АЗМ ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ

(РОМАН - ПРИКЛЮЧЕНИЙ)

               
   «В этом мире каждый человек не только
     творец, сколько его предвестие. Люди
    несут в себе пророчество будущего».
             Р. ЭМЕРСОН.

  «Не все ли равно, если твоя жизнь будет продолжаться
  триста или даже три тысячи лет? Ведь живешь только
  в настоящее мгновение и, кто бы ты ни был, утрачиваешь
  только настоящий миг. Нельзя отнять ни нашего прошлого,
  потому что его уже нет, ни будущего, потому что мы его
   еще не имеем».
          МАРК  АВРЕЛИЙ.


КНИГА  ПЕРВАЯ.

«СПИСКИ»  БЕДНОГО  МОНАХА  АВЕЛЯ»

 «Пускай меня порочит клеветник,
   Пускай хула отточит свой язык,

   Пусть злобной желчи мне подносят яд –
   Они мое тщеславье поразят,
 
   Мою гордыню тайную гоня,
   В борьбе со мною вступят за меня».

         ИБН  АЛЬФ – ФАРИД

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ.

«ПРЕЛЮДИЯ»

Разговор, подслушанный в городском транспорте

     - Папа!? А папа!?
     - Что, дочка?
     - Пап, а что такое БОГ?
     - Гм…!  Да…! Ну…! Знаешь, это такое высшее существо, которое сотворило первого, самого первого, человека по своему образу и подобию очень-очень давно. Научило его разным премудростям. Дало ему основы морали, законы по которым нужно жить. Это высшее существо, до сих пор, наблюдает за человеком через своих представителей на Земле. Этих представителей мы называем священниками.
     - Пап, а почему ОНО – высшее?
     - Ну, наверно потому, что его за все это время так никто и не видел.
     - Вот и неправда твоя! Я каждый день вижу!
(Девочка смеётся)
     - Этого просто не может быть, Лариса.
     - А вот и может! Кто меня сотворил по своему образу и подобию? Ты и мама! Кто мне вчера показал, как надо приклеивать оторванный листок в книжке и печь оладушки? Ты и мама! А кто меня все время учит, что говорить неправду это очень плохо, обижать слабых и младших по возрасту очень скверно, брать чужое нельзя. Ты и мама! Значит ты, папа – БОГ, а мама – БОГИНЯ!


«ПРОРОК»
Россия.  9 декабря 1796 года. Шлиссельбургская крепость, секретная камера №22

     - Ш-ш-ш цвень! Ш-ш-ш цвень! – словно, по-своему разговаривая, звенят и шипят цепи ножных оков. Восемь шагов от двери до стены с небольшим окошком, почти под самым потолком. Окошко забрано толстыми металлическими прутьями решетки. Странно! Кто сможет добраться до него? Я, узник секретной камеры за номером 22, совсем не маломерок, но и мне не дотянуться до окна кончиками пальцев, даже встав на цыпочки. А табурет, стол, топчан…. Они накрепко присоединены  к полу толстыми стальными пластинами, состояние которых надзиратель проверяет каждую неделю. Есть, правда, бадья, что стоит в углу. Это для оправления естественных надобностей. Но  она явно не сможет служить надежной опорой для ног, стесненных кандалами.
     Горит кожа на запястьях рук и лодыжках. Металлические кольца натирают её даже сквозь просунутую под них ветошь. Больно! Но разве не боль принес в мир Спаситель, отдав себя на распятие? Разве не болью искупил он грехи наши тяжкие? И кто я по сравнению с ним? Ничтожество, земной червь, прах и смрад…. Юдоль моя определена и дана мне, как испытание, как крест, как Голгофа, как…
     Вот и зима наступила. Холодно. Зябко. Вчера шел снег. Ветер задувал через окошко снежинки, что веселым хороводом кружились там, под потолком. Но не долетали до протянутой ладони, таяли. Таяли без следа, словно растворялись в воздухе. Даже ничтожной капельки воды не оставляя после себя. Может и я, как они, растворюсь в созданном Богом мире, не оставив после себя ни памяти, ни славы, ни дела святого. Этих, столь необходимых любому человеку капелек чистейших помыслов, которые гарантируют хоть какое-то бессмертие душе.
     - Ш-ш-ш цвень! Ш-ш-ш цвень!
     Еще десять раз к окну, десять раз к двери и можно будет посидеть на топчане.
     Боюсь сидеть! Опять придут видения. Страшно! Опять прозвучат голоса. О чем? Пока не понятно. А если даже и понятно, то настолько невозможно принять их разумом за действительность, за то, что будет исполняться по воле Всевышнего, по мановению его указующего перста.
     Господи! Да как же это?! Да что же это!? Да ты ли это направляешь меня на путь истины?! Это ли воля твоя!?
     Гудит озлобленно взбесившееся пламя. Черный дым застилает золотой блеск куполов святых церквей. Грохочут пушки. Как треск раздираемой материи, рассыпается залп ружей. Падают люди, русские люди, с завязанными белыми тряпицами глазами. Солдаты в незнакомой форме врываются в дома, выволакивают на улицу, кто девку, кто сундук, кто трепыхающуюся курицу, держа её за лапы, и тут же творят грабеж и насилие. Смерть, убийства, огонь, смрад от неубранных и горящих в пожаре трупов.
     Железные чудовища с черными крестами в белых обводах, лязгая блестящими лентами, что протянуты от одного колеса к другому, мчатся по золотистому полю пшеницы. Из хоботов, как у слонов, вырывается пламя. Грохот! И там, вдалеке, взлетает черный фонтан с ярко красной сердцевиной. А в небе черные кресты. Один, два, десять, двадцать…. Их так много, что не сосчитать. Железные птицы Апокалипсиса! Черные точки отделяются от них. С пронзительным свистом устремляются вниз. И с ужасным ревом до самого неба встает стена вздыбленной, кричащей от боли матушки - земли нашей.
      И самое яркое. Самое четкое. Самое запоминающееся. Значит, недалек день, когда оно претворится в жизнь.
   
      Ночь. Скупо горят дежурные свечи. Тишина. Мутный сумрак коридоров.
      И вдруг!
      Громкие, тревожные, пугающие шаги десятка людей. Они страшны в своей решительности, вседозволенности и бесчувственности. Звенят шпоры, цокают подковки на сапогах военных, стучат каблуки цивильных. Вспыхивает в редком свете обнаженная сталь сабель, шпаг. Крик: - «На помощь!»
      Свист разрубаемого воздуха, и булькающий хрип умирающего тела. Они уже рядом, за дверью, но мешкают. Бежать! Бежать! Бежать!
      Ширма. За ширмой дверь. Дверь в спальню Машеньки. Но она забита гвоздями. Сам это и сделал, опасаясь ночных соблазнов. Страх холодной волной затмевает рассудок. Уже потом, сидя за столом в окружении убийц и вдыхая их сивушный перегар, он вспоминает про потайную лестницу в покои фаворитки. Но эта разумная мысль приходит слишком поздно.
      С грохотом и треском распахивается входная дверь. Вот они! Как их много! Спальня сразу становится от их присутствия маленькой и неказистой. И этот запах! Мерзкий, сладко-горький, перехватывающий дыхание… Их глаза! Бегающие, замутненные страхом от того, что они делают. По отдельности вряд ли у кого-то из них поднялась бы рука на венценосца. Но древний закон стаи вселяет в них ту ярость, которая отрицает разумность поведения, стирает любые благородные попытки души сохранить хоть что-то человеческое в их действиях. Это уже не люди. Это звери!
      Дрожащие, потные руки хватают его за плечи и с силой выволакивают из-за ширмы. Пока тащили к столу, было еще страшно. Но когда сел на стул… страх пропал. Даже жалко стало этих бесцельно мечущихся по спальне несчастных.
     - «Подписывай отречение от престола в пользу Александра!» - звучит громовой бас.
     - «Нет!» - непонятно откуда взялось столько твердости в голосе.
      Удар рукоятью пистоля по голове. Стремительно приближается пол. Руки судорожно ищут опору. Упасть сейчас несовместно для императора и опасно для человека. Удары сыплются со всех сторон. Бьют кулаками, ногами. Теснятся, мешают друг другу, злобно пыхтят, ругаются. От одного удара голова откидывается в сторону и бьётся о камин. Темно в глазах.
      Звери! Истинные звери! В них уже нет ничего человеческого. И их уже объединяет только одно желание. Желание как можно быстрее покончить со всем этим кошмаром. Как можно скорее убить этого окровавленного человека, что бы вновь самим стать людьми. Но будут ли они людьми после этого?
      Скользкий шелк офицерского шарфа холодит горло. Это омерзительно, неприятно. Это смертельно!  Инстинктивно правая рука пытается убрать его и оказывается между шеей и шарфом. Удавка затягивается. Но дышать можно.
      Резкая, ужасная боль в промежности. Она заставляет вырвать руку из-под шарфа.
      Всё! Петля шарфа стремительно затягивается с огромной силой. Его за концы тянут два человека.  Дыхание прерывается. Последний проблеск сознания позволяет услышать противный треск ломаемых позвонков.
   
      Сколько бы  это видение не проносилось перед моим взором, каждый раз холодная испарина выступает на висках,  дрожит  каждая клеточка тела. И эти слова, произнесенные, словно  ниоткуда: - « Отец умирал страшной смертью!»
     Что это? Зачем это? Кому предназначены эти слова? А они словно молитва, словно клятва все звучат и звучат в моём усталом и перегруженном мозгу.
     А вот про матушку императрицу видения перестали приходить. Неужели свершилось?! Неужели не поняла она божьего провидения и не поостереглась «орла белого», о коем я её светлость предупреждал? А если так, то зачем все это, коли не внемлют мне те, кому мои слова предназначены?

