хоть не саму голову с ушами и шнобелем…» - Донеслись до меня насмешки, когда его похлопывали одобрительно по плечам, словно вытрясая пыль из видавшей  виды  одежды…
Вдруг все смолкли и разом повернулись – от выхода  метро к ним направлялось… чудище, лысое, также худое. Оно шло шаткой походкой и приближалось, отмеряя  крупным шагом, распугивая встречных несуразным пузатым баулом, посаженным слишком высоко относительно плеч на худую, но, чувствовалось,  дюжую по  силе фигуру и непомерно длинным, все равно, что клюв аиста, ядовито-синим козырьком кепки-бейсболки. Кепка  была напялена глубоко, по самые уши, на уменьшившуюся также от потери волос главу – ее козырек дополнительно придавал итак нескладному в пропорциях, но сильному от природы Александру с тяжелой поклажей вид коверного в шапито. Цирк разбили с неделю назад на площадке у станции метро, откуда он ездил в институт (понятно стало, где он подсмотрел образ).
Когда Саня подошел к знакомым и смахнул с плеч несуразный баул, его сразу обступили, забыв про Юрика - кто-то из обступивших, несмотря на жеманное сопротивление, потянул за «клюв», таки стащил с головы кепи – в то же мгновение испод нее… брызнула ослепительной белизной лысина. С трудом отбивался Саня от насевших товарищей, каждый из которых так и норовил провести рукой по его колючему "ежику".
- Хорош, мужики, – орал он благим матом, - я по полтиннику взимать  стану!
Но было бесполезно, остановить всех ищущих (а их уже собралось человек с десять) приятных тактильных ощущений,  лишь новое явление (затмившее собой предыдущее широтой замысла) заставило беспокойных сразу угомониться: вразвалочку, вальяжно и не спеша, к толпе приближалось новое лысое чудо.
Это создание казалось не шло, а перекатывалось, похожее на колобок, расплывшийся в обаятельнейшей улыбке. Оно отражало яркие лучи полуденного солнца чистой поверхностью, сначала трехкратно бритой, а затем нарочито умащенной еще  сальной субстанцией, похожей на душистый вазелин из жестяной баночки, к тому же, оно весело улыбалось, приветливо помахивая всем ручкой с коротенькими пальцами.
- Ну, Леня, ты даешь… - прошелестел коллективный выдох изумления, которое было совсем не поддельным.
Вот так: всем было весело – и только Юрик был не в духе. Видно, не хватило ему смелости и воображения, чтобы  соригинальничать прикольнее, а так хотелось. Зато у штатного отрядного фотографа, Нафанаила, смешная удалась фотография, которую мы назвали потом  «эволюцией». На ней трое «лысых» плотно, вполоборота стали друг за другом и сфоткались на фоне проржавевшего от частого дождя железнодорожного контейнера…



Два митинга

 Вскоре вся наша конгломерация – РСО (районный строительный отряд) с зональным штабом во главе и  линейными отрядами в составе – наш «Взлет», численностью в двадцать шесть человек, и другие были «на марше».  Для нас пошел  финальный летний отсчет стройотрядовского жизни: его первое мероприятие в калейдоскопе других - сегодняшний торжественный митинг перед отправкой к месту дислокации,  с плакатами, транспарантами и лозунгами...
 Итак, настал  черед нам  представиться официально - так  кто же мы?
  В основном, студенты: во главе с руководящим костяком опять же из своих, в котором  освобожденными работниками (в виду малой численности отряда) только  наш командир - Кирилл. Он  был облачен в новенькую форму, с пришитыми цветастыми нашивками  (доминирующим цветом в них - красный).  Ему Мариша хоть  торопилась, но пришила все ровненько, аккуратными стежками.
Одна из нашивок - была системообразующей для всесоюзного стройотряда: с одной лычкой над левым нагрудным карманом,, другая же , также  основная,  нашивка уже для РСО, расположенная  с противоположной стороны, симметрично.  Обе они  были  у каждого линейного отряда, еще одна  у каждого отряда была своя - место этой  оригинальной эмблемки,  эскиз которой был разработан  нами самими, как и каждым отрядом. Его  место  на правом рукаве несколько выше локтя  – таким образом, каждый из нас был украшен разноцветными нашивками  как новогодняя ель. Картину довершали ряды блестящих на солнце эмалями лидирующих цветов знаки, которых было не купить - их  выдаваемые каждый год участникам того или иного районного отряда как знаки  отличия. Таковы были прибамбасы  формы бойца ССО. Наш отряд выделяла среди других  нарукавная эмблема с мчащимся по взлетной полосе к точке отрыва  условным силуэтом истребителя (изображение, исполненное темно-синим цветом по белу фону – такова была эмблема отряда «Взлет»). Чего уж там говорить – цвета  были выбраны по правилу контраста.
 Кому  было необходимо, тот приобрел форму за деньги в одном из торгов (крупных магазинов) города, куда  нужное количество новеньких форм необходимых размеров было спущено по разнарядке. Имевшим форму, приобретенную ранее и находящуюся  в сносном состоянии, допускалось ее кратное использование.       Отсюда  существенная «чересполосица» или разнобой  в   оттенках. От темно-зеленого или ярко-болотных курточек   ни разу ненадеванной формы,  до белесой, много раз стиранной, приобретшей уже следы обветшалости,  форм  третьего года носки. В такое разнообразие оттенков «зелени» окрашивалась вся страна на лето полусвободной студенческой братией.
 Почему  отряды в основном состояли из студентов  – да хот я бы потому, что за отрядами закреплялись  по разнарядке из  районных  комнат милиции, в зависимости от  численности, по-нескольку подростков (у нас, например, таких было двое).  Подростков, отнюдь непростых, квалифицируемых как «проблемного поведения»,  лет  шестнадцати, совсем не студентов. Они еще пребывали  в том возрасте, когда определяющим фактором  поступков является вовсе не ум или опыт, а обаятельный бред шестнадцатилетия...
  Эти двое ребят: Рома – парень флегматичного темперамента, вначале  слыл по … району  города знатным угонщиком мопедов и мотоциклов,  а потом еще значительно того шире. Он объяснял свой не вполне законный промысел фактом невозможности совмещения покупки на свои деньги мопеда, с одной стороны, по причине их с матерью вопиющей бедности, и с другой – очень уж большим желанием иметь такой же ярко-красный с  хромированными крыльями, выхлопной трубой и прочей арматурой в личном пользовании. Он  пал под напором, вполне понятного, обуявшего его искушения  взять желаемое, и попал  в итоге, на учет в  милицию.
 С его «коллегой»  схожим с ним по делам, но несколько все же иным – получалось   просто хулиганом - Лешей было  все, может, несколько сложнее или проще (как смотреть). Тот имел, в отличие, от флегматика – Ромы взрывной, слабоуправляемый  характер,  помноженный на особый темперамент. Общим было то, что он страдал также от безотцовщины  - пристрастился вдобавок ко всему букету допущенных правонарушений, несмотря на свой очень  юный возраст, к пьянству. Он также постиг сладость и легкость воровства (не будучи клептоманом по анкете); просто был втянут в воровскую «деятельность» разных местных гоп-кампаний, думается, из-за недостатка взрослого мужского внимания и опытного корректирующего  влияния. Оба этих подростка приобрели характерную внешность учащихся ПТУ ( ходило среди снобов тогда ругательство-издевка: «пэтэушник») – в отряде же это были два, так называемых, ТВ-шника или трудновоспитуемых подростка. Они были определены  в отряд я  с высокими целями перевоспитания - посмотрим-посмотрим, можно ли такое,  и что из этого всего выйдет... Никто из отряда не мог об этом определенно зарекаться.
 Главными действующими лицами в отряде будут являться, как всегда,  двадцать рядовых бойцов – это, если выражаться ушедшим в прошлое «революционным» языком,  ударная сила, которой суждено,  либо  быть или нет, тем единым, мощным и слаженным организмом, который  именуется студенческим отрядом. Во многом его становление будет зависеть от слаженной работы группы условно-освобожденных лиц этой небольшой  общности - нашего  отряда. Это расширенный штаб отряда, к нему относятся:
 - комиссар, наша Лена-Леночка – одна из  самых проверенных на свете девчонок, просто сестра дл я всех. Важнейшая личность для отряда, хотя она так не считает – ей кажется, что ее все время «задвигают».  Не дают дышать так, как ей того хочется: я бы  поставил ей памятник при жизни за ее сговорчивость и покладистость  по многим вопросам. От ее правильного понимания момента (чего ей не занимать!) зависит психологический климат в отряде, а она этого не  замечает – а это ой как не мало. Она на деле в отрядной жизни человек с неограниченными полномочиями (потому что ССО - организация на самом деле социальная в большей степени, чем производственная, чем мне с командиром  хотелось бы). Но Лена никогда не педалировала своих возможностей попусту и зря.
 - завхоз, Юра - человек со странной и призывающей к определенным действиям фамилией: Налей, в первую очередь, отвечающий за гармонизацию комплекса возникающих бытовых проблем и питания отряда;
 - Инга –  отрядный медработник, человек  со специальным образованием. Для нее будет важным поставить свое дело так, чтобы потом только  знать, что подправлять его в нужную сторону, обеспечивая  его видимое отсутствие. Иначе, катастрофа: медработников каждый отряд подбирал себе не сам - нас  в один прекрасный день свели вместе и познакомили, так что кто с кем будет вместе,  решалось свыше  зональным штабом.
 - Люда (по жизни лучшая подруга Леночки) – хрупкая  девушка с тонкими красивыми пальцами, но, несмотря на это, сильная девушка-повар или «кормящая мать» отряда. Под ее началом была еще одна работница пищеблока  - повар Жанна (называйте их кому как угодно, но обе девушки, призваны работать под высоким моральным давлением : люди, говорить о  важности которых  излишне).
 - ваш покорный слуга, (он же - мастер).  Лицо, ответственное за производственную жизнь отряда, почему-то,  считающее ее важнее, чем другие сферы деятельности (может он где-то и прав, но не всегда этот подход справедлив), причем, степень его важности будет определяться в антагонизме  с неуступчивой только в самые неподходящие моменты Леночкой (что для меня крайне  неприятно…).
 Над всеми нами, на деле  микроруководителями возвышался истинный, не по должности скромный колосс,  взваливший на себя бесконечное по полноте бремя ответственности за все в отряде  – наш командир, Кирилл. Его тихому умению и искусству утверждать, где необходимо, авторитет, делать его непререкаемым,  чтобы сводить воедино разнополярные, порой отрицающие друг друга убеждения и строить единственно верный, ненавязчивый диалог их носителей (посылы которых очень будут розниться!) мне  предстояло поучиться -  хотя искусству вряд ли учатся!
 Итак, с часовым опозданием,  отбывающие в неблизкий северный городок отряды третьего зонального штаба, наконец, были выстроены на протяженном плацу., что сбоку  запасных путей, на которые вот-вот будет подан состав, следующий вне расписания, на торжественную церемонию официальных проводов. Как водится, эта  церемония будет торжественной: с выносом знамен, доставленных то ли из райкома, то ли из горкома комсомола.  Может, именно, такая громоздкая, требующая  помпезности и вычурности, сильно разросшаяся и разветвившаяся сеть, созданная, вроде как, для удобства управления движением (в зоне уже явно был ощутим дух большого  движения) кажется, как спрут опутала и придушила костенеющими щупальцами  его живую  душу...
 Здесь, на митинге, все будет, как и положено на многих  комсомольских мероприятиях, не в меру напыщенно и громко. С приуроченной к событию и проведенной накануне муштрой, с привычной, как данность, которой нас обучали с детства, где роли уже заранее распределены, наподобие «армейской» (плохо ли это?). Со сдачей рапортов, с маршировкой (то есть, со всеми ставшими необходимостью в подобных случаях комсомольскими атрибутами, не есть ли нечто противоположное – завуалированная пендосская контрпропаганда, свойственная их жизни и их движениям ).
 Молодым да «зеленым» (как цвет наших курток), особенно для тех, кто впервые выезжает за пределы области, все было в диковинку – что поделать, если привлекательна подобная мишура! Хотя, надо сказать,  у меня не сразу сквозь дебри этого формализма родилось ощущение неуловимости вольного духа. Предчувствие чего-то, до конца невыясненного, что заставляло всякий раз, презреть размеренное и известное,  что окружало тебя в повседневной жизни и броситься навстречу неизведанному, чтобы всякий раз находить новое,  непредрешенное. То, что волнует и приятно колышет кровь.
 Только непременно, как везде и здесь, наступала обязательная пора длинных и заученных речей (и ты терпел их, потому что добрую половину, которых уже знал почти наизусть, еще с прошлых лет). Все это исчезало за шумом молодой листвы деревьев насаженных вокруг плаца, он становился много более значимым и несущим больше смысла...
 Скомканный под конец, не очень стройный митинг, по причине усталости народа, наконец, закончился. На проржавевшие от долгого неиспользования пути (только раз в году в обе стороны на нашем маршруте они и используются) медленно въехал замызганный снаружи, давно не мытый тепловоз, раздалась зычная команда: «По вагонам!». Это означало: стоять у запертых дверей, пока окончательно не утрясутся еще ряд вопросов и не выяснится, кто в каких именно вагонах и поскольку человек в купе едет.
 Но, наконец, и это выясняется - толпы, потерявших самоконтроль людей, ставших просто нелюдьми (а бывших изначально приличными, хотя не очень тихими студиозами), одичавшими от многочасового томления перед запертыми вагонами вконец, штурмом берут вагоны, манящие своей пустотой...
Это означало: стоять у запертых дверей, пока окончательно не утрясутся еще ряд вопросов и не прояснится, наконец, кто же в каких именно вагонах и по скольку человек в купе каждого из них едет.
 Здесь невольно пришли  на ум воспоминания, сопряженные  с нынешними событиями,  о другом совсем непохожем митинге,  последующем  за нынешним  во времени. Впечатления для будущих мемуаристов о покинутых, безжизненных балках в день возвращения отряда назад…  на родину, на большую землю (что, конечно, неправильно, ибо Родина у нас всех была одна –  Советский Союз, а не куцие прибежища националистов).
 … Итак, сегодня все уезжают… Отряд сегодняшним осенним днем заканчивается, он оказался более сложным и уникальным организмом, ни на что не похожим (а я считал, что на этот раз у него будет больше стационарных свойств - ан нет!)…
 Я впереди во времени: это невозможно, но это, тем не менее, так! Вспоминаю, как по железной крыше балка служившего нам отрядной сушилкой, настойчиво колошматил непрерывный спутник последних августовских дней – холодный дождик (где же она пора, столь необходимого для работы,  «бабьего» лета?), обхожу знаковые помещения отряда после прощального митинга, когда все уехали. Так зашел… в сушилку, что была в рядом, с медкомнатой, в длинном балке. Сел на отполированную нашими седалищами лавку перед кучей ненужного тряпья - здесь свалены в кучу вонючие носки, расклеенные и прохудившиеся башмаки, и перематываю в голове  свежие, но все-таки застывшие, события.
 Слова в такие минуты становятся излишними и  пафосными –  мыслишь скорее обрывками лозунгов и определений, стремишься добиться для них большей выразительности даже каноничности…
 Уезжать всегда грустно, тем более из мест, где остается частица твоей души – где хранится много еще остаточного тепла и запаха. Но когда-то (еще очень недавно!) мы все   были  вместе, одной коллективной силой, никому из ребят не было так грустно – сейчас я один и вволю могу напустить на себя косоглазой задумчивости.
 Тем более я понимаю такие ощущения. Уже не впервой. Когда после двух месяцев непрерывной носки грубой робы, загрязненной и напитанной потом, соляром и битумом; задубевшей от постоянной возни с сырым бетоном; местами прожженной и разошедшейся по швам от прелости нитей, скидываешь ее и взамен  надеваешь чистую рубаху, что хранил где-то на самом дне рюкзака; почти невесомые и слегка мятые брюки, сложенные рядом, когда, наконец, меняешь отяжелевшие как колодки, не успевающие просыхать с вечера сапоги на сухие, почти невесомые кроссовки — то разве испытываемые тобой чувства сколь-нибудь тождественны грусти? Нет, скорее тебя посещает блаженство квазичистоты и минимума полузабытой, но настолько необходимой цивилизации…
 Я вернусь сюда потом ровно в назначенный срок и проверю изведанные ощущения - вдруг возникнет ощущение дежавю? А грусть она, конечно, есть сейчас - но легка, почти неосязаема, это  больше, чем вконец одолевшие воспоминания, которым никак нельзя пока давать хода...  Именно здесь, в сушилке, удачно спроецированные внутрь себя недавние эмоции, не умещаются у тебя в груди.  И  остро ощущаешь недавнее чувство локтя и импульсивные ритмы сердец  ребят (с которыми не всегда и ладил, но с которыми делал изо дня в день общее дело!). Как выяснилось, вполне успешно - о чем говорила также полновесная пачка банкнот у некоторых ребят, приятно оттопыривающая  наглухо застегнутый нагрудный карман.
 - Будьте внимательны! Не выпячивайте лишний раз напоказ эквивалент вашего труда! Ни к чему это.
 Я на завершающем митинге в тот день. Я помнил еще летнюю духоту вагонов, которая была  в начале лета, сейчас же была приятную теплота поданных в холодную и темную сырость вагонов, стоящих наготове перед возвращением домой. Я видел себя, стоящим среди других, и дрожащим от холода и сквозящего ветра этой лохматой северной поры… 
 Где каждое, недосказанное слово, прерывалось могучим: «ура!»,  сплетенным из сотен менее мощных индивидуальных «ура» сиплых и простуженных голосов. Было холодно, и орали во все горло, словно согреваясь вибрациями голосовых связок -  каждый ощущал себя единицей,  сомкнутых  в многопалый единый кулак - ССО!
 Это был конец, кульминация! Прощайте, отряд, лето – до свидания спасибо вам, ребята – теперь у каждого из нас свой путь (мы пересеклись лишь раз в жизни, ненадолго!): поезд тронулся в обратный путь - время, которое надо проспать, чтобы просто его убить. За ним ничего не следует - в нем нет открытий.
 … Опять перед глазами опустевший лагерь – наша комната, куда перекочевали остатки провизии, неиспользованных медикаментов, надеванные… презики (кому-то удавалось еще поглумиться друг над другом и природой, а я то думал, что идет работа на износ… наивный, мало я их гонял!), мятые плакаты и экспресс-газеты, «молнии», выходящие по ночам из  рук нашей Леночки…
 Я вышел на порожек балка – дождик, молотивший по крыше, весь иссяк, сильные порывы холодного ветра подобного встречному, что рвался когда-то в дверь вагона, и злобно трепал полы моей куртки (все повторяется и замкнуто) – утепляться сейчас тоже не хотелось – холод и сырость гармонизируют с грустью…Два митинга
Но, наконец, и это выясняется - толпы, потерявших самоконтроль людей, ставших просто нелюдьми, бывших изначально приличными, хотя не очень тихими студиозами, одичавшими от многочасового томления пред запертыми дверьми вагонов вконец, штурмом берут вагоны, манящие сменой неподвижного стояния или своей пустотой...
 Здесь пришли на ум другие, сопряженные воспоминания о другом митинге, о событиях, грядущих по времени спереди происходящих -  впечатления для будущих мемуаристов о покинутых, опустошенных,  безжизненных балках, в которых мы еще только будем жить, в день возвращения отряда назад…  В родные пенаты, на малую  родину, иначе , на большую землю (что, конечно, неправильно, ибо Родина у нас всех была одна –  Советский Союз, а не куцие прибежища нацменов).
 … Итак, сегодня все в основной массе уезжают. Отряд сегодняшним осенним днем заканчивается, он оказался более сложным и уникальным, хотя несовершенным  организмом. Ни на что другое не похожим (а я считал, что на этот раз у него будет больше стационарных свойств - ан нет, хотя, действительно, их было больше – просто, всех сразу не угадать).
 Я вперед во времени: тем более невозможно, но это, тем не менее ,так! Уже сейчас, в «поствремени»,  вспоминаю, как по железной крыше балка служившего  отрядной сушилкой, настойчиво колошматил непрерывный спутник последних дней – холодный дождь (где же она пора, столь необходимого,  «бабьего» лета?) - я обхожу знаковые помещения  после прощального митинга, когда все уехали. Так зашел… в сушилку, что была рядом, с медкомнатой, в одном из длинных балков. Сел на отполированную нашими седалищами лавку перед кучей ненужного тряпья, бывшего фрагментами нашей спецодежды  - здесь свалены в кучу прохудившиеся и заношенные вонючие носки, расклеившиеся и дырявые башмаки,  перематываю в голове  обратно еще свежие, но все-таки стынущие,  впечатления.
 Слова в такие минуты становятся излишними и по любому пафосными –  мыслишь скорее обрывками лозунгов и определений, стремишься добиться для них большей выразительности даже каноничности…
 Уезжать всегда грустно, тем более из мест, где остается частица твоей души – где хранится много «остаточного» тепла и людского запаха. Но когда-то (еще очень недавно!) мы все   были  вместе, одной коллективной силой, никому из ребят не было так грустно: сейчас я один и вволю могу напускать на себя косоглазой задумчивости.
 Тем более я понимаю такие ощущения. Уже, чай, не впервой. Когда после двух месяцев непрерывной носки грубой робы, загрязненной и напитанной потом, соляром и битумом; задубевшей от постоянной возни с сырым бетоном; местами прожженной и разошедшейся по швам от прелости нитей, скидываешь  и взамен  надеваешь чистую рубаху, что хранил где-то на самом дне рюкзака; слегка мятые брюки, сложенные рядом, когда,  меняешь отяжелевшие как колодки, не успевшие просохнуть с вечера сапоги на  почти невесомые кроссовки — то разве испытываемые тобой чувства сколь-нибудь тождественны грусти? Нет, скорее тебя посещает блаженство квазичистоты и минимума полузабытой, но настолько необходимой цивилизации…
 Я вернусь сюда в будущем, ровно через назначенный срок и проверю свои изведанные чувства  - вдруг возникнет ощущение дежавю? А грусть она, конечно, есть сейчас - но легка, почти неосязаема, это  больше, чем одолевшие воспоминания, которым никак нельзя пока давать хода...  Именно здесь, в сушилке, удачно спроецированные внутрь себя недавние эмоции, не умещаются у тебя в груди.  Ты  остро ощущаешь недавнее чувство локтя и импульсивные ритмы сердец  многих ребят (с которыми не всегда и ладил, но с которыми делал изо дня в день общее дело). Как выяснилось, вполне успешно - о чем говорила также полновесная пачка банкнот у некоторых ребят, приятно оттопыривающая  наглухо застегнутый нагрудный карман.
 - Будьте внимательны! Не выпячивайте лишний раз напоказ эквивалент вашего труда! Ни к чему это.
 Я видел себя на завершающем митинге, как зеркальное  отражение нынешнего в вечер  того дня и сравнивал тот вечер  с летней, нынешней духотой вагонов.  Сейчас же была не духота, а приятная теплота поданных в холодную и темную сырость вагонов, стоящих наготове перед возвращением домой. Я увидел себя, стоящим среди других,  дрожащим от холода и сквозящего ветра этой лохматой северной поры… 
Там, где каждое недосказанное слово, прерывалось  могучим, громогласным: «ура!»,  сплетенным из сотен менее мощных индивидуальных «ура», сиплых и простуженных голосов каждого. Было холодно, зябко - орали во все горло, словно согреваясь вибрациями голосовых связок,  каждый ощущал себя единицей,  сомкнутых  в многопалый единый кулак - ССО!
 Это был конец, кульминация! Прощайте, отряд, лето – до свидания спасибо вам, ребята – теперь у каждого из нас свой путь (мы пересеклись лишь раз в жизни, ненадолго!): поезд тронулся в обратный путь - впереди время, которое надо проспать, чтобы  его убить. За ним ничего не следует - в нем нет открытий.
 … Опять перед глазами опустевший лагерь – наша комнатка, куда перекочевали остатки провизии, неиспользованных медикаментов, надеванные… презики (кому-то удавалось еще поглумиться друг над другом и природой, а я-то думал, что идет работа на износ… наивный, мало  я их гонял!), мятые плакаты и экспресс-газеты, «молнии», выходящие по ночам испод  рук нашей Леночки…
 Я вышел на порожек балка – дождик, молотивший по крыше,  иссяк.  Сильные порывы холодного ветра (холодный, северный ветер – этот эпитет стал навсегда моим) подобного тому встречному, что врывался  в дверь вагона  и злобно трепал полы моей куртки (все повторяется и замкнуто) – утепляться сейчас тоже не хотелось – холод и сырость гармонировали с грустью…
Два митинга: нынешний и будущий…



Разговор о деньгах

Через два часа измотанные предвыездной суетой, кое-как утрамбовавшись по отведенным  местам,  ребята отбились, несмотря на мешающую  духоту и липкое безвоздушие  в вагонах набирающего «крейсерский» ход состава. Только некоторым, как только  отдежурившим по вагону здоровяку, кровь с молоком, - Валере и его закадычному другу, щупленькому Гурычу, из-за  переполнявших их  живых свежих впечатлений не давалось никак уснуть.  Валера оккупировал вторую полку в купе и  уставился в нависавшую сверху  багажную, которую в виду нехватки мест   занимал некий условный пассажир, а Гурыч рядом забился на самую верхотуру (то есть - на багажную). Так лежали они и вели промеж себя нешумную и неспешную беседу – Валера, вещая  первым номером (он среди новичков и был лидером), тихо басил, на что ему через раз пискляво ответствовал  его друг. Если бы кто-то проходил мимо, то его, наверняка, заставила бы  укоротить   шаг их неспешная  беседа, из которой  он  расслышал  бы:
 - Гурыч, а Гурыч, ты, к примеру, сколько думаешь заработать? – повернувшись в сторону своего визави и опершись на локоть, мечтательно задал самый волнующий и животрепещущий вопрос стройотрядовского  сезона, Валерий.
 -  А, что толку хотеть или думать об этом?  Хочется-то всегда большего, - искренне протараторил  барабанной дробью оживившийся Гурыч.
 - Ну, хорошо: на сколько, хотя бы надеешься? – не отставал насевший  инициативный Валера.
 - Да ну тебя, отстань! – отбивался Гурыч. Он был  не склонен к исповедальной беседе на такие темы даже с другом. Но его эта бесконечно разрабатываемая вокругтема все-таки зацепила - он добавил, -  не знаю я, но, вообще-то, «штуки» полторы сделали бы меня самым счастливым человеком…
 Проговорив последнюю фразу, Гурыч потянулся, на  глаза надвинулась сладковатая пелена…
 - Да, а мне вот хватило бы и тысячи двухсот, -  Валера супротив флегматичного собеседника «загорался» еще больше, мысленно представляя себя обладателем желанной суммы,  обязательно крупными купюрами, но он всегда оставался реалистом в жизни до мозга костей…
 - Раскатали вы губы, ребятушки, - встрял в разговор,  поверхностно дремавший тот самый условный пассажир с третьей полки, - вам сюда  еще машинку для закатывания губ было бы не слабо.
 - Ну, вот и помечтать уж нельзя? – Гурыч был, в отличие от многих, носителем репутации яростного романтика и, как водится, неистребимым мечтателем.
 - Мечты, мечты, где ваша сладость? - это с самого низа назидательно заметил Ивлюшкин, присоединившийся  к многоголосью, - а командир-то наш не мечтая, свое возьмет…
 - Да брось ты! – ревностно и резко оборвал его Валера, все еще глубоко верящий в людей и их порядочность. – Наш, вроде, честный.
 - Все они сначала такими кажутся, - скептически заявил еще один вступивший в становящийся весьма оживленным разговор Иннокентий Петухов (очень ценный работник, потому что  имел редкие для отряда корочки, подтверждавшие разряд сварщика), -  вы Эдика знаете? Парень вроде бы тихий и скромный, а к рукам «прилипло»: после отряда такую шумную свадебку в «Прибалтийской» отгрохал, и сколько за нее отдал - мало не покажется…
 И пошло-поехало… становящиеся повторяемыми пересуды - почти все соседи по купе постепенно проснулись, и их неспешный разговор становился все громче и горячее. Он перерождался  в гвалт, как на птичьих базарах.
 - А Стаса, Стаса с пятого курса знаете? Ну, тот, с «космической медицины» - ты-то его должен точно  знать, Петя, - слишком уже оживился и обратился прямо к Петухову Ивлюшкин, - он три раза командиром в «Фотон» выезжал, а сейчас на… «девятке» новенькой разъезжает, рядом с самим  ректором на институтской стоянке паркуется.
 - Гурыч, а Гурыч, - обратился Ивлюшкин уже к Гурычу, - ты бы согласился за свои, скажем, полтора куска вот так, как мы сейчас в духоте мотаемся, ездить взад-вперед, если тебя при этом еще кормили бы? Я думаю, тебя всего рейса на три бы хватило - не больше!
 Валере стало явно не по душе направление первоначальной их интимной беседы с Гурычем, оборотившееся, действительно, в треп и подначивание после непрошеного вмешательства соседей:
 - Давайте на самом деле спать! – а Гурыч обратился тише и непосредственно к Валере, - ты лучше, чем трепаться все-таки предложил бы мне обменяться с собой полками…
 Валера же был не так прост, чтобы  уступать свою  полку второго яруса, менять ее на ненадежную верхнего,  которую-то и полноценной полкой назвать  сложно. Не дай бог с нее еще сорвешься – шею  свернешь! Он ничего не ответил, только хитро  улыбнулся сам себе -  прикинулся спящим, однако, сразу вошел в роль и тотчас  раздался его натуральный, зычный храп (он всегда так поступал, когда  не хватало в разговоре с кем-нибудь аргументов). Храп такой же мощный, как и все, его…
 Я постоял, не доходя до купе, чтобы сохраняться инкогнито и не мешать обмену мнениями и решил,  не заходя в него, покинуть  вагон, в котором размещался наш отряд. Отступив назад , оказался в ближайшем  к главе поезда тамбуре. Там было густо накурено - я пошел  по направлению к "штабному" вагону, где встретился на пути с  Кирой, с которым мы должны были идти с обходом по вагонам.
Везде в вагонах,  через которые мы проходили, наблюдалась похожая картина: кто -то спал, а кто  еще только готовился к отбою, (излишних строгостей с такими вопросами у "зоны" в эшелоне не возникало) – так, что  где стояла сонная почти  что тишина, а где  перебрасывались фразами, утомленными от вынужденного безделья и монотонного перестука  колес голосами. Это  были все те же удивительно похожие отголоски  словесных ристалищ - как и в нашем вагоне. В них говорилось  о разном, но  все об одном и том же (темы  разговоров повторялись). Как  всегда бывает в дороге, спорили о музыке, о панкизме, об общих знакомых, о рядовых делах, ставших нежданно интересными. Но почему-то как всегда дорожные споры-разговоры среди мужской части населения в итоге  скатывались: либо к смакованию недоступных, тем более сейчас, но всегда  желанных девичьих прелестей. Также важное место в разговорах занимали  пересуды о длинном рубле, выпавшем кому-то и где-то...
 Для всех  особей мужского полу, следовавших пассажирами   спецпоезда,  притягательная  сила женских прелестей по популярности уступала    другой, не менее насущной и нынче жарко  обсуждаемой. Получалось:   вторая по излюбленности в  пересудах тема превалировала  над первой – заработки и вопросы «длинного» рубля стали на время существенней для  пассажиров. Разговоры эти  велись не только из праздного безделья...
 Ровно таким: «На какой заработок вы рассчитываете?» был один из  вопросов традиционного маленького социологического исследования, которое я ради любопытства, а позже и нет, проводил перед отрядами, к которым оказывался причастен. Отвечали  на  вопросы анкеты  без шуток и  ребята отряда «Взлет», пока не ставшие пассажирами поезда. Также подобная анкета , была затеяна мной по традиции и среди будущих бойцов на первом организационном собрании моего так и не состоявшегося, вновь набранного отряда. Вернее он то  состоялся, но был уже совсем не моим...
 Собрание проходило по осени сразу после уже прошедшего сезона отрядов в одной из свободных институтских лекционных аудиторий, куда пришли приглашенные по объявлению новые, будущие бойцы нашего нового стройотряда – так начинается большая и долгая битва. Тогда еще у нас ничего  не было. Совсем ничего кроме самого главного - утвержденных в институтском комитете комсомола:  названия отряда,   его численности, комсостава и горстки, первых, откликнувшихся на объявление пока незнакомых ребят.
 То были совершенно другие ребята, моложе, хотя кое-кто был из них и знаком по прежнему  отряду, из касты неравнодушных, кто собирался выезжать и на этот раз именно со мной (они отозвались сразу и явились по моей просьбе для поддержания общего духа будущего отряда). Они мне поверили - а я их, получилось, что обманул...
  Но многие из проверенных по прошлому  кадров в новый рабочий сезон решили ехать-таки опять с Кириллом в  нашу прошлую организацию. Они были его людьми и его остались. Что само по себе правильно  с их стороны (будучи бойцом, я поступил бы также) – нам  предстояло еще только пройти с самого  начала другой путь, взрастить своих ребят и неясно, что  ожидало нас впереди. Но все имеет право на  начало: главное непрерывность начинаний - люди всегда так поступают. Те же, кто  на этот раз выбрали меня,  просто думали так же и знали, что  у нас тоже должно получиться и доверились   моему слову, моему лицу, моим глазам…
 Далее в социологическом исследовании кроме вопросов заработка задавался  ряд иных, тоже важных вопросов, было бы еще интересно для будущей работы, как будут меняться те или иные ответы на  вопросы во времени - сейчас и по окончании отряда. Конечно, по весу вопрос заработка   был приоритетен (не только для  пассажиров мчащегося  поезда). То, что это не просто слова и тема для досужих дорожных разговоров, понимали многие…
.Однако, вернусь к анкете - по ее результатам некоторые, "испытанные" комсомольцы были склонны утверждать, что стройотряд -  не сборище «хапуг», что идеи также важны…  Я, честно говоря, готов был с ними согласиться – это где-то  так. Но сам я старался еще во времена подготовительного периода (начального отрезка нашего совместного пути) подобрать таких ребят,  чтобы смочь оградить себя от дальнейших контактов с подобными, не вполне искренними людьми, которые знали, как надо отвечать на подобные,  "провокационные" вопросы и пытались 0подстроиться под это свое знание.
 Я тоже знал, что отряд - самая стройная из  задуманных, искренних комсомольских организаций, дух которой надо уважать, но зачем, такое всякий лишний раз стремиться подчеркивать? 
 По-моему, одной из целей функционирования этой организации стало и заслуженно трудом позволить заработать немного денег за время летних каникул, чтобы  некоторое время после этого   студентам легче жилось. Это объективно и в этой реалии нет ничего предосудительного - не нужны здесь попытки как-то облагородить  вполне здоровое стремление.
 Впрочем, отмечу, что большинство ответов на вопросы о деньгах были совершенно спокойными – семьсот пятьдесят восемьсот рублей с незначительными отклонениями - слишком ретивых ответов так и  не было. Напротив, все ответы были строгими, без паясничания,  что подчеркивало  важность вопроса для респондентов.
 Да, такова была ожидаемая зарплата – на первый взгляд указанная в качестве ее скромная цифирь была признаком материальной непритязательности (всего каких-то там магических  восемьсот рябчиков «чистыми»). С другой стороны, это было и требование: поди и  сделай так, чтобы каждый из ребят смог заработать эту, кажущуюся не очень-то  значительной, сумму, которую не стоит даже особо  отмечать! Разве то деньги? Но, если бы мои респонденты представляли бы, что стоит даже такими деньгами,  как не просто будет их взять! Но они  и не обязаны – для этого есть другие люди (ты, например)...
 Так, вторую группу вопросов анкеты открывал следующий, более философский,  даже я сказал бы сакральный по смыслу: «Что главное, по-вашему, в стройотряде?». Ответы и здесь не пестрили разнообразием – подавляющее большинство ответило, что на первое место они бы поставили дисциплину.
 «А это интересно – они либо правильно воспитаны, либо…  Я не стану  делать по этим ответам никаких комментариев – жизнь сама скорректирует ответы в нужную сторону».
 Далее шли менее популярные, но также интересные варианты ответов: психологический климат в коллективе, нормальные условия труда и отдыха, и, наконец, только на пятом месте был сам  размер заработка.
 Для меня это было нонсенсом – по их предыдущим ответам получалось иначе (или все же, действительно,  желаемые восемьсот рублей были в порядке вещей). Но я-то знал, что обычно в стройотрядах зарабатывали  меньше, хотя ради справедливости, стоит заметить, что в двух-трех отрядах по РСО (по области) «зашибают»  гораздо более длинную деньгу. Что это тогда: либо знак материальной непритязательности, либо сигнал мне, как мастеру, чтобы я юрче  «крутился» . А то любой другой исход вызовет у  бойцов заведомо отрицательную реакцию!..
 «Какой стиль взаимоотношений между бойцами и руководством отряда для вас более приемлем?» - значилось основным в третьей группе вопросов. Здесь мнения в ответах опять были очень разнообразны. Разнообразие тяготело к двум полюсам: половина так или иначе давала право «командовать» собой и была за жесткое единоначалие, но как обязательное условие - достижение положительного результата (то есть имелись в виду  те же деньги). Другая же выступала сторонницей  более мягкого обращения с собой, соглашаясь при этом, что субординация – дело, конечно, нужное, но оставляла за собой право обсуждения решений комсостава.
 Совсем  мало людей (двое)  было нехарактерно полными демократами, которые хотели принципов полной коллегиальности и широких обсуждений всех принимаемых штабом решений. В общем, недурно (словно будет еще время и возможность их обсуждать!).
 Далее в анкете следовали два связанных вопроса, суть которых в том, чтобы выяснить степень понимания со стороны бойцов приоритетов между скоростью работы и соблюдением требований техники безопасности (о, этот извечный антагонизмом!) – конечно, хотелось бы примирить по жизни два противоречивых начала, гармонично сочетать их. То есть, работать качественно, быстро, соблюдая при этом требования безопасности – именно такого подхода к труду будет требовать от вас, всех  своих бойцов и руководство отряда. Такой подход  записан во всех нормативных актах, регламентирующих наш труд. Все делать качественно, и избегать при этом возможных опасностей:  в равной степени важны  оба условия (конечный результат получается как в аппарате, функционирующем в режиме логического «И»). Одинаково важно работать и качественно, и избегать всяких опасностей – неизбежное  снижение скорости труда может компенсироваться… только удлинением рабочего дня и всей недели (благо в этом нам будут  содействовать долгие световые дни первого месяца и усиленное белковое питание, которое мы, как командование обязаны обеспечить отряду).
 Здесь еще будут важны разумные тактика и организация - наиболее ответственная работа будет поручаться самым опытным и надежным бойцам.  При выборе доминантой скорости сносное качество и безопасный труд будут обеспечиваться личным опытом.
 Все ребята едут на работы изначально здоровыми и полными сил – поэтому важно, чтобы с них что-то требовать, поддерживать уровень их физических кондиций. Отчасти это в наших силах – определяющую роль в этом будет играть и хлеб насущный, обеспечивать которым также должно руководство отряда...
 Поэтому органичен и ожидаем следующий вопрос: «ваши требования к пище?» На самом деле на этот вопрос ответы были разными и живыми, а главными были не сами ответы, способные на деле что-то изменить, а самопроверка – возможность принять их к сведению, скорректировать что-либо и создать доверительный климат при принятии главных решений в жизни отряда.
 Помню, когда я после первого собрания, поблагодарив всех, сидел и перебирал неровные тетрадные листочки с ответами, заметил, что ответы по сему пункту отличались от других каскадом живого разнообразия. Конечно, со всеми индивидуальными оттенками: пища должна быть и горячая, подаваемая вовремя и в достаточных количествах, сытная, и калорийная, более-менее съедобная и т.д. и т.п. – ну держитесь, наши условные милые девчонки-поварихи и завхоз. Вы первыми падете под ударами общественного мнения, если что не так.
 В общем, такая веселая анкета… были в ней и другие вопросы совсем другого характера: о жилье, о быте, о наших общих делах – перечитывать ответы было очень занимательно, и я непременно делаю это в свободное время…
 А сейчас же я еду мастером в другой отряд и возвращаюсь со своим командиром, с Кириллом по ночным вагонам и "родному", занимаемому наполовину нашим отрядом. Задержался несколько в тамбуре   – открыл наружную дверь, и немного высунулся  наружу. Встречный, сумеречный воздух прохладой ударил прямо в лицо. То была первая ночь нашего пути.

               

Дороги, которые мы выбираем

Я и не мог предвидеть выпавших себе дорог, тем более знать или даже угадать: какая из них была первой, а которая будет, увы, последней.  Да и вопроса об их очередности я себе не представлял. Когда же речь заходила о том, то я... терялся. Мне в голову никак не могла прийти необходимая метода  их такой ранжировки – взамен жила всего-то  мысль о человеческой конечности…
 Скорее всего, именно так и  жить правильней: без этой мысли – забросить ее куда подальше. Она сама придет в должное время – сейчас же лучше без нее. Не задумываться лишний раз ни о чем серьезном - ведь все, что должно свершиться,  непременно произойдет  в  нужное время, самым  неожиданным образом, помимо  воли, без ее активного участия.
 Поэтому, будучи молодым (а, где грань этого?), каждый раз откладываешь  мысли о серьезном на потом -   не думаешь ни о чем таком, а если и да: то все равно считаешь, что главные дороги пока тобой не пройдены и все еще впереди…
 Конкретные мысли о тех или иных  дорогах  всегда приходят в назначенное время, либо, они вообще… никогда не придут (до них ли будет, когда уже пора?). Есть люди, которые только и делают, что думают со всей ответственностью о хронометраже своей жизни – есть же такие, которые о том, напротив, совсем не задумываются, просто живут…
 Завершался очередной день дороги длинной и утомительной – день уходящий был бы однообразен и уныл как и мелькающие за окном, особенно, если коротать время в праздности и бестолково (но, на сей раз это не про нас с Кириллом); поезд  же мчался строго на север. Солнце, собравшееся  стянуться в дальней точке горизонта, что спереди  по движению, в которую также сходились  «железка»  и  состав на ней непрерывно.
Он теплый и «живой» плавно выгибался на поворотах полужирным зеленым червем. Солнце же, казалось, приостановилось в движении (как бы в раздумьях) – потемневший, ставший малиновым его диск, так и не дойдя до критической зоны, завис на полпути к ней. Он  не слепил  давно глаз (не было достаточной в нем дневной сверхяркости и силы блеска) –  на часах было ровно два… ночи.
 «Еще ночи или  уже  дня? Пожалуй, ночи, что светла как гаснущий день...» – спрашивал  я сам у   себя и отвечал, путаясь в определениях. Тем более, даже наверняка, должен быть переломный момент времен между «вчера» и «сегодня», но он  где-то затерялся: повисев недолго, в раздумьях светило начало обычное восхождение, меняясь в цвете…
 Все перепуталось, и  было весело от этой кутерьмы! Уставшие и изможденные духотой,  жарким днем, когда рубашка липнет к влажному телу, также вынужденным бездельем (спи, ешь, пей невкусную воду, играй в опостылевшие карты) пассажиры вагона, не испытав настоящего вечернего освежения, оставили вечные дорожные споры, «дрыхли» те, если им не надоело  и это занятие. С полчаса, как из знакомого купе, со второй  полки, раздавался могучий и здоровый храп. Ему высоким голосом, почти дискантом вторило быстрое, беспокойное сопение с первой. Догадайтесь, чьи это были голоса?
 Это имярек один… не уступил свое, а выкупил как с «барского» плеча  под условный залог место на первой полке для своего друга с третьей у имярека два. Для малознакомых парней (оба имярека, действительно, плохо еще знали друг друга) такие сделки были в порядке вещей. Кстати, потом (на обратном пути) будут с превеликим стыдом предприняты попытки погашения ссуды, но тот, кто брал ее, не снизойдет до вступления в позорные торги.
 А у моего соседа по купе,  похоже, случились проблемы с пищеварением, и он регулярно выпускал  в спертую атмосферу вагона, где итак не чем было дышать громкие нелинейные флаттеры…
 Но он об этом и не догадывается – спал себе безмятежно (вот еще вам та зарисовочка!). Уснуть после такой многократной "газовой" атаки совершенно не представлялось возможным – уберусь-ка я отсюда прочь  на свежий воздух, например, в ближайший тамбур!
 Сказано – сделано: в тамбуре гораздо свежее, но зато здесь другие неудобства: шум, скрежет и грохот! Попробую открыть наружную дверь вагона (что категорически запрещено делать на ходу всеми возможными должностными инструкциями!). Но они  для других! Дверь, как ни странно, легко поддалась: оказалась не запертой - наверное, кто-то на последней станции заходил и запамятовали дверь запереть. В лицо плотным потоком (поезд пересекал по очередному высокому мосту широкую реку) ударил влажный воздух, он не казался поначалу насквозь выстуживающим,  ощущения от встречного напора даже были приятны, но уже скоро холодный воздух начал достигать сквозь тонкую рубашку и джинсы самых чувствительных участков кожи…
 К тому же, вскоре, выяснилось, что психике и в тамбуре покоя тоже не было - минутное облегчение от свежести ушло: монотонный перестук тяжеленных колес железным, гулким  грохотом бил по ушам со сбитой периодичностью не отрегулированного метронома…  С другой стороны, в таком грохоте была  сокрыта музыка (сродни , что испытываешь на грани болевого порога,  от громкого Metal Rock). Когда в ушах застаивается такая пробка из скрежета и механического грохота, постепенно привыкаешь к ним и воспринимаешь шумовые неудобства как должные,  обретаешь способность думать в них о каких-либо отвлеченных вещах (как  с плейером на ушах).
Я смирился – так о чем же можно думать под такие стальные удары? Ну, о чем же?  Когда тебе всего двадцать? Вот и я о том же  – кроме ненужных хотя  бы сейчас деловых мыслей, первое, что приходило на ум: вспоминания о сегодняшней (значит, совсем недавней) встрече с ней …  Она была красивой пышечкой - проводница  ближнего вагона, ее правильное лицо обрамляли черные как смоль волосы, аккуратно собранные в многочисленные тугие косички. Но все же, две самые непослушные прядки упрямо выбились из общего ансамбля. Лицо  ее не было обычным: оно  светилось изнутри искренним  жизнелюбием - было задорно и, может… востро (я не знал тогда развернутого значения этого слова, но  по звучанию оно импонировало мне, так же как и ее лицо).
 Все определялось в этом лице юностью, было девственно прекрасно и совершенно. Густые в тонкую, тугую излучину изогнутые брови,  разгоряченные румяные щеки,  полные, густо алые губы. Только начавшие  обретать  истинную чувственность, и главное его украшение -  глаза. Темно-карие, большие, даже немного наивные, что глаза большого дитяти, из которых струилось счастье, или вернее, его ожидание…  Конечно, в нее невозможно было не влюбиться с первого взгляда - не было такого, кто бы смог этим обладать!
 Тогда,  в полдень, поезд остановился у окруженного свежевыбеленным каменным забором одноэтажного здания станционного вокзальчика какого-то промежуточного городка. Была очередная вынужденная остановка, как  было объявлено связи  длительностью в четверть часа. Вся  стройотрядовская братия уже закостеневала без движения – все ее люди радостно повыскакивали из вагонов размять  кости и сменить обстановку.
 Здесь я и увидел  подробнее ее, вернее их, вдвоем с подругой – они стояли, у каменной изгороди,  что-то обсуждая. Я как раз купил у торгующей с лотка мелочевкой бабки кулек садовой земляники – подошел к ним и просил угощаться. Они поблагодарили и взяли, отнюдь, не по самой крупной ягоде – я же настаивал, чтобы они не стеснялись и брали еще -  в конц е концов, отсыпал каждой  по полной горсти в протянутые ладони.
 - Но вам  самим-то ничего  не осталось!
 - А я… больше не хочу, - мне было итак хорошо, хотя меня  душила, как обычно, при неожиданных встречах  проклятая рефлексия. В душе закопошились извечные комплексы: сейчас, например, мне стало почему-то досадно за свою квадратную полулысую голову, еще на пятый день, как не бритую «физиономию» и… да мало ли за что.  Хотя бы... за нелепые, здоровые ботинки с обшарпанными носками…
  Но мы все-таки познакомились - их обеих звали одинаково, обе были из одного института, обе завербованы в отряд дорожных проводников. Ее подруга мне  сразу не приглянулась. Она была тощей, как жердь – но, видимо, дело было не только в том. Она поняла, что улыбки мои предназначены не ей и потеряла ко мне всякий интерес…
 Однако, сейчас мои «металлические» грезы были прерваны самым грубым образом - кто-то настоятельно дергал меня за рукав:
 - Молодой человек! Молодой человек… -едва я расслышал и  отвлекся от своих  мыслей и узнал ее – «свою» пышечку…
 Я  прикрыл дверь – еще бы, девушка была не на шутку рассержена:
 - Отойдите, сейчас же от двери! –  она, тоже признала меня, но интонации ее голоса ничуть не смягчились, она осталась, так же строга и сердита как в начале, - вы чего это! Нельзя это, не положено! Я…я вот на вас  пожалуюсь нашему бригадиру, знаете какой он строгий! Мне же… влетит из-за вас.
 Она отступила - я проникся ее опасениями и был расстроен тем, что подвел ее…
 Но, отметил для себя,  как она чертовски хороша в минуты гнева, когда злится и ругается. Сам же тихо завидовал: вот, достаются же кому-то такие в подруги!
 - А, что вы – совсем не надо! Зачем здесь бригадир? Все, все - уже закрыл! Больше не буду вас подводить - обещаю! – оправдывался, как мог я, но как видно не было мне прощения! Но, что это? Неужели, она улыбалась, правда еще разгоряченная уже  напускной строгостью. Я все –же ложно  подумал, что это с ее стороны было приглашением к разговору.  Только начал что-то говорить, как она  тотча с перебила:
 - Ой! Вы знаете, мы еще успеем наговориться –  ведь целый день у нас в пути,  нам ехать и ехать. А я так устала сегодня, с ног валюсь… пойду  лучше спать –  через  два часа снова суета, беготня… заприте-ка  дверь плотнее, и отойдите… лучше я ее сама запру вот этим дежурным ключом до утра, – опять я забыла это сделать. Вот так… ну все! Покойной вам ночи…
 Я попрощался с ней и собрался уходить: пора и мне на боковую, а что еще оставалось: воздух в прямом смысле мне перекрыли, говорить со мной не хотят - оставался только металлический шум в ушах, но периферийным зрением я заметил, что лицо ее посетила тень заботы:
 - Хотя знаете, наверное, вы именно тот, кто смог бы помочь лучше других. Дело в том, что у нас в служебке забился отходами «водопровод» – вода стоит в умывальнике нечистая: никак не рассосется. Может, посмотрите?
 Я был очень рад нежданно привалившей удаче – отчего бы, не посмотреть:
 - Конечно, я что-нибудь придумаю, только…- я замялся на месте, переступая с ноги на ногу… - я  на пару минут…
 Черт… меня опять подвел мочевой пузырь – как не быть комплексам. Я быстро отправив нужду, через пять минут постучался к ним в служебку, в ней было относительно тихо и чисто, но изрядно накурено, хотя она всегда проветривалась –  наверное, еще недавно здесь было полно разного люду. То был веселый островок в однообразном зеленом снаружи поезде, сюда вели многие дороги, куда просто так заходили и выходили,  отвлекали от дел, здесь было с утра до вечера шумно и  весело – я был наслышан об этом  необычном купе  девятого вагона. Сейчас же на пару часов все угомонились, или, может, перебрались в  другое место, а она - его хозяин так устала, что присела одиноко на краешек своей постели с невинным выражением лица и «клевала» носом, платок выпал у нее из расслабившейся руки... Я осторожно подобрал его и положил рядом  - она даже не повела и бровью - сидя,  спала,  немного посапывая.
 Я прошел на цыпках вглубь купе и глянул на умывальник – там грудой были сложены в застоявшейся, мутной воде немытые чашки - он был забит  чаинками, размокшим табаком от чинариков, разноцветными бумажками от оберток конфет и чем-то еще. Рядом  стояла пустая трехлитровая банка испод яблочного сока…
 Вынужденный хаос не гармонировал с чистотой купе. С тонким, уверенно  пробивающимся  сквозь смрад недокуренных сигарет из пепельницы, ароматом настоящих духов, с белоснежностью накрахмаленной салфетки, на которой стояла хрупкая, изысканная  вазочка богемского стекла.  С  нежной композицией из  не поблекших совсем незабудок и прочих полевых цветов.
 Я многое еще помнил, но  одно из воспоминаний было наиболее ярким среди других – оно было из ранних стройотрядовских лет (я был бригадиром не реанимированного отряда - «Молодость»). Это были воспоминания прекрасного  возраста, воистину  бунтующей  юности, когда казалось, как и многим моим  сверстникам, что «весь мир против нас»! Мое израненное сердце стремилось к тщетному, казалось, обретению в бушующем мире хотя бы капли добра. Может, такое настроение швырнуло мою страждущую душу в стихию стройотрядовской давильни, где из человека последовательно выкристаллизовывалось нечто иных качеств,  которых не было в нем ранее.
 … Я вспоминал, как наша тогдашняя бригада переехала обустраивать новый куст нефтеносных скважин под номером двести тридцать девять. Работы там было «завались»: столько, что  с первого взгляда было страшновато – надо  постепенно и целенаправленно с чего-то начинать и  через некоторое время, глядишь, все станет по своим местам. По плану надо было завершить работы еще к двадцать пятому июля, но я думал,  что мы напряжемся и разделаемся с этим кустом до двадцать второго. Если бы все зависело только от нас: вокруг наблюдались лишь чахлые деревца и жидкие кустики, но красные грибы под ними были отменны по размерам и не червивы – скважины находились сверху на лысом пригорке. Нас как всегда подводило отсутствие элементарной организации труда…
 Я вместо работы… собирал во время вынужденного простоя похожий северный букетик из таких же цветков и незабудок, думая вручить его кому-нибудь из наших девчонок. Весьма некстати я попался на глаза своему прорабу, который сам не мог организовать наш труд на участке. Но меня начал громко материть, во что  горазд. После порции отборной матерщины, которой я удостоился, не вполне заслуженно, я в сердцах втоптал нежный букетик в грязно-жирный от нефти песок…
 Женщины всегда умеют привнести в любое свое окружение одним легким штрихом внутреннюю собранность. Да,  сия авария в умывальнике явно нарушала гармонию этого жилища…
 Я осмотрел раковину: ее просто надо  прокачать - чем я и займусь…
 Я подставил снизу под «колено» пустую банку. Скрутил пробку с отстойника и протолкнул образовавшуюся пробку мелкого мусора желтым сигнальным  флажком – видимо, очень важным для нее инструментом (да простит она меня, но она спала, а рядом ничего более подходящего не было, кроме двух флажков: желтого и красного). Пробив пробку, я сполоснул раковину и закрутил обратно пробку, выжал мокрый флажок и развесил его сохнуть тут же над умывальником и присел рядом с ее откидной полкой-кроватью на стул. А она все, полусидя, крепко спала…
 Это был все-таки сущий ребенок – недаром же говорят, чтобы познать человека, надо хоть раз увидеть его спящим. Вдруг дверь с шумом распахнулась – на пороге стояла ее "сухая", как жердина, подруга, которая  раньше мне не понравилась: и, действительно, суетлива она была вся какая-то:
 - Ой, привет! А что вы здесь делаете? – Я встал от неожиданности, словно меня застукали... Но вновь вошедшую я совсем не интересовал: она принялась тормошить уснувшую подругу, - Юлька! Юлька! Вставай, вставай, еще выспимся, успеем… Ага! Вы починил нам умывальник. Какой же вы лапушка - она благодарно глянула в мою сторону, но, впрочем, тут же капризно поморщилась. – Хотя, Володин тоже это нам обещал.  А вы все сделали,  опередили его… вот досада. Он же такая душечка, милый, умненький, обаятельнейший человек. А как он поет, как поет и аккомпанирует себе на гитаре. Она была опьянена, полна восторга и явно сожалела, что я пробил пробку в треклятой трубе и у них исчез формальный предлог, затащить в комнату какого-то Володина… Я, похоже, знал кто это. Но не буду  я снова из-за этого забивать умывальник!
 - Извините, а кто этот, Володин? – наконец, учтиво посмел напомнить я о своем существовании, Юля уже проснулась и протирала глаза.
 - Ах, вы не знаете? – Она измерила меня взглядом с ног до головы, как отставшего в своем развитии питекантропа, плохо скрывая  презрение, как будто я обязан был знать, какого-то там Володина...
 – Ах, Володин это такая прелесть! Ах, Юлька! Пойдем, пойдем скорее… к ним! Он там, недалеко у ребят, через два купе…
 Представляешь, он тоже едет работать, но он не какой-то там… студент – он  на голову выше всех… - я ее перебил, эту экзальтированную тараторку:
 - Юля, ваш умывальник в порядке… Спокойной вам ночи (хотя, где же она ночь-то?)
 - Да, да… Спасибо… - поблагодарила полусонная Юлия.
 И я вышел, плотнее, чем дозволено приличиями, закрыв за собой дверь, даже хлопнул ею, и четко расслышал, как вслед мне было брошено:
 - Надо же – вот, хам!
 Я вернулся в наш вагон, лег на свою полку и  только ерзал, да ерзал – но уснуть никак не удавалось… совсем скоро вставать.

               

Прибыли

 Обогнув низкорослый лесной массив, состав свернул с магистрального пути, рельсы которого непрерывно полировались скатами проходящих  взад-вперед по большей части грузовых поездов, на боковую ветку, местами  успевающую проржаветь от естественных осадков - замедлил вынужденно свой «крейсерский» ход и осторожно проследовал дальше.  Боковая ветка, сразу видно, была не того  скоростного уровня – поезда по ней следовали редко – атмосферная влага успевала вершить отрицательную роль, необратимо «съедая» полотно путей.
 В минуты, когда мы следовали по ветке, нас качало, как на зыбких волнах  водит палубу легкого суденышка (качка, оказывается, ощутима и на железных дорогах!). Вагоны, раскачиваясь, зловеще поскрипывали – их скручивало вдоль оси, раскачивало поперек, они также рыскали от вертикальных перепадов по направлению следования. Были задействованы в нашем сложном движении одновременно все существующие степени свободы: на нас действовали скручивающие и вращающие усилия - усилия, дающие вращения, скрутку и рыскания. Вспоминался сразу сопромат - язви его «душу»! Впрочем,  это все было ерундой, по сравнению с главным, которое состояло в том, что через каких-то полчаса – мы уже  на месте!
  Каждый из  пассажиров этого в меру странного и редкого поезда давно свернул свою амуницию и «сидел»  в проходах на ней: кто на рюкзаках, кто на сумках и баулах – кто на чем, нетерпеливо ожидая, когда же прозвучит долгожданный призыв «на выход!» - но это будет еще не так скоро…
 По пути, хоть дорога была и второстепенной, ею пересекались несколько мелких ручьев и одна река, довольно полноводная – сквозь бурые, матовые фермы стального моста  вдохновляла на стихотворную форму самовыражения ее ширь и устремленная в перспективу могучая, зеркальная поверхность. В ней ровно отражалось поблекшее, сумеречное светило, садящееся за бескрайний горизонт. Это, конечно, было поэтичное  зрелище, но   далеко не самой из самых крупных  рек Севера (хотя бы из тех, что нами пересекались по пути). По магистральной дороге нам встречались виды гораздо более величественные, но все равно на жителей мегаполиса, привыкших к ширинам, порядка разве что городских проспектов -  просторы от левого берега к правому производили неизгладимое впечатление.
 Затем по пологим берегам  появлялись  прибрежные леса - в меру густое, не характерное для здешних мест разнолесье, из  более мелких деревьев, чем обычно;  болотца, поросшие мхом, да колониями кукушкиного льна (как искусственной ватой), они рассекались искусственными земляными отсыпями и, наконец, въехав на почти безлюдную станцию, выстроенную на одной из таких отсыпей, и, заскрежетав колодками  тормозов по всем вагонным колесам, состав уперся в одноэтажные привокзальные постройки и стал.
 Впервые за последние дни  его пассажиры, сошли на землю – хотя их после длительного пути видно было, что немного покачивало. Может, для бывалых путешественников будет и смешно, но на уровне обывательских ощущений это  действительно так: еще долго раздавался в голове мерный перестук колес и постоянно «тянуло» голову по-инерции вперед, а ноги «зная», что все: мы  прибыли, оставались на месте (отсюда и дисбаланс мышечных усилий, как  при качке).
 Нас встречала небольшая группа людей, а что касалось нашего отряда, то среди них были  двое из трех квартирьеров, которые были  засланы загодя, за несколько дней к месту дислокации, чтобы в аккурат поспеть подготовить лагерь к приезду отряда. Им предстояло немного обжить его, подобрать новые и починить имеющиеся в наличии инструменты и  необходимый инвентарь, чтобы основному отряду не пришлось  отвлекаться на подобные мелкие дела, а сразу приступать по приезду к работе.
 Среди встречающих были  двое, некоторым знакомые по прошлому сезону:  один – солидный мужчина постарше. Он представился ответственным лицом принимающей организации и поздоровался за руку только  с Кириллом (они встречались видимо и раньше,  когда Кира с другими командирами приезжал ранней весной сюда в составе  делегации для заключения договоров - на договорную):
 - Белоткач, – такова была его фамилия. Должность же свою он произнес невнятно, видно комлексовал и считал, что занимаемое место явно ниже своих возможностей (я пересекался с ним в прошлом, когда  работал  в другой организации) там тоже он был также типа завхоза. Объективно было видно, что перед нами стоял хозяйственник,  должность хоть и не очень высокая, но  не последняя в любой организации. Он был довольно жестким человеком, чувствовалось, старой закалки - с ним был парень, лет тридцати. Водитель этой организации – Володя, с нестрижеными,  путающимися на ветру темно-русыми волосами. Его «конь» - белый с синей полосой автобус «КАВ-зик», стоял «стреноженным» чуть поодаль,  на площадке перед вокзалом.
 Без обычных для случая построений  прибывшие сгрудились по отрядам, каждый у своего транспорта, чтобы проследовать к местам своей жизни и работы на два грядущих месяца. Кто где будет «квартироваться» было предопределено - для нас конкретно квартирьерами был подготовлен городок из десяти вагончиков-балков.
 …Я в прошлые годы два раза выезжал квартирьером (а что? – весело!),  место, где мы  проведем вне работы два летних месяца, было  совсем необжитым….
Сейчас же, оставшись после отряда на пару недель я, обходил лишенные жизни металлические остовы балков,  по которым вовсю гулял злобный ветер, из которых выстуживалось навсегда наше коллективное тепло, я отчетливо слышал голоса и представлял себе словом то «теплое» время, полное разных конкретных забот…
 …Мы прибыли в рабочий поселок, расположенный несколько вдали от места, где была разбита будущая стройплощадка рейсом «Ан-2». Полет на этом представителе малой авиации прошел нормально - пакеты  плотной синей бумаги для известных целей остались неиспользованными (мы их взяли на память для будущих пассажиров!). Но, не смотря на это, все равно еще с нами остались впечатления от полета с его многочисленными воздушными ямами и пробуксовкой и зависаниями винта из-за скачков плотности воздуха. Ощущения были… почти экстремальными! Уж, лучше ездить в такие забытые богом места поездом, или, если это возможно и туда  проложена железная дорога или комбинируя проезд поездом с перемещениями водным либо автотранспортом…
 Нас тогда было трое - мы сориентировались и нашли по рассказам  головную принимающую организацию – это было специализированный трест-управление (пусть, хоть в приспособленном бараке), а не какая-нибудь контора! Но мы, прибыв к месту, не рассчитали со временем (нам удалось бы попасть точно к месту осуществления  непосредственных работ   только в пятницу вечером), когда там застать кого-нибудь из ответственных работников, с кем можно решать  какие-то реальные проблемы, поздно - рабочая неделя завершена. А посему, нам удалось для своего пребывания на два ближайших дня отвоевать только в принимающей организации складское помещение. Вернее,  комнату, доверху заполненную неоднократно использованными матрацами, многие из которых  были в характерных разводах, воздух же в комнатке был сперт и душен -  пахло дустом или чем-то похожим, также употребленным в целях дезинсекции, посему пахнущим чем-то химическим и  оттого неприятным.
 Склад  был поделен на два  отсека или две комнаты – был большим и  полупустым: кроме основной, с матрацами, была еще  комната гораздо меньших размеров. То же, что своеобразный закуток - из ржавого крана в нем  постоянно стекала тонкой ниткой  в первой половине дня вода. После полудня струйка  истончалась до тонюсенькой ниточки и к часу или двум пополудни совсем прерывалась,  остаток дня вплоть до следующего утра воды даже сполоснуть лицо не было. Вкуса  та вода, когда поздно ночью она вновь появлялась,  была по вкусу мерзопакостной, к питью пригодна слабо. Единственное, что нам удалось раздобыть из жидкостей, якобы пригодных для питья, в близлежащем лабазе и то,  что было там достойно  хоть какого-то внимания - это трехлитровая банка "натурального" сока. Древний как мир мандариновый сок с мякотью - за годы стояния на светлой полке, запревшего и лишившегося благородного оранжевого оттенка. Хотя его функциональная полезность нами была явно переоценена:  жажду это питье принципиально не утоляло – после него, наоборот, еще больше хотелось пить! Поэтому  это был и не сок вовсе, а скорее пюре вязкой консистенции.
 Итак, наш баланс на предстоящие два дня удручал: у нас ничего не было возможности для работы никакой, кроме радужных перспектив на будущее. Даже простой воды и той не было, не было, впрочем, близко и туалетной комнаты с минимумом удобств для отправления гигиенических нужд. В углу, где раньше все-таки когда-то был унитаз – сейчас ничего уже не было. Он видно был свинчен за ненадобностью, на его месте торчала невысоко из земли только фановая чугунная труба с треснувшим соединительным фланцем, источающая на всю округу... несусветную вонь. Вот он – источник зловонной атмосферы в обеих комнатах! Выходить хотя бы до ветру приходилось далеко отсюда, в помещении конторы, да и то приходилось уложиться по времени до пяти вечера. А, иначе потом уже и этого «удобства» мы были лишены, а в воскресенье, и вовсе все входы и выходы в здание конторы, были закрыты приходящим сторожем на внушительные амбарные замки – приходилось «ходить» в непривычно узкое отверстие канализационной трубы, если было совсем невмоготу терпеть!
 Зато в нашем распоряжении было множество… матрацев, матрацев и еще раз матрацев. Горы разных матрацев, в большинстве своем слежавшихся и не раз уже... кем-то  обоссанных. Надо отметить, что  встречались среди таковых и совершенно новые: веселые, разноцветные, плотно набитые ватой. Что хочешь с ними, то и делай: или просто лежи на них, двух-трех сразу, или  укутывайся ими, что особо  актуально было в нынешнюю, установившуюся к нашему приезду жару, а, если захочешь, так клади их себе под голову... Целый матрасный рай!
 Но со временем все утряслось – мы нормально, в конце концов,  устроились, все накладки были забыты и приступили к своим прямым обязанностям. С места да в карьер: устроились на работу, получили со склада всякое бытовое «барахло». Иногда возникали всякие естественные недоразумения из-за того, что мы были первыми  стройотрядовцами в данной организации, но к чести принимающей тороны, они быстро улаживались.
 Когда получали кое-какие вещи со склада, я, как говорится, «пожирал» глазами – то бишь, оценивал молодую кладовщицу (привычка всех оценивать и ко всему присмотреться!) – просто она мне приглянулась, смотреть же никто не запретит: ничего себе так, пухленькая. Ух! Жаль, что уже постфактум я разглядел…  колечко  желтого металла на левом безымянном пальчике (а это было табу в любом случае!). Хотя мне черт  где-то и подмигнул,  даже больше - показалось, что на время она его осмотрительно сняла, видно, что совсем недавно  обручена и ее, наверняка, это смущало (как здесь не вспомнишь слова, что «кольцо из желтого  металла - свободы прелести сковало»)…
 Потом на грузовике, груженном выписанными со склада вещами, нас направили к месту дислокации. Посередине между лесом и недавно осушенном болоте – здесь для нас «составили» компактный городок из десяти балков, три из которых  были габаритнее остальных. Еще соорудили важный объект - туалет на три «очка»: два  слитных, для парней, и индивидуальный – для особ противоположного пола.
 Была оборудованы из санитарных мест еще умывальня о десяти сосках-умывальниках с общим сливом в разрезанный напополам отрезок трубы, также были предусмотрены две душевые кабины с солнечным баком над овражком, вода в общем баке  прогревалась естественной конвекцией, на солнце (но то могло пригодиться только на первые две недели, а после, наверное, только на любителя - для «моржевания»).
  Прибыв на место, мы присоединились к двум рабочим из организации, поставленным здесь ранее, чтобы довести все до ума. Основные вопросы были уже решены, и мы занялись тем из бытовых вопросов, что расставляли кровати (общим числом двадцати шести и еще двух для больничного изолятора, устроенного отдельно в нежилом балке) расстилали матрацы, одеяла и подушки. Постельное же белье и полога от комаров заведующий хозяйственными вопросами обещал выдать каждому по  приезду отряда (поезд сейчас тронулся и в пути!) и обеспечить их смену  хотя бы раз в декаду. Ну, этими вопросами будет заниматься непосредственно наш завхоз.
 После того как мы расставили кровати по балкам, раскидали сверху  сеток матрасы с бледно-желтого или розового цвета с подушками, ровно в час направились в рядом расположенную рабочую столовую отобедать. Не просто так, а нам надо было попробовать ее «на зуб», чтобы решить, где же все-таки питаться? Будем ли мы питаться  по талонам потом,  нам было обещано гасить талоны в этой столовой или у себя автономно. Выбрать  для организации трехразового питания ближнюю столовку (как вариант ее нам очень советовал тот же заведующий хозяйственными вопросами). Его позиция как главного хозяйственника принимающей организации была понятна: он явно хотел избежать лишней мороки в работе с нами. Но у нас, видимо, будут  свои соображения, не совпадающие с его в данном вопросе, право из возможных решений выбрать оптимальное за нами – соображения эти должны появиться после посещения столовой.
 Когда мы впервые отобедали в этом обычном пункте общественного питания я, как лицо, уполномоченное руководством отряда, имел беседу с директором  столовой, в ходе которой она изложила свои возможности и требования к нам (они были общепринятыми).
 Другой из бригадиров, (я был назначен старшим среди квартирьеров), третьим  был все тот же отрядный завхоз, роль и ответственность которого в отряде бы заметно возросли, если бы мы решились на автономное питание. Но он был почему-то индифферентен в данном вопросе.
Ранее мы с заведующим хозяйственными вопросами организации прошлись дополнительно по складам и хозяйственным магазинам (их было даже целых три в небольшом поселке), в поисках  кое-чего не хватающего нам из вещей, необходимых для организации отрядной жизни, чего не нашлось на основных складах. Впрочем, список этих вещей  на завтра может быть серьезно расширен, если мы решим-таки питаться и готовить пищу самостоятельно. Оставшуюся часть долгого  дня и светлого вечера, когда рабочий день формально в организациях уже считался  завершенным, мы спокойно приступили к нашим внутренним делам: сортировке и подготовке рабочего инвентаря.
 То есть, конкретно к перебору, мелкому ремонту мастерков, шпаклевок, затирок. Насадке основных инструментов студента - лопат: штыковых и совковых; топоров, носилок; изготовлению деревянных трамбовок. Работали, переговариваясь, травя «бородатые» и сальные анекдоты, а я про себя все рассуждал о «плюсах» и «минусах» наличия у отряда собственной кухни и решал. Отрицательными сторонами этой затеи были:
 - необходимость держать дополнительно работников  кухни (поваров) и  завхоза, осуществляющего снабжение отряда (непонятно, чем же они должны были иначе заниматься,  если их и нанимали именно с такими целями: завхоза - заведовать хозяйством, а девчонок -  работниками пищеблока, даже медицинскую комиссию они проходили соответствующую, не отправлять же их месить бетон наравне с остальными?);
 - дополнительные организационные,  финансовые и моральные ресурсы (по большому счету) для поддержания питания отряда -  думается, нет особой нужды распространяться по данному поводу;
 - уязвимость руководства отряда при атаках со стороны разных специальных служб (таких, как, санитарно-эпидемиологический контроль или служба дератизации), которые могли бы некстати творить отряду препоны, если кто-нибудь поставит это целью.
 А положительными сторонами (их было больше) являлись инверсией отрицательных:
 - экономия времени и средств (самим готовить пищу всегда получается дешевле и быстрее);
 - возможность определять структуру и качество вложений при готовке блюд (главное  - это возможность избегать нередко случающихся в предприятиях общепита, особенно, в жаркое время массовых пищевых отравлений);
 - возможность самим устанавливать время приемов пиши и гибко варьировать его, а не зависеть в данном вопросе от графика работы некоей сторонней организации.
 Когда часов в десять с подготовкой инвентаря было кончено, мы решили, что если супротив желания заведующего хозяйственными вопросами организации будем оборудовать свою собственную кухню, чем головной боли ему прибавим ненамного. В конце дня я занес первые записи в свою чистую книжицу в зеленой коленкоровой обложке (решил, что это станет для меня с этих пор негласной традицией: все доверять бумаге, но, отнюдь, не памяти) – вот они:
 - вопрос с пищеблоком (уже решен);
 - вторые стекла в два балка;
 - большие кастрюли (купить);
 - черпак;
 - пологи над кроватями (все-таки получить со склада);
 - два холодильника в пищеблок;
 - большие сковороды;
 - лампочки – (десять штук);
 - гвозди(2 килограмма);
 - три вентилятора;
 - марля (5 квадратных метров);
 - два разделочных ножа.
 Не знаю, что это конкретно были за записи - наверное, они стали нашей первой заявкой (как видно из нее, большинство вещей необходимы для кухни - эх не зря заведующий хозяйственными вопросами предостерегал нас, что забот прибавится!).
 Устал я за весь день, хотя ничего такого и не делал! Дописываю во втором часу ночи, а светло, что днем: пишу без потребности в электрическом освещении. Вот казус, когда ложились уже спать – вдруг обнаружили пропажу двух панцирных сеток для кроватей! Где же они? Сбились с ног в поисках – неужели утеряли: ведь получали их точное количество, расстроились ужасно (неужели лоханулись, споткнувшись о первую же простую «кочку» в бухгалтерии?) Получал их все бригадир (но ответственный-то я!) – он и нашел их, после того, как вернулся после глубоких раздумий с «очка»… он вспомнил, что клал их под себя, чтобы выше было лежать - так они под ним и лежали! А, мы «сбились» с ног их разыскивая.
 С утра отправились каждый по своим делам: я  с прорабом прошелся по рабочим объектам, получить дополнительные инструкции: ребята  в пути вторые сутки – днем вернулся в лагерь и вот наглость, застал… нашего завхоза: вместо того, чтобы «вертеться», предпочетшим его, укрывшись от солнца газеткой, «давить» подушку, легко похрапывая. Надо же, вот вам безмятежность!
 Вечером нашего последнего квартирьерского дня мы также  напросились в гости к прорабу, так: поболтать за жизнь. Завхоза же оставили досыпать ...
На такой  ноте  закончилось одно из моих квартирьерств…


