Приют странника. 3

***
Сэш пришел, и старая боль засосала под ложечкой.
Короткий стук.
Найдена сказала: «Войдите».
Он вошел.
Мы встретились глазами. «Я ничего не обещал» – говорили его глаза. Если бы ты сам сказал это, или, может, что-нибудь другое. Мне было бы легче. Было бы легче продолжать ЖИТЬ даже бок о бок с твоим  неумолимым молчанием после всегда обнадеживающего многоточия: «Я позвоню». Я же сидела у телефона, я же ждала!
Обычно, когда люди расстаются, они прощаются. Но, как показывает практика, я заблуждаюсь в большинстве своих «обычно».
Сколько ни перечитывай «Маленького принца», попадаешь в одну и ту же ловушку. Это капкан человеческих взаимоотношений. «Мы в ответе за тех, кого приручили» – фраза верна, если ее говорит ребенок или лис, может быть – роза. Проживая свою человеческую жизнь, мы каждый раз, не задумываясь, просим кого-нибудь: «Приручи меня». Но через некоторое время (может понадобиться всего несколько мгновений или десять лет) и пшеничного поля, похожего на светлые волосы Маленького Принца, уже не достаточно. И тогда мы легким намеком или уверенным требованием напоминаем ему, этому кому-нибудь, что мы в ответе за тех, кого приручили, т.е. «Ты в ответе за меня».
Но я не держу тебя, пестрая птица, правда. Просто мне больно, и я не знаю, как справиться. Я справлюсь. Я знаю, ты полагаешься на то, что я сильная. Я тебя не подведу. Я – ТЫ – НАЙДЕНА – ТОШИК. Четырехугольник. Только все углы острые. И все мы уже истерлись в кровь об эти углы и грани. Больше нет силы. Я ухожу.
- До свидания.
- Лёлькин, ты вернешься? – Найдена разрывается между тобой и мной.
- Я постараюсь.
На улице мрак. И, если бы не эти звезды, может быть, пошел бы снег.
В центре проспекта Ленина, между трамвайными путями, приумолкла аллейка. Я растворяюсь в ее темноте, вымучиваю несколько шагов и сажусь на скамейку между Бажова и Восточной. Напротив (я сразу и не заметила) сидит человек, парнишка. Потягивает пиво и слушает музыку.
Прикуриваю сигарету, смотрю в сумрачность снега. Ночью снег прячет в себе сумерки. Оттого он горит белым пламенем. Если снег потухнет – жди Фенрира, так говорил папа, сидя на ступеньках, вот так же потягивая серый дым из трубки.
Неожиданно из темноты ко мне протянулась рука с бутылкой "Сибирской короны". Несколько секунд я бессмысленно смотрела на эту руку, потом разревелась. Как будто что-то внутри меня провалилось, я плакала, рыдала, а рука терпеливо ждала. Другая осторожно легла мне на плечо. Бывает такое. Две руки из темноты, как из небытия. Они поддержат, они спасут.
Два наушника короновали мою голову. В них Sinead O`Connor пела о том, что жить с тобой было очень трудно, но, может, стоит попробовать еще раз, ведь ничто не сравнится с тобой…
А звали его Давид. Но для друзей Дэв. Дэвы – это индийские боги и зораастрийские демоны. Он решил, что я его друг. Мы прошатались всю ночь по городу. Забрели к мальчику с жеребенком. Как-то невзначай. Кольнуло. Прошлым маем эту статую показал мне Сэш. Такое случается. Иногда лабиринты памяти, страха, комплекса неполноценности – все заканчиваются в одной точке соприкосновения твоей и моей руки. Ну да ладно.

Я вернулась только утром.
- Я себе места не находил, – упрекнул меня Вик.
Да, пожалуй, я не права. Но ночь была теплая, и пахло весной. Мой новый знакомый всячески веселил меня. Но сейчас мне было стыдно. Я могла хотя бы предупредить. Через Галю, Вовчика. Упершись глазами в пол, я не решалась взглянуть на Вика.
Вот уже год мы скитаемся по чужим комнатам и квартирам. Сначала жили у Женьшень. Сейчас – перетираемся у Ники.
Иногда мне кажется, что этого не изменить никогда. Что мы так и останемся бродягами навсегда, пока, наконец, сами не разбредемся в разные стороны.
Однажды, просиживая и прокуривая зимний вечер со мной на замороженном подоконнике общаги, Ника спросила:
- А Вик, он какой? Ты, наверное, понимаешь его лучше меня.
Нет. Я его не понимаю. И мне кажется, что вместе-то мы по чистой случайности: упали два птенца из разных гнезд на землю и жмутся друг к другу, до поры, пока мамки не подберут их. В общем-то, и птицы мы разные – я -  какая-нибудь синица, он – сизокрылый голубь. Так и живем, стрекоча на разных языках.
- Я люблю тебя, – сказал Вик, наливая мне горячий чай. Только вздыхаю в ответ.