Россия.   5 ноября 1796 года.   Санкт-Петербург.  Зимний дворец.

     Этим утром императрица проснулась раньше положенного времени. Первые ощущения после сна были превосходные. Давно так она себя не чувствовала. По всему телу разливалась молодая легкость. Сладкая истома легкими теплыми волнами прокатывалась от груди в низ живота, бередя в душе очень смелые и от этого очень желанные мечтания. Было это настолько необычно и ново для неё в последнее время, что жар смущения опалил щеки.
     - Ну, прямо как, девица  молодая! – кокетливо хохотнула она сама себе.
     Истина заключалась в том, что так радоваться утреннему состоянию были веские причины. Этот год был для Екатерины Алексеевны  невероятно тяжелым.
     А как все замечательно складывалось. На Кавказе русский тринадцатитысячный экспедиционный корпус, возглавляемый генерал-адъютантом Валерианом Зубовым громил персидские войска Ага Мохаммед-хана. 10 мая, после недельной осады, был взят Дербент. Ключи от города вручил Зубову стодвадцатилетний старик, который в 1722 году, когда ему было сорок шесть лет, вручал такие же ключи Петру I, впервые овладевшему крепостью. Какую радость она испытывала, подписывая рескрипт о произведении Зубова в генерал-аншефы и награждении его орденом Святого Георгия 2-го класса. 15 июля русские войска без боя вошли в Баку и дорога в глубь Персии была открыта.
     Эти славные дела своим блеском  заслонили на некоторое время то тревожно-тягостное состояние, которое пришло к ней в начале марта.
     Екатерина нахмурила брови, и тень пробежала по её лицу при этом воспоминании.
     Да, именно в начале марта генерал-прокурор граф Александр Николаевич Самойлов нижайше испросил у неё приватной беседы. Когда они уединились, он положил перед императрицей две потрепанные тетрадки, а сам от волнения стал усердно протирать платком шею и щёки.
     - И что это значит, милейший граф? – спросила Екатерина.
     - Всемилостивейшая государыня, матушка ты наша! – начал с дрожью в голосе Самойлов: - Покорнейше прошу ознакомиться с сим творчеством бывшего монаха-пустынника Адама из Николая Чудотворца Бабаевского монастыря Костромской епархии.
     - Почему бывшего монаха-пустынника? Он, что представился?
     - Нет, ваше величество, он здоров. Его расстригли за эти зело страшные книги. Теперь это просто Василий Васильев, крестьянин деревни Акулово, Соломенской волости, Алексеевской округи, Тверской губернии. Он у меня в Секретной Экспедиции сидит за свои сочинительства.
     - И чего такого «зело страшного» в них? – императрица ткнула в тетрадки пальчиком.
     - Милостивая государыня. У меня язык не поворачивается о них говорить. Окажи монаршею милость, прочти сама и скажи нам, непутевым, что с этим злодеем делать?
     -  Неужели все так серьезно?
     - Еже ли сочтешь несерьёзным, то накажи меня первого за беспокойство твоей венценосной особы.
     - Хорошо, граф, так и быть прочитаю и тебя вызову. Ступай с Богом!
     Следующие три дня Екатерине Алексеевне пришлось сказаться больной и отъехать в Петергоф, так как из-за того потрясения, что получила она в результате чтения книг монаха Адама или простого крестьянина Василия Васильева, дела государства Российского просто не шли на ум.
     Гулкие, полупустые коридоры дворца (она взяла с собой минимум фрейлин и только домашнюю прислугу), уютный, хорошо протопленный, милый и родной Монплизир, воспоминания молодости – все это давало возможность справиться с той яростью, что в начале затмила её рассудок. Она никогда не принимала скоропалительных решений, умела держать паузу. Это всегда приводило к правильным, как ей казалось, поступкам. Но в этом деле все было не так. Все было иначе.
     Екатерина до полного изнеможения гуляла по аллеям нижнего парка среди молчаливых статуй, фонтанов, парковых скамеек и никак не могла найти выход из создавшегося положения.
     «Зело страшные книги» и на самом деле были страшными. Хотя и несли в себе заботу о ней, и как об императрице, и как о женщине.
     «Милостивая государыня наша прими от раба своего слово не им сказанное, но через него до тебя доведенное. Ибо было мне видение чудное, божественным провидением посланное. И слова сиё видение сопровождали из светлого облака произнесенные, и мной услышанные.
     Царствие твое продлится ровно сорок лет. И будет оно похоже на свет среди тьмы. Но несешь ты в себе проклятие тяжкое, как мужеубийца не покаявшаяся, скрывшаяся от покаяния и настоящих убийц не покаравшая по заслугам их. Сиё проклятие распространяется не только на тебя, матушка, но и на чад тебя окружающих. Крови много уже у престола русского пролито. Пора остановить её течение. Если послушаешь, то ты его и остановишь. Не послушаешь, сын на отца по твоему примеру руку поднимет. Отец умирать в страшных мучениях будет. Он сразу в народе святым станет, а сыну долго придется прощения у Бога молить. А потом и другие люди поднимут руку на престол Богом даденный. И прервется ветвь венценосцев в подвале грязном. В городе твоего имени. А сама ты этот год не переживешь. В месяц ноябрь шестого числа, в девять часов представишься ты, так и не выполнив главного своего дела. Поймешь свою ошибку в последний час, но сказать ничего не сможешь. Тягостно это, милосердная матушка наша, тягостно и тяжело.
     А надо сделать тебе совсем немного. Признай грех свой перед Богом, покайся в грехах своих. Признай тяжесть решения своего при предании мужа смерти. Мужа данного Богом и освященного святой церковью. Покарай убийц мужа своего, законного и Богом данного. Не верши несправедливости в престолонаследии. Помирись с сыном, ибо он по всем божественным канонам должен занять твоё место на троне, когда опустеет он. У тебя свой путь, у него свой. Всему своё время. Только так возможна гармония в этом мире. Не нарушай её, ибо сама не изведаешь, что сотворишь этим. Верни на положенное ей место святыню народа тобой обесчещенную. Очисти её, освяти в церкви, прими на себя покаяние за сотворенное. Нельзя безнаказанно глумиться над святостью. Ибо тогда и святости, как святости не будет никогда. Ни у тебя, ни у других. Зерна ненависти, посеянные тобой, дадут всходы, и на века зарастет сорной травой злобы поле доброты и великодушия  русское. И за все это страдать весь народ обязан.
     И дано тебе время до свершения всего этого семь месяцев. Бойся орла белого. Он точку последнею ставить будет».
     Написано было, конечно, не так. Написано было коряво, неумело, безграмотно. Это уже она сама придала «пророчеству», используя свои литературные наклонности, вполне читаемый вид. Но смысл остался таким, каким и был в тетрадках монаха Адама.
     В камине потрескивали березовые поленья. Подходил к концу третий день затворничества. Именно тогда, смотря на живые языки огня и ощущая его тепло своим телом, Екатерина Алексеевна приняла решение. Она решила прыгнуть в омут, ибо выполнить все эти условия не позволяла ни её честь, ни её достоинство. О русском народе и его судьбе мыслей не было. Всякий человек по натуре эгоист и думает, прежде всего, о себе любимом. Именно поэтому она одним глотком допила вино в бокале и зычно крикнула:
     - Саввишна! Вели от моего имени сниматься. Едем в Санкт-Петербург! Пусть пошлют верхами гвардейца к графу Самойлову. Ему надлежит встретить меня в Зимнем дворце. Все!
     В Зимнем дворце, в своих покоях императрица имела беседу с графом Самойловым.
     - Ты сам-то читал это, Александр Николаевич? – спросила она, облачаясь за ширмой с помощью верной Саввишны в домашнее платье.
     - Не прогневайся, государыня – матушка. Читал! А как иначе вопросы то, при спросе задавать, - потел генерал-прокурор.
     - Ну, и что думаешь?
     - Так лжа это! Корыстная лжа! Что тут еще подумаешь?
     - Правильно думаешь! – Екатерина вышла из-за ширмы переодетая и отослала Саввишну, распорядившись накрыть в малом зале вечерний стол.
     - А кто еще читал это? – спросила она, когда дверь за прислугой закрылась.
     - Так коллежский советник и кавалер Александр Макаров, что допрос снимал.
     - Что за человек?
     - Верный, ваше величество! Верный! И так же думает, – заторопился Самойлов, понимая, куда клонит императрица.
     - И кто еще с делом знаком? – продолжала свой допрос Екатерина Алексеевна, опираясь рукам на круглый столик за которым в часы бессонницы они с Саввишной играли в карты.
     - Так, матушка! Настоятель Николая Чудотворца Бабаевского монастыря Савва, Костромской архиерей епископ Павел, Владимирский и Костромской генерал-губернатор генерал-поручик Заборовский, прапорщик Масленников, унтер-офицер Стабенёв, монахи монастыря Аркадий, Зосим, Кирилл, Афоний, а дальше подумать надо, милостивая государыня.
     - Вот и подумай. И завтра, а уже сегодня, - посмотрев на часы, поправила себя Екатерина: - Списочек всех тех, кто с делом знаком и тетрадки читал или мог читать, во второй половине дня ко мне на стол положи, будь так любезен. А сейчас пошли, почаёвничаем перед сном. Но думаю, сна у тебя сегодня не будет. Так мы и чего-то покрепче для бодрости найдем.
     - Ваше величество! Что ж мне с этим расстригой делать? – попытался решить это «страшное» дело генерал-прокурор.
     По Законам Российской Империи «яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти» Василий Васильев заслуживал смертную казнь. И Александру Николаевичу Самойлову хотелось как можно скорее привести приговор в исполнение. Совсем не потому, что он был жестокий и скорый на расправу человек. За три дня отсутствия императрицы в Санкт-Петербурге, по его указанию было проведено тщательное изучение круга лиц, знакомых с этими «предсказаниями». Список стремительно рос и во главе его стоял он сам. Вот это и было по-настоящему страшно. Внутренним чутьём старого солдата, тем чутьём, которым ощущаешь опасный для твоей жизни, поворот в окружающей тебя действительности, граф чувствовал, что, чем скорее решится это дело, тем скорее жизнь вернется в своё спокойное русло.
     - А скажи-ка ты мне, любезный друг Александр Николаевич, что это ты так боишься? Смотри! Вся грудь в орденах. И все за штурмы, осады, победы. Я же все о тебе знаю, милый мой граф. Вот этот орден Святого Георгия 4-го класса ты получил за «храбрые и мужественные дела при Силистрии». За штурм Очакова награжден орденом Святого Георгия 2-го класса. Орден Святого Александра Невского получил за взятие Каушан, Килии и Бандер. За Измаил мы наградили тебя орденом Святого Владимира 1-й степени. А вот этот орден Святого Андрея Первозванного моей рукой возложен на твою грудь за известие о заключении мира с турками, что был для России очень выгоден. От полноты чувств я тебе еще 30 тысяч рублей отсыпала. Помнишь? Так значит, пальба, огонь, враг с обнаженной саблей – нипочем, а здесь дрожью исходишь. А?
     - Ваше величество. Непривычно мне все это. На войне просто. Там враг реальнее не придумаешь. В твоих глазах ярость, в его глазах ярость. Рубишь, колешь, стреляешь и радуешься, что еще жив. А тут…! Спрашивал я сам этого расстригу. Не стерпел. Три раза по лицу его приложился кулаком. А он смотрит на меня так безропотно, так всепрощающе…. Вот словно и жалеет меня за моё непонимание. Словно ему ведомо то, что мой разум, как ты тут не напрягайся, не сможет ни понять, ни принять. И жалко ему меня. Сам под топором палача стоит, а меня, того кто команду палачу даст, жалеет. Ну, нет у меня уже сил, все это видеть и чувствовать.
     - Ничего граф. Ничего. Сегодня вечером и покончим с этим, - Екатерина устало оторвалась от стола и, поманив за собой Самойлова, прошла в малый зал.
     Вечером этого дня на стол Екатерины генерал-прокурор положил лист бумаги с семнадцатью фамилиями лиц, так или иначе касавшихся дела расстриги и знавших суть его. Императрица пробежала его глазами и спрятала в ящик.
     - А теперь, сударь мой, яви Указ. Оного Василия Васильева отправить при ордере в Шлиссельбургскую крепость и определить коменданту тамошнему полковнику Колюбякину, содержать оного под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел. Срок не устанавливаю. Значит, вечно ему в крепости находиться в оковах ножных и ручных. Бумаги, перьев, чернил не давать, даже в положенные дни. Знаю, есть там, у Колюбякина камера за номером 22, особая, секретная. Вот в неё и посадить. А по спискам именовать – узник № 22. Что б никакой памяти, никакой ниточки, никакого известия о сём монахе нигде не было. Все бумаги допросные и тетрадки опечатать твоей Александр Николаевич печатью и под строжайшим надзором хранить в Тайной Экспедиции. За все это головой отвечаешь.
     Произнеся это, Екатерина Алексеевна хлопнула по столу ладонью.
     - Вот мы с тобой и покончили с этим, милейший граф, - улыбнулась она, увидев, как вытянулось от удивления лицо генерал-прокурора.
     - А те, кто в списке…, - прошептал перехваченным горлом Самойлов.
     - Это отдельный разговор. Мне их внимательно просмотреть надо. Просмотрю и по каждому отдельно тебе сообщу.
*******
     В списке, представленным императрице графом Самойловым, под номером 8 значился Ермолов Алексей Петрович. Тот самый будущий генерал Ермолов, ставший впоследствии Героем Отечественной войны 1812 года и покорителем Кавказа. Находясь на отдыхе в Москве, после участия в подавлении Польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко в 1794 году, он получил предписание выехать в район Дербента и продолжить службу в русском экспедиционном корпусе генерал-адъютанта Валериана Зубова. По дороге Ермолов остановился в Костроме и там, находясь в гостях у тамошнего губернатора, слышал предсказания монаха Адама о дне и часе смерти императрицы. Он  избежал «заботливого внимания» императрицы, так как в момент принятия решений по списку, принимал участие в боевых действиях экспедиционного корпуса. Остальные  были разбросаны рукой венценосной особы по окраинам Великой Российской Империи, с обязательной благодарственной припиской – «За верность вере православной и Отечеству нашему». И под этими словами личная подписью самой императрицы. Само это давало многие привилегии. Что касаемо графа Самойлова, кавалера Александра Маркова и Алексея Петровича Ермолова, то императрица просто оставила их на «потом». А вот этого самого «потом» и не довелось ей исполнить. Но о самом Ермолове разговор еще впереди, ибо он один из героев нашего повествования. И скажу прямо, копаясь на пыльных полках истории, мне все время казалось, что часть своего дара предвиденья бедный монах Авель передал именно ему  в 1798 году, опять же в Костроме, где Алексей Петрович находился в ссылке по распоряжению императора Павла I.
     Но не будем забегать вперед.