Началась работа

 Прошел уже не первый день, как началась работа, да и раскачиваться нам особенно некогда. Но удовлетворения от  плавного, как должно, ее прохождения не было. Работа все  буксовала,  что-то  в ней  было не  налажено. Я думаю, что это обычные недостатки   в общей организованности  – так всегда бывает, когда коллектив только в начале крупного дела: это ни то - другое ни се…
 Иначе, для  оптимистичного взгляда идет обычная притирка  отрядной общности к новому, а иначе смотреть мы не имеем права - перечитывая записи тех дней заново, ловишь всякий раз себя, на излишнем… сребролюбии. Да, я готов с этим поспорить и утверждать противоположное (сребролюбие, но не только для себя, как это называется?),  работа у меня  такая – она обязывала думать и действовать так…
 Сегодня был рабочий штаб отряда по приезду – такими они в дальнейшем будут, почти, каждый день, пока не наладится работа - потом реже. Они нужны сейчас такие частые, больше Кириллу, чем мне: я-то считал возможным, в случае чего, договориться по-простому, без коллективных сборищ - тем более, без лишних собраний.  Кирилл же полагал, наоборот,  что штабы должны быть частыми мероприятиями, на которых дозволено всем заинтересованным лицам пристальнее сконцентрироваться на работе отряда, коллективно обсуждать актуальные проблемы. Мы не просто собирались для текущего обмена мнениями (в таком режиме мы и так находимся в последнее время везде и всегда,  переговариваясь о делах, даже... сидя, пардон, на «очке» - благо интимное место  у нас в отряде совмещенные и подходяще для этого). А мы, таким образом, претворяли в жизнь тезис о коллегиальном управлении - для углубления спайки этак, что ни говори,  было полезней…
 Кирилл, оказывается,  бы приверженцем  во всех «бумажных» делах четкости и ясности, даже во второстепенных деталях, поэтому имел  привычку протоколировать  заседания штабов на специальных бланках единого образца, подготовкой которых он занялся еще в подготовительный период, отпечатав достаточное число оттисков на принтере. Он подшивал по очереди протоколы  прошедших штабов в отдельную папку – не знаю уж, зачем ему нужны были эти однообразные и скучные протоколы, но это, действительно, наполняло работу штаба прозрачностью:  наверное, не просто ради отчетности, но  он сам никогда их при мне  не пересматривал.
 Отрядные собрания, именуемые у нас в шутку,  «вече», мы для оповещения о них соорудили позже  подходящий гонг (сигнальную рельсу на прутке стальной катанки), подвесили ее на столб и таким образом, троекратными ударами по ней оповещали первое время всех.  Штабы вводным словом предварял Кирилл сам, затем уступал «трибуну» и слово избранному по ходу собрания содокладчику. В таком порядке прослеживалась здоровая психология:  он стремился на заседаниях штаба и собраниях обеспечить делом всех присутствующих, чтобы все были вовлеченными и подтянутыми,  никто не ощущал бы себя стоящим расслабленно в сторонке, не выпадал  из общего  разговора, не считал бы, что эта тема в  его  непосредственно  не касается…   Сейчас я вам все продемонстрирую: штаб на сей, первый раз, собрался расширенным составом (но, если надо было, то Кира мог  собрать и сокращенный, что не принципиально). На нем присутствовали: комиссар,  отрядный медработник, завхоз,  оба бригадира, я  – заседание началось как всегда вечером, в десять. Кирилл его открыл в меру  официально, объявив, что начался  важный и решающий этап в жизни отряда, что именно по нему все будут в итоге судить, состоялся ли он, вообще, как отряд. Еще он сказал, что все важные решения, касающиеся внутренней жизни  отряда, отныне будут приниматься  коллегиально (эта фраза много значила для него, а не была пустышкой).
 Он знал, что я был в «оппозиции» провозглашенной доктрине открытости и считал ее излишней – нам не раз впоследствии будут встречаться вещи, совсем не объяснимые,  по которым необходимо будет принимать не вполне очевидные решения. Неужели и при этом, когда мы, итак, способны понять друг друга с полувзгляда, с полунамека, с полуслова необходимо будет так же обличать все тонкости в вербальную, понятную и другим присутствующим, форму? Кирилл был того мнения, что - «да».
 Я же считал, наоборот, что умение камуфлировать некоторые вещи, а затем оперировать свернутыми (опосредованными) понятиями, вырабатывало видение главного и  не чуждо искусству дипломатии. Таким образом, в этих посылах мы были уже противоречивы. Но как говорится: "барин всему голова". Хотя, мне со временем удалось переубедить его  (или же я все же тешу себя, все совсем не так) - мы позже перешли на более скрытную систему руководства, выработали свой особый язык. Но  Кира за свою открытость, мне кажется, в конце концов,  поплатился: его ряд озлобленных ребят сочли недостаточно жестким и умелым для командира (а дело-то было всего в недостатке красноречия - он как и все мы этому еще учился).
 Здесь был еще один важный момент. Именно таким образом, мы  поверяли друг друга: я -  Киру, а он – меня, еще взаимно не вполне уверенные. Когда же нам надо было, мы все же учились, таким образом, сигналить один другому.
 Преимуществом такой системы общения для нас стало и то, что так хранился меж нами необходимый «зазор» для  нормального общения, что помогало оставаться каждому только тем, кем он был на самом деле – не меньшим, и не большим по значению в шкале ценностей полезности для отряда. Поиск диапазона  шкалы, значимости ее делений осуществлялись всеми нами, руководителями отряда, в процессе притирки друг к другу. Это особо было актуально, тем  для меня (склонного к переоценке своего значения), чтобы  меня не заносило. Так устанавливалось равенство не только между мной и Кириллом, но между всеми членами штаба...
 Штаб сегодня Кирилл поручил  вести Лене – комиссару. Она следила за соблюдением повестки, ее  последовательностью и отвечала за протоколирование. Содокладчиками по основному вопросу были мастер (то есть, ваш покорный слуга), отрядный медработник (серьезная девушка по имени Инга), комиссар и сам командир. Сначала штабом слово было дано комиссару – она начала с рутины,  сказав банальность, что необходимо во всех комнатах соблюдать порядок и чистоту, на дверях каждой вывесить список  жильцов, назначить  старосту и утвердить «скользящий» график ответственных за чистоту. Собственно, это была зона действия медработника, и ответственным за санитарию был профессионально больше он, чем комиссар – ему-то и надо было давать сначала слово. Почему же оно осталось по данному вопросу за Леной? А произошло это по воле Кирилла преднамеренно: дело в том, что у Лены были  проблемы с самооценкой – ее всякий раз не лишне было публично поддержать. Кирилл в личной беседе говорил мне об этом, что он намерен ей внушить больше уверенности в своей значимости для отряда. Будучи номинально  важнейшей фигурой в отряде, она несколько тушевалась.  Кирилл всегда подчеркивал важность уверенности в себе комиссара в стройотряде.  Лене, однако, без повода казалось, что ее деятельность неполноценна, что она будет лишь мешать и многими восприниматься как лишний раздражитель…
 Кирилл много говорил с ней - убеждал в противном, что все на деле не так,  что у нее самом деле непочатый край работы, где она могла бы самореализоваться. Она же   волевой и целостный человек и многое поймет, что дело, прежде всего, в ней самой - когда она поймет это, то дело сдвинется и она проявит себя (лишь бы у нее,  такой хрупкой девушки, хватило психологических сил!). Кирилл же, как командир всегда будет стоять на страже ее интересов…
 Слово за слово, наконец, очередь дошла  до меня. Я как назло имел странный физиологический недостаток:  совсем не умел держаться даже перед незначительной публикой и задыхался от эмоций, когда мне выпадало официальное слово на людях. Кирилл знал и за мной такую «фишку», но считал  ее преходящим дефектом развития, иначе бы, он не взял  меня мастером. Итак, он почитал за долг, помогать многим, еще сырым «заготовкам» в отрядной жизни, в  становлении, как будущих руководителей. Вынужден согласиться - он был неплохим ситуационным психологом: у него неплохо это получалось. В моем случае он считал: мне удастся преодолеть свойственный недостаток, пока еще не поздно, тренингом в реальных условиях (ведь у Сократа, который в начале своей публичной карьеры был так  зажат,  что у него длительное время от тика дергалось плечо – однако, он одолел недуг именно тренингом). Да-да, тренингом,  а не сверх меры употребляя традиционные, русские слова. Скажем, сам Кира, будучи истинным русаком, но никогда не употреблял бранных слов.
 Я начал, как обычно, сбивчивую свою речь с обзора сделанных своих текущих пометок, в которых главное   прикинул, что в июле нам  предстояло проработать ровно двадцать  шесть рабочих дней = не так уж и много. В августе рабочих  дней будет  меньше - всего двадцать один. Итого, нам на все про все оставалось - сорок семь полных рабочих дней…
 Из  эаработка в восемьсот пятьдесят  рублей на брата, гипотетически установленного мной, как ориентир, я вывел, что среднедневной заработок в отряде должен равняться двадцати двум рублям девяносто копейкам. Дальше я делал по результатам  выкладок перед умно внимающей  «аудиторией» важный вывод, что обеспечить  гипотетическую зарплату, исходя из основных работ – почти невозможно. Поэтому я просил всех,  в дальнейшем,  мне не мешать… Никто так и не мог понять, что я такое просил и о чем, собственно, была   просьба: в чем и где  они уже успели стать помехой, раз их просили не мешать – но на всякий случай промолчали.
 Я также говорил об организации труда: о том, что отряд был поделен мною на две бригады еще раньше, по желанию самих ребят (так уж сложилось, что  в одной из бригад подобрались более взрослые, опытные и, я сначала думал, более ответственные ребята – в другой же, сплошная зеленая «поросль»!). Что нас было двадцать шесть «списочных» человек (в их число входили ровно поделенные по обеим бригадам девчонки с кухни, медработник, оба трудновоспитуемых подростка, завхоз, Кирилл и я –  люди, которых полноценными то работниками, никак не назовешь). Таким образом, набиралось двадцать шесть рабочих рук, на которые вся наша надежда по зарабатыванию денег. Здесь я, надо сказать,  успокоился и дальше мой голос уже не дрожал и я не сбивался - эмоции совсем оставили меня. Я заметил, что очень возможно, что в скором будущем на базе наших основных бригад будет сформировано еще две подбригады, которые будут работать в других местах… Где   конкретно еще не решено.
 Далее шли вопросы, затронутые во вводном слове  Кириллом. Сначала был примерный распорядок рабочего дня. Как проект он предлагался следующим:
 Подъем в семь часов.
 Завтрак в семь тридцать.
 Работа с восьми до двадцати тридцати с перерывами -
 часовым на обед:
 с тринадцати до четырнадцати,
  получасовым - на ужин:
 итого: с девятнадцати до девятнадцати тридцати.
 Отбой в полночь.
 Огласив его, Кирилл не услышал ожидаемых протестов -  значит, можно спокойно выносить проект на формальное утверждение завтрашним  вече. Затем Кирилл огласил список действий того, что точно было «нельзя» делать:
 - нельзя было употреблять спиртное,
 - нельзя уходить с территории лагеря без ведома командира,
 - нельзя курить в не отведенных для курения местах (в целях противопожарной безопасности), а то потом грехов не оберешься,
 - нельзя использовать без разрешения электронагревательные приборы (тоже с этой целью).
 - нельзя разбрасывать мусор.
 - нельзя выходить из лагеря без стройотрядовской формы.
 Потом слово перепало уставшему и совсем осовевшему (настолько его клонило ко сну!) бригадиру первой бригады Диме. Он просто зачитал список данных его бригаде заданий на завтра (как бы публично отчитался  то, что его бригаде надо было сделать  за завтра - потом такая ненужная форма отомрет).
 Итак, вот они записи тех пор с не вполне понятными терминами, по первой бригаде:
 - смонтировать бетономешалку,
 - смонтировать вибросито,
 - принять раствора два куба,
 - спланировать и утрамбовать грунт под бетонные полы по всей площади.

 Надо для работы:
 - самосвал песчано-гравийной смеси,
 - кнопку для вибросита,
 - штукатурных мастерков,
 - затирок,
 - лотков для  раствора,
 - сетку рабицу в количестве 10 рулонов.
 - сухой штукатурки (20 листов).
 Второй же бригадир был не такой сонный и быстро понял задание, поскольку оно было коротким – там нечего было и обсуждать:
 Второй бригаде:
 - толкнуть кучу песчано-гравийной смеси ближе к мешалке,
 - установить и залить водой емкость,
 - перевезти ближе к мешалке весь цемент (200 мешков),
 - смонтировать плиты под  сварочную площадку,
 - размотать трактором две бухты арматуры (периодичка – диаметр двенадцать миллиметров),
 - сварить арматурных каркасов по чертежам,
 - установить готовые щиты опалубки.
 Это было основное, тем, за чем надо было проследить с утра – в течение дня непременно возникнет множество всяких дел,  которые также необходимо отслеживать (поэтому-то такая форма предварительных заданий оказалась лишней и несостоятельной).


               
Трудное собрание

 Получалось так, что вопросы, касающеюся саморегуляции –  внутреннего поведения  замкнутой группы в психологии,  конкретнее, в теории ролевого поведения  применительно  к психологической общности  с числом субъектов адекватных нашему отряду конструктивно обсуждались по ходу дела самими членами конкретной групп (в нашем случае бойцами отряда). Во всяком случае, в нашем-то отряде это точно происходило коллегиально и никогда   не в узком кругу – мы старались, где было возможно, прийти хотя бы к словесному консенсусу, но все чаще, сначала в мелочах, а потом на штабе, соблюдению приверженности к широким обсуждениям приходилось вынужденно изменять. Приходилось переиначивать принятые решения, а затем  и вовсе авторитарно решать даже  главные вопросы отрядного жизнеустройства. Так уж мы устроены смолоду:  чем актуальней, животрепещущей казалась тема, тем все более возрастала вероятность потопить в длительных  словесных пререканиях рациональное зерно истины. Все же был ряд вопросов, перед принятием решений по которым, невозможно было не выслушать мнения коллектива. Такие вопросы разрешались (т.е., решение получало конечное оформление) сходом, вече. Никакого другого, лучшего подхода, несмотря на «тонны» исписанной по данной проблематике макулатуры, никто и никогда еще  не придумал! Поэтому любой из многих нас,  взявшихся за хлопотное дело управления даже небольшим коллективом, являющийся приверженцем данной технологии: так сложилось, что  мог считать себя одновременно и бездарем, и "профессором".
Кроме коллективных сходов - метода, известного давно, каких-либо иных форм достижения хрупкого согласия и доверия между людьми в коллективе не предложено, решения по главным вопросам, как было сказано,  принимались авторитарно, без всяких обоснований, больше интуитивно, именно, такими, какие нужны  руководству отряда. Странно, но при этом в итоге они оказались правильными, самыми верными, не только исходя из логики того, кто управлял  отрядом, но и почти для всех, кто участвовал в процессе. Такой подход олицетворял собой принцип управления, именуемый  развернуто демократическим централизмом. Может это и извращенное толкование данного принципа, но практическое восприятие этого главенствующего универсального принципа  было именно таким.
Я сразу постарался убедить нашего командира,  что иная форма при нашем уровне компетенции и не возможна: юна была больше в крови, на грани интуиции.  Я много думал о методах управления в некоем абстрактном отряде - маялся от несовместности комбинаций авторитарного опыта с изначально возможной методой для  следующего, основанного на выдуманной теории коллективного договора. 
 Словно чувствуя записанную на уровне генных кодов и принятую у людей социального строя, при котором мы тогда жили,  своеобразную игру, мы охотно к ней присоединялись  - продолжали откликаться на ее же методы... так мы играли в нее.
 Как это делалось – сейчас я вам продемонстрирую на примере собрания, одного из многих для решения наших проблем. На  собраниях закреплялись предварительные решения, которые Кириллом разрабатывались  предварительно в голове  и согласовывались предварительно на штабе со всеми заинтересованными  лицами, согласно существовавшей в отряде  иерархии – т.е., управляющая верхушка сначала договаривалась между собой о приемлемом решении, а затем обнародовался его проект и находилось  вместе  с отрядом конечный отклик, устраивавший бы всех. 
 Любое решение в данной системе было осознанным компромиссом между людьми участвующими в собраниях, где решение достигалось на основе ступенек взаимных предпочтений и уступок. Роль руководства этим процессом возлагалась на командира отряда. Я же добровольно считался его «верным псом» во всех вопросах внутреннего устройства, если до собрания на штабе у нас всегда были разногласия (а при беседах тет-а-тет они зарождались в жестокой, порой нелицеприятной конфронтации), то на собраниях мы с Кириллом выступали одним целым, полностью согласным и непротиворечивым. Может, он такую предварительную "работу" проводил также с другими членами штаба - допускаю, но думаю, что не со всеми. В маленьких коллективах руководить такими процессами и проще, и сложнее. Вот вам пример такого компромисса...
 Кирилл стоял вполоборота, оперевшись о стойку раздачи в кухоньке - балке, где  мы собирались вечерами после ужина и сосредоточенно что-то черкал на страницах своей записной книжки. Она у него была красивая, кожаного переплета (удачная имитация под шагреневую кожу) – у меня тоже была своя книжица (та самая тетрадь в коленкоровой обложке), но тоньше и значительно проще, но он командир, а я всего-то мастер! И почерк, которым он заносил в нее записи,  был у него красивее, даже я бы сказал каллиграфический: четкий и строгий - буковки в слова складывались выверено (не то, что у меня: коряво и вразброс - неровные такие  "закорючки").
 Глянув на часы в последний раз (все должны были уже собраться), он обвел собравшихся строгим взглядом, отложил блокнот (или записную книжицу?) в сторону  и выпрямился (он был высок и немного сутул):
 - Что, начнем? Итак, сегодня нам предстоит обсудить и принять решения по некоторым  вопросам – они все важны и взаимосвязаны. Первым из них будет вопрос (здесь была выдержана необходимая пауза), во время которой Кирилл завершал "обход" присутствующих взглядом. Чтобы не вносить излишнего напряжения, его взгляд ни на ком персонально не останавливался, хотя все заранее было согласовано, он знал, на кого персонально можно положиться в случае чего, и продолжил... Основным  будет вопрос (его взгляд  несколько задержался на бригадирах) о продолжительности  рабочего дня. Чем он их как бы приглашал принять в обсуждении  должное участие - они и так были без того предельно внимательны и собраны.
 Хотя, содержание  речи командира, всем  было по слухам со штаба уже  известно – ничего нового с самых первых бесед еще с подготовительного периода не  предвиделось. Но всякое может быть - он же  командир! Аудитория, затаив дыхание, молчала и настороженно  выжидала. На самом деле  это он, а не аудитория, держал паузу – потом продолжил:
 - Помните,  в подготовительный период нашей деятельности я призывал вас, настроиться на долгий рабочий день… и  малое количество выходных за два летних месяца - потом он, подумав, добавил – да, эти два нелегких, относительно солнечных еще месяца: июль и август…
 Кирилл спросил с наигранной робостью у собрания:
 - И что вы думаете по данному поводу? Пожалуйста, высказывайтесь, - все молчали, понимая, что право формального выбора за ними: им же решать.
 Ребята были осторожны, та как знали: никто не имеел  права заставлять их перерабатывать, как того требовал сконструированной интонацией вопроса с них командир (это не просто так, а даже уголовно наказуемо!). Никто не мог, но  получалось, что он вот мог. Но при этом, на самом деле  он ничего и не требовал,  только просил, но с жестоким исходом от них уступок как, наверное, кот просил бы о чем-то мышь, держа ее в когтях! Если, предположить, что не будет этого согласия - то  скандал: это  нарушение всех существующих нормативов! Без согласия, все летит в тартары, вся задуманная командиром компания. Именно сейчас наступал момент истинного величия бойцов: с ними советуются, у них просят, они решают и вершат- либо «нет», либо «да». Дать ли согласие на то, с чем формально,   они были априори согласны, подписав свое вступительные заявления. Это было щекочущее нервы мгновение! Но Кирилл все тянул и тянул нерв ситуации (он же может лопнуть, если допустить неосторожность!), ожидая от ребят  упрощающих  слов:
 - Я со своей стороны, как вариант, предлагаю вам согласиться на двенадцати часовой рабочий день. По субботам будем устраивать банные дни – работать до обеда, и еще в воскресные дни… тоже будем работать, в зависимости от внешних обстоятельств, - завершил он довольно жесткую речь. Он не имел ничего дополнительно  поведать собранию по данному вопросу.
 Все почему-то насуплено молчали: хотя в такой практике, уж тем более для половины из ребят, которые давно не являлись новичками и пообтерлись в стройотрядовских передрягах, ничего нового и… неожиданного в этой речи не было. Может, для них, вспоминающих прошлое, был в их молчании некий подначивающий момент безрассудства и вызова: правильно ли делать этот шаг первыми?
 Помочь стряхнуть минутное оцепенение с плеч  задумавшихся ребят, которые  выжидали чего-то, может, "смаковали» посетившее их чувство неопределенности – решился я, поспешив на помощь своему командиру:
 - Ребята, а почему молчим – как будто вы кем-то загипнотизированы: прикиньте, у нас, иначе, ничего не получится, не срастется из того, что  вы всегда желали…
 - Не фига себе, что за хрень! А спать-то когда? – такое мог выдать непосредственный по словарному запасу, только Леша, один из наших «трудновоспитуемых»…
 - Двенадцать, впрочем, не будет распространяться на девушек вне кухни и наших подростков – их переработать только я могу просить, иногда – к вам, Алексей с Романом… мое первое распоряжение: «подъем будет на час позже всех», - сказал Кирилл – его шутка разрядила электризованную атмосферу установившуюся на вече.
 - Двенадцать так двенадцать, - вставил свое веское слово бригадир "молодых" да необъезженных, -  мы же знали, в конце концов, куда едем...
 - Может, выходные зря зажимаешь, командир? – раздался из угла чей-то более зрелый глас из ребят постарше.
 Кирилл был готов к такому вопросу - он тут же отпарировал:
 -  Нет-нет, я ничего не «зажимаю»! Просто  необходимо  точно знать: если ситуация сложится так, что потребуется и в воскресенье поработать, то смогу ли я, как командир отряда, иметь моральное право просить вас об этом… несмотря на то, что вам тогда будет хотеться отдохнуть?
 Собрание снова стало как вначале «управляемым», даже когда Кирилл после заданного вопроса обратился к нему взглядом, в эту молчащую пустоту и обвел присутствующих пытливым взором – но несогласных, а, главное, полусогласных, вроде  не было видно...
 - И еще, в порядке просьбы, - продолжал Кирилл, - здесь специфические погодные условия: сейчас нам радостно,  вокруг все сухо, световой день длится почти все сутки, сами же вы  свежи и сил нерастраченных у вас еще вагон и маленькая тележка…
 Через месяц многое поменяется: польют холодные дожди и с семи вечера станет грустно и темно. Сейчас проще выполнять некоторые работы (например, кровельные, сварку… если сейчас затратишь на них два дня, то потом и недели будет маловато, нелегко работать в перерывах между дождем) – поэтому, я буду просить,  кто трудится на объектах с подобной работой, задерживаться сверх… нормы.
 Разом установилось опять упрямое молчание – приходилось уже уступать самые свои, что ни на есть законные часы  отдыха просто так - этого  никто не хотел! Стали слышимы высокие, писклявые перепевки забившихся под брусья потолочной обрешетки комаров...
 - То есть, у нас будет теперь режим: «спим-работаем»… так что ли?- вставил кто-то горестным и недовольным голосом с заднего ряда. Это были слова первого предвестника "бунта". По рядам прошелестел легкий нервный смешок...
 У командира, впрочем, и для такого поворота событий были припрятаны кое-какие «козыри»:
 - Ваш дополнительный труд в этом случае будет учтен и переведен в материальную форму из нашего особого фонда. К тому же, мастер и бригадиры обязаны организовать ваш труд таким образом, чтобы была возможность для отдыха и восстановления.
 Упомянутое командиром «добавление» к труду в материальной форме вызвало гул явного одобрения и внесло изрядную разрядку в общее напряжение:
 - Это другое дело - мы согласны!
 «Типичная реакция как у опытных подрядчиков с биржи с приличным стажем». – Подумалось мне: "И еще какой такой фонд - неужели это та идея, что я высказывал командиру раньше? Вот и пригодилась."
Все бы ничего - так обычное вече, основной итог которого: «Надо – так надо! Главное, чтобы не сломаться и в конце,  все бы нормально было. Здесь пришлось командиру покривить душой – пообещать то, чего он конечно не мог знать, во что он только верил…



Два настроения

 Насколько переменчивы людские настроения: два дня кряду, в субботу и воскресение, когда никто из начальников организации нам не мешал своими противоречивыми указаниями, было покойно и несуетно, мы с Кириллом трудились плечом  к плечу  рядом с другими бойцами. Орудовали также лопатами, перемещали, ровняли, трамбуя грунт, под синим крашеным ангаром, изготовленным в городе Сызрань, что в  Поволжье (подобных конструкций, приспособленных под разные нужды, окрашенных в  любые цвета гаммы здесь  смонтировано много, почти на каждом шагу).
 Конкретно,  на нашей стройплощадке, в ангаре, под которым проводились  земляные работы,  планировалось устройство цеха деревообработки – монтажные работы (так сказать «сливки» с многотысячного освоения, что для отряда  было очень важно) были выполнены ранее и, увы, не нами. Я думаю кем-то из когорты приближенных к тогдашнему руководству организации или выше - треста. То есть, «сливки» были сняты и вылизаны – нам же оставалось то, что осталось: согнувшись в три погибели благоустраивать подполье под смонтированный ангар. Там под полом просторной и светлой коробки под цех намечалось монтировать на специальных тумбах-фундаментах два мощных и тяжелых электроагрегата - привода и ленточные транспортеры, которые будут эвакуировать, сыплющуюся снятую от разных станков наверху, обрабатывающих древесину, стружку. Еще по всему периметру из земляных работ в   своеобразной большой «выгребной» яме около фундамента, на котором покоились стены амбара, надо было отсыпать насыпь. Сначала из грунта метровой высоты и ширины и дать ей сорока градусный скос к поверхности пола, а потом сделать по всем поверхностям цементную стяжку, которую в конце гидроизолировать.
 Под несущей стяжкой  «выгребную» яму надо было отсыпать уплотненным грунтом и уложить на него  «подушку» болотного песка - сырья местного, что  здесь добывалось в карьерах,  стяжка причем должна быть по проекту толщиной не менее восьми сантиметров, она же, наконец, сверху покрывалась двумя слоями горячего битумного праймера. Но  вся данная технологическая цепочка будет осуществлена потом, но сначала вручную, согнувшись, надо было  переворошить изрядную массу суглинка (воистину говорится, что бригада полуголодных студентов заменит экскаватор!). Этими студентами, надо полагать, были мы, хотя питались мы совсем недурно.
 Работалось нам тоже весело, с молодым задором – под конец дня немудрено, что все  подустали, но были чрезвычайно довольны визуальным результатом  своей работы: вся земляная подготовка за полтора минувших выходных дня была доведена до ума (а это под сотню кубов).
 Объект был записан в анналы отряда под кодовым названием «подземелье», а ребята, что на нем постоянно трудились,   наречены «детьми подземелья». Еще бы, во время работы таинственный дух мрачного, сырого подземелья витал над нами и единил разрозненные, еще по-детски наивные наши фантазии, но уже с деловым, "буржуйским" оттенком. Мы прикидывали, что здесь неплохо было бы открыть симпатичную закусочную (а, почему бы  нет!) с названием «У Киры» - обсуждались на полном серьезе кандидатуры официантов, директора зала, сомелье и, конечно… вышибал. В последних желающих попасть было немало, видно, многим хотелось кого-нибудь попинать, даже Гурычу. Он точно хотел начистить кое-кому нюхальник…
 А назавтра предстояло работать по сокращенному распорядку, т.к., в отряде будет очередной банный день. Банька у нас была небольшая, но знатная, своя: под нее был оборудован специальный балок. Истопником в отряде был зачислен завхоз - Юрий (нашли-таки, ему дополнительное применение, чтобы меньше спал, у него к этому делу проснулась неожиданная любовь!). Все успевали помыться в ней за три захода.
 Нравились мне, что ни говори, эти «молодые» ребята, но чем же? Скорее, свежестью, незамутненностью мыслей и напрочь отсутствием опыта – их коллективный характер был похож на гибкий, пластичный материал, чем на готовую поделку. Их всего-то разделял с ребятами другой,  более матерых  ребят, может, год возрастной разницы. Неужели, одного лета и половины последующего года стремительной жизни будет достаточно, чтобы сформировать, закалить их, наконец, придать характеру окончательную форму? Я думаю, это произойдет раньше: уже  после этого лета…
 С ними гораздо проще: нет необходимости следить за  «базаром» (иной раз можно невзначай  оговориться, пустить «петуха», проявить неделикатность и несдержанность в словах, без опасения нарваться на ответку). У них все было в порядке с чувством ответственности и юмора,  работали они более старательно, хоть… и  недостаточно умело – в таких превосходных тонах можно было бы отозваться о каждом из них.
 Мы с Кирой в конце дня перебросились лишь парой фраз и решили на завтрашней утренней линейке поощрить бригаду молодых за основательный труд и вручить их бригадиру символически трехлитровую банку персикового сока на всю бригаду и пачку печенья (это было все, на что хватило у нас фантазии и возможности)...
 Но меня как локального руководителя все-таки настораживал следующий факт: в отряде ощутимо складывалась «коалиция» противоположная этим симпатиям  ребят, которые были старше и учились в институте преимущественно в одной группе. Может, пока и не стоило предавать этому особого значения, но все-таки…
 Несмотря на то, что давление  этого фактора ощущали и я, и командир - мы, исходя из производственной необходимости, хотели-таки реализовать поощряющую миссию для первой бригады (этой половине ребят она явно придется по нраву, несмотря на то, что другой нет!). Может, это было не умно? 
Но таково было лишь  одно настроение – на смену ему скоро пришло другое. На следующий день с утра оно резко качнулось в противоположную сторону, когда перед  построением комиссар Лена огорошила нас с Кириллом известием, что еще с вечера, до отбоя, с кухни кто-то стащил палку сырокопченой колбасы, купленной на завтрак. Завхоз выдал ее предыдущим утром - это была для нас еда не каждого дня, просто хотелось  побаловаться в воскресное утро...
 Ну и как же с таким можно смиряться вообще, а как на это должен реагировать  командир? Подойдет ли для такого поступка следующая реакция: молчать,  будто ничего и не произошло? Вот где был  серьезный конфликт – даже вызов: многие глаза с интересом смотрели на наше дальнейшее поведение, наблюдали за нами. Подозрений много, но все они недоказуемы, эмоциональны. Кто признается и тем самым выдаст ближнего – это тот уровень, на котором взаимовыручка всегда железно работает. Или это тот случай, когда правильнее всего «проглотить» обиду, сохранять мину, чтобы с чем-то продолжать жить?
 Кирилл же не стал замалчивать, а озабоченно поведал перед строем о происшествии, сказал больше – в оценках пошел дальше, чем ожидалось:
 - Тот, кто сделал это – свинья, он своровал у остальных, оставив их ни с чем…
 Хотя, может «воришка» кое с кем и поделился, а, может, у колбаски  ноги сами выросли – все бывает: в любом случае это неприятно. Вам позже станет совестно, что именно в нашем отряде произошло такое... Конечно, это настолько вопиющий и постыдный факт, что мы, будем бережны к вашему самолюбию, и никого за пределами отряда не будем посвящать в… некоторые известные нам подробности.
 После Кирилла, с каменным лицом (а как еще реагировать, как минимум, на десяток надменных и циничных лиц, в первом ряду – хотя их выражению доверять можно было не больше, чем другим, якобы потерянным и опустошенным свершившимся  -  парадоксы физиогномики!), я вышел и произнес следующие слова:
 - Руководство отряда решило за  ударный труд в последние дни в «подземелье» премировать первую бригаду!
 Долго никто не подходил – потом вышел из строя смурной Дима и, косолапя, подошел ко мне за заслуженной наградой:
 - А, может, сегодня не надо, мастер?
 Я не ответил Диме – он только мог догадаться по красноречивому взгляду, что я хотел ему сказать: «Не бросать же все, споткнувшись на первой кочке?» И он, прочитав мои мысли, ответил:
 - Спасибо – дальше будем работать лучше и будем… честнее.
 В ком я точно был уверен – так это в Диме (я после этого отряда, когда меня рекомендовали командиром именно его пригласил ехать к себе мастером, несмотря на «трения», происшедшие в дальнейшем  по поводу медработника - Инги между нами). А Кирилл провел весь день в злобном вычеркивании каких-то ненужных пунктов в ежемесячном отчете по освоению, хотя его еще было рано  сдавать. 


               
Ответ на многие вопросы

Сегодня первый день как мы начали трудиться по-человечески  (а я ответил   сам себе на многие вопросы, прозвучавшие на последнем собрании). Пока мы с бригадирами прикинули только: чего да сколько нам понадобится на первое время, составили заявки на необходимые стройматериалы, в том числе,  на «хлеб» стройки (продукт, без которого, никуда)  бетон,  с завтрашнего дня будем получать его централизованным порядком  –  с единого растворобетонного узла, обслуживающего всю промзону. Но это будет, начиная с завтрашнего дня, а сегодня вышестоящим начальством нам предписано изготавливать смесь автономно (также как и раньше) – благо все механизмы и ингредиенты: и цемент, и песок, и вода для этого у нас имеются.
Задание на сегодня было очень конкретно (кто-то уже начал делать до нас усиление фундамента под обрабатывающие станки цеха деревообработки, но так и не успел по разным причинам завершить начатое). Сварил, как и положено, арматурный каркас, подготовил щиты из досок и бруса на опалубку. Одной из наших бригад предлагалось поднять эти щиты, обвязать ими каркас – закрепить  на высоте человеческого роста должным образом. После чего надо было залить опалубку довольно жидким (именно под заливку фундаментов) бетоном, чтобы он затек во все щели и обволок собой каждую арматурную ячейку.
Для приготовления бетона группой ребят на ломах была перенесена ближе к заливаемому фундаменту средняя по объему и довольно массивная мешалка, объем ее в четверть куба, с трех фазным приводом. Бригадир, Дмитрий, неплохо разбирающийся в электрических цепях, с помощниками выполнил подключение мотора мешалки к фазам переменного тока со столба (что уже было само по себе злостным нарушением всех норм безопасного труда, принятых для стройотрядов!). 
Работа после этого пошла своим чередом: цемент ребята подносили в мешках (его было достаточно), песчано-гравийной смеси тоже (бери – не хочу!), а воду  черпали ведрами из ближайших луж – специальных емкостей под воду еще не было. Но, не все надзирающие инстанции небесной канцелярии поддерживали наш бьющий через край энтузиазм и содействовали ему (то было одно из самостоятельное дел бригады молодых да «необъезженных»).
Все произошло как всегда шиворот-навыворот или по закону подлости («падающего бутерброда»). Сначала лопнул обносившийся и весьма подозрительный приводной ремень мешалки. Но ребята дерзко бросили вызов обстоятельствам – они посудили-порядили, и было решено… домесить бетон для получения целостной картины труда вручную -  в двух больших ржавых металлических корытах, что валялись где-то рядом. Но тем самым все равно не снискали расположения скептически настроенной указанной канцелярии.
Работали до 22-х, перенесли ужин на позднее время (таким завидным был  энтузиазм в первые дни  – красный флаг полоскался под порывами ветра на высоком флагштоке, может он звал вперед!) – к концу, самими установленного рабочего дня, успели вроде все  завершить: в сумерках влажными полосками выделялись приглаженные и зачем-то железненные поверхности в опалубках. И вдруг произошло то, что должно было случиться. Приключилось второе неожиданное «зло» - сорвался и тяжело плюхнулся с одного пролета недостаточно закрепленный нижний щит опалубки (ненадежно его приколотил,  недозакрепил подпорку, то ли Валера, то ли Гурыч, а, может, то был и  Леша – неизвестно, они работали  вместе, значит, виновата вся бригада!). Сорвавшись с незначительной, но все-таки ощутимой высоты щит обвалил собой весь примыкающий пролет с жидким пока, но начавшим схватываться в опалубке бетоном и опрокинулся всей тяжестью на Гурыча и сбил  того, легкого как пушинку,  с ног!
Благодаря тому, что Гурыч был легок (массы незначительной) - он сразу отлетел в сторону на земляную кучу (к счастью, все обошлось без ушибов, тем более травм). Целостной картины, что ни говори,  не получилось, но это только хорошо с одной же –  все-таки произошло ЧП на рабочей площадке, ладно хоть без последствий. Опалубку и заливку восстановили, но был свидетель происшедшего – отрядный медработник Инга. Она должна была как-то реагировать и подчинялась непосредственно зональному штабу (их медику).
Кирилл имел по данному случаю беседу с ней один на один – понятно: он хотел, чтобы информация не просочилась бы «за стены» отряда, и она оказалась не против. Это было серьезное испытание  на доверие, тем более, после вчерашнего напряженного собрания – нервы только улеглись. Фактически мы были никто друг для друга - у нас только еще начинал складываться коллектив: отряд против официального лица, промолчать о происшествии для Инги был риск, получить возможный удар по будущей врачебной репутации. Но, что же делать? Имел ли Кирилл право рисковать (несомненно, были у нас в отряде, как и в любом складывающемся коллективе, разные, пока скрытые и недовольные чем-то люди - будущие сексоты, готовые в любую минуту «настучать»).
Для Кирилла важно было действовать с упреждением – у него был «свой» человек в зональном штабе - это Рыков Сема, водил когда-то шашни с нашей Леной. Фигура влиятельная, что и говорить, он, конечно, поможет, но это край. А Семен бывает недоволен, когда дергают его на ранних стадиях дела. А, может, и нет ни какого, теоретического сексота, и он, Кирилл напрасно мучился?
Кира знал, что любая просьба о помощи в содействии, обращенная к Семе будет для отряда не бесплатна, но, в итоге, он принял самое разумное решение. Еще ничего не наработав на отряд, он решил сейчас же (несмотря, на поздний час оседлать свой, выделенный организацией, старенький спортивный ХВЗ и смотаться в «зону», чтобы самому все изложить заранее Рыкову) – вот так, порой бывает: неосмотрительный энтузиазм, желание не ударить в грязь лицом приводят к противоположным результатам. А к каковым - то знал лишь ограниченный круг людей: Кирилл, Семен Рыков из «зоны» да я – может кто-то еще?
               
               
Амулет

Сегодня Кира зашел в штабной вагончик, где я сидел за столом,  копался в своих записях, и резко  выложил, даже можно сказать, что  с говорившей внутренней досадой бросил  предо мной  свою знаменитую тисненую папку цвета бордо. Папка,  знаменитая тем, что досталась ему по наследству от одного незнакомого мне командира отряда предыдущего студенческого поколения – да, это была уже «древняя», с особым тиснением (таких сейчас не штампуют) и по статусу переходящая папка. Далее   она перейдет после Кирилла к какому-нибудь другому   командиру и так далее (Кира должен был обеспечить со своей стороны эту непрерывность – такова была негласная традиция). Я почти догадался, что он скажет, но, тем не менее, он с сарказмом съязвил:
- Вот здесь кое-что просили передать сегодня в организации для тебя, можешь ознакомиться: кстати, сказали, что это  для тебя «презент», хм, в виде нарядов на основные  работы на июль-месяц – и как мы только будем выкручиваться?
.
 Я пролистал форменные бланки, исписанные четким убористым почерком, обращая внимание только на итоговые числа каждой страницы, которые специально были выведены почерком жирнее, с обводкой и нажимом, намеренно обращая  на себя внимание читающего:
  - Это что шутка? – Были мои первые в тон ему и, похоже, единственные после беглого ознакомления слова. Что и говорить, удручающее впечатление на меня произвели показанные наряды: если распространеннее об  отрицательном эффекте их действия, то они меня ну нисколько,  хотя бы чуть-чуть  не «вдохновили». Даже больше: они произвели  очень отрицательный эффект…  будто обухом по голове. Да, с такими нарядами мы уедем отсюда точно уж без штанов…
 Когда после полного недоумения и «обиды» (неясно на кого) и дополнительного, более подробного прочтения мы с Кирой трезво подошли к проблеме, то осознали, что, в общем, все нормально и ничего особенного не произошло: стресс  первого впечатления сошел, он, как всегда, был несколько переоценен и обманчив.
Мне говорили, что бывают Наряды и наряды – это точно были не из разряда первых и что это говорит? Наивно, кто же это нам будет писать в том наилучшем виде, в котором нам бы хотелось их видеть?
 Сейчас же я взял стопку неисписанных листов бумаги для черновых записей и уединился в штабном балке с другом-калькулятором и  с библиотечкой ЕНиРов - сел  там за стол, вспоминая уроки незабвенного Рудгера, первого учителя по части написания нарядов.   Потом, с точки зрения наивного и честного исполнителя, набросал вчерне  свою «усовершенствованную» версию  выданных  нарядов, как исходную «рыбу». Если бы я тогда представлял себе,  сколько  раз мне придется переписывать  каждую из этих исходных заготовок, доводя их до итоговой суммы, которая  нас устраивала (даже на немного большую: ибо проси больше –  получишь ровно столько, на что изначально рассчитывал), то  почитал бы себя больше писарем, но никак не мастером...
 Поздно вечером  дверь в балок шумно распахнулась – то был Кирилл. Он в одной руке он нес с собой переносную магнитолу, чтобы нам с ним не  заскучать. Сам Аркадий Северный нам будет теперь в деловом коротании ночных часов «помогать» вместе с прокурором, который не мерянное число раз, наверное, уже подымал на  счастье его лирического героя «окровавленную руку» – самый подходящий рефрен для  писанины, что мы с Кириллом (моим добрым помощником) усердно будем «творить» всю грядущую ночь. В другой  наперевес он держал наперевес    полный кофейник свежезаваренного кофе…
 Кофе, особое средство, оно относилось к товарам, которые чтобы иметь в наше время постоянно, надо  специально заботиться об их наличии – Кира, как и я, относился к ценителям «золотой» воды. Выкушав  ее очередную порцию (а о постоянном наличии у нас все новых порций свежего кофе заботились девчонки с кухни) и с повторяемыми, как мантра припевками Северного,  мы приспособились легко переносить тягомотные,   бессонные  ночи.
 Надо сказать, что мы не были «совами», так по устоявшейся за годы учебы привычке легче работалось, но здесь возникали траты и мы оба были в вопросах этих непредвиденных, но необходимо обусловленных трат, чрезмерно щепетильны. Понимая, что только такими и надо быть в этих вопросах, для пресечения в дальнейшем неизбежного появления и циркуляции ненужных пересудов с чьей-либо стороны - наличие подобных трат мы с Кирой  договорились относить к «прозрачному» специальному фонду, отслеживая который, мы обещались при подведении итогов о его состоянии публично  отчитаться.
 На сей раз мы засели по плотному и надолго, но в четвертом часу ночи у Кирилла отчего-то стали  слипаться глаза, и он на оставшуюся часть ночи вырубился - т.е., покинул меня, под благодушным  «предлогом», что ему надо  хоть немного поспать перед завтрашним хлопотным днем. Ну и что - я, конечно, не возражал: от него, честно говоря, было в этом деле мало толку. Но  все равно вдвоем было как-то веселее, все равно он был молодцом: обещал получить наряды в организации – получил. Их же обслуживание - моя непосредственная работа. Спасибо ему, что и так пробыл со мной столько за компанию,  в начале  сумерек я  не был брошен в одиночестве на прокорм комарам...
 А, вообще-то меня долго еще не покидал кто-то из ребят, который больше думал о развитии своих «творческих» задатков, чем о необходимом отдыхе, и в ущерб драгоценному сну, продолжая настойчиво перебором подбирать на гитаре какую-то  мелодию. Развлекая меня сиим тихим  бренчанием в фоновом режиме (к его пению ближе к утру присоединилась глухая молотьба дождя по железной крыше «киянкой» крупных водяных капель). Это просто через местность нашего лагеря согласно прогнозам топологически проходил мощный грозовой фронт – он-то и принес прохладный дождь...
 Когда рано утром Кирилл, потирая глаза от едкого сигаретного едкого дыма, заглянул в штаб, то творческая возня со стопкой нарядов, которой я посвятил  ночь, была в основном завершена. Стоящий рядом со стопкой брошюр «Единых норм и расценок» на основные виды строительных работ (судя  по всему должной стать на лето самой популярной для меня «литературой») кофейник  был пуст – да и кофе не способен был освежить окончательно «замыленную» и уставшую голову. Металлическая банка из под тушенки, служащая пепельницей, была полна чинариков, обсосанных до мундштука. Кассета  в магнитоле зациклена на пришедшейся мне по нраву незатейливой балладе о «губках бантиком, а глазках - двух огнях», на нее я не обращал внимания…
 Я выглянул на улицу – влажный воздух был полон утренней свежести, но мне хотелось чего-то большего, но этого не было. Усталость только приглушилась, но не прошла совсем, а спать ложиться  было совершенно невозможно.   Даже краткий сон для меня был  бы испытанным и едва не единственным средством, способным вернуть  к полноценной жизни...
Дождь   продолжал упруго колошматить по  крышам балков –  оставалась свежесть от прошедшей грозы и то ладно:  дождь продолжался слабыми нитями.  Я хоть и устал, но был все так же, как и вчера, молод и ощущал в себе достаточно сил для  единения двух мало совместных миров. Мира мечты, звучащей где-то в разделах души весьма приглушенным, но емким звуком, и мира, противоположного, реального: путанного и жесткого, как звуки недавно слышанной по пути металлической коды в тамбуре вагона…
 Что же касается делового наполнения мира назавтра (пардон, уже на сегодня), то оно было запрограммировано: будем пытаться  мои «сочинения» протолкнуть и согласовать с самим прорабом – предстоял нешуточный бой. Нам ли ему не противостоять:  двум незрелым, но в меру настырным студентам с буйной фантазией (нам - это мне с Кирой) пусть хотя бы и ему, хитрому и тертому калачу, повидавшему в производственной жизни на Севере уже многое?
 Я знал, что это будет битва, но битва битвой, но  необходимо иметь и запасной вариант – т.е., альтернативные источники заработка. Поэтому с завтрашнего дня приступлю к поиску таковых (пусть Кира со своей стороны тоже займется тем же самым, но, вряд ли, он того захочет). Это будут, с одной стороны, для отряда объекты-прикрытия на случай, если в основной организации дела пойдут совсем неудовлетворительно, а, с другой –  средства мягкого «шантажа», они позволят говорить с прорабом при закрытии нарядов на основных работах более уверенно. Но здесь, конечно,  важна деликатность и тонкость – главное: не переусердствовать и не попортить все…
 Кое-кто проснулся и приступил к отправлению своих обязанностей (первыми среди таких людей были дежурные по кухне), а Кирилл же  затеял бритье («два волоска» на лице, а туда же, но он видно  тщательно следил за  чистотой  своего - не то, что некоторые, скажем, я). Вон он  пригнулся, лицо все в пене, над умывальней – мы осуществляли бритье перед крупным  осколком битого увеличительного зеркала от прожектора, приспособленного к веткам растущей рядом уродливо изогнутой ольхи, используя при этом подогретую воду, взятую из котла на кухне. Отработанная вода бойко стекала по общему желобу умывальни и дальше  в образовавшийся искусственный овражек, с разъедаемым   на дне упорным разрушителем - сточным ручьем. Над желобом умывальни в два ряда были прибиты тонкостенные алюминиевые полые цилиндры с «сосками» - умывальники  (совсем, как в черно-белых фильмах, скажем, про освоение целины).
 Через пятнадцать минут громко заиграет, как, может, вам подумается,  какой-нибудь марш, а кто-то из дежурных ударит колотушкой три раза в отрезок все той же громко дребезжащей рельсы и начнется ежедневная процедура подъема. В лагере скоро станет шумно – но это только через пятнадцать минут: сейчас же  - пока никого:  только я да «намыленный»  Кирилл. Но в остальном вы почти гадали – только вместо бравурного марша  совершенно другая музыка…
 Девчонки вместе с дежурившими по кухне, вовсю захлопочут около котлов, в которых через минуты что-то  забулькает (как, видно, каша) - от нее  вскоре пойдет дух: о, настолько  аппетитный!  Это такова наша ежедневная жизнь, ее установившийся ритуал, чтобы просыпавшиеся ребята были обеспечены горячим завтраком...
 А через десять минут вы заметите Кирилла, чистенького и свежо пахнущего цитрусовой отдушкой, который подхватит кожаный чемоданчик-мыльницу с необходимыми бумагами и, раздав текущие поручения своим еще сонным рецепторам, оседлает велосипед или, как сегодня заберется в  УАЗ-ик да укатит. Он обещал вернуться только через два часа. Нет, не думайте, что за отрядом была закреплена служебная машина, всюду  подруливавшая - то всего лишь был попутный транспорт, добытый по личной договоренности с водителем (самое большее, на что руководство отряда могло рассчитывать - это выделенный для отрядных нужд полуспортивный дорожный велосипед (марки ХВЗ) с очень заметной «восьмеркой» переднего колеса). Этим, более доступным видом транспорта пользовались в отряде многие: и Кирилл, и Лена, и я, но по большей части, им был наш завхоз с вечной (когда пустой, когда нагруженной) заплечной котомкой – отрядный «добытчик».
 Ровно через два часа, Кирилл вернулся, как и обещал – он уже издали мне махал рукой. Я подбежал к нему:
 - Пошли, я уже Шныра подловил (так мы звали за глаза нашего прораба). Вообще-то, он Коля, но все: и местные рабочие, и механизаторы  обращаются к нему именно так: «Шныр». Может, это фамилия созвучная, а может, такой ник. Все его зовут именно так,  для нас – он просто Николай.
 - Пошли, я... Колю (поправился Кирилл - не пристало ему перенимать у других упрощающую привычку к грубому общению) уговорил: покажем ему наше вчерашнее творчество, - Кира сменил чистые штиблеты на более подходящие для перемещений в промзоне, тем более по грязи нашей площадки резиновые сапоги. Поступь его стала в «новой» обувке гораздо уверенней, - наряды у меня в папке - на бери, сам и представишь ему: как мастер  прорабу.
 Беру у него из рук увесистую папку – вот здесь  плоды полуночных раздумий и… фантазий, попытки изложить отрядную  производственную жизнь то искусно, больше весьма прямолинейно из-за нехватки достаточного опыта по облачению своих грез в реальную производственную форму. Свобода невелика, но все же она есть, а иначе, за что мы бьемся? Сложенные  в папку они вместе тянут тяжестью… на второй том «Войны и мира» (ничего себе неравнозначность найденного сравнения!). Кира, на самом деле, зачем-то таскал всегда с собой эту саму себе тяжеленную папку. Все сейчас было очень просто - здесь хранился первый под его началом мой «труд». Я же знаю, что он возил папку   с собой, чтобы выдержки показать в "зоне" кому-нибудь из ушлых, опытных коллег для беглого ознакомления. У него же полно было всяких «друзей» на многие случаи жизни  – думал, что я не догадываюсь. Другой бы на моем месте, может и оскорбился бы такой перестраховкой, но не я (к тому же, итог проверки превзошел его ожидания, всем понравилось мое творчество, его назвали даже виртуозным, что было весьма лестным для меня).  Он сам, мне во всем позднее признался: зачем же он на самом деле тогда ездил в "зону" в такую рань, чтобы успеть вернуться обратно (вот думал, что я не догадаюсь!).
 Не обиделся  я тогда и потому, что знал: писание нарядов – это сродни некому «искусству», вернее, целая наука, которыми я сам, если честно, еще не  овладел со времен незабвенного Рутгера, в такой степени гибко и умело, как он меня учил мой учитель...
 Хотя кое-кому процесс их написания кажется незамысловатым, но я бы присовокупил к сказанному и большее – кроме всего, это школа, осваиваемая лишь практическим путем, не чуждая изрядной свободы и авантюризма…
 Счищаем перед входом в прорабскую налипшую на обувь грязь (не подсохшие последствия ночного, как выяснилось, довольно обильного ливня) и входим в помещение – рабочий люд (преимущественно приписанные к участку механизаторы) уже расходились, получив каждый задания:
 - Привет, Николай! Вот и мы, ты готов уделить нам хотя бы десять минут своего драгоценного времени?  Николай вовсе и не рад был видеть нас – наверное, думает, что мы опять будем тянуть на себя одеяло, прося что-нибудь по работе. Мы у него не одни в роли таких просителей, но дело на сей раз за большим, от чего не убежишь - такова производственная необходимость!
 - Вижу, вижу, что вы – ну что у вас там… за проблемы? - впрочем, Николай по выражению наших лиц, какое бывает у студентов, тянущих свой первый экзаменационный билет, наверняка, уже догадался, с чем мы к нему пожаловали, что цель нашего визита несколько иная…
 - А, так вы с нарядами? Я верно догадался? Это, что – наряды? Но вам  там все написали: чего еще неясного? Тоже мне, вы нисколько еще толком не проработали, а уже разговор о коррекции нарядов… – Он искренне был удивлен.
 - Коля, действительно, вы в организации понаписали… неплохие наряды, будто сам не знаешь, что это за наряды… на будущие работы, которые еще предстоит только исполнять. Мы теперь будем часто с ними к тебе подходить – идет? Ведь им (как и любому изделию!) требуется шлифовка, небольшая доводка со стороны пользователей. Так сказать, для согласования позиций! Или не так? Это же обычный процесс – и ты его знаешь.
 - Ну, вы, я гляжу, очень грамотные… если так, то давайте, - только недолго…
 Мы с Кириллом садимся за неширокий стол в прорабской по обе стороны от Коли,  как бы взяв того в окружение.  Кира кладет пред ним  переходящую бардовую папку с подготовленными нарядами, а я извлекаю другую, прозрачную, в которой хранится  общая «технологическая» тетрадка выполняемых работ о сорока восьми листах с вложениями в виде эскизов и разных поясняющих                набросков.
 В нее также вписаны четко все метры: погонные, квадратные и кубические, что мы намеряли заранее, обойдя все объекты. Определены также тонны грузов: песка и цемента, которые мы... перенесли и еще перенесем до места использования. Зафиксировано точно количество бетона, который надо уложить, в опалубки и на полы. Обмерян весь грунт, что надо было и надо будет предварительно вынуть. Подсчитано точное число сварных точек, которые надо исполнить при сборке арматурных каркасов и т.д. и т.п.
 И это, не считая веса всего мусора, подлежащего уборке и поверхностей, подлежащих очистке и ошкуриванию, да все с установленными по ЕНиР расценками – короче целая наглядная бухгалтерия! Бесценная тетрадка, что ни говори, я в нее частенько заглядывал, комментируя Коле по ходу беседы развитие нашей стройки: от выемки грунта в котлованах до отделки и окраски стен.
 Коля несколько был «удален» от нас – он удивлен такой обстоятельностью и серьезен как никогда. Молча, просматривал в целом наряды, что были выданы нам и то, что мы из них сделали и как их дополнили, пробегая глазами по скупым строчкам стандартных формулировок, понятным только избранному, посвященному кругу людей – скрупулезно выслушивая все сопутствующие объяснения, которые ему давались, даже вспотел от напряжения. Нельзя сказать, что он был не эмоционален в этом процессе: когда что-то бывало неясно – он удивленно вскидывал белесые, густые брови и тыкал в неясное место карандашом, мол, поясните:
 - Это что такое?
 Получив на вопрос порцию необходимой информации, он делал рукой с карандашом - согласное движение:
 - Ладно, пусть!
 Еще чаще, он категорически не соглашался с тем, что там записано, подскакивал в ярости на месте, словно ошпаренный и восклицал:
 - Ну, ну вы дали! У вас, что хобби такое, все на 60 метров таскать?! Убери, убери, чтобы я этого больше никогда  не видел! Убери – я сказал!.. Хватит вам и того, что есть…
 Последнее слово было за ним, и нам ничего не оставалось, как согласиться, что подправленное нами это, не что иное, как явная туфта, но, все-таки, соглашаясь с ним все равно продолжаешь стоять на своем дружелюбно, что мол, понятно, но необходимо  кое-что подправить:
 - Зря ты  так, Николай. Вроде бы здесь все как надо написано, - старался я в очередной раз протолкнуть-таки свое мнение, апеллируя к заветной тетрадке, которая, якобы,  для него имела такое же магическое значение, как для меня – но убеждался, что нет, это  не так (скорее, наоборот): он никаких тетрадок, тем более, умных, и видеть не желал!
 Но иногда, когда «летела» приличная расценка, то ты, расстроенный сиим фактом, просто  заводился от безысходности – и ему в ответ:
 - А у тебя, Коля, в таком случае… хобби (волю нельзя давать чувствам - не в том мы статусе!) переносить все на… минимальные расстояния! Хотя порой, надо сказать, приходилось, не дожидаясь положенного транспорта,  таскать  вещи на своем горбу – кто это то учтет!
 После последней фразы, Коля внимательно изучал тебя, но ничего не говорил, лишь усмехнувшись краешком губ, хмыкал в ответ – после чего опять углублялся в проверку. Вместо отпущенных им десяти минут, она длилась уже добрых два часа…
 Вот и все – бой быков, как мы звали процедуры с нарядами, завершен…
 Выйдя из прорабской, мы с Кириллом быстро перемещались в штабной балок. Там по горячим следам подсчитывали, каков же у нас после прорабского «прореживания» остаток. Наряды падали в «весе» вдвое – это больше, чем было, и чем мы ожидали. Однако, мы, хлопая друг друга в ладоши, радостно кружились с притопами в безумном танце, с радостными воплями.  Еще бы -  у нас был «амулет»: бордовая папка….