***
Голос.

И тогда я запел песню.
Я посылал ее мелодию и слова с дождем, со снегом, с ветром, затишьем.
Я рисовал твое лицо, я навсегда запечатлел его в сером тумане, встающем над полем каждую ночь.
И в песне – ты, мой светлый ветер из синих снов.
Подними мои паруса, раздуй огонь в камине.
Усни на шкурах у огня.

***
Найдена говорит, что в мае случится что-то невообразимо важное. Оно будет, когда все деревья покроются зелеными листочками, будет тепло и можно ходить в футболках. Но как разглядеть это важное за зелеными листочками? Ведь листочки это далеко не то, что имеет в виду Найдена.

***
Я пришла к Найдене. Там за чашечкой чая сидел Сэш. И на меня, словно прогнившая крыша, опять обвалился мой комплекс неполноценности, штукатурка презрения к себе, балки тенденции к шизофрении.
- Я забегу к Коле, – только и сказала.
Коля был дома. Он еще та стерва! По некой игре, основанной на договоренности по умолчанию – он – моя «мамочка», а я – его «доча».
- Там Сэш.
- И что? – он наливает мне кофе. – Садись, доча, расскажи.
Повинуясь, усаживаюсь на стуле.
- Я хочу врезать ему пощечину.
- За Найдену? А тебе не кажется, милая моя, что это не твое дело? – смачно жует печенье.
- Да нет же, за себя! – выкрикиваю, чуть ли не плача.
- Ну-ка поподробней, – все так же абсолютно спокоен, запивает, прихлебывая чаем.
- Я же тебе рассказывала, Коленька.
- Не помню.
- Значит, так меня слушал.
- Ну, так расскажи еще раз.
Вытирая кулаком сопли, запивая слезы предложенным кофе, рассказываю про май прошлой весны, про проклятое «позвоню», про чеширского кота, про него, влюбленного не в меня.
- Я хочу влепить ему пощечину, не вставленную еще полгода назад.
- Ну, знаешь, милочка. Ты пей кофе да успокаивайся. Нечего тратить силы на такую сволочь.
В дверь постучали. Коля открыл двери. Это была «очередная» его любовь. Макс вошел в комнату. Обнял меня, потрепав по голове.
- Я тоже чаю хочу.
- Садись, дорогуша.
Посидели, посмотрели телек.
- Ну что, успокоилась? – поинтересовался Николай.
- Угу, – посмотрела на время. – Я пойду, Коленька, уже одиннадцать.
- Я провожу.
Коля вышел со мной в коридор.
- А теперь иди и сделай, что собиралась.
Я обалдела.
- Как, но ты же сам сказал, что не стоит.
- Стоит, стоит, еще как стоит. Когда сделаешь, поймешь.
- Я не пойду.
- Ну, милая моя, надо же когда-нибудь что-нибудь предпринимать. А не сидеть и плакаться в жилетку.
- Но там же Найдена!
- Вот при ней и врежь. Авось она тоже призадумается. Иди же!
Я захожу в Найденину комнату.
- Лелькин, чаю будешь? – спрашивает она.
- Угу…Я пойду, покурю.
Когда я вернулась, мне налили чая. Я села между Найденой и Сэшем.
- Знаешь, солнышко, поедем летом в Москву автостопом, вместе, а?
- Поедем, – соглашается она.
- И на Украину, – не в состоянии справиться с сильным волнением я перехожу на шепот.
- Ага.
- Домой хочется.
«Не могу, кажется, сейчас расплачусь или умру, что собственно одно и тоже. Бог мой!».
Руки взмокли – две ладони – горели холодом ада и тряслись невидимой дрожью. «Зачем, Коленька? Ты ведь знаешь, я слабая, я не умею. Сэш, можешь вытереть об меня ноги. Я не могу. Дура!».
Но в последний миг жизненная сила как будто сконцентрировалась в моей правой руке, и она стала жгучей, сияющей. Вот тогда со всего размаху я и влепила пощечину. Он почти успел увернуться, и пальцы, скользнув по скуле, оборвались в безвоздушном пространстве.
Молниеносно схватив рюкзак и одежду, вылетела я из комнаты. Смогла отдышаться только на улице. Мне все еще казалось, что за мной кто-то гонится. Этот кто-то был стыд. Мне было так стыдно и страшно и…хорошо, именно хорошо. Без злорадства. Хотелось расплакаться, но не получалось. В какой-то момент возвращения в общагу, я вдруг поняла, что имел ввиду Коля: я ударила Сэша не со злости и ненависти. От боли. И даже не так. Я просто вернула ему все, с чем он оставил меня одну прошлой весной. Я, наконец, распределила между нами ответственность. И в какой-то момент я как будто бы перестала быть Маленьким Принцем, Лисом и Розой, я стала немного собой. И тут я расплакалась.
Придя в общагу, я поднялась к Гору.
Пощечина спустя лето – осень – зиму. Нет, не зуб за зуб. Кесарю Кесарево.
- Горушка, пойдем, покурим.
- Что случилось?
- Пойдем.
Вошла Галя.
- Здравствуй Галя.
- Привет, Лёль.
Гор сказал:
- Мы пойдем, покурим.
И мы пошли, покурили. И я рассказала ему:
- Я ударила человека.
- Как?
- Дала пощечину…
- Наверно, было за что.
- Не знаю.… То есть для меня – было. Но как можно судить, заслужил человек пощечину или нет. Разве я имею право?
- Хм…
- А вдруг я смогу это сделать еще раз?
А потом из меня полились слова: про Гора, про армию, про собак, про Марусю и про много чего еще. Всего не упомнить.
Я выплакалась, успокоилась, выговорилась. Тонкий лед напряжения бесследно растаял. Я умылась этой холодной водой. «Ну вот, - сказала я самой себе. – Теперь еще два человека считают меня странной девочкой. Один – потому что ответила на обиду так поздно, что, казалось, уже можно было забыть; второй – потому что влепила пощечину и пришла с заплаканными глазами и муками совести: как же я, такая плохая, смогла ударить человека».
Вот так.