*******
     Екатерина Алексеевна сладко потянулась в постели. Вот и время, кажется, отмеченное монахом, подходит, а она себя только здоровей чувствует. Хотя в сентябре подумала, что ВСЁ!  Предсказание начинает сбываться.
     В месяце августе давнишняя мечта императрицы, скрепление союза со Швецией родственными узами, казалось, была в шаге от претворения в жизнь.
     13 августа в Санкт-Петербург инкогнито прибыли регент шведского престола герцог Карл Зюндерманландский и семнадцатилетний король Швеции Густав IV Ваза. Они приехали для смотрин и возможного сватовства  тринадцатилетней великой княжны Александры Павловны за короля Швеции. Шведы, казалось, были поражены пышностью приемов устроенных в их честь. А очарование невестой было такое, что последовала официальная просьба руки Александры Павловны у родителей и бабушки. Все складывалось замечательно. Екатерина, оставшись в одиночестве, от удовольствия потирала руки. Иметь такого союзника в Европе, на Балтике – это ли не главнейшая мечта любого русского самодержца?
     10 сентября она никогда не забудет.
     В этот день была назначена помолвка. Весь двор, все сановники, генералы первых четырех классов, все иностранные резиденты собрались в Тронном зале. Она в короне и мантии торжественно вышла и села на трон, рядом встала взволнованная Александра Павловна в свадебном наряде. Все было так пышно, восхитительно красочно, изумительно сверкающе, что сердце радостно забилось в груди. Вот истинный звездный час её царствования! Час, когда свершится воля её.
     Долго длилось ожидание жениха. Потеряв терпение, Екатерина распорядилась послать за Густавом IV. Еще через час ожидания посыльные вернулись и объявили, что король Швеции категорически потребовал перехода Александры Павловны в протестантство, в противном случае объявлял своё сватовство недействительным и от помолвки и свадьбы отказывался.
     Это была самая настоящая пощечина на виду  всего двора и приглашенных гостей.  Пощечина Екатерине Великой! Именно ей! И она знала за что.
     Немало сил и средств было потрачено  перед этим событием. Императрица даже прибегла к угрозам и силовым демонстративным приемам, чтобы расстроить предыдущую помолвку Густава IV с герцогиней Макленбургской. Екатерина буквально заставила юного короля стать соискателем руки русской принцессы.
     Юный король отомстил ей за вмешательство в его личные дела, дав «пощечину» на виду всей Европы.
     Темная, как ночь, ярость, обжигающее пламя гнева, сковывающая холодом растерянность, лишающая воли обида и перехватывающее дыхание ощущение позора – все это сплелось в тугой узел и от сердца, прямо вверх, ударило в голову, острым неумолимым копьем судьбы.
     Императрица вскочила с трона. Невыносимая боль яркой вспышкой пронзила мозг. В глазах потемнело. Она пошатнулась. Кто-то подхватил её с обеих сторон под руки. Кто-то принял из её сведенных, как судорогой, рук скипетр и державу. Кто-то повел её из Тронного зала. Она это еще помнила. Потом цепляющееся из последних сил за действительность сознание сохранило только чей-то пронзительный крик: - «Держите! Она падает! Корона! Корона! Падает!»
     Это был первый апоплексический удар. Казалось, движение в омут началось.
     Потом был еще один, слабенький. Через неделю после первого. Его Екатерина перенесла без обращения к докторам. Здоровье резко пошатнулось. Появилась слабость, общее недомогание, сильные головные боли. Ноги настолько отекали за день, что к вечеру она просто не могла передвигаться без посторонней помощи.
     И вот вчера все произошло наоборот. С утра было мерзкое, больное состояние, но к концу дня вдруг неожиданно, как будь-то, солнце снова взошло, она почувствовала в себе силы, вернулись её веселость и жизнерадостность. Вечером Екатерина собрала у себя малый стол, пригласив на него только особо близких своих друзей. Оживлял застолье её любимец – Лев Александрович Нарышкин. Его остроты сыпались как из Рога Изобилия. Как она смеялась на них. А как сама смешно рассказывала о недавней кончине короля Сардинии, в пику боязни Нарышкиным смерти. Но Лёвушку ей, конечно, не переплюнуть. Ведь вот, шельмец, как он здорово отбрил фразу кем-то сказанную за столом о возможности нового воспарения белого орла польского восстания. Как там….
«Белый орл сидит давно.
Он клюет наше дерьмо».
     Екатерина засмеялась. Конечно, грубо, не по политесу. Но не в бровь, а в глаз.
     Щелкнула дверь. В комнату не вошла, а просочилась Мария Саввишна Перекусихина. Только легкий шорох юбок выдавал её присутствие. На цыпочках подойдя к венценосной постели, она осторожно заглянула за откинутый полог.
     - Матушка, государыня, проснулись! – заулыбалась Саввишна: - Как почивать изволили?
     - И тебе, Саввишна, доброе утро! Никогда так хорошо не спала. Давно такой спокойной ночи не проводила, - в тон служке весело сказала Екатерина.
     - Так! Эта! Мы вставать, матушка, изволим? Или еще в теплой кроватке поваляемся? – зашлась радостно Перекусихина. Вполне здоровый внешний вид императрицы, сияющие молодым огнем глаза, приятная розовость щек и улыбка тонких губ теплом пахнули в сердце этой доброй и верной своей госпоже женщины.
     - Вставать, вставать, Саввишна. Я уж давно без сна лежу.
     - Так что ж не позвала, матушка. Я тут, в малом зале на диванчике боковом и спала в пол глаза. А погода сегодня хорошая! Морозец молодой-молодой, крепкий-крепкий, озорной-озорной. Пока в кавалергардию бегала, чуть это самое не отморозила. Так и хватает озорник за это самое, так и хватает, - зашлась от радости служка, успевая за это время, сделать много дел. Зажгла спиртовку под кофейником, насыпать молотый кофе, смахнуть пыль со стола, кресел, подала Екатерине пеньюар, откинуть шторы на окнах.
     - А чего это тебя в кавалергардию понесло? – пробурчала императрица, уже сидя на кровати и пытаясь сама разобраться в «сложном» устройстве пеньюара, чтобы облачиться в него.
     - Сейчас, матушка, помогу, - подлетела Саввишна, - Вот так. Ручки сюда, головку сюда, а теперь можно и вставать. Да как же не бегать? Дня два назад четыре гвардейца стояли у входа в апартаменты, вашего величества. А вчера только два. Вот я и бегала к дежурному капитану. Что это за неуважение, вашего величества.
     - Да это я сама велела убрать двоих. Чего им тут вчетвером болтаться? Пусть лучше в кавалергардии отдохнут, да чаще меняются, - Екатерина замолчала и прислушалась к себе. Что-то насторожило её. Легкое головокружение, когда села на постели или вот этот тихий звон в ушах и легкий приступ дурноты, пока Перекусихина надевала на неё пеньюар. Нет, кажется, показалось.
     - Матушка, а тебе не плохо? – озабоченно пробормотала Саввишна, присев перед ней на корточки и заглядывая в лицо.
     - Нет, голубушка моя. Мне хорошо. Так голова немного закружилась. Видно резко встала, - погладила императрица Марию по голове: - А кофе у тебя не убежало?
     - Ну что ты, матушка, у меня и мужик не убежит, не то, что кофе, - сразу встрепенулась Перекусихина и метнулась к кофейному столику.
     - Ты мне из желтой пузатой бутылочки капель пять в кофе капни для бодрости и хорошего настроения, - ей в след попросила  Екатерина.
     Кофе был крепким, ароматным, горячим и бодрящим. Императрица, сделав три глотка, ощутила прилив сил, и смело встала на ноги. Она сделала шаг, другой, словно пробуя себя. Все было хорошо.
     - Я пойду, сделаю свои дела, а ты уж тут распоряжайся, - сказала она, направляясь к двери в гардеробную.
     - Матушка! – вдруг всполошилась Саввишна.
     - Что такое!? – немного грозно и наигранно сердито проговорила Екатерина.
     - Я чего еще бегала в кавалергардию. Мышей развелось во дворце видимо, не видимо. Вот и вчера я там, - служанка показала на дверь гардеробной: - Мышонка видела. Я его и палкой, и веником… убежал.
     - Ничего Машенька, я мышей не боюсь. Я людей боюсь, хороших людей, когда они предают, - как-то не к месту сказала императрица и вошла в гардеробную.
     Это были последние слова, что слышала Мария Саввишна Перекусихина от своей госпожи.