В поисках шабашек

 С утра, обойдя  объекты, на которых мы трудились уже на полную «катушку» (правильнее-таки говорить не об их ежеутреннем обходе, а скорее об «оббегании», принимая во внимание скорость, развиваемую при этом для того, чтобы поспеть до приезда на дежурном КАВзике начальства подметить все неожиданно возникающие новшества). При этом тебе кажется, что ты на самом деле налаживаешь работу даваемыми указаниями, а на деле получается , только и можешь, что путаться под ногами и раздражать тех, кто реально будет справлять работу, но еще не успевших войти в привычный ее ритм. Совершив такой «забег», я решил, наконец-то, заняться  о чем зарекался накануне: поиском «левых» работ или, просто выражаясь, шабашек.
Дело было хлопотное, но я решил, что для нашего отряда необходимое. Первым делом надо было незаметно «свалить» на время поисков с основной работы под каким-либо не слишком надуманным предлогом – раздать на время возможного своего отсутствия поручения первым помощникам, бригадирам и надеюсь, что они не подведут: все будет без меня нормально и вряд ли заметно.
Нелегко вырваться незамеченным, скрыться от вездесущего ока Николая, кажется что-то предчувствующего и каждую минуту наседающего с разными, иногда, бестолковыми требованиями устранять и устранять что либо, как назло, замеченное им - то как обычно разные нервирующие мелочи. Или выполнять его универсальные задания на все времена типа: если сейчас нечего делать, то впрок подметайте строительный сор (и такое бывает, не так уж и редко), которые больше смахивают на придирки. Ох, и достал он уже ими: ведь у него здесь, кроме тех, что мы исполняем, есть еще объекты – пусть хотя бы плотнее ими  занимается! Но он словно что-то предчувствует - поэтому и бесится! Отведет ли он когда-либо от нас свои внимательные и неравнодушные серые зенки  немного в сторону! Он даже  не догадывается, что его ожидает – но все равно  подозревает! О! Это сродни настойчивости «рогатого»  мужа! Он, что неким шестым чувством ощущает наметившееся брожение в наших рядах из-за того, что не получается пока у него наладить нашу работу так, как ему хочется! Именно отсюда невозможные при нормальной работе невидимые неполадки и нервы - непрерывная дерготня, только изматывающая людей. Впрочем, знал бы он, как я его  понимаю: он же здесь совсем не причем…
Я хочу облегчить и свою жизнь и его участь, даже  слегка подбадриваю его, зная, что сейчас пойду на дело, которое против его воли, а чтобы он зря не психовал придумываешь якобы железный аргумент своего временного отсутствия - несуществующее заседание мастеров линейных отрядов зонального штаба, на что у Коли не может быть  возражений (зона есть зона – она для нас, что мать родная.  Непосредственное начальство – он же сам не так давно был студентом: еще должен  помнить прежнюю структуру. Поэтому в ответ только недовольное ворчание: «Что-то часто они вас сбирать начали в последнее время…». И никакого возможного противодействия – я сваливаю, все удачно…
Другого пути у меня, к сожалению, нет: сегодня надо обязательно свалить – напряженность же рабочего дня только нарастает, но она пока мне самому позволяет так поступить.
Вот у Кирилла, например, почти полное скептическое отношение к «халтурам», оно лишь теоретически нейтральное. Хотя он никак не дает  вразумительного ответа на вопрос: а, почему же? Если так,  из каких же поступлений в отрядную кассу он собирается формировать  специальный фонд поощрения и других, не  легитимных трат, хотя сам не против такого фонда и не раз  публично ссылался на наличие у нас такого фонда, хотя еще не существующего...
Это один из аргументов, которые железно убеждают его - он внял, что,  действительно, наличие шабашек снимет многие проблемы отряда. Его скепсис все-таки не безоснователен: одни проблемы уйдут, а куча новых добавится. Потом – он прав, когда сомневается: выдюжим ли мы такое количество работ? Честно говоря, следуя осторожности,  задаешься тем же самым вопросом: зачем  они нам?  Без них же спокойней. Вот, Кирилл все время меня убеждал, отказаться от этой затеи, что достаточно суметь правильно наладить работу в основной организации…
Но не все зависит от нас, я точно знал и верил в иное, что "левые" работы нужны отряду как воздух…
Я вспоминал не очень удачливых шабашников - приятелей одного из бывших командиров - Саркиса. Их было пятеро – Герман, Сергей (с его слов дальний родственник генералиссимуса Суворова, вернее его матери Мануковой), Миша, Леха и Александр. Неплохие, в  общем-то,  ребята – особенно, Герман и Сергей. С Германом мы сошлись сразу на почве общей страсти – футбольного «боления» (но за разные клубы) и любви к ранним произведениям группы «Deep Purple». Уже тогда мало кто благоговейно относился к тогдашнему составу группы (считая их уже древними, даже больше, вымирающими динозаврами, мастодонтами - ну и что, если любишь, какое это имеет значение?). Он болел самоотверженно за местный ленинградский «Зенит», а я был предан, экзотично, всегда  сборной Голландии и лондонскому «Арсеналу».
А Сергей же… тот  вовсе был классный! Он повсюду таскал с собой верную подружку:   белую хромоножку редкой  породы - японского хина. Маленькую такую, несуразную и некрасивую, но очень милую  собачонку – Кукарачу и прятал ее, когда она мерзла  у себя во внутреннем кармане на груди. Он всегда возражал, когда ему говорили, что эта убогая, беспомощная тварь нужна прежде ему, для пущего самоутверждения. Он же ее просто любил – подобрал  совсем крохотной в зале ожидания аэропорта (видно от нее, рожденной с дефектом, хотели потерять и поскорее избавиться "заботливые" хозяева), когда провожал свою девушку.
Прощаясь с ней сравнительно на долгий срок, он едва подбирал слова, какие ей сказать – нашел лишь то, как ему показалось, что у вновь обретенного, теплого друга, что мирно уснул у него за пазухой такие же добрые глаза. Когда же он сказал ей об этом, она тем оказалась обижена (наверное, у нее была аллергия на собак, вернее на грязных, больных и бездомных, хоть и породистых)… но он еще сказал, что их глаза в тот момент ему показались удивительно схожими… Чем обидел девушку - она ответила с горечью:
- Вечно так, не подумав - ляпнешь... – она ждала от него не     таких слов… и не дождалась.
Они  составляли тогдашний костяк  бригады Володина. Да того  самого Володина… Он потом их кинул и в августе они отошли от него – пришлось им  зарабатывать на обратную дорогу домой, потратив еще две недели от сентября. Кстати, он не горевал с этого и нашел сразу других работников.
Конечно, я нормально относился к тому, что обедали и ужинали они у нас (столовались тогда по просьбе своего шефа - Володина  у нас) но ребята из моей бригады косились и зырили на них волками. Перед глазами было ревностное, даже ожесточенное отношение к ним, к пришлым, которые столовались на кухне бывшего когда-то  нашим отряда. Откуда в людях столько заложено неприятия, к незнакомцам, но своим  же,  братьям - хотя публично и было заявлено, что ребята «сидят» у нас на балансе и сполна рассчитаются потом. Может это оттого, что финансово у нас в  отряде творилось черт знает, что!..
…Кира махнул тогда рукой на мое упрямство (бороться с которым было бесполезно!) - оно замешано, как видно на вере, а не на аргументах, я бегал в поисках упрямо по промзоне один. Он тогда же мне в сердцах сказал: «Это твое – я умываю руки: делай с ним, что захочешь, но об основной работе я тебе забыть никак не позволю!»
Так и сталось, разрешившись:  мы так и договорились, но он, как истинный друг, не оставил меня одного - сначала нехотя, но со временем все активней содействовал мне и, в случае чего, прикрывал от сложностей. Он чувствовал мою правоту, что без источника альтернативного заработка, нам  будет гораздо сложнее, как, было верно и то, что трудно воевать без утешительного плацдарма, который, однако, требовал не менее напряженных усилий.
Я говорил, что отряд – всегда виделся мне структурой, позволяющей достичь потрясающих результатов производительности труда, за счет своей гибкости и возможности перегруппировки.
Мы имели всего двадцать работающих парней разной, для некоторых дел не очень-то высокой квалификации и могли достичь успеха, только их умело группируя и перемещая, если мы чего-то смогли достичь, то только за счет использования этого  ресурса и, что немаловажно,  беззаветной веры в свои силы…
В любой работающей организации летом всегда есть, что делать – от наших услуг нигде не отказывались (кроме крайних случаев, которые почему-то попадались первыми).
Из всех дел, нам предлагаемых, надо было выбрать самое выгодное – не дать себя повязать пустячной  работой, не польститься обещанными деньгами, не взяться за какую-нибудь сложнореализуемую технологически задачу. На  моей памяти был один пример такой задачи, но там работающим ребятам, за счет своей изворотливости,  при ее решении проблемы удалось сорвать нехилый куш. В том должно еще свезти (но только на везение не стоило рассчитывать)...
Я изначально поделил  промзону на квадраты, чтобы быстрее обойти все возможные организации - заглядывал при поисках в разные конторы и конторки каждого квадрата –  искал везде шабашки, правда, поначалу поиски были безуспешными…
Кое-куда заглянуть я, увы, опоздал: в этих организациях срочных работ на сегодня не было, или  для имевшихся уже были найдены вполне квалифицированные и надежные исполнители - в других же нас подвели собратья по классу, испоганив честь простых, надежных… трудяг. Как же? Судя по красочным рассказам представителей тех организаций: они сами «лоханулись».  А исполнители (т.е., наша "гипотетически" сторона) были настолько ушлыми, что плохо выполнив порученную работу, обманули каким-то  образом всех - нечестно срубили большую «капусту» и были таковы. В такое что-то не очень верилось, то если и были правдивые, то гиперболизированные, по большей части, байки-отводы (никто же честно не станет незнакомому человеку сразу рассказывать про приключившийся в прошлом конфуз, бросающий тень на  репутацию своей организации). Мол, в прошлые сезоны работала у них в организации одна такая, «злая» группа – так она надула всех:  аванс взяла баснословный и работу не выполнила так, как требовалось,  смоталась в иоге, оставив их с носом…
Верить в такое было трудно, но у меня перед глазами был пример с «рационализаторским» предложением товарища Володина, на которое повелся мой прошлый командир и вполне мог бы купиться и конкретный начальник! После таких установок, спрашивалось о каких же, содержательных переговорах могла идти речь?
Но, ничего - еще что-нибудь у нас  наварится! Буду о себе в множественном числе – дело-то наше,  общее, отрядное. Мы были ловцами и обязательно встретим еще своего голодного «зверя»! Находить верные шабашки с каждым годом все труднее! Органично их вплетать в общие работы, делая составной, неделимой частью рабочей действительности отряда –  вообще, непросто.
Вот и приходилось ходить от одной организации к другой, заглядывать в недостроенные цеха, на незавершенные стройплощадки, в поисках начальников объектов и после того с ними  договариваться - ровно так было в первом, найденном случае:
- Здравствуйте!
- День добре!
- Мы ищем работу – не подкинете ли чего?
- Хм, подхалтурить хотите? А, справка будет?
- …Да, (многое поменялось: насколько мне известно, в прошлые годы все обходилось без дополнительных справок) – просто это лишняя «головная» боль: такие справки надо было теперь покупать у хороших знакомых за определенную мзду в зональном штабе. Т.е., зона за такую справку либо могла затребовать отступных (вот зачем еще сгодился наш специальный фонд!), либо потребовать к нам на объект взять своего человека (что однозначно было хуже!). Будет о чем говорить вечером с Кириллом…
- Ну, пойдем - я вам сразу и покажу, что надо сделать, - сказал вполне интеллигентного вида начальник этой организации (отшвырнув окурок прямо на пол своей конторы?!) направившись к серой «коробке» возвышающегося вдали здания - здесь будет у нас теплая стоянка.
- А почему вы уверены, что мы непременно согласимся взяться за это?
- А куда вы денетесь? Работа-то денежная и рядом с вашим лагерем! – ответил он, хитро улыбаясь.
Как  обычно бывает: то, что очень ищешь, оказывается под самым носом, в нашем случае в соседней с нами организации!
Мы осмотрели весь объект в деталях – забрались спокойно на крышу, на четырехметровую  высоту,  здешний начальник обстоятельно все разъяснил: где хранятся необходимые стройматериалы, обговаривает  с нами режим и сроки работ…
- Ну что, окончательно когда беретесь? – Начальник наконец-то кончил все показывать, – мы с ним обошли  будущую стоянку кругом,  вернулись обратно, откуда начинали ознакомительный обход.
- А сколько дадите? – Задал я главный вопрос при подобных торгах, - конечно, при нормальном качестве, что мы обязаны обеспечить и удовлетворительных сроках…
- Сколько? – Переспросил «интеллигентный» начальник и смахнул прилипшую к рукам грязь, – В наряде все же записано и с учетом того, что у нас вы не будете получать обычно положенных северных! Наряд, наконец-то, был показан мне и передан на руки…
- Прошу заметить, при… - здесь была выдержана назидательная пауза, - …показательных качестве и скорости.
Я взял наряды, их было два: на мягкую кровлю и  обустройство сложных полов со смотровыми ямами и двумя эстакадами, пролистал их, просмотрел - было несколько плотно  исписанных, коричневых бланка – с вашего позволения: ответ будет дан завтра, идет?
- Идет, - за сим мы вежливо откланялись друг перед другом.
Так получилось, что я потратил на обходы организаций по промзоне (я был спокоен за состояние дел на участке – бригадиры работали и прикрывали мое отсутствие, правда, с Колей выяснения отношений неизбежны) изрядное время – почти целый день. Зато вечером, когда я уединился от всех – в штабе перед глазами был список из пяти примеченных организаций. Мне предстояло принять конечное решение относительно того, за какие работы браться.
Факторов для сравнительного анализа было немало: это  характер работ,  сумма обещанных денег,  личные симпатии к работодателю,  близость работ к основному месту нашей дислокации, погода, вопросы графика выхода на дополнительные работы (свободный ли он?), множество дополнительных технологических вопросов. Из этого многофакторного пространства надо было выбрать окончательное решение. Нельзя сказать, что я принимал его изолированно – я советовался, в основном, с Кирой: от него в данном деле очень многое зависело,  я помнил, до чего дошла одна из наших бесед незадолго до этого. Мы оба немного погорячились и повздорили: он неожиданно назвал меня безответственным романтиком-авантюристом – я же его просто трусом…
Несмотря на все это через два часа уединения решение назревает – остаются из многих лишь две организации: окраска в местных складах ОРС-а большого действующего свинарника и та самая теплая стоянка, попавшаяся мне с самого начала…


Первый опыт

Самым важным, но не всегда верным для человека является первый чувственный опыт, что ценнее для каждого человека, ему решать... Так и у меня – он всегда будет со мной: я пронес многое из первого сквозь нагромождения кластеров памяти  впечатления о первом  отряде,  главными, образующими из  них стали некоторые уроки.
Одним из самых важных был урок о том, что в отряде должен быть непререкаемым авторитет одного человека – его командира: только он имел право и был способен, в случае необходимости сплотить отряд. Никто, каким бы он важным сам себе не казался, не в состоянии исполнить эту роль, дублировать его функции. Отряд – в прямом смысле, дело и вотчина командира! Все локальные отрядные начальники должны склонить свои главы и беспрекословно (во всяком случае, на людях уж точно!) соблюсти субординацию, вместе работать на  авторитет командира – помогать ему …
А вот простого будильника у нас в комнате не было – зато девчонки и дежурные по кухне пробуждались рано – на них и полагались,  каждая из них через день вставала в полшестого. Она ставила разогревать первым делом воду в котлах на электроплитах для утренних каши и чая – с ними  у нас была договоренность, что минут за двадцать до общей побудки, они будят кого-нибудь из нас (Кирилла либо меня). Осторожно «живой будильник» в назначенное время постукивал в окошко  командирского балка. Этого робкого стука было достаточно, чтобы кто-то из жителей нашей половины распахнул свои глаза. Это был либо я, либо  командир, но никак не  третий жилец нашего отсека (балок был поделен на две половинки) – завхоз, его, чтобы добудиться чуток раньше времени, надо было много и долго стараться!
Вставать рано никому не просто: минуты с две просто лежишь и собираешься с мыслями, затем стряхиваешь запутавшуюся в извилинах сладостную, сонную истому… Потому как вставать надо - проще это делать моментально, с наших кроватей сразу и не спрыгнешь: сначала надо выпутаться из подоткнутого под матрац прочного марлевого полога, охраняющего наши тела от комаров, темной колонией облеплявших по утрам непроницаемую для них преграду (под которой они - тела, полные танки вкусной, теплой кровушки).
Привычка к чуткому сну, может была  унаследована мной также со времен  первого отряда,  где по ночам мы, его бойцы, не спали, а буйствовали и пытались вместо необходимого сна как пытливые тинэйджеры недавних пионерских лагерей или домов отдыха перепачкать зубной пастой всех спящих – тоже мне забава). Надо было даже там, отдыхая, держать ухо востро – не то самого измажут! Как правило, кто-то крайний, обладающий богатырским (хе-хе!) сном оказывался в таких игрищах вечно уязвимым «козлом» отпущения – у нас в отряде эта роль выпадала на Сеню. Парень  до того крепко спал, что позволял вытворять над собой, спящим, умопомрачительные вещи. Ему все лицо, например, обклеивалось фигурной бахромой из тонких полосок цветной бумаги – он просыпался этакой ходячей елью, хотя, до нового года было ой еще как далеко! Мало всех подобных издевательств, так  вместе с кроватью, взявшись за ножки, вчетвером его перемещали к девчонкам в комнату или же… в женский туалет, где журчала вода и было прохладно –  ему хоть бы хны: так и дрых он там до самого светлого утра…
Ему потом додумались надевать на ноги  грубые, не шкуренные древесные колодки (голь, в нашем лице, была на выдумки хитра!), специально для случая изготовленные из грубого, распиленного бруса, а затем в какой-то нужный момент, допустим, громким окриком будили. Жили мы в здании школы, выливая на него банку холодной воды. Он вскакивал в испуге и, лишенный привычной подвижности в ногах, столбом грузно с грохотом валился в проход  между кроватями, заранее заботливо освобожденный от угловатых и жестких вещей  окружения, бывших весьма травмоопасными…
…Утречком было дуло  свежо, несмотря на то, что днем погода  совсем выправлялась (чай не август-месяц), но солнышко успевало прогреть воздух и «брать» по-летнему свое, плотная и потная полусинтетическая рубашка еще будет липнуть к телу, но снять ее – увы, не моги! Иначе, назойливые комары съедят тебя заживо, и только вышку с прожектором на самой верхотуре шкурил и окрашивал, вроде, наисчастливейший из людей. Так предполагалось, ан - нет: счастья и ему не было: раздеться  он  по привычке не мог. Конечно, комары-то   сюда не долетали - наверху хоть солнечно, даже слепило, но  не жарко  безжизненно - уже далеко не  жарко, к тому же, он весь бы вымазался  флуоресцирующей краской, даже если был бы в работе весьма аккуратен!
Руки непослушно болтались вдоль тела, прогоняя из суставов отечность (как же: я делал утреннюю зарядку!), которые с ночной непривычки похрустывали, особенно в плечах – прояви хоть такую активность (вяло помахать руками и присесть раз десять) было необходимо - по-другому, не вернуться  к активной жизни. Финальным аккордом побудка довершалась в душевой – жестокая процедура: обливание себя в душевой холодной водой, но я  это стояще! Действовало безотказно и крайне ободряюще –  стоп, что это? А это Кирилл, кажется, со мною совершенно не согласен! И всего-то за малый, неполный ковшик холодной воды - самое мягкое слово, которого он меня  удостаивает: «Козел бородатый!».
Да! Он был прав в чем-то: я, действительно, стал похож на козла, безрогого, правда, но с признаками бороды - давно  не бритый, а только правивший стремительно нарастающую бородку. Кирилл, в мою противоположность, если бы того и захотел, то ему это все равно бы то не удалось  (нельзя - он же  командир, все время на виду,  внешне должен быть образцом и всегда опрятен!). Вот поэтому, он настолько часто скоблит  физиономию. Мне его… за это откровенно жаль – вот он осторожно несет с кухни ковшик теплой  водицы, буде бриться и душиться    хорошим одеколоном! А в этом ему можно  и позавидовать!
Ну, вот, наконец, мы будем в форме,  в прямом переносном смыслах, заряд окончательной бодрости получен – это форма физическая, надеваем вычищенные с вечера щеткой куртки, упаковываемся, застегивая  все положенные пуговицы и штабом  готовы – это форма другая, уже ровно семь пора будить остальных:
- Может, дадим ребятам поспать чуток: еще минут пять? – то ли в шутку, то ли всерьез спрашивает Кира – Вчера они сверх меры устали.
- Твое дело, - говорю я, помня о том, что сегодня мой черед всех будить. – Выждав пять минут  захожу по очереди в каждый балок и хватаюсь за чью-то выступающую конечность, полога есть не на каждой кровати,  да и то скоро они вовсе никому  будут не  нужны. Трясу того за плечо или толкаю легонько в спину –  кого как. Если кому пробудиться не удается, то трясу сильнее за спинку кровати и ору:
- Подъем!
Реакция, как всегда, в таких случаях бывает индивидуальной - кто даже непотребно выражается, а кто ворчит: «Ну, чего ты разорался…», кто же, ничего не говоря, просто начинает одеваться, а кто-то ни чего не услышав, продолжает, как ни в чем ни бывало, дрыхнуть…
Кирилл тем временем идет в штабной балок и включает магнитолу, выкручивает максимально ручки ее громкости и ставит кассету с нашим гимном. Из окна на всю округу звучат… слова явно не побудочной песни, но у нас в отряде она именно как такой гимн и прижилась. Не помню их  целиком, но   припев четко запечатлелся в мозгу: «…если было бы возможно – я бы словно подорожник на твоем возник пути. И-и-и».
Такая вот бесхитростная, ширпотребовская песенка, но чем-то она все-таки брала за душу! Согласитесь, но  многие из ребят ее не могут до сих пор спокойно вспоминать!
На побудку уходило до нескольких минут – это вам не армия, где надо успеть надеть обмундирование пока зажженная спичка не догорит, но все же: и у нас времени  на все  про все было отведено лимитированное количество, пока не кончится эта незамысловатая песенка с подвываниями…
Все, едва проснувшись, выстраиваются в шеренгу с кривизной сикось-накось (якобы на линейку). Веселенькое, что и говорить, это зрелище: смотреть самому будучи совсем проснувшимся на полусонных,  которые щурятся заплывшими  глазенками, которые еще не успели испытать утреннего бодрящего действия  хладной воды - на то, как они сиротливо ежатся в наспех застегнутых курточках. Как всегда, для начала идет поверка наличия состава - бригадиры  стараются докладывать бойчее, но  их голосовой аппарат  пока не разработан, языки ворочаются вяло: ладно, привычка к докладам выручает:
- Все на месте, - однако, уже через минуту к строю «пристегиваются» якобы незаметно двое-трое опоздавших. За явкой к утренней линейке в отряде строгий контроль – где  же, иначе, набирать дежурных, как не из проштрафившихся? На следующее утро на кухню будет кому воды натаскать и вымыть чаны. Отсюда и такие слова Кирилла:
- Уважаемые бойцы! Чтобы вы с утра не походили на… стадо после зимней спячки в стойле, впредь к вам просьба: выходить на утреннюю поверку в  «строевках», а не кто, в чем попало… И еще постарайтесь  хоть успеть умыться. Но это уж совсем сложно…
- А где нам взять время на умывание?.. -  кто-то рявкнул из строя хриплым, почти грозным голосом.
- Линейку тогда надо отменить! – заметил другой… член недовольным голосом.
Кирилл своеобразно реагирует на спонтанно развернувшуюся дискуссию:
- Ладно. Теперь мы сделаем подъем на пять минут раньше – я думаю, что тогда все будут успевать – линейка отозвалась недовольным гулом. Все стали выражаться наперебой, но, в итоге, пришли к единому мнению, что вставать раньше, даже на пять минут не имеет смысла – просто все будут стараться поспеть!
Я вспомнил одну такую же будничную линейку  первого своего отряда…
Как ни странно, но в тот день была противоположная по исполнителям картина: все рядовые бойцы,  умытые и подтянутые, стояли на плацу перед школой и ждали только появления руководства  в лице командира и комиссара. Наш тогдашний отряд был достаточно велик: о шестидесяти душах и руководили отрядом два родных брата по фамилии Суковы.
Мы стояли в две шеренги и перешептывались, прекрасно  зная, чем вызвана задержка  «комсостава».
Двое из «активистов» ночных развлекательных походов совсем оборзели, прокравшись сегодня в комнату к командиру Евгению и его братцу близнецу – очень идейному Александру (совсем на него непохожим ни характером, ни внешне), бывшим  комиссаром. Пробравшиеся «обезоружили» обоих наших Суковых. Они оба, хотя и прошли службу в армии, но необходимой чуткости во сне не продемонстрировали – злодеи смогли бритвой срезать все пуговицы у них на брюках, куртках и сорочках, перерезали также ремни и подтяжки... В итоге, командир и комиссар, появились перед строем не в форме, а в спортивных штанах с пузырящимися, отвислыми коленками…
Честно говоря, глядя на растерянный вид итак никогда не улыбавшегося комиссара, становилось жалко от утерянного им обычно целостного вида.
К его чести, он взял таки слово и сухо казал:
- Будем считать происшедшее глупым недоразумением, -  прекрасно зная, что все знают, кто был организатором этой позорной акции. Хоть я непосредственно и не участвовал в ней, мне как-то стало не по себе: я молчал и тихо посмеивался тогда на линейке, а значит, был участником акции. Может, Суковы были  посредственностями, как командир с комиссаром, но  никак не заслуживали такой публичной "выволочки".
Только потом я понял, как велико значение чести командира в отряде, как много от этого понятия зависит, как от самого верхушечного элемента отрядной иерархии – это то, за что имеет смысл бороться, даже если честь его, по-твоему, хоть и под сомнением.


Зона

Говоря о стройотрядах, я упомянул, что они по своей организационной сути - типичные иерархические структуры  живых элементов, как в любой подобной общности, они различались друг от друга визуально,   самооценкой и статью. Потом же это различие подтверждалось формальными атрибутами: нашивками, шевронами, значками и полукустарно изготовленными эмблемами…
Если идти снизу вверх по этой иерархии - главным знаком принадлежности к отряду была нагрудная неширокая нашивка бойца ярко красно-желтых тонов (цветов солнца что ли  и крови?). У рядового бойца на ней была изображена кисть руки, держащая мастерок каменщика, а рядом надпись выполненная крупным шрифтом тоже желтого цвета: ВССО. Вроде никакой общности с Вольными Каменщиками, но она присутствовала подспудно - во всяком случае, для меня. Несущие не такое тайное сходство были основными членами  иерархии, но никто из нас об этом не догадывался (просто старая известная, но непатентованная символика с новым содержанием) – у руководства на нашивке вместо руки с мастерком  были другие символы:
- у Кирилла (значит,  у всех командиров), к примеру, самый актуальный и четкий символ эпохи  революционны преобразований - красная звезда;
- у Лены (ровно, как  у других комиссаров) - самый красивый издревле симол: изображение руки с пылающим факелом (что юных богов, дарующих людям огонь и тепло);
- у Инги – общепринятый всегда и везде для всех любых врачующих служб символ с изображением змеи, обвившей склянку с отданным только что ей ядом;
- у меня же вот несуразность– условный и совсем не поэтичный символ «технаря», смахивающий на символ… железнодорожного рабочего.
Наш линейный отряд, в свою очередь, был составной частью большего, зонального и, соответственно, подчинялся руководству следующей ступени иерархии - зональному штабу. О, это была сложная и запутанная система взаимоподчинений! Важными, незаменимыми субъектами в ней сновали по подразделениям разные чиновники, которые также были носителями нагрудных нашивок, различающихся  числом «просветов» - наконечников стрелок равным уже двум (против  нас - бойцов и нижних «чиновников», бывших с одним "просветом"). Так, я был знаком,  с одним деятелем  областного отряда - обладателем  трех, но никогда не интересовался, что там с количеством «просветов» выше, на каком  числе оно завершается? Может об этом лучше спросить у знатока похожих иерархий - Кафки. Это была отточенная и выверенная система чиновничьего аппарата на все времена – студенчество, с его вольным духом, здесь явно не причем!
Со многими зональными начальниками приходилось сталкиваться по исполняемым служебным делам  не единожды, (еще в подготовительный период – с виду они были обычными нормальными парнями, только  в них исподволь «зрела» молекула начальницкой психологии, которая давала о себе знать,  даже порой нарочито  выпячивалась некоторыми из них, она  станет заметной  позже).
Я вспомнил, свой визит в отдельный купейный вагон, где располагался «зональный» штаб, когда все мы ехали общим эшелоном (здесь не было как везде по пути моего следствия через состав занятых третьих полок - не было, вообще, предусмотрено мест для сна как таковых). В  чистом и светлом купе, за столом сидела симпатичная девушка в новенькой как с иголочки «строевке» и перебирала какие-то бумаги. Несмотря на относительную (колеса поезда все равно и здесь отбивали ощутимую дорожную «чечетку» на стыках, но было не так шумно как в общих вагонах – рессоры  у вагонов, что ли разные?) безгласую тишину (людей здесь не было, как у нас в вагонах, что сельдей в бочке). А после первого взгляда, этот вагон все же оказалось также заселенным - его  занимали и бытово, причем,  кто-то из «важных» – да, два купе с головы поезда  были обычными, как и все жилыми…
Вагон, где обитала зона, находился  во главе состава.  Я бы ни за что не отправился в такую  даль, мимо любопытствующих взглядов собратьев по классу, отметивших почему-то в моем лице нечто  непривычное  их глазу, не настолько  примелькавшееся, не ставшее постоянным предметом окружения, если бы дело не было  в бумагах из «зоны», что Кирилл просил с утра принести, которые там обещали для него подготовить. Я вызвался сходить за этими двумя исписанными бланками через добрый десяток вагонов – мой взгляд был одновременно зорок и рассеянно не конкретен  как во время быстрого наезда камерой. Он выхватывал только крупные «куски» обзора: также непривычные, чужие купе, не успевая сосредоточиться на сравнительно мелких предметах, посторонних лицах, которые были разными и новыми для меня - смеющимися, веселыми и грустными, умными и опустошенными долгой дорогой с неудобствами, чаще вопрошающими, чем  утверждающими…
У входа в вагон дежурил некто – он сразу загородил проход и не хотел меня впускать за дверь штабного вагона. Неопрятная небритость, потертость джинсы на коленях, огромные по размеру, несуразные ботинки из магазина спорттоваров, выцветшая, обметанная на рукавах, белесая строевка,  кое-где штопанная нарочито желтыми нитями –  все это отталкивало и противоречило пунктам устава о внешнем виде бойца (к тому же не  рядового, судя по моим многим нашивкам и адресованным  ему словам). Однако, мой внешний вид был еще в допустимых пределах - я ездил в отряды  и затем, чтобы отрываться от всяких запретов, этикетов и вечных установок, которым должен был следовать весь остальной год  как добропорядочный гражданин окружающего  сообщества! Я во многом сомневался, но  знал попросту говоря, почем фунт лиха в данном вопросе. Знал, где грань допустимого здесь.  Но все равно, двери раскрылись передо мною далеко не сами по себе, а  после того лишь,  как мне пришлось назвать пару нужных для такого случая имен. В штабном вагоне, куда я был впущен, царили не свойственные другим вагонам, чистота и покой - все до единой пылинки с лакированных поверхностей были сдуваемы (то  были даже меблированные, на удивление, поверхности). Окна были задернуты чистыми занавесочками (никто о них никогда  не порывался вытереть жирные после приема пищи пальцы),  здесь, конечно, не пахло, как всюду по пути ни колбасой и кислой смесью запахов залежавшейся пищи, ни резкими органическими запахами ближайшего санузла, с которыми обитатели вагонов вынуждены были смириться.
В одном купе штабного вагона, сбоку в специальном штативе были закреплены знамена, которые выносились  от митинга к митингу, а стены его сплошь завешаны плакатами, всевозможными примерами идеально выполненной наглядной агитации. Она уже через сутки перекочует  на стены зеленого снаружи одноэтажного особняка, что  давно стал узнаваемой,  достопримечательностью городка, куда упорно, километр за километром, мчал нас поезд.
«Зона» постоянно навещала свои линейные отряды – мы же были одним целым и это часть ее работы: поверять, как идут дела у нас в ее отрядах. Я вспоминал один из таких визитов  к нам на объект, в  узаконенный для подобных посещений день, который именовался не иначе, а днем остановки отрядов.
Я как всегда обходил поутру с очередной деловой инспекцией объекты у себя на стройплощадке, к которой вел глухой боковой тупик  основной дороги – наше расположение удобно тем и было, что мы жили вдали,  изолированно от проезжих широких трасс, недосягаемы для нежданных гостей (по таким трассам наведывающихся). Но к нам на объекты тоже могло занести нежданных гостей, правда, реже. Так вышло и на сей раз: вернее, вот сегодня-то такой визит был как раз ожидаем, (даже, наверняка, должным состояться).
 Просто я потерял бдительность, увлекшись производственными разборками, с группой работников, ребят их выполняющими,  кучковавшихся около бетономешалки. Когда я к ним подходил, они что-то живо обсуждали, оперевшись о черенки тяжелых совковых лопат. Самый габаритный из них Валера, заметив меня, расплылся в добродушной улыбке, чем обезоружил меня и лишил сосредоточенного, грозного как у ястреба лика и предупредил мое обычное недовольство – он так объяснил мне их вынужденную паузу:
- Мастер, у мешалки мотор остужается – перегрелся, сгорит еще: на чем тогда будем работать? С ребристой поверхности двигателя действительно исходил едва заметный парок – еще с утра  было довольно сыро. Я осторожно, как бы его словам не доверяя, тронул ее – ребристая поверхность была уже не такой горячей, а чуть теплой.
- Остыл…  можно включать.
Но запустить мешалку, так и не пришлось -  странно, маша руками, как глашатай на поле брани к нам быстро по сухим островкам приближалась с важным донесением от стоящих вдали, ближе к дороге балков, Людмила, один из наших поваров и что-то кричала. Скоро, когда она, перепрыгивая с одного островка на другой, стала ближе к бетонщикам, мы расслышали, что она такого там кричала (уже стали видны ее всегда пунцовевшие от волнения щечки):
- Зона! Зона едет!
Этого сигнала было достаточно, чтобы все вокруг вдруг засуетились. Кто-то притащил и стал раздавать ребятам, находящимся рядом, оранжевые каски. Кто сразу   напяливал поданную ему малую по размеру каску на голову, здоровую как распушенный кочан капусты, ища одновременно глазами другую, более подходящего размера, и вспоминал, где  же он прятал свою, подогнанную накануне; а кто-то побежал  оповестить по цепочке, работающих поодаль, чтобы они не были застигнуты врасплох. Кто же начал с деловым видом, как бы отчужденно, чистить свою лопату, отбивая с ее совка присохший, давно закаменевший раствор, кто-то, проявив нежданную любовь к чистоте, подняв с земли два-три прутика, сложив их в импровизированный веник,  стал елозить по грязным плитам…
Что же это  за переполох вызвали слова Люды? Дело было в том, что в день остановки отряда нам запрещалось уставом работать на основных объектах. Как только поступило сообщение от «сигнального» (им и оказалась Люда!) ребята, якобы приступили к ремонту рабочего инвентаря, уборке рабочих мест – только такого рода работы выполнять  сегодня и разрешалось!
Это была заранее продуманная маскировка, хотя непонятно на кого  была рассчитана  эта очевидная профанация: для человека сколь-нибудь сведущего в суматошной и нервной жизни стройки обман сразу казался очевидным. Сегодня проверяющие были намеренно строги – им следовало протестировать на объектах соблюдение пунктов техники безопасности и выявить хотя бы несколько нарушений, иначе их миссия не могла считаться бы выполненной! Вот им и приходилось отслеживать ношение защитных касок при любом труде: так было положено, а положения эти не нами придуманы и не ими писаны, и не им и не нам,  значит,  их менять!
Ну и что с того, если при копании траншеи над тобою чистое небо и злополучному кирпичу не откуда взяться? А вдруг тебя неожиданно ударит по незащищенной голове и раскроит тебе черепушку, работавший рядом ближний, как быть тогда? Нельзя же совсем исключать столь гипотетическую ситуацию! И любой из «зоны» способен тебя так сегодня гнобить по любому незначительному поводу! Потому, что положено - день сегодня такой.
Эти вопросы касались производства, а, значит, непосредственно меня.  Потому-то Кира заблаговременно куда-то свалил, кинув меня на съедение голодным «волкам» (а он редко так поступал!) - формально за ним числился какой-то должок перед "зоной", и я отдувался за всех сегодня один.
Я отчалил от группы бетонщиков, которые молодцы, сразу сориентировались и стали действовать согласно полученным от меня инструкциям, но переусердствовали: принялись (зачем-то сразу вчетвером) буквально, сдувать пылинки со своего агрегата, который обычно чистить им влом, даже после смены - их ни за какие коврижки не заставишь этого делать (не то, что просто так!).
Проверяющих было двое, один которых нам хорошо знаком (еще бы: он - зональный командир). Другой же, судя по трем просветам в нашивке, был тот самый, проверяющий из области: о котором нас предупреждали. Он был «птицей»  высокого полета - типичный функционер: в меру высокомерен и неразговорчив, из слов и приветствий от него я дождался только в виде сдержанного кивка главой в ответ на свое приветствие. Что нас роднило, так  это форма  - она на нас была одинакова, но его сукно выглядело гораздо свежее и благородней, ну и пошив у него был аккуратней…
Все это придавало вкупе ее носившему  дополнительной важности и особой степенности, шагая по стройке, он осматривал возможные переходы оценивающим взглядом, не забывая глянуть себе под ноги, чтобы выбрать кочку суше и безопаснее.
 У меня  на душе было не так спокойно, как обычно – я уже изготовился получать «тумаков» со всех сторон: «зона» успела осмотреть кое-что и в лагере (критических замечаний в наш адрес  было наработано ей вполне достаточно, чтобы поставить меня в позицию... оправдывающегося). Например, это их стандартные замечания, на которые, как правило, нечего  возразить:
- в вагончиках у вас не очень… чисто: нет огнетушителей, хлорки в отхожих местах  не видно - не обновляете, вокруг выгребной ямы пора убирать! Да и территория лагеря чистотой не блещет, - строго перечислял присоединившийся к инспектирующей группе «зональный» врач и еще тот интеллигентик в  очках совсем с неинтеллигентной, знакомой мне фамилией Сромин (да, тот самый - давно ли были в одном отряде, в «Молодости»!),  сейчас занимающий какую-то ответственную должность в зональном штабе…
… Я владел (как вы успели заметить искусством телепортации) поэтому легко мыслями перенесся в снежный безветренный вечер на пять месяцев вперед.
Было совсем еще не поздно – лишь семь вечера. Это был один из завершающих год спокойных декабрьских вечеров. Из темного небесного пространства  отвесно сыпались крупные снежинки пушистыми хлопьями, они падали в сине-желтом ореоле уличных фонарей за воротники пальто прохожим и быстро таяли от тепла тел под ними и их дыхания…
Мы стояли у массивной входной двери престижного городского ресторанчика – она отворилась по нашему зову, из-за широкой спины метрдотеля в зеленом форменном кителе (или простого «вышибалы» по-нашему) возник в дверях этот вечный знакомый - усач Сромин и что-то шепнул из-за плеча  метрдотелю. Он нас поманил, и мы ловко юркнули друг за другом с Кириллом из группы молодых людей и ярких девиц, просочившись в уютное тепло. Сромин что-то чиркнул у себя в блокнотике - сегодня в канун Нового Года «зональный» штаб устраивал банкет для командиров отрядов, в число приглашенных затесался и я – потому что отсутствовала жена Киры, Мариша, хотя была Лена в нарядном красном костюмчике. Но она была не с нами, как видно она проходила по другому списку (была в числе приглашенных).
Нас всех, кто прошел, усадили за длинный стол на одном из отдельных балкончиков, что по бокам возвышались над общим просторным залом,  в котором играла музыка, танцевали, пили и ели за столиками разные граждане. Каждый из них отмечал что-то свое,  мы же – удачную, летнюю компанию. Кира немного грустил без Мариши (я не знал, почему ее не было)…
В целом надо заметить, что она (летняя компания) выдалась успешной, если позволяла «кормиться» стольким человекам за свой счет?

               
Три пары глаз

Мне самому ужасно надоело это стерильное, спертое, больничное  безвоздушие (чего в здешнем нормированном воздухе точно не было, так это свежести озона), каким же он должен казаться тяжелым и пресным для случайных посетителей, типа тех, что будут у меня сегодня - можно только догадываться! Или  надо спросить об этом у них самих, но мне сейчас не до того: я целиком сосредоточен был на предстоящей процедуре: уколе под самое глазное  яблоко…
Итак,  у меня сегодня в посетителях намечается целая делегация (все из зонального штаба) - конечно, он уже новый, здорово модифицированный, но ко мне придут почти все знакомые  мне  лица. Кроме одного – Игоря, он поедет новым зональным командиром. Этого я еще не знал, а все остальные – мне известны и знакомые недавнего прошлого…
Вот они  здесь: поднимаются по лестнице - их всех  недавно  утвердили на заседании горкома  на должности грядущего года.  Среди них самым «старым» лицом был проныра Сромин (он меня простит за такой нелестный отзыв о себе, но его карьеру я наблюдал) это лицо  прирожденное для быстрого карьерного роста. Вернее, не все лицо, а только глаза –   смотришь в них внимательно некоторое время, и  они вдруг срываются с самофокусировки в раскачивающейся «пляске».
Был среди них также еще один хорошо мне знакомый и милый для меня человечек, бывший когда-то в сфере моих  «тайных» интересов. Это Леночка – она на два года была младше и тоже пошла все выше и выше: стала уже после пресловутого утверждения зональным комиссаром (а, когда-то мы начинали вместе в одном отряде), ну и ладно, может на новом она, наконец, обретет самоуспокоение и смысл адекватному приложению своей мятущейся натуре. Я же с полгода назад, как перестал быть студентом – был выпускником того же вуза, где мы учились. Она, кстати, единственная, кто изредка навещает меня здесь, чему я рад несказанно. Третьим посетителем, как я уже говорил, был некто Игорь. Он, учился ранее вместе с Кириллом в одной группе, а сейчас  был сотрудником одной из кафедр института, вспомнивший обо мне по  рассказам Кирилла – он  до очередного из ставших частыми в последнее время попаданий в госпиталь имел со мной  беседу и зачем-то уговорил меня, предложив возглавить линейный отряд…
Поначалу меня и уговаривать-то было нечего – это все было логично и телепалось в струе моей духовной жизни: я так и не успел реализовать задуманных собой социальных экспериментов. Но потом я  вынужден был ему отказать, но вот они  втроем снова пришли… пытать меня, навестить и узнать окончательный ответ (будто что-то от меня зависело). Что я мог им нового ответить – физика организма вынесла «вердикт» еще в прошлый год: я был не валиден для подобных дел, они требовали запредельной концентрации всех сил организма – откуда мне их взять, тем более в нынешнем своем состоянии! Я  «сканировал» ответным взглядом три пары любознательных глаз перед собой, вперившихся в мои…
 Одни из них принадлежали Сромину - оказывается, его черные, как маслины библейские глаза могли смотреть на интересующий объект и недвижно! Другие (светло-карие) неопытные глаза молодого, полного честолюбивых надежд, Игоря,  они были очень настырными (из него выйдет толк!) и  не согласны с тем, что надо скрывать свою некую невзрослость за нарочито резкими манерами.
Он догадывался о безнадежности задуманного  варианта со мной, но визитом, все же, отдавал дань памяти рассказам Киры и дарил мне право на последнее слово - он пришел ко мне как к своему гипотетическому подчиненному, хотя  по статусу, вроде бы пока и не подобало (а, что… мы с ним сварили бы кашу).
Третьими были чистые, голубые как небо солнечного утра, знакомые крупные глаза Лены. Такими, сливающимися с небом по цвету, я их приметил в первый раз, когда в них купались блики яркого июльского солнца. Я много раз видел их  раньше, но не такими – тогда  они были уставшими и примелькавшимися: никогда такими, как сейчас. Они отражали в угрюмом больничном коридоре лучики собственного содержания – конечно, сейчас я  соглашусь  со многими, которые утверждают, что глаза – всего физически несовершенный бинокулярный оптический  прибор. Но не надо: то справедливо  лишь тогда, когда многое не воспринимается настоль очевидным и циничным…
Завершу  тему глаз: а где тогда хоронится их дух? Многие, очевидные для практики вещи, только впервые открываемые тобой, имеют  иной, необъяснимый  смысл. И перейду снова к телепортации, которой сносно, как выясняется, владею (пока мысленно).
…Лена в бытность в отряде «Взлет»  комиссаром пребывала некое время в  затянувшемся, казалось, неприлично надолго кризисе, который был больше частью ее натуры, особенно, когда все кажется не таким, как всегда – пресным. Она   часто со многими конфликтовала, в отряде мишенью для нападок был выбран именно  я. Ей казалось, что я  есть открывшийся нежданно ей  носитель бездушной, механистической психологии, которая приземляет людей. Получалось так, что будучи чуждым на самом деле этой природы, я являлся в ее глазах злом, против которого должна быть направлена ее борьба – она через меня обретала   конкретный, законченный смысл…
Я вспоминал свою беседу с тогдашним зональным командиром Сергеем, которую имел  застигнутый им у нас на объектах. Он спешил и не стал дожидаться Кирилла, уехавшего куда-то  по делам с прорабом Николаем, и решил все дела тет-а-тет  со мной - мне же настоятельно наказывал,  чтобы я передал Киру содержание нашего с ним «разговора».
Он начал, как и положено, с критики существующего порядка вещей, наблюдаемого  в отряде - сначала она была справедлива и  касалась сугубо моей работы:
- У вас как всегда много беспорядка в документации. Например, журнал трехступенчатого контроля заполняется вами нерегулярно (в последний раз, это было  три дня назад!). По нерегулярности этих записей мне видно, что инструктажи по технике безопасности  проводите  не каждый раз, как то требуется…
Ответить на такие, данные прямо в «точку», обвинения было нечего - я, молча, сглатывал слюну и согласно кивал. Далее шла  критика со стороны зонального комиссара, также приехавшего вместе со своим командиром. Она выдала мне и свою «дозу» критики, больше относящейся к полю деятельности Лены, но мы же – отряд, а я здесь  был здесь и как бы  оставлен за командира (т.е., выступал в роли первого буфера),  значит,  должен  молча воспринимать и эти критические замечания:
- Пора бы вам обновить наглядную агитацию, а то она у вас все время одна и та же, - я не стал говорить, что сам комиссар здесь не далеко:  на кухне, на своем рабочем месте (что также  было неслыханным нарушением!), мол, ему и скажите. Мне  слова «зонального» комиссара, как и нашего,  казались слишком надоедливыми и общими, часто идущими поперек нашей производственной жизни, но я, помня отношение Лены к себе, обещал все исполнить и передать ей слово в слово.
Я знал, что высокая делегация приехала вовсе не за тем, чтобы меня поучать – и все ждал главных слов. Вот, наконец, они прозвучали со  стороны Сергея:
- Ну что? – выдал он после паузы, глядя вдаль на фиолетовые отсветы сварочной дуги, заметной даже днем - надо устранять, устранять… недостатки. Скоро будут областные  проверки – вы уж подсуетитесь. Через  три дня опять заедем, чтобы все было, как надо!
- Ладно, сделаем, - Кирилл учил меня всегда бодро соглашаться со всем и не возражать зря, а там, говорил, что-нибудь придумаем. Но я все еще не услышал большего и ожидал после сказанного самого главного,  чего-то еще непроизнесенного…
- Ну, ладненько, - лицо командира стало неподвижным, голос суше, официальнее, глаза  сузились, как щели и стали непроницаемы (это было признаком, что сейчас будет оглашено самое «главное»), - я вот чего приехал-то: узнать, как вы готовитесь к завтрашнему дню? 
Вот, наконец-то, и оно! Завтра по всем отрядам области один из четырех запланированных «зоной» дней ударного труда – оброк… в какой-то фонд!
- Что к нему, особо, готовиться? День как день, - ответил я со стоическим лицом, будто у меня неожиданно заболел зуб: ведь мы будем работать в фонд помощи развивающимся странам, - отработаем, ведомости с перечислениями сдадим в срок…
- Э нет, ты недопонимаешь – кривляешься! По скольку вы с Кириллом собираетесь перечислить? – и, глядя в упор, с неотразимой улыбкой, спросил командир у меня как «палач»   неизбежную жертву – я отвел глаза:
- Ну как обычно: рублей по пятнадцати…
В ответ на озвученную сумму –  не дрогнула ни единая мышца на лице  Сергея:
- Что же ты  начинаешь с самой нижней цифры? Торговаться будем? Вон, Швец из Фотона, например, по тридцатке собирается перечислять, - сделал свое предложение Сергей.
- Но…
- Скажешь, что у них другое финансирование – но там такие же, как и вы, ребята работают! – Оборвал мое затянувшееся «но» командир «зоны».
- У нас так не выйдет – у нас дела с нарядами пока ни к черту!
- Это отговорка – не волнует! Чего ты напрягся-то так – будто я жилы собираюсь из тебя тянуть? – Сергей, наконец-то широко  заулыбался, и стал обычным парнем, похлопал меня по плечу и сказал, - ладно, старик, ограничимся, на сей раз, двадцатью двумя рублями «с носа». Понял? А, в следующий день (и таких дней у нас будет всего четыре) мы с вас с каждого «снимем» не меньше, чем по четвертной: изворачивайтесь, как хотите!
Я вздохнул облегченно и был несказанно доволен: двадцать два рубля – все-таки, не тридцать, а до следующего дня  мздоимства из наших карманов  еще дожить надо!..
На следующее утро (после завтрака) отряд выстроился в парадной форме на «праздничную» линейку. Всякий «мелкий» житель «третьей» страны мира, ковыряясь у себя в носу и потянув жирную козюльку, будь истинно счастлив! Т.к., мы - молодежь самой мощной страны мира (мы же сами очень счастливы осознанием этой мощи) всегда с тобой!
Ребята на самом деле были вполне проснувшимися и, я бы сказал,  готовыми  трудиться, но они не догадывались, что им уготовано услышать нечто, что может лишить их обычного запала, с которым каждый из них приступал к работе по утрам…
Пока  же их лица, были добродушно-сытыми после вкусного завтрака и ничего не подозревавшими – что же уготовило им намеченное на сегодня очередное мероприятие. Командир (т.е., Кирилл) открыл линейку и выступил первым:
- Ребята! Сегодня не рядовой день – мы ударно будем трудиться… в фонд помощи развивающимся странам! Весь день. Все будет как обычно (никакого «расслабона»): вы трудитесь, а затем с каждого будет перечислено, согласно ведомости по двадцать два «рябчика» куда надо. Именно об этом вы расписались только что в незаполненных аккуратных ведомостях после завтрака. Они были пусты, потому что мы не успели  согласовать и все заполнить, что надо, будет в них дописано после…
А, чтобы не было сомнений в том, что с вас ненароком не сдерут больше, чем положено, контроль с отчетом за этим процессом возлагаю на контрольно-ревизионную комиссию отряда.
Кирилл не сказал всего: в частности, почему не были во время подготовлены необходимые формуляры: дело в том, что у Лены вдруг вечером на штабе в ходе обсуждения возникла особая позиция. Ей не захотелось уступить в ретивости иным комиссарам, и надо было, чтобы сумма «оброка» хотя бы стала равной двадцати пяти рублям. Но здесь уже стал несгибаем я: что за дела? Мы же с Сергеем договорились  на двадцать два рубля, и я выторговал у "зоны" именно такую сумму! Так зачем же всплыла  новая цифра: двадцать пять! Откуда она появилась?
Ясно, что в голове нашего комиссара Леночки! Так, может, эта новая мысль - подарок  нам от ее бывшего друга Рыкова (этого я не сказал, да  никогда бы ни выразился такими словами -  это было бы низко, хотя, чего уж там,  подумал так и вовремя сдержался). Хорошо, что не сболтнул лишнего: иначе, мы рассорились бы с Леной навеки!
 Я возмущался долго, что мы еще на деле ни рубля  не заработали, чтобы  иметь право разбазариваться  не существующими, чужими деньгами! Я завелся – как же иначе. И Кирилл всячески мирил нас с Леной– уравнивал  позиции сторон, в итоге, мы сошлись на двадцати трех рублях.  Это был компромисс, на который мы с Леной вынуждены были пойти.
Но это  не все: ведомости уже были подготовлены, как на  утро заявилась  к нам в балок Лена с виноватым видом и раскрасневшимися глазами. По словам ее подруги, Люды, она всю ночь не спала, страдала (из-за какого-то полтинника!), что на самом деле не имела права переиначивать полуофициальных договоренностей - и снова изменила  мнение: взяла все вечерние высказывания обратно! Толком переделывать ведомости отрядному казначею, не хватило  времени…
После Киры слово взяла Лена:
- Ребята! Я вам хочу поведать историю возникновения этого фонда и о связанных с ним комсомольских традициях. –  Лена вдохновенно продолжила рассказ – она говорила о роли и истории  крайне важного фонда.
Говорила складно: видно было, что со знанием дела, с искренней наивностью и разгорающимися по ходу изложения глазами. Я удивлялся этому неожиданному красноречию и глянул в профиль   лица (оно было искренним!) – я увидел сбоку только ее горящие глаза, такими как увидел на лестнице у окна в больнице, где она с делегацией пришла навестить меня и услышать мой окончательный отказ…
И здесь ее, красноречиво говорившую, грубо перебили – глаза как два электрических прожектора, лишенные питания,  потухли…
Этот кто-то нетерпеливый, подавший голос, был Ивлюшкиным:
- Комиссар, а, можно узнать, каков размер этого фонда… по стране в рублях, - последовала заминка. Ленин запал был неожиданно переломлен. Никто этого конкретно из членов штаба  не знал – эту цифру в рублях до нас никогда не доводили. Командир, почувствовав нежелательную заминку, глядя на почему-то скомкавшийся вид маленькой, ссутулившейся и поникшей сразу Леночки, поспешил ей на помощь:
- А это не важно. Таких сведений до нас не доводили, се есть тайна, - Кирилл понял, что с линейкой пора кончать – все разошлись без эмоций, переодеваться из парадной одежи в грубые робы, затвердевшие от наслоений битума вперемешку с грязью и цементом – их ожидал рядовой рабочий день.
Но ударного труда сегодня так и не получилось. Рядом начали перемонтировать подводящие высоковольтные провода, и на объекте весь день не было электричества – так что, никто ни на двадцать, ни на тридцать рублей за сегодня мы  наработал…
Уже позже, октябрьским дождливым вечером  после отряда Кира и я подчищали последние долги по отрядной документации, в том числе,  финансовые. Нам не хватало лишь пары  документов, чтобы свести все расчеты воедино.
Наконец-то вчера днем пришли переводом деньги за «стаканы» и одна важная телеграмма из областного  банка, в которой подтверждалась правомочность наших действий и правильность расчетов Фактически, это означало отмашку на погашение остаточной  задолженности перед отрядом. Но лично на каждого сумма была не очень-то и значительной (порядка, 5-6 ежемесячных стипендий).
Мы рассчитали ее окончательно,  разложили каждому  долю по конвертам, Игорь спустился вниз на первый этаж, к телефону-автомату обзванивать всех, чтобы завтра вечерком сбирались к нему.  Я же взял часть суммы в конвертах, причитавшихся девчонкам: Люде с Леной, мы раньше  мнения с Кирой по распределению этих денег согласовали.  Лена и Люда были  соседками по общежитию и сорвался к ним в гости… в новый дальний микрорайон – мне надо было только увидать выражение глаз Лены, словно я хотел еще раз в чем-то убедиться...
И я их увидел (ее глаза) – они стали такими же, как во время памятной линейки,  сама же Лена была в простеньком халатике. Обе девушки  ели как обычно картошку на поздний ужин, жаренную в сковороде, они удивились столь позднему моему явлению у них на пороге и одновременно были обрадованы им – мы горячо облобызались, они пытались удержать меня, но я, вручив им конверты и, несмотря на дождь косым потоком лившим за окном, был таков…


Эпизод с Володиным

Самосвал, груженный бетоном, стоял под выгрузкой уже  полчаса – никто не спешил его разгружать: хотя  весь процесс выгрузки был полуавтоматическим – надо было только указать водителю нужное место, куда бы он опростал кузов и потом поскоблить его так, чтобы водила остался доволен чистотой и успел бы сделать следующую ходку. Но мотор грузовика с полным кузовом был приглушен –  работал на медленных оборотах. Просто так сжигал зазря топливо.
Я стоял за углом, чтобы меня из-за угла не было видно, курил и для эксперимента засек время – мне было интересно: сколько будет длиться этот совсем необязательный простой. Бригада, в полном составе, сгрудившись, перекуривала - все весело смеялись! Еще бы, речь держал сам Витальич  – известный балагур и знатный рассказчик, он с упоением травил анекдоты, которых при нем в запасе всегда было превеликое множество!
Ростверк фундамента, в сработанную опалубку, в которую ребята укладывали бетон с необходимым уплотнением, погружая в его полужидкую  массу меж прутьев каркаса периодической арматуры пару вибраторов, получался слишком мощным. Таковы были, однако, чертежи и технические требования - мы только выдерживали их.
Фундамент был несущей конструкцией под стены будущего двухэтажного административного здания. Подрядческая организация, в которой мы числились, так или иначе была связана с нефтедобычей. Это было ее основное дело. Видно было, что фундамент был мощнее, чем реально необходимо - подрядчики явно перестраховались, но  таков был проект – мы же  от него не имели права отступить ни на йоту: поэтому бетона нам требовалось «море» разливанное – знай  успевай подвози: десятки (а с неармированным цоколем сверху была добрая  сотня кубов).
Дело было успешно налажено и уже шло крейсерским ходом: непонятно, почему бы ребятам не разделаться с этим объектом скорее? Я стал замечать, как бы потерю мобилизации и желания работать со стороны именно второй бригады, которая здесь постоянно работала. Это же недопустимо – фундамент был очень важным объектом для отряда. Понятно, что уже далеко не первый день, что  усталость накопилась и впереди есть еще немало дней и будет еще куча послаблений, но мы  понимали, что каждый день  для нас, как последний.  Это наша работа, никто ее за нас не выполнит: у нас ограниченный бюджет времени (для желания расслабиться), а сейчас редкого водителя  уговоришь «сгонять» лишнюю ходку. У них на то свой резон и отсчет, «северный»…
Я вспомнил свой недавний  разговор с одним из водителей – он меня словно корил:
- Вот сколько я работаю со студентами, никогда не было такого, чтобы так долго машину не принимали. Обычно подъезжаешь - и весь кузов сразу опорожняют, а с  вами…
В принципе, мое дело маленькое – это вам же надо больше успеть заработать. Ты же сам потом с нас дополнительных ходок просить будешь! Так ты бы лучше своих живее работать  заставлял, прежде, чем от нас чего-то просить.
Неловко  такое выслушивать от водителя (постороннего, в общем, человека), но он почти был прав – не прав только в одном: если бы у нас, например, шла сплошная заливка полов, скажем, не пришлось бы  стоять ему ни минуты (посмотрел бы я тогда на его лень). А так – он сам по себе известный куркуль, который к тому же вечно ноет: от него точно лишней ходки  не дождешься!
Вот, кстати,  используй и нарабатывай свой авторитет (а сейчас, используй тот какой уж у тебя есть) для повышения производительности труда  – однако,  сорок минут баек, действительно, это через чур - все хватит: скоро и бетон в кузове начнет схватываться и дубеть. Я, полный решимости прекратить  затянувшийся перекур и устроить бригадиру заслуженную «головомойку», вышел из укрытия – меня заметили: ребята по одному, кто с демонстративной ленцой, кто совестливо стали подтягиваться к незавершенной работе. Самосвал выехал, наконец, к месту разгрузки.
Сначала мне надо было успокоиться, а то я был, как кипящий чайник: конечно, виноваты ребята этой бригады, но ответь сначала на вопрос самому себе: «не слишком ли ты неравнодушен к ним?»
Я преднамеренно неспешно приблизился  к месту разгрузки: вижу спокойные, немного раскрасневшиеся лица (неужели, от работы?), попыхивающие вновь прикуренными папиросками (скажем, хорошие сигареты, к которым мы привыкли в городе – здесь все-таки дефицит, и мы все, в основном, перешли на дешевые папиросы). Кузов уже успели опростать – он, почти, чист и в задранном положении. Забравшись на него и оперевшись одной ногой в дно, не спеша доскабливал его кто-то из ребят. Счищенные с кузова последние шмотья бетона  скатывались по наклонной поверхности вниз и плюхались в общую массу (уже явно не жижу). Группа остальных, ровным счетом как посторонние зеваки, стояла рядом и наблюдала за процессом, оперевшись ленно о черенки лопат - сплошная расслабуха проникла в них...
Перевожу взгляд в сторону водительской кабины – ироничная (ну, точно для меня!), издевательская улыбка,  того самого шофера-нытика:
«Мол, я же говорил, ничего здесь не попишешь!» Но - нет, же я-то попишу!
- Ребята, что же это такое? – начинаю я, – нужна все-таки огромная выдержка, чтобы с ходу не завестись.
- А, что случилось? – это сам Миша Садовничий – бригадир второй, - я как раз давно хотел тебе заметить, что бетон привозят слишком жесткий (сам видишь!), а для фундаментов надо бы мягче…
- А-а, но у вас же есть вибраторы?
- Ну и что? Процесс укладки все равно замедляется, – невозмутимый и непонимающий упреков, готовых сорваться с  кончика моего языка, взгляд  крупных как озерца синих его очей низверг окончательно всю мою выстроенную выдержку к… матери!
А он смотрел на меня невинными, непонимающими глазами - я забыл про все: надо сосредоточиться хотя бы на признаках глаз и ни на что не отвлекаться, думать  о том, насколько много оттенков глаз бывает у людей, как субъективно и избирательно их действие…
Их много,  если еще в каждом оттенке пытаться найти присущие конкретному человеку ложбинки  души, если их связать с индивидуальными чертами характера  личности, то получается  бездна...
Так глаза бывают разные: голубые, серые, синие, бесцветные, зеленые, светло-карие, темно-коричневые, черные. Еще встречаются глаза особых, вновь открываемых, цветов (например, глаза цвета "виски") – их очень много. Да, мало ли  каких - кто сколько  выдумает!
Вот,  скажем, голубой цвет глаз  связывают с долгим, размеренным счастьем, холодным благополучием…
Синий  – это цвет глубины. Холодящей, зовущей к жесткой игре ва-банк с обстоятельствами,  цвет уединения и полной недоступности…
Серый оттенок – самосозерцание, спокойная оценка происходящего вокруг, устранение от внешнего (похожих качеств, а значит, цвета собственных  глаз как не хватало мне сейчас!)…
Зеленый  - цвет пристрастного, но ироничного наблюдателя, зовущего пронзительно,   резко остужающий порывы  души скептической улыбкой. Эти бывают еще более разными, зачастую, совсем непонятными, как ярко-зеленое дерево, по заблуждению природы сохранившее сочную листву в отходящем ко сну по осени красно-желтом лиственном массиве...
Светло-карий – это уже полуоттенок, полуцвет без особого характера…
Темно-коричневый оттенок – носителями  сего оттенка бывают задумчивые и пронзительно грустные личности, порою сильные, настолько же порой слабые и беззащитные, таковы по цвету глаза плачущего ребенка, замкнутые, не способные запереться до непроницаемости, в минуту, когда  хочется…
Черный оттенок - он свойственен демоническому излому характеров. Их переливы – движения  страсти, это глаза коварства, колдовства и космоса, пугающие смоляной бездонностью…
Вот такие субъективные оценки приходили мне в голову, и они пронеслись перед глазами, в момент, когда я наткнулся о  синие глаза бригадира –  впечатления  их укола на краткий миг отвлекли меня, дали возможность успокоиться, сгруппироваться как перед "ударом"...
- Нам осталось  мало времени – сколько раз я просил вас. Убеждал, что надо… работать, - продолжил я свою нудную для него "песню"…
- А чем же мы занимаемся, по-твоему?
- Не знаю - чем угодно: но не работой... Вон, машина на разгрузке стоит уже сорок минут – я специально стоял здесь и засекал время, - это было сказано гробовым голосом, а потом был взрыв! Еще бы – я был возмущен и якобы, для пущей убедительности, тряс перед носом  "бригадэ-фюрера" циферблатом, но он (Миша) упорно гнул свою линию "непонимания" (чего же я от них хочу?) и их упорно не замечал. Он был непроницаем для меня и смотрел  насквозь окаянными очами, демонстрируя мне так не хватающих образцов выдержки.
- И зачем так нервничать? Просто, мы не в состоянии работать быстрее –  давай людей!  –  он был красивее и сильнее меня (во всяком случае, не просил чего-то невыполнимого от собеседника). Только победил ли он?
- Хорошо. Я согласен, что раскидать два куба бетона сложно – но, черт побери, можно, их,  вывалить пока на элементарный лист железа, а  растаскать позже и отпустить водителя, чтобы он успел еще раз обернуться.
- Но так  неудобно. Да и где его сразу возьмешь - этот лист? - Теперь роль проигравшего перешла к нему.
- Все удобно – напряги свой мозг, просто кое-кому надо менять отношение к работе. Вот  следующее было сказано явно не педагогично и было лишним, - вы здесь х...й страдаете - совсем меня зае…ли!
Можно сказать, что я в данном месте элементарно не сдержался (будущему командиру так нельзя)– ответ последовал незамедлительно. Он был  хорош – мне ни в малости не уступал! Бригадир вставил тихонько:
- Взаимно… -  прозвучало это хлестко, как пощечина, выписанная мне, но… действия должного  эта фраза не возымела.  Может, потому что в его словах больше было отчаяния, чем бунта?
Ко мне подошел водила и, желая нас развести и примирить, сказал, что он сегодня, сможет выполнить пару ходок сверх нормы. Я был ему благодарен, что таким образом он разрядил ситуацию. Мне, в свою очередь, стало перед ним совестно за прошлые мысли (ведь я его откровенно недолюбливал):
- Ладно, «малек» за мной! – На что он ответил, в своем духе, что сегодняшний труд будет безвозмездным.
Дело клонилось к вечеру – машина (с учетом пересменки на центральном РБУ промзоны) успевала обернуться через полчаса, наш лагерь был недалеко от места работы – я успевал переодеться и отыскать Кирилла.
Кирилл что-то чертил напару с комиссаром в штабном вагончике и я полагал, что он будет рад  любой возможности сбежать на свежий воздух:
- Кира, надо бы провести воспитательную акцию – ты как, готов? – А Кире только достаточно было любого повода, чтобы свалить подальше от нежданно свалившейся на него, невесть откуда оформительской работы! Лена оставалась отдуваться как всегда одна:
- Мастер! Я когда-нибудь урою тебя!
На такие случаи у нас с комиссаром были «железные» договоренности:
- Там пару самосвалов с бетоном надо раскидать, поможешь?
Кирилл был в таких случаях без отказа - начали мы эту работу вдвоем (всех ребят из второй бригады, несмотря на их протесты, я отправил сегодня… отдыхать) – в этом то и было воспитательное действие этой акции! Нам было не просто забрасывать бетон в опалубку (мы явно отвыкли!) и одновременно управляться с вибраторами, но привычка - дело наживное, к тому же, вскоре к нам присоединились понявшие все и освободившиеся Лена и Люда с кухни. Это была чисто символическая, но такая важная  помощь - потом подтянулись Валера с Гурычем из первой (у них образовалось «окно» на основном рабочем месте).
Заканчивали как в старые добрые времена, гудели мышцы от усталости –  хорошо ощущать иногда себя физически уставшим,  представлять, какая сейчас идет катавасия среди ребят, отправленных сегодня раньше срока домой отдыхать. Они сидели в лагере, а именно на кухне, когда мы возвращались. Кухня была у нас всем: и пищеблоком, и избой-читальней, и диспут-клубом…
Но мне виделась другая, схожая реальность из прошлого: я видел себя среди  ребят, загружавших наверное, в сотый раз совковыми лопатами с ковша малую мешалку «муму»-шку объемом  в ноль пятнадцатых доли куба.
…на площадку под будущую крытую стоянку транспортных средств надо было уложить покрытие в несколько кубов полового, легко-армированного бетона. Дела у нашего тогдашнего отряда шли не очень, я помню бесконечные попытки командира - Саркиса поправить их: найти дополнительные заработки для отряда. Проблема частично решалась и этой «левой» работой. Вернее, она была не совсем левой и запланирована ранее. Но ее не было в разряде основных работ, финансируемых  первоочередно – на нее у организации не хватало  денег.
А освоение, из которого черпалась зарплата, под нее было уже «съедено». Случайно, во время очередной буйной попойки, как  всегда с очередным банным днем (в отряде тогда у нас была  знатная банька) посреди рабочей недели (о  наличии этой работы  в дальних планах, проболтался прораб-сибарит Яшка, и вынужден был дать отмашку на ее выполнение). Работу предстояло осуществить бригаде под моим руководством: в принципе, ничего сложного и значительного в ней не было. Только сроки! «Подушку» из болотного песка мы натаскали, уложили и утрамбовали в два дня, попутно вязальной проволокой устроили кое-какую арматуру из подручных железок, собирались начать бетонирование – все было ничего, если бы жизнь себе не усложнил сам командир - Саркис.
А произошло и  вовсе интересное. Я помнил тот злополучный разговор. К командиру вечерком как-то наведался его друг,  «легендарный» Володин (вот откуда мне была знакома эта фамилия – скорее, это был все-таки он) он просил Саркиса помочь ему на пару дней с людскими ресурсами: срочно нужна была рабочая сила – он рядом проводил какие-то работы. У нас же можно было оторвать от основной работы  целую бригаду (конечно, за определенную плату или  услугу). А какова  была та услуга, я узнал  позже.
Как-то во время ужина ко мне подсел Саркис:
- Когда планируешь завершить полы на стоянке?
- Сегодня начнем заливку – цемента и песка сейчас достаточно, мешалка  на мази: так что думаю до конца недели развязаться.
- Ага, а надо бы в два дня все кончить – Якову мной так обещано.
- Ну, это просто не реально…
- Пока я командир и сам решаю, что реально, а что нет. Идет? А назавтра я решил снять всю вашу бригаду с этого объекта, как не справляющуюся.
Надо сказать, это были следствия того, что между нами с Саркисом установились ненормальные, мягко говоря, несколько неприязненные отношения: он радовался любой возможности проучить и унизить меня в глазах моей бригады. Так и сейчас - я отпарировал:
- Твое дело, но мы же там выполнили почти  всю подготовку – а, все-таки интересно, что за богатыри такие нашлись, что готовы за ночь забетонировать «муму»-шкой  всю площадь?
- А вот и нашлись – не все же тебе в умниках ходить. Надо хоть иногда и мозг свой напрячь (как ты любишь выражаться). А завтра  увидим: какой ты на самом деле, башковитый ли бригадир! – решил потроллить меня командир.
На завтра под вечер, в час, когда официальный рабочий день был завершен, подъехали к нашему складу с цементом две тампонажные машины - с подножки одной из них сошли друг за другом с высоты кабины Саркис и лучезарный синеглазый, преуспевающий Володин, подкинувший Саркису «идею». Был отдан приказ загружать цементом обе машины. Было понятно: готовится  авантюра…
С подачи Володина, который утверждал, что у него в прошлом году прокатила похожая уловка именно при прорабе Якове - Саркис, поколебавшись, уступил его авторитету. Он согласился сделать полы по его совету: вместо положенного слоя бетона залить подготовленные нами карты более тонким, но, по мнению Володина не менее прочным слоем тампонажного раствора, а после заделать лишь оставшиеся не заделанными швы. Когда же работа за ночь уже будет выполнена, то Саркису казалось, что удастся склонить на свою сторону известного и податливого пофигиста Якова…
Но, все произошло, в итоге, совсем наоборот... Нет, всю работу ночью успешно выполнила не моя, первая а бригада "стариков" под руководством бригадира Сромина – ему честь и почет, а я  оставался вечным салабоном в глазах всего отряда и грыз от злости и бессилия всю ночь на кухне ногти…
К утру прочная как броня сразу  железненная корка отливала товарным блеском, но она… была много тоньше технологически положенной  толщины. Когда сначала обрадованный и удивленный скорости работ своих подопечных  Яша, у которого как всегда с бодуна были навыкате глаза, и раскалывалась голова, заподозрил и обнаружил обман, продолбив ломом корочку вглубь. Он обиженно взревел, что его… кинули как мальчишку и отмахивался от наседавшего со сладкогласными посулами Саркиса, что все будет ништяк: он совсем некстати для Якова упоминал Володина, лепетал, что брак по видимым краям будет поправлен. Было бесполезно:
- Нет! – уперся неожиданно Яков и отрезал, окончательно. - Не просто перепоручаю тебе с твоими хлопцами подправить все, а бесплатно сдолбить слой со всего пола и переделать  заново.
Переделывать пришлось именно нашей бригаде салабонов - единственная поблажка, которую позволил допустить нам Яша – это то, что толщину пола удалось выторговать на уровне тринадцати сантиметров (но это тоже серьезное нарушение для, непонятно от чего рассвирепевшего прораба!) везде за полтора метра от краев против положенных пятнадцати.
И я вспомнил, как в ночной тишине под ярким светом от прожекторов мы ломами сдалбливали очень прочный, почти схватившийся тампонажный раствор, сносили  осколки в овраг и как пять ночей напряженно жужжала «муму»-шка…
               