***
Сердце.

Скала со скалою спорит о Море.
А Море – разбилось волной о прибрежные камни.
И ты возвращаешься с мыслями в лоно
Разверстой пучины…
И я понимаю тебя,
Ты молчишь…
Только руки трепещут, как крылья улыбки.
Ты чайкою в небе пари, не сбивайся
В пути, что ты дал мне,
Задумав. Вселенной его назови –
Не ошибешься.
Я слышу твой голос. И  я тороплюсь к тебе.

***
Гор спросил однажды, когда мы, наговорившись, назвали прошедший вечер Незаконченной Книгой, а последней дали название – «Вечерняя чушь». Мы листали ее, как хотели: некоторые темы закрывали сразу, одни – пролистывали, другие – читали, читали, читали…
Гор спросил:
- Почему ты приходишь ко мне? Может, ты в меня влюблена? Или зачем тогда?
Я пожала плечами:
- В дзэне учитель дает монаху-ученику коан, чтобы тот, медитируя, нашел ответ на него. Это мой коан для тебя.
Гор молчал.
Я хрустнула костяшками пальцев, закрыла лицо руками, а затем в упор посмотрела в его пречистые глаза и продолжила:
- И чтобы ты ни выбрал: отбросить его, ответить на него и что именно ответить – все будет правильно.

***
И еще письмо к Гору:
«В это безудержное безветрие, задумываясь о любви, томительно склоняюсь к чужому лбу, но говорю к тебе: Я никогда не буду любить тебя той любовью, что пеленает душу истомой страсти. Я не могу ее себе позволить. Ты мужчина моей мечты. Мое воплощенное в совершенство несовершенство. Идеальный мужчина, идеальный человек. Возвышенная мечта. Я бы не рискнула прожить с тобой и одну ночь. Твой голос похож на рык льва, а твои глаза – рог единорога, остроконечный серебряный клинок, занесенный над моей головой. А я – старый оборотень, склонивший шею перед судьбой, определяемой твоей рукою.
Бог с тобой. Ты мой Бог и бог самому себе. Но именно я сотворила тебя из драгоценного металла. Ты - мой золотой телец. И я разбиваюсь об вымышленную возможность отношений между тобой и мной, как огонек сигареты о край пепельницы: вспыхиваю, множусь бредовыми искрами, но затухаю. И с каждой новой сигаретой я возвращаю тебя в свой больной мозг и измученную бессонными ночами душу. И если бы смерть могла развернуть тебя ко мне, я бы, не задумываясь, взошла на эшафот, спрыгнула с крыши, вскрыла вены тупым ножом в темноте прокуренного туалета. Но даже когда я звоню тебе, ты не слышишь моего крика и не помнишь о моем существовании. И тогда я опускаю руки. Кто я? Зачем я? Куда я? Но я буду набирать твой номер, пока в моей глотке еще происходит движение воздуха, возвращенное богу моему криком: «Я люблю тебя!»».
Я так никогда и не отправила его…