Россия. 9 декабря 1796 года.  Шлиссельбургская крепость. Секретная камера №22.
    
     Ш-ш-ш. Цвень. Ш-ш-ш. Цвень. Все пора посидеть. Почему видения приходят, когда я один? Когда вокруг тишина, покой, нет никого? И на Валааме в скиту были. Так там полное одиночество. Соседний скит за поворотом тропы, а ты туда ходить не моги. Нельзя. Запрещено. Коли принял пустынь, то и не ходи, куда не велено. Пока на Бабайке с братией жил, никаких видений не было. Стоило для правила в пустынь уйти, так сразу зачастили. И в Секретной Экспедиции, в камере были, но редко. Там стенки тонкие. В соседнем затворе все слышно. А вот здесь. Здесь для них, для видений – благодать. Одно спасение. Как начну книгу «Житие и страдание отца и монаха Авеля» писать в голове, так они сразу и отстанут.
     Интересно, а почему «Авеля»? Я ж при пострижении наречен Адамом. А пишу то я про себя. Сам не пойму почему. Может, я с ума схожу. Говорил мне Яков про такое. Это очень даже просто – с ума сойти. Вот начнешь думать о себе, но под другим именем. Думаешь, думаешь, думаешь и сам не заметишь, как с ума сойдешь.
     Яков? Смотри-ка, помню. Первый мой искуситель. Ну да ладно начну писать, а то видения нахлынут, опять ходить надо будет. В движении они не такие четкие, а чаще вовсе не появляются.
     Так значит, родился я … Постой! Постой! Надо о себе, как о монахе Авеле писать. Так голос повелел. Но причем здесь Авель? Я же Адам. Да и не Адам я сейчас. Расстрижен я. А, следовательно, звать меня Василий Васильев. Надзиратель, тот совсем по-другому меня называет: - «Нумер 22». Вот и разберись тут, кто же я такой для этого «Жития». Может и прав голос, что намекает на Авеля? Может меня под этим именем и похоронят?
     Ладно, начну, как про монаха Авеля.