Неудачный день

Сегодня у меня был неудачный день – впрочем, удаче он был или нет, определялось мной самим по ряду факторов, но это дело, как водится, субъективное - прежде всего, настроения. Оно же у меня, особенно в последние дни, близко к «нулевому»: одни конфликты со всем «рабочим составом» (то есть с ребятами, назовем совокупно их так), конфликты, конфликты... чего они только стоили и, как всегда, требовали для разрешения запредельной концентрации с мобилизацией ресурсов собственной психики.  Как же иначе ты же сам хотел быть верным организатором многофакторного пространства и при этом не выкладываться? В  этом пространстве к тому же далеко не все зависит лично от тебя и,  что  говорить, главенствует извращенная логика, и действуют взаимоисключающие стандарты. Это нелегко все постигнуть, но это  так: я вас в том заверяю.
Тем более, если нас этому хотя бы где и обучали, например, на тех же пресловутых «школах стройотрядовского актива», то только вскользь. Нас во время них, живописной зимой вывозили куда-нибудь на турбазу или дом отдыха в лес на пять дней, где в комфортных условиях и при веселой жизни все обучение сводилось к тому, что нам пытались изложить основные сведения об общих принципах стройотрядовского движения (до того ли нам было тогда?!).
Все как обычно сводилось к приятной релаксации от городской суматохи, ежедневной суетной беготни, но это, отнюдь, не то время, когда нам удавалось расслабиться – оно для истинных своих целей было упущено... Но если уж мне на что-то было жаловаться, то, каково  тогда Кириллу? На его плечи возлагалась многократно утяжеленная ответственность по сравнению с той, что испытывал я. В общем, в течение всего приятного тамошнего  времяпровождения там и ситуационных обдумываний, я развил  одну мысль и вынес ее, как, вполне, завершенную: более или менее тесная спайка между людьми невозможна без какой-либо базисной общности. Общими должны быть не просто слова и идеи, но и какое-нибудь конкретное дело. Если же его не будет, то тогда ничего  не состоится: ни воспитание, ни убеждение, ни, тем более, каких-нибудь доказательств утверждаемой правоты.
Слова сами по себе лишне вариативны и  легко сминаемы: они уносятся прочь любым капризным настроением, легким ветерком сомнений…
Вспоминаю, насколько я укрепился  в мыслях, почитая, безоговорочно влюбленным себя в каких-то несуществующих, абстрактных людей так, что преждевременно сделал вывод, что научился искусству ладить с ними – даже казалось, что даже начал понимать бездну неисследованных (что все-таки, невозможно) психологических пространств их миров. Во время школ стройотрядовского актива, виделось мне, что все стало ясным  и понятным  - казалось, что я смогу не только понять, но и быть вознагражденным   за конкретные  дела,  в тоже время, это мое понимание терялось, как только передо мной возникли вопросы, требующие конкретных действий…
Например, к ним относились вопросы, которые ставил передо мной появившийся неожиданно на объектах главный инженер (он собирался в длительный, плановый отпуск, и для острастки решил чаще на них бывать, чтобы всем успеть сделать втык впрок). Он  должен был его сделать всем подчиненным и мне, в первую очередь,  чтобы все, кто с ним  связан с ним по делу ответственней подходили к нему! Так он, походя, бросил мне в лицо фразу, так, на всякий случай:
- А я-то думал, что двадцать шесть пар рук будут работать быстрее и слаженней… если дело  так пойдет и дальше, то нам трудно будет найти общий язык! – Вот как: не больше и не меньше.
Мы оба с Кириллом, приглашенные им в прорабскую, на «ковер» только сидели и разглядывали носки своих ботинок (сегодня они были чистыми - на объектах, благодаря установившемуся ведру, грязи нигде не наблюдалось). Крыть нам было  нечем – и. о. начальника был прав на все проценты: работали мы, и на наш взгляд медленно, и, увы, некачественно! Впрочем, на орехи досталось, не только нам двоим: радовало то, что  к раздаче звездюлей подоспел  и наш (уже наш!) Николай –  штатный  прораб. Начальник резко попросил нас обоих с Кириллом выйти на минуту - они остались в прорабской  наедине.   Главный инженер  на Николая так орал, что еще, казалось,  некоторое время после  разборок содрогались, ходя ходуном, тонкие гипсокартонные стены.
Коля выскочил с места экзекуции на улицу, на свежий воздух красный, как варенный в крутом кипятке рак,  еще вспотевший всем грузным телом, хотя уже не было настолько жарко (к тому же уже вечерело)  – как видно: ему была в прорабской устроена знатная выволочка!
Надо сказать, что вчера в отрядной кухне  очень кстати установили и смонтировали  две новых электроплиты («подарок» от Белоткача). Для  апробации одной из  гриль жаровен в их составе я Николаю   предложил  запечь в только что смонтированной плите одну из курочек (их с пяток приволок сегодня на кухню для бульонов и супов  завхоз):
- Коля, ты не находишь, что изрядно похолодало?
 - А что? – он совсем еще не отошел от недавних актов проявления дежурной злобы начальника к себе - они были обычными,   всегда постоянными и ожидаемыми, но так и не стали легко для Коли усвояемыми…
- Вот мы решили гриль в новой плите протестировать: Белоткач их две отряду подарил… и тебя приглашаем оценить  результаты.
Коля  начал было ломаться: ссылаясь  на вечную занятость, и на незавершенный ремонт  фатеры, затеянный  им на прошлой неделе,  но недолго – это у него прекратилось, только я пообещал выкатить  бутылочку армянского коньяку, прихваченного нами  «с большой земли». Курочка была средних размеров (сущий цыпленок!) – но она подрумянилась  быстро и славно, равномерно покрывшись золотистой ароматной корочкой. Мы уединились втроем    в прорабской, но все равно давно забытый чесночный запах, втертой в кожицу курчонка кашицы распространился по лагерю еще тот  - он настойчиво забивал  ноздри и раздражал чувствительную слизистую!
Ребят же на ужин ожидал привычный рацион: унылые толстые макаронины со свиной пряной тушенкой  и салат из длинных парниковых огурцов с укропом в алюминиевых тарелках.  Пища эта была хоть богата белками и углеводами,  в меру витаминизирована, но… она… несколько скучна по сравнению с тем,  что мы собирались вкусить вместе  с Николаем  (скорее просто «скормить» ему).
Но все же, несмотря на то,  я нашел весьма аппетитной скромную сухую куриную шейку (где костей поболе, чем мяса) а Кира, следуя моему почину воздержания,  отломил себе верхнюю часть крылышка. Зато он извинился и  выломал из тушки и отнес дымившуюся ляжку, с которой стекал вместе с аппетитными соками жир, на кухню своему комиссару, завернув ее предварительно  в несколько чистых бланков для нарядов (они кипой лежали на столе и использовались сейчас, как салфетки). А вот Коля отсутствием аппетита явно не страдал и ложной скромностью типа моей или Кириной, и всего одноногого цыпленка,  без шеи и с половиной крыла быстренько приговорил, запивая его теплым коньяком из граненого  стакана с щербиной.
С курицей мы обошлись либерально, но коньяку Николаю ни грамма, сверх ему положенного, не уступили, разлив бутылку по трем стаканам поровну, а коньяк-то попался удачный,  пошел славно – был, действительно, пятизвездочным. Даже, я заметил, что и Кирилл вошел во вкус – а ведь он не жаловал раньше крепких напитков! Всем хотелось повторения (и когда это Кира успел полюбить виноградно-дубовую забористость напитка!) – увы, бутылка быстро опустела. Я глянул на Киру – он ответил  масляными глазами, подмигнув (и я все понял):
- Да,  только тогда коньяк был  лучше, выдержанней, но сейчас этот вкуснее…
Коля недоуменно  посмотрел на меня – затем на Киру, но ничего так и не смог понять из сказанного и притворился, что ничего не слышал, раз  его это не касалось, а если бы и слышал, то не понял бы наших прошлых дел с Кирой…
Все мы, бывшие в прорабской, изрядно осовели с отвычки и притихли – пища переходила в процесс усвоения –  началу неизбежной утилизации в отходы: Коля был сыт и доволен (что нам и хотелось – надо же немного ублажить его). Сейчас он чувствовал себя среди нас двоих сытым микробогом, по сравнению с тем, кем выставил его и.о. главного перед теми, кто должен считать его своим пастырем.  Насытившись и слегка захмелев, он позволил себе…  немного пофилософствовать (разговор у нас с ним мог происходить только на темы зарплаты). Да и то, прошла уже добрая половина первого месяца – пора бы нам подбивать промежуточные итоги:
- Я думаю: десять рублей для вас нормальные деньги -  с разными накрутками получится где-то, по рублей осьмнадцати, - мы молчали, зная его позицию,  она нас ни в коей мере не радовала – нам надо было немного больше, где-то рубликов по двадцати пяти. Но мы уже не расстраивались.  Со следующей недели приступим к одной из наших левых работ: на подсобном хозяйстве баз ОРС-а, а с начала следующего месяца и к другой - благоустройству теплой стоянки  соседней  ПМК…
Когда мы уже расходились, Кирилл, потирая руки, подошел ко мне:
- Ну что пойдем, вкусим наших любимых мучных изделий?
Почти все на кухне разошлись, было чисто: два человека смотрели телевизор  – нас  ожидала несколько иная, чем предполагалось, пища: вареная картошечка, давленная с той же свининой пряной тушеной и целая миска винегрета, к сваренному специально для нас черному кофе была подана на красивом блюдце средняя по размерам плитка шоколада. Конечно же, это был обратный презент от девчонок с кухни из их личных запасов – к молочному шоколаду редко кто бывает равнодушен: девочки без него не могут.
Когда мы с командиром завершали ужин, неожиданно в кухонный балок пожаловал сам Белоткач – он прибыл так поздно из правления с  просьбой и надеждой, что мы ему не откажем. Надо было назавтра (а завтра было обычное воскресение) откомандировать десять человек в помощь подшефному принимающей организации овцеводческому хозяйству. Им не хватало людей под  заготовку веточного корма для скотины (заготовка которого сейчас шла полным ходом в угодьях, что выше тридцатью километрами  пристани по течению полноводной местной реки), до которой нам добираться еще с часок, но нас на пристань обещали свезти к отплытию катера.
Это было отнюдь не актом безвозмездной помощи – взамен хозяйство обещало расплатиться с нами за ударную работу средней тушей (килограмм на  двадцать-двадцать пять свежезабитого барашка), что было для отряда, уставшего от приевшейся и опостылевшей тушенки, весьма кстати.
Кирилл ухватился за это предложение: и то, надо дать хотя бы половине отряда лишнюю возможность отдохнуть от монотонной,  примелькавшейся суеты стройки. Только надо отъезжающей группе быть на пристани в пять тридцать (соответственно, подъем для них устраивать еще раньше: в четыре часа утра и снабдить их  «сухим» пайком и хотя бы проводить ранним чаем!), что было весьма проблематично! Он  решил, чтобы я возглавил это дело – ему же завтра позарез необходимо было остаться в лагере. Решили со мной направить по четыре человека из каждой бригады и  Люду, работницу кухонного блока (на что она с радостью согласилась).
 Предварительно прикинув, отобрали, кого же из ребят будет безболезненнее всего отпустить вверх по реке, договорились с завхозом о составе сухого пайка, заготовили два термоса с чаем, взяли с собой еще бочонок питьевой воды о двадцати литрах. Мачете для рубки веток  всем откомандированным обещали выделить на месте, где должны были также проинструктировать насчет работы.
От гнуса спасаться было  бесполезно -  только активная работа поможет, но мы же, городские жители, не доверяясь только этому средству,  захватили еще на всякий пару тюбиков крема «Тайга» (может, поможет?). И все  было нормально, только вот с составом у нас вышла малая неувязочка. В штабной балок совсем в поздний час зашел Миша, бригадир второй бригады, и заявил, что его бригада отказывается от такого послаблении. Они решили завтра полным составом сосредоточиться на основной работе, чтобы ликвидировать ранее  допущенные нерациональные потери времени. Тем более, назавтра была обещана хорошая сухая погода.
Я несказанно тому удивился, где-то даже растрогался по поводу такого рвения и про себя подумал: «Вот, однако, молодцы, но неужели так еще бывает?»

               
Водораздел

Когда я вошел в незанятую под учебный процесс  аудиторию, где намечено было провести очередное собрание по доукомплектации отряда согласно вывешенному объявлению с временным  названием «Взлет» - в ней  почти никого не оставалось. В расписании  большой перерыв и студенты в спешке разошлись кто куда: одни хотели, убегая от условного гастрита  успеть что-либо по серьезному перехватить, что-нибудь из съестного, пользуясь большой переменкой. Другим надо было переместиться почти в другой конец города, кто успеть сменить учебный корпус, где запланирована была другая пара из спецпредметов, кто же совсем – ничего. Только две юные любопытствующие особы (их можно было также видеть и на собраниях других отрядов) они о чем-то  весело как чирикающие пташки  переговариваясь между собой, выстреливая  по всем входящим полновесным двойным дуплетом тонко подведенных глаз, ловко просочились мимо  меня, в двери, и, смеясь,  удалились. Нет, девоньки, вы очень хороши и  стройотряд вам точно не нужен…
Я проводил таких, вечно ускользающих, долгим взглядом, всегда прикованным к одной точке      таинственно исчезающих особ, и «вернулся» глазами обратно, где за столом с кипой отпечатанных заявлений-анкет о приеме в отряд: и чистых и  заполненных, сидел озабоченный Кирилл, о чем-то  напряженно думавши. Думать он мог о разном. Больше всего о том, что отряд должен быть к сегодняшней дате сверстан:
- Ну как у тебя успехи? – вот и спрашивает он всегда  только об одном...
- Подписал еще троих, - был мой ответ ему по контексту.
- Надеюсь, не этих…девушек, которые,  отсюда только что выпорхнули? - он усмехался.
- А ты не без чувства юмора… нет, конечно – мы же  едем работать, а не крутить интрижки. Нам, вообще,  это надо? Нам и так всякого…  люда хватает - подано  тридцать два заявления!
- Ой, ли? Маловато истинных «работяг» будет,  еще надо человек десять. Некоторые обязательно отсеются, пусть лучше будет дополнительная конкуренция: то нас  только усилит, а лишних  уговорим отдать свои паспорта и съездить с нами «мертвыми» душами…
Народ у нас в отряде, действительно, разный –  личностное разнообразие проявлялось и постигалось потом с самых неожиданных ракурсов. Конечно, мы выбирали больше по авторитетным рекомендациям, так что, брали, в первую очередь, самых  проверенных, но все равно получалось великое разнообразие…  характеров.
…Не знаю, как другим, но вчера мне так и не удалось: ни выспаться, ни просто расслабиться, чтобы просто отдохнуть  (еще бы: была кошмарная ночь!). Это после того, как я уставший да  весь покусанный комарами и прочим гнусом вернулся с заготовки побегов под корм скотине, веточного корма. Даже помыться в нашей импровизированной баньке – она еще не остыла: сил никаких не было...
Но в отряде, в некоторой его части, царило иное настроение -  после помывки (держи ухо востро - почему-то все кризисные события в отряде вершились после очередной баньки!). Вот и на сей раз народ решил побаловаться водчонкой, хотя это и стало по отрядному кодексу, принятому на первом вече, запретным плодом для нас (но, видно, не для всех!). У многих,  молодых организмов, изрядно ослабленных  тяжкими ежедневными физическими нагрузками, просто не хватило мочи и, как говорится, повело совсем крышу. Может, всех вдохновил наш недавний пример  «спаивания» Николая? Конечно, что это за двойственность стандартов – мол, вы начальство, значит, вам можно нарушать! Некто покумекал и для него наш пример стал отмашкой.
Почему же это происходило именно тогда, как тщательно и с любовью мылись собственные тела. Именно тогда многие цельные и самодостаточные люди решаются заведомо на такое «понижение» оценки своей личности со стороны других членов единого с ними коллектива? Они же прекрасно  знали, что все массовые попойки завершаются одинаково,  но зная это,  специально что ли шли на заданный наперед,  известный сценарий? Но наш случай был разовым, обычным и общепринятым мероприятие по ублажению человека, от которого многое зависело в   финансовой судьбе  нашего отряда – с такими людьми важно постоянно налаживать отношения, потому что нам с ним много  предстояло работать… Все вокруг были достаточно умны, чтобы верно истолковать, что же тогда  произошло. Я  где-то и понял бы этих формалистов, если  они не закладывали за воротник регулярно и до этого случая.
Все это напомнило искушения бессознательного,  из грубого психоанализа. Согласно ей: у субъектов  снижается порог самооценки и нарастает неадекватность поведения (даже у образованных людей), когда те вынужденно держатся за свои «концы», например, справляя физиологическую нужду, или поглаживают интимные части  тел (где-нибудь в бане). Только, я был уже посвящен в этот психологический феномен. Именно так объяснял мне в приватной беседе профессор психологии механизм того, почему  в туалете даже публичной библиотеки, стены  кабинок вымазаны… дерьмом.
Обычно, я спал довольно чутко, но мог при этом и хорошо отдохнуть, мне хватало и двух часов крепкого сна – потом я пребывал в состоянии  полусна - пробуждался, но не сегодня, когда весь день махал налево и направо блестящим на солнце, тяжеленьким, двухкилограммовым мачете. Я встал, выпутался из полога и  свесил, как обычно, посреди ночи голенькие ножки со своего ложа. Вокруг высоко, пискливо жужжали комары, но все  было не как обычно ночью – безмолвно, я чувствовал себя, в общем, скверно, совсем не отдохнувшим.
Но не этот коллективный, пусть хоть стократно усилившийся, чтобы оставаться все-таки слабым, комариным писком   пробудил меня и не давал спокойно доспать природой положенное, а какая-то непрерывная возня и беготня по деревянным мосткам между балками, слышимая с  улицы, мешали этому. По задумчивому и одновременно беспокойному лицу Киры, который также как  я, бодрствовал - сидел и вслушивался в шумные перемещения за окном, я догадался, что же  все-таки там происходит.
Как я сказал, такое баловство и до этого не раз приключалось, но мы закрывали на это глаза. Кое-кто из  ребят  не гнушались употреблять запретное, известное средство (разве можно утаить  прием его внутрь и от того, кто вас раз до этого уже заметил) – примет тому больше, чем много: и покрасневшие глаза, и характерный аромат, который не перебьешь и килограммами «жвачки», просто интуиция... Однако мы («вожди» отряда) – не сыщики и старались не придавать этим нарушениям особого значения, пусть, лишь бы оно не сказывалось на результатах работы. Может, им придал  смелости, уверенности в безнаказанности пример, поданный нами, или  мы  просчитались, оставляя предыдущие случаи совсем без внимания. 
Сейчас это все уже стало мешать и превратилось как бы в злую традицию - стал понятен  сонный вид, и неактивное настроение   некоторых, чему раньше не придавалось значения...
Но все равно мы не хотели указывать ни на кого пальцем и переходить на личности. Такая «страусиная» политика попустительства к успеху не вела – как видно, «не замечаемые» нарушения становились все наглей и разнузданней. Ребят надо было немного приструнить! Они таким поведением наносили вред делу перевоспитания наших малолетних «правонарушителей».  А что они могли увидеть в этом случае? На деле таким подходом со стороны некоторых ребят нивелировались все воспитательные попытки - получалось всюду одно и то же: разложение и упадок. Нет, эту разнузданную вакханалию надо прекращать немедленно!
А она, как назло, все развивалась и длилась до самого утра: часов до пяти…
Мы с Кириллом так и просидели при неполном свете до забрезжившего утра, которое  занялось  не дождавшись чернильной ночи на  кроватях, наблюдая в окно нездоровую, суетную жизнь  - всего лишь слепок с обыденной, повсеместной. Мы понимали, что во многом сами  действовали точно по ее логике, допуская,  нам дозволена вольность, которая сейчас обернулась против и только потому, что посчитали,  мы - это мы, а рядовым бойцам – этого нельзя!  Не так, чтобы, только сидя на кроватях, мы, втихаря,  возмущались -  нас  душила непонятная обида…
Для себя я понимал, что обижаться в данной ситуации  это минутная слабость, идиотизм – несгибаемые стандарты поведения, как бы  это не  плохо и   должны быть двойственными. Жизнь зиждется на множественности  стандартов: таковы правила борьбы с целью занять привилегированное место с более вариабельным выбором. Я понимал, что сейчас не место и не время философских диспутов даже с самим собой на отвлеченные темы, что  можно, а как нельзя!
И тут я увидел на пороге сдвоенного балка (может мне близорукому это  лишь  показалось, но этого было достаточно, чтобы завести меня окончательно!). Там где жила большая часть второй бригады – «генератора» сегодняшней попойки, Я увидел развеселившуюся повариху Люду с блестящими глазами. Она смеялась и льнула телом к плечу, что-то видно скабрезное говорившего ей, полупьяного синеглазого бригадира Миши (кстати, члену штаба и одновременно активному участнику развернутой вакханалии) – может мне показалось, но терпение мое лопнуло: надо было разгонять этот бедлам!
Я вскочил, путаясь в штанинах, напялил джинсы, и полный решимости действовать и даже дать кому-нибудь в «нюхальник» (или же получить, что все равно разрядка, за так за мной больше правды, да и Кира поможет!), выскочил из балка. Выбегая на улицу, я краем взгляда зацепил захлопнувшуюся дверцу балка напротив – то была комнатка в другом балке, где был устроен  медицинский изолятор на два места,  заодно  отрядный медпункт, ключи от которого были только у отрядного медика, Инги. О! Она - туда же: скурвилась.  Весь мир, ты против нас! Выскочив на мостки, связывающие балки друг с другом, я  заметался: в какую же сторону мне дальше? Но, в конце концов, решил первым делом наведаться во владения бригады -организатора попойки.
На  пороге их балка я почти натолкнулся на Андрея Зубова (в просторечье - Зубыча), одного из лучших и уважаемых  ребят, чья сила, выносливость и покладистость характера,  снискали много уважения и служили примером для многих. Он взопрел, как бывает по выходу из бани и не вязал и лыка! Он пошатывался и норовил заграбастать в свои могучие объятия Шуру, тот к нам имел лишь косвенное отношение - служил там, где мы работали, ночным сторожем и появлялся с обходами на ночь. Шум и непривычный вид ночных людей возбудил Шуру, ему еще, без сомнения, поднесли, и он, несмотря на  тщедушность был очень доволен и весьма счастлив! Ну, конечно, и пьян в умат…
Я рявкнул, как пес, сорвавшийся с цепи, на Зубыча:
- Кто в медпункте, знаешь?
 Зубыч только с моего демонического вида да внезапного явления опешил и стал пятиться:
- Не знаю… сходи -  сам посмотри, - пролепетал он едва внятно.
Развернувшись, я как по его совету, проследовал к медпункту и дернул дверь – она была заперта изнутри. Я дернул сильнее – звякнув, засов  отлетел. Моему взгляду предстала следующая картина: в изоляторе, разобрав стерильную постель одной из кроватей, лежала и тряслась перепуганная Инга, а рядом с решительным видом, готового за нее заступиться и растерзать любого вошедшего сидел бригадир первой бригады Дима – кого угодно, думал здесь увидеть, но не его. Получалось, что и меня…
Когда я ворвался, он вторым делом опешил от моего необычно свирепого вида,  с всклокоченной бородой, но затем трясущаяся Инга о чем-то догадалась, даже, ее лицо посетила неожиданная улыбка. Она, оперевшись о локоть, слегка приподнялась, улыбка не сходила с ее, уже не испуганного вовсе лица. Со стороны, непонятно кому  была адресована улыбка – ну не мне явно: я был страшно  зол и не хотел преображаться! Может, Кириллу (я оглянулся: тот стоял сзади). Он сам, видно, ничего не понимал (что со мной!) – только вертел в руках подобранную с пола отвалившуюся щеколду…
Может, кто-то из нас и собирался посмеяться, но точно не я: теперь меня всего заколотило от возмущения,  особенно при виде столь интимной сцены (или мне опять показалось, а, может,  дело было в ночной рубашке Инги и  ее чересчур заголившейся руке?). Мое голодное сердце и в конец, свинтившийся разум возымели безграничную  власть  надо мной, моими  словами:
- Что же это такое? А ну марш спать! Немедленно!
Но видно я, действительно, все перепутал:
- …! – Только и выругался Дима, поспешив убраться восвояси. А, Кирилл мне  настоятельно советовал из-за спины  успокоиться и взять себя в руки – он, ничего не понимая, также вышел вон. Я остался наедине с Ингой, она лишь одна знала, как со мной поступить…
Она протянулась за пачкой сигарет, лежавших рядом с коробком спичек на тумбочке – он был пустым. Как раз туда она решила  стряхивать пепел. Инга видно сполна оценила мое состояние, как «невзрывоопасное» и предложила мне место на стуле рядом:
- Сядь, посиди со мной пока я курю, - но я предпочел сесть на краешек кровати и стал внимательно изучать ее веснушчатое лицо, не догадываясь, что сам был субъектом еще более пристального зондирования (она хорошо запомнила, видимо, лекции по психологии – ей  зачет)….
Лишь пара сымитированных движений глаз и я непроизвольно проникся  тягой к ней и… вместо ожидаемой агрессии начал изливать на нее свою обиду: «Мол, хотя бы тебе не  стоило бы пособничать и потакать всем этим мерзостям и образчикам недостойного поведения, демонстрируемым  некоторыми нашими ребятами». Она со всем, что я ей вещал, соглашалась, а сама тем временем, еще больше перехватывала мое внимание, вставляла корригирующие ключевые фразы, сопровождаемые выверенными движениями глаз,  которые продолжали сбивать нервное напряжение собеседника (т.е., мое). Я их не помнил, но я с каждым ее словом успокаивался, пока совсем не сник…
От Инги я узнал, что они  сами с Людой сбежали из своего балка, чтобы спрятаться от сторожа, который приставал к ним с непристойными предложениями – тогда она и очутилась здесь, а Дима всего лишь должен был затворить за нею крепче двери (правда, ничто не помешало им через полгода пожениться!). Тряслась же она от страха, что это опять преследующий ее неприятный сторож. Тогда это выглядело  правдой, поэтому, когда я вновь вернулся в сдвоенный балок дополнительно разобраться, что к чему – многие «активисты» предпочли  отбиться и только неадекватный сторож Шура пригласил меня на улицу и нагло предлагал (даже слезно умолял), словно я был рабовладельцем или хозяином крепостных душ, уступить ему… докторшу. И здесь я себя уже не сдерживал – двумя пинками от души, вложив в них изрядно силы,   вынудил Шуру бежать подальше от балка…
Но позже этот оппонент нам (не только мне одному) жестоко отомстил - зло всегда порождает вероломный ответ. Перед уходом в свой отпуск он спустил оба колеса нашего отрядного дежурного велосипеда, скрутив и умыкнув  золотники, как раз в самый неподходящий момент, когда Кириллу позарез нужно было куда-то съездить. В итоге, он опоздал на важную встречу, разыскивая у кого-нибудь пару «лишних» золотников…
А меня как видно в прямом смысле «укусила»  какая-то… ядовитая муха – иначе, чем объяснить, что я после  упал на кровать и, не раздеваясь, проспал до обеда, что мне были подъем и линейка. А они все-таки были  через полтора часа: тяжелые для многих подъем, и  линейка, во время которой Кирилл перед ребятами держал серьезную речь – он не стал называть конкретных фамилий, просто жестко отметил, что накануне со стороны некоторых лиц в очередной раз был нарушен принятый отрядом «сухой» закон:
- Я больше не буду никого предупреждать – вчерашний раз будем считать последним: на следующий нарушители поедут домой с соответствующей запиской в комитет комсомола, без предупреждений. И еще, если кое-кому показались «вдохновляющими» наши кулинарные эксперименты с разными начальниками, то знайте: они делались только для вашего же блага и продолжаться будут еще ровно столько раз, сколько  нужно…
Я все сказал, а сейчас – за работу…
И все работали в тот день – и было им сначала очень тяжело (некоторым), но все нашли в себе силы, работать молча и вдохновенно, а я же спал….



Подслушанный диалог

Время мчится в прошлых событиях, когда лимит его ограничен – за ним  не успеть.  У каждого свой отсчет – у нас же вот-вот приближалась первая отчетная половина отряда: конец июля-месяца. Руководство отряда  погрязло в бумажной рутине: в различных формах, справках, необходимости регулярного заполнять всякие  журналы и дневники, в нарядах…
Кстати, что касается нарядов, то ситуация  кардинально поменялась: прораб Николай стал доверять нам в их написание все больше и порой даже, его беглого взгляда по проверенным только в самом начале черновикам было ему достаточно, чтобы  смело ставить под ними свою  «разрешительную» резолюцию. Не то, как это было, помнится в начале отряда. Тогда же, мне помнится, шла война между нами, неумехами со сложившимися принципами жизни и, якобы, всезнающим цинизмом, в образе Николая за каждую расценку, за каждый погонный (квадратный, кубический и т.п.) метр. Объемы работ и суммы расценок мигом «слетали», помнится, до двух раз... 
Но нам, вряд ли, стоило кого-то винить в непонимании себя и именовать его за попрание своей сермяжной правды циником – слишком борзо мы  вначале  наряды эти писали, слишком далеко было то от правды, а на любую «ретивость»  необходима узда! Сейчас это уже стало понятным – не то, что тогда…
Да, многое поменялось! Прежде всего, изменились мы сами, притерлись, что ли, подходяще друг к другу. Раньше, например, сверх меры на все эмоционально реагировала  Лена – в частности, на любые попытки ограничить ее свободу:
-  Нет! Вы не стройотряд! Вы… вы –  сборище матерящихся шабашников! – заявляла она в сердцах и тут же риторически восклицала, жалуясь, будто  кому-то свыше, - как мало же ты, Кирилл,  мне времени отпускаешь на свои дела…
Она сметала Кирилла, иной раз, со всеми его попытками, ограничить ее в делах и помыслах. Показателен был их разговор  подготовительного периода:
- Лена, может, имеет смысл проводить больше мероприятий, способствующих, допустим, релаксации и отдыху. Мы не сможем просиживать дополнительные ночи и вымучивать рядовой концерт, у нас просто их не будет там, этих часов…
- Ага! Ты, может, мне еще посоветуешь  освоить технику точечного массажа и аутотренинга, чтобы всех ублажать после смены? – по большей части ее реакции и были такими эмоциональными. Наблюдать за их ментальным проявлением доставляло истинное наслаждение, но я также знал, что  камни, в конце-то концов, непременно  полетят и в мой «огород».
- Хм… а это было бы неплохо, но пусть этим методом овладевает Инга,  наш медработник, а еще лучше, если каждый сам для себя. Ты не сердись, а постарайся уяснить одно: пока есть время, нам бы наработать несколько заготовок-скелетов двух-трех агитпрограмм (без них нам же не обойтись!), лекций на разные темы, конкурсов, которые там надо иметь обязательно. На месте летом только повторим  раз наработанное и будем программы наши обкатывать. Ты что думаешь по этому поводу?
- Если бы все было бы так просто, и ты еще бы если немного себе представлял, сказанное собой - как состыковать меж собой сборные части… некоего механизма? И потом, я что тебе профессиональный массовик-затейник?
- Я понимаю –  там по твоей, комиссарской линии будет много проблем, но учти, что отряд длится почти год, а не только два летних месяца. Ты испытываешь  голод по настоящей комиссарской работе? Так - дерзай! Тебе и карты в руки. Сейчас – у тебя же такое обширное поле  деятельности! Разве  – отряд  сформирован? Впереди у нас (до выезда) и смотр агитколлективов, и конкурс наглядной агитации, плакатов, рекламных газет – везде надо  принять участие. Просто море дел – а ты все не довольна…
- Бу-бу-бу, ни черта ты не понимаешь, и тонкостей не знаешь, технарь до мозга костей! – порой обрывала она Кирилла, нисколько с ним не церемонясь. - Ты прав только в одном: я сейчас чувствую себя, как птица с подрезанными крыльями –  мне не развернуться. Здесь, где мне бегать за всеми. Там все будет по-другому (когда все рядом!).
- По-моему, ты заблуждаешься - почему тебе  кажется, если кто-то сейчас ни в чем не заинтересован, то там он вдруг преобразится?
- Почему-почему не знаю я. Но сейчас все заняты: учатся: у всех или зачеты, или что еще  – ни у кого нет ни  единой свободной минуточки, а там  будет иначе – мы будем  вместе! Вместе, понимаешь?
- Правильно, но сейчас все учатся, а там будут, как говорится, от зари до зари вкалывать, так что, времени все равно будет в обрез!
Лена в конце такой одной из многих схваток, где она всегда держала хотя бы эмоционально верх, видимо, совсем  расстроилась – почему-то Кирилл ее терпел и  такую: наверное, она была хороша, просто все воспринимала слишком непосредственно. Действительно надо помнить, что обычно не мы выбираем, а больше нас выбирают!
Кирилл многое наперед  прощал Лене – ее "длинный" язык вещал всегда по делу. Когда же она ломалась по незначительной причине, становилась  плаксивой и беззащитной –  хотелось  ее оберечь, как маленькую, беззащитную девочку, приголубить:
- Ты чего – только не стоит раньше времени «киснуть». С тобой всегда рядом люди, которые будут тебе помогать…
Камнями, что были запущены  и летели в мой «огород», вполне можно считать подслушанный случайно диалог уже между командиром и комиссаром отряда. Я услышал его, подходя к штабу из раскрытого окна, он заставил меня присесть на низенькую лавку, вкопанную рядом со  штабным балком и задержаться дольше там, где я оказался невзначай  и был невидим. Диалог словно был продолжением  приведенного, фразы  обоих как пазлы стыковались друг  с другом, выстраиваясь в логическую цепочку . Конечно, я ничего тогда не видел - только слышал голоса из распахнутого окна:
- Это наш мастер-то  поможет: да, жди - живьем скорее съест, чем поможет!
- Может  зря ты так? Он такой же, как и все мы, равноправный член  штаба. Сколько раз я тебя  остерегал: не иди наперекор производственным интересам – учись, хотя бы здесь работать на компромиссах... Я же, именно и буду тем, кто, если надо, будет  всегда рядом...
- Вот ты опять что-то пустое обещаешь,  а где же аргументы, в которые он, влюблен? Ты лучше ему, то же самое (о компромиссах) сказал бы: очень полезно для него будет.
Потом было молчание – но она, помолчав, чему-то  согласилась:
- Ладно, идет – стараюсь быть покладистым комиссаром. По мере возможностей, смотря с кем и когда.
- Ну, вот как всегда от тебя я  ничего путного не добился, - это уже был Кира, - ну что – посидим!
- Скорей бы это все (и отряд наш) заканчивалось, - произнесла Лена голосом, сбивающимся  в плач, - все, все мне ужасно надоело! Я устала, ты заточил меня на кухню... эта бадья с кашами, чаем, – весь мир уже целый месяц я вижу только через квадратное окошко раздачи. Ребята все меня любят с трудом, а когда я им что-нибудь говорю по основному своему делу, они глядят сквозь меня, не замечая, и как бы насмехаются: «Посмотрим, что ты еще выкинешь – кашу варить бы вкуснее научилась…»
- Это ты придумала  – такое, вряд ли! Это не так, Леночка, - Кирилл пытался ее успокоить, - ты наш комиссар и так просто невозможно!
Он продолжил:
- Вообще, каждому сейчас нелегко на своем месте – все мы зашиваемся. Знаешь, дай бог мы вместе с тобой на следующий год еще разок в отряд съездим! Ты не против?
Я не видел ее реакций, но  сейчас отчетливо представил себе говорящих: вот Кира пытается рассмешить  Лену или, хотя бы, получить от нее усмешку! Это так важно – вызывать друг у друга усмешки (наметки хорошего настроения), особенно, когда собеседник на грани…  срыва.
- Неправда, все это! Зачем ты меня успокаиваешь? Ведь на самом деле вам с мастером на все кроме работы… плевать с самой высокой колокольни! Что, разве не так?
- Зачем же ты так… резко и безаппеляционно: одни незаслуженные обвинения. Чем вот так руки опускать, всмотрелась бы в лица ребят, как они одухотворены, когда… ты поешь.
- Это вокал – меня учили петь профессионально. Что во мне нечего больше заметить, кроме обломков несбывшегося, несостоявшейся певички? Я комиссар же, таки, если не забыл.
Но Кирилл продолжал, словно ее не слышал:
- А помнишь твое соло, вернее, твой импровизированный концерт, когда мы   в самый первый раз  приехали устраиваться в организацию, как ты тогда всю аудиторию завела и в руках своих удержала голосом: и рабочим и служащим - всем очень понравилось…
- А, правда, хороший концерт удался? Вклад в ту удачу  был не только мой – тогда многие из наших участвовали…
- А вот это - уже жеманство… чистой воды, идея-то  всего концерта и его организация были твои…
 Голоса прекратились – видно Лена о чем-то глубоко задумалась.
- А о ребятах ты суди потому, как они счастливы, когда измотанные возвращаются в полночь с работы! Или какие они розовощекие и чистенькие после бани… и для наших проблемных ребят - это потрясающе наглядный пример!
- Ага, или когда они досыта накормлены, или когда… не буду дальше продолжать – сам догадайся. Вся жизнь,   сплошная череда актов физиологического удовлетворения,  - здесь Лена, видно,  усмехнулась (чего я не мог,  конечно, видеть, но явно ощутил, куда клонил  весь лед  ее рассуждений) – она  всегда так судит!
- Я бы тоже хотел, чтобы все было  однозначно и здорово, но все, далеко, так не бывает…  это наивно - поверь мне...
Потом долгая пауза и уже после нее:
- Знаешь, ребята у нас, действительно - не сахар как, впрочем,  везде. Что же касается тебя, то главный виновник твоих бед - он перед тобой! В конце концов, это я упорно их делал такими, какие они есть.
- Да, но не только ты! А еще один человек - наш мастер.
- Вот как! Ты его так ненавидишь? Лена, зря  ты так – запомни, мы все трое должны держаться как единое. Давай,  понимать друг друга. Я с мастером часто спорю и не согласен  с ним по многим вопросам, но, чтобы настолько не любить? Сейчас я даже стал с ним во многом заодно, мы проникаем и прорастаем друг в друга.  Я ему поверил – прошу и тебя: ты верь ему… пойми: ну не могу я сейчас все сломать, чтобы развернуть,  по-твоему! Ведь, если честно, то у тебя нет точных представлений, как все должно работать. Ты тоже только предполагаешь.
- Ага, а у него или у тебя они есть…
- И у него – нет, и у меня, ни у кого, но рождается правильный путь – он в общем единении. 
Давай будем считать  этот разговор всего лишь эпизодом усталости, что, в целом, все у нас идет совсем неплохо – ты же об этом знаешь, как и я, или  потом   сама все поймешь!
- …ладно, я покоряюсь и беспрекословно подчинюсь… - сказала Лена вполне грустным голосом, - я же послушная…
- Не хандри ты только, еще рано, впереди больше месяца!
Я встал с лавки, как стихли ее удаляющиеся  шаги по деревянному настилу…
               

               
Бесцветные глазки

Бреду один  через редкий лесок, стреножив велосипед под окном  нормировщицы   Галы, где они проживали вдвоем с малолетней дочуркой,  и отмахиваюсь от надоедливых комаров, которые стали сроком недели три истинным кошмаром здешней действительности. Подсобные хозяйства ОРС-а находились  в самых комариных владениях, в  прилесье за осушенным болотцем  в  минутах двадцати ходьбы от поселка со странным иноязычным наименованием – Рейна. К ним вела мимо болота от самой Рейны плотно укатанная грунтовка, впрочем, я бывал здесь  ранее, когда еще согласовывал условия работы, но сегодня обычно скорая дорога заняла  битый час. И то - доспели ягоды, их здесь было съедобное «море», во всем «виноваты» лишь они,   сладкими разноцветными россыпями щедро перемешанные по пути. Стоило лишь сойти с грунтовки и сделать несколько шагов в сторону - ты  слышал  манящий зов их сказочного предводителя и   попадал в его липкие владения: ягоды, разумеется, тебя уже никуда не  отпускали.
Накатывали на сочную зелень буруны оранжевой, солнечной морошки; разрезаемых  фракталами островков крупной, вызревшей черники;  колыхалась рубиновыми россыпями   на волнах  изумрудных  округлых листьев водянистая костяника –  витаминное море, дарованное природой на краткий срок всем, страдающим перманентным авитаминозом. Устоять перед   соблазном и не «окунуться» в сладкое пиршество с  незабываемыми вкусовыми нюансами, не свернуть  с протоптанной дороги и не отведать угощения  лесного хозяина, не моги! Потому-то путь мой оказался сегодня так долог: вместо обычно занимаемых пятнадцати-двадцати минут, он  незаметно скрал в моем бюджете целый час,  тем не менее, тихо медленно все-таки я приближался к постройкам хозяйства, которое было больше похоже на малый агропромышленный комплекс, предназначенный для снабжения трудящихся продуктами животноводства. Хорошо, что помехой в поглощении горстями спелых ягод становился для меня характерный  признак всех подобных объектов. Конечно, то был отвратный запах отходов  животноводческих ферм, пропитавший органическим естеством окружающее пространство – воображение лишь дорисовывало сопутствующие мерзостные картины…
По мере приближения к комплексу,  запах все крепчал, превращаясь в едкий, густой смрад – росло число  мух, летевших на запах в надежде поживиться чем-то любимым,  они роились, будучи сугубо индивидуалистичными насекомыми, но слетались на запах гарантированной пищи в уплотняющиеся темные облачка в тягучем воздухе. Но справедливости ради, стоит заметить, как  не был  бы отвратен  для  человека этот смрад, но к причиняемому им дискомфорту привыкаешь, потому, как он пропитывал тебя наскрозь – от него нигде не было спасения и ты сам  растворялся в нем, становясь   мета-частицей всепоглощающей вони!
Я отыскал наудачу среди одинаковых построек нужный свинарник, вошел в его парящее теплом  «нутро», отворив незапертые тяжелые двери. Одновременно, как вошел, так с головой погрузился в совсем уж несносную и токсичную, как я позже убедился, насыщенную до рези в глазах вредными парами аммиака,  атмосферу.
Свинарник, ожидаемо был полон живущих в нем больших и малых свиней и свинок, удивленных визитом странного незнакомца, еще местных работников и несметных  «полчищ» рыжих прусаков, вольготно тоже кормящихся перепадающими остатками ненормированной пищи и на отходах  свиной жизнедеятельности.
Конструктивно, это был принятый за основу  все тот же знакомый сызранский ангар, но больший размерами: его длина составляла целых шестьдесят метров! Я поздоровался с двумя, заинтересовавшимися моей персоной скотницами – они отвлеклись от раздачи корма своим питомцам в лотки, я представился и сказал, что мы  будем красить  с завтрашнего дня стены в ангаре. Их пробудившийся интерес ко мне почему-то сразу угас.
Основными жильцами, конечно, здесь были свиньи. В расположенных по обе стороны от центрального прохода невысоких, поделенных на отсеки  клетях, они сновали, нисколько не утратив данного природой им любопытства,  они были преобладающе грязно-серого, а  отнюдь, не принятого в детской литературе нежно-розового цвета, они были также разными по возрасту и размерам. По обе стороны прохода по длине ангара сверху клетей  тянулись два мощных  воздуховода с крыльчатками на  торцах – приводные их мощные электромоторы время от времени  включались для прокачки «свежего» воздуха с улицы через воздухозаборники. Включение моторов вызывало  панику среди других, не основных, но  более многочисленных  жильцов свинарника - пузатых тараканов-прусаков, полчищами, не иначе, снующих  по  поверхностям клетей и  коробчатым воздуховодам от одной пищевой цели к другой. Стадо этих рыжих бестий, быстро колонизировавших клети пол, чувствовали себя здесь незаслуженно, но высокомерно хозяевами, хотя они были обделены достаточно развитой нервной системой. Они, тем не менее, должны быть сытыми и довольными выпавшей им исключительной доле, все же   субъекты сего стада оставались полуголодными тварями – ибо ощущать себя кем-то им не доставало большего по числу клеток нервного узла в теле.
Они, встревоженные  мощным гулом включаемых моторов и нарастающей вибрацией воздуховодов, всякий раз срывались с насиженного места и в панике предавались  исходу незнамо куда: неслись  в испуге вперед-назад, неупорядоченно, по-броуновски с  места в другое, казавшееся более безопасным, по пути  сталкиваясь с многими соплеменниками, но те были также не менее напуганы и  были движимы страхом, свербящим  основным инстинктом роения и стадности, стремились также достичь более безопасного места, но, где оно ! Сама причина их движения, слепой страх, как и все страхи, был  их заблуждением: они обречены были не найти упокоения... и только столкновения хитиновых гладких панцирей при перебежках одиночных особей совсем неслышимы для человеческого уха, но складываясь, порожденные тьмой насекомых, они давали уже четко слышимый эффект шелестящих волн. Эти акустические кол****ия  настораживали и интриговали самых свинок, заставляя их время от времени извлекать влажные, сопливые рыльца из длинных корыт с  полужидкой мешанкой – основной  пищей  и внимательно прислушаться…
Что до меня, еще малознакомого «хозяевам»  прежде, то у свинок  был совершенно другой интерес: они зыркали  из клетей своими маленькими бесцветными глазками с белесыми ресницами, но так  ничего не дождавшись в награду за оказанное  внимание, начинали  заводиться и подняли, в  итоге, неистовый коллективный визг, задрав к верху тупорылые морды…
Здесь была самая трудная часть  и более других  «весящая» недоговорных работ, но мы поэтому за нее и взялись, толком еще не представляя возможностей ее реализации. Взялись, только потому, что за нее обещали очень неплохо заплатить, а в чем здесь  была  проблема? Ну нужно было  неведомым путем выкрасить своды  ангара и всю имеющуюся металлическую арматуру внутри него: клети, арки, торцы и прочие элементы конструктивного монтажа. Значились среди них также устройства, обеспечивающие воздухонаддув, теплорадиаторы и распределители корма, которые почему-то не работали, хотя бы в один заход светлой масляной краской - конечно, не выводя при этом свинарника из эксплуатации (что было само по себе  невозможно).
Ангар под свинарник геометрически был усеченный наполовину цилиндр диаметром восемнадцать метров, высота потолка, соответственно от пола, составляла около десяти метров (метр высоты ей добавлял железобетонный цоколь по периметру, по которому монтировались арки свода).
Планировалось  на улице между соседними ангарами, используя добытые откуда-то некондиционные панели перекрытий, смонтировать площадку выгула для свиного молодняка и смонтировать по ее периметру высотой с метр тридцать столбы для забора. Это уже было совсем несложно в реализации - основная проблема кроме сложностей безопасного доступа для маляров была также в том, что дополнительное  не малое тепло  естественных обогревателей (свиней) скапливалось сверху и обеспечивало наверху невыносимые  условия работы (работать при температуре плюс сорок градусов,   действительно, сложно).
Я вышел из ангара глотнуть «свежака» - почувствовал облегчение, воздух, казавшийся ранее всюду отравленным зловонием скотских фекалий, на улице казался чистым и свежим.  Хотелось глубоко дышать в полные легкие, что я  делал и обдумывал план дальнейших действий (произошло явное смещение понятий: «нет запаха» и «абсолютная вонь») - как же нам быть?  Возводить ли «леса» и уже с них уже красить, либо пригнать откуда-либо гипотетическую   машину с телескопической платформой, либо приспособить для тех же целей автокран - или же красить все-таки с подвесных люлек? Вариантов много, но ничего  реального, кроме перечисленного, в голову  не приходило…
На улице, вне свинарника, как обычно, во второй половине дня поднялся ветер - стало слишком свежо: он был порывистый и остужал  голову, выветривая из нее остатки аммиачных испарений, которыми чересчур богата атмосфера  ангара – думалось свободнее. Я дошел до  балка-бытовки, одиноко стоящего на отшибе, надеясь  застать в нем бригаду местных строителей, чтоб сговориться  насчет ключей. Теперь  я же становился равноправным, как они пользователем   здешних ресурсов – разнорабочим ОРС-а, а завтра, когда я перевезу в бытовку выписанную краску, спецодежду, кое-какие инструменты, пару килограммов гвоздей, то да се, тогда вообще….
 Я постучался и вошел в узкую дверь балка, прикрыв ее плотно за собой, чтобы сберечь тепло. Вокруг низкого, грубо тесаного стола, стоящего ближе к маленькому торцевому окошку  были наскоро расставлены чурки и пустые ящики, на которых восседала группа в человек местных работников, некоторые из которых были в зашнурованных мягких шлемах грузчика (они не зря так любимы  рабочими). В балке было, даже в самый яркий солнечный час, сумрачно посредине балка  для  дополнительного освещения висела слабенькая, в четверть «сотки» лампочка накаливания без абажура, она тускло освещала скупые на эмоции лица присутствующих. Слева на полу, а вернее на асбестовой плите-теплоизоляторе стояла самодельная электроплитка с мощной раскрасневшейся до багровости спиралью – от ее ярко-вишневого цвета   исходило  света боле, чем от лампы.
На плитке в алюминиевом котелке весело булькало, доходя до съестных кондиций, аппетитное густое варево, аромат  которого  распространившийся по  балку вызывал у меня ощутимые спазмы и дискомфорт где-то в области желудка – я инстинктивно вспомнил, что  давно ничего кроме полезных но, увы, совсем ненасыщающих ягод, не ел и сглотнул слюну. Хотя, отчетливо  помнил, как еще минут пятнадцать назад меня воротило даже от воображаемого съестного по причине здешних запахов.   
Как только я вошел в помещение балка, лица работников оборотились на меня – они, наверное, собрались только  вкушать свою аппетитную трапезу, а тут… непонятно откуда взялся вдруг я (мне же, так некстати, надо было с ними еще решать одну проблему):
- Привет, парни!
- Здорово, а ты кто такой… будешь? – приветствовал меня сдержанно, сидя, от лица всех собравшихся круглолицый толстячок, также и незначительного роста. Он,  видно, был здесь под главным  или за него и уже изготовился, чтобы отправить в рот ложку полную  гущи, зачерпнутой из поданного на стол дымящегося  котелка. – А ты, наверное, и есть из тех студентов, о которых нас предупреждал  Вайс, свинарник красить…
- Да, так точно. Прошу прощения за столь неожиданное вторжение, но давайте договоримся о ключах и я свалю. Мы-то будем работать  после шести вечера – для вас это уже нерабочее время и мы, вряд ли, будем пересекаться…
- Конечно, договоримся, – ответствовал бодрый толстячок, - еще успеем. Садись сначала с нами отведай супчика, он у нас знатный, наваристый! Бери вон ложку, хлеб…
Я не стал ломаться – в таких вопросах здесь не упорствуют (да и есть, если честно, есть очень хотелось!). Сразу для меня нашлись и свободный ящик - место, где сесть и серая,  алюминиевая запасная ложка, чтобы  есть – я робко присел среди рабочих мужиков. Сам думал, притом: «Ничего, у меня тоже есть рабочая спецодежда, от которой несет битумом вперемешку с потом. Она также напитана местами грязью и бетоном. Я ее обязательно надену - тогда мне  совсем не будет не неловко среди вас»
 А пока же:
- Витя, - толстячок глянул на своего товарища и побуждающе опустил глаза. Витя был небритым, крупным и горбоносым мужчиной средних лет –  сразу понял своего босса (его как босса характеризовали исколотые непонятными знаками запястья - полностью, о чем вещали наколки, не дано было разобрать в виду визуальной их фрагментарности, а на улице было свежо, для возможности их узреть  полностью). Витя извлек из глубины кармана початую бутыль прозрачного напитка…
Я понял и больше для приличия начал протестовать:
- Ребята я только немного,  саму малость…
- Не боись, - перебил мое жеманство  исполняющий обязанности  главного виночерпия - Витя,   осклабившись рядом неровных зубов, - больше, чем надо, тебе здесь не нальют.  Особенно сейчас, когда она, шельмица, у нас на вес золота!
Он «булькнул» два раза в стакан -  бережно поднес его мне, и вылил то, что еще оставалось в бутылке в другой  стакан – получилось ровно вдвое меньше (Витя остался доволен выверенностью своего глазомера) и поднес стакан боссу-толстяку.
Мы выпили за всех, за успешное сотрудничество – водка была, как говорится, не высший сорт,  паленная (неизвестно, из какого сырья  ее здесь вырабатывают?). Я дрогнул, но выпил все, стараясь не слишком морщиться, а толстяк привычно осушил свой стакан с явным удовольствием, да еще в конце крякнул…
Но до чего было хорошо после «стопки» таскать из общего котелка куски разварившейся тушенки и мягкой, редкой в это время года картошечки, в вареве также щедро плавали какие-то специи и размякшие звездчатки из теста – все  было безумно вкусно! Как только котелок опустел – поспел сразу и чайник. Чай был ароматным,  главное, свежезаваренным плюс что-то еще предлагалось к нему из банки. О! Это был «клуб» истинных гурманов – к чаю было подано свежее, урожая этого лета, черничное варенье…
Обжигающим чаем наслаждались в тишине, слышались обязательно громкие причмокивания, когда же и с чаем было покончено, то решили закурить – я предложил  всем свои, считавшиеся «элитными» болгарские сигареты «Родопи» - отказа не было (хоть в чем-то сумел угодить хозяевам!).
- Нашли, наконец, хоть кого-то красить, - затянувшись сигаретным дымом, проговорил толстяк (у него был низкий, хриплый и осипший голос) - и как вы на это пошли?
Вопрос был больше риторическим и обращен ко мне.  Босс  оглядел своих товарищей все таким же похожим призывным взглядом, но иного содержания, один из них, но не Витя, смахнув со стола на пол хлебные крошки, извлек откуда-то с полок потрепанную засаленную колоду, и начал раскидывать  карты на четверых для партии в «козла». Эта незатейливая игра была здесь популярна.
- А что сами не брались – деньги-то за это неплохие? – Спросил я босса. – Тот  был весь  в игре и уже торговался, но меня услышал.
- Мы - сварщики и монтажники, - многозначительно  протянул он, словно завершая воспитательную речь, - а, эта работа – извини, для… дураков. Если поживешь с мое на севере, то поймешь, что  не с руки себя уважающим рабочим хвататься за первую попавшуюся работу, несущую деньгу… Честь сварщика она дороже, а  своих полтора ежедневных червонца семью прокормить мне и так нарисуют. Так что с нашими «полярками» и северным  стажем я всегда буду иметь поболе, чем ты!
Типичная и правильная (с его точки зрения) философия северного вольного труженика, так популярная здесь повсеместно - говорить стало не о чем: я поблагодарил «сварщиков» за хлебосольство, договорился с толстяком о ключах (за чем и приходил), откланялся и вышел  из теплого балка…
Завтра с утра надо придумать безобидный повод и слинять с основного объекта, чтобы выпросить у Вайса машину и для начала завести сюда со склада ОРС-а краски, кисти, валики и другие материалы с инструментами, просмотреть внимательно наряды, прежде чем начинать работу.
Из всех возможных, я оставил  лишь два реальных пути  окраски сводов ангара:
- один из них был в том, чтобы возводить передвижные «леса» (этот путь предлагал нам  Вайс);
 –  другой был следующим:  цеплять за крепежные отверстия арок специальные прочные крючья из арматуры, на которые подвешивать легкую люльку, с нее, пользуясь валиком и кистями на длинных ручках, закрашивать максимально доступные площади.
Первый путь долог и трудоемок, а второй путь – чистейшей воды авантюра, он был опасен, но... быстр – для  его реализации у меня были два легких паренька (Слава и Гурыч, но первым делом я опробую люльки сам на «домашнем» ангаре, а потом буду его рекомендовать для использования ребятам).
У нас обязательно все получится хорошо: не дай-то  бог, если, что и произойдет – это будет квалифицировано  несчастным случаем в рабочее время, еще на  недоговорном объекте. За такое точно можно вылететь и из комсомола, а, значит, и из института, еще на том  можно и срок заработать… 


Фото с Захаром

На голове у людей  растут… волосы – у меня же, в отличие,  там бывает не состригаемое принципиально, в виду жесткости  содержащее кальций покрытие, совсем как ость злаков,  именуемое   копной тонких и жестких как  металлические пружинки  завитушек. Она была непослушна, как стриженая и слежавшаяся в груботканых мешках позапрошлогодняя овечья шерсть, предназначенная к сдаче в заготконтору, но это воспоминание – оно в прошлом… 
Это были   времена еще моего первого отряда – нет, он, конечно, был моим совсем не по праву какой-либо собственности, владения – просто так говорят   по косвенному праву прошлой общности к чему-либо, потому, что и я тогда состоял именно в том отряде. Как один из рядовых бойцов (которого, впрочем, по случаю, выбрали одним из трех бригадиров). Память о  тех временах у меня сохранилась обширная,  и нашла материальное отражение в нескольких черно-белых фотографиях небольшого  формата (шесть на девять) – на них  любопытно    и  сейчас смотреть!
Вот на одной из них, я, задумчиво сосредоточенный (не выспался, поди), запечатлен камерой  снизу, оператором в необычном ракурсе: из  положения лежа. Автором тех необычных  снимков  был незабвенный Петруччио (тоже еще тот ловец непредумышленных моментов, совсем как нынешний наш отрядный  корреспондент - Нафанаил), но тот  снимал  скромной мыльницей из разных нестандартных положений (искал, как  объяснял: единственный ракурс, емко и более точно передающий суть момента). На его нелепые порой позы даже внимания уже никто не обращал. В тот раз он снимал из положения, как-то скукожившись, согнувшись своим тщедушным телом в три погибели, лежа на холодных плитах (мы мостили пол  в гараже), чтобы достичь нужного результата, он также  подстраивался, вращаясь по-разному… 
В итоге: я получился на снимке с несоразмерно большой головой,  задумчивым, с вытянутым непропорциональным лицом - примитивная камера, но неясно, как он добивался подобных визуальных эффектов? Подловил момент: и о чем таком только я мог думать в ту минуту – чем был настолько озабочен, перед «прыжком» в вечность?
Две другие фоты  были сделаны  уже  не Петруччио  (там нет его почерка), а потом они имели другую историю. На них я  запечатлен с трубоукладчиком - Захаром в процессе «творческого» труда по разметке площадки перед монтажом. Мы с ним «бросали» ступни и пытались  найти взаимное согласие, что-то замеряя таким вот образом.
Это было время, когда я наблюдал и действительно, о многом, вновь виденном, задумывался.  Меня интересовал вопрос: почему  в стройотрядах (скажем, в нашем) получалось нечто странное.  При обширном  фронте работ (один  список работ,  которые успели  переделать, чему обучались по ходу дела, вызывал неподдельное удивление), но главное большое дело было поставлено так, что половина бригады пахала «в поте лица своего»,  другая в разгаре рабочего дня спокойно принимала  горизонтальное положение. Такое было повсеместно. Причем так поступал всякий  работник, а не только, скажем, фотооператор Петруччио в поисках неожиданных ракурсов… 
Все было закономерно – бригада отсыпалась после ночных увеселительных гулянок и копила  силы перед новыми. Причина такого отношения к труду лежала на поверхности – нас в отряде было слишком много. 
Это стало первым уроком с прицелом на будущее: выбор оптимальной численности для успешного управления. История, связанная с этими и остальными фотографиями такова…
Тогда в  отряд, к одному нашему бойцу заехали его друзья  на пару деньков, но получилось так, что задержались несколько дольше. То были двое его  сослуживцев. Что за такие «сослуживцы» - будто мы в армии? Но ничего странного: дело было в том, что они, действительно,  когда-то вместе (с нашим тогдашним командиром тоже и комиссаром) служили в одном призыве  и поступали вместе в институт по облегченной программе с подготовительного отделения.  Они оказались у нас совершенно случайно, и, судя  по их рассказам, были  безбашенной парочкой -  не могли надолго задержаться у нас  (если  бы иначе, то  они взорвали бы к ядрене фене всю структуру отряда, приведя  ее к полному дисциплинарному хаосу, поставив все с ног наголову!). Они были болтливыми романтиками, балагурами, но как я  убедился, не все, что они вещали, оказалось сто процентной выдумкой и бесплодными фантазиями.   Судя по их  рассказам: они шли по следу странного прораба-виртуоза в написании нарядов – некоего  Рудгера, с помощью которого, наконец-то, заработают себе «кучу» денег и разделаются со своими долгами.
Он, прораб этот, раньше сотрудничал с бригадами отходников и за некий процент от положенной им суммы, писал тем наряды. Они, оказывается, с  сыном Рудгера вместе служили. Но чудо-прораб, как все чудесное был неуловим. Его следы почему-то терялись в районе дислокации нашего отряда – в той же организации, где мы работали.  Я ничего о таком прорабе с  немецкой фамилией  и слыхом, не слыхивал, да и почему я должен доверять эмоциональным россказням двух праздношатающихся болтунов?
Простой рабочий человек в синей выцветшей, поношенной  куртке из болони и картузе слева на тех фотографиях  был моим учителем – тракторист-трубоукладчик  Захар, с которым вместе мы работали. Его умение на глазок с виртуозной точностью  укладывать плиту к плите, без использования академических предварительных выравниваний песчаной подушки и установки маяков, вызывали у всех зависть и восхищение! Все так - правда фотографии те были черно-белыми…
Однажды вечером, когда он  заглушил свою «сотку», я подошел к нему с просьбой: (тогда меня просто обуял приступ вполне обоснованного молодого альтруизма)  найти кого-нибудь из близких людей, которому  под лозунгом: «день хороших услуг» имело  бы смысл  помочь. Все равно нам надо было кому-то оказывать такую помощь (каким-либо абстрактным ветеранам, престарелым людям или еще кому-нибудь – уж не лучше ли эту помощь оказать  «своим»?). Он почесал «репу», глянув при этом мне в глаза, чтобы лишний раз убедиться, не вру ли я, вполне ли искренен, убедившись, что это так -   сказал, что он до завтра подумает.
Назавтра он ответил, что  нашел такого человека, какого я искал. Заданием уже от него было то, что нам надо было  в одном из детских садов (где заведует его сноха)  установить на раствор в высоту друг на друга две стандартные железобетонные тубы. Их должны  будут подвезти к месту на платформе завтра вечером – он уже об этом договорился с нужными людьми,  наше же дело было простым: всего-то произвести их монтаж. Мы же числились и стропальщиками…
Эти тубы нужны будут далее для устройства выгребной ямы под туалет – работами в садике заведовал  некто, его хороший друг,  по фамилии… Рудгер. Я подумал: неужели, бывают  же в жизни такие совпадения – потом  усомнился в догадке, но все же произнес вслух, что может быть, я этого самого Рудгера   знаю. Может, это и так – может, они просто однофамильцы. Кто знает и особого внимания я на это совпадение не обратил. 
Мы втроем с ребятами нашей бригады в назначенный час подошли ко двору на шум моторов по указанному адресу. Подошли к краю глубокой ямы, которую ранее выкопал экскаваторщик, где и была сконцентрирована техника. Захар   перегнал туда с объекта, на котором мы монтировали плиты, свой трубоукладчик на базе трактора «С – 100».
Мы с ребятами, числясь и  стропальщиками, ловко орудуя где «пауком», а где надо «удавкой», подцепили за вмонтированные «уши»  двухтонные тубы с передвижной платформы и осторожно водрузили их в яму друг на друга с промежуточным слоем раствора. Здесь было также немного бетонных работ (тубы  после монтажа надо  немного отмостить) – нам хватило мешка цемента, песчано-гравийная смесь с водой были везде на месте. Так что это без проблем.  Работали темным вечером при свете фар механизмов. После монтажа, Рудгер спрыгнул в яму и все лично проверил – только после этого дал команду, что можно отсыпать тубы песком и грунтом. За час  все работы были завершены.
Я на правах бригадира подошел к Рудгеру, пожал ему руку и напомнил ему, что нам необходима для внутренней отчетности  справка об исполненной работе – она у него была уже заготовлена со всеми необходимыми подписями и печатью. Я был удовлетворен – кроме того он сказал, что в качестве поощрения договорился с редакцией  районной газетки (на днях на ее первой полосе появится также  статья о безвозмездной помощи нашего стройотряда детскому саду с соответствующими фотографиями) - фотографа тоже пришлют по его просьбе завтра к нам на объект.
Он поблагодарил меня за помощь еще раз и спросил, чтобы он мог лично сделать для меня (глаза Рудггера в контрастном освещении прожектора казались глубинными водами озера Ван в непогоду из красочного альбома, что попался мне недавно; тот ли это Рудгер и, вообще, был ли такой!): «Хорошо, если можно - научите меня… писать наряды».
Он отвел свои немолодые уже глаза и присвистнул  от неожиданности – Захар, который мне симпатизировал, как родной отец, также внес свою лепту в эту просьбу:
- Ну  что, Рудик,  поможем парню… это же мой нынешний «начальник». Ну, ты знаешь. Тот, о котором я рассказывал как-то тебе - интересуется всем парень (это был один из самых лестных отзывов о себе, которые я когда-либо  слышал).
Рудгер потоптался на месте, что-то изменилось в его непроницаемом лице - он со всей серьезность переспросил меня:
- А зачем тебе это  парень – ты что: собираешься быть строителем?
- Да нет же, я на всю жизнь – электронщик; просто хочу… быть  везде на шаг ближе к совершенству (как это ни высокомерно звучит!).
Он замерял меня с ног до головы взглядом темно-фиолетовых глаз, обретших неестественный, почти аметистовый оттенок в условиях недостаточного освещения и повторил:
- К совершенству, говоришь? Смотри, не обожгись, сынок! - разговор был окончен – он развернулся и отошел: я так и не понял, согласился ли он исполнить мою просьбу или нет.
Когда же я переспросил об этом Захара, он только, загадочно «хихикнул» и сказал мне:
- Жди…
В пятничном номере с…го вестника, ежедневной районной газеты появилась в срок (как  было обещано) статья о том нашем трудовом вечере, где были опубликованы   две фотографии с Захаром - их в натуральную величину (не могли, как будто сделать больше форматом, что ли!) передали мне. На обоих мы вдвоем с Захаром на фоне стопок несмонтированных плит, что-то замеряем, кидая стопы…
Вернее отмерял-то Захар своими аккуратными сапожками – я же, стоял рядом, нескладный, ноги в кирзачах, размером с детский гробик и что-то  внимал ему,  наверное, после очередной мудрости в стиле а-ля Захар.
Я уже начал  забывать эту историю, как Захар в одну из пятниц подозвал меня к себе и  сказал, чтобы я с двумя надежными ребятами назавтра «смылся»  с ним с работы на  весь день:
- Рудик нас к себе зовет.
Путь был совсем недалекий: расстояния даже между соседними пунктами ввиду отсутствия приличных дорог казались, чуть ли не астрономическими (но, так еще будет, может, даже очень скоро с дождями -  пока, что было сухо). 
- Куда мы едем? – Напрасно переспрашивал я, терзая вопросами, Захара, он все равно не давал исчерпывающих ответов, а отвечал  односложно и повторял, что скоро будем на месте и там я сам все  увижу. Действительно,  через несколько минут мы друг за другом спрыгнули с подножки автобуса, следовавшего рывками по усохшей дороге, как по слаломной трассе. Немного пройдя пешком, мы оказались на ровной стройплощадке, на которой горбились песчаные и две неразработанные  щебеночные кучи. Также стояла  невдалеке бетономешалка на полозьях и цистерна с водой, высились стопки полубракованных (как в свинарнике), но короче, панелей.
Мы подошли к группе что-то горячо обсуждавших людей – среди них выделялся один компактной стати и рассудительной дикции – я сразу узнал Рудгера: он  спокойно разъяснял диспозицию обступившему  коллективу. Он знал, конечно, о нашем приезде – заметив,  кивнул, приветствуя. К нам же подошел лишь после того, как уладил разногласия с группой спорящих рабочих. Они несли  каждый свое. Подобное впечатление, произведенное им, было отличным, от того, что он произвел на меня в первую встречу: он словно уменьшал окружающую действительность в размерах, но от этого не становился в манере общения с людьми менее значимым и целостным – к нему  всегда прислушивались. Глаза его стали глубже, они расцвели - цвет их при дневном свете обрел сине-зеленый оттенок бирюзы. Он  заряжал слушающих магией своего голоса – она крылась в интонациях, в извилистом  построении фраз, слетающих с языка  и в произношении отдельных звуков.
- Привет – вот вы и посетили, наконец-то, нас... мою нынешнюю площадку. Я пригласил вас, помня твою  и Захара недавнюю просьбу – «…ближе к совершенству»,  она же еще в силе?               
- Да.
- Вот и ладно – поможете нам с Захаром обустроить плитами площадку для выгула свиней, подремонтируете местами брак на плитах (зальете монолитом) – я покажу «тонкие» места при написании нарядов на эти работы и как их не обходить, а если надо создавать больше и использовать с максимальной выгодой для себя. Идет? – и мы ударили по рукам…               