***
Ника говорила: есть люди-женщины, и есть люди-мужчины, здесь дело даже не в физиологии, а в методе восприятия окружающего мира. Или можно сказать иначе: есть люди, которые познают мир опытным путем, научными методами (мужчины), а есть люди (женщины?), которые просто живут людьми, этими самыми, познающими мир. И в своем отрицании или принятии существования Бога, как такового, мужчины прибегают к научному анализу, поиску возможностей и экспериментальной проверке их. А для женщины заведомо, беспрекословно, навсегда не существует никакого другого Бога, кроме Господа Бога Мужчины.
Так спаси же и сохрани меня, Господи Боже, Возлюбленный мой Мужчина.

***
Голос.

Улетали...
Улетали эльфы...
Улетали мудрые эльфы...
Улетали мудрые эльфы на кораблях...
Улетали мудрые эльфы на кораблях к иным мирам...
Оставляли прошлое.
Оставляли прошлое песням.
Оставляли великое прошлое песням и преданиям будущего.
Где настоящее?
Где настоящее, сердце?
Где настоящее, сердце мое возлюбленное?
Где же, сердце мое возлюбленное, настоящее того странника,
бредущего по пыльной дороге глубокой ночью?

***
У меня был близкий человек: не брат, не друг, не отец, не сын, не возлюбленный. Волшебник.
Считается, что я – его волшебство. Он наколдовал меня однажды, ни для чего, просто так, из человеколюбия.
И ушел.
Я искала его в лицах окружающих, друзей, недругов, родственников, приятелей, знакомых. Красивых и обыкновенных. Лучистых и темных. Промелькнувших и задержавшихся. В лицах.
И я повторяла себе: «Я умру без тебя».
И я знаю, он слышал мои молитвы. Лишь только однажды мой прекрасный создатель вернулся ко мне, там, где синий ветер и что ни ночь – зачарованна, где камни, где КАМНИ.
Я сказала: «Теперь ты останешься». (Это даже вопрос). «Нет, мой аленький цветочек, дальше ты должна сама».
…электрички в метро, где можно обрести и потерять себя. Как же иначе? Я понимаю тебя, но не могу простить. И потому продолжаю искать твое присутствие в происходящем и лицах, разных: красивых и не очень, светящихся и пустых. И больше в пустых. Только теперь, я поняла это.
Люди изобрели фотоаппарат, и сейчас я запечатлеваю эту жизнь ежеминутно, одномоментно. А тысячи художников остались без работы.
Птица Алконост носится в небе, возвещая рассветы, которые еще предстоят.

***
Бывает радость: письмо от старого друга:
«Лёль, привет!
Не грусти, выйди лучше на улицу, на небо посмотри. Скоро все зазеленеет… Рядом с травой пройдешь, на бордюрчик, что вдоль тротуара растет, взберешься, и шагай, шатаясь, руки в стороны растопырив. И взвизгивай, представляя, как ты веселым, улыбающимся лицом ударяешься об серый асфальт, и сразу возникает мысль, дурацкая, о том, что день не удался. Она возникает с той же скоростью, что и слезы, проступающие из удивительных дырок в голове, называемых глазами…
Поэтому иди прямо, ровно, или рядом с бордюром, чуть ниже.
И день-то удачный. Подумай, ты ведь, даже если ударилась больно, можешь идти дальше, идти и лыбиться лучистой звезде. Но на дорогу все же посматривай, чтобы еще раз не навернуться…
Всяко бывает.
Удачи тебе. Лети лучше над землей, но помни, что она есть, и если уж удалось взлететь, и ты действительно летишь, то ты летишь над ней, по которой мы все ходим.
Человек Тутта
С любовью.
Цилуемо».

Так вот!

***
Сердце.

Я – проходящая через ночь
Блудная дочь своего прошлого
Верная жена настоящего
Добрая мать будущего
Я причалю к своему кораблю
Я – маленькая птичка
Или ветер
Нет, ветер
Я сплетаю звездную нить
Из бабочек и стрекоз
И тку полотно
Для легкокрылых парусов,
В которые ты оденешься