    «Сей отец Авель родился в деревне Акулово, Соломенской волости, Алексеевской округи, Тульской губернии, в 1757 году, 18 марта. И проживет сей отец 84 года и 8 месяцев.
     Ух! Как начал! Стоп! А откуда эти 84 года и восемь месяцев взялись? Когда в Бабайкиной «пустыне» писал в тетрадь, этого не было. И что, на самом деле, мне такой срок Господом отмерен? Это что ж! Мне значит гнить в этом каземате еще целых сорок семь лет и восемь месяцев? Да, неправда это! В этой мерзости и года не прожить. Вон уже и руки и ноги плохо двигаются, и в спину от сквозняков стреляет, и озноб по вечерам, словно лихорадка трясет. А прошло то совсем ничего. По моим подсчетам  девятый месяц сидения. Нет, Господи, здесь неправда твоя. Через год я в этом узилище представлюсь. Ну, через два. Но никак не через сорок семь с месяцами.
     Яков! Да был у нас в Акулове такой Яков Пантелеевич. «Счетчик». Происходил он, как говорил, из дворянства. За какие-то шалости в городе сослали его в Тульскую губернию, он и прикипел в деревне Акулово. Жил у тетки Авдотьи, на краю, что к лесу ближе. Знал зело и грамоту и счет, вот поэтому староста Матвей и сделал его «счетчиком». У этого Якова было много книг. Разных. Ваське Васильеву очень они нравились. Особенно с картинками. Была у него одна большущая книга под названием «Святых мест обозрение». Вот эту книгу десятилетний Васька особенно любил разглядывать. Отец с матерью все желали Василию секреты своего второго мастерства передать, а были они оба «коновалами», лечили, значит, лошадей. Но Ваське это было скучно. Как выдастся минутка, когда за тобой никто не смотрит, парнишка стремглав к избушке тетки Авдотьи летит, книгу большую хвать и на сеновал. Затаится и смотрит, и смотрит.
     Как-то раз спросил он Якова: - «А как все эти чудеса земные посмотреть воочию?»  На что Яков ответил: - «А становись монахом. Самое милое дело странствовать по земле в монашеской рясе. Все тебя накормят. Никто не обидит. Ты же все увидишь».  « Чего ж  сам монахом не стал?» - задал вопрос юнец.       Подумал Яков и ответил: - «Путь по земле в монашеской рясе надо начинать пока молодой. Тогда в этом есть смысл познания мира, а не простого хождения от деревни к деревне, как побирушка. И я в своё время мир посмотрел. Правда, не в монашеской рясе, а в мундире лейб-гвардейца. Был и в Париже, и в Берлине, и в Риме, и в Неаполе. Да где только не удалось побывать! Суетно это всё. Устаешь от всего этого. Был, видел…. Но не жил. Вот в чем парадокс сущего. Сейчас я живу! Живу, как мне хочется. Справляю обязанности счетчика при старосте. Есть занятие? Есть! Время остальное моё. Хочу в огороде копаюсь. Хочу на речку рыбачить пойду. Хочу в лес по грибы соберусь. Конечно, есть и здесь определенные обязанности, но они в радость, они сами себя тебе диктуют, а не навязываются властью глупых, как ты думаешь, людей, что стоят выше тебя и поэтому тобой воспринимаются глупыми и злыми. Поэтому, Василек, путешествуй, пока молод, но всегда оставляй для себя возможность вернуться и осесть там, где тебе будет хорошо».
     Вот так, Яков-искуситель, заронил в душу Васи Васильева, будущего монаха Авеля, зерно постоянной и желаемой страсти к перемене мест.
     Родители просьбу Василия, о благословении на монашеский постриг, приняли зело неприемлемо. Отец даже выпорол сына. Шесть раз будущий монах бежал из родного дома. Шесть раз его ловили, секли, сажали под замок. Но все это только разжигало в его душе страсть к странствиям. Наконец, в 17 лет Ваську женили на девице Анастасии. Не по любви, по принуждению, в тайной надежде, что обретя семью, сын остепенится.
     На некоторое время и в самом деле он притих. Не бегал далеко, но все свободное время проводил не у жены, а у Якова Пантелеевича. Тот учил его грамоте и счету. Потом у местного плотника Антипа обучился его ремеслу. Все это обошлось родителям Василия в два поросенка и восемь куриц. Но отец и мать были рады. Ну, наконец-то, дитё за ум взялось. А тем временем Василий съездил к управляющему имением князя Нарышкина, чьим крепостным являлся, и выписал себе «плакатный пашпорт под образом отшествия из дому для работы». Через неделю, в составе плотницкой артели он на законных правах, отбыл на корабельные верфи, сначала в Кременчуг, а потом в Херсон.
     Да! Вот тут и начинается сама истина. От Якова был искус. А к служению пришел в Херсоне.
     Какая истина? Какое служение? И служение ли истине  это? Господи, укрепи меня в деяниях и мыслях моих. За что страдания принимаю?
     Начало лета 1780 года в Херсоне было жарким, пыльным, сухим. В начале июня в порту вспыхнула эпидемия неизвестной болезни, которая перекинулась и на корабельные верфи. Хворь косила людей быстро, беспощадно и в жестоких мучениях. Спасения от неё не было. Каждый боролся с ней в одиночку и так же в одиночку принимал смерть. Войска оцепили порт и верфь. Был установлен строжайший карантин. На верфях больным определили  специальный барак. В этот барак, через две недели после начала эпидемии, попал в бессознательном состоянии и Василий Васильев. Доктор осмотрел его и махнул рукой: - «Этот тоже не жилец. Его к тем, кто отходит необходимо положить, чего зря время и лекарства тратить».
     Лихорадит. Все плывет перед глазами. Жжет огнем грудь. Дышать трудно. Что-то хрипит, булькает внутри при каждом вдохе и выдохе. Сухо во рту. Десны распухли, губы потрескались от жара, а тело никак не может согреться. Холодный пот струится по лицу, по груди, мерзкий, скользкий, противный. И слабость. Невероятная слабость. Не пошевелить рукой или ногой, не повернуть головы, при любом самом малом  движении начинается верчение перед глазами и раскрывает свой черный зев бездна беспамятства.
     Сквозь звон в ушах голос мелодичный, ласковый, чуть печальный.
     - Готов ли ты, отрок, предстать передо мной?
     Губы шепчут, шелестя спекшимися краями.
     - Кто это?
     - А это сейчас разве имеет значение? Так, готов ли ты?
     - Нет не готов! – хочется крикнуть громко, во весь голос, но получается лишь сипение.
     - Не утруждай себя, я все прекрасно слышу. Так что же держит тебя в этой юдоли?
     - Я еще ничего не видел. Не был в святых местах. Не претворил в жизнь свои помыслы….
     - А в чем твои помыслы?
     - Хочу послужить истине!
     - Похвальное желание. Но, что есть истина?
     - Я не знаю, но очень хочу узнать.
     - Хороший ответ. Ты нравишься мне, отрок. Как смотришь на то, чтобы послужить мне?
     - Но достоин ли я?
     - Опять хорошо ответил. Достоин этого каждый. Вот только не каждому это по плечу.
     - А разве моё плечо подходит?
     - Тебе это самому решать. Но согласившись, обрекаешь ты себя на скитания, холод, глад, проклятия со стороны людей, узы железные, затворы каменные, холодные и сырые, а самое страшное – ты глаголешь ИСТИНУ, а тебя никто не слушает.
     - Да как же это? Истина есть истина! Как её не слушать?
     - А нужна ли людям истина? Она собой иногда страшные вещи представляет. Она человека заставляет посмотреть на себя самого, на дела им сотворенные, на мерзость мира окружающего. Зачем ему глаза открывать? Что б ужаснуться? Не лучше ли с закрытыми глазами жить, так и проще, и спокойнее, и сытнее.
     - Так ты предлагаешь мне открыть людям глаза?
     - В какой-то мере – да.
     - Но ты сам сомневаешься в том, нужна ли людям истина.
     - Хорошо подметил. Вот только МИР с закрытыми глазами неизменно в пропасть падает. А вместе с МИРОМ и я. Так что во всем этом есть и мой личный интерес.
     - Всемилостивый Господи! Это ты?!
     - Если тебе от этого будет легче понять меня, то можешь так и называть. Решился ли, отрок?
     - Тебе служить, Господи, мечта моя!
     - Многие так говорят. Вот служат ли? Хорошо, отпускаю душу твою. Посмотрим, что из этого получится. Сейчас придет мой посланец, окропит тебя святой водой. Ты выздоровеешь. Он все тебе скажет. Сказанное выполняй неукоснительно, именно так, как тебе и сказали. А мы с тобой еще встретимся.
     - Боже! Ответь на вопрос один. Мучаюсь с детства.
     - Задавай.
     - Дьявол и ад существуют?
     Звон в ушах, молчание, круги перед глазами. Потом словно издалека.
     - Я един! Я есть ИСТИНА. И все это в ваших душах люди. Как существует ПРАВДА и ЛОЖЬ, так существует БОГ и ДЬЯВОЛ. И так же существуют РАЙ и АД. Два пути, две дороги, третьей нет. И выбор за тобой ЧЕЛОВЕК! Не тешь себя поисками «золотой середины» в своих делах, поступках, чувствах. Не оправдывай преступления благом для других. Ибо, ПРАВДА, всегда одна, а у ЛЖИ легион лиц.
     Все пропадает. Тело цепенеет. Прерывается дыхание. Судорога проходит волной по груди и ноги начинают, пятками скрести пол барака. Тьма сдавливает тело, как тиски.
     Теплая рука осторожно берет шею и поднимает голову.
     - Пей и слушай. Слушай и запоминай, - произносит, как заклятье, тихий голос.
     Рот наполняется водой, но нет сил, сделать глоток. Словно само тело забыло, как это делается.
     - Пей и слушай. Слушай и запоминай, - вновь повторяет голос.
     Мышцы шеи напрягаются. Оживают мускулы лица. Вода проникает в горло. Взрывом на её появление реагируют легкие, выворачивая всего тебя наизнанку страшным кашлем.
     - Пей и слушай. Слушай и запоминай, - настойчиво советует голос.
     Уже не кашляешь. Уже пьешь. Вода пахуча, приятна, свежа. Она словно ласковая волна проносится по всему телу, оживляя и оздоровляя его.
     - Ты здоров. Завтра тайно уходи отсюда и возвращайся домой, к семье. Живи там три года. Потом иди в святое место на севере, на остров Валаам. Прими постриг и когда освоишься с монашескими требами, просись в пустынь. Там мы тебя найдем и скажем, что будет дальше.
     Рука выскальзывает из-под шеи. Слух улавливает удаляющиеся шаги. Глаза инстинктивно смотрят в след этому звуку. По свободному проходу, между лежащими прямо на полу телами больных к выходу идет высокая фигура, закутанная в темный плащ  с капюшоном. Как раз возле светильника она останавливается и оборачивается в твою сторону. Под капюшон просачивается свет, и на тебя смотрит лицо красивой чернокожей женщины. Она делает знак рукой, улыбается и выходит из барака.
     И снова голоса.
     - Ваше сиятельство! Господин доктор! А этот живой! Мы его тока собрались выносить, а он и ожил.
     - Не может быть! Я час тому назад установил приход смерти! Вы, стервецы, опять что-то напутали.
     - Да нет, ваше сиятельство! Извольте сами посмотреть. Вот и бирка на ноге. Нумер 22. А вот ваша бумажка, где вы отмечали нам кого выносить. Третий как раз нумер 22 стоит.
     - Черт знает что! Однако. Однако. Да нет, я же сам зафиксировал у этого тела трупное окоченение. И как раз час тому назад. Я же прекрасно помню.

Россия. 5 ноября 1796 года. Санкт-Петербург. Зимний дворец.