         
Минул месяц

Минул месяц как мы здесь – сегодня рубежная дата: двадцать пятого числа каждого месяца, в  нашей организации - день закрытия нарядов. Это значит, что для нас (руководителей линейного студенческого отряда) раздался первый звоночек с полустанка  о приближении  к финальному отсчету. Это черта, за которой все ответственные лица, причастные к  отряду должны быть уже реально аттестованы  рядовыми бойцами на «профпригодность»: именно как  руководители (отговорок или каких-либо смягчающих обстоятельств нет). 
Окончательные ответы на вопросы,  которые откладывались до сего дня с надеждой на оптимальное решение в недалеком будущем, наконец-то, будут даны. Вопросы вынужденно разрешатся сами собой, став  неактуальными и  просроченными, либо  их решения попросту не существует, все подводилось и оттягивалось  до сегодняшнего дня, а сегодня - разрешилось. Тугая пружина, последовательно (день за днем) с неуклонно нагнетаемым усилием скручивалась и вдруг вырвалась из рук, со звоном распушилась хаотично во все стороны –  коллизии последних дней разрешились разом и единственно возможным, может, деструктивным образом.
Стремительная раскрутка  интриги произошла молниеносно (у нас с Кириллом совсем не было времени оглянуться назад и оценить ситуацию, чтобы ее разумно корректировать). Ее такое развитие привело  к однозначным ответам, данным весьма неожиданно, при последующем подробном анализе такое развитие  было единственным и в равной мере удовлетворяющим все стороны, вовлеченные в  процесс.
Последние дни  стремительной и неуправляемой «раскрутки», мы вдвоем с Кириллом носились по пружинящему, местами грохочущему,  дощатому полу конторы от одного отдела к другой службе, чтобы успеть завизировать возникающие, сопутствующие справки и резолюции. Справки те были неизбежным дополнением к стопке нарядов, выполненных в прошлом  месяце отрядом, которые  постепенно наращивались в многостраничный фолиант, превращаясь в истинный финансовый документ. И вот этап мытарств и разногласий, когда каждая препона в деле казалась катастрофой, неразрешимой, ведущей к переоцененной неудаче, к краху, но таковой не была, наконец, преодолен. Остались позади,  связанные с теми днями переживания, когда элементарная субъективная оплошность вызывала в душе опустошающую волну отчаяния – все осталось  в воспоминаниях и застыло в букве нарядов, сданных к оплате в бухгалтерию. На их основе каждому бойцу  будет начислена зарплата. Но это пока сумма на бумаге – у  нас в отряде будет свой перерасчет: один в конце отряда (с учетом коэффициента трудового участия).
Сейчас же вот он, промежуточный финал! Мы вышли из здания конторы, что было, то уже произошло, от этого никуда не деться - все оказалось, как всегда, суетным и мелким по сравнению с нашими глобальными устремлениями.
На улице стояли не типичные для данной географии конца июля-месяца жаркие денечки: духота - воздух  был влажен и липок.
- Пойдем на реку, может там больше простора, и нет такой духоты, - предложил я Кириллу.
Река протекала  рядом с поселком, в низине – поселок располагался выше на песчаной насыпи. Хотя я прекрасно знал, что наличием плотной «подушки» испарений близко расположенной значительной водной глади, обусловлено распределением влажности и температуры воздуха соответствующих человечьей оценке - «духота». Но здесь у самого берега - другое дело!
- Идем, полежим, расслабимся на бережку, - согласился Кирилл.
Путь наш лежал мимо потемневшего от времени сруба, бывшего поселковым продуктовым магазином – «лабазом». Подмигиваю Кире – он понимающе мне в ответ  улыбается. Пригнувшись, заходим в полутемное, тесное помещение, где преобладает сырой запах прелых овощей – народу никого, только продавщица в грязном, но бывшем когда-то раньше белоснежным, халате из-за прилавка с навечно уснувшим любопытством в заплывшем лице осматривает  с любопытством нас – бывали времена, когда торговля  шла бойчее…
Конечно, мы зря с Кирой переглядывались – «этого» здесь и в помине не было, как, впрочем, и овощей: мы взяли две банки венгерского плодово-ягодного… компота, компот был приличный, на «материке» такого днем с огнем не сыскать! Конечно,  усталость быстрее хотелось залить чем-нибудь крепче, но здесь, на летнее время установлен негласный «сухой» закон – так что этот  вариант релаксации отпадал!
Расшатавшиеся деревянные ступеньки вели по крутой насыпи прямо к пологому берегу широкой реки. Здесь и впрямь (несмотря на мои априорные рассуждения) воздух был значительно свежее - дышалось  легко.
Я люблю созерцать плавное движение значительных водных масс – кажется, что само время замирает в невозмутимости их непрерывного течения. Движущаяся вода гипнотизирует, ровно, как  плазма – горящий и изменчивый каждый миг огонь. Когда  неотрывно глядишь на рябь водной поверхности, подвергаешься гипнозу ее мощи, подспудной силы, которые безмолвно влекут воду вдаль, мимо берегов. Да,  огромные  массы завораживают тебя - они более значительны, чем объятная сущность (но, она замеренная в числе хоть единичных капель, из которых состоит, все равно будет во много крат меньшей, чем гугол). Такая относительность чисел и измерений меня всегда забавляла!
Как здорово разобрать себя на элементарные клеточки, что сродни речным каплям, и разлечься на теплом прибрежном  песочке, скинув с себя нечто уже макро: одежды и нежить под лучами нежданно расщедрившегося солнца белесые, не успевшие получить положенной организму дозы витамина D, телеса. Можно было, рискнуть и окунуться - соединить обе вещи: воду и тело  (что же из этого получиться?).  Однако, помня, какими во время заготовки веточного корма неприветливыми были  воды той же самой реки (температура градусов двенадцать), мне не хотелось вновь  на себе их испытать. Уж  лучше, лежать на песочке, который успевал прогреться, и  смаковать сочные кусочки груш и других фруктов, пропитанных сиропом, выуженных из банки  компота (доступ к прохладным консервированным фруктам открылся после того, как были расковыряны импортные мягкие крышки перочинным ножичком).
Все-таки у воды было не душно и благодатно  – я жмурился от удовольствия ничего неделания: в голове низко звенел неясный, далекий гул…
- Ну  что - таков был вялый полувопрос-полуутверждение  размягченного приятным теплом, как пластилин  Кирилла, - можно теперь спокойно людям в глаза глядеть?
Я тоже, как и мой друг – Кирилл, был доволен и сейчас согласен с ним: да, волокиты в этом месяце выпало нам изрядно (хотя, впереди будет ее еще более, но эта все-таки позади). Помнится, как приходилось «погонять» нормировщицу напару с ее помощницей, подкармливать их шоколадом (чтобы не дай бог, они не сломались!) и как они лениво все время канючили:
- Какая нелегкая свалила на нас столько работы? Неужели все, что здесь написано, вы выполнили на самом   деле?
- А то, как же иначе? – нам оставалось  саркастически посмеиваться, - во втором месяце еще больше возни с нами будет.
- Гала! Ты слышала, что  нам  обещано? Нет, так невозможно – хором уходим в отпуска, и на юг! – закатывала глаза помощница нормировщицы…
Для нас многое из этого – позади, в отряде ждут нашего возращения и последнего слова, как приговора, чай томятся,   в неведении…
Гуляя по песку, мы утомились немного, сели на песок и разулись. Кирилла даже развезло от  духоты, она исходила также и от прохладной всегда водной глади и без предполагаемого спиртного,  он уснул, на песочке, но отворив глаза и отлежавшись десять минут, пришел в себя, прибодрился  и стал готовым к новым свершениям.
Мы тронулись в обратный путь – дошли до пристани, увязая по щиколотки в прохладном песке (он обманчиво успевал прогреться только сверху), обулись и поднялись по ступенькам обратно к остановке автобуса, когда сели в автобус и уже тронулись, Кирилла вдруг неожиданно посетила мысль:
- У меня появилась идея: пойдем, закусим сегодня в трактирчике, а то макароны с тушенкой (барашка уже приговорили: ненадолго хватило!), да если еще они оставшиеся с вчерашнего вечера, как-то не вдохновляют!
Я, конечно, был не против – отдыхать, так отдыхать, на полную катушку! Северный поселок непрерывно разрастался и обрастал чертами пока захолустного городка, в котором был обязательно свой популярный у горожан кабачок, с астрономическим названием «Антарес». Он  был, как всегда,  в одном  двухэтажном здании с местной гостиницей -  мы поднялись по лестнице на второй этаж, где  располагался ресторанчик, оправились и вальяжно умылись в специальном кабинете - прошли в тихий прохладный зал. Там было темно и в дневные часы,  свет больших окон притенялся темно-зелеными портьерами, на  потолке объемно выполненная проекция звездного неба, как бывает в планетарии. В зале почти ни кого – кроме нас, за третьим столом от входа мирно обедала семья из трех человек: видимо, муж с женой и малолетним сыном – может это уже  коренной житель...
Мы сели за стол, застеленный белоснежной скатертью, неподалеку – мне было немного не по себе: я вспоминал грязь стройки, грохот ее металлических механизмов с одной стороны. С  другой же, я видел пред собой картины вечного и тихого, как поминание  детства, мир размеренной  беседы и белизну скатерти,  ее также можно было сравнивать с цветом халата продавщицы овощного отдела магазина – в этих сравнениях доставляла   абсолютность контраста!
Контраст контрастом, но огромный, нежный эскалоп на полблюда с картофелем фри и грибочками - это было вкусно! Может и нет: бывают яства и вкуснее, но нам было просто вкусно, еще потому, что такое стечение обстоятельств,  крайне  редкое, даже невозможное -  иначе, это уже было бы  удовольствием от пищи,  ведущим  к обжорству. Когда мы вышли из заведения, климат сменился – вечерело. Через полтора часа на попутке удалось добраться до расположения нашего лагеря – было темно: сумерки сгущались день ото дня все раньше, скорее и плотней.
- Заглянем к ребятам на стройку, - было первым и естественным предложением от Кирилла.
Сворачиваем к ближней по пути работающей группе, подходим к ним – ребята встречали нас широкими улыбками, вопросительно оперевшись о свои БСЛ-ки (загадочная аббревиатура больших совковых лопат).
- Ну что? Не травите душу, - не выдерживает нашей напускной невозмутимости первым эмоциональный Валера с перепачканной цементной пылью физиономией, а потом  подтянулись ребята с соседних объектов, у всех в глазах один и тот же в опрос: сколько?
- Ребята, спокойно работайте – все, как и предполагалось, «пучком»!
Потоптавшись на месте, все, не очень довольные нашим уклончивым ответом, разошлиь…      


Не все так страшно

Наверное, мы просто сла-ба-чки, коль усталость и надлом стали двумя определяющими факторами настроения, ставшим главенствующим в  последние дни. А, может (хочется быть оптимистом!) – это всего локальное настроение...
  Дабы, оно не стало всеобщим и захватывающим, надо что-то придумывать и как-то выкарабкиваться из ямы этого состояния: что-то решать – иначе,  оно очень опасно; люди, действительно,   устали, они раздражены, могут «взорваться» и наломать дров и все с обычной  усталости. Успеть бы, сдюжить – осталось совсем немного: всего-то ничего. Отряду активной жизни еще ровно тридцать дней,  столько их осталось, по максимальным прикидкам, до отправления обратного эшелона на "материк" (а сделать еще предстоит ой-ой как немало!).
Что касательно нынешнего упадочного настроения в отряде, то оно было предсказуемо, но с таким настроением надо смириться и можно жить! Только недолго, временно... Нам оставалось лишь плыть в струе событий  и пристально регистрировать их...
Но, должна  быть первопричина этого, понятно, что скопилась незаметно усталость,  рановато еще – тогда хотя бы повод. Основным и определяющим  кода настроя  последних дней, думается, стало то, что недалеко от нашего лагеря перемонтировали (в виду повышения питающего напряжения) подводящие высоковольтные линии. Как следствие,  на ближайшие дни и ночи  нас (да что там, всю промзону!) лишили  необходимого современному человеку, на работе и в быту,   электричества (это всегда  бывает очень некстати, а для нас было тем более не вовремя - вот он возможный повод-провокатор вселенского облома бойцов отряда).
Однако, это  не означало, что жизнь и работа  прекращались и останавливались – нет: они все также и продолжались (а что: собранных арматурных каркасов достаточно: еще хватит на несколько дней для продолжения работ на фундаменте без света; в меру жесткий и «тяжелый» бетон, но еще годный для фундаментов, нам завозили днем, он был изготовляем  справно на центральном РБУ, где было отдельное, независимое питание - это основное, а остальное, по мелочи)…
Так что, ровным счетом ничего  не произошло, кроме резкого нарастания психологических неудобств.  Хотя мы, как и все люди, привыкшие к наличию чего-то постоянно, как безусловной данности, только догадываемся,  как на самом деле  завязаны на свет своими нуждами, как велика  зависимость от незаметного движителя - электричества. Это становится заметным, лишь стоит приостановить, потеряв его, кажется, неисчерпаемый источник. Тем более, когда эта вынужденная остановка не на один день:  требовалась перестройка многих налаженных связей – электричества долго не будет (а нас к такому сценарию не готовили).  Сначала мы думали, что произошла серьезная и  лишь временная авария в электросетях, ну, максимум на несколько часов – потом  до нас довели правдивую информацию (кто мешал это сделать заранее?).
Нам сначала пищу на первый завтрак (ввиду отсутствия "сухого" пайка) пришлось готовить "авральным" способом (используя газовые резаки, как теплоэлементы). Как же это было? А так: мы устроили два мангала из красного кирпича под большими кастрюлями – котлы с водой, в качестве теплоэлементов подвели снизу запаленные форсунки резаков и «сожгли», таким образом,  два баллона с кислородом только на  приготовление утренней кашки и чая к завтраку (и… прожгли-таки неотрегулированным пламенем  дно котла, отваривая  макароны на обед).
Света не было столько, как и  было обещано (причину мы узнали позже),  трое суток – никто не был заинтересован в том, чтобы процесс смены линий электропередач настолько затянулся. Количество конечных потребителей промзоны в последний год резко возросло, вот  чем обусловлен переход на повышенное напряжение (на более высоковольтные первичные   линии – это уменьшение потерь). 
Но, заметим, когда большие проблемы решаются всем миром, даже ближним,  то бытовые неудобства, сопряженные с этим,  не заметны. Однако, у нас свой отсчет – нам долго стоять никак нельзя! Это понимали и в принимающей организации – они "вертелись" как могли!
По-разному… одно дело проблемы производственные, чтобы с бетоном перебоев не было – проблема решилась неожиданно и сама собой. Отряд в итоге даже «завалили» бетоном. Это  стало катастрофой: многие первоначальные заказчики  стали из-за общей неотрегулированности получения сырья, отказываться от первоначально заказанного его количества – бетон везли к нам, будто знали, что у нас с его утилизацией не будет проблем и отказов! Так и было вначале, пока у нас не было недостатка в выправленной и нарезанной арматуре.  Ситуацию частично удалось подправить с подключением  арендованных КУНГов (автогенераторов) на дизельном ходу. Они были смонтированы на КРАЗ-ах (их пригнали и подключили к сетям в конце первого дня) - проблема нехватки арматуры, должна была решиться, но мы  просто зашились… и стали отказываться от дефицитного ранее бетона.
Но за три часа в послеобеденное время отряду удалось «принять»  одиннадц способом (используя газовые резаки, как теплоэлементы). Как же это было? А так: мы устроили два мангала из красного кирпича под большими кастрюлями – котлы с водой, в качестве теплоэлементов подвели снизу запаленные форсунки резаков и «сожгли», таким образом,  два баллона с кислородом только на  приготовление утренней кашки и чая к завтраку (и… прожгли-таки неотрегулированным пламенем  дно котла, отваривая  макароны на обед).
Света не было столько, как и  было обещано (причину мы узнали позже),  трое суток – никто не был заинтересован в том, чтобы процесс смены линий электропередач настолько затянулся. Количество конечных потребителей промзоны в последний год резко возросло, вот  чем обусловлен переход на повышенное напряжение (на более высоковольтные первичные   линии – это уменьшение потерь). 
Но, заметим, когда большие проблемы решаются всем миром, даже ближним,  то бытовые неудобства, сопряженные с этим,  не заметны. Однако, у нас свой отсчет – нам долго стоять никак нельзя! Это понимали и в принимающей организации – они ать самосвалов (среди водил были и вовсе незнакомые, ни разу к нам под разгрузку не заезжавшие – их, обычно, не дождешься, сейчас  этого «добра», которое они привозили, стало в избытке). Сначала с нашей стороны была только одна просьба: привозить бетон жиже – так как уплотнять его первое время, пока не подключили оба автогенератора, приходилось вручную (обычными механическими вибраторами-палками - не знаю, допустимо ли данное уплотнение СНИП-ами при устройстве фундаментов или нет - выбора не было), а не автоматическими вибраторами. Как ни старались мы извернуться, чтобы поспеть, но, не смогли и, в итоге, все равно «захлебнулись»...
Стали отказываться  не от своих «бортов», прибывающих сверх нормы, которые с радостью до сего момента принимали, чем вызвали надменное недовольство шоферов. Здесь пришла помощь  в виде второго КУНГа, а одного, явно, не хватало. Второй  подали позже, но тогда "бетонный" наплыв уже рассосался! Дело полностью у нас стало налажено только на следующий день с раннего утра до глубокого вечера для объектов всей рабочей площадки и быта – оно стало даже избыточным. К трехфазной сети  подключались сразу два непрерывно работающих автогенератора, (КРАЗ-ы – перестали  глохнуть от избыточной нагрузки)  аврал был ликвидирован...
Электричества, вырабатываемого КУНГами с лихвой хватало, чтобы покрыть  наши нужды: и выполнять точечную сварку;  питать вибросита и мешалки;  приводить в действие вибраторы для уплотнения бетонной смеси;  давать в темный час достаточно света на лагерь и рабочие места , конечно, еще дабы готовить пищу - но такого "наплыва" бетона не было.
В одиннадцать вечера КРАЗ-ы «отключали» свои генераторы и уезжали (конечно, их эксплуатация вставала организации в копеечку, но наше ли это дело!). На лагерь опускалась кромешная тьма и звенящая тишина, ласкающая ухо, привыкшее за день к надрывно-мощному «лаю» работающих на высоких оборотах машинных дизелей и громкому свисту воздуха в системах поддержания давления воздуха. Впрочем,  довольно скоро лагерь и балки наводнялись «точечными» язычками спичечных всполохов, недолгих, но ярких огоньков зажигалок. Романтика, да и только, как на рок-концерте, а как приятно курить в такой обстановке, ощущая, что  ты несешь  своим ближним  немного необходимого света.
За трое суток, что не было электричества (мы начали привыкать к жизни в подобных условиях) и сосредоточились пристальнее на «левых» работах на свиноферме, где свет был все дни (там было относительно глухое место, вдали от промзоны, с другим "питанием").
На исходе третьих суток свет дали - в вечер, разом включились локальные потребители соответствующих щитов всей промзоны. Свет «пришел» к нам по проводам как избавление от тьмы (в раз, как по дежурному хлопку!). В назначенное технологически время, повсюду: по рабочим местам (разом заискрились ультрафиолетом зарницы сварочных дуг, словно сварщики держали наготове в контактной зоне электроды своих аппаратов), в  жилые балки, где матери сразу стали купать малолетних детей –  мелкая, но людям значительная радость, так и не успевших отвыкнуть от необходимых условностей современного мира.
...В дни, когда не было света, наравне с другими ребятами отрабатывали и мы (к черту бумажки!), условно освобожденные работники – полные дни каждый на какой-нибудь конкретной работе: на укладке бетона в опалубку фундамента двухэтажного административного здания ли - на штукатурке огромной, разделительной стены в мастерских ли. 
Когда совершаешь физически напряженный,  утомительно однообразный труд, оставшиеся «беспризорными» мысли сами находят себе архетипические сущности и «ткут» вкруг них виртуальные «коконы» будущих реальностей. 
Так, зачерпывая БСЛ-кой каждую очередную порцию бетона из кучи,  что была опростана давненько из кузова самосвала, переносишь ее тяжесть в замкнутость опалубки, добавляешь, если необходимо, немного воды для разжижения,  а там уже стоит Ивлюшкин с вибратором на подхвате. Или без, как сейчас. Он  совершает черенком сломанной лопаты быстрые возвратно-поступательные движения  – волей-неволей что-нибудь этакое привидится…
 Мне, например,  виделась одна и та же картина… недавняя игра в «ногомяч» с  соседним  отрядом «Фотоном» на их поле. Отряд тот был похож на мой первый, и занимал тоже первые два этажа местной школы, пустующей летом.  Но они были совсем не похожи на нас тогдашних – у них были уверенность в своих силах, необходимые субсидии и единящая спайка.
У нас же, кстати, нынешних,   этих качеств в помине не было… и мы им жестоко продули (это действительность уже нынешнего времени). Настроения почему-то совсем не стало, единственное впечатление, бывшее со знаком «плюс» - это их комиссар: Ирен (поступательно-возвратные движения палкой учащались, невольно навивали условную аналогию, которой в жизни никогда не было, которая и существовала где-то подспудно в диком, неконтролируемом бессознательном).  Она была мила и симпатична – экспрессивна и шустра.
- А что вы еще интересненького слышали о нашем отряде? – переспрашивала она, когда мы все гуртом после бесславного проигрыша: 8-2, возвращались к ним, где они, как хозяева собирались нас потчевать чаем с печеньем.
- Да так – ничего особенного: может, только то, что у вас, говорят, ну очень симпатичный комиссар, в чем мы воочию убедились! – выдал пенку я.
- Ну, вот! Вогнали человека в краску, - Ирен, несомненно, это было приятно слышать, но она, действительно, смутилась…
Я вернулся мыслями обратно, чтобы успеть раскидать прибывшие неожиданно  в количестве двух машин, бетон и продолжавшие еще  прибывать, машина за машиной - их скопилось изрядно, и было совсем некуда принимать.  Пришлось обед, изготовленный поварами ценой больших потерь (кастрюля безвозвратно была испорчена – прохудилась!), перенести на более позднее время. Тогда, часов в пять у шоферов  кончался рабочий день – мы остаемся сами по себе со своими проблемами.
Я  в своей непрерывной регистрации событий двигался вперед.  К господствующему в отряде настрою всеобщей усталости - он передался также и мне где же? Да в скорости переключения мыслей. Я  невдалеке от балков, прохожу мимо только, что замоноличенной трубы дождевого слива. В вечерней полутьме не вижу ничего  и со всего маху наступаю на торчащий из разобранной опалубки, гвоздище. Проткнул как масло сапог и повредил  ногу: сразу взвыл! Вот стояла-то ругань – только уши затыкай!
- Какого рожна использованные доски опять разбросаны, где попало? Сколько раз говорить: собирайте их в кучи после использования, гвоздями обязательно книзу, а не разбрасывайте их как попало! Черт – сапог жалко… это последняя пара - я окончательно озверел и набросился с попреками на работавшую здесь троицу (среди них, конечно, были Валера, Гурыч и легонький Слава); молчаливую и идеально подходящую для «битья» братию. Это потом стало ясно, что они здесь совсем не причем.
После работы, когда я отошел психологически от травмы: рана оказалась пустяшной, не сквозной, доктор ее вовремя обработала (сепсиса и сильного отека удастся избежать) - в кромешной темноте, когда я  сидел на пороге нашего балка, блаженно посасывая сигаретку, ко мне подошел Валера и от лица всей троицы держал речь. Их очень задел сегодняшний инцидент – он производил,  неверное впечатление о них и бросал тень на всю их работу. Они хотели бы это исправить...
Валера как самый хитрый дипломат из троицы, подсел ко мне и начал издалека:
- Как  нога?
- Ничего, нормально. Ты, что - заслан?
- Мы, вернее я, от лица всего нашего… звена решили поговорить с тобой.
- Отчего же нам не поговорить? Давай, валяй – слушаю. Всех вас троих, в твоем лице, слушаю, - одобрил я его намерение вступить в диалог, который  ему давался все-таки с трудом. Если было бы светло, я, наверняка, разглядел бы и предательски выдававшие его розовевшие оттопыренные  ушки, и непроизвольную испарину на лбу...
- У вас (у руководства отряда в целом) и у тебя, в частности, всегда необоснованные претензии к нам – мол, будто  мы никак не справляемся с заданиями... – начал, Валерий.
- Ты насчет гвоздя – я был не прав, извини, если сможешь.  Так, нередко, бывает, действительно.
- Допустим. Но вы поворачиваете все так, что это мы, получается, ни хотим, вообще, работать, что мы такие разэтакие бездельники… - осекся мой визави.
- А вот этого я не говорил - это не совсем так, - поправил я его.
- Все дело в том, что мы-то считаем, что это, совсем, не так! - настаивал Валера и продолжал, - иногда, мы действительно, многого не умеем, не можем изначально правильно себе поставить задачу (отсюда  все наши проблемы!). Как только соберемся что-то решать, то каждый из нас считает свое мнение превыше мнения остальных, а работа, тем не менее, вперед не движется…
Что же нам делать? Видимо, надо давать в помощь авторитетного человека, который умело бы ставил пред нами элементарные, выполнимые задания.
- Хорошо, Валера, - сказал я, попутно анализируя ситуацию. Парень был на взводе – нужна была изрядная гибкость, чтобы его успокоить, - я по своей производственной линии подумаю над твоим предложением. Только ты знаешь, выделять вам кого-то особенно неоткуда: все, итак, заняты и необходимы на  своих местах. Да вам кто-то еще и незачем – вы все сможете решить сами.
Единственно чем можно помочь вам: не позже завтрашнего дня, я переброшу  вас троих на новую, тоже ответственную работу. А, мнения, что, мол вы - сачки, которые не выполняют своей работы, у меня никогда  не было… просто вы иногда, действительно, чего-то не умеете и это естественно. Так ведь?
Пусть учатся, пусть доказывают – мужское самолюбие славная и великая штука.            

               
Аша

Очередной день катился к заходу – это просто факт отрядного бытия, его самоускоряющегося отсчета, но еще у нас есть немного времени.  Пока  штатные рабочие   заканчивают свой трудовой день (и мы, и они - все трудимся рядом,  у нас отсчеты времени совпадают), а когда они покидают площадку, где все трудились сообща, рознятся - мы  остаемся на ней одни-одинешеньки...
Но активная часть нашего  дня с эти не только не кончалась, а, напротив,  начинала по-новому раскручиваться с этого  момента! Потому что, именно, с шести вечера (обычно, на часок раньше) начинался  отсчет скрытой от праздных глаз  части дня, которую называли временем «отрядной автономии», что господствовала на объектах стройки также по выходным. Для всех эти дни являлись ожидаемыми всю неделю в предвкушениях, связанных с запланированными занятиями на выходные  – для нас же то были больше днями «ударного» труда,  полными, застывших по объектам в относительных строительных единицах  честолюбивых устремлений (в погонных, квадратных или кубических метрах уложенных и перекиданных тонн грунта, песка, бетона)...
Это было время, когда выкристаллизовывалось  стороннее мнение (неизвестно: правильное ли нет) о скорости и качестве выполненных нами работ. Время и дни, когда изменений в работе произведено так много и все они необратимы.
Когда эти работы вызывали у нашего начальства, придирчиво осматривающегося с утра  свои «владения» и примечающего в них перемены и  новое  - чаще всего появившееся вызывало недовольство и ярость, но мало, что из сделанного можно исправить. Это хорошо, потому, как выполняли мы все по уму и последнему, длительному согласованию, что давало нам уверенности в собственной правоте. 
Осмотры постфактум вызывали у начальников  однозначность эмоций – эмоции были другими,  в течение, обычных осмотров за день, когда изменения постепенны и они уже не вызывают категоричности в оценках. Со многими якобы, ошибками и просчетами, начальник склонен смириться (хотя,  все исполнено сообразно его же словам и представлениям, так как он того  хотел). Такой подход требовал от начальника повышенной ответственности.
Изменения, подмеченные с утра,  более емки и рельефны – внимание не притуплено накопившейся за день усталостью, все мелкие недочеты сразу бросаются в глаза (в том то и разница между обычными осмотрами и осмотрами после «отрядной автономии»).
Понимая значимость работ, произведенных в эти часы, мы к этим часам подходили с прорабом (он был главным "смотрителем" и утверждающим задания на утро и выходные), а мы: подготавливали загодя, все необходимое, о чем можно позаботиться еще днем  - вечером же необходимой техники не будет!
Вот,  к примеру, у бетонщиков может образоваться дефицит песчано-гравийной смеси – она в этот час им совсем не нужна (потому, что бетон подвозят в заказанных количествах самосвалами). Потом же, в течение  дня, надо о ее наличии  обязательно позаботиться, если вечером не хочешь остаться без «своих», чтобы этот факт давал право начальнику на следующее утро с нас спрашивать…
Я зашел по каким-то тактическим соображениям,  в прорабскую. Косые лучи солнца: направление и интенсивность их падения подтверждали мысль о приближении конца  рабочего  дня - Николай  выписывал  наряды шоферам на завтрашнее утро.
- Николай, - обратился я к прорабу  с порога, - надо бы на карьер  сгонять: у нас ПГС заканчивается. Если можно - подряди кого-нибудь.
Он посмотрел непонимающе на меня:
- А на черта он тебе? – я поначалу несколько опешил от подобной реакции, - ну кого же я в этот час туда зашлю, завтра лучше с утра…
Ситуация решилась в нашу пользу с только  прибывшим, командированным в организацию молодым шофером КрАЗа – он сам вызвался за часок, другой  успеть обернуться с грузом. Его не смутил тот факт, что всем уже закрывали на сегодня путевые листы, а ему   тащиться не  ясно куда (он же был новеньким!):
- Я  сгоняю – только мне кто-то нужен -  дорогу  точнее показать...
- Вот я с тобой и съезжу, - отозвался я.
- Вот и бери его -давай, давай!  Это как раз - не буду же я тебе  только предыдущую ходку на «сухое» болото писать,   как за полный день, а так, глядишь: оформлю рейс переработкой - получится одна ходка  за две…
Пока я что-то из текучки дополнительно выяснял с Николаем, шофер завел машину и   помахал мне с высоты мягкого сиденья – я стряхнул ошметки присохшей грязи с сапог и с противоположной стороны кабины взобрался на удобное сиденье. КрАЗ, пару раз рыкнув дизелем, взревел и  снялся с места…
До карьера путь был не очень близкий, но и нельзя сказать, что   далекий - машина бежала приемисто и весело.  Мы минули развилку, определяющую, которую из двух дорог выбрать: объездную, либо ближнюю - напрямки. По объездной  до карьера было минут сорок ходу –  по другой же,  путь становился  вдвое короче, но опытные водилы предпочитали по ней не ездить: после дождей, что были с начала недели, ее местами здорово развезло. Я подсказал водителю – он не свернул на длинную, хотя, пока не вечерело и риск был минимален.
Водитель мое уведомление то ли принял к сведению,  то ли проигнорировал мои сведения – я себе  заметил, что гнал он быстро, хотя,  в меру осторожно. При этом он  явно недооценил мои опасения –  напротив,  переоценил возможности своего железного «коня».  Конечно,  мощного (кто бы с ним спорил!), но механического, а значит, бестолкового…
Ну и ладно  – это  всяко не моя забота: пока же можно расслабиться и отдохнуть. Люблю прокатиться по укатанному бездорожью пассажиром  тяжелого грузовика! Моего активного присутствия,  не требовалось -  дорога для водилы хоть   незнакомая, но единственная: петлять здесь негде. Разве, что, может, придется на карьере упросить знакомого на лицо экскаваторщика во флотской тельняшке, чтобы он «снизошел» до нас и бросил  пару ковшей и нам в кузов, а, может, и нет (никто не знал, что у того  на уме). За сим, собственно, я и еду.  Экскаваторщик карьера –  фигура архиважная и одиозной, в частности, именно он определял порядок загрузки машин.   От  его хорошего настроения многое зависело – как сейчас его помню: вальяжно  восседающий  на  мягком сиденье (с которого, говорят,  геморрой), как на царском троне,  за рычагами подвластного ему агрегата с огромным, двухкубовым ковшом. Он имел рыжие, топорщащиеся усы, распушенные в стороны, стоймя,   як крылья  совы или иного крупного пернатого хищника…
Встреча с ним  еще нам предстоит, а пока… КрАЗ медленно урчал, «наматывая километры пути на кардан»: мимо проносились однообразные лесные виды: низенькие, жидкие смешанное редколесье -  березняки да ельнички. Березки словно чувствовали краткость им оставшегося тепла и старались бодрее держать корявые веточки, усеянные мелкими листиками, навстречу проникающим  лучам садящегося солнца, дабы успеть  в себя впитать больше фотонов, словно «знали»,  чтобы деревце перенесло близкую и долгую зиму.
 Водила молчал, поглощенный новой дорогой – солнце же, продираясь сквозь кроны  деревьев, уже не слепило глаз – поэтому он был в ненужных,  в это время года здесь  солнцезащитных очках в тонкой оправе.  Сидя на мягком (все любят привычные, мягкие сиденья) упругом сиденье, оббитом линялой плотной тканью, я с любопытством разглядывал интерьер кабины. Каждый шофер старается украсить ее на свой лад, поскольку именно здесь  проводит большую часть своего времени - интерьер нес печать некоторых черт характера владельца машины.
 Куда ни брось взгляд, всюду наклеены черно белые перепечатки отретушированных фотографий. Их персоналии –  либо полуобнаженные девицы, вызывающе демонстрирующие «интересные» части своих телес, либо загадочные «рокеры», туманно глядящие в объектив. Каждый из водил, конечно, стремился быть оригинальней. С особым  старанием украшал  кабину, но пользуясь схожими «заготовками», все они были обречены, получать типовой эклектичный интерьер.
Вскоре шофер устал от молчаливой езды и, глянув на меня, решился первым на правах хозяина заговорить:
- Как у вас идут дела? Не обижают ли? – известно, что он имел в виду.
Я отвечал ему привычно и односложно:
- Ребята довольны: зарабатывают неплохо. Для  тебя, конечно, наши заработки – никакие  не деньги, но… все-таки.
- Вот вы там все в грязи… копаетесь, землю роете, - перебил он мою неторопливую заготовленную будто  речь,  обращая взглядом внимание на разницу между моей робой, заляпанной цементом,  и своим цивильным, даже щеголеватым  видом (что было, вряд ли, уважительно).  И сколько у вас, в итоге, за два летних месяца-то выходит?
- Ну, может, тысяча или чуть больше в лучшем случае, а, может, и меньше, - я старался не очень-то исказить правду в цифрах, - суди сам…
- Не густо, - ухмыльнулся шофер. Он теоретически нам сочувствовал, но на фиг оно нам, его сочувствие – сравнился бы он лучше… с экскаваторщиком и тогда, наверняка бы,  проиграл.
- Ну а твои заботы, то бишь заработки? – спросил я, чем дал ему возможность оседлать любимого конька.
- Мои, а что мои? – делово переспросил он. Переключив передачу, сам себе вожделенно и отвечал, - нормально: недавно был в отпуску, перед которым опускных получил в размере трех штук… вообще-то, у меня в среднем «бумаг» по восемь в месяц получается! Ну, там накрутки всякие, премиальные, ничего выходит, а?
Он явно решил побахвалиться предо мной, ну и пусть, надо же ему потрафить: разделить с человеком радость!
- Ну, все это,  не просто   дается?
- Да, точно, пахать приходится, - согласился шофер, - но без нас же – никуда: сам знаешь. Поэтому, мы (шофера-сдельщики) редко бываем в обиде.
- Получается, что так. Но может быть еще и такой расклад: с одной стороны – деньги, с другой – э-э веселая жизнь, - так  хотелось его  чем-то поддеть. 
Но он на удивление легко с предъявленным тезисом согласился:
- Здесь, однако, ты прав: кроме телевизора здесь совсем нечем себя занять: ничего интересного в жизни не происходит. Только  жениться – еще рано, да и не на ком, настоящих девчонок здесь мало, а те, что есть… одни бабы. Ну, ты сам все понимаешь! Пить  остается, ну а как здесь не запьешь? Да и недешевое нынче это занятие: бьет по карману.
Неясно, что для него важнее: деньги или, скажем, здоровье? Он продолжал:
- Вот сейчас бутылку водки за «четвертной» толкают - дороговизна (но по мне  лучше пить, чем иметь в голове полную мешанину!).  Так и живем мы здесь: от отпуска к отпуску - благо он у нас длинный, до трех месяцев через год растягивается… 
После этих, всем известных фраз, он замолчал и переключился целиком на дорогу, которая преобразилась в скользкую слаломную трассу –  налегал основательно на руль, вел своего «коня» очень внимательно, минуя скрытые в опасных лужах и чересчур скользкие места.
Скоро лес расступился - открылось огромное, желтое «изъеденное» экскаваторами пространство. Это и было желтое «болото» - так именовался  песчаный  карьер. Нам же надо было взять правее (о чем ясно информировали указатели в виде больших стрелок) и проследовать еще пару километров на другие разработки, именуемые «сухим» болотом - залежи совсем не сухой, а даже  влажной песчано-гравийной смеси разрабатывались там.
У самого въезда в карьер дорогу перегораживал шлагбаум, который подымался по команде из рядом расположенной будки, командовать там посадили энергичную женщину - она открыла нам проезд после того, как водитель  предъявил  накладные и пропуск. Такие строгости  были новшеством, но путь на «сухое» болото  был открыт!
На тихом ходу, осторожно огибая огромную кучу ПГС-а и дальше, следуя подсказкам  указателей, самосвал опускался все ниже в огромный котлован, придерживаясь  лабиринта продавленных и утрамбованных следов многих и многих протекторов.  Будучи еще наверху, я заметил промельк на гребне одного из отвалов знакомого синего экскаватора – он казался игрушкой, не больше спичечного коробка. Наконец,  самосвал медленно подобрался к месту загрузки по  ведомым только опытному шоферу ориентирам. Он наверняка здесь был раньше, какого рожна спрашивается тогда придуривался, что здесь впервые.
Это была единственная дорога, ведущая нас к цели среди множества других, ранее укатанных. Водила поставил машину, резко присвистнувшую воздухом тормозной системы,  в очередь под загрузку, которая сразу образовалась и выстроилась  вслед за нами из самосвалов различных марок. Среди которых были и МАЗ-ы, и ТАТР-ы,  и такие, как у нас, КрАЗы, и даже пара редких здесь истинно карьерных самосвалов - БЕЛАЗ-ов,  все  жаждали  одного и того же, быть скорее загруженными…   
Наш самосвал продвигался в общей очереди вперед, скорость потока от нас не зависела, пока мы не оказались, непосредственно, в широкой укатанной зоне загрузки, где порядком владел и действовал знакомый экскаваторщик (как он существовал в условиях такого шума и весь день вдыхал мерзко-ядовитые выхлопы урчащих дизелей – уму непостижимо). Одно радовало: после реорганизации системы работы  карьера на новый лад с ним  не надо было ни о чем договариваться. Экскаваторщик не только комфортно существовал в здешних, казалось, невыносимых условиях, но и умудрялся еще и отключаться, чтобы почитывать (мне  удалось  разглядеть ее обложку) книжицу Альбера Камю (я узнал ее по  оригинальному цветовому решению мягкого переплета – мне самому попадалось не  давно в руки   такое же издание!).
Когда мы оказались в зоне загрузки, экскаваторщик читал – это было его время. Но оно шло – он нас приметил. Оторвавшись от чтения (что за странное чтиво – это  не детектив), он заложил закладкой покинутую страницу и убрал книгу – усы его приподнялись  выше,  без каких-либо эмоций, он глянул на нас еще раз и повелительно повел ладонью: мол, вставай под загрузку!
Шофер, внемля ему, развернул самосвал на площадке и  попятился кузовом. Взревев многосильным мотором и чихая  черным дымом из трубы, экскаватор вгрызался в  смесь, которая была лишь суха и рассыпчата  в поверхностном слое, ниже  она хранила тяжесть и сырость,  с самого низа в ней даже залегали  пласты плотноспрессованного снега.  Загребая зараз по полтора-два куба, экскаватор как заботливый пеликан в гнездо, доставлял порции к кузовам разных автомобилей – нам были положены всего три таких порции. Когда очередная из них глухо шлепалась о металлическое днище кузова, вся машина содрогалась, и некоторое время  плавно покачивалась от присовокупленной тяжести.
Мы взяли сыпучего груза, как и положено нормой загрузки, почти шесть кубов. Когда выезжали с карьера, водитель увидел, наверное, кого-то из своих знакомых (да он  здесь для многих был своим человеком) такого же, как он, шофера КрАЗа, но с кабиной песочного цвета – он вышел из кабины и подбежал к тому, запрыгнул  на подножку. Через пару минут он вернулся, но не один: с ним вместе была симпатичная, чернявая девчонка с  большим лукошком полным черники. Я пропустил ее ближе к водителю. Он представил ее, как Ашу, сестру  своего товарища и сказал, что ее быстрее надо доставить домой (она жила где-то рядом  с промзоной).
Хотя еще по пути на карьер он точно убедился в том (помня «слаломный» отрезок пути), что безопасней возвращаться по более длинной дороге, но решил все-таки (может, из ухарства, какого перед смазливой спутницей, скорее потому, что хотел угодить своей спутнице,  положившись на извечный русский авось, рвануть по краткой).
 Сначала езда обратно оказалась гораздо веселее (сами догадайтесь, почему), вместо напряженного молчания, которое шофер хранил почти все время на пути в карьер. Слышались его веселые байки: он нежданно предстал остроумным рассказчиком, а не букой, себе на уме, каким несправедливо казался  - двусмысленные анекдоты, следовали один за другим и достигали цели  в небезуспешных попытках развеселить попутчицу.  Водила действовал один и нисколько не стеснялся, а что ему – он был у себя «дома». Про руль вот он никак не должен забывать – к тому же ощущалось, что машина идет с грузом и «чувствует» руль с  задержками… Я напрасно волновался: водила же был профи – он помнил  все опасные колдобины и выемки дороги, которые могли представлять опасность и успешно преодолевал их.
Скоро на лес быстро, почти за пять минут, упали ранние сумерки – видимость резко ухудшилась. На одной  из спрятавшихся в темень неровностей руль и машину повело резко в сторону, там  оказалась глубокая лужа, которую надо было объезжать чуть правее, но она оказалась что ли неизвестной шоферу (может, сказались потеря им собранности и внимания). Как бы там ни было – это уже непоправимо: мы оказались в глубокой луже (в прямом и  переносном смыслах). Водитель, оказывается, все же был недостаточно опытен и виноват, но он не захотел смиряться с очевидной мыслью, что мы залетели - понизил передачу и вдарил по газам.
Машина затравлено взревела, забарахталась, как мощная черепаха, но все было бесполезно – не помогли и независимые дифференциалы. Нас только укутала синева ядовитых выхлопов. Дальнейшие маневры, увы, не могли привести к ощутимому продвижению ни взад, ни вперед – симпатичная лужа превращалась все дальше в зловещую темно-коричневую жижу, по которой беспомощно и отчаянно хлопали вращающиеся колеса.
- Все глухо - мы застряли! – заключил шофер окончательно, без надежды вглядываясь в окружающее месиво с подножки  (он даже не стал надевать рукавицы, чтобы подсовывать под задние скаты бревна или присыпать сухой грунт саперной лопаткой откуда-нибудь с  участка дороги, до того  эти мероприятия казались бесполезными). 
Аша была  растеряна и немного подавлена своим выбором  – она поняла, как ей предстоит провести  сегодняшний вечер и то, что она скоро всюду опоздает... Вот незадача! Хотела же, как лучше… а водитель посвистел немного, оценивая ситуацию и свои возможные действия – потом вернулся с подножки,  сел   в кабину и сказал:
- Можете, пока идти пешком – я вас, наверное, скоро нагоню. По пути кого-нибудь поймаете, ах нет, же этот вариант не пройдет – корзина, она не легка... Я  вернусь на карьер, а там встречу кого-нибудь  - они обязательно подсобят:   тросом вытянут. Возвращаться отсюда несколько (семь-восемь) километров (быстрым шагом часа полтора пути), а вперед же немного больше (черт, застряли почти посередине!) - чертыхнулся он зло, понимая, что кроме себя   винить некого: самое главное, он оставлял сестренку, Ашу на меня...
Первым отозвался я и сказал, что спешить  мне особо было некуда, хотя в лесу быстро темнело  – но я решил, что  лучше ждать. 
   - А ты, Аша? Пойдешь со мной… или останешься ждать? – спросил  водила у Аши – видно было, что ей страшно неохота идти столько  пешком в сумерках обратно. Она, наверное,  думала, что с другой стороны, сидеть одной в кабине посреди леса с этим… чучелом - незнакомцем   приятного мало, но резон в этом был: уж больно ее ломало после вчерашних марш-бросков по ягоды, еще сегодня через лес таскаться…
- Не знаю я… - впрочем, возвращайся… скорей! – решилась, наконец, она.
Через минуту он, смерив меня многозначительным  взглядом (я понял то, что он хотел мне сказать), но деликатности ему хватило, и он напомнил об ином:
- В бардачке пачка сигарет, если что… - развернулся, перед тем как сокрыться в полутьме, все-таки сказал, что хотел, - в виде просьбы:  девчонку… не обижай, пожалуйста, впрочем, она сама… за себя постоит…         
- Все будет хорошо, иди спокойно (а когда-то говорили «иди с богом»). – Он через пару минут скрылся в недружелюбном мраке - у него, на этот случай, был с собой фонарик...
Мы остались один на один с лесом – было тихо, только высоко попискивали комары, залетевшие в кабину, уже редкие в это время августа. Через несколько минут, совсем стало  не видно ни зги:
- Давай  свет включим? – предложила она и… пожалела, что осталась. На что я ей ответил после паузы:
- Дело твое, – но зачем он нам: лучше  хорониться и без него. Она, к удивлению, была согласна, но сказала:
- Не от кого здесь хорониться – не нагнетай таинственности: от зверей что ли? Разве только от двуногих…
- Таких,  как я? – уточнил   я вопрос от Аши.
- Почти, хотя ты себя переоценил. Ты не против такого подхода? Вот уже у нас разворачивается навязанный тобой диалог. Ты, что начинаешь так заигрывать со мной, разве не так? Только  я тебя сразу отошью: мне совсем не охота даже говорить -   так что стоит ли начинать, и… нарываться потом.  Если бы у меня ноги не ныли после вчерашнего похода по ягоды, стала бы я с тобой здесь сидеть? Я  хотя бы с Алексашкой  ушла (Алексашка, так звали, надо полагать, нашего эмоционального шофера).
- Не гони ты. Подождем, немного… - сказал зачем-то я.
Глаза постепенно привыкали к темноте,  ее мерное дыхание было лучшим ориентиром для меня – стали четко различаться очертания окружающих деревьев, пней и, конечно,  силуэты вымышленных образов, всяких лесовиков. Они живы всегда, кто бы что не говорил, с самого детства, как некий бессознательный страх и разрастаются в такие минуты видимыми до уровня сознания,  стоит только признать их - дать им «ход» и они обязательно вырастут в любую минуту. Вот мы сейчас  сделали первый шаг на этом пути, исходя из каких-то соображений не включив свет в кабине, когда это надо было (еще, кстати, не поздно).
- Может, включим все-таки свет?
- Зачем? Что лешаков испугался? – спросила Аша. Было также темно, но глаза научились выхватывать важное из темного контекста,  я увидел ее снисходительный взгляд, полупрезрительную улыбку, застрявшую в уголках  губ. - Не стоит - комаров только напускаем…          Она что сильнее меня, подумал я и ответил:
- Хотя их мало уже. Тогда я закурю – ты не «против»? Может,  и сама будешь? – все-таки она была целостней, чем я (это было ощутимо по ее флюидам). Это и ее территория (вернее, территория ей близкого человека, друга) – она ничего мне здесь  не уступит (я отлично помнил это, хотя должно быть, все наоборот). 
Я сказал ей об этом после  паузы. Она  промолчала, удивленная моей откровенностью – я только ощутил «ядра» ее упругих грудей, коснувшихся моих колен: она явно чувствовала себя уже  смелей, и потянулась к «бардачку» за сигаретами. Я подождал, пока она снимала хрустящую целлулоидную обертку с пачки, вскрывала ее.  Потом чиркнув спичкой, приблизил ее по наитию туда, где должен быть  кончик ее сигареты – красное пламя спички осветило ее полные губы, прикрытые глаза, длинные пушистые ресницы. Она прикурила – затем спичка стала жечь мне пальцы – последнее, что я увидел: ее широко раскрытые темные глаза… терпеть стало не вмоготу  (я терпел, только потому, что это вызывало во мне волнение духа), я потушил спичку, когда пальцы уже были обожжены. Все погрузилось во мрак – только горящий темно-красным пятнышком кончик  сигареты говорил, где она…      
- Ты зачем пальцы-то жег?..- спросила она.
Я не ответил. Мы, молча, курили, думали каждый о своем – было тихо: слышно  только собственное дыхание и шорох одежды, потом: где-то, через час позади нас раздался шум моторов и звуковые сигналы – то был подоспевший Алексашка с другом; нас взяли на буксир и вытянули из лужи. Правда, ее друг долго светил мне фонариком в лицо - словно хотел чего-то еще у меня или у Аши выведать…
Когда мы прощались, она дольше обычного задержалась на мне своими глазами – в них читалось изрядное озорство, вопрос об обожженных пальцах , изрядное лукавство и многое другое...   

               
Свинки часто пукают

ППетя  (он же Иннокентий Петухов) – незлобивый и безотказный такой паренек,   был у нас тем самым незаменимым человеком, без которого, вообще, никак  (он был в отряде негласным сварщиком). Наверное, когда вас немногим больше двадцати, то значимость каждого субъекта в вашем коллективе возрастает до уровня незаменимости.   А «негласным» он был только потому, что официально никакие сварные работы в стройотрядах почему-то не разрешены техникой безопасности. А техника безопасности это вам не хухры мухры…
Тем не менее, зона, всесильная и могущая, прекратить по тем или иным своим соображениям любую нашу деятельность не могла - она, прекрасно по всем вопросам осведомленная, знала, что, тем не менее, «варят» все, когда  на то бывает необходимость.  У нас, конечно,  она была, потому что в нашем отряде более половины работ, так или иначе, замыкалось  на сварку…
Так вот, Петя смастерил по моим пояснениям  из кусков и обрезков арматуры несколько крепежных крючьев для двух импровизированных люлек – сами же люльки были изготовлены из неструганной обрезной доски, используемой в щитах опалубки.
В ушко каждого крепежного крюка были продеты одинакового диаметра кольца (метра  по три – три с половиной) из прочной,  такелажной веревки - концы веревок   увязывались самозатягивающимся морским узлом,  чтобы кольца  невзначай не развязались. Кроме двух крепежных крюков с кольцами к каждой люльке было подвязано другое кольцо меньшего диаметра, с более легкими, чем крепежные, крюками.  Те уже были сделаны уже из  тонкой легкой арматуры (в данном случае, из катанки диаметром пять миллиметров) и предназначались для подвешивания ведер краски.
В оснастке «оператора» каждой люльки имелись также: веревка с крюком для подъема ведер; малярные валики с  рукоятями разной длинны (одна длиннее, где-то около трех метров, а  другая - короче, около метра); страховочный пояс верхолаза.
И вот настал день испытания люльки в условиях, приближенным к реальным. В ситуации на аналогичном ангаре, смонтированном у нас на площадке под цех деревообработки (правда, он  был ниже и короче), но это не суть.
Подпоясавшись широким страховочным поясом, я первым взобрался как обезьянка на цирковой арене по монтажной арке на четыре метра высоты под потолок ангара и там вытворял необходимые пассы. Первым делом защелкнул намертво карабин страховочного пояса верхолаза, перекинув его длинную цепь через арку, в монтажном отверстии арки. За эти отверстия удобно было цепляться крюками – затем подтянул снизу веревкой к себе люльку, зацепил  монтажными крючьями оба кольца за другие аналогичные отверстия, что  в арке рядом. Закрепил, находясь в подвешенном состоянии, люльку за  кольца. После чего появилась свобода в перемещениях (только все надо было исполнять на весу и по возможности быстро, пока были силы в руках). Наконец, подтянув тело меж веревочных колец, на которых покоилась люлька, я уселся удобней на нее (на ней стало возможным уже сидеть), расправил напряженные мышцы и подтянул к себе ведро с водой, пока за место краски (натуральную краску завтра я должен буду доставить со складов ОРС-а на «левый» объект). Потом мне подали с пола валик, насаженный на длинную рукоятку и я, изловчившись, имитировал движения маляра, вытянув максимально, руку – движения на краях зоны предполагаемой окраски давались с напряжением. Это нужно было для того, чтобы  выяснить: какова же будет зона покрытия.
Мне удавалось так «окрасить» полосу до пяти с лишком метров ширины. Учитывая, что в реальном свинарнике будет девять метров высоты, перецепляться придется до пяти раз, чтобы полностью покрыть полосу в пять метров шириной.
Была пока одна проблема, люлька сильно раскачивалась при махах валиком, даже закручивалась - придется исполнять кому-нибудь роль «якоря» и предохранять "оператора" от закручиваний другому товарищу снизу  (хлопотно это все, но таковы были наши условия). Мы планировали данным методом с окраской (одиннадцать полос на шестьдесят метров ангара) управиться за два дня, а, если надумаем красить в два слоя, то за три.
Завтра начнем  работать на реальном объекте под кодовым названием «S» - то будет первая бригада ребят, как  физически  более мелких,  значит  более легких и гибких, что  важно.
С пола за всеми моими манипуляциями под куполом ангара во все глаза следили двое: Гурыч со Славой (самые легковесные и вероятные кандидаты на роль добровольных камикадзе – иначе я не мог оценить это воздушно акробатическое действо, которое им предстояло выполнить). Я прекрасно осознавал, как велика разница между удачным экспериментом, осуществляемым мной сейчас  и длительной работой на высоте до семи метров, (где важно не утерять в процессе монотонного труда внимание и собранность, не заснуть) - ребята не просо смотрели, но и давали ценные указания в случае необходимости. Все-таки, вряд ли я им позволю красить с самого начала, пока  не закрашу пару испытательных полосок в свинарнике. Хотя сорваться с люльки после того, как закрепишься страховкой, вовсе не смертельно (будешь только раскачиваться на цепи,  притороченной к  поясу безопасности, пока не заберешься как-нибудь опять на люльку – для  сохранности головы от удара об арку в этом случае должна помочь каска). Главное здесь, преодолеть мандраж.
Опробовав и смоделировав  возможные ситуации, я назавтра  решил встретиться с Вайсом (зайду к нему в тесный его кабинет).
Так и сделал - выписал сначала  со склада два десятка трехкилограммовых банок импортной краски цвета «золотистая охра», несколько поролоновых валиков, по три длинных ручки и также по три коротких к ним, метра два квадратных крупной «шкурки» (ошкуривать мы договорились только клети, воздуховоды и прочие конструктивные элементы окружения). Также  на объекте, именуемом свинофермой с подсобными постройками,  предусмотрены следующие работы: подправить три шиферных крыши на хозяйственно-бытовых постройках, которые протекали; отремонтировать в  проблемных местах подгнившие стропила и обрешетку, на которые настелить  десятка три новых профилированных асбестоцементных листа - для  работ нам  нужны были гвозди  размером «сотка» с оцинкованными шляпками и резиновыми  прокладками,  по четыре «гвоздодера» с молотками, коловорот со сверло и немного бруса для ремонта  обрешетки, банка герметика; из сопутствующих работ  смонтировать штук тридцать  панелей перекрытия (плиты и  столбы лежали  стопками вокруг свинарника), отмостить их  и замонолитить швы, установить восемь столбов по периметру для  ограды площадки  для выгула скотины (эта часть работ напомнила прошлую работу с Захаром  для Рудгера - проекты были схожими). За выходные, если не будет дождя,   силами бригады со всеми  дополнительными работами точно управимся.
Погрузив   добро, полученное со склада, в кузов дежурного ГАЗ-ика и, подписав необходимые бумаги, мы с водителем направились  в подсобное хозяйство. Съехав с укатанной дороги,  по колдобинам и рытвинам (такова была там дорога после краткого, но обильного дождя в очередной раз прошедшего здесь) за двадцать минут добрались до места назначения.
Я зашел в тот балок,  занимаемый бригадой  местных хлебосольных монтажников - они  помогут  в редких сварных работах. Он оказался  запертым. Пошарив рукой в условленном  месте, я обнаружил ключ – водитель  помог перенести кое-что из инструментов, гвозди с краской из кузова во вторую нежилую половину балка и свалить  все это в отдельную кучу, дабы не перепутать с разными инструментами уже до нас бывшими здесь. Шифер, брусья мы выгрузили на улице рядом с балком – я запер балок снова на ключ, отпустил шофера и стал дожидаться снаружи ребят. Дело шло к пяти вечера - с минуты на минуту они должны прибыть своим ходом (на попутном транспорте) и захватить с собой остальное, самое важное: люльки, спецодежду, и доставить, конечно, себя, как основную рабочую силу.
Все обошлось без приключений, через час я поставил Гурыча со Славой гонять разбегающихся с треском прусаков и шкурить  каждого по коробчатой трубе воздуховода. Сам же, разогнав любопытных и недовольно повизгивающих свинок второй клети, полез по арке наверх к потолку для реализации  натурно главного эксперимента – окраски сводов свинарника, за что, фактически, нам деньги и обещали! Остановился только, как  достиг примерно пяти метров от пола.   Эта метка не была пределом  – было еще место для подъема (метра два с половиной), но было достаточно, чтобы закрасить  половину верхушки цилиндрического сектора  потолка.
Там, куда я забрался,  было  довольно высоко: упитанные, лопоухие свинки визуально уменьшились  в размерах, когда же маленькие кабанчики сделались визуально вовсе  игрушечными, я решил, что достаточно – пора бы остановиться.
Застопорив себя  карабином об арку, используя ближайшее отверстие в ней, я перевел дух – затем конец, волочившейся за собой  притороченной к поясу веревки, пропустил через соседнее довольно-таки широкое отверстие в арке и подал знак рукой  стоящему внизу Алексу. Он стравливал веревку, пока другим концом она не достигла пола - к нему он приспособил люльку с  крепежными крючьями. Веревка та была достаточно длинной - получился импровизированный "полиспаст", потянув за его свободный конец (который после необходимых манипуляций я тоже сбросил  на землю). Алекс, используя этот полиспаст, поднял с его помощью люльку наверх. Все  действия были осуществлены максимально быстро, так что у меня было время повисеть и зацепить люльку монтажными крючьями, расправить спутавшиеся кольца и не устать. Проделав  отработанные операции, как во время  натурных   экспериментов на домашнем ангаре  (цехе деревообработки), первым делом я защелкнул карабин на поясе, держась при этом правой рукой за арку, затем подтянул к себе левой и расположил на кольцах люльку - освободил  руку и  уже обоими подтянулся и выгнулся телом. Кое-как сгруппировался, перебрался на люльку сам, уселся на нее спокойно, радостно болтая затекшими от напряжения и ощущения опасности (я же не был верхолазом!) ногами.
Я изготовился: подтянул к себе ведро наполовину полное солнечной искрящейся краски, обмакнул в  него валик на короткой ручке,  взболтнул краску – затем начал катать валик взад-вперед, слева направо, в зависимости от  собственного положения, которое было вольным и способным меняться  от легкого нажима на валик. Особенно, когда я брал другую ручку, тем самым меняя  длину штанги. Так я был в болтанке как на качелях, почти в свободном полете - «зажигал» очередную бесцветную линялую полосу старой краски новым цветом не вполне вызревшей до оранжевости тыквы.
Алекс стоял снизу в бумажной панаме из старой газетки и якорем предохранял меня от  закручивания. Процесс окраски был кропотлив, я быстро взопрел, но  мне казалось же, что не очень, процесс нанесения нового цвета нравился своим ненапряжным ритмом – главное ощущалось продвижение к далекому итогу: ярко-желтая полоса все больше расширялась...
Сложности появились лишь тогда, когда кусок доступной полосы был  максимально покрыт, и необходимо было перецепляться на новое место арки, выше или ниже предыдущего – то есть,  изменять свое  вертикальное местоположение: повиснув сначала без страховки, чтобы перецепить ее на новое место, далее  отцепить люльку и транспортировать ее также к новому месту. Затем  необходимо  опять подтянуться, дабы по новой усесться на люльку. Проверив надежность малярного инструментария, окрасить другую полосу, очередную и максимальную по площади.
Так, перемещаясь скачками, я покрывал  всякий раз полоску в  метров пять шириной – я завершал ее и спускался на пол весь мокрый, выходил на «свежий» воздух:  только вон из ангара. Автоматически включавшаяся через каждые пятнадцать минут принудительная вентиляция во время ошкуривания и окраски коробов другими ребятами была временно заблокирована – это оказалось ошибочным действием: суммарная концентрация соединений азота, наверное, зашкаливала, но что делать?..
Отдышавшись на открытом воздухе - мы с Алексом менялись. Кто Был   из нас сверху оказывался уже снизу, становился подающим  ведра с краской и якорем. Дело так и продолжалось. Это чередование было разумно и сначала  приносило эффект. Я припоминал, как один мой приятель в беседе со мной некогда хвастал, что якобы прошлым  летом,  подрабатывал на санитарной обработке  действующего свинарника с крупным поголовьем (ему неплохо платили за то -  до сотенной в день). Дабы избежать отравления аммиаком, он работал в изолирующем противогазе (как того требовали технические условия).  Дело, однако, было не в одном аммиаке – кроме него в воздухе одновременно витал целый букет газов: здесь играли роль и соединения азота разной валентности и соединения сероводорода, имеющих при высокой концентрации и наличии водяного пара, как усугубителя, отрицательное действие на здоровье.
Однако, как бы то ни было, к концу первого дня клети и короб одного из воздуховодов были выкрашены, придав интерьеру половины свинарника матовые солнечные блики. Я говорил, что работа эта была трудной и монотонной -  размышлял  по ее ходу  о людях, моментах жизни, оставшейся в воспоминаниях...
Мне виделись разноцветные сколы с ушедших  реалий и пласты жизни вымышленной, которая все чаще замещала жизнь реальную. Не знаю: увы ли, но таких сюжетов в моей жизни никогда  не было… среди сюрреалистических картин мне привиделся также новый человек в миру, которому всякие такие мысли казались безвкусной, некалорийной философской травой –  свойственной  более человеку в «футляре». Перед глазами поплыли строки писем полученных мной накануне (приносить письма, так уж сложилось, входило в обязанности завхоза) – среди них было  одно  письмо-претензия, счет за прошлые ошибки. Но вместе с тем были и другие, обычные - было письмо и от Лени (близкого мне человека), оно сочилось грустью и аккордами блюза (было писано автором, когда за окном стояла дождливая погода), под переборы и понижения  надрывной гитары Гарри Мура…
Я потянулся рукой с длинной ручкой и распространил цветовое пятно на максимальное удаление, после чего даже чуть не потерял равновесие - меня развернуло как маятник наоборот и повело по кругу в обратную сторону…
Скол повернулся другой стороной – я увидел сочную зелень и Кирилловых Маришку с детьми (он сетовал мне накануне на превратности судьбы) мол, она «злодейка» и оба близнеца, некстати, серьезно простудились: у Аришки все закончилось лишь покраснением горла, но у Темы это вылилось в гнойную ангину…
 Я потянулся с валиком в другую сторону – цветовое пятно покрыло  противоположную сторону. Меня опять развернуло – но уже по-другому: спектр скола смесился по шкале цветов в противоположную,- красную сторону. Картины стали непонятными и тревожными. Я увидел двоих: нашу Ингу и отрядного сторожа. Сначала она смотрела на меня  выпученными, непонимающими глазами, которые кричали и молили о помощи. А от кого? Да все от  него сторожа, который наезжал большим телом! Обычно тщедушный сторож Александр, сейчас же  телом неожиданно вырос в размерах. Но не целиком - в нижней части: он был в приспущенных брюках и разноцветном исподнем… он кричал и был сконцентрирован на своем  приапе (огромном и эрегированном). Он в крике звал ее, Ингу - а она же не знала, куда сбежать от неотвратимой очевидности – ей некуда было податься!..
Я закрасил очередной сегмент – анимация продолжилась: Ингу спасли проекции двух шоферов: Ашиного друга (Алексашки) и экскаваторщика с необычными усами. Они оба были также в приспущенных штанах с торчащими огромными «красноголовиками» (экскаваторщик к тому же владел еще и томиком Альбера Камю с красочно оформленной обложкой)…
Запланированная на сегодня под покраску часть свинарника почти полностью была  оприходована – оставалось лишь немногое... я полез опять наверх – тараканов везде и след простыл. Короба - их излюбленные места обитания наполовину были закрашены в веселые, теплые охристые оттенки. Но я их (тараканов) еще увидел - их тени, бегущих как темные чумные крысы с этого «корабля»…
Было уже ближе к полуночи, как только мы добрались до дома - было совсем не так весело от исполненной работы и виденных картинок: я не захотел даже ужинать и отрубился в два счета (утром пробудился совсем несвежим, с тупой головной болью). Назавтра мы докрасили весь свинарник – но не пришло  ощущение свежести и законченности (голова тупо болела), когда мы уходили, то нас  провожали не только скотницы, но и хитрые свинки, пускающие обильные ветры…


               
    
Кошачий вокализ

Была  ранняя весна, когда Кирилла, меня и  комиссара Леночку пригласили  вместе (меня уж точно «до кучи») на одно очень ответственное мероприятие: в «родном» горотделе милиции с нами, как со всеми  комсоставами линейных отрядов  зоны, устраивали встречу с так называемыми "трудновоспитуемыми" подростками, таково было им официальное название. Сначала нас всех приглашенных рассадили в актовом зале –  перед нами  держали речь комсомольские вожди средней руки, также там говорил кто-то из служащих  отдела. Суть их, как всегда, пафосных речей сводилась к одному, насколько важна роль стройотрядов в деле  воспитания тех, кто по разным причинам отбился от рук (как всегда,   вводные слова были излишним тягомотным «пережевыванием» общеизвестных фактов).
Потом женщина-лейтенант, «товарищ» неопределенного возраста в милицейской форме и с ярко красными напомаженными губами представила сидящих отдельной беспокойной стайкой подростков. Сначала мы с любопытством изучали друг друга – было интересно угадать: с кем же кому  предопределено работать…
Попытки интуитивного угадывания длились недолго: пока лейтенант не огласила это соответствие по списку, после чего бывшее случайным  обрело детерминированный характер. На долю нашего отряда выпали двое: Рома и Леша.
После знакомства официального все подростки разошлись по своим отрядам по разным рядам вместительного зала для более тесного и неофициального знакомства – в зале стало шумно. Мы, наконец, вблизи увидели своих «трудновоспитуемых», что можно было о них тогда, после мимолетного поверхностного взгляда, сказать?
Да ничего конкретного. Разве, что оба были ровесниками, им было немногим больше шестнадцати, но они были диаметрально противоположными по росту. Один из них, Рома, был скрюченным флегматичным дылдой - другой же, Леша, был круглолицым, коренастым крепышом, холериком по темпераменту.
Рома был черняв, замкнут, не словоохотлив, особенно если надо было поделиться насчет своих «подвигов», хотя угрюмым все-таки его не назовешь: он сдержанно познакомился с нами троими, выказав при этом особую симпатию худенькой, большеглазой  Лене, ко мне же, особенно, к Кириллу он отнесся  настороженно. 
Можно сказать, что он с должным достоинством познакомился  с руководством отряда, во время чего видно было: в голове он уже выстроил модели поведения с каждым из нас – так что, вопреки первому впечатлению о его флегматичности, это был индивид, весьма, подвижного ума. Он дал  исчерпывающую информацию о себе: где учится, сколько ему точно лет – поведал все необходимое о своей неполной семье  и вероятном месте своего обитания. Рассказал даже больше, чем  его сейчас  спрашивали,  чем нужно было  этим людям (нам то есть) от него слышать – с таким расчетом, что теперь-то его оставят в покое.
Я понял, в чем была его флегматичность – она проявилась позже, сейчас же он подробно, даже дружелюбно,  отвечал на все, интересующие нас, вопросы, будто заполнял о себе перед  ответственными лицами одну и ту же, всегда дежурную, анкету, чтобы оградить себя от дальнейших расспросов.
Рыжий, веснушчатый же Леша был человеком совсем иного характера: он был  сама непосредственность в суждениях, как  горяч и не менее резок в поступках, подвижен, словно крутой кипяток на эмали – он неплохо владел  всеми ужимками развязного поведения, мог ими пользоваться целенаправленно и, казалось, он манипулирует вами этим арсеналом. Он был  таким же, как многие его сверстники, безмерно циничен и дерзок. Словом вел себя ровно настолько, как то и подобает современной особи тинейджерского возраста (отечественного пошиба). Но оставалось неясным: готов ли он, как натура никак полностью недоформированная (почему-то так казалось), вступать с этим не апробированным багажом в зрелую жизнь…
Его как принято в игре в "футбол", просто передали   «воспитываться» еще и  к нам – потому как нигде с ним не преуспели и не знали, что можно с ним еще  предпринять. Он  не поддавался совершенно никакому управлению, но позже, что весьма было удивительно, у нас в отряде нашелся один  человек (нам несказанно в этом повезло!), слово и влияние которого для Леши стало непререкаемым и в высшей степени авторитетным – исконней слова родного брата, если б такой существовал. Таким человеком Алексею стал, отнюдь, не Кирилл или комиссар…  а  отрядный завхоз, Юрий.
Если сказать честно,  тогда,  в первую нашу встречу, толковать  особо с этими ребятами   было  не о чем. Мы просто познакомились,  несколько ближе – они заполнили анкеты, где среди  данных о себе фигурировали также размеры: одежды, обуви, головного убора (вот вам еще одна статья непредвиденных расходов, товарищ! командир). Стройотрядовскую амуницию  на них  должны будем закупать  всем отрядом.
Главным принципом в общении с такими ребятами, по-моему, будет то, чтоб не пытаться им также как предыдущие "воспитатели" указывать правила жизни (недаром ребята эти именуются «трудновоспитуемыми») - ведь все до сих пор только и делали, что якобы считали, что нашли в  их лице «заблудших» и  хотели их  подправить. Они же таковыми не были: если оставить все известные методы воспитания (нас самих бы перевоспитать) и просто чему-то научить их, например, сносно штукатурить или клеить рубероид по горячему битуму на крышах, платить им за честный труд сносные деньги – для нас такой подход  был нормальным, мы в этом  им точно поможем...
Насчет другого не знаю – всего-то два месяца вынужденной изоляции от  привычной среды это мы тоже можем обещать им и труд. Труд будет определять их каждодневное бытие (пусть работают мышцы и младое тело) может хоть это их заставит  отвлечься, иначе глянуть на жизнь - лето, правда очень кратко, но в их возрасте месяц равен по значимости обычному году... Может, два месяца здоровой, нормальной жизни будут иметь для них  решающее значение, чем все "воспитания"?
Кто знает -  они же взрослые,  главное  понять, что попытки их «перевоспитания»  обречены на провал, здесь можно только рассчитывать на трансформацию самоидентификации. На то, что произойдет перемена привычной обстановки, круга дел, общения. Все-таки это будет иная жизнь среди студентов (по своему, расп…ев большей частью), но почему-то всегда считавшейся прогрессивной частью молодой публики среди остального общества - для трудновоспитуемых такая перемена будет шагом вперед в познании мира, несмотря на обычные наши общечеловеческие пороки и искаженную  поведенческую сетку.
Тогда, может, в результате такого замещения трудновоспитуемые подростки  получат необходимый импульс для  трансформации: она произойдет в них не по причине осознания истинности надуманных кем-то постулатов праведной жизни или  авторитетных аргументов в пользу оной. Импульс  придет к ним извне визуальным и непроизвольным  в процессе свободного труда (по принципу «живи, трудись и смотри»), со сменой мотивации  ежедневной жизни (мы не педагоги, но не так уж  неправ был Макаренко в своих изысканиях). Импульс придет извне, но закрепится как внутренний,  выстраданный и обусловленный трудом, отнюдь, не бесполезным – польза  будет  ими самими для себя создаваема и осязаема. Только в этом воспитательный эффект труда: вообще, в жизни  и, в частности, в отряде.
Это было правильным, что сразу и всегда даже  после первого знакомства, наши отношения строились сугубо делово: узнав их паспортные данные, размеры одежды и обуви, нам надо было, как бы невзначай, познакомиться с их родителями, некоторыми  друзьями (хотя в последнем пункте можно было усмотреть насилие над личностью). Причем, возникала при этом тяга и с их стороны не только к комиссару, Леночке,  приятной и обходительной девушке,  но и к любому из нас: ко мне,  к Кириллу (по делу, да и как к старшим братьям).
Так плавно забота об Алексее  перекочевала в сферу моих интересов – завхоз тогда был не при делах:  еще  никого не знал,  поэтому ни с кем он  общаться не мог. А так как в делах у нас не было принято деление: вот  это, мол, мои дела, а вот это уже не мои (кто был свободен, тот и занимался нужным для отряда на данный момент делом) – так и получилось, что я стал Лешиным персональным «куратором».
Сначала у меня были встречи с  его родителями, вернее с его мамой – семья была неполной (типичная для интеллигенции «безотцовщина»). Может в этом и был ответ на причины  Лешиной любви (а как иначе именовать это чувство, в котором не было ни на йоту логики!) к Юрию.  Таким же, как и наш завхоз, упитанным и добродушным, вальяжным, абсолютно неконфликтным, запомнился сызмальства Леше его отец. Он безгранично любил малое свое дитятко, но любимым мужем так и не стал: материальных благ для дома не создавал. Удивительной схожестью некоторых черт мимики с нашим  завхозом, видимо, и объяснялось  возникшая  иррациональная тяга к нему Алексея. Этого чувства, может, искаженной зрительной памяти, которое заговорило в Леше по другим  поводам, не поняла бы, вернее, допустила бы, но не умом – никогда бы не смогла  принять его мать.  Женщина, изрядно намыкавшаяся от несуразного отца в их бытность вместе…
Застать их семейку (Лешу с матерью) вместе, чтобы потолковать о житье-бытье, мне ни разу не удалось, хотя попытки были с моей стороны неоднократные: Леша, всякий раз договариваясь о встрече, клятвенно божился предо мной, что на этот раз, она обязательно состоится –  я верил ему, что мы  на этот раз  обязательно поговорим, но у него опять, как и в прошлый раз неожиданно возникли «неотложные» дела, не дождавшись меня, он куда-то сорвался…
Также  произошло и на этот раз: причем, я снова два часа бесполезно дожидался его, проводя время за чаепитием и  беседами  с его мамой, что было мне не резон. Зато я выяснил, что Леша выходил из  образованной семьи с традициями – на мой взгляд, в закрепившемся за ним «порочном» статусе лежало нечто протестное (мать же этого никак не  понимала).
Она, как и любая мать, в одиночку ставившая сына на ноги, переживала, что  не доделала чего-то - ее сынок, которого она пестовала, как могла, ни в чем ему не отказывая, превратился постепенно из милого ее сердцу послушного мальчика  в неузнаваемое и неуправляемое чудище. Он окончательно встал на путь, которого она  себе представить-то никак не могла (наверное, то говорили точно в Леше отцовы гены, которые она в нем всегда кляла и никак не признавала, что сын-то у них общий). Как бы там ни было, давно ли, случайно ли, но  это стало свершившимся фактом – Алексей в обществе попал под пристальное внимание милиции.
Я в очередной раз выслушивал эту женщину – мать Алексея и мне становилось жаль ее, слишком рано начавшую увядать,  женщину, которая все время плакала, но никак не могла понять, что сама кругом виновата в том, что касается Леши, то, что он стал именно таким. Это произошло,   перво-наперво,  из-за ее чрезмерных «любви» и опеки - он просто сбежал туда, где была  вольница, которой его натуре   не хватало…
Я так предполагал, а его мама мне жаловалась  на дурную компанию, куда затесался по ошибке ее сын – стал сначала поздно возвращаться домой, а потом и вовсе исчезать на дни: это все плохо, правильно, но не туда...
- Он стал сначала дерзить, затем выпивать, чего за ним не  водилось – не этому совсем его учили, за что: мне все это!  В очередной раз заламывала она передо мной руки и вопрошала то ли меня, то ли несуществующего собеседника, а, может, бога. На моем месте спокойно мог быть некто другой.   Не знаю, чего здесь было больше: театральности (она в свое время была, по ее же рассказам, неплохой, успешной актрисой), привычки или неясности и горя - она все говорила:
- Вот связался он еще с этой дурно пахнущей… не подмывавшейся крашеной прошмандовкой - Ириной. Она, представляете, даже осмелилась бывать у нас дома - ненавижу!  И что  только нашел мой сын в этой расфуфыренной, злобной особе? Он же так еще молод! А, она - она даже старше его.  -  У матери явно не хватало аргументов, но она продолжала выискивать их - с ее точки зрения, все  найденные ею были  "железными".
- Мой сын говорил мне, что она близка ему по духу – тоже  сказал, как будто отрезал. Словно, этого достаточно…
Я наблюдал за матерью Алексея - мне казалось, что растерянности в ее словах на сей раз было больше и чувства, были  действительно неподдельны. Однако,  отчаявшись дождаться Алексея и на этот раз, я решил сам найти его, а помогла мне в поисках не кто-нибудь, а та «крашеная» девчонка с морковной копной волос  в ассиметричной прическе а-ля панк – но она же, сначала, все и запутала…
Когда мама Алексея «жаловалась» мне на жизнь и на своего  сына   – я подумал, что знал однажды  похожую девчонку (Ирину), хотя, мое предположение было наивным для жителей большого города. Мало ли у кого здесь могли быть такие же волосы стиля панк - это никак не могло быть основанием для поиска и полной уверенности в удачном его исходе (к тому же, волосы одна из самых непостоянных примет личности). Тем не менее, я был в том  почти уверен, что это она. Я именно ее и  заметил в одной уютной кафешке, случайно обнаруженной мною на пересечении побочной улочки с центральным проспектом.
Я обнаружил эту кафешку случайно прошлой осенью, когда дела учебные  завели меня в архивный отдел главной библиотеки города – здесь было как-то не особо и людно, варили неплохой кофе. Кроме любителей сосредоточиться в мыслях за дневной очередной чашечкой кофе, тем самым несколько отвлечься от изучения архивных документов и прочих «скрижалей». Оказалось, что там снаружи кафе, у входа в его помещение, вечно  тусовалась   группа  молодых людей весьма вычурной наружности (их не прогоняли потому, что они стали своеобразным брендом, вывеской этого заведения – дирекция  видимо оценила пользу такого симбиоза и поняла удачность такого маркетингового хода). Среди них особым «авторитетом»,  яркостью и смелостью  прикида, причесона и прочих сопутствующих аксессуаров  выделялась одна девчушка – я запомнил ее. Сейчас же мне почему-то казалось, что именно такой  должна быть нужная мне леди Ирина (она  по рассказам Лешиной матери была именно такой, которая могла   нравиться и притягивать к себе!).
Я давно не бывал  в той части города, да и, вообще, библиофильством не страдал – наверное, было недосуг, сейчас же я специально приехал в этот район. Заказал себе двойной «экспрессо» именно в той кафешке (там  подавали кофе в белых  толстостенных фарфоровых чашечках с голубыми вензелями),  с дымящимся кофе в симпатичной чашке, а затем и с булочкой со сливками на блюдце отошел к высокому столику ближе к окну, смотрящему на улочку. Публика к этому часу в кафе оставалась неизменной, как и тогда (были только завсегдатаи) – те же седобородые профессора да  пара-тройка новых, скучающих лиц, наверное, служащих близ лежащего театра…
Честно говоря, я всегда был «слаб» до всяких булочек, и едва успел прикончить очередную вкусную (ох я знаю, что они не полезны –  калории говорят!), как заметил  через стекло двух  нарочито небрежно одетых девчонок с причудливо раскрашенными и уложенными хайерами. Они были одеты в дырявую джинсу, на руках у обеих  вызывающие, широкие кожаные браслеты, их же верхние «одежды»  фрагментированы и исполосованы на лоскуты - они смолили бережно передаваемый из руку в руки мятый «бычок», видно начиненный дурной травкой
К ним подтягивалась с противоположной стороны улицы еще одна деффка, придерживающаяся такого же стиля в экстерьере (только у нее был вдобавок белый кожаный нашейник с шипами) и отсутствующе агрессивное выражение лица. На голове же у нее высились пушком разноцветные волосы, умащенные чем-то типа геля и сформированные  ирокезом. Ноги ее были обуты в огромные (видно было, что явно не по ноге),  обшарпанные, массивные гады. Они были зашнурованы жирными, як черви,  шнурами разного цвета: левый зеленого (он распушившийся, мочалился по  асфальту),  другой же - синего. Эта армейская обувка, когда-то  носилась неизвестным солдатом армии (каким-нибудь негром-контрактником), принадлежащей к североатлантическому блоку (для нас они были в диковину) - тем и были особо ценны и стоили у фарцовщиков немалых денег. Они были надеты на высокие гетры в красно-белую полосу. Из одежды выделялся, как и у «подруг», длиннополый лоскутный балахон.  Под ним  виднелись  штопанные-перештопанные,  местами нарочито дырявые, грубые свободные джинсы (одна из штанин  была специально оторвана и после пришпилена к месту множеством  разносортных булавок).
Может она несколько и изменилась, но я сразу узнал ее. Я выбежал из кафе на улицу - подкатил к ним и обратился ко всем сразу известным приветствием:
- Хой, панки!
- Хой, – заулыбались они, за всех отвечала она, – после обмена приветствиями меж нами воцарилось напряженное молчание: они ждали, каковым же будет мое последующее слово. А я не знал, что следует дальше говорить - мой запас их сленга был исчерпан...
- Ирина, помоги найти Лешу… очень надо, - обратился я к ней без обиняков.
- Ирина… это кто я?  Ну и хули, что ты меня вроде как знаешь? Кто такая здесь «Ирина» - может, ты? – она переспросила хрипловатым голосом одну из подруг и тут же оборотилась к другой, - или ты? Нет, чувак - здесь точно нет таких. Ты, явно, не по адресу - обознался…
Я не стал  настаивать и чего-то у них выпытывать: тема для меня должна быть исчерпана – я стал им  совсем безынтересен. Они демонстративно развернулись и продолжили, что-то выяснять,  кого-то костеря (из набора их резких слов половина была модификацией мата, кроме этих слов, я почти ничего не понимал). Понял еще разве что  слово «лох»…  Она же,  бишь, оказавшаяся «лжеириной», пока я переваривал свой конфуз, вновь оборотилась ко мне и ангельским голоском, словно не своим, спросила: «Уж, коли я обознался – не мог бы их угостить кофе?..»
Я качнул согласно головой – они обрадовано впорхнули передо мной в кафе, еще бы, они до вечера теперь о хлебе насущном  могут не беспокоиться!
  Мы оккупировали сидячий столик в углу и я принес на подносе два блюда с бутербродами и булочками по одному кофе каждой. Они  налегли на халявную еду, довольно переговариваясь по ходу дела на своеобразном, я понял, криптоязыке: смеси  мата и иных, едва понятных мне слов. Они были голодны - я не подумал тогда, что они захотят попутно «развести» меня, но видно, что я ошибся – так, то и было.
Лжеирина (оказавшаяся, на самом деле, Ириной) поедала булочку - в такт с работой челюстей подрагивал  ее разноцветный пушистый хохол, спросила:
- А на кой … тебе сдался этот  мудень, Алексей?
- Так, есть серьезный разговор, но он никак не угрожает его безопасности, – сказал я, - и совершенно зря добавил, - его  и мать, к тому же, разыскивает.
- А эта крашенная, старая… лахудра? – не было ничего по степени близкого той презрительности, с которой была произнесена эта фраза. Затем следовала, адресованная той же женщине  витиеватая конструкция из мата, на что я подумал: как же велик истинный, не литературный, русский язык и  скудны мои познания в нем, а я недавно решил завязать выражаться – меня убедили, что это грех…
- Но, помоги – все равно…
- Пойдем… здесь недалеко в центре - пройти только надо. – Согласилась она.
Через каких-то полчаса мы были на улицах старого, вечно ремонтируемого города (получалось, что Алеша околачивался с «дружками» там). Когда мы добрались пешком  до этого района, уже смеркалось. Сырой воздух трущоб упал гнетущей тяжестью на плечи – меня и так, совершенно не вдохновляли эти покореженные,  бледные остовы зданий, обреченных на умирание, а еще разыскивать там кого-то! В зданиях, лишенных множества глаз, но с оставленными по воле людей, провалами-глазницами: матово черными оконными проемами без стекол…
- Пойдем нам сюда, - поманила рукой и увлекла за собой в один из провалов, бывший некогда  парадным подъездом здания - я последовал за ней (почему-то я ей сразу доверился). Сохранились  в здании, куда мы вошли, целыми лестницы подъезда, но они были без перил, здесь я чувствовал себя ужасно некомфортно – путешествовать по лабиринтам заброшенного здания было далеко не безопасно, но вид моей бесстрашной спутницы сообщал мне дополнительной уверенности.
«Что за бесстрашная девчонка, и какого это она рожна приперлась со мной, с незнакомцем  в столь глухое, далекое от людей, место, а как я ее… снасильничаю, а?..» - Думал я про себя.
Мы зашли в  глухую комнатку – здесь было совсем темно, не видно уже ни зги. Когда я прошел почти наощупь  далее, то тьма ничуть не расступилась, хотя бы до уровня относительной видимости - я вдруг понял, что остался в одиночестве. Догадка: «Может, меня кинули?»  - просверлила мозг.
Когда я это реально начал это осознавать, то сразу «уменьшился» в собственных глазах. Первым делом  меня увлекли за собой неясные символы Эдгара По, а затем  страх одиночества, ощущение полной заброшенности и клаустрофобия - потом же это все вместе слилось в нечто аморфное, порождающее неясные,   материальные образы. Так Нечто образное, привстав на коленях, шевельнулось как медвежонок во мне мохнатым естеством, но я  погнал это вредное для меня видение, не дав ему возможности дальнейшего роста, для которого, по-моему,  еще не было совершенно никаких  оснований…
Я ткнулся в полуотчаянии взад-вперед, но нигде не находил просвета в  темноте «лабиринта», что мне начал казаться западней, пока не наступил на что-то мягкое и живое: скорее, то была крыса - она с писком удрала, а я стал от неожиданности падать вбок  и заваливаться назад, но вовремя оперся на руку. Я не упал, но, вдохнув очередную порцию воздуха, остро и в полной мере  ощутил, что вляпался опорной рукой… в холодное, давно не свежее, но от того не менее вонючее г…
Отдернув инстинктивно  руку, я поднялся и, достав левой платок из кармана (что само по себе было не столь тривиальной операцией!),   тщательно обтер вымазавшуюся руку –  управившись, отшвырнул грязный платок подальше: он был весь вымазан и не подлежал восстановлению.  Поплутав немного в темноте заброшенных комнат, я попал в другую, где жила колония котов, она вела себя отнюдь неспокойно, а истошно упражнялась в «вокале». Мне удалось быстро ретироваться из этой комнаты, где стоял ор котов, в котором было весьма мало приятности и мелодичности – правда, я споткнулся по пути о груду каменьев и неудачно приземлившись, разбил видимо  в кровь колени. Скоро я все-таки выбрался на свет окна - это мерцали мутные огни большого города…
Я возвращался домой в  автобусе ужасно злой – от меня пахло, и разбитые колени ныли. Я был зол, по большей части сам на себя: «Лох он всегда и есть лох!».
Потом мне выпала компенсация - конечно, я встретил Лешу (он, действительно, в последние дни «тусовался» в брошенных домах старого города) и решил с ним все текущие проблемы,  в общем, наши ТВ-шники – ребята не сахар (хотя Леша в тех моих злоключениях в моих попытках с ним ближе познакомиться совсем не причем).
Когда мы отъезжали с вокзала на эшелоне, я узнал среди провожающих и Лешиных «лохматых» друзей и подруг. Среди них была и Ирина – она весело подмигнула мне:
- Хой! – поезд медленно отчаливал.
- Хой! – ответил я ей и совсем без обиды помахал рукой.
Это было давно - эпизод прожитой жизни, а сегодня у наших ТВ-шников  праздник: перед фестивалем отряд торжественно вручит им стройотрядовскую форму и комсомольские путевки. Вечером же в положенный час будет праздничный ужин - Люда обещала приготовить нечто особенное: рагу из баранины (еще осталась!) и казахский чак-чак на десерт с медом (его маленькую баночку приобрел по ее просьбе на рынке завхоз).
Минул месяц – сейчас наши подростки обычные работяги,   без скидок на возраст или иное привилегированное  положение, на которое они имели полное право (ребятам предлагалось воспользоваться им: работать по семь часов) – но они вдвоем решили вкалывать наравне со всеми. Им, конечно, переработки эти воздадутся из специального фонда.
Сегодня перед работой была устроена торжественная линейка. Во время, которой Кирилл под уже  второй месяц развевающимся и в дождь, и солнце флагом, вручил им путевки: надо было видеть их глаза и трепетное волнение, когда они в новеньких, девчонками отутюженных и ушитых по фигурам строевках  бережно разглядывали  врученные им  красные картонные книжицы. Для них это приобщение было сродни обретению чего-то… высокого.
Но на работу мы сегодня немного опоздали – ничего, случай-то исключительный…


               
Фотографии "ню"
 
У меня визуальных свидетельств о  временах, когда я был с Кириллом во «Взлете» сохранилось совсем немного (прежде всего, речь о фотографиях и есть еще отрезок видеопленки). Многие  из них безвозвратно утрачены, а те, что  сохранились, подверглись действию времени – успели за несколько лет  выцвести и пожелтеть (лишнее свидетельство  их низкого качества), а многие  вовсе исчезли из списка вещей, контролируемых мной.
Если отвлечься от малого числа людей, безусловно одаренных, для которых процесс фотографирования своеобразный промысел типа писания картин. Есть и другие, у них он осуществляется не  для зарабатывания денег, а  просто для себя, потому как на душе нечто свербит; он - способ творческого самовыражения,  постижения достоверности  каждой произнесенной «фразой»,  каждым ударом кистью, рисунком каждого лучика света,  успех, несомненно, к ним придет.  Он в совершенстве, которое приходит к этим  индивидам значительно позже  (я к таковым, увы, не принадлежу)... Также, вряд ли, я могу быть причислен к фанатичным приверженцам документирования каждого прожитого интересного мига на земле. Были  и такие – примеры среди моих знакомых:  Нафаня или тот же Петруччио. Остается только одно: относиться к своим фотографиям  всего  как к неуловимым  сгусткам виртуальной материи (никак не меньше), оставленным  в памятных  узлах бытия.
А в том, что  эти свидетельства имеют свойство неожиданно исчезать наравне с людьми, входящими ненадолго в канву твоей жизни и исходить из нее  -  виноваты  твоя организация жизни и ты сам (не берег должным образом свою жизненную территорию). Так, когда яркой кометой из созвездия Волосы Вероники ворвалась в мою жизнь  Ната - особа весьма экспрессивная, что… кобылка Депардье (ее же характеристика себя самой).  После ее исчезновения из моей жизни была разворочена не только моя душа, но и потрепаны некоторые личные архивы. Я недосчитался двух, трех удачных снимков, презентованных Нафаней – тогдашним штатным, неплохим фотографом отряда «Взлет».
 О чем же были те снимки –  может, они несли особую смысловую нагрузку? Да нет же, совсем не было в них особого смысла, а важно ли то?..
В тот  день, помнится, мы потеряли еще один в плане прибавления заработка,  то была неочевидная потеря (да и, вообще, потеря ли?) –  неизвестно же: где по-настоящему что-то теряешь, а где, взамен, что-то и обрящешь. Может быть, в исполненных объемах мы несколько  потеряли – зато ребята психологически и физически неплохо отдохнули! Так что случалось мало подобных дней.
Принимающая организация  устроила  отряду эксклюзивную экскурсию в один из своих вахтовых поселков, где жила и трудилась славная на весь трест бригада, бурившая скважины и заключившая с нашим отрядом формальный договор о соцсоревновании. Формальный, потому что, заключать договора надо было и так делать было принято (ну и что, если по профилю деятельности субъекты соревнования здорово рознились:  занимались совсем несравнимым - мы  были строителями, а они буровиками). Поселок вахты находился  на девяносто километров севернее нашего лагеря. 
Гидом в намечаемой поездке вызвался быть один из негласных ее организаторов – некто Павел из планового отдела управления, комнатушки деревянного барака, который давно обветшал и нуждался в капитальной реконструкции. Собственно, для помощи в постройке нового административно-производственного, заметьте - не здания, а целого комплекса  был  нанят организацией (вышкомонтажным управлением) наш отряд (по мне не ведомой партийной «разнарядке» что ли?).
Экскурсовод (он же гид)  оказался молодым, энергичным мужчиной спортивного телосложения – был опрятно и модно одет (далеко не так,  как выглядел сейчас любой из нас) и источал тонкий аромат хорошего парфюма (опять хороший парфюм – да он меня с ума сведет!).  К его достоинствам также следовало отнести  органичность и правильно построенную речь, глубокую информированность по специальным вопросам и то что, как поведал в личной беседе,  он занимался восточными единоборствами, а именно, борьбой ушу и имел какой-то пояс.
Весь путь, оказавшийся отнюдь не  близким, он увлеченно рассказывал нам в подробностях о нефтедобыче, которые могли быть интересными только специалистам, но намеренно упрощая  рассказ и, лишая его необязательных, усложняющих подробностей - как бы адаптируя речь к конкретной аудитории (тем самым ему удавалось удерживать внимание слушавших). Из его арсенала рассказчика им привлекались громкость речи, ее интонации и, конечно,  содержание – причем все  излагалось на узкой дорожке,  пересеченной колдобинами. Он вел  рассказ со знанием дела об отрогах пермско-карбонового нефтегазоносного месторождения, пласты которого концентрировались географически и выходили на технологически доступный по глубинам бурения уровень. Многих подробностей  того мы совсем не знали, но были убеждены, с одной стороны, что нефть – основное богатство нашей Родины. С другой, в нас жива была  жилка здоровой любознательности,  и то, что перед нами был человек толковый, который все разъяснит и покажет - эти  факторы подымали значимость рассказа до уровня весьма интересного.
Он ведал обо всех принятых в отрасли способах бурения,  методах добычи нефти, известных в современной технологии, о буровых вышках (советских и американских) -  свидетелями его рассказов были сами вышки - молчаливые истуканы, через которые нефть   качалась.  Также те, которые еще только монтировались, с применением вертолетов МИ-8 - рядовых «служак» транспортной авиации. Они С низким тарахтящим свистом возникали то слева, то справа…
Для тех из нас, кто впервые видел хотя бы со стороны монтаж вышки, водила специально притормаживал по просьбе Павла в местах, обеспечивающих наиболее выгодный обзор для съемок - процесс монтажа и начального бурения много фотографировали (не только  Нафаня, кому то было положено по должности). После же посещения действующей вышки, хотя она и не принадлежала нашей принимающей организации ВМУ-1, ребята засыпали вопросами работавших там буровиков. Те же, заметив, что их деятельность вызывает у кого-то неподдельный интерес, охотно комментировали несколько наивные расспросы любопытствующих. Степенно и важно разъясняли они тонкости своей основной работы, хотя сами, может, всю жизнь отпирали и запирали какую-нибудь второстепенную задвижку…
Мы наблюдали за шумным процессом бурения. Как вслед за шарошечным буровым долотом, а проще за системой алмазных буров, в податливую темную бездну (земля здесь лишь на поверхности была податливой, а глубже, за тонким слоем  обращалась в скальную породу со льдом), как одна за другой, последовательно наращивали  и погружались толстостенные  пятнадцатиметровые стальные бурильные трубы. По ним же, в случае успеха, начнет обратным ударом  изливаться черная драгоценная жижа – трубы стропились мощным крюком лебедки из стопки, сложенной рядом и нанизывались в систему. Конечно, она наращивалась человеческими руками рабочих-буровиков и направлялась в  «просверленную» в породе устьевую шахту. 
С дозволения  буровиков кто-то из наших ребят (как скоро выяснится:   сырую нефть  мы  будем использовать в дальнейших наших игрищах, название которым – стройотряд) набрал в непонятно откуда появившиеся стеклянные бутыли темно-коричневой, почти черной, вязкой маслянистой жидкости. Оставшуюся после отряда мы ее увезем,  каждый по малу, как память о  лете, по городским квартирам.  Когда более менее, утолив любопытство, мы отъехали с  буровой, где полным ходом, и днем и ночью, шло бурение, юркий наш автобус сел-таки по самые задние диффера в рыхлый,  отсыпанный песок.         
 Рисунок облаков, белым по голубому небу разошелся, обнажив августовский день, еще на удивление теплого и солнечного, задержавшегося на радость нам лета – он стал неожиданным подарком  сопутствующих  в последнее время и благосклонных небесных сил.
Пока водитель застрявшего во влажном  песке автобуса (как говорится: застрял «на ровном месте»), никак не сдавался (общая черта всех суетных водил) все никак не успокаивался, а продолжал  месить вокруг  себя песок энергией своего упрямства и норова.  Автобус стремительно зарывался все глубже и глубже, мотор надсадно чихал и сморкался понижениях передачи.
Водила, наконец-то, понял, кто здесь неправ – укротил свой норов и обреченно усмехнулся под нос, подмигнул со злобой подвернувшемуся  под руку и казавшемуся   слишком правильным и утонченным для сложившейся ситуации Павлу, достал откуда–то из-за спины саперскую лопатку в брезентовом кожухе, спустился с мягкого кресла вниз: полез  окапываться.
Павел стушевался от совсем не заслуженного и ничем не продиктованного  отношения  со стороны водителя.  Он не смог понять в тот момент, что это  обычная зависть и ревность.  Значимость же этой рядовой, межличностной коллизии мне же показалась бы совсем незначительной, если  я случайно не заметил бы неравнодушия горящих глаз Людмилы, которая приглянулась ранее водителю. Она была готова ими просто испепелить незадачливого водилу – эта коллизия отразилась, прожила и умерла  в ее взгляде  всего за быстрое мгновение, но успела дать неожиданно ослабшему Павлу новые силы и важнейший импульс к дальнейшему существованию…
Ребята, почувствовав, что пауза, вызванная возней водилы, будет длительной,  разбрелись по окружающему болотистому редколесью. Его мшистые кочки были девственно богаты зарослями  ягод. Здесь было севернее – урожай ягод только начинался. Оранжевой, солнцецветной морошки, крупной темно-фиолетовой  черники и подернутой налетом продолговатой голубицы, вызревавших на кустиках, среди которых и приметные с лакированными, упругими листочками было море – сами ягоды  гораздо крупнее и ядренее тех, что встречались мне по пути к свинарнику. Здесь к тому же не было забивающего ноздри неприятного органического запаха гниющих отходов, явно несовместного с витаминным покосом, выпавшим каждому из нас.
Но едва успев начаться, покос был прерван настойчивым сигналом завершившего окапывание водителя. Он хотел, чтобы ему подсобили мужской силой, помогли быстрее выбраться из выкопанной ямы (с валежником на дороге было напряженно). Получалось, что он, вообще, был обижен всем, что творилось в жизни. Сейчас же, его задевала неготовность мужской половины отряда помочь ему (она, видите ли, разбрелась врассыпную как дети по кустам с кочками и оставила его одного с Людой да с этим, долбанным экскурсоводом Павлом, в которого она влюбилась как кошка! Они,  назло ему, стали вмиг равнодушны до витаминов – не то что все (к которым он с минуту назад испытывал раздражение по поводу их витаминной тяги) сейчас они  тихо ворковали, пока он окапывался, как голубки!
 Вот такая сложилась нервная ситуация - некоторые из нас, несмотря на то, что трудно было оторваться от крупных, зрелых ягод, все-таки нашли в себе силы сделать это… Вернее, успели  насытиться  ими, вовремя вырвались из этого цепкого плена, подошли и плечом к плечу, раскачав автобус, вытолкали его на ровную дорогу! Потихоньку подтянулись и остальные с перепачканными черникой лицами. Особенно обворожительным стало лицо у Лены (впрочем, она подругу не забыла и, смекнув, набрала для Люды пьянящих ягод полную кепку!). Весело было на нее смотреть - с потемневшими, вымазанными соками черники припухлыми губами…
После такого содержательного знакомства с ягодными угодьями и… процессом бурения путь наш лежал к темневшему вдали лесному массиву,  которым подпиралось болото – там и располагался нужный нам вахтовый поселок. Он был обычным, бесхитростным поселением рабочего люда,  привыкшего жить на колесах, как требовали этого условия их контрактов, но выполненный с большой любовью. Правда, многое в организации их жилья было уникальным и отличным от духа времянок:  везде  налепленных в других местах в силу производственной необходимости. 
В частности, вы здесь не нашли бы ни железных, коробчатых, сподручных в транспортировке, но неудобных для жизни балков; ни странных проржавевших местами бочек, опять же толстого железа, с торцевыми, завешенными чистыми занавесочками с яркими зелеными узорами и рюшками,  стоящих на приваренных снизу салазках из мощных уголков.  Все  дома здесь, напротив, были одноэтажными, как бы игрушечными. Собранные из типовых и  унифицированных, щитовых  блоков не очень-то отличающихся значительным разнообразием деталей конструктора для взрослых (они все были доставлены  в эту северную,  топкую глушь,  единственно доступным видом транспорта – воздушным,  точнее вертолетом).
Домики были одинаковы в геометрическом решении и все были как новенькие, удобные для жизни. Чистенькие, выкрашенные однотонно в светлые охристые оттенки (я недавно имел дело с краской похожего оттенка и сразу догадался: краска-то была завезена из единого источника в достаточном количестве) и с белеными ребрами и оконцами в каждой боковой грани. От  их удачно подобранного веселого оттенка не веяло скукой однообразия,  наоборот, приподымалось настроение, чему  содействовали отделанные белым кирпичом мини-палисадники за частой, также белоснежной  решетчатой оградкой из штакетника  (как откуда-то с застывших картинок далекого детства!).
Вахтовый поселок, в который нас привезли, ко всему прочему отличался образцовой чистотой и ухоженностью - вдохновителем его единых души и дизайна был здешний строгий и требовательный бригадир-начальник, вот уже двадцать три года монтирующий вышки. Он встретил нас, как собратьев по труду,  с распростертыми объятьями в тесном кабинете, где допивал, не просто чай, а какой-то ярко-красный душистый настой из лесных трав в стакане с ажурным серебряным подстаканником.  Он даже привстал уважительно из-за  стола и приобнял по очереди каждого из нас (не как Белоткач в момент нашего приезда), представленных ему давним знакомым Павлом. Командира (Кирилла), мастера и, отдельно - с особым пиететом, отдал поклон головой на мощной шее и облобызал нежную ручку комиссару  и пожал ей ладошку своей  грубой, навечно обветренной ручищей.
Он заговорщицки посмотрел на наши измазанные лица (сколько бы мы не оттирали их водой с мылом  – было бесполезно, вода, очень мылкая и мягкая, конечно же, не могла здесь быть проточной: чернильные пятна вокруг губ вывести все-таки не удалось) и сказал:
- Ягоды у нас, действительно, хороши, но, вы сами убедитесь, что не только они…
Салахич, так уважительно и фамильярно именовали его  при обращении к нему, распорядился по кухне, чтобы нас накормили, как следует;  согласовал с ответственным работником вахты с одной стороны - Павлом и Леной с другой, распорядок нашего дальнейшего пребывания у  него в гостях.
- Да, - в конце сказал он с хитрым прищуром и обратился непосредственно к Лене, - накормить-то, конечно, мы вас накормим, но  не просто так – с вас станется: концерт как минимум из пяти номеров! Еще я слышал, что вы недурно поете! 
После того как мы согласно закивали – он улыбнулся (так и должно было быть гармонично все в  его мире):
- С вашего позволения, сейчас же я откланяюсь: меня ждут неотложные текущие дела (завтра предстоит хлопотная сдача сто тридцать первого куста, хотя он почти связан – там еще работы уйма) – и был таков…
Павел здесь чувствовал себя, что у себя дома – все знал, отлично ориентировался в  поселке (он помнил еще  времена, когда сам работал в  составе вахты, да и наведывался сюда к старым друзьям нередко – он был связан со многими еще прошлыми дружескими узами, и  с самим Салахичем).  Во всяком случае, он был здесь  желанным гостем (со всеми на «короткой ноге» - его помнили). Из кабинета бригадира под  его руководством, мы вышли и проследовали в так называемую «зону отдыха», расположенную на берегу речки (Милвы), протекающей выше болота. Она петляла, где узкой ленточкой, а где струилась медленно и величаво - у зоны отдыха ее течение совсем замедлялось  и становилось руслом истинно полноводной реки.
Берег здесь был облагорожен: спуск  к воде  оборудован гладкими дощатыми  мостками и, где надо, ступенчатыми трапами. Преодолев густые прибрежные заросли, по мосткам гость попадал в "сказку": тихое, уютное местечко – целый городок на воде. Здесь было все необходимое  для отдыха  и расслабления.  Небольшой удобный танцпол с подведенным электричеством и широкая длинная беседка со сценой на одном  конце, где за столами пластались в нарды или забивали козла (и, почему бы нет, в любимые мною белот и преферанс). Здесь можно было читать свежие газеты, спокойно беседовать или с пеной у рта спорить о политике - просто сидеть и молчать, глядя на неторопливое, вечное движение вод. Сюда могло подаваться, приготовленное на оборудованных жаровнях  барбекю (наверное, это так и происходило). Одним словом здесь было все… кроме длительной солнечной погоды. Сегодня здесь  выдалась именно такая редкая погода и все одновременно захотели выкупаться – благо дальше мостки вели к вдававшемуся в реку небольшому месту для купания, с синим шатром  из пленки.  Девчонки, повинуясь нашему первобытному инстинкту охотников все испробовать первыми, уступили это право мужской половине, т.е., окунуться первыми (они бы и не стали – это был лишь порыв)  – одежды полностью долой и  бултых в реку! Вода не очень-то и теплая (даже очень холодная!) – внутреннего тепла хватило лишь на несколько саженей: и на такое хватит не всех. Можно еще немного поплавать до самых судорог с посиневшими губами и бегом на теплый берег! Понятно, что купальщиков сверкающих белесыми, незагоревшими частями тела ниже спины  было немного – Нафаня тот вообще был легкими слаб и сам в воду не полез, предусмотрительно взявшись нас всех фотографировать!
Отсюда и появились исчезнувшие затем фотографии в формате ню: на одной из них, коллективной – нас было человек пять, ставших шеренгой обнаженных парубков, возомнивших себя мускулистыми атлантами. А, что –  и вправду ничего вышло, хотя может и ракурс, действительно, помог выйти удачными (нарастил каждому из нас мускульной мощи - Нафаня, он  тоже не то еще мог!). На второй   я уже позирую напару с Лешей (он вполоборота) и пытаюсь натянуть на себя маленькую тряпочку…
Осталась и третья, как я выбирался из воды, но там из-за перил причала не видно совсем ничего: ни лица, ни… ню.

 

Врата рая

Прошли еще дни: я  вышел из  балка, не зная, чего же я  хочу. Потыкался взад-вперед  и  остро ощутил, что идти  особо-то и некуда. Куда ни бросишь взгляд - повсюду он упирается в таких же как и ты – в людей. Сейчас же мне хотелось    иного: был вечер, когда хочется почему-то сбежать от всех и побыть совсем одному. У нас  в отряде не предусмотрено специальных места для людей  с подобным настроением, где человеку можно уединиться, побыть одному, чтоб еще раз столкнуться  со своими мыслями и переживаниями – они того стояли.  Я знал, что  такова плата за человеческую утонченность в любой социальной общности, так культивируемую тобой…
Но что есть, то есть - того не избежать. Как же нам быть, когда  хочется уединения, куда податься? Хм, тоже проблема -  на очко идите, что ли. Но  там, вроде бы, место законно должно быть интимным - у нас же  оно конструктивно сдвоенное: т.е., одновременно на две особи: на тебя и любого подвернувшегося товарища, дополнительно, через дощатую перегородку еще и составляющее единое целое по «многоголосию» с половиной противоположного полу…
Получается, что в отряде везде, даже в подобных присутственных местах, ощущаешь себя лишь частью одного коллектива - на большее  не претендуй! Да, верно, все это   изыски излишней утонченности, свойственной  индивидам  особых статусов, от которых, всегда можно абстрагироваться… не знаю, не знаю, всегда ли, но откуда тогда это у тебя? Думаю, просто любому, не зависимо от придуманной им себе организации,  хочется  иногда одиночества – все отсюда…
Когда кругом одни и те же… лица, однообразие форм в делах и окружающих предметах - это напрягает и утомляет. Я знаю, что подобные мысли (тяга к психологической "автаркии") посещают меня ближе к концу завершающей стадии  крупного проекта. Таким проектом стал для меня отряд. Обязательно наступает время, когда для поддержания душевного равновесия надо глубже «забуриться» в  сплошное единообразие, которое и есть одна и та же окружающая тебя действительность, чтобы раствориться в ней и  навеки "исчезнуть"...
Надо же, именно сейчас на меня накатило подобное настроение - оставалось разве, что одно: идти прочь, на свежий воздух, даже если уже поздно, прогуляться по сырым окрестностям быстрым шагом (заняться популярно джоггингом). Я спасался им, тем, что нашел для себя  такую вот форму релаксации…
Такое психологическое состояние – всего лишь, как мне кажется, один из симптомов дисбаланса между физическим недонапряжением и психическим перенапряжением, когда у тебя переизбыток  телесных ресурсов, но они недостаточны сами по себе психически для  поисков решений и анализа ситуаций,  недостаточна физическая усталость организма и преобладание в общей усталости психических фактороров.
На днях установилась типичная для августовских дней  хмурая  погода   (пара, другая солнечных выходных были бы   завершающими,  чуждыми интонациями  в симфонии  природных  звуков). Мелкий, моросящий дождик, монотонно долбящий некрупной россыпью железные поверхности крыш (популярная мелодика - нет, хит  последних дней!) не знаю как кто, но я слышу отчетливо в частых и слабых ударах этой  дроби, если продолжать музыкальные аналогии, отголоски великой  музыки...
Я переставляю ступни – получалось, что бреду  ускоряющимся шагом и перебираю в такт ходьбе мысленное содержание своей головы. Что же у нас там новенького? Сначала чередой идет сплошная тавтология:  я возвращался в который раз уже к мыслям о природном благе, что в лету  канули…   комариные ресурсы  данного сезона (но это было не новостью, а рядовым, свершившимся фактом). Я поймал себя  на том, что думал об этом интересным образом: просто двигался и по ходу отбрасывал от себя по сторонам пустые «скорлупки» исполненных дел и извлекал из них истину, что ядра колотых орехов...
Своеобразная, что  говорить медитация. Может, я подстраивался под погоду - приходила пора  и необходимость подведения итогов? Нет, по-моему, рановато еще - не время…   
Хотя, уже завершилась  первая  неделя августа – финального месяца нашего пребывания здесь. Я вспоминал последние события минувших дней: да, это было только позавчера, а уже история.  «Старики» отряда в тот день решили свершить традиционное полуварварское (я бы, как раз, его только так и характеризовал) действо, именуемое: посвящением в бойцы  «молодняка» (тех, кто был впервые на севере в строительном отряде - обычный отряд в области не в счет). Это  сродни обычаю обрезания мальчиков в нежном младенческом возрасте определенных религиозных конфессий. Может, этого  не стоило делать, но этот процесс сильнее любой личности - такова была общепринятая традиция: иди,  возрази такому посылу, когда сам не так давно  проходил через подобные измывательства над собой…
Не удержусь-таки  и опишу, как было на сей раз: начиналось все  буднично, но  для 0отрядной жизни содержание имело не обыденное. Как я говорил, сначала собрались несколько наиболее важных представителей  «стариков» (к ним я отношу и себя - там еще присутствовали, кроме нас с Кирой,  завхоз и оба бригадира).   Собрались, как бы невзначай, на рутинную планерку  вечером в штабе. А сами, втихаря,  в узком кругу прикинули сценарий грядущих событий - предусмотрели необходимый для того реквизит; хронометраж - задуманное решили исполнить в  будничный день, так лучше было  для пущей конспирации, а то молодые  стали беспокоиться: они  наслышаны о ждущем их неизбежном «празднике»  и думают-гадают, когда же он грянет?  Будут думать, что это произойдет в ближайшие выходные, и нате: просчитаются...
Мы, «старики», решили провернуть сие обязательное и торжественное мероприятие неожиданно, вначале недели, а именно, в понедельник - когда меньше всего ожидаешь каких-либо событий. Причем договорились  начать в  ранний час, когда сон ребят наиболее сладок и крепок – где-то в три, что требовало от исполнителей неимоверной жертвы: нескольких часов уже своего сна. С вечера  «прокрутили» еще разок  расписанное в головах, как запланированное будет выглядеть на  деле, и разошлись, положившись на память, удачу  и интуицию.
У нас,  у организаторов намеченного действа, свежи были в памяти недавние впечатления  прошлых "глумлений", которым ранее, каждый из нас подвергался -  вытворяли же их над нами совсем другие ребята, прошлые, бывшие когда-то для нас «стариками». Так, как кругами по воде, с некоторой задержкой по жизни распространялся этот давний завет: мы мстили, беснуясь,  каким-то прошлым  людям, которые  когда-то раньше  измывались над нами, а еще более ранние над  ними и так далее...
Помнится, тогда тоже косил, как всегда, извечный моросящий дождик (ой, как трудно просыпаться  в такую погоду!) – именно поэтому, мы, немного… проспали – все началось на час позже, чем  запланировано. «Стариков» было не больше половины численного состава отряда. Если бы не неожиданность и молниеносность «удара», то нам бы  не справится – нас бы легко смяли и наказали за вероломность. Планы по оказанию должного сопротивления «молодыми» тоже вынашивались  серьезные и могли бы быть они реализованы! Но нам удалось победить их в самом зародыше!
Мы  вязали всех, врываясь в  сонные, теплые балки: брали всех, кого надо, еще «тепленькими», едва продравшими глаза, сонных и уставших с напряженного рабочего дня, не успевших осознать, что к чему. Вязали  резиновыми жгутами, что заранее заготовили как реквизит - в создавшихся условиях большинство посвящаемых так и не  поняло: что же  такое вокруг них творится…  и чего от них хотят в столь ранний час? Пока до них дошло – им  оставалось только сдаться и покориться без боя. Нет - тогда хоть с неорганизованным сопротивлением! Нам «попотеть»  все-таки нам пришлось!
В частности с двумя Александрами – оба были силищей не дюжи. Они вдвоем выказали неординарное буйство: их пришлось скручивать каждого впятером, минут по десять.  Троим же из их подельников, воспользовавшись сутолокой и занятостью вязавших, удалось вовсе освободиться от накинутых небрежно, впопыхах, пут и сбежать. Они  в  комнатке напротив, устроили  настоящую баррикаду, а это признак уже организованного противления - его надо было пресекать в зародыше. Ценою двух разбитых стекол «старикам» вошедшим в раж, (они пошли и на такой ущерб, чтобы «не ударить» в грязь лицом) удалось-таки штурмом овладеть забаррикадированной комнаткой и покорить ее защитников – это в  результате развернувшегося нешуточного противостояния!
А дальше, вообще, катастрофа – из данного балка, двоим «плененным»  и сбежавшим удалось вырваться, даже будучи повязанными и с наложенными на глаза темными, светонепроницаемыми повязками. Дело приобретало дурной оборот: минут пятнадцать их нигде не удавалось обнаружить. Напрасно мы  шарили по окрестностям в расступавшихся утренних сумерках – тщетно! Зря мы надрывались в  истошных выкриках и призывах:
- Ребята! Выходите мирно – иначе наша месть будет изысканной. Будем посвящать вас отдельно, и тогда ваши бывшие други, которые посвятятся сейчас, будут мстить уже вам, и неоправданно жестоко…
Конечно, каждый из «стариков» был обозлен происходящей задержкой, изощренно смаковал в воображении пытки, которым  подвергнет непокорных беглецов. Те вовремя одумались и выбросили белый флаг,  чем существенно смягчили нашу месть и облегчили свою участь.
Наконец-то, все непокорные, коим имя «посвящаемые», были усмирены – их строем вывели на символическую линейку. У кого-то глаза были повязаны светонепроницаемой лентой, а  кому же нахлобучены на голову бумажные мешки из кухни, в которых некогда упаковывались макароны – мучная пыль, еще не выветрившаяся изнутри полностью, оказывала дополнительно удушающий эффект, а  в остальном эффект применения обоих приспособлений предполагался одинаковым.
По сценарию далее процедура «посвящения» делилась на три этапа: первым  было преодоление полосы препятствий, вначале которой  не широкая траншея в метр глубины (метра в     четыре ширины) с перекинутым поперек узким гладким бревнышком. Бревнышко было тоже в составе предварительно намеченного реквизита,  гладко ошкуренным и скользким (специально для усугубления данного качества, его и так ошкуренную, значит, скользкую поверхность смазали густо слоем солидола). В траншее скопилась дождевая вода и устоялась грязная жижа – так что: эта часть препятствий была не из  легких и приятных, скорее, наоборот, (к тому же,  преодолевать его надо было с все еще связанными руками и повязкой или мешком на голове).
Надо ли говорить, что редким был тот, кто мог  преодолеть это испытание так, чтобы не свалиться  с бревнышка вниз в лужу - все специально было подстроено под противоположное событие. Так ли иначе, преодолев  его, «молодые» выползали из траншеи на ее «бруствер» и попадали грязными да мокрыми (Ивлюшкин, например,  умудрился, завязнув в холодной жиже, утопить свой левый сапог). Пришлось ему минут пятнадцать шарить по дну руками в поисках пары сапога – не выбираться же без него! На Валеру, вообще, невозможно было равнодушно смотреть: так он усердно как большой жук выкарабкивался по крутому склону траншеи. Раз-два, не совладав с градусностью подъема на край злополучной траншеи,  он срывался и плюхался плашмя обратно в чавкающую жижу  со связанными за спиною руками и  нахлобученным по плечи бумажным мешком!
Как только «клиенты» выбирались из злополучной траншеи на  край,
  перед ними возникала  полоса препятствий.  Она начиналась с тонкой и прочной, не  видимой глазу бечевы, натянутой на уровне  колен.  Для чего  она была здесь натянута – не надо объяснять: испытуемый, идущий строго вперед, протянув вперед руки, ничего не видел  перед  собой (по причине зашоренности). Он тем более не мог разглядеть в сумерках тонкой капроновой веревки,  цеплялся за нее, а  чаще за воздух – падал  с размаху обязательно на четыре моста в сырой песок.  Ему, в сердцах разражавшемуся  бранью или  стоически молчавшему, далее встать в нормальное положение не позволялось  – только дозволялось перемещаться  ползком вперед-назад по-пластунски. По пути он кое-как преодолевал ряд порожних бочек без днищ, которые играли роль направляющих. Преодолев две из них ему надо было совершить выбор - дальше путь раздваивался. В первом случае –  было успешным завершение  этапа полосы препятствий, в другом же – вслед за  бочками следовала аналогичная третья, но у нее, в отличие от первых двух, не было удалено днище. В случае выбора варианта с «глухой» бочкой, надо было возвращаться -  ползти обратно, чтобы начать данный путь сначала. В просветах между бочками, если развернувшийся хотел  «умничать» (сжульничать), то он  упирался в чужие ноги и получал «тычки» в бока  от стоящих в ряд безмолвных стражей. Они правили здесь бал и заблудших «клиентов», указывая им истинный маршрут.
В конце полосы «клиентов» (продолжим называть посвящаемых так) встречал с распростертыми объятьями самозваный «батюшка». Хотя среди клиентов  были по рождению последователи ислама и других  конфессий – наше новое ритуальное «крещение» не могло вызвать у них возражений  и неприятия тем, что отправлялось  близко к христианским ритуалам, на самом деле в нем ничего не имело  к религии  близкого отношения. «Батюшка» был  черняв с кучерявой брадой, облачен в  белую тунику из  несвежей простыни с пятнами, взятой из кучи использованного белья (за  смену его  чистым отвечал, конечно же, завхоз).  Голову «батюшки» венчало сооружение, склеенное из штабного ватмана, используемого для стенгазет и прочей наглядной агитации, оно отдаленно напоминавшее кокошник или    вернее папскую тиару, дополнительно украшенную светящимися красными лампочками, питаемыми двумя плоскими батарейками. В руках же «батюшка»  держал «кадило» из  пустой консервной банки, заполненное чем-то тлеющим, на толстой цепи от страховки  верхолаза. Он постоянно помахивал им,  окуривая окружающий мир отнюдь, как выяснилось не благоуханным ладаном, а составом, распространявшим  едкий дымок тлеющих угольев вперемешку с сухими бараньими катышками.
Он как поводырь  слепцов, выстроил шатающуюся под своим началом паству неровной колонной и повел ее, что-то бормоча себе под крупный нос в бородку, как и обещал, за сорок долов по буеракам и песчаной насыпи (фактически, по  неотсыпаному  краю болота, окружающему  лагерь), к вратам «рая» - сам же  был служителем культа бетономешалок.
Под утро стало  более чем свежо – не прекращался мелкий, холодный  дождь. Пройдя по одному, лишь «батюшке» ведомому пути, группа страждущих  вскоре вышла из тумана,  цепляющегося рваными краями о теплые трубы теплотрассы. Здоровье ребят, преодолевших мокрую траншею и полосу препятствий во влажном песке, столь важное для отряда, подвергалось сейчас серьезной опасности: оно могло разрегулироваться до  степени болезни, но пока все было ничего -  только у многих  ребят зуб на зуб не попадал. Надо было  что-то срочно предпринимать, но что же делать-то? Сначала с глаз ребят сняли ненавистные им повязки и мешки, но это  не помогало -   «батюшку» осенило: от него  исходит команда-предложение:
- Завхоз, иди сюда, -  после этого  в полголоса Юре на ушко, - доставай-ка доставай из отрядного «загашника» двух «мальков» и всем,  в особенности мокрым, наливай чуть-чуть для сугреву…
Сначала со стороны молодых ребят  возник  скепсис по поводу истинности дарованного чрез «батюшку» блаженными всех мешалок  столичного напитка (это было вам не какое-нибудь палево ветлужского  розлива!). А, главное - запах! Он был настолько тот, что головы всех начинали  кружиться еще до его употребления - он снял,  таким образом,  оставшиеся сомнения.  Водка пилась на холоде с удовольствием, из горла крупными глотками, словно вода с великой жажды, а если все-таки использовался стакан, то он вымазывался жирными от грязи  пальцами. Например, такими «пачкунами» были комиссар и Люда, которые также числились  «клиентами». Они были наравне с остальными, и пили «горькую» настолько же жадно как и все… Итак, после краткой  передышки - путь нам один: и лежит он  к самым вратам рая!
  Ребята шли  бодрее, взявшись за руки,  с отрешенными, но изменившимися, внимательными, даже повеселевшими лицами – о чем  они думали сейчас? Можно  только догадываться! Вот, наконец, и оно: обещанное свято место. Широкий жест «батюшки» в сторону стоящей на ровной площадке  полустационарной мешалки на четверть куба (так много ожиданий и свершений  связано с ней, что в самый раз  нам на нее молиться!) – второй этап посвящения завершен:
- На колени, смерды не причащенные – на колени! Перед святыней нашей общей! – это так «батюшка» открывал молебен, сотканный из возгласов и стенаний, сначала он требовал коленопреклоненного приветствия святыни. Все, слушаясь,  упали ниц, а если кто  не сразу сориентировался, так, это происходит со сторонней помощью.
Все хором,  в исступлении, повторяют за батюшкой слова вечной клятвы, в которой обещают не щадить животов своих,  дабы забивать  чрево святыни бесперебойно песчано-гравийной смесью, цементом, насыщать его водой. По окончании хоровой, придуманной по ходу клятвы, каждый из вновь обращаемых, на коленях подползал к батюшке и получал его «благословение». Прикладывался к хладной и пыльной станине мешалки и осенялся  рукой батюшки и лобызал ее, волосатую, в которой зажат мастерок. Тут же посвящаемому пихали в рот немного «гостии» - простого черного черствого хлеба и с ложки давали испить  «святого» пойла - смеси сырой манны (явно не небесной), горчицы, перца, соли (в общем, состав был еще тот,   проглотить его так никому   не удалось).
И, наконец, заключительный этап: чтобы попасть в обещанный «рай» надо пролезть под дежурным, разукрашенным  цветными гирляндами, чудо трактором. Обычно мы с его помощью разгибали арматуру - на выходе испод него (подразумевался вход в иной мир), всех посвящаемых ожидали  обильные грязе-пылевые ванны (не перебор ли был с таковыми в условиях холода?). Потом, в самом конце, надо было еще получить на лбу прописку с названием региона России – Север, где сейчас мы все находились, она выполнялась той самой сырой нефтью, запасенной в бутылях во время недавней экскурсии в вахтовый поселок к буровикам, и достать зубами из миски полной муки значок Зонального стройотряда…
Вот  и все – новобранцы после этого считались уже посвященными! Такое было театрализованное представление,  на большее у нас не хватило ни фантазии, ни сил, ни времени.
- Ребята! Не умывайтесь  - я сейчас всех вместе  для истории сфоткаю! – это прибежал  Нафаня (старый наш  кадр) со своим другом  фотоаппаратом. Всех  посвященных он выстроил, сгрудил  плотнее друг к другу на порожке кухонного балка – все по команде  натужно улыбнулись… и  на них с  крыши опрокинули две фляги заранее заготовленной холодной воды.  Жестоко? Может, но зато  после этого  мыться не надо  и фото вышло веселое на долгую память!