     В гардеробной было в меру светло и все необходимые для совершения утреннего туалета принадлежности занимали свои места. Саввишна и здесь успела навести порядок. Екатерине это всегда нравилось.  Орднунг ист орднунг!  Как бы, не считала она себя русской, но немецкая тяга к порядку вошла в неё с молоком матери и осталась навсегда.
     Императрица улыбнулась, и настроение, слегка подпорченное слабым головокружением, вновь поднялось. По ходу, ополоснув руки в тазу с холодной водой и проведя ими по лицу, стирая остатки сонливости холодной свежестью, она прошла вглубь гардеробной к своей гордости, своему детищу – к ватерклозету.
     На небольшом возвышении за специальной высокой ширмой стоял массивный величественный и строгий, без каких либо современных излишеств, трон первых польских королей, легендарных Пястов. Матово поблёскивала в свете старая позолота. Кроваво-красный бархат обивки, хоть и потертый в некоторых местах, все еще сохранял свежий и респектабельный вид. Герб Пястов – Белый Орел растопырил свои могучие крылья на красном фоне спинки трона, слегка поднял свою голову вверх, раскрыв свой мощный загнутый клюв. Тонкий язык орла вибрировал в разрезе клюва. Белый Орел кричал боевой клич Пястов.
     Екатерина рассмеялась. Ей стало неожиданно весело.
     - Кричи! Кричи! Не поднимешься ты больше никогда! Белый орл сидит давно.
Он клюет наше дерьмо! Вот сейчас и клевать будешь, никуда не денешься.
     Она взяла в руки подол пеньюара, заголилась и тяжело села на трон польских королей, превращенный по её распоряжению в позорный «стульчак». В его сидении была аккуратно пропилена яйцеобразная дыра, края которой обили бархатом, а под дыру поставили специальную посудину, закрыв её по краям трона матерчатыми занавесями.
     После мартовских событий, хоть и старалась о них забыть императрица, но нет, нет, да и колол её упрек по поводу святыни польской, высказанный монахом. Но, положа руку на сердце, она и сама не знала, зачем это сделала.
     Польский вопрос с первых дней её царствования, почти ежедневно, мучил её. Он был, как заноза под сердцем. И кажется с помощью Станислава Августа Понятовского, сладкого любимого дружка, она решила его, свалила гору с плеч. Так нет! Опять драки, опять недовольства, опять восстания. И дружок хорош! То к одним, то к другим, то к третьим! Нет, по-человечески, его понять можно. Явно перед глазами отрубленная голова Людовика XVI Бурбона, поднятая палачом для всеобщего смотрения, маячила. Но ты же  КОРОЛЬ  в конце концов! 
     Да, какой он король?! В постели, да! Когда-то был. Говорят польские светские львицы и высокородные аристократки буквально выстраивались в очередь к королевской постели, и считали за честь числиться любовницами Станислава Августа II. Колола ли её ревность при известии об этом? Конечно, колола. Она же сначала женщина, а потом императрица. Но больше  кололи метания Августа из лагеря в лагерь. Это предательское поведение по отношению ко всем, в общем, и к ней в частности пробуждали в Екатерине какие-то темные, мерзкие чувства. Те самые чувства, что однажды заставили её сказать: - «Да!» и обречь Петра III на гибель. Она старалась бороться с ними всеми силами своей души, но не всегда выигрывала эту битву. Наверно поэтому, когда 25 ноября 1795 года в Гродно Станислав Август II, природный поляк, в жилах которого текла кровь династии Пястов, подписал отречение от престола, она дала указание А.В. Суворову привезти легендарный трон польских королей  в Санкт-Петербург.
     «Раз он Пястам не нужен, то нам на что-нибудь и сгодится», - такими словами сопроводила она своё послание.
     И вот трон вместе с Августом прибыл в Санкт-Петербург. В Зимнем дворце он занял почетное место в её малой зале. Но недолго довелось ему там постоять. Станислав, пользуясь её покровительством и именем, стал вести разгульную и веселую жизнь. Он волочился за петербургскими прелестницами, устраивал пышные балы, застольям не было числа и это все на  деньги, которые ему давали в долг, как «любимому дружку императрицы». Но не это было обидно ей. Любовь давно отгорела, какой-то привязанности к нему она тоже не чувствовала. Ну, веселится, хоть и на чужие деньги, кто сейчас без греха. Да и Бог с ним!
     Однажды один «доброхот» положил ей в папочку бумажку, на которой была скопирована одна страничка из мемуаров, что вздумал писать блистательный Станислав Август, в свободное от кутежей время. Прочитав её, Екатерина долго сидела пораженная, а потом позвала Саввишну и приказала немедленно приготовить ванну. Настолько грязно были описаны Августом их  отношения в молодости, что это вызвало омерзительное чувство настоящей грязи на теле.
     Вот тогда на глаза и попался древний трон польских королей. В запальчивости императрица приказала сделать из него ватерклозет, что и было выполнено немедленно. А «милый дружок» в срочном порядке был сопровожден опять в Гродно под негласным караулом. Права ли была она? По словам монаха – нет, не права. А по своему разумению? По внутреннему своему….
     Екатерина откинулась на спинку трона. И тут! Спина явно почувствовала какое-то шевеление, живое шевеление там, где ничего живого быть не могло.
     Ужас холодным обручем перехватил грудь и сжал так сильно, что желание крикнуть, позвать на помощь Саввишну, выразилось в тихом хрипе с выделением обильной слюны по уголкам губ. Тело стало словно чужое, ватное, рыхлое, бесчувственное, непослушное. Императрица чудовищным напряжением рук, обхвативших подлокотники трона, сдвинула это страшно не своё тело с места, сместила тем самым центр тяжести, и, как мешок с зерном, сползла на пол. Стало немного лучше. Она даже смогла перевести дыхание. Ей бы крикнуть! Но природное женское любопытство повернуло голову к «стульчаку». Надо же выяснить, что это её так напугало.
     На сидении, на краю безобразной яйцеобразной дыры сидел Белый Орел и пронзительными с красноватым проблеском глазами смотрел на неё. Крылья его были сложены, хвост упирался в спинку, клюв чуть-чуть приоткрыт.
     - Это что ж такое? – оторопело, но очень явственно, произнесла Екатерина, моргая глазами от удивления.
     И, уже не совсем понимая, что она делает, произнесла, словно во сне:
-Белый орл сидит давно.
Он клюет наше дерьмо.
     Птица встрепенулась, расправила крылья, пронзительно крикнула, откинула назад резко голову и с силой клюнула её в голову.
     Тело императрицы дернулось, развернулось и, прислонившись спиной к трону, застыло. Голова безвольно свесилась на грудь.
     Из боковой прорехи в обивке спинки трона показалась голова мышонка. Черные бусинки глаз внимательно и не без любопытства посмотрели на сидящего без движения человека. Потом заработал острый носик. Пахло еще не смертью, а только её приближением. Мышонок принял правильное решение. Надо бежать, пока не пришли живые люди. Что и было им сделано в следующее мгновение. Серой стрелкой пересек он гардеробную и скрылся в небольшом отверстии норы, которых в Зимнем дворце того времени было видимо, не видимо.
    
    Показания свидетелей.
    
     Мария Саввишна Перекусихина:
     - Матушки долго не было. Сколько не могу сказать. Я ж работала. Пришел Захар Зотов,  камергер. Спросил где матушка? Я показала. Он ушел. Потом снова пришел. Стал в дверь царапать.
     Иван Тюльпин – камердинер:
     - Мы когда вошли, их величество сидело возле этого…, ватерклозета. Лицо красное, хрипит, глаза закрытые, изо рта слюна течет. Нас четверо было. Но поднять, чтобы на постель отнести, сил наших не хватило. Такая тяжеленная была. Пришлось еще двоих звать. Еле дотащили, но на кровать положить не смогли. Матрас на пол бросили и на нём её величество устроили. Потом меня послали за их сиятельством князем Платоном Александровичем. А Гришку за дежурным лекарем.
      Князь Платон Александрович Зубов:
     - Я прибежал вместе с дежурным лекарем. Я был в отчаянии. Боже! Какой удар! Лекари хотели пустить ей кровь. Я запретил. Приказал ждать Роджерсона. Меня все умоляли и Зотов, и Перекусихина, и лекари. Но я был уверен в том, что это только ухудшит положение Катеньки. Я верил только Роджерсону. И только ему я мог доверить здоровье императрицы.
     Лейб-медик Роджерстон:
     - Меня оповестил почти через два часа, после того как нашли их величество. При осмотре я понял, что это конец. Тем более при пуске крови, исходила она медленно, была излишне густа и черного цвета. А глаза имели желтый оттенок и были все в синих и розоватых прожилках. Все  говорило о том, что удар пришелся в голову и был очень силен. Так я и сказал сиятельному князю Платону Александровичу: - «Надо готовиться к самому худшему». Тот сразу ушел. Агония длилась до девяти вечера следующего дня. Был постоянно у тела. Как мне, кажется, их величество несколько раз приходили в себя и полностью осознавали происходящее, но членораздельно ничего сказать не могли, хотя постоянно пытались. Часа в четыре утра она смогла дотащить правую руку до груди и начертала на ней крест. Я спросил: - «Вам нужен священник, ваше величество?» императрица отрицательно покачала головой. Я стал перечислять всех тех, кто как-то мог быть связан с начертанным крестом. Это заняло приличное количество времени. Когда я дошел до слова «монах» она утвердительно кивнула и тут же потеряла сознание. Больше в сознание она не приходила до самой смерти. Что сиё значит? Понятия не имею. Как мне, кажется, среди знакомых императрицы монахов не было.
     Отец Савва, духовник императрицы:
     - К сожалению, приобщить Её Святых Тайн не было никакой возможности. Изо рта шла постоянно густая желтоватая пена. Мне пришлось ограничиться чтением отходных молитв.
     Граф Николай Александрович Зубов, шталмейстер:
     - Прибыв в Гатчину я упал перед Великим князем Павлом Петровичем на колено и произнес: - «Крепитесь, Ваше величество, я привез дурные вести. Государыня при смерти». Павел Петрович подскочил ко мне, поднял с колен, обнял, а потом стал метаться, то ко мне, то к Великой княгине Марии Федоровне со словами: - «Какое несчастье, какое несчастье! Застану ли я её в живых?» Право, господа, я просто не знаю, это у него от горя вырывалось, или от радости?
     Великий князь Александр Павлович:
     - Мне очень жаль бабушку. Она меня очень любила. Но с другой стороны и хорошо, что все так быстро кончилось. Проявленное мной двуличие тяжким грузом лежало на моей душе. Но теперь я вижу, что поступил правильно. Главное не привыкнуть к этому в дальнейшем.
     Граф Александр Николаевич Самойлов, генерал-прокурор.
     - 6-го ноября в три часа пополудни меня и камер-юнкера Федора Васильевича Ростопчина позвали к Их императорскому величеству Павлу Петровичу в угловой кабинет. Там разбирались бумаги умирающей. Великие князья Александр и Константин просматривали документы в стенных шкафах, а сам Павел Петрович сидел за столом Екатерины Алексеевны. На столе лежала большая кипа бумаг и пакетов. Их величество приказало мне и Федору Васильевичу разобрать эти бумаги. На что я смело сказал:
     - В рассуждении лучшего и точнейшего выполнения приказа Его императорского величества, почитаю за нужное сделать опись всех документов покойной императрицы.
     Я видел, как при произнесении мной этих слов, Ростопчина передернуло. Он как-то зло возразил, что, мол, для этого потребуется много времени и большое количество писцов. А что я такого сказал? Я назвал вещи своими именами. Время Екатерины Великой кончилось, настало время Павла I.
     При мне граф Безбородко открыл секретный тайник государыни и передал Павлу Петровичу пакет, перевязанный муаровой лентой цветов ордена Святого Георгия. При этом не было произнесено ни единого слова. Граф лишь показал глазами на камин. Их императорское величество туда пакет и бросил.
     Так же в выдвижном ящике стола, их величество обнаружило составленный мной список лиц, касавшихся дела монаха Адама. Его императорское величество спросил меня:
     - Что сиё значит?
     Я был в растерянности. Я не знал, как отреагирует их величество на правдивый ответ. Поэтому, наверно, промолчал и пожал плечами.
     Со словами: - «Я сам в этом разберусь! Сам во всем разберусь!» - Павел Петрович выбежал из кабинета.
     Не знаешь, право, где соломку подстелить, чтобы падать не так больно было. Да и несведущ я в дипломатических игрищах. Моё место в строю, моё место в баталиях, а не на паркетных полах. Хотя, чего греха таить, на паркете то ж неплохо жить можно, но это лишь при одном государе. А вот при смене коронованной особы и говорить не знаешь что. Обязательно в конфуз попадешь.
Это со мной и приключилось.
     Мария Саввишна Перекусихина:
     - Она так всех любила! Так любила! Вот ведь в каждом письме писала «Прощайте, будьте здоровы». Представилась наша голубка в 9 часов вечера 6 ноября 1796 года. Царствие ей небесное!
     Из Указа Его императорского величества Павла Первого:
     Камер-фрау Перекусихиной Марии Саввишне –  определить пожизненный пенсион в одну тысячу рублей, дом банкира Сутерлянда отдать в вечное пользование и выделить четыре с половиной тысячи десятин казенной земли в Рязанской губернии.
     Камер-камергеру  Захару Зотову – выдать единовременно пять тысяч рублей и определить на службу по его способностям с оставлением до определения прежнего содержания.
От автора – Захар Зотов окончил свои дни в сумасшедшем доме.
 