Джоггинг в кирзачах продолжаеся(или организующая реальность)

В такие вечера, как сегодняшнего дня, когда  ровным счетом ничего от тебя не зависит,  я, чтобы   хоть как-то «разгрузить» нервную систему; какая бы дождливая при этом ни стояла на улице погода или каким  бы я  ни был  уставшим, поддаюсь нарастающей тяге к быстрой ходьбе и бегаю по очерченному кругу трусцой, вне зависимости от  настроения.
Я уже говорил  об этом - осталось только, чтоб было понятней,    выяснить мое отношение к этой процедуре. Так вот заявляю, что мне так поступать совсем не лень и больше: даже очень нравится делать так в любой, пусть  поздний  час – тем более, что это единственное, что «разгружает» нервную систему не хуже сна. Если еще  процедуру сию, непременно завершать обливаниями под холодными струями душа в нашей, ставшей давно  бесполезной солнечной душевой – то это будет совсем  здорово!
Усталость  отступает, как только  погружаешься в ритмичность медленного бега и дыхания. На шажок левой – вдох, через шажок опять левой – выдох. Таков он цикл  и ритм процесса:  главное, в нем суметь подстроить свое дыхание под ритм трусцы, а не истязать себя скоростью и длительностью пробежек -. Уловишь ритм,  подчинись ему: если это тебе удастся, значит, ты выиграл. В этом и есть смысл движения…
Мелким шагом я неспешно оббегал вкруг наши «владения»: если удавалось подчиниться  ритму, то мне непременно к тому же  удавалось выудить из подсознания одну из  организующих мыслей сегодняшнего дня – она становилась стержневой и доступной для оперирования. Если я перебирал их все: одну за другой, о чем мне думалось сегодня в разные моменты, то я считал день  прожитым целаправленно, не зря…
Главным для меня было зацепиться за эту важную Мысль, она пряталась за иные, большей частью второстепенные мысли, которые болтались с утра в моем мыслительном аппарате. Иногда ей не хватало
куда-то запропастившихся составных частей, но когда она определится, то сама собой  достроит  все  недостающие  части и станет целостной. Именно такого организующего импульса  многим мыслям, дабы стать целостными  не хватает! Едва наметившись, Она (имеется ввиду - Мысль) уходит в  глубины на самое дно - «выпадет» там затравкой в осадок. На нее впоследствии  осядут другие раньше не такие необходимые части кристалликами, подходящими к предыдущим  как пазлы единой логичной мозаики,    прорисовываясь все увереннее различимым узором  важное решение, которого раньше не было. Окончательным оно явится на удивление простым, но одновременно и  парадоксальным, непременно лежащим где-то «на дне» и дожидающимся, пока  его заметят. Как хорошо, что это  произойдет!  В том-то и   смысл джоггинга.
 Главное в процессе суметь отвлечься от всего второстепенного, что тебя до начала данной психофизической процедуры беспокоило. Это наиболее важно, но…   «система» срабатывала не всегда – не срабатывала она почему-то и на сей раз…
 Я стартовал,  сначала добежал до навеса, под которым еще недавно была  сварочная площадка.  Сейчас же мы «варим» редко, арматурные работы, в основном, завершены, когда в том бывает необходимость -  производим их в цехе под крышей,   иначе, сыро: с электричеством шутки плохи в условиях сырости. При сплошном дожде, пеленой, даже изготовленный навес не спасал от него. Было темно и мокро - я бежал дальше…
В «мозгу» на задней, отведенной фоновой плоскости проекций было тихо и только едва  различимо звучали аккорды усталости. Не иначе это вклинились звуки  обветшалой, изрядно надоевшей,  знакомой   песни о том, что мы… ничего не поспеваем  и так далее, в том же духе (сейчас,   многое из того,  спустя время, видится  уже совсем не таким)…
В  этих…  набирающих силу дисгармоничных звуках  прослушивалась самоубаюкивающим рефреном жалостливость  к самому себе. В них надо было заметить   многое из того, что мы сами же на себя наговаривали и  вешали. Зачем все это тогда принимать за истину? Это  же наш добровольный выбор - так что него  жалиться и сокрушаться о том, что многое якобы висит на нас - тащить  надо в противоположность! Хотя, кажется, что  невмоготу (но как говорится: «впрягшись в гуж – не говори сам себе, что не дюж»).
О, это, действительно, заклинания смахивающие на медитацию…
Я огибаю почти  завершенный  фундамент будущего административного здания – оставалось лишь отсыпать его. Здесь сразу зародились некоторые    вопросы: позволит ли  начальство приписать себе хотя бы часть работ по отсыпке? Якобы мы ее свершили вручную или отдаст весь  наряд бульдозеристам, а ведь здесь так много кубов песка (все объемы сокрыты от любопытствующих глаз: никто ничего  не усмотрит!).
Вспоминаю, насколько изменилось отношение прораба Николая к нашей деятельности и общий стиль руководства: от требующего  к советующему, от утверждающего  к вопрошающему. Дело здесь не только в нас, что мы сами стали опытнее и приноровились  работать, даже совсем не в этом!  Как мне кажется, изменения произошли ближе к концу  первого месяца, когда вышел из сокращенного отпуска и приехал с юга  отдохнувшим, истинный начальник  управления – Юрий Лесин.
Многое с его приездом в организации встало на свои места: многое, наконец-то, отрегулировалось.
То, что было касательно нас: он, первым делом, приехал к нам на площадку, чтобы лично оценить динамику выполняемых работ с того момента как вышел в отпуск. Ничего никому не говорил, оценок  не давал, но пригласил назавтра   официально всех троих, ответственных за дела на стройке: Кирилла, меня и Николая к себе на «ковер», чтобы окончательно подвести ряд итогов.
Вообще-то, он был внешне суров, однако, с нами дружелюбен,  но строг - было недопустимо, чтобы к нему по какой-нибудь причине на минуту даже припозднились! Учитывая, что «штаб-квартира» нашей организации находилась совсем не близко от промзоны, где мы жили, такое, вроде вполне допустимо, но не для нас, его подчиненных.
Зная такое положение дел, за пять минут до назначенного времени мы сидели втроем (я с Кирой и конечно, Николай с нами) в некотором мандраже у дверей начального кабинета – никто из нас не  знал, что же нас ожидает. Мы с Кирой вспоминали задним числом   «выволочку»,    устроенную нам  другим начальником, главным инженером организации,  через неделю от начала трудовой эпопеи - думали, что все пойдет по аналогии: нас ожидает   еще худшая «головомойка» (даже захватили у Инги баночку вазелина для известных целей). Нетрудно  предположить, каким будет слово  сурового начальника, предназначенное  нам, а согласно  самокритичной оценке, нам было, за что испытывать беспокойство! 
Но начальник оказался не таим, а на редкость спокойным и добродушным – не было с его стороны, ни слова ругани, ни наклеивания ярлыков (этот стиль, как оказалось, совсем не вяжется с его суровой сединой,  раньше срока выбелившей ему виски). Он, наоборот, нас вдохновлял, но, одновременно и озадачил  таким подходом. Когда мы вышли от него, то были полны мыслей –  после такого, несколько обескураживающего диалога для  двоих отрядных «начальников», минут пятнадцать он беседовал наедине с Николаем также без возгласов и крика. Во время беседы с Николаем   все проистекало тихо и размеренно (иначе, мы бы все слышали). Коля сам тоже побаивался Лесина (мы знали это), но не так, как главного, даже больше – однако, он вышел из кабинета тихо и мирно, что было удивительно, но опять красным  и вспотевшим…
Мы его дождались - он был взволнован и торжественно молчалив, судя по доброй улыбке, застывшей на губах,   совсем не таким, как в тот известный раз. Он был немало удивлен  своим разговором с начальником и молчалив, словно воды в рот набрал (видно  для него самого многое  услышанное было  неожиданным – он  не привык к такому обращению со своей персоной, а иначе). После сего рандеву мы разошлись  по своим делам (и вазелин не сгодился!). Лесин же умчался на «козлике» по своим, мы также – по  своим…
Мне нравилось в ритмичных, размеренных телодвижениях, которые и есть бег трусцой, достижение соответствующей мерности также собственного дыхания: «Вдох! Раз, два, три – выдох! Вдох – выдох (даже курение этому не помеха – конечно, лучше все же без него)»…
Важно подчинению пойманному ритму также мыслей – удастся достичь такого единения, будет вам медитация: сейчас мне вспоминался   первый визит с  бригадиром Димой для знакомства еще в  бытность  квартирьерами в гости к Николаю. Он тогда нам   правильно показалось, был тертым жизнью холостяком  - сейчас же он стал для нас другим, человеком более «камерным» по складу характера что ли... и немного уже более «управляемым». Но тогда об этом я  точно не думал.
Мы делали  первые,  неуверенные шаги на ощупь, навстречу окружающим официальным лицам, от которых, могла зависеть наша будущность: завязывались новые связи и знакомства, не всегда полезные, но  мы осваивались в новой  ситуации. Я вспоминал, как тогда во время неловкого первого знакомства,  Николай нам заметил:
- Спасибо, ребята, что зашли  в гости. Будете хорошо работать – мы с вами, непременно, подружимся…
- А он совсем не  прост, - бросил я Диме  на улице, прикуривая (словно, кто-то обязан быть прост для нашего удобства - совсем, как трусы Бога).
Но позже, я убедился, что Коля - далеко не самый «последний» человек, не все от него зависит в принятии решений относительно нас. Прошло время  и переоцененная значимость его, как личности трансформировалась  и сократилась как раз до истинных размеров. Он ее величину от нас дальше не мог скрывать, как в первый раз. 
Со временем мне и Кириллу стало известно, что у принимающей организации большие планы: да, многое мы заложили в этом году - многого же не успели. На следующий год  организация хочет зазвать к себе опять отряд,  больший по численности (этот год был для организации пробным) – значит,  ей надо было продемонстрировать серьезность намерений: показать, что все вопросы, связанные с обеспечением отряда необходимым (в том числе зарплатой также) для нее решаемы. 
Поэтому,  коли, мы справлялись  с основной работой, то не стоило, наверняка, нам мешать изыскивать и реализовывать ресурсы по зарплате со стороны. Это было для Лесина, проявлением необходимой для руководителя гибкости. Видно именно об этом говорил он с Николаем за закрытыми дверьми, а впрочем, кто его знает – это только мои (то есть, наши с Кириллом) мысли…
Я обогнул неожиданно возникшее препятствие  - кучу недавно наработанного технологического мусора. Она будет мешать проезду – завтра надо проследить, чтобы  ее убрали...
В строе мыслей никак не образовывалось пока целостной картины: шли какой-то путаной чередой мысли,  о чем была последняя из них, и что будет возникающая следом, я не контролировал: они порой спешили и забегали по одной, а то двигались   не стройным косяком, в разнобой. Они не  соответствовали друг другу, были лишь автономны, не пересечены...
Я вспомнил опять не в срок, что тогда у Коли дома по «ящику»  после трансляции футбольного матча, на который поглазеть, якобы мы с Димой и приходили, была передача, в которой интервьюировали крупного стройотрядовского деятеля на  стройке (в районе строящейся Саяно-Шушенской ГЭС). Эта мысль  в ряду остальных была пока сама по себе неконструктивна.
Хотя речь шла о грандиозной стройке союзного масштаба - на ней работали многие из моих знакомых, отбор для участия в компании проходил по конкурсу. Красивая ошеломляющая девственность тайги, где она располагалась – автохтонные  «жители» тех краев, еще не разбежавшиеся бурые медведи и все такое, но мои знакомые  оттуда вернулись, можно сказать, в буквальном смысле «без штанов»…
Так вот, это эмоции, а интервью сопровождалось ничего не значащими и набившими оскомину обобщениями (впрочем, чего еще ожидать от информационной программы на большую страну или от общенациональных тележурналистов). Действо шло под музыкальное сопровождение (считалось, что оно нравилось и закрепилось признанным  гимном стройотрядовского движения). «Радостный строй гитар – яростный стройотряд…» Но, впрочем, это дело вкусовых пристрастий, а они у разных людей могут существенно розниться. Так, мне больше нравилось, как личное обращение  музыка и, главное, слова: «Оглянись незнакомый прохожий, мне твой взгляд неподкупный знаком…», где больше метафизического смысла. Кому-то другому - слышится здесь иное, в зависимости от настроения, так надо ли все стричь под общую гребенку. Пусть хоть что-то остается  неклассифицированным и нетиповым, непричесанным - самим по себе…
Я заметил, что мысли постепенно переключались на то, что больше волновало, и было актуально. «Если все-таки был разговор Лесина с Николаем на предполагаемую тему – это  подвигнет нас вновь обратиться ко второй, найденной  в начале отряда, «шабашке» (речь о теплой стоянке в одной ПМК, которая находилась у нас под носом)».
Тогда, когда я отыскал эту «работенку» – мы решили пока не возвращаться к ней, потому, что она была сложна в реализации.  Сейчас же, в связи, с новыми веяниями руководства, когда оно было готово «не замечать» частых отлучек наших работников - стало проще. Фактически, речь шла только о наших собственных силах: сможем ли мы сочетать дополнительную нагрузку с основными работами. Функционировать в режиме «И»? Это был не только дополнительный источник заработка, но и дополнительный вызов нашему коллективному честолюбию.
Кирилл предпочитал дополнительно не рисковать и считал, что нет, нам уже и так хватит – с нашей стороны, все  остальное будет излишним, явной борзостью (ведь напоролись мы  разок  вечером, возвращаясь с «левой» работы, со свинарника, неожиданно, на Колю, прогуливающимся  с нормировщицей Галой под ручку). Коля тогда промолчал – нужно было и нам тогда скукожиться и успокоиться, вести себя в дальнейшем ниже травы и тише воды. Я же, наоборот, почему-то решил, что если Коля разок  не проболтался, то многое нам  дозволено, что это  повод сорвать и второй, весьма аппетитный «куш»! Вспомнилась и стала реальной другая «шабашка».  Но сорвать куш – это не означало: просто рискнуть и поднять то, что лежало, надо было собраться с силами, исхитриться и исполнить дополнительную работу. Вот это здорово:  когда разные препоны  не позволяют этого сделать простым путем. Азарт – черт побери!
Но не я был главным и решающим субъектом, а он - Кира. Я только мог его зажечь на исполнение. Мы с ним много и жестоко спорили, конфликтовали, потому что это лежало за пределами разума, в области эмоций – он только мог мне поверить, в наш коллективный разум.  Пока не уравнялись эмоции в наших личностях, мы  с ним не могли начать  той работы, но вы  обо всем  догадались, как было. Были, конечно,  и разные слова, милые сердцу метания окружающих предметов обстановки, даже переход на личности -   как и  в первый раз, когда мы не приступили  к работам на свинарнике. Впрочем, и на этот раз мне удалось убедить  Кирилла - зажечь его, вынудить с собой согласиться. Все-таки, думаю, он был близок мне по склонности к авантюрам, только гораздо ответственней. Без него – я был бы так, ни о чем: здесь же нужна была справка из «зоны», чтобы  устроиться  на работу. Такого было требование дирекции ПМК. Это позволяло им применить аккордную систему платы труда повторно, что было трудовым совместительством.
 Только Кира с его связями мог договориться (я же в этом вопросе был  нулем без палочки, я только знал через кого он сможет  сделать это: через бывшего друга нашего комиссара Пятова). Не надо объяснять, почему он так долго упорствовал: его подход к вещам совершенно очевиден. Он думал о том, чтобы мои «подвижки» более смахивающие на авантюры не нарушили бы целостности отряда по принципу: лучше меньше, да лучше. Но он знал, что все подобное делают – ему тоже был не чужд этот  реальный путь достижения трудовых, честных сверхдоходов.
Получение такой  справки было не безвозмездным: ее «цену» Кирилл принес после того, как мы уладили собственные межличностные трения – это был паспорт некоего известного в институте ленинского стипендиата и комсомольского активиста Шустова с вложенным заявлением о приеме на работу в ту же ПМК разнорабочим (он, конечно, был человеком зонального штаба). Когда я пойду в ПМК с документами и аналогичными заявлениями  наших ребят устраивать их на работу: я и документы этого Шустова предъявлю. Я должен буду устроить его к нам в бригаду своеобразной «мертвой» душой (числящимся по документам, но на деле не работающим) – таким образом, он получит долю от  наших заработанных денег (это и станет  ценой сделки).
Когда  мы определяли, кто  будет из  отряда устраиваться формально на работу в ПМК, то решили, что число устраиваемых людей будет числом  не менее бригады, а  как же нам еще-то  сократить финансовое влияние Шустова и урезать причитающуюся ему через нас зарплату? Механическая редукция  часов (трудового вклада)  вызовет  явные подозрения и недовольство «зоны» - не стоит нам «курвиться» по этому поводу. Так мы нарисуем ему в табели  полновесных «восьмерок» и поступим хитрее: уменьшим относительный вклад, как одной трудовой единицы (он же станет для нас дополнительной «трудовой единицей») увеличением общего числа работающих. Реально же, на этом объекте постоянно будет присутствовать трое - только вечером их число, конечно, увеличится (в зависимости от соотношения трудовых ресурсов на основной работе и на этой)…
Я исподволь перешел для себя к обрисовке текущей ситуации, но это были  дела прошлые – хотя они волновали меня. Если я раньше все время жаловался, то на погоду, то комаров или на что-то еще, то сейчас положение с погодой становилось серьезнее – вот,  с неделю, как зарядил совсем не по-летнему дождь, а по-настоящему, редко прекращающийся   на минуту. Вспомнить, ешь твою налево: если еще совсем недавно мы изнывали от жары, а теперь, и что хуже? Сейчас погода стала не только фактором, вносящим разнообразие в палитру личных настроений, но и, получается так, что  готовой перемешать и спутать  все карты с работой. Вернее с частью работ на теплой стоянке, а основные из них почти завершены: все, что касается внутреннего бетонирования полов и монтажа блоков под эстакады, исполнено. Мы даже на свой страх и риск, когда точно никто не видел, смогли переместить на выходные с основного объекта сюда дополнительно бетономешалку - она там высвобождалась и непроизводительно простаивала, загрузив ее стрелой самоходного трубоукладчика на грузовик и выгрузив ей же (помнили руки  еще твои прошлые уроки, Захар!)…
И опять я перешел на нытье, вернее на просьбы к некоему высшему организующему Существу.
Сейчас нам надо было всего-то три сухих денечка, без дождя, чтобы успеть докрыть по-мягкому врезку в кровлю теплой стоянки.  Отказаться от этой работы нам уже никак было невозможно – повсюду с ней связанные и взаимообусловленные договорные обязательства (если от части ее откажешься – перечеркнешь целостность месячного труда отряда). Как видно: авансы  отпущены и возросла драматичность и ответственность каждого неверного решения (нет, раньше бы нам сподобиться на кровлю, а полы отложить на сейчас); возросла ценность каждого бойца, то в чем раньше и не сомневался, ну как непредвиденно кто-нибудь заболеет? Хотя нам везет с этим: здесь обычно не  болеют, но всегда возможны эксцессы – вчера, например, у двоих вечером подскочила температура. О нет, только не это! Так, что молитвы, обращенные к высшему организующему  Существу – это реальность  они были услышаны и колдовство Инги  помогло…
Видно, мне так и не суметь  сегодня  отвлечься от всего, что меня беспокоит: «система» генерации нужных мыслей срабатывала не всегда – те, которые не нужны «залипали», мешались, и как результат: она не срабатывала  именно сейчас...
 Я  завершил полный круг осмотра   объектов,  где мы трудились – не осмотренным остался только большой крытый слесарный павильон с мастерскими. Он был поделен выложенной  стеной почти в полметра толщиной  из коротких деревянных «кругляшей» пополам – одна из наших бригад  по всей высоте (десяти метров) с разборных лесов  с двух сторон еще штукатурила стену – эта фундаментальная работа также была на исходе: начисто незатертым оставался лишь небольшой участок слева снизу в несколько квадратов. Толстая  штукатурка еще не всюду просохла – мне нравился влажный запах полусырой штукатурки. Она подсохнет ближе  к нашему отъезду – к концу августа…
А  забег-треннинг  на сегодня завершился перед дверьми штаба. Здесь всегда должно быть убрано, но сейчас творилось нечто противоположное: рабочий беспорядок, хотя чисто и недавно кем-то вымыто - нет  слоя обычной грязи на полу! На столе – куча исписанных бумаг, справочников, стопки разных бланков, рулоны ватманов. Ага, видно, сегодня Лена с ребятами здесь правила «бал»: кругом какие-то плакаты оформленные на фестиваль. Поэтому к обычному беспорядку добавились неприбранные краски, фломастеры, перья и прочие канцелярские принадлежности. И главное, сама Лена, уснувшая, уткнувшись кучерявой главой в согнутую руку – я ее разбудил и отправил спать.
Организующих мыслей в голове как не было, так и нет – мне же пока не хотелось спать, наведу-ка я здесь марафет. Сказано – сделано: на все уходит не более десяти минут…
Потом я вышел на порог – дождик прекратился, даже тучи на небесах прорвало – проглянуло сквозь образовавшиеся бреши звездное небо (а, это  к лучшему, молитвы наши опять услышаны!). Вот она самая главная организующая  не мысль, а сложившаяся так удачно реальность…   


Утренняя какофония

Ну, наконец-то,  мы дождались: еще вчера  в темную ночь с нами приключилась радость -   пелена, c неделю затягивающая небосвод и обложившая его сплошь  непроницаемыми для солнца тучами  неожиданно начала истощаться, в ней    образовывались то и дело рваные прорехи.  Сквозь образовавшиеся чистые  «окошки» глянул  звездный свет, но через них же началось  вторжение  масс холодного воздуха…
Осознание  этого природного явления было противоречивым, для тех, от кого ускользало ровно на год  лето,  успевших привыкнуть хотя бы его минимальному, относительному теплу. Новая погода утвердилась  утром, когда робкий лучик солнца по подзабытой памяти  заскребся в окошко жилого балка и, преломившись, по узкой дорожке по скомканному одеялу добежал и осветил лицо  – правда в нем совсем не было энергии, поэтом ему люди не верили и  отзывались на него совсем по-другому.  Я же, будучи совсем еще сонным, скоро понял, почему  он  не был  привычным, каким   успел запомниться за лето -  был тусклым и не ласковым, не способным даже в единении с другими лучами  наполнять чашу ежедневной радостью.  Солнце было безжизненным - чаша  сбиралась, но не проливалась на землю: в лучике не присутствовало достаточно тепла…
 Кумулятивное  солнце, сотканное из таких лучиков  было лишено теплотворной силы, за которую его боготворят, но пробудить меня ее было достаточно  - я   встал и то, что наблюдал, было ново: лужицы перед порогом затянулись тонкими иглами льда,  трава же рядом   покрылась слоем рыхлого белого бархата (таковы были проявления  климатического вторжения  и недалекого дыхания сурового Карского моря или главного   холодного величества -  Ледовитого Океана!).
Все-таки, мы c природой не зря трудились  ушедшее   жаркое лето – солнце согласно заложенной в него природой инерции уступало неохотно и в этот раз; ему еще было отведено время: мутная вода грязных луж, смерзшаяся за ночь после стремительной инвазии неожиданного хлада в полупрозрачный «хрустальный» панцирь, через полчаса стаяла. 
Моя подобная реакция на вполне обычные для природы здешних мест климатические пертурбации  лишь эмоции – параллельно им включался, распрямляясь от сна,  мозг – может, в иных условиях, этим  негативом  задавило бы на весь день мою меланхоличную, особенно с  утра,  душу, но не сейчас. Сегодня  же я,  напротив,  несказанно обрадовался  перемене  – еще бы: сам молился на то, ожидая  похожего поворота всю прошлую неделю. Просил  я непонятно кого,  чтобы он прекратил кажущийся неиссякаемым дождь – это произошло.  Не совсем такой погоды я просил у небес (у кого же еще?), но должно быть все равно: от добра ведь  добра не ищут - пусть оно пришло таким: с порывистым, пронизывающим ветром и безрадостным резким снижением температуры, главное - было сухо, без воды с небес (как и просил)…
Возникла сразу человечья проблема: хотя день и  обещал, судя по приметам, быть сухим, но поработать  сегодня точно не получится - придется  как-то изворачиваться...
 А почему? Потому, что на сегодня по всему  Всесоюзному Студенческому  Отряду Центральным Комитетом назначен особый день - Фестиваль Линейного Отряда (значит, хочешь или не хочешь - выходной). Фестиваль - фестивалем, но, положа руку на сердце, признаюсь, что в этом действе также осталось больше показной «возни», чем реальной сути. Сколько их было на памяти (уже три) и ни об одном из них толком не осталось четких воспоминаний. Может, это  и особенности моей индивидуальной натуры или, просто, я стал болен на голову – меня разъедает  прогрессирующий цинизм, который и есть моя погибель?
Не знаю – так ли это: какая в них (в  фестивалях) могла быть реальная суть, но тем не менее, сегодняшнего красного дня в стройотрядовском календаре  никто не отменял. Все, как один, должны присутствовать на этом празднике и больше того: быть аккуратными, чистыми, подтянутыми. Как всегда, исключительное значение придавалось внешнему виду, а не содержанию - мне эта подмена глубоко безразлична, даже противна. Вот чем для меня притягательна надсоциальная идеология панков! Честно говоря, совсем не было охоты  сбривать ради одного дня отращенную бородку, дабы посетить неясно какое мероприятие.
Кирилл махнул рукой на мой потрепанный внешний вид и, учитывая, что борода моя,   настолько отросла, что сойдет за скорее за постоянный атрибут внешнего вида, а не просто за временную неаккуратную поросль на лице, отступил от канонов, на свой страх и риск согласился, чтобы она оставалась при мне. И, несмотря на мой не совсем «строевой» вид,  (он пристыдил  для проформы его на отрядной линейке), но дозволил остаться таким, каким я уже давно был.
Но проблема на самом деле была глубже,  не только во внешнем виде, ее надо было как-то решать.  Дело в том, что руководству отряда надо было  по-хитрому и  ловчее  извернуться, чтобы  сотворить невозможное - устроить сразу всех: и «зону», и себя, и ребят. Нам оставалось мало времени для маневров .
Ну,  я отдельно так уперся, что добился-таки от своих начальников того, что они (в первую очередь, Кирилл и Лена) обещали мне всячески покрывать  тех пятерых, кто, по моему указанию, прикинулись, якобы с утра больными, чтобы не пойти на фестиваль. Для командира и комиссара этот подвох не стал новостью и не был секретом: они ждали чего-то похожего от меня.  Они с моими выходками  смирились и вынужденно  брали на себя дополнительную ответственность:  лгать и изворачиваться перед «зоной», от своего имени, что де  отсутствующие ребята, действительно, серьезно простужены и больны…
 На самом  деле это было не так. Совсем даже не так! Это же был мой бунт: а то всякие дни ударного труда и дни остановки отряда, а тут еще этот злополучный фестиваль – никак его иначе не назвать! То были пятеро наших самых крепких парней и отправятся сегодня они… не просто куда-нибудь, а крыть  крышу на теплой стоянке. Вернее формовать и равнять полипропиленовые блоки,  начинать укладку сверху них нескольких полос  цементной стяжки. Такова была для них предусмотренная на сегодня программа-минимум, вместо праздного и бесполезного фестиваля…
Здесь надо отметить, что для многих наших бойцов,  особливо  молодых,  дополнительный выходной был  всегда  в радость! К тому же, не стоило сбрасывать со счетов, что кроме повода отдохнуть, это была единственная возможность встретиться с приятелями из дальних отрядов (сегодня все  раз за лето съезжаются из необозримых далей – «зона» у нас хоть  и одна, но топологически отряды разбросаны по лесам и тундре). Где же, как не на фестивале, можно   комфортно поточить лясы о   командовании, что их всячески угнетает, заставляя сверх меры вкалывать; потрепаться о вымышленных «сердечных» победах: о  гиперсексуальности и щедрости на тело, случайно оказавшейся в одном отряде с ними всем известной  (по большей части это  вымысел распаленного воображения); о длинных рублях как по мановению волшебной палочки доставшихся их отряду после первого месяца;   о хитром прижимистом мастере, который умело обобрал их до нитки,  присвоив  астрономические  заработанные ими деньги. Для молодых такой чес языков особо сладостен, что еще такого можно вспомнить?
Разве  программу фестиваля, которая была как всегда типовой (митинг, спортивные состязания, обед на полутора рублевые талоны в местной  столовке, что само по себе не так уж и плохо, еще концерт, устроенный силами ребят).  В конце дня - факельное шествие, ни к селу, ни к городу (может, здешних медведей, чтоб они глубже затаились, припугнуть!),  зато завершение: ставшее почти ритуалом - танцы-шманцы. При типовом наборе программа получилась довольно насыщенной и, главное, позволяла развернуться  энергичным и уставшим от однообразных дней (особо охочим до развлечений, как водится, удалось раздобыть немного выпивки, так получалось  больше для запаху и употребить  ее в нужный час). Их быстро вычислили, тут же идентифицировали и вывели вон – стоило ли ради этого ехать в такую даль, чтоб здесь не удержаться, и бесславно завершить студенческую эпопею?..
Мы  принять достойного участия даже по упрощенной программе во всех мероприятиях как предлагалось не смогли. Все спортивные состязания, на победу в которых у нас, конечно,  имелись амбиции, были  позорно  нами слиты. Это касалось состязаний на силу, в частности,  перетягивания каната или в командных играх (волейбол и футбол) – те же, скорее, по причине отсутствия  крепких и ловких парней, либо из-за дезорганизующей усталости. Если бы в наших рядах присутствовали «заболевшие»: необъятной силищи и мощи, Зубыч или Димка, то  канат мы бы точно у всех перетянули  (один рыжий бестия Зубыч чего стоил!). Он стряхнул бы с каната всю налипшую  чуждую свору, как явно лишнюю, но он и компания, наверняка, сейчас неспешно укладывали бетон  либо  рядами теплоизоляционную плитку!
Проиграв все возможное на свете, наши сникнув, не приняли  участия ни в одном из концертных драматических номеров (могли ведь и опыт был), где в качестве вечных персонажей тупой прораб и, как всегда,  умный и находчивый студент, и Лена не пела…
Мы с Кирой решили свалить раньше времени всем отрядом с проваленного фестиваля не оставаться же нам на факельное шествие и дискотеку? На них пусть остаются те немногие, самые охочие (среди них были как всегда девчонки из двух чисто женских отрядов, которые находились в вечных looking for love) и типа тех двух симпотных девчонок, которые хотели у нас зарегистрироваться.
Мы же решили свалить и стали всех своих понуждать к этому, требовать  оперативно загружаться в КАВзик, но оказалось, это давалось нелегко – откуда-то у  будущих мужчин стали просыпаться скрытые «ночные» силы (а нам ошибочно казалось, что они «выдохлись»)...
У нас с Кириллом раньше, во время приема пищи, состоялся неторопливый  обмен мнениями, навеянный погодой, который переродился в разговор.
- Кирилл, - спросил я своего командира за ужином не вкуснее, чем обычно бывал у нас в отряде, но по дорогим, но дармовым талонам (пойдет для разнообразия).
- Ты, как смотришь на то, если подбить некоторых сегодня ночью поработать… на крыше!
- Хм, - сказал Кира, сосредоточенно гоняя по тарелке склизкую макаронину, - а свет?
- Это не проблема – проведем на крышу один из прожекторов из нашей организации.
- А что? Давай попробуем…
Я всю дорогу в голове перебирал: к кому же подойти в этот неудачный воскресный вечер. Мы же плохие: обломали кайф кому-то... с такой необычной просьбой, чтобы было без отказов (многие были злы на нас с Кирой все-таки злы за отлучку от дискотеки). Договорился уже в лагере с самим Серегой (да-да, с Зубычем) и только – он был как всегда  безотказен и выразил желание сам продолжить работу, несмотря на то, что отработал свою смену, пока другие хотели двигать попой на фестивале:
- Я-то могу. Мы сегодня днем работали, не напрягаясь – почти полдня кубики из полистирола раскладывали… - были его слова.
Молоток, парень! Всем в пример - еще были два субъекта, за которых я точно мог поручиться. Это я сам и мой командир Кирилл… ну еще разве, что завхоз, которого нам совместно с Кирой удалось уломать.
Все, как говорится, и на сей раз у нас «срослось». С тех пор в таком режиме (по ночам с последующим подъемом в двенадцать) некоторые ребята, пока не завершатся все «левые» работы, чередуясь, работают уже четвертый  день…
Ночью работать непривычно,  тяжелей (не то, что было еще месяц назад), что ни говори,  чернильная тьма вокруг (такая же, как и глубоко вдали) скрадывала незаметно больше сил и внимания, а почему? Озаряемая потусторонними вспышками сварочной дуги работающего где-то допоздна сварщика-шабашника она побуждала ваш  зрительный аппарат к аккомодации одного знака, но сразу при попадании в него яркого, слепящего и бьющего широким снопом пятна прожектора,  переключала вынужденно его на аккомодацию противоположного знака. Такие скачки контрастности  напрягали зрение - недаром, принято, что ночью, лучше спать, чем работать.
…вот и утро – на сегодня смены больше не понадобится: мы (работники ночной) полностью завершим работы  на данном объекте, ночь тоже кончилась, уставшие встречали забрезжившее начало нового дня на крыше, только пузырьки влаги и сырости утреннего тумана, встречаясь с горячим, растекающимся битумом, весело и с треском шипели.   
Еще часа два работы – крыша целиком будет обклеена (и просыпана крупным песком по  швам завершающим аккордом). После этого дождь пусть льет хоть  из пожарного брандспойта – нам уже будет все равно…
В самом спокойном и кратком утреннем безмолвии скоро зазвучит производственная симфония. Сначала взорвутся первыми нотами то там, то сям хриплые  голоса переговаривающихся и матерящихся рабочих. Они будут перебиваться смелым и энергичным  «кудахтаньем» непрогретого и никак не заводящегося пускача тракторного дизеля. Затем в утреннюю сюиту производственной... какофонии  вступят тарелки ударных –  гулко ударяя пустым ведром о железное дно кузова порожнего самосвала…
Хорошо возвращаться под звуки такой утренней сюиты уставшему, после ночной смены вдоль обочины ровной сухой дороги, приминая упрямые былинки тяжелыми сапогами…

               
Танцы духов

Вчера на бездонном полотне, иссиня-прозрачной  морозной ночи, нарисовалось важное событие –  следы мистических плясов духов (полярное сияние или по-научному Aurora Borealis). Явление  это загадочное и непостижимо красивое – оно нередко зажигает небеса в приполярных широтах, но не сказать, что оно явление  обыденное и частое. В один из вечеров дней выпавшего вам пребывания в северных широтах, вы непременно (как правило, ближе к осени) с ним пересечетесь, если, конечно, не проспите! Почти ровно так  и случилось  с нами: в последние дни нашего отряда  (именно, вчера) – времечко было не ранее, давно  за полночь. Все нормальные… люди в это время  опутаны тенетами Морфея (тем более, если они днем пребывают также, как и мы, в состоянии клинча - ни  чего не успевают!).
Я вначале увязывал сие событие с  синтезированными людьми мистическими повествованиями, из слышанных ранее кумулятивных  преданий – остановился вот на каком…
... были разные духи  –  числом значительным: все они изначально рознились, были среди них,   первые помощники  Творца в делах его многих по созданию и утверждению жизни на земле (и, правда, что великие дела в одиночку не творятся!). Они метались везде и не были нигде, яки дух Его присутствовал над бездной  темной вод, и совместно    пребывали в порывах с ним, Великим.  Они  задуманы были также Им в вечных сумерках после первой субботы для своих нужд и  были частью сущего. Им не было дадено ничего бренного, даже тел, но они были наделены также  способностями  с пустоты творить все изначально сами: и тела,  в том числе, наделяя их желаемыми нравственными категориями - Добра и Зла, ровно  как это мог  Он сам.
Имя одному из духов было  Люцифер. Он не был ни чем не обделен (как, и остальные из них) – ни красотой, ни умом, ни статью, ни влиянием. Он был сотворен со свойственной Создателю индивидуальной любовью к каждому –  леп  ликом, так и значим  делами. Однако он обрел и худшее: неуемное высокомерие и  посчитал, что отправление им рядовых, свойственных каждому духу обязанностей, делает его не только всего лишь равным среди остальных демонов поднебесья. Звался он при этом сыном Зари или Светоносцем.
Творец почитал каждое свое творение главным и единственным, но Люциферу - одному из них, показалось, что он сотворен особенным и любимым среди остальных, что он  особ и мечен среди равных уникальной метиной, возгордился  кажимостью, заблудился в своей гордости.    
Когда же Творец призвал армию демонов (сынов прекрасных своих) предстать пред очами своими и, лицезрев, нашел, что в них произошли перемены, в том числе и нежелаемое: бывшее послушным и единым стадо  чад его любимых распалось, следуя  интриге, надвое. Половина его также оставалась верна ему и не отпала от него – другая же, загнила, поверила больше чувствам заблудшего, прониклась его гордыней.
Подумав, как ему быть? Он разделил единое стадо: приблизил к себе первых и облачил их в белые одежды, сделав  Ангелами  и оставив навеки с собой.  Других же, ослушавшихся его и поддавшихся воле Люцифера,  готовых услужить его  гордыне  суетной,  отдалил от себя и оставил навсегда   невидимыми и бесплотными. Они персонифицируются с тех пор с силами стихии и космоса –  именуются с тех пор архонтами.
Самого же Люцифера он поверг в нижнее царство, несмотря на безграничную жалость и любовь к нему и звание Светоносца, прежде превратил его лепие в плотское безобразие, обратив его из  утреннего огня в темный уголь, чернее космоса,  низвергнув его дальше  вниз, обрекая на вечное падение. У него выросли тысячи рук, на каждой руке по двадцать два пальца, появились длинный массивный клюв и толстый хвост с жалами. Кроме того, что он пребывает в вечном падении,  в любой мысли о себе,  прикован к решетке над жарким пламенем, раздуваемым приставленными к нему низшими архонтами,  кто искусился тогда больше других и был вместе с ним...
Всем живущим с тех пор иногда дано глянуть вверх и увидеть в назидание, на темных небесах, как пляшут в  нижнем царстве грешные духи и раздуваются ими  угли на решетке под Люцифером, как летят в стороны разноцветные искры  пламени, на котором извивается  в предсмертных корчах его любимый, но безмерно возгордившийся сын…
Конечно, поскольку мы непрерывно существуем, так и человечество развивается - множатся числом  правдивые легенды. Их уже так много, но мне приглянулась именно эта (странно, а что может быть критерием истинности легенды, кроме того, что она вам когда-то нравилась?). Вот и вчера ночью я увидел еще раз эту живую легенду: северное сияние.
Конечно, я мог его в своих впечатлениях, «разукрасить» его – придать ему дополнительный  цвет и передать ее вам, но записи мои правдивые, не нарушая их  духа, скажу,  оно было… монохромным.  Но, потому как ночь выдалась  четкой и звездной: картинка получилась богатой на мелкие нюансы – была особа и выразительна. Кто видел это действо впервые, стоял  приговоренным, к недвижимости его гипнотической силой, созерцая небольшое чудо природы.
…было  поздно – все отдыхали: вдруг, раздался неожиданный настойчивый стук в завешенное оконце. Кто бы это мог быть? Кто бы ни был – надо дать ему за это хорошую взбучку! Накинув на плечи телогрейку, я, чья кровать была ближе остальных к двери (да и в полную луну мне никак не спится),  вывалился наружу, путаясь в разных полусырых чьих-то сапогах, ставших безразмерными бахилами (даже в сушилку их никак    не выставить, что ли), на порог балка. Там  наш комиссар и приглашает жестами меня тех, кто у меня за спиной, идти за собой, куда-то вперед, на улицу.
За мной  в спину толкались  только пробудившиеся, еще полусонные и явно недовольные: Кира за ним Дима, Юра… Я уже собирался Лене выразить  наше общее справедливое отношение к ее нежданному полуночному визиту… еще бы: времени спать осталось всего ничего – к тому же на улице температура не выше нуля.
Но слова застряли в горле невысказанными, может там, а может,  где-то ниже. За порогом  творилось нечто! Яркой, широкой полосой слева направо и снизу вверх на ночном небе, на фоне знакомых созвездий и совсем неизвестных,  подсвеченном ярко-фиолетовой луной перекатывалась безмолвно, оттого и грандиозная, небесная… дискотека с  переливами  бледно-зеленой  иллюминации и мгновенными переломами  узоров! Восторженный голос Лены смял всю невысказанность обыденных грубых бытовых сентенций:
- Ребята! Вы только посмотрите – настоящее северное сияние!
Она, не дожидаясь нашей реакции, побежала к другому балку, что по соседству и там тоже громко постучалась в окно, чем разбудила и тамошних жильцов – это должны увидеть все, кто мог! Потом она оббежала оставшиеся балки – мы в темно-синих сатиновых семейных трусах, порой в разных сапогах на босу ногу, в ватниках, накинутых на голые плечи, раскрыв рты, заворожено наблюдали, как по черному исколотому тысячами звездочек небу перекатывалась то бледно, то яркая желто-зеленая  светящаяся масса. Она, то складывалась  высокими лепестками в объемные меха  огромной гармошки, то обретала линейность и распрямлялась, то растекалась в бесформенности по черному небу, то вовсе терялась, как безумный и поверженный Люцифер в безмолвной пустоте, чтобы через мгновенье снова возродиться модулирующимся пламенем и обрести вновь геометрически правильные объем и структуру…
Это были абберации зрительного аппарата, дисперсные хроматические флуктуации и прочие искажения путей прохождения лучей света, которые и обеспечивали завораживающие и калейдоскопические многообразные эффекты. Наблюдая творимые ближним космосом эффекты, сродни «горению» углей под Люцифером, я думал  о том, как же мал и ограничен во временном континууме по сути наш «шарик» и все-то творящееся на нем уже почтиизвено и прогнозируемо. Нас мало чем удивишь. Как и в  жизни, которая  есть баланс между прошлым и будущим, в котором, если  и будет что-то новое, то оно, скорее, будет  повторением прошлого. А так ли это на самом деле?   
Все меньше места в жизни отводится легендам – остается лишь пустота и обман… и только высится слабо изученной глыба психологии, допускающая архетипическую  множественность и непредсказуемость...
А в остальном дела идут неплохо – контора пишет: не смотря ни на что, у меня хорошее предчувствие и уверенность, что в этом месяце, все-таки, будет неплохо. Многое под конец стало налаживаться и получаться – жаль, что времени осталось впереди крайне мало. Сегодня в зональном штабе довели до нашего сведения, что обратный эшелон нам заказан не на двадцать восьмое августа, как это бывало обычно, и  обещано ранее, а на двадцать девятое. А мы, как раз к двадцать пятому закончим выставлять опалубки под стаканы на сваренную арматуру с закладными – так, что эта работа уже будет вынесена за сроки основных нарядов. Нам и так хватит: при сопоставлении объемов и затраченных на их реализацию фактических часов получается дикая переработка! Что делать, даже «мертвые» души, которыми мы запаслись загодя, не выручали!
Когда мы в отряде  объявили новость про дату эшелона, то многие из ребят расстроились – мы же с Кириллом были ужасно довольны, а я, так вообще, откровенно усмехался в бороденку: как же – еще один денек отпущен нам! 
 
   

"Отец" и Вайс

Все-таки мы пока пребываем в детскости (да, именно так, несмотря на физическую  готовность и самую, что ни на есть взрослость   большинства поступков, мы  еще люди, которым  иной раз необходима внешняя  поддержка, сторонняя "крепкая" рука для поверки принимаемых решений). У нас обо всем есть знание, но не достает опыта, умелости, ситуационной приспособленности – нам не хватает также жесткого, но взвешенного последнего слова -  короче, Отца. В нас присутствует неосознанная потребность связи с кем-то более опытным, но несуществующим в наших обстоятельствах,  чем же  объяснить тот факт, что возвращаясь  в лагерь, груженный  текущими закупками мимо почты наш завхоз (командир или кто сегодня был по делам ближе), непременно зайдет туда, потому, как знает: там  будет корреспонденция на отряд – несколько заветных посланий. Этот некто приносил их с собой - несколько: пухлых ли, тощих ли конвертов и, получив вести в  из дома, ребята уединяются с ними, чтобы молча пережить, что им сообщали (в процентах восьмидесяти случаев, а то и больше) родители. Это обычно нам писали Мать и, реже, Отец. Но именно его слова  нам не хватало, хотя мы сами  намеренно всегда стали  избегать такого слова и его опыта всю,   взрослую жизнь. Почему это так стало со времен   Эдипа – не знаю, стоит спросить лучше об этом у старины Фрейда…
Такие мысли посетили меня, когда  я занимался «чисткой» перед отъездом - уничтожением  очевидных и ставших ненужными следов  пребывания здесь, в отличие, скажем, от таковых, но коллективных (ими во множестве мы  «наследили» этим летом). Я перебирал оставшиеся личные и деловые бумаги, уничтожал их, ставшие уже ненужными:  то были черновики отчетов, неподписанные справки, различные заметки  – все шло в символическую «топку» (небольшой костерок, разведенный у лавки, где была  отрядная «курилка»)…
На одной из отработанных бумаг, которую с краев начал  пожирать равнодушный огонь, взгляд задержался дольше  -  судя по понятым еще словам, то было письмо домой. Оно записано на развернутом тетрадном листе, но  почему-то  не отправлено – тем более, прямой путь ему в забытье костерка, в топку, где также догорали  другие нереализованные «самости» прошлого,  доверенные  бумаге. Жалеть прошлые мысли   – удел меланхоличных пассеистов, но я задумался: интересно-таки, а  что  там я когда-то написал, дай-ка гляну!
Я выхватил из огня  не успевший заняться листок - он обгорел совсем немного, лишь кое-где по краям, в остальном же, оказался  читаем. О! Да это   письмо, которое я начал было писать тогда,  в дождь, недели две назад, но после  утерял. В итоге,  конечно, ничего  так и не отправил…
Перечитываю с  запозданием – не отношу  себя ни к меланхоликам, ни к пассеистам - однако, интересно - время спрессовано: прошло каких-то две недели, а кажется,   минул год и письмо как будто издалека: во многих оценках я сам себя не узнал. Я заметил, что мне  интересен взгляд в  собственное недалекое прошлое.
« … здравствуйте, дорогие родители и сестренка!
Получил ваше второе по счету письмо, которому был обрадован. Еще бы, за весь отряд оно остается  в числе трех писем, полученных мною,  а  весточки в «глуши» нашего пребывания особнно приятны, потому как они  лишний раз напоминают, что  есть "некто",  пекущийся о тебе, кому ты со всеми своими неочевидными проблемами, априори интересен и у тебя   вдали  другая жизнь...
Вот и подходит к концу очередное  стройотрядовское лето – осталось  всего ничего: каких-то две недельки. Да,  почти два месяца пролетели быстро и скоро: в вечер – отправляемся условным обратным эшелоном (вероятнее это будет двадцать восьмое) ставшим  реальностью, домой. Я же задержусь числа  до десятого следующего месяца: дело в том, что остались незавершенными кое-какие  дела…
...скажу  сразу сложная и «собачья» это работа (как, впрочем, и любая другая)  тащить в одной  «упряжи» с  подвижниками: командиром и комиссаром даже небольшой отряд! Мне-то еще ничего, сносно – какого же, нашему командиру? Ему, за исключением  производственных вопросов (на что есть, вроде бы, я!) приходится  держать под контролем исход сотен всяческих вопросов, влиять на них - переживать, нести, в итоге, за все ответ.
Важным среди прочих, является следующий: собрались  двадцать шесть  сверстников (такова  численность нашего отряда) парней и девчонок, с которыми  вчера вместе «полировали» лавки в одних аудиториях за одними  лекциями  и решили сдать нам в «аренду» свои руки, интеллектуальные и физические возможности, назначив нас «полпредами» некоей коллективной сущности. Эта сущность и есть наш отряд. Они стали его бойцами: работают, вернее, учатся работать, схватывая все на лету, но ждут от тебя только одной (на их взгляд, пустячной) вещи - обеспечения им сносного заработка (цифры  не имеют значения). Ждут, пока не наступит  день (наш судный день): для нас  не больше и не меньше...
Это -  будет цена аренды и скоро наступит срок ее погашения! Ответственность велика! Может, я в этом  не прав,  слишком чувствительно  воспринимаю всего-то  обычное "младое" ребячество? Чего-то  недопонимаю: может,  все обойдется или же это, действительно,  но я считаю, что все настолько сложно и   нам не повторить этого  никогда! Кто его знает?  Но, мы для себя твердо решили и как заклинание повторяем, что не имеем права на ошибку, даже на относительную неудачу...
Здесь фрагмент непонятного текста: листок обгорел - ни начала, ни окончания,  ничего  не понять  только продолжение.
...тоже так думаю, что труд  и создаваемые  материальные блага у нас общие – просто кто-то может делать одно (например, сваривать арматуру в каркас), другой же – другое (руководить людьми). Это, в принципе, одно и то же. Так почему же тогда, риторически я спрашиваю у вас, людей поживших: жизнь устроена совсем не так, спрос за конечный результат с людей разный?
Кто знает, я опять в сомнениях, как правильно? Концы с концами не вяжутся… ну и ладно (бог с ним, с этой «непоняткой» -  мы с нашим командиром, Кириллом разберемся, вроде   нашли ответ и на этот каверзный вопрос!) - значит, сумели гармонизировать свои  отрядные роли с ролями остальных. Как же я понял... это были необычные для нас деньки - но они все же уйдут, оставив о себе лишь память. В конечном итоге останутся только заработанные деньги, которые можно потратить на дальнейшую жизнь. Преумножением их количества для отряда я и  занимаюсь.
Так что же у нас получилось? Итак, за вычетом денег на питание, перечислений в разные фонды, например, взаимопомощи и содействия третьим странам, благоустройства города Гагарина и т.д., взносов (комсомольских, профсоюзных и прочих, во многие добровольно-принудительные общества, в которых мы все вынуждены состоять) «чистый» заработок среднего бойца по отряду ожидается равным  тысяче рублей. Это третий результат среди отрядов нашей территориальной «зоны». Причем, выше нашего, сей  показатель только у «Мостовика», и "Фотона". Но «Фотон», с его тысячью ста рублями, всегда был образцово-показательным, в фаворе и его «тянули», как задаваемый стандарт, чтобы все его служило, в качестве примера  для подражания…"
Такой вот обрывок – сплошное, ненужное бахвальство (вряд ли таких писем ждали от нас родители (им-то все равно), конечно, его не годилось отправлять!). Это еще не проверенная информация, которая таковой и не могла считаться. Ясно, почему я  не отправил тогда это письмо, не блещущее, к тому же, логикой. Завершающая его часть не была мною дописана…
Что  было в хронологии "Взлета" дальше – мне почему-то еще не раз хочется  все вспомнить: особенно, некоторых людей, с которыми пришлось работать, и  события тех дней тоже... 
Дальше у меня  были разные, необычные, полные впечатлений дни: это, в первую очередь, дни зарплаты в организациях, где мы подрабатывали (я говорю о том, что были заняты на «левых» работах).
Сначала, я должен был уладить финансовые обязательства с передвижной механизированной колонной, где  необходимо рассчитаться за работы на теплой стоянке, а во второй половине дня меня ожидала аналогичная миссия в ОРС-е – процедуры в обеих организациях были типовыми. Надо было в местном райисполкоме (оплоте советской власти) заверить доверенности от лица каждого из работавших  (по паспортам) ребят. Они у меня стопочкой лежали в «дипломате»  (ради этого случая я тормознул его у Кирилла).
Доверенности были писаны каждым из них строго по форме, и заверены круглой печатью и скреплены подписью ответственного чиновника исполкома. Когда я получил эти бумаги, каждая из них свидетельствовала  о том, что лицо (по паспорту)  доверяло  мне, как   бригадиру (о чем была отдельная выписка из собрания бригады) получить причитающуюся  в организации зарплату имярека.
Это была почти свобода: колода чужих паспортов – как надо, так ими и жонглируй! Это был отряд в отряде – вещь в вещи. О такой организации работ я всегда мечтал, правда советская бюрократия и здесь «укорачивала» руки! Спасибо Кириллу, что он позволял мне так жонглировать и не мешал в этом.
Все здесь было не просто так –  играл  роль даже индивидуальный артистизм: многое зависело от... ужимок, от того с каким лицом подойти к ответственному человеку - это были важные нюансы.
Завершение работ  в обеих организациях требовало соответствующих согласований и утверждений: все было исполнено должным образом, даже виртуозно - после того как те, у кого я подряжался, четко и без проволочек ставили свои подписи в соответствующих бумагах.
С главным инженером ПМК, вообще, все вышло полюбовно – к тому же мы  работали под его постоянным и неусыпным контролем, заранее обговаривая спорные моменты. Я иногда,  конечно,  спорил с ним для пользы дела – его отношение к нам было честным и чисто… отеческим (чего мне  не хватило в то время по жизни). Ему видно,  напротив, не хватало сыновних исполнительности и почтения, он компенсировал нехватку хотя бы со стороны подчиненного (эту роль я взял неосознанно на себя). Я уловил в нем такую потребность и передал ее  функционально в  манеру общения с ним. Он же выстраивал в том же ключе свою манеру общения со мной – я не возражал. Высокомерия тем  более, как мне показалось, там не было ни на грамм, просто я понял, что для дела так будет лучше – и  подстроился под это.
 Почему же он вел себя со мной таким образом? Ответ, оказывается, лежал на поверхности, он сам как-то дал его в конце нашего сотрудничества. У него  на третьем курсе одного из  столичных вузов учился любимый сын, который сейчас (представьте себе!) работал на Дальнем Востоке в стройотряде. Он, наверное, также относился к своему отцу  сдержанно и гипертрофировал свою тягу к самостоятельности (впрямь, как я!). Как же главному инженеру из ПМК  было не  испытывать к кому-то, примерно, того же возраста, что и его сын, теплых отеческих чувств? Здесь многое будучи ясно, все же оставалось не вполне понятным…
Расставаясь, мы поблагодарили друг друга за сотрудничество, обменялись теплыми и крепкими  рукопожатиями – не знаю, какой была тогда на ощупь моя рука (наверное, мозолистая, но не очень-то шершавая как, скажем, у тог же Зубыча) -- у него же чувствовалась гладкость кисти, постоянным рабочим инструментом которой (как  у моего отца) являлась… шариковая авторучка.
Резкий, но по-другому,  дружелюбный второй из начальников - Вайс был человеком совсем иного склада характера: маленький, с виду даже тщедушный, вечно в клетчатом пиджаке, он занимал, будто, сразу весь объем помещения, где в данный момент находился. Общаясь с ним, если смотреть на его панибратские манеры, казалось, что  тебе многое с ним дозволено,  но, на самом деле, все было так, лишь до определенной черты. Была некая грань, переступать через которую, не моги. Иначе, тебя просто отшвырнет, а во всем остальном «хихоньки, да хаханьки», соленые шутки с прибаутками, пожалуйста, вполне допустимы – даже приветствуются.
Несмотря на вечную занятость, он оказал мне максимальное содействие в формальных вопросах, провел меня, можно сказать, по всем необходимым местам ОРС-а, (он сам был вхож здесь во все важные кабинеты, где мне надо было  побывать) чем существенно упростил выпавшую мне долю. Когда все, что надо было уладить, наконец, было улажено должным образом, труд наш получил денежный эквивалент и перекочевал в мой отдельный вместительный кошель, хранимый во внутреннем кармане куртки.
Он меня спросил:
- Ну как ты доволен? – В тесном, вечно забитом посетителями, его кабинете, я достал вместо ответа из «дипломата» Кирилла (оставив его на сегодня только с важнецкой, но не такой уж вместительной, бордовой папкой), поколебавшись, подарочную бутыль водки «Золотое Кольцо» в красочном футляре тонкого картона. -  Это Вам небольшой презент от нас…
- О-о! Слушай, это мне? Как же  здорово, если бы ты знал, как меня выручил! Послушай, ничего, что мы ее с тобой не будем сейчас  распивать? Она мне завтра очень пригодится!  Хочешь, я сейчас же   шофера своего… зашлю. Он мне срочно бутылку проще раздобудет… -  он зачем-то начал шарить по карманам.
Я пресек эти его попытки и сказал:
- Да бросьте, Вы! Я сам зайду к вам  в другой раз, попозже, а это Вам от нас… подарок. На добрую память, спасибо! – Я пожал протянутую руку (почему-то шершавую!) и быстро вышел…
Когда Кирилл, уже  дома, по моей просьбе в договорную компанию следующего года, был в тех краях, то  заходил по моей просьбе  в ОРС, передать «пламенный» привет Вайсу,  на что  ему просто ответили, что Вайса уже нет…
Он  ушел в иное измерение: его  осенью, по первому снегу схоронили (интересно, как у них хоронят –  грунт же везде «плывет»?).
Когда я вернулся в расположение отряда, то прямиком направился в штаб – Кирилл корпел над отрядными ведомостями (там работы, действительно, был непочатый край) сейчас я к нему тоже присоединюсь и мы продолжим вместе. Еще проанализируем, с чем же мы идем на завтрашнее собрание по КТУ (коэффициенту трудового участия) каждого бойца – мероприятие ответственное, где возможны всякие чудеса! Нам предстояло решить и еще один вопрос…
 Кира оторвался от кип и рулонов развернутых бумаг, пробурив меня насквозь оливами черных  глаз, спросил:
- Ну, как?
Я задал ему встречный вопрос, с ехидцей:
- Слушай, Кирилл – ты случаем… не с востока? А то  у тебя  глаза чернее ночи.
- Хорош, мозги компостировать! Сколько?
- Ровно восемь штук. Вон они все в кошеле, - я бросил свой кошель перед ним на стол.
- А почему… так много?
- Много? Денег много не бывает! Значит, хорошо работали. Впрочем, у меня – предложение: давай-ка их придержим. То есть никому пока не будем рассказывать об этих деньгах, хотя бы до завтрашнего собрания по КТУ. Я чувствую, что там будет жарко! 

               
Стройотрядовская жена или коготь  сатаны

На мои плечи оказалась возложенной еще одна функция за день до собрания. Однако, сначала я присоединился к Кириллу, и  мы  вместе «разгребли» кое-какие упущения в бумагах, в частности, это касалось зарплатных ведомостей. Попутно, оперируя со столбиками цифр в них, мы обсуждали возможные коллизии грядущего собрания.  Дело неуклонно двигалось вперед: к ужину, как перед штабным балком неожиданно притормозил конторский «козлик». Через оконное стекло было видно, как из   «козлика» вышел чинно Николай и постучался к нам в окошко. Он что-то говорил, но его почти не было слышно через стекло – пришлось, несмотря на холод на улице, отворить ему. Холодный воздух сырой волной почти разом вторгся в тесную и нагретую штабную комнатку, нивелировав тепло и труд обогревателя – нам, проведшим в бдении за бумагами уже почти полдня, от такого интенсивного проветривания, конечно, была только польза, но и холодно... бр-р-р!
Николай пришел, однако, к нам с конкретной целью, а не то, что хотел просто нас освежить! Целью его визита было предложение: быстро собраться и следовать вместе  к нему домой, в гости, на  отремонтированную, наконец, полгода назад  полученную им фатеру - нам отказываться было неловко. Мы же сами постоянно третировали Колю: когда же он завершит  затянувшийся навеки ремонт?
Я по такому поводу сбегал во владения завхоза: в кладовку - достал из недр ее почти опустевшую заветную суму. В ней на самом дне перекатывались две последние бутыли: одна с темной жидкостью (не подумайте: это не из тех, заполненных нефтью). Я осторожно подкинул бутыль с коньяком, ощутил ее благородную  тяжесть -  положил ее в пластиковый пакетик и присовокупил к ней последнее, что  оставалось  еще  поллитровку «белой». 
Прыгнув почти на ходу  в  трогавшуюся  машину,  уселся удобнее  на сиденье позади Кирилла, рядом с Николаем - через двадцать минут мы очутились в новой квартире в щитовой сборной финской двухэтажке на восемь квартир, в вовсю строящемся  микрорайоне городка, где стойко пахло свежей краской и обойным клеем. Мы были в гостях - в только отремонтированной квартире цвета были подобраны весьма мило – она была решена с преобладанием бледных оттенков: салатного и светло-голубого. На кухоньке кто-то хозяйничал: изредка там позвякивала посуда. Коля жил один – интересно: кто же это там?
О, знакомые все лица: этот «дух» оказался  нашей знакомой - нормировщицей Галой. Я поприветствовал ее возгласом:
- Так вот куда ведут все дороги!
Она  кокетливо улыбнулась в ответ, обнажив ряд ровных зубов, и продолжала все также  сервировать тележку нехитрыми яствами, бывшими  под рукой –  стола в квартире ровно, как и другой мебели, кроме Колиной кровати да двух легких кресел и  стула, еще незаменимого в быту электроприбора - миниатюрного холодильника вида «Саратов»,  пока что не было. Но мне теперь точно казалось, что скоро Николай все, что заведет.
Я заметил наличие среди прочих яств одного знатного для меня - это была полупрозрачная рыбья строганина: пилядка - Коля разок нас ею угощал. Запах еды  защекотал ноздри и возбудил  нешуточное бурление желудочных соков, что стало слегка  подташнивать – это был сигнал, называемый неуемным аппетитом: мы же с Кириллом второпях сбежали с привычного отрядного ужина и уже его остро испытали, надо сказать, просто зверский...
Нам,  троим  Колиным гостям и ему самому, пришлось потесниться, дабы рассесться вкруг тележки - едва всем хватало «посадочных»  мест. Толстозадый хозяин сел на кровать, а мы, оставшиеся, оккупировали кресла и стул. Мы быстро утолили первый голод, разделавшись дружно с немногочисленными, но весьма сытными, закусками.
Я свинтил крышечку с бутыли коньяка – налил всем понемногу, но встретив бурные протесты, тут же выяснил, что пить  сегодня мне придется одному: все дружно почему-то отказались, что было весьма странно. Ну, Кирилл, оно понятно  – он никогда не был надежным «дружкой» в данном вопросе (даже отряд его не перевоспитал), я уже к такому ошеломительному предательству привык, но Коля-то, да не выпить коньячку? Это было нечто из ряда вон выходящее – он позволил эстетствуя  себе лишь пригубить, как, впрочем, отказалась и Гала. Эге, понятно, что здесь сплошные недомолвки… итак, остался из пьющих только я один - мы еще  взяли с собой зачем-то бутылку «Пшеничной» столичного розлива. Я насторожился: на меня одного, это могло быть  перебором...
После демонстративного, а как иначе это называть, Колиного с Галой (уже тогда все становилось с ними ясно) отказа от коньяку я все-таки сразу распечатал и бутылку водки (обратной дороги не было), но по грустным глазам Коли из-за  оптически сильных очков, понял, что и  на нее  будет откат…
Тем более, еще Кирилл поступил со мной совсем нехорошо – помню его издевательскую улыбку: это было типа «провокации», а на улице было слякотно после дождя и довольно холодно...
Тем более,  я мало что терял, и  сказал Кириллу:
- Ладно, уж коли ты меня бросил одного на произвол: будешь теперь сам разгребать сегодня все  бумажки, а я тебе в этом не помощник.
- Правильно, наконец-то, ты сам въехал: должна же быть среди нас на сегодняшний вечер хоть одна светлая голова – нам бумаг  составлять еще не меряно…
- Вот-вот ты сам их и будешь обрабатывать, «светлая голова»!
Честно говоря, я был очень зол на Кирилла с Николаем и  его подругу Галу, что решил «назло» всем надраться (а на самом деле, получилось себе) оторваться по полной. Я пил сладковатый коньяк с привкусом ванилина и закусывал  шоколадом - здорово! Как воду! Когда же с ним, как сноб, смакуя  назло всем своим «врагам», разделался (никогда не получал такого удовольствия с выпитого) то перешел на горькую – с ней был более быстр, также в одиночестве покончил: все выкушал без остатку! Учитывая мою психофизическую истощенность, было ясно, что сейчас-то мне хорошо, а как будет дальше?..
Мы еще немного  посидели, поболтали (как водится) – выразили хозяину дома благодарность, всем службам организации заодно (в лице Галы) тоже. Особо задерживаться нам с Кириллом  не было  резона: к тому же, ощущалось, что нас  поскорее хотят выпроводить. Последнее уведомление о желании, чтобы нас скорее здесь не стало, я получил от Коли, глянув в его нетерпеливые, уменьшившиеся за линзами то ли серые, то ли голубенькие зенки. В них  было видно  котяру, полного вожделения и предвкушения…
Я был еще не пьян и все понял –  перевел взгляд на Галу:
- Мур-мур, - отвечал ее тоже кошачий остекленевший взгляд, он сигналил все о том же: «Ну, ты все понял - пора бы вам свалить!»
Я обратился к ее иным чертам, но ровно о том же вещала вся ее сущность - непроницаемая улыбка, не сходящая с уст.
«Боже мой, здесь же все кругом  кошачье!»
- С вами все ясно, - с этими словами,  мы полушутя, покинули  "кошачью" обитель.
 Быстрее вышли на воздух и скорым шагом вперед до первой попутки, затем двадцать минут добрались до лагеря – причем в конце пути шли немного пешком: шаг мой становился все неуверенней. Когда же мы очутились в лагере то здесь, к моему великому стыду, я впал в зависимость от своих ватных ног, в ситуацию, когда голова в порядке, но ноги-то не идут. Я уселся в растерянности по пути на край ближней опалубки  не залитых бетоном еще «стаканов» (это были уже наши владения).
Потом все подернулось пеленою тумана - соображал я, впрочем, хотя и четко, но порой вел себя не вполне адекватно...
Я оперся о плечо возникшей,  откуда сбоку (я забыл, что мы уже давно как на территории  нашего лагеря) такой  милой, но  почему-то все время ненавидящей меня всеми фибрами души Леночки.
Меня, как представителя худшей, болтливой половины человечества (ведь если  есть лучшая, то, непременно, должна быть и худшая) потянуло на откровения. Я обнажил перед Леной свою сущность до неприличности,  поведал ей  сердечную тайну про глаза, которые были темнее обсидиана (или как именовали в детстве у нас, где я жил этот минерал - когтем сатаны), о которых только грезил….
Если говорить конкретно и без пафоса, то эта встреча должна была состояться на моем пути два года назад стройотрядовским летом, когда нам выпало доделывать самую трудоемкую, неквалифицированную часть работ по вводу в строй комплекса крупного рогатого скота в одном из колхозов. Проще говоря,  достраивать большой  коровник на восемьсот пятьдесят голов. Конечно, как в восьми десяти процентах случаев главных событий чьей-либо жизни речь идет о роковой встрече двух сабжей: молодых, можно сказать юных мужчины и женщины. Поводом  ее (для меня точно исторической, да, думаю, и для нее тоже) стала необыкновенная жара того лета и связанное с ней необычное количество, просто сверх меры расплодившихся, мух. Еще грядущая июльская жара и  сушь ощущались  с  начала лета – высоко в небе  пронзительно звонко пели жаворонки, а последний дождь оросил поля, их жирную, пока насыщенную после зимнего отдыха влагой ниву с конца мая. С тех пор на землю не упало ни капельки...
Впрочем, мы работали, а вечерами нас приучили, что двое из нас идут на старый коровник, где нам выдавали (в качестве премии за труд) по ведру парного молока – такая щедрость была каждый день! Мы потели, теряли много влаги,  брали его с превеликим удовольствием – молоко вкусно и питательно, но лучше бы его  нам не пить! Каждый вечер мы получали заработанное, но не видели, как с только выдоенного, парного продукта снималась  черная "пенка"  жирных мух. Да, именно, плававших в нем, еще шевелящихся, не успевших захлебнуться, волосатых мух. Получив ведро драгоценной белой влаги, мы первым делом восполняли потери собственной влаги, по очереди припадая к оцинкованному ведру, жадными глотками насыщались сладковатым, жирным, неснятым молоком вперемешку с бациллами.
Эта своеобразная игра в «русскую рулетку» не могла продолжаться долго. Дизентерия не заставила себя  ждать и первым с опасными симптомами «загорелся» (свалился с температурой под сорок, как подкошенный), долговязый Шурик (везде и всегда были свои Шурики). Его близкого к коматозному состоянию: горящего от высокой температуры и бредящего увезли  в лазарет – это попахивало скандалом, но обошлось. В нашем тогдашнем отряде с целью  локализации возможного очага сразу был объявлен вышестоящими службами тотальный карантин. Всем, кто потреблял по вечерам молочко с фермы, предположительный рассадник дизентерии, (и мужской половине и  женской без различий) было предписано пройти унизительную, но необходимую  диагностическую процедуру, именуемую «телевизором».
Во время этой-то процедуры я случайно наткнулся на них – вернее, я обнаружил ее глаза, она же мой потерянный взгляд. Возможно ли в данной ситуации  возникновение взаимной симпатии между людьми и перерастание ее в нечто большее? Казалось, что «нет» - оказалось же, что «да».
Это так, но я не видел всего ее взгляда, мимики лица, наполняющей всегда взгляд  живым содержанием и выражением, но  того, что я видел, было достаточно, чтобы навсегда запомнить эти глаза. Только мне видны были одни глаза из-за марлевой маски - глаза самой молодой в выездной бригаде медиков, чернее черных олив (чернее, чем глаза нашего Киры), цветом под стать «когтю сатаны» – камню, легко гранящемуся по сколам и имеющим  по ним темно-фиолетовую кайму внутреннего света.
Она вела необходимые регистрационно-учетные записи. Но ситуация нашей первой встречи от этого менее  анекдотичной  не стала:  то, что проделывали  надо мной (и каждым из нас, подозреваемых) унижало и полностью лишало  человеческого, мужского (наверное, и женского в  не меньшей степени) достоинств. Проверку устроили в  светлой, проветриваемой со всех сторон шевелениями знойного воздуха, столовой за полупрозрачными занавесями из простыней.
С нами говорили в приказном тоне (больше, наверное, так казалось, чем было на самом деле). Каждому  велели приспустить штаны и широко расставить ноги, потом требовали пригнуться и вставляли глубоко в анус холодящую, хромированную с обеих сторон трубу, с дюйм диаметром. Эту медицинскую процедуру осуществляли две мощные тетки, не допускавшие видом своим никаких пререканий. Потом  подходила еще одна, светила туда фонариком и все осматривала – по ходу обзора она и еще две другие, тоже важные тетки, одна из которых в очках в толстой оправе, переговаривались и принимали  решение. Наверное, положительное для нас, судя по тому, что в итоге всех отпустили, занеся только учетные записи в особом регистрационном реестре. Запись заносила она…
Очередных, прошедших через "телевизор" на улице поджидали толпы глумливых ребят, которые сами на «процедуре» еще не были (они там будут, всему свое время), но все видели сквозь полупрозрачные  простынки. Уже опущенные столь необычным опытом и, едва переговариваясь между собой с усмешками под нос, не глядя друг другу в глаза: поделать мы, конечно, ни чего не могли - это было неотвратимо! Вот ведь, как: нас коллективно... отымели незнакомые тетки. Может, это и была правда, но, думалось, не вся и слишком прямолинейна, но на молоко, точно, никто из отряда смотреть после такого долго не мог...
Я  после этой первой и "необычной" встречи с ее глазами не мог долгие дни спокойно засыпать, даже будучи очень уставшим (а, что такое усталость и есть ли она в юности?) – все вспоминал ее необычные глаза. И потом радовался своему открытию – когда нашел, наконец-то, верное для их цвета сравнение, метафору, полную как ментальное открытие. Они были так же угольно-черны, и светились по краям фиолетовым, как глыба сколотого обсидиана...
  Эти глаза так и вторглись в меня,  обрамленные белой отутюженной и накрахмаленной шапочкой и таким же халатиком. Они шептали, что-то говорили мне, что настолько удивленны. Глаза, делающие очередное открытие в мире, где живут... 
Может, я все тогда это и придумал – ничего такого в помине не было (все мы люди). Может, и так.
Скажи тогда мне (это мое обращение полупьяного к тому, кто рядом, к бедной девочке, по имени, Леночка) зачем так многое  надумано поэтами, о чем  сложены все песни мира, если этого нет... Скажи мне,  что же это такое, случается с каждым хотя бы раз в жизни?
Минула в муках неделя –  опять была суббота и заранее спланированный  коллективным руководящим «мозгом» отряда выходной день. Проводили мы его по разному: кто-то традиционно нахрюкивался до поросячьего визга и весь вечер, валялся где-то в придорожных кустах, кто  отдыхал также пассивно, посвятив этот день чтению, а кто, решал его провести все-таки активно и, махнув на все, отправлялся пешком за пять километров в райцентр.
Я сегодня тоже должен быть там: я обязательно найду ее. Я, знал, что  по субботам там до утра кто-то крутит пластинки, организуя любимое развлечение молодежи – дискотеку. Правда, я поехал совсем за другим. Я добрался до этого локального островка цивилизации еще днем на рейсовом автобусе. А цель у меня была одна: найти обладательницу пленивших меня глаз, может,  кто мне и поможет?
Не думаю, что сам я  также пленил ее  картинкой  «телевизора». Я должен был ей много рассказать: какими я видел ее глаза, какого они цвета. Спросить: знакома ли она с таким горным камнем, из которого делали наконечники для стрел и  копий первые охотники - у меня был крестик из обсидиана, я бы подарил ей.
Помогла мне в поисках та мощная тетка, которая... погружала злосчастную трубу-телевизор мне в "интересное" место,  которую я случайно повстречал на  почте, куда зашел первым делом, чтобы попробовать раздобыть хотя бы номер ее телефона, но фамилии я не знал. Я тогда думал, что она могла жить где-нибудь рядом, как и многие ее сверстники в общежитии…
Спасибо ей, большое – она, действительно, мне помогла! Я  надеялся на то, что весь райцентр - это маленький жилой массив, где все должны знать все друг о друге (в том числе, про мой позор). Но я ошибся - он был настолько уж  мал.
Я был ввергнут своим открытием просто в отчаянии – и тут, о провидение! Я увидел ту мощную тетку. Вот тебе еще  одно подтверждение мыслей о предопределении и подтверждение, что в отличие от этого, к людям нельзя подходить с предубеждением. Я раньше рисовал в воображении ее своеобразным монстром в женском обличии и…  ошибался.
Она, заметив меня, первой подошла ко мне, и поздоровалась, хотя я  сделал вначале вид, что совсем не  знал ее - действительно, ведь лицо ее тогда  было тоже прикрыто повязкой:
- Добрый день, молодой человек! Вы случаем не Лиду нашу ищите? – я  долго вглядывался в ее  простое лицо, в  пожелтевшие зубы (не такие белые и крепкие как у Галы) в   тугие, готовые выскочить из  широкой маечки,   груди. «Лиду? Конечно ее! Только Лиду, Одну Лиду!» - Провидение в виде доброго ангела за правым плечом опять что-то нашептывало мне, что это удача и от нее, нежданно привалившей мне, сердце билось и рвалось из груди...
 - Здравствуйте. А вы что можете мне помочь? – с замершим сердцем, но внешне спокойно отвечал я ей.
Она не ответила - только все поняла (озорно даже подмигнула, и в руку мне перекочевал клочок бумажки из блокнота с записанными домашним и служебным телефонами). Я поблагодарил ее и тут же сорвался звонить ей на домашний. Трубу сняла она:
- Привет, Лида, - если честно, мне не было интересно, как  она отреагирует на звонок  незнакомого ей человека, которого она подробно видела лишь в ж…
- Здравствуй... это ты?
-  Откуда ты знаешь, мое имя? – удивился неподдельно  я, но  быстро сообразил, что она, ведя  все регистрационные записи, могла и поинтересоваться – но слова уже вылетели, я только смутился от своей несусветной тупости...
- Ерунда, а, вот ты как нашел меня и откуда узнал мое имя?
- У меня мать зовут также – Лидой,  я люблю это имя и... тебя.
- Я это знаю, – и все: мы  уже знакомы,  будто сто лет и у меня  где-то зазвенело от напряжения,  хотя я  толком так и не видел еще никогда ее лица, но зачем же мне воображение: оно и дорисовало с абсолютной точностью ее недостающие черты...
Хотя, имело ли это  для меня какое-то значение? Я же две недели  только грезил ее глазами - знал их каждую ресничку.
- Когда  увидимся? Сейчас же, приезжай ко мне – я буду тебя ждать!
Я бросил трубу и побежал куда-то вперед, хотя у меня не было  ее точного адреса: опять это было  не важно – ноги  сами несли меня. К ней…
- Зачем ты так красиво врешь, пьяное отродье?
- Лена ты не веришь, что это не сказка… - здесь я с грохотом сорвался… и провалился в опалубку, застрял там, зажатый грудью между арматурных прутьев каркаса и боковым щитом.
Меня извлекали Зубыч с Димой бережно, почти бездыханного, мокрого, обоссавшегося от неожиданности, разобрав опалубку, но целого и невредимого…