Россия. 9  декабря 1796 года. Шлиссельбургская  крепость. Секретная камера № 22.

     Кажется, я заснул. Находился по камере  сегодня, устал. А это что за шум? Засовы дверные открывают. А почему нет команды: - «Нумер 22 в угол. На колени. Ать! Два!» Ого! Сам комендант! А с ним кузнец и два охранника. Ничего не понимаю.
     - Милостивый государь! По Указу генерал-прокурора светлейшего князя Алексея Борисовича Куракина вас приказано сопроводить в Санкт-Петербург. В их полное распоряжение. Так же приказано вас расковать еще в камере, снабдить одеждой теплой, накормить хорошо, и дать в тепле выспаться. Значит, мы это сегодня все сделаем, а завтра вас на троечке и доставим. Вот вам шуба с моего плеча. Почти новая шуба, разов шесть и одевал. Сейчас вас Семен раскует, и мы пойдем в более благопристойное место. Надеюсь, у вас жалоб на нас не имеется?
     Ой, как голос у коменданта дрожит. И что мы за люди? Уже и арестантов боимся.
     - Ваше благородие! Жалоб нет. Просьба есть. Вы меня, не сочтите за какие-то излишества с моей стороны, определите спать в присутственном месте, чтобы люди двигались, говорили. Мне так способнее будет. А жалоб у меня нет. Какие жалобы? Что Богом определено, то исполнять и вам, и мне предназначено. Так на что жаловаться?
     - Вот и хорошо! Вот и просто очень даже замечательно. Семен приступай. А мы сейчас вам баньку сообразим, пострижем, помоем, покормим и место для сна определим. Тут у вас явно не до сна было.
     Вот и повеселел человек. Вот и опять жизни радоваться начал. Как же нам для счастья мало надо, господи!
     - Ваше благородие. Премного благодарен! Прошу простить меня, но будьте так любезны, скажите, как здоровье нашей матушки императрицы Екатерины Алексеевны?
     - Представилась, наша матушка. Еще в ноябре, шестого числа, представилась. Уже и в Петропавловский собор гробы занесли. И её, и мужа её, Петра III. В государстве же объявлен траур до января месяца.
     - О! Господи! Упокой её душу….
     Не поверила! Не поверила! Все возвращается на круги своя! Значит, не закончился путь в этих сырых стенах. А может он еще только начинается? Ой, голову схватило. Да что же это, отец небесный! Народ кругом, а ты меня крутишь. Опять голос: - « Отец умирал страшной смертью!» Не хочу! Не могу! Прости, не в силах! «Отец умирал….»
 «ИСКАТЕЛИ»

СССР. Вторая половина 80-х годов 20-го века.  Город  на берегу Черного моря.