Хитрый койот и стадо ослов

Собрание по КТУ (коэффициенту трудового участия), о котором не раз уже упоминалось,  в любом отряде весьма интересная процедура и для обеспечения его адекватного хода надо заранее  учесть множество порой несовместных факторов, что  позволит сохранить его управляемость. Самым важный из них тот  и это правильно, что надо было обеспечить включение в определенный момент «мозга» у всех, кто влияет в конечном итоге на принятие решений,  что само по себе никогда не просто.
Чтобы не быть голословным, расскажу-ка лучше про то, как это собрание проходило в нашем отряде, еще вернее, поведаю  притчу-аллегорию, связанную с этим собранием. Почему аллегорию? Дело в том, что в природе  вряд ли  сохранились еще места, где ослы бродят вольными стадами, а если это так, то они  животные по складу характера все равно глубоко индивидуалистичные и утеряли напрочь стадные инстинкты.
Короче, был у нас в отряде  один правдолюб – речь, конечно, о Павлюшкине. Вернее сказать, при ближайшем рассмотрении никаким он  не был особым правдолюбом (вернее, слыл таким, хотя говорить о нем правильнее, как о «правдорубе», что было ближе к истине), но  немного иное, причем, когда ему  было выгодно, тогда он и «рубил» ее, правду-матушку. В остальном же он  был  нормальным пареньком: упорным, работящим, как и положено настоящему бойцу стройотряда, каким его, впрочем,  и нанимали. Но, то было не всегда так: истинные его свойства прорезывались неожиданно, когда он пребывал в поисках  «правды» (за что его особо  почитали –  полезно иметь в коллективе такую говорящую голову), надо сказать, он был не одинок с похожими склонностями,   похожих субъектов среди людей в жизни, как выясняется, далеко, не мало. Но, сейчас,  речь не об этом: как получилось, что будучи заурядным парнишей, он оказывался всегда одной из центральных фигур намеченного собрания – потом  главным мешающим звеном задуманной комбинации (своеобразной затравкой разрушительного «вектора» собрания).
Личность Павлюшкина меня  интересовала меня всегда, как непрогнозируемая (с некоторых пор я стал пристально наблюдать его, чем изрядно навредил себе). В нем сразу настораживала его изрядная «упертость» -  крепче, чем у животного, олицетворяющего это качество (может, отсюда и родилась моя аналогия). Но не надо считать меня моветоном: этого я никогда ему не высказывал – это знали все. Он  был к тому же непоколебим в негативных установках - логика  его поступков всегда была одинакова, проходила она под лозунгом: «все успешные люди вокруг просто козлы».    Так мне казалось до полученного опыта - последнего события, где я  только  укрепился в своем мнении. Я тогда, несмотря  на неприятие этой личности, нашел в себе силы взглянуть на Павлюшкина несколько под другим углом зрения и  обнаружил  в нем неожиданно…  родственную себе душу, правда, вывернутую слишком уж наизнанку.
В собрании важно  (если  оно начало выходить испод контроля) не упустить  момента, когда оно станет похожим на аллегорическое, слабоуправляемое, многотонное и многоголовое стадо (будь то ослов или каких-то других животных),  несущее себя  вперед  по  бесконечно  зеленым просторам прерий. У меня перед глазами по ходу собрания, все время стояла  такая динамическая визуализация: неуклонно мчащееся к обрыву (по ведомой только их  вожаку тропе) стадо обезумевших животных. Оставалось только ждать хитрого койота, который   должен  явиться, как избавление, напугать упертого  и трусливого вожака, чтоб повернуть стадо  вспять даже вспять –  лишь бы пустить его по безопасному оврагу (он по-своему заботился о целостности чуждого ему природой стаде, потому что  в нем видел источник будущего своего пропитания)…
А оно   неслось слепо к погибели и набирало ход,   не могло просто остановиться подгоняемое  природным хотением  не двоих, троих обезумевших, с залитыми кровью глазами, головных самцов, (они, если что-то и могли, то нанести стаду необратимый урон), а всех, вовлеченных в стремительный галоп.
Ослы, когда они числом целое  стадо – великая сила. Именно к таким провоцирующим «самцам», по внушаемой ими окружающим мотивации к поступкам, принадлежал Павлюшкин. Происходило подобное, когда задаваемое им хотение по непонятной логике увлекало других, вследствие обладания им неясной харизмой -  как еще иначе объяснить, что последнее слово во всех словесных баталиях было  за ним: он получался всегда во всем прав. Это не значило, отнюдь, его точной уверенности в собственных словах. Она (уверенность в своей правоте)  ему была и не нужна, его словесное преимущество происходило вне его ума и воли. По большому счету (ему хватало  того, что свое мнение по любому вопросу у него  всегда было при себе), а уж верно ли оно – это было вторым вопросом. 
Я приметил такое качество за Павлюшкиным раньше, во время его первых сольных выступлений с полки вагона, когда мы в составе эшелона ни шатко, ни валко,  двигались на север навстречу приключениям. Прямо, навылет и обезоруживающе,   разил налево да направо «меч» его осуждений. Я тогда не мог предвидеть возможных нежелательных  ситуаций и конфликтов с ним: Павлюшкин был тем, кто способен был на несправедливом  по направленности сборище,   привычно жонглируя частично верными словесами, как загадочный ктулху увести за собой верящую ему добрую половину отряда и фактически «затуманить» ей мозги (о чем он сам же впоследствии будет  сожалеть!).
С чего бы  я так вдруг разнервничался? Ну, я тоже принадлежал к «стаду», (поскольку допускал такую аллегорию!) - еще это действие легкой дрожи Кирилла, которая передалась мне. Увы, я настолько хорошо знал его, что ощущал ее, свойственную ему в редкие,  критические минуты, почти на физическом уровне, спинным мозгом – такая ситуация приключалась с ним на моей памяти  дважды. В первый раз, когда  впервые мы с ним столкнулись   лицом к лицу перед дверьми моей комнаты в общежитии по поводу размолвки с Маришкой, во второй же,  когда он додумался меня ревновать к своей жене.
Я знал, каковы по психическим последствиям, могут  оказаться такие минуты для него (вожака всего нашего «стада»),  в общем, всегда уравновешенного человека. Но в такие минуты, он  становился  на себя непохожим, мог  замолчать, сломаться и совсем потеряться, если его не поддержать, так из-за сущего пустяка! Я  не мог этого ни в коем разе допустить (я заранее изготовился к прыжку и замер как верный сторожевой пес или койот!). Чтобы достойнейший среди нас человек просто сгинул,  пав в собственных глазах, да никогда не бывать такому!
С другой стороны, я очень хорошо был знаком с людьми типа нашего «правдолюбца»: они, обычно, говорят, говорят (если им позволять), до бесконечности,  становясь неудержимы в словесах! Он как видно, именно своими словами зомбировал собеседников, если позволить ему все  беспрепятственно велеречить…
Собрание началось, как обычно, спокойно (ослы уже не щипали травку, хотя шли мерно и организованно стадом), подымая вслед за собой полупрозрачные клубы пыли. Земля напряженно гудела от поступи их острых копытец… 
Сначала слово держал, как ему и положено, наш командир - Кирилл. Он сухо сказал, что скоро осень и пришло время подводить итоги – видно, что он был рад: штаб и отряд  за отчетный период поработали неплохо (но критически настроенные люди в отряде так не считали). Планы по освоению капитальных вложений (показатель ничего не дающий простому бойцу, не преумножающий его личного благосостояния – поэтому всегда несколько раздражающий) и заработной плате (а, вот это ближе бойцам «к телу») выполнены. Еще бы: зарплата по отряду составила в среднем… девятьсот рублей (произнеся эту цифру, Кирилл слукавил, так как она на самом деле была выше - я сам же просил его не включать в нее наш приработок с «левых» объектов). Скажи он, что средняя зарплата составила больше тысячи – многое было бы иначе…
Я вспоминал  первый отряд   (сходство с Павлюшкиным  я нашел оттуда) –  такое же итоговое напряженное собрание с нежелательным для нас  исходом: тон в нем задавала бригада, руководимая мной. Правдолюбцем и самым обиженным в том отряде за свою бригаду был… я.  А обижаться было из-за чего – наша бригада была выездной и проводила работы по обустройству кустов  пробуренных скважин, перемещаясь от одного обустроенного куста к другому.   Работать, как всегда, приходилось допоздна – все бы ничего, но каждый вечер, мы усталые возвращались домой пешком, в кромешной тьме за двадцать километров – это нервировало. Конечно, по сути почти всегда, по пути нам удавалось подкараулить пустую попутку, но разве в этом ли дело…
А оно было в том, что тогдашний отряд распался на три вроде автономные бригады,  каждая из которых жила своей жизнью, ни о чем, не ведая, дальше «собственного носа» -  тянула на себя  одеяло, не задумываясь, что оно общее. Когда же пришла пора делить денежку – это и стало тонким местом. Выяснилось, что денежки-то маловато: значительно меньше ожидаемого. Каждой бригаде казалось, что ее «задвинули» незаслуженно - обидели…
Но у нас была возможность ответных действий на очередное унижение. Наша бригада в тот, один из последних, холодных и дождливых вечеров, растянувшись вдоль трассы, как всегда устало брела  с работы (когда в тоже время у всех остальных  был горячий и сытный ужин) - разумеется, она, пусть хоть словесно, точила «ножи» на весь наш гребанный штаб.
Трудовая наша «ответка» заключалась в следующем:  мы решили лишить штаб (всю освобожденную троицу: командира, мастера и комиссара до кучи) приработка с денег, заработанных всем отрядом, выставив им КТУ (как освобожденным работникам) равным нулю или чисто символическим, близким к этому. Мера жестокая, но, на наш взгляд, совершенно справедливая…
Сложность  была в том, чтобы убедить остальных ребят проголосовать также против командира и всего штаба – роль возмущенного смутьяна, отошла ко мне.   Чего уж там, как к неплохому оратору, или просто чаша возмущения   нашей бригады была переполнена: нам удалось увести отряд за собой (прямо как стадо) в никуда. Это с моей стороны был крайне недостойный и необдуманный поступок – я не мог тогда всего знать и понимать, чтобы поступить так однозначно и категорично – узнал позже. Это сейчас я  раскаиваюсь – тогда же  я «увел» стадо "ослов" ли, других ли животных,  прямо в пропасть, где не было ни отряда, ни какой-то другой социальной общности. Командир же удержал все в рамках приличия.
Это, действительно, была пропасть, что подтвердилось дальнейшей судьбой отряда (с названием «Молодость», который мне возродить не удалось, но словно в отместку,  ничего хорошего из того не вышло - на нем явно было изначально проклятие). Говоря же  о судьбе тогдашнего командира, то некоторые из  ребят  ушли из отряда за месяц до этого собрания на вольные хлеба, (кстати, к Володину). Уже с ним они «кинули»  нашего шаткого командира - Саркиса и, заодно, нас всех. Сейчас же у меня была совсем  другая роль.
Дело тогда было устроено Саркисом (горе-командиром той «Молодости») так, что они ушли, но по документам продолжали числиться в отряде «мертвыми» душами, и на них продолжала начисляться зарплата, наши кровные денежки – они должны были их вернуть   командиру, а он, вроде, нам...
Но… произошло иное: они их ему не вернули. Они перехитрили командира, и нас заодно.
Мне потом стало понятно, куда подевалась солидная часть наших денег - хороший видно у тех ребят был «учитель» в лице  их шефа - Володина. 
Я же узнал, как говорил, окончание этой истории  через год, совсем случайно, когда меня повел разбираться в пустынную туалетную комнату один парень, где резало глаза, от очков, забитых завалами не смытого дерьма. Мы с этим спортивного вида пареньком, Проней были вместе с месяц в том отряде в прошлом году, а сцепились во время просмотра футбольного матча – мы в который раз получалось так, что болели за разные команды, которые пластались на  поле, а мы решили  - здесь…
Но этот Прошка поступил хитрее – он вывел меня в «кабинет» и прежде чем ударить (я никогда не бил первым), вероломно задал вопрос:
- Мы, по-моему, с тобой были в одном отряде?
-  Ну  и что! Это ничего не меняет - все равно твои парни - улетное говно (из офсайда хороши мячи забивать!).
- …слушай, а что вы тогда на Саркиса-то гнали,  мол, он вас  в отряде «кинул» - это не правда: не он вас, а мы. Мы получили деньги   и ему их не отдали. Уделали и его, и вас, как лохов. Все равно вам было не видать тех денег. Да, заработали их вы, но получилось вовсе не для него – а для нас. Учись, салага, хотя бы деньги делать…
Я был страшно уязвлен и раздавлен этой новостью - не знал, как мне быть, мне было совестно за свое незрелое давнее поведение.
- Ты – сука! – только я и смог выдавить из себя – потом мы сцепились: он был крепче и сильнее меня и засветил мне под левым глазом фингал, но навалять дальше  так просто у него не  вышло…
Собственно, я и не об этом – а о том, что отряд кончается там, где желание заработать любой ценой  перевешивает понятие простой мужской дружбы! Кирилл бы не выдержал подобных пертурбаций – он был гораздо выше Саркиса, считавшим всех кто не с ним, с кого не выйдет поиметь выгоды, за плебеев. А я должен стать сейчас койотом в этой аллегории, который уведет в критический момент стадо ослов в сторону от погибели…
Наше собрание продолжалось – стадо набирало ход и двигалось дальше. Плавное и безобидное течение собрания перерастало в дискуссию, где больше пытались наклеить друг на друга ярлыки осуждения: вспоминались обидные мелочи – многих людей я просто не узнавал (казалось, что только за участием в этом волнительном собрании они и ехали в отряд – мне же виделось, что многие возрадуются достижениям отряда). Но получилось совсем не так – достижений по их искаженному мнению не было, или зашоренный критиканством  общий взгляд  стада (если применим подобный оборот) не хотел ничего видеть! Да ослы стада и ослы поодиночке - разные животные! Они  где-то красивы и умны, но сбившись вместе, обретали черты совсем другого зверя, невиданных доселе качеств – я не мог понять одного: кто  за  всем этим стоял? Должен же быть некто, но полутьма хоронила в тенях лица возможных фигурантов – впрочем, я, итак, догадался о нем (он был один)!
Собрание скатывалось совсем в базар – критика красива и поначалу  вдохновляет! Но, со временем,  она  начинала надоедать, потому что у нее редко бывает последняя логика. Конечно, бывает и справедливая, к которой надо прислушаться, но не более. Это  же было,    черт знает что: совсем не тот случай!
У нас могли быть отдельные, может, справедливые претензии к Кириллу, как к командиру, излишне мягкому - здесь же они переродились в  попытки коллективного   психоанализа (Кирилла) толпой (возбужденным отрядом). Стадо само лишало себя лидера, что же дальше будет  с ним?
Для меня расклад стал понятен (я, любительски, когда-то посещал публичные лекции по психологии одного  профессора) – сложилась та самая парадоксальная ситуация  управления коллективом, о которой я слышал от него…
Я черкнул что-то на бумажке и передал  Кириллу записку следующего содержания: «ради бога,  поступи так, как я тебя прошу, и мы   «разрулим» ситуацию; резко бросай все свои бумаги, ручку и уходи прочь: иди в штаб и там пиши… хотя бы письмо домой, приголубь детишек! Поверь мне – надо действовать только так!»
После как мне удалось (сам мне знаю как) вывести когда-то их с Маришкой из  кризиса – я был уверен в том, что именно так Кирилл и поступит. Было сделано точно так, как я просил - даже лучше: Кира вскочил как ошпаренный, настолько резко, что наделал много шума – стул его опрокинулся и зацепил кого-то за колено, выведя словно из «сомнамбулического» состояния весь отряд.
Сработало – я заметил, как жалок, и растерян в этот момент сделался Павлюшкин, непроизвольно зомбирующий все стадо. Я был прав - вот откуда исходили узловые флюиды. Настала пора броситься наперерез опешившему на   миг стаду и отвести его в безопасное место...
Когда все заволновались, каждый  чувствовал себя одураченным и отчасти виновным, но не совсем. Гордый условный осел заводил глазами, запрядал молча ушами, искал койота  - он же был рядом, все это чувствовали. Мне должны были верить: я, как-никак, был вторым лицом отряда и лицом, приближенным к командиру. А он куда-то резко снялся и ушел...
Каждый взором переспрашивал у ближайшего: «Где же, правда – что же мы делаем?» Тогда из клубов пыли выступил я, взоры  сейчас же обратились на меня, на пасть и стальные зубы  своего заклятого врага: выручай, мол – я понял, что сегодня битва осталась за  нами:
- Послушайте други, просто сочувствующие и скрытые недруги, вы сейчас опростоволосились из-за своей  не информированности в делах отряда – мы все вместе продолжим прерванное собрание. Но сначала одно: выставим максимально возможный КТУ своему командиру (он как никто из нас достоин наилучшего отношения) и выделим трех делегатов, чтобы сходить к нему в штаб и покаяться перед ним публично от вашего имени.
Знаете, почему вы  это сделаете, как миленькие - потому что у меня в руках восемь кусков нигде не  фигурирующей наличности (ваших  денег!). Я для убедительности помахал перед собранием стопкой сотенных банкнот. В этих купюрах, как и наш с Кирой труд, так и ваш (ваш в большей степени) – деньги везде наши общие, но эти могут остаться у меня. Нам с Кириллом хватит в случае чего - так что давайте   будем все деньги всегда распределять справедливо…
Стадо вовремя свернуло  и ушло с «тропы» надуманной и ненужной вражды – такая вот притча о КТУ и стаде ослов…




Небесная хлябь и чистота

С  серых  небес изливался непрерывный по плотности  дождь. Его холодные струи падали бы отвесно  на железные крыши домов и разбивались  о них на мириады брызг, но рваный, порывами ветер изменял эту картину и вносил корректуру в  генезис струй. Он отклонял  и разбрасывал их совсем не так, как будто бы на вертикальное падение струй действуют только тяготение и прецессия земной оси, а скручивал их дополнительно в   невидимые, растрепанные космы и дробил  еще на мириады  фрагментов. Потом швыряя образованную  воздушно-капельную смесь взвесь, хаотично  перемешивал ее с постоянно  образовывавшимися по турбулентному закону  брызгами со всех сторон: и сверху, и снизу, и с боков -  отовсюду, чем окончательно нарушал  непрерывность картины.
Темные на взгляд, дождем перемытые крыши  и  вымокшие разноцветные стены зданий и сборных домиков  – все сканировалось   взглядом и детектировалось окрасом как однотонное и серое, различаясь  неоднородной плотностью. Жилые домики и строгие в очертаниях  конторские здания  что раньше были разноцветным и веселым, словно   иллюстрации разворотов детской книжки: лиственно-зеленым, темно-желтым, небесно-голубыми  сделались  однообразно унылым, сгорбленным, впуклым или  перекошенным  нагромождением без вкуса и мысли… 
Крашеные  маслом по олифе балки сделались также плоскими и унылыми, их погодное бесцветие и оттого убогость  подчеркивались угловатыми антеннами из прокладок  мощных грузовиков, застолбленных на опорах и высоких штангах – сейчас  эти виды, как и другие пейзажи небольшого городка, также были поглощены серостью и сокрыты за белесыми клочьями  тумана.
Редкие прохожие и безнадежные, бредущие чуть поодаль от людей темно-серые, вымокшие и исхудалые дворняги, с боков которых свисала  волнистыми струями слипшаяся шерсть,  выглядели перемещающимися  бесцельно силуэтами, лишенными главной  надежды по изысканию какое-нибудь пропитания… 
Люди, в одеждах темные, грязно-мышиного  или других оттенков серого, слившись  с  небесной хлябью,  согбенно перемещались, стремясь поскорее дойти до места своего  следования - они двигались будто перебежками. Их лица,  лишенные основных черт и сатурации,  стали под стать погоде бесцветными и  неприметными. Они были исполнены сосредоточенного псевдосмысла,  выглядывая молча  из-за  выпуклых  зонтов, обтекаемых  прозрачными  (по сути, такими же серыми струями дождя,  ведь прозрачность   -   всего-то низшая ступень  серости).
От кабинки следовавшего кое-как по разбитой грязно-серой дороге  грузовика  с темным коробчатым  кузовом отделилась хрупкая женская фигурка в нехарактерном для погоды… бирюзовом плаще, укутанная сверху плаща в прозрачную полимерную накидку. Она, как и все люди, конечно, куда-то спешила, да и то ей уже было пора, она даже несколько припозднилась, она бежала, наверное, поэтому и чтобы  меньше вымокнуть,  прячась под  грибовидным зонтом,  сметанным из одинаковых: равноугольных и… монохромных секторов,  темные   в нем чередовались светлыми полосами. Она бежала  по тропке, в обход крупных луж, к нам под навес, где  не было совсем  сухо, но хотя, не заливало сверху, как на открытом воздухе. С полчаса под навесом ее ожидали   посетители – в их числе были и мы с Кириллом.
 Я посмотрел,   может, слишком внимательно ей в лицо, такие взгляды требуют дальнейшего общения, но мне ничего не надо было от нее -  я  кивнул ей лишь  в знак приветствия. Так что же  в нем могло  привлечь? Это было обычное лицо  строгой, меченной непростой судьбой дамы, но, как известно,  реальных качеств личности супротив предполагаемых, выведенных  из черт лица (как  часто заблуждается физиогномика, считая ту или иную черту лица  типовой!) прибавляет социальное окружение. Я тогда придавал науке о лицах определяющее значение, поэтому пытался при встречах лица людей подвергать  анализу, исходя из известных, весьма приблизительных рекомендаций. Вот данное лицо,  следовало отнести к ряду  обычных женщин, но…   оно было скорее таким. Лицо не по погоде светлой  женщины… оно совершенно не  казалось  беззаботным, больше было  свежим, что ли.   Да, несомненно, этим качеством оно выделялось  среди окружающих.
По лбу  пролегла не мимолетной тенью, а бороздками морщин постоянная тревога (каждая из морщин - свидетель  нелегкой выпавшей рассматриваемому индивиду доли).  Уголки выразительных глаз ее также были окружены сеткой  морщинок («гусиными лапками»), но уголки   губ  не  опущены обреченно книзу (значит, этой личности  свойственен, несмотря  на выпавшую ей судьбу, веселый и непокорный нрав). Главным же в  лице была не  сумма признаков - а контраст между внушенной  погодой за дверью невосприимчивостью к цветам  (все многообразие цветов казалось серым) и особым  оттенком ее глаз.
Они испускали и разбрызгивали вокруг взвесь света, проделав над его корпускулами ровно то (но по  настроению противоположного знака), что проделывал на улице порывистый ветер с каплями дождя! Посему нарушалась при виде сего  лучезарного лица, что удивительно,  определяемая сегодняшней погодой непрерывность серого. Взамен  торжествовали цвет и  легкая голубизна – беззаботность, хорошее настроение как бездонность колатуры  июньского неба.
Перед входом в здание  конторы, где в глухой комнате сбоку, усиленной  решетками находилась центральная  сберегательная касса (мы с Кириллом  бывали здесь по делу  раньше). Лучезарная женщина  несколько замешкалась – все с нетерпением только и ждали, когда же  удастся им зайти внутрь помещения, где тепло и сухо.
- Что заждались? – певуче спросила она, снова обращаясь ко всем сразу и неясно к кому именно (мне казалось, что к нам с Кириллом), но каждый из присутствующих почитал  ее вопрос адресованным именно к нему.
- Сейчас, сейчас, касатики, - пропела вновь она, и не дожидаясь ответа, стряхнула брызги, стекающие в единую дорожку крупными и мелкими каплями по накидке; энергичным движением отряхнула также сложенный, казавшийся поначалу серым зонт, но оказалось-то,  он был на самом деле цветными: серые полосы стали через одну: красными и синими. Она отперла дверь длинным ключом, который извлекла из глубин кожаной сумки - достала  оттуда же  черный пакетик  для накидки.
Она прошла вслед за охранником, оказывается, дежурившим круглосуточно в этом помещении, в  комнатку, служившую сберкассой - внутренняя дверь в нее была не запертой.  В маленькой боковушке, примыкавшей к ней, за всем зорко наблюдал, тоже непонятно откуда взявшийся, человек в форме, подпоясанный кобурой. Она прошла к  рабочему месту за толстым стеклом, отперла также нижний глубокий сейф (сверху на нем был водружен еще один меньших размеров), достала из ящика стола несколько печатей в коробке и стопок бланков. Она стала окончательно готова к обычной  работе, как только подключила к сети слегка тарахтевший калорифер – к ее облику, только она уселась в удобный стул  пришла расчетливая холодность и необходимая при ее должности строгость, а на ее половине становилось ощутимо теплей.
Потом она пригласила, кто ее дожидался,  входить - поздоровалась еще раз со всеми более официально, узнала она и нас с Кириллом (в чем-чем, а в ее памяти сомневаться не приходилось). Как  везде, в подобных заведениях посетителей от оператора, а эта женщина была  главным оператором кассы, разделяла стена с маленьким окошечком. Мы вдвоем с Кириллом оказались в небольшой выстроившейся очереди первыми: я держал Кирин пластмассовый дипломат-мыльницу – он стоял со своей бардовой папкой, где были важные бумаги и документы. Кира не был обычным посетителем, а лицом доверенным, с которым она прежде обговорила процедуру выдачи  денег, заработанных отрядом. Первым делом он возвратил ей ранее взятые под залог паспорта (это было явное нарушение, но у них это видимо «прокатывало») ведомости, в которых соответствующие графы он обязан был заполнить данными этих паспортов. Он возвращал их со сверкой с ее стороны всех необходимых данных по  паспортам и ряду документов. Честно говоря, всего я так точно и не понял, но знал одно: проблема была в дефиците наличности в  отделении сбербанка, а Кира сумел договориться с нею так, чтобы нам не пришлось связываться с аккредитивами - деньги нам выдавали на весь отряд наличными.
Процесс  получения денег был тот же, что осуществлялся мной в кассах ОРС-а и ПМК, но значительно сложнее, да и сумма была большей! Я не стремился все узнать,  поскольку Кирилл почему-то с неохотой обо всем этом мне рассказывал – значит, у него на то были свои придумки. Может, дело было связано с честью третьих лиц - не знаю…
Моя  функция здесь состояла в следующем: убедившись, что все в бумагах соответствует требуемой  действительности, Кирилл подал мне знак – я раскрыл «мыльницу». Оператор выдавала разноцветные пачки купюр, он пересчитывал - я складывал выданное в дипломат. Вот и получено нами все до копеек - там было почти двадцать шесть тысяч. Кира взял сверху только две «зелененькие» и посмотрел вопросительно на меня. Я все понял: надо - так надо.
- Я должен передать… это за услугу – ты иди… - он опять вернулся, на минутку забежал в строение и быстро вернулся (и от кого только он хоронится!), а все остальное, т.е., нести деньги - доверил  мне.
На улице  также шел дождь, но слабее – интенсивность его спала. Мы шли по улице с дипломатом – в нем пульсировало «тепло». Серых тонов в красках окружающего мира явно  поубавилось, хотя было также хмуро. Сошел и блюр с одиноких деревец вдоль дороги, также с индустриального пейзажа вдали, стали различимыми мелкие нюансы в предметах – шагалось бодрее: еще бы: мы с Кирой несли чемоданчик, в котором  «труд» двадцати шести человек за два месяца, обращенный в бумажный эквивалент.
- Ну что? – спросил весело подмигнувший Кирилл, - айда в аэропорт! Поделим все пополам.
- Не, ну все равно не выйдет: поймают!
- Представь, что в этом черном, невзрачном чемоданчике -  пот, слезы, нервы и усилия многих людей (и наши с тобой почти за год тоже!).
… и неожиданный вопрос от Кирилла:
- А ты плакал когда-нибудь? Если нет, то у меня иногда в отряде бывали… минуты отчаяния?
Я, прикусив губу, согласно качнул головой.
- Да! Если бы в наших душах за это время ничего  не изменилось, то можно считать, что в чемоданчике все…
- Все-то не все, конечно, но без содержимого этого чемоданчика, о душе вряд ли кто вспомнит…
 Странно, как-то он заговорил – прямо как я.
- Но мы с тобой будем помнить… это время всегда…
- Будем ли?..
Сегодня вечером в отряде состоится выдача денег. Там совсем нет мне работы – на этот случай у нас предусмотрены: Контрольно Ревизионная Комиссия, финансист, казначей и так далее.
 Кончается последний рабочий день, как и было, договорено… и сезон в целом.


Старуха не Изергиль

На итоговом собрании, кроме назначения индивидуальных КТУ  надо было рассмотреть еще ряд вопросов. Все вопросы,  так или иначе, были архиважными и главенствующими – не зря  они выносились на вече. Кто-нибудь колотил треснувшим черенком  лопаты в подвешенный на катанке фрагмент массивного фигурного профиля, подвешенного ко вкопанной и бетонированной трубе (она зачем-то  была вкопана у кухонного балка) и сзывал всех, как в прошлые годы, словно на пожар. Вече созывались нечасто: их было  два, три  и обчелся, когда принимались  окончательные решения.
Коллектив  более устойчив, когда  каждый его член ощущает свой вклад в  осуществляемые перед своим действием, решения, если еще научится подводить  коллектив  к принятию нужных   решений, то вы будете считаться, по-моему, стоящим руководителем.
Я был не последним решающим человеком отряда (ниже и выше меня находились по иерархии еще многие). Поэтому, ни  к какой элите себя не причислял (снобизму в камерном коллективе явно нет  места) – я больше был «подмастерьем», постигающим умение быть  одним из главных на примере своего командира, отвечая в его «епархии» за производственную деятельность, то есть за время, когда отряд работал. Именно поэтому Кира иногда выпускал вожжи из рук, давая и мне «порулить»…
Был один вопрос, которого ни я, ни он, так для себя не разрешили – вопрос о выравнивании  трудовых вкладов  бригад в общую «копилку». Между бригадами отряда с момента создания - на всем протяжении существования  не утихал скрытый антагонизм. Он стал открытым на стройплощадке, в полевых условиях. Это противоречие перманентно зарождалось из столкновений опыта и взрослости с молодым задором и неравнодушием. Разница, собственно, между ребятами – носителями  тех и других качеств была мизерная и измерялась всего-то ничего годом, вернее, одним курсом.   Непонятно почему она возникла как разница – видимо возраст у нас был таков, но разногласия между ребятами существовали  и продолжались, раз возникнув уже, может, по инерции.
«Младшая» из  бригад спокойно к такому раскладу сначала, потому как ребята в ее составе понимали, что многого не умеют,  но опыт к не очень сложным-то умениям – дело наживное.  Ребята  бригады больше молчали, чтобы невзначай… не получить по шее. Они сносили высокомерное к себе отношение, за редким исключением, более  взрослых ребят  другой бригады, считая это нормой.  В ходу был полный набор оскорблений и издевок  – вечно гнобимые, они понимали, что должны помалкивать и учиться, пока не овладеют всевозможными навыками хотя бы в объемах, которыми владеют  старшие их «коллеги»  первой бригады.
Это было естественное отношение, принятое во всем обществе, миниатюрным слепком с которого являлся  наш отряд – почти всегда и везде  прослеживается подобное высокомерное отношение к  неумехам (особенно, это  показательно для людей нашего возраста, когда каждый лишний прожитый год является нешуточным свидетельством взрослости, опыта и  умений). 
Мы с Кириллом, понимая, что это на самом деле не  так (разницы-то на самом деле почти никакой), всячески поддерживая и поощряя молодых, ждали, когда же они «вырастут». Прошел месяц, поскольку руки у них  росли не из седалища, то Александр с Антоном, например, настолько ровно и без изъянов, научились даже на больших плоскостях выгонять штукатурку, что я  не знал, кому еще,  кроме них доверить штукатурить в  ответственных  местах. Конечно, не все настолько однозначно: мастера своего дела оставались  авторитетны и труднодостижимы.
Такими мастеровыми, как сварщик Петухов или неутомимый универсал Зубыч, никто из молодых наших пока не стал, но, многие, бывшие еще вчера неучами, серьезно подросли за летние месяцы и  подтянулись в своих умениях изрядно - таково  общее правило жизни: не боги  горшки обжигают, в конце-то концов!
 Впрочем, неровное отношение  командования к бригаде молодых, хотя и уравновешивало негативное действие бригады «стариков» на психологический климат отряда, но  дополнительно нервировало, а иногда становилось настолько очевидным, что  даже раздражало лидеров бригады «стариков» (прошу прощения за армейский сленг, просто он здесь более верен). "Старики", неверно оценив ситуацию, сделали ряд ошибок: в частности, стали  нарушать режим: выпивать и , спустя рукава,  относиться к выполнению производственных  заданий. Это стало походить  на вызов командованию: у нас состоялся серьезный разговор на штабе с  синеглазым бригадиром и некоторыми «активистами», во время которого командиром им прямо было заявлено, что они уже «наработали»  на то, чтобы средний КТУ на всю бригаду им был снижен.
К их чести надо заметить,  в последствии они отступились и смирили  гордыню - в поведении  стали  спокойней, тише и покладистей. Конечно, это далось им вовсе нелегко. Может, все было проще: у них закончились захваченные с  собой с «материка» припасы, либо оскудела наличность, но то, чтоб их совесть заела, это было одной из  предполагаемых причин самокоррекции их поведения. Командир тоже смягчился в отношении к ним (никогда больше не вспоминал, вплоть до последнего дня, своего жестокого обещания: скостить  бригаде средний КТУ).
Вполне резонно задаться вопросом: «А как же у нас (имеется в виду: у штаба) складывались отношения  с  бригадиром и некоторыми ребятами-заводилами той бригады,  еще в подготовительный период – корень многих соостоявшихся противоречий и недомолвок следовало искать именно там. Разговор с целью, выяснения недоразумений состоялся с ними еще тогда, но, видимо глас командира тогда прозвучал недостаточно акцентировано – нам пришлось многое исправлять, как говорится, в реальном времени, на ходу.  Недоразумения зародились с тех пор,   когда Кирилл согласился на предложение  близкого ему Рыкова (известной комсомольской бонзы)  стать командиром. И, впервые, стал им: не знаю, чем таким Рыков заговорил Кирилла, но тот согласился  – видимо, подспудно всегда желал того. Ведущей к тому одной из причин стало то, что Кириллу серьезно надо было заботиться о выживании  немалой уже семьи, в которой насчитывалось  двое спиногрызов.
Таким образом, главным в отряде для ребят стал Кириллл - человек совсем новый и незнакомый борде: человеком без имени, значит, еще никакой. На него впервые была возложена столь ответственная миссия: быть командиром. Основной состав бригады «стариков»  ужатого по численности до допустимого минимума отряда был набран еще первым  командиром, которому по стечению  личных обстоятельств,  не суждено было исполнить миссию до конца.
Я, хотя и был однажды раньше мастером, но по своему статусу тоже никак не мог стать гарантом успешности задуманного предприятия, таким образом,  наш отряд был целиком «вещью в себе» и  не мог  на что-то серьезное априори претендовать – только при счастливом стечении обстоятельств.
Получилось так, что многие из «стариков» собирались выезжать с одним командиром, а вышло так, что с другим. К нам в отряд они попали  на шару, не успев в суматохе стремительных студенческих будней выгодно определиться и выбрать себе что-нибудь более удобоваримое и достойное (по их мнению). Имелось в виду, что лучше было им перейти в свое время в другой,  по прошлогодним рекомендациям, более успешный отряд, а не ехать куда придется, в первый попавшийся. Это для них стало все равно, что сделать нам одолжение.
Такой была  правда с их точки зрения,  вернее, половина правды. Нам же без веры в конечный успех, не стоило и  приниматься за дело! Таким  отрядом с априори неясной судьбой для них и стал наш "Взлет" - мы им ничего не могли обеещать. Но в этом вопросе, как всегда, не было детерминированности: уж, если ты выбрал что-то, то будь добр – перестроиться, встань на позицию своего выбора, держись за него. Пойми, что реальность всегда отлична от желаний и служи честно выбору. Надо совместно создавать что-то для себя, используя состоявшийся выбор, а не искать повторения  старого того, что было раньше  успешным…
 Вот «старики» наши начали жить и работать  с неким настроением ущербности, мол,  мы такие  неудачники,  нам просто не повезло с выбором, что у нас совершено неопытные и «зеленые» командир с мастером, что было  полуправдой и определяло неверную манеру поведения и усложняло  им  жизнь, в которой торжествует диалектика. Особенно в моменты, когда от них только и требовалось, чтобы  подчиняться без  обсуждений – они же подошли ко всему  с высоты своего минимального опыта (но его то было недостаточно!). Им все казалось, что многое делать надо не так как с них требовали, а иначе. По их – то, что им предлагалось исполнить нами, было заранее неверно. Куда-то, действительно, это их вело, но, явно, не туда, куда бы им хотелось и так, как представлялось нам.
Но мы с Кириллом не могли не знать - в отряде нами была установлена для правильного управления жесткая структурная иерархия. Сначала шел командир – затем уж они. Причем они находились в этой иерархии на нижних ступенях, и они, наверное, не представляли себе, что так будет в большинстве вопросов.
Первый серьезный конфликт между нами и второй бригады замечен был на ранней стадии,  в подготовительный период, когда  всем  бойцам надо было выйти на отработку в   дни ударного труда (все понимали, что это была профанация, но все же не все было таковым). Профанация – да, но и то, не совсем: из заработанных денег  формировался особый фонд, так называемый фонд стройотрядов. Пусть он так хитро именовался, но из него  финансировалась дальнейшая деятельность  зонального штаба, которая была необходима!
Кириллу тогда удалось за умеренную плату договориться, с дирекцией городского дома престарелых о весенней помывке окон на женской половине их заведения. Десятерым из отряда выпала эта работа: три этажа – по этажу на день: утром моет одна бригада – вечером другая (в три дня должны управиться). Нам с трудом удалось утрясти график выходов на работу (все же с утра  учились).  Остальные ребята будут отрабатывать в другой организации – обеспечить  всех работой в одном месте так и не удалось.
С понедельника по пять человек  наших ребят в халатах, вооруженных лестницами-стремянками; ведрами с теплой водой; тряпками и моющим порошком в достатке;  со склизами и пачкой старых газет для затирки очищенных стекол (все необходимые аксессуары были выданы здешней сестрой-хозяйкой) перемещались по палатам, начиная с первой  кончая  последней,  драили подряд  все окна с рамами (не первый  год не видавшие чистой влажной тряпки) в палатах.
Начали нормально – задание было реальным: планировали управиться вовремя. В первый день утренняя смена работала под началом бригадира первой бригады - Димы. Они должны были передать смену людям из второй бригады – я присоединился к ним.  Работников должно быть кроме меня еще пятеро, но когда произошла передача смены, новых людей, которым ее передавать не досчитались. Из пятерых   второй бригады, как было оговорено… не оказалось двоих. Явились из них только: Зубов, Петухов и Захаров. Приняв работу у первой смены (те вымыли окна на половине одного из этажей), мы подождали с полчаса, когда устали ждать, Зубыч сказал:
- Не стоило их ждать (должны прийти еще Павлюшкин с Пасынковым) - они,  точно сегодня не придут, я их видел, они меня просили это передать...
- Чего ж ты молчал? Ладно, разберемся, - сказал я в ответ, - получается, мы зря ждали. В таком случае, нам четверым предстоит  сегодня отработать подольше: мы должны домыть все окна  половины первого этажа. Мы  не уйдем, пока не выполним всей работы – иначе, потом  не успеем за три дня домыть остальное…
- Надо так помоем – без проблем… - вставил Зубов (ставший впоследствии Зубычем),  мы разделились по двое и начали работу - мне выпала участь ходить по палатам в паре с Захаровым. Мы стучались и заходили в них, в каждой палате  жило по четверо, иногда, по трое, постоялиц – объясняли причину своего  появления и, попросив освободить окна от выставленной провизии,  приступали к  уборке.
Реакция жилиц чаше была дружелюбной, но один раз попалась седая, с растрепанными волосами престарелая дама, агрессивного поведения, сущая ведьма и сразу стала нас костерить и, вообще, говорить нежданно грубые, обидные слова. На что, мы, помня установку предварительного инструктажа, только мило улыбались и продолжали свое дело.
В плане физики все бы было ништяк, но наслоения клейстера прошлых лет плохо отмокали и тормозили  работу (приходилось выслушивать разные советы, пожелания и… запах, что под конец стало немного утомлять). Принимая во внимание,  дружелюбный характер постоялиц, глупо было бы не смирить своих эмоций.
Люди  были всюду разные: в одной из палат нас чуть было не втянули в местечковую склоку, где две не поладившие между собой особы, которые все-таки, вняв  уговорам соседок и застыдившись (сущие дети), быстро унялись и разошлись с миром. Это происходило во время раздачи с тележки по палатам полдника (впрочем, и ужин мы также, застали). Одна вежливая старушенция порывалась  нас потчевать выданным печеньем, но мы вежливо отказывались. Палаты  были обычными комнатами как в общежитии, только в двух, где кончали земной срок недвижные клиентки, воздух невыносимо был сперт и тяжел...
К девяти мы еле управились, а должны были еще с час назад. Если бы все пришли…
Когда попрощавшись на сегодня, мы  расходились - я попросил  Зубыча высказать тем двоим, которые не пришли сегодня, решительное и четкое мое «фэ»:
- Сергей, ты им передай, что  подводить других – негоже! Я жду от них скорых объяснений и надеюсь в следующий раз видеть их вовремя.
- Хорошо, я передам.
Вечером я встретил Киру, что вел другую группу (работа на одном из предприятий по конвейерной сборке блоков строчной развертки телевизоров), у него  были схожие проблемы – двое не явились. На следующий день у меня те же люди начали работать  с опозданием на час, объяснив это тем, что  просто так получилось (интересная версия!) – мы опять закончили работу из-за этого  позже…
Вечером того дня Кирилл опять жаловался (это уже была железно моя зона ответственности), что те же двое, что и в прошлый раз снова его подвели – это было похоже на саботаж. То, что было догадкой, подтвердилось и на третий, последний день отработки  в фонд  «зоны». Что показательно: и на этот раз не пришли все те же ребята, но они и на сей раз схитрили, наивно полагая, что это прокатит -  запаслись какими-то липовыми справками, свидетельствовавшими о свалившемся на  каждого  одновременно недомогании, и передали их с Зубычем.
Я глянул на эти бумаги и сказал, что покажу их командиру. Справки были оформлены как должно: с печатями и подписями (они занемогли от разного: у одного ОРВИ – у другого расстройство желудка). Формально, с моей стороны, претензий к ним обоим  не  было, но я понимал же, что таких справок можно наделать столько, сколько надо! Нам же опять пришлось перерабатывать за них, якобы самых умных.
Когда я, одолеваемый возмущенными рассуждениями, примостил в двадцать седьмой палате на третьем этаже у окна шаткую стремянку и взобрался на нее почти под самый потолок – смочил стекло моющей пеной, поработал  склизом, смыв  со стекла пенистый раствор с грязью. Затем  прошелся по мутному полю тряпкой, смоченной чистой водой - пока  оно немного обсохнет, принялся драить  загаженную мухами и бывшую когда-то белой, раму.
А вот одна из них – спряталась когда-то на зиму за цветастой занавеской, вернее забилась в оконную  щель! Она здесь  вполне успешно  перезимовала, пока  весеннее солнце ее не разбудило и  не выгнало  навстречу новым  «делам», но век ее был краток (она находилась в моих безжалостных руках)  воспользовавшись  полусонным  состоянием, я смахнул ее влажной тряпкой в ведро.
Я  обдумывал сложившуюся ситуацию: что же нам делать - имею ли я право не придать значения  очевидному факту (эти двое моих и двое Кирилловых дурачили нас с деловым видом по полной). Если не придать этому значения, то   покажешь, что им доступны все тонкости, которыми можно поворачивать любую ситуацию в удобную для себя сторону и потом  этот факт отольется нам непременно - будет иметь более плачевные последствия. Если же заострять на нем внимание – можно увязнуть в разборках. Как же быть?..
Здание дома престарелых, где доживали век его  постояльцы, выброшенные  струями жизни из  общего тока,   было очень старым, под стать заведению. Обшарпанным снаружи,  облезлым и древним, как сам век, но не настолько,  чтобы перейти в разряд зданий ветхого жилого  фонда. Похожих зданий в городе было  не мало. Они выделялись, в первую очередь, властями  под объекты социального назначения.   Его потолки были высокими (под три с половиной метра!) – три этажа такого дома общей высотой были выше хрущевской пятиэтажки.
Итак, сегодня я начал с …дцатой палаты, сидя на верхотуре шаткой стремянки. Я стал невольным свидетелем  действа, которое выставило главную героиню в сходных, с зарождающимися в отряде, событиями. Тот день  в доме престарелых был официально днем посещений. Я также однообразно помахивал  своим инструментарием и был  молчаливым гуру-филином и многое примечал из того, что было обычно недоступно зрению: сверху виднее. Я наблюдал, как худющая бабушка принесла тихо что-то в пакетике и опорожнила это в тумбочку.
Затем она вышла. Из тумбочки, повинуясь распространявшемуся аромату и по повелительному знаку, поданному  другой старушкой (недоброй,  какой-то… Изергиль)  она достала тайком, озираясь по сторонам ярко-желтый, что восковой, банан и пару некрупных оранжево-сладких  апельсина. Может, хозяйка тумбочки кого-то хотела  угостить фруктами из  передачи ей, а, может, и нет:в любом случае - ее право! Я сидел наверху и все видел.
Самой воровке ничего не перепало – пир  правила не она (она  стала лишь механическим орудием). Та же, кто давала молчаливые указания на этом разнузданном шабаше (будем звать ее тоже ведьмой!) схватила ароматный банан, моментально его ошкурила и в два-три прикуса быстро запихала мякоть себе в рот и проглотила. А кожуру передала воровке, как компенсацию, чтобы та либо выбросила ее, либо просто вдыхала уже бесполезный для питания остаточный аромат. Ах, как стало Ведьме после акта воровства блаженно!
«Механическое» же орудие, шевеля неслышно губами, только проглатывала слюнки в надежде, что  и ей перепадет хотя бы часть пиршества в виде  апельсина. Но правящая шабаш Ведьма не допустила. Она была груба и сурово зыркнула  на орудие, чем словно пригвоздила ее в недвижности к месту, и забрала один апельсин себе – другой только и оставалось, что покориться и убрать вожделенное непозволенное ей лакомство в виде другого апельсина на исходное место – ничего, вроде бы, не произошло…
Тут вернулась с красивым блюдом худющая. Она вынула из тумбочки оставшиеся по одному апельсину с  бананом и обнаружила неожиданную потерю,  чем сначала чрезвычайно расстроилась. Стоически приняв  утрату, обвела последовательно своих товарок по комнатке  проницательным взглядом – и только. Ведьма, не дрогнув окаменевшим лицом, выдержала «удар»: не согнулась, никак вообще не прореагировала на  тестовый взгляд.  Третья же, хотя все и видела, но водрузила на нос очки и углубилась в чтение газеты – старушка-орудие сразу же заметалась, покраснела и не знала, куда деться (воровка она была непрофессиональнная) – все стало в действии по своим местам, понятным до очевидности.
Худая постоялица улыбнулась – достала еще третий апельсин испод подушки, нарезала два сохранившихся плода кружками и обнесла всех «подруг» - их индивидуальной реакции я не видел: я в это время спускался вниз, но судя по тому, что на блюде осталось лишь два оранжевых кружка, никто не погнушался щедрым угощением…
Я же покачал отрицательно головой – сам достал из кармана мятую шоколадную конфету «Гулливер» («скорая» на случай усталости), положил ее на блюдо и сказал:
- Спасибо… это вам. Окно чистое - принимайте…
Я невольно после этого нашел единственный ответ на вопрос,  волновавший меня - пятясь задом, прежде чем выйти навсегда из палаты со стремянкой и тряпьем, я дольше обычного задержался на молодых смеющихся  глазах, глядя ей в открытое, но старое лицо. Ей были  уже давным-давно известны все тайные ответы про нашу жизнь – в ней не оставалось каких-то неопределенностей…   
В те суматошные дни, когда на горизонте  маячили зачетная неделя и непростая весенняя сессия, когда зародился самый болезненный конфликт в отряде, который  как слепой червь-древоточец развивался. Он не умер и никуда не делся, впрочем, также не переродился в неразрешимое жестокое противостояние – тлел и тлел, отравляя нам жизнь.


Пары чайника

На последнем  отрядном вече среди  прочих вопросов  касательно завершения отрядного  бытия   удалось вклинить в «насыщенную» повестку дня отличный от  общего настроения  небольшой и не вполне серьезный итоговый опрос (я опять оседлал любимого конька). Опять устроил анкету, где предлагал респондентам ответить  на ряд вопросов.  Ответы были предсказуемы, но опрос был анонимен, и вопросы к тому же задавались в конце отряда, когда его можно  считать состоявшимся (или  еще нет?). 
Ответы ожидались предельно откровенными и  для руководства информативными типа пожеланий на будущее. Вопросы должны были  перекликаться,  быть логическим завершением тех, что задавались в первой анкете, устроенной  в эшелоне прямого следования. Все было уже предельно  ясно – карты давно вскрыты.    Анкета  задалась целью: облечь в  словесное выражение то, что было и так всем  ясно: речь шла о мнении  бойцов отряда (в опросе принимали участие все, кто имел право считаться таковыми без исключения: и я, и Лена-комиссар, и Кирилл) о его руководстве.
Вопросы были нарочито утрированы  и упрощены (жизнь она всяко сложнее!) – они же требовали однозначных ответов. Последним из них был вопрос  персонально о каждом из членов штаба: о командире, мастере, комиссаре и бригадирах. Я просил быть без тормозов и высказываться в любых (это было не критично - какие на ум придут) выражениях. Кто желал мог ответить и шире - аналитически. Короче, можно было высказать все, что накипело, если так: что  удалось, а что нет (пожелания на будущее всегда интересны тем, кто остается на будущее!) - это  стало "пищей" и для моих записок.
Было интересно взглянуть на эти ответы - значительно позже я разложил листки первой и этой анкет рядом перед собой, выложил также и все фотографии (что сохранились) - так и родились мои дневники...
Вернусь же к анкете: среди ответов были и очень  эмоциональные (я никак не мог гневаться: сам же  просил) - откровенные ругательства (это сделано было, больше, в шутку, чем всерьез), исполненные  теми еще словесами.  Но в целом, ответы были уравновешенными (а как же: у нас в отряде большинство серьезных людей). Они были разными: начиная дружелюбными, человечными,  до меченными злобой, обидой, или смешливыми. Впрочем, таких выпало (что весьма удивительно: я думал,  желающих постебаться будет хотя бы вдвое больше) явное меньшинство - тем более, на фоне последних событий в отряде.
Мне, в частности, были высказаны… пожелания в дальнейшем учиться работе не только с бумажками, (как это  верно сказано), но и с живыми людьми - здесь Было о чем задуматься! О том же, что желали Кириллу или Лене: я говорить  не стану - поскольку не имею на то никаких прав. Лучше отвлекусь от анкеты, тем более, она распылена по страницам моей нынешней рукописи и расскажу о наших последних днях.               
Вот  сегодня,  например,  предпоследний вечер нашего пребывания в лагере - у нас сегодня по негласной традиции отрядная отвальная: все как положено, с более  разнообразными, чем обычно закусками и выпивкой (обеспечением достатка снеди занимались Люда и Лена, на подхвате  у них как всегда в таких вопросах был отрядный завхоз).  На  еду были истрачены  остававшиеся в отрядной кассе деньги (бутылки с крепкой «водицей», правда, местного производства, были опорожнены в два чистых эмалированных чайника, чтобы никто из возможных посторонних «гостей» не догадался). «Зона» имела обыкновение в этот, святой для отбывающих отрядов, день  ездить с проверками (все из нас такую возможность не исключали, но старожилы отряда с подобным никогда не сталкивались – видно в «зоне» люди тоже понятливые или  расположение наше дальнее).
 Мы как всегда собрались на ужин – ну и… отвалились: нет, уезжаем-то мы завтра в вечер (эшелон подадут  под загрузку в двадцать один час: пока  выдадим деньги, сотрем окончательно многие из  следов своего пребывания здесь, доберемся до железнодорожного вокзала – на все уйдет время), а пока же, что было пока…
Разливался… «чай» по стаканам, произносились разные тосты сначала уверенными голосами, и сразу все выпивалось – люди были основательно измотаны: выпивка, неторопливая да сытная еда  делали свое дело. Скоро все  «осовели», стали мягче, говорили друг другу неожиданно теплые слова – полностью исчезла укоризна,  даже в интонациях.
Лично я (после недавнего ужина у Николая на дому) не мог без отвращения вдыхать сии пары, да, что там – глядеть как употребляется это прозрачное «паленое» зелье другими. Тем не менее,  через минут пятнадцать захотелось нечто сказать  ребятам –  в голову пришли такие слова:
- наступает лето – у людей, воспитываемая с детства стереотипами пора долгих летних каникул и отпусков. Так уж принято у них: после года изнурительной и утомляющей однообразием работы, они нуждаются в рекреации – многие уезжают куда-нибудь отдохнуть…
Все  в разные места –  страна наша необъятна, от края  до края не пересечешь: кого-то ждут прохладные  дубравы средней полосы, шелестящие кронами деревьев - а, кого-то горячие золотистые пески,  кто же спешит упасть в объятия ласковой  волны. Выбирай виды отдыха на свой вкус…
Но есть среди нас  ребята, которым – другой выбор. Им не досуг осознавать, что такое усталость – они говорят, что успеют еще отдохнуть. Они молоды, дерзки и решительны: потрепанный вещмешок за плечами, краткая фраза - прощайте, брошенная родным с подножки вагона и долгая, долгая дорога, дальше от дома.  Они едут на юг, или сюда на север… каждый год за чем-то снова и снова.   В холодное, дождливое лето, или в жгучие пески в ставшие привычными неуют,  суровые малообжитые края. Они – едут строить своими крепкими руками, обретающими в труде, действительно, рабочую сноровку. В этом нелегком труде, назло всем неблагоприятным обстоятельствам они вершат порой чудеса…
Что же за сила гонит  ребят далеко из дома, где все известно, продумано и благоприятно? Может, ими руководит только необходимость и жажда больше заработать? И да, и нет – но, наряду с жаждой нелегкой поживы,  есть и иная, более высокая категория. Она зовется жаждой молодости и мужества!
За ребят, которые ездят в стройотряды!
После таких слов, я с отвращением влил в себя «чаю»… и с омерзением проглотил его.
Да… речь получилась пафосной и вычурной (но, по силам, искренней) – виной тому все-таки был невидимый парок из двух чайников, который распространялся в  замкнутом помещении кухонного балка и кружил голову... 

               
Последняя запись

Сегодня  все уезжают. Вернее, должно  быть так – на самом деле же не все: из отряда три человека еще на неделю другую остаются. Для того, чтоб довершить кое-какие остаточные дела, иначе  мы никак не вмещались  в летние  отрядные дни (была бы недопустимая переработка по нарядам – мы должны были так поступить, но сначала бывший «Взлетом» отряд расформируется). Некоторые из  состава должны будут по новой устраиваться на работу, чтобы перехватить почти исполненную работу и переписать ее на себя  - то есть надо было оставаться этим людям еще на дни следующего месяца. По ведомостям они будут проходить уже в  следующем месяце, сентябре – формально это  будет не продолжение нашего отряда, а совершенно другая компания. Но люди-то там будут наши...
Остались трое: я, Кирилл и Петя (Петухов) – завтра с утра заедем в контору, чтобы все «стереть» и  наняться снова на работу - и  вперед. Нам с трудом удалось уболтать Петю. Никто не хотел оставаться, даже обещанные четыре с половиной сотни к дополнительному заработку никого не  прельщали – настолько  всем все надоело. 
К оставшимся со стороны организации совсем иной подход - нам почему-то даже отказались  платить северные, но ничего мы не стали даже «воевать» там и так хватало: целый двухтысячный наряд на обустройство, так называемых, «стаканов» под опоры кран-балки (в опалубку одного из которых я спьяну недавно свалился).
Многое из  работы уже сделано отрядом, для нас остающихся. Сваи - трубы были давно заколочены сваебойкой, к ним приварены арматурные короба с «закладными» (металлическими пластинами с восьмью резьбовыми штырями), изготовленные  летом для отряда в слесарных мастерских, каркасы собраны и подогнаны по высоте нивелиром также отрядом в его бытность. Опалубка обрезной доски тоже была собрана и подогнана  – так что, задержавшимся оставшимся на осенние дни, надо было  только месить бетон на мешалке, укладывать его и уплотнять смесь  вибраторами, да еще надо будет разобрать опалубку по завершении работ. За неделю, отведенную на все эти работы, не напрягаясь, все  можно было успеть – три дня было отведено на просушку и  последний день еще на разборку опалубки. Но  разве сейчас хочется думать об этом?..
Уезжать всегда грустно (таковы  лишь мои мысли) тем более, оттуда, где осталась частица твоей души и куда ты, скорее всего, никогда не вернешься…
Допустимо ли подобное самопроецирование и имеется ли в этом какой-нибудь смысл – ребятам, которые  вскоре уезжают, совсем не грустно! На их лицах открытая радость и удовлетворение. Когда после двух месяцев ежедневной носки грубой рабочей робы, пропитанной потом, соляром, битумом, задубевшей от соприкосновений с бетоном, местами прожженной, надеваешь чистую, тонкую рубаху, которую извлекаешь со дна рюкзака вместе с приличными джинсами, которые хранил ненадеванными почти два месяца. Когда перепрыгиваешь из заскорузлых и отяжелевших, как колодки, сапог в почти невесомые кроссовки или кеды и ступаешь в них легко-легко по почти сухой поверхности, то ощущаешь непередаваемое блаженство из блаженств от приобщения к миру минимума удобств: о какой же грусти здесь можно говорить?
Круг ушедших событий замкнулся – они прошли, но задержались потоком мыслей в моей голове, когда она вибрирует в унисон с конструкциями  пассажирского самолета «Ту-134А», среднего класса, уже уступившего повсеместно  более вместительным и крупным машинам, но на здешних авиалиниях такие еще летают.
Кирилл тоже отдыхает – Петух с нами не захотел лететь самолетом (экономит, видимо - поехал поездом, хотя ему, действительно, так ближе – сходить где-то по пути). Я открыл глаза и оглянулся: любитель журналов и свежих газет - Кирилл, как и многие соседние пассажиры,  спал с отрытым ртом – мягкое кресло с белой подголовной салфеткой обязывали…
Я  был в полудреме – меньше,  чем через час будем на месте, летим вечером - перед глазами проносились, как размазанные по ночи всполохи взлетной полосы, некоторые из последних впечатлений.
…мокро и ветрено: вовсю хлестал холодный дождь (непременный атрибут последних дней). Я опять мысленно обхожу ставший безжизненным  лагерь – ребят не стало, они унесли с собой жизнь наших помещений.
Кухня, рядом кладовка, не та, что была у завхоза, а другая, двери которой настежь распахнуты и брошены, качаются на петлях  – их даже нет нужды запирать. Пустота и ее тихий спутник – одиночество поселились здесь надолго…
 Я осуществляю свой инфернальный проход по покинутой  «стоянке». Вот он штаб – здесь кипели  интеллектуальные баталии, не как борьба изысканности умов, а скорее как битвы страстей! А в остатке что? Единение волевых устремлений разных людей - это была наша общая «голова» на протяжении двух месяцев, а обернулась  пустой черепушкой, в которой гулял  ветер.
Следующими по пути были комнаты ребят. Это их абсолютно личное место душевного пребывания, куда никому не было хода. Хотя я уверен, что для тонкого нюхача, как восточно-европейская овчарка, здесь еще долго будет храниться море узнаваемых "ароматов" –  персонифицирующие запахи ребят все равно стремительно исчезают.
На полу под пока не вывезенными панцирными сетками, много фрагментов ставших ненужными личных вещей, ставших мусором – обрывков бумаг, чьих-то несвежих носков, даже брошенная без пары потрепанная обувь. Здесь должно будет на днях поработать  выгребающей метлой!
Кухня, столовая вот место, где хотелось еще тогда, в конце дня всем задержаться – как угодно, так и называйте это общественное заведение.  Движимые предметы в нем  давно развезли по хранилищам и складам, остался только недвижимый их остов: быстро стывший большой балок и сколоченные еще квартирьерами грубо как опалубка столы и скамейки (отшлифованные нашими касаниями)…
Нет, однако, мысль решила не следовать на кухню, чтобы их автор, вконец, не расклеился…
И правильно, пусть ее дверь навсегда захлопнется перед самым  носом – не стоит искать прошлого,  что уже истекло. Жилые комнаты, деловой штаб, кухня – это все поиск того, что ушло навсегда, чего не будет как повторения никогда …
Скоро шасси самолета завибрировали, танцуя «шимми», соприкоснувшись с покрытием полосы аэропорта города прибытия –  я проснулся. Вот, наконец-то, и конечный пункт назначения – здесь мы живем: как сходишь с трапа, то  в лицо ударяет знакомой сыростью привычный воздух (как же он сладок и пьянящь воздух возвращения).
Лицо Кирилла расплылось в беспричинной улыбке – он просто так улыбается  мне, а я – ему в ответ. Как хорошо! Так мы возвращаемся не первое лето – хотя не вместе, бывали в разных местах, но везде решали схожие и не очень, непростые задачи. Может, будем еще когда-то и в будущем.
За лето мы, как думается никто, пристально изучили друг друга и не стали взаимно противны друг другу (просто научились переваривать прихоти друг друга). Сейчас мы расстаемся, на время, которое не будет долгим…
Пока я еду в такси и привыкаю к знакомым  вроде зданиям, суетным   остановкам общественного транспорта, мокрым, блестящим от оранжевого рассеянного света фонарей дорогам, в предвкушении, что совсем  скоро   буду сибаритствовать: есть, пить, спать и читать… много и долго – ничего более.