     Отец умирал. В это было очень трудно поверить, но это было той истиной, что не оставляет никаких надежд на благополучное завершение того или иного дела. И на душе было и мерзко, и тревожно, и пронзительно холодно, словно не светило на небе яркое южное солнце, не радовались своим звонким щебетанием ему птицы, не дурманили сладкие запахи цветущих тополей, вишен и каштанов.
     Отец умирал. Красивый, сильный, 47-летний мужчина лежал на широкой кровати в залитой солнечным светом комнате, лишенный возможности встать с нее и как прежде прошлёпать босыми ногами на кухню, где весело заявить  о своём желании пообедать, а потом быстро одеться и уйти к своим любимым пчелам на пасеку в местный монастырь. Эта действительность была настолько ошеломляюще неправдоподобна, что казалась дурным и затянувшимся сном, от которого никак нет возможности проснуться.
     - Максимка? – соседка Светлана Ивановна, что помогала Беловым по хозяйству, а сейчас ухаживала за больным отцом, тронула Максима за плечо, - Слышь? Максимка?
     - Что, тетя Света? – 17-ти летний подросток, сидевший в темном углу небольшой кухни на трехногом табурете, медленно поднял на неё пустые, подернутые туманом внутренней боли, глаза. Женщина охнула, словно чужая боль ударила в её сердце, слезы хлынули из её глаз и, прижав голову паренька к своему животу, гладя и целуя её, она запричитала по-бабьи подвывая.
     - Ох! Дитятко ты моё! Ох! Максимушка! Беда-то, какая! Ох! Боженька, за что ты так нас наказываешь? Нас, что верят в тебя и чтят тебя! За что ты нас так испытываешь? Что мы сделали такого, что бы так с нами поступать?
     - Тетя Света, пожалуйста, не надо, - Максим с силой отстранился от соседки и встал с табурета.
     - Так ведь вон горе, какое! А за что и неведомо! Жалко ведь мне и тебя, и отца твоего. Вот ведь как! Пришел человек,  здоров, весел, румян, кровь с молоком. А утром проснулся, и встать не может. А врачи лишь руками разводят. Ничего понять не могут. Надо, говорят, в стационар на обследование ложиться. Так Глеб Григорьевич не согласился. «Буду дома умирать» - как сказал он это, у меня прямо внутри все от страха и жалости перевернулось. Как это – умирать? Ноги не ходят! Велика невидаль! У Глашки, что на базаре пиво продает, мать два года парализованная лежала. И ничего. Так ей восемьдесят лет было. А тут! Мужик в самом цвету. Молодой, сильный, красивый. Ведь ему и пятидесяти нет. Ну, конечно, твой отец ученый человек. Одно слово – знахарь. Вон моего Леньку за неделю вылечил, а ведь все врачи в один голос говорили – «Не жилец, ваш сынок, на этом свете». А Глеб Григорьевич ручками поводил, настоями Леньку попотчевал, и встал парень на ноги. С рыбаками сейчас в море ушел. Так если Леньку он с того света за неделю вытащил, себя что не может? Я сейчас его кормила. Ну, совершенно он не похож на умирающего. И ты не верь в это Максимка. Встанет на ноги Глеб Григорьевич, вот увидишь! Просто блажь ему в голову ударила тогда. Вот и брякнул не подумавши. Все хорошо у вас будет.
     Она погладила Максима по плечу и краем фартука смахнула слезы.
     - Да, что я тебя успокаиваю и себе сердце рву. Будет жить Глеб Григорьевич и все тут. Не может вот так просто умереть такой человек. Ведь скольких людей спас. К нему со всего Союза на лечение приезжают. А он святой. Ни денег, ни подарков не берет. Так не может Господь допустить такой несправедливости. Никак не может. Ну ладно. Ты то, хоть ел что?
     - Папа наказал мне, сегодня не есть ничего, только его настойку из девяти трав пить. Тетя Света, я пойду в сад, посплю в гамаке. После этой настойки меня в сон тянет.
     - Хорошо, Максимка. Пойди, поспи. Если надо я разбужу тебя. Коль отец сказал, то так и надо. Да! Глеб Григорьевич отца Феофана попросил пригласить к нему. Так я Сашку своего, младшего, пошлю. Ты не беспокойся.
     Отец умирал. Максим знал это твердо и никакие слова и доводы не могли переубедить его в этом. Одно сжимало сердце. Вчерашние слова отца: «Не думал, сынок, что твоя дорога так быстро начнется. Но видимо подошел срок и не нам определять его начало. Нам надо просто выполнять то, что предначертано нашими судьбами. А ими руководят незримые, но очень могущественные силы. Не знаю, почему они избрали тебя, но знаю, что просто так ничего не делается на этом свете. Значит, пришел твой срок и мой срок тоже. Жаль не смогу ничем помочь тебе в твоем пути, но то, что знаю и умею, попробую передать тебе завтра».
     Из слов отца получалось, что в его неожиданной болезни и возможной смерти, есть вина и Максима, косвенная, непонятная, но все же, вина. И осознание этого тяжелым грузом лежало на душе и жгло сердце тупой беспокойной болью.
     Вчера они долго говорили вечером, когда Светлана Ивановна ушла к себе домой. И сейчас, лежа в гамаке, Максим пытался восстановить этот разговор и понять, что же означали собой слова отца о так быстро начавшейся дороге и могущественных силах, которые эту дорогу предопределили. Отец говорил долго, без какого либо напряжения, очень спокойно и уверенно. Тетя Света была права. Он совсем не был похож на больного неизвестной и, следовательно, страшной болезнью.
     «Наш род, Максимка, очень древний и берет он начало с незапамятных времен. Многое забылось или обросло легендами, но то, что Беловы всегда были знахарями и разводили пчел при монастырях, это достоверно известно. Нашим медком лакомился сам  Иван Грозный. А вот с Романовыми у нас не очень взаимоотношения получились. Преследовали нас Романовы. Как колдунов преследовали. Кое-кого сожгли живьем, кого-то запороли до смерти, а наше колено в Сибирь сослали, в Тобольскую губернию. Там мы до поры, до времени и жили.
     Прадедушка твой, Константин Глебович Белов состоял пасечником при Верхотурьинском монастыре. Его знахарские способности были не особо востребованы. Так лечил монахов, когда просили. Монастырь этот был особый. Туда ссылали на вечное поселение священнослужителей, уличенных в ереси и других грехах. Так, что особо лечить там было некого, да и не приветствовалось это. Возможно, род наш потерял бы, данный богом дар, но в начале этого века Константин снялся с насиженного места и практически пешком дошел сюда, в этот город. Здесь купил дом, вот этот в котором мы живем, устроился пасечником при местном монастыре, женился и у него в 1910 году родился мой отец Григорий.
     Революция и Гражданская война пощадила Беловых. А в двадцать четвертом году Константин Глебович вылечил начальника местного ЧК от  смертельно опасной болезни и тот в знак благодарности взял его семью под свое покровительство. В 1939 году Григорий женился и у него родился я. А через два года началась война, и отец ушел на фронт. До весны сорок второго года мать моя еще получала от него письма, а потом как ножом обрезало, ни писем, ни похоронки. Одним словом пропал человек. Мать с горя заболела и в сорок четвертом умерла. Остались мы одни с дедом. Он меня  на ноги поставил и всему что мог, научил.
     В 1960 году Константин Глебович умер. Было ему 91 год. Перед смертью, как всегда было в нашем роду, он передал мне дар. Что это такое, ты узнаешь скоро. Остался я один. Дар проявился не сразу. Сначала я занял место деда на пасеке в монастыре. Этот монастырь тоже чекисты с легкой руки деда пощадили. Дело было знакомое, платили, правда, мало, какие деньги у монахов по тем временам, но на жизнь хватало. Да и сад – огород выручал. В 1962 году я женился на Аннушке. В 1963-м  у нас родился Саша, твой брат. Но он в Аню пошел, не Белов. К нашему дару относится с пренебрежением. После окончания школы поступил в Одесское артиллерийское училище, там сейчас и учится.
      Аня умерла при родах, и Саша ставит мне в вину её смерть. Как так!? Знахарь! А не мог спасти свою жену! А я и в самом деле не мог. Мы не обладаем даром спасать рожениц. Рождение человека тайна за семью печатями для любого знахаря. Помочь при родах, настроить человеческий организм перед родами, снять частично болевые ощущения – это все мы можем. А вот сам акт рождения и следующие за ним осложнения, нам не под силу. Я потом пробовал, но словно занавес опускается в момент начала родов и всё – я ничего не вижу. Лечение, диагностика – да! Но сам процесс – нет!  Пытался объяснить это Саше. Но как видишь, ничего не вышло. Да и врачи, скорее всего не допустили бы меня к Анюте. Мы же в то время были под большим запретом. Нас знахарей не иначе как «мошенниками» именовали.
    Но, вот парадокс, лечились у меня в основном представители партийной и правящей элиты. Даже из Москвы и Ленинграда приезжали. И все под вымышленными именами, а один раз так в масках приехали. Это чтобы не узнали. Прямо шпионский сериал.
     Вот и твою мать я поначалу за «первую» леди принял. Четыре года прошло со дня смерти Ани. Однажды ко мне на пасеку приехало шикарное авто, а из него вышла женщина, прямо скажу, неземной красоты. На вид лет тридцать – тридцать пять, но по ощущению древнее что-то. Нет не старое, дряхлое, а именно древнее, божественно древнее. Я таких женщин и не видел никогда. Да и что мне было – 28 лет от роду. В общем, я был поражен и влюбился в неё с первого взгляда. Но это была любовь восхищения, любовь к божеству, любовь несравнимая с земным чувством. Я даже боялся дышать рядом с ней, чтобы не осквернить своим низким дыханием её лучезарный лик. Вот ведь как бывает.
     Она же по-доброму посмеялась над моим глупым видом и попросила осмотреть её. Я промямлил что-то вроде «Что Вас беспокоит?».  Она со смехом ответила: «Вот осмотрите и скажете свой вердикт». Осмотр проходил на пасеке в построенном монахами домике пасечника. Осмотрел я её. Все нормально. Сердце, как у молодой спортсменки. Печень, почки, селезенка, желудок, кровеносная и нервная системы, костно-мышечный каркас – все в норме. Только в одном месте, в области солнечного сплетения, мне показались какие-то странные затемнения. Причем аура этих точек, вполне здоровая. После осмотра я ей про это рассказал. Она посмеялась и успокоила меня тем, что про эти затемнения знает, ничего опасного в этом нет. Просто то, что я их обнаружил, говорит о том, что она имеет дело с настоящим знахарем, а не с шарлатаном.
   На этом наша первая встреча и закончилась. Можешь представить, в эту ночь я не спал. Она, как живая, стояла перед моими глазами. Я уже совершенно не надеялся на продолжение нашего знакомства, как вдруг на следующий день она вновь пришла на пасеку. Теперь уже без лимузина, пешком. Представилась Алисой и попросила рассказать о пчелах. Так и началось наше знакомство, которое постепенно переросло во взаимность.
  Мы встречались месяц, потом она уехала. Через месяц вернулась снова и еще один месяц встреч. Я жил, как в бреду. Я был на седьмом небе от счастья. Но все всегда подходит к своему концу.  Алиса уехала и вернулась лишь через три года с тобой на руках. Она привезла тебя ко мне. К тому времени первоначальная любовь уже перегорела. Кроме горького осадка у меня уже ничего не было. И не смотря на то, что она была все также восхитительно прекрасна, тех чувств, что были раньше во мне, не возникало.
     Да и она вела себя не как влюбленная по уши девчонка, а как практичная и властная женщина, привыкшая к поклонению и безоговорочному подчинению. При встрече сразу перешла к делу.
     Так как она очень занята работой в целом ряде общественных организаций, ребенок для неё становится очень большой помехой и поэтому она возвращает его мне. Дар рода Беловых не должен пропасть и поэтому я тоже от этого выигрываю, есть, кому его передать. Мне не надо объяснять то, что у каждого человека на Земле своя судьба, свой путь и своё предназначение. У Максима, так она тебя назвала, тоже свой путь, своя судьба, свое предназначение, И начнется его путь, то есть твой, в момент передачи моего дара. Поэтому претендентов не должно быть. Старший сын, Александр, не должен получить дара, так как не достоин того предначертанного пути, что обязан пройти его обладатель. У него свой путь в этой жизни.
     Получалось так, что я должен дать обет безбрачия. Она достала из машины кожаный саквояж и передала мне. Он был полон денег. Много зеленых пачек долларов. «Это все сыну» - сказала она. Этот саквояж до сих пор лежит в подвале. Теперь это все твое. Но прошу тебя, не суди её очень строго. Не знаю почему, но мне показалось, что ей ты тоже был очень дорог, но видимо обстоятельства заставили её так поступить. И еще она сказала, что обязательно разыщет тебя, и вы с ней встретитесь. Тогда она все объяснит, и ты все поймешь.
    Потом она долго плакала. Видимо запас прочности подошел к концу. Плакала и проклинала богов. Кого только она не называла. Шумер, Египет, Греция, Рим – и много таких, которых я и не знал. Причем эти проклятья, словно предназначались не мертвым, а живым, реально существующим богам. Мне даже показалось, что она сама бессмертная богиня и находится в родственных связях со всеми перечисленными ею божествами. Я стал её успокаивать, обнял, прижал к себе. Последнее что она произнесла, запомнилось мне четко. «О, божественный Нана – Син! О, божественный отец мой! О, божественная Нингаль! О, божественная мать моя! Зачем вы вышли под Злой Ветер? Зачем вы остались в обреченном Уре, пытаясь спасти своих детей? Они были обречены властью сумасшедших  Нинутры и Нергала! Как мне не хватает вас, папа и мама!»
     Она успокоилась, и мы любили друг друга целую ночь. Мы прекрасно понимали, что эта ночь последняя. Может быть не для нее, но для меня это точно. Ведь передача дара может быть осуществлена лишь в момент смерти. Вот она и наступает. Не казни себя, сынок. Ты здесь совершенно не виноват. Ты нужен кому-то, возможно, своей матери. Ей, как видишь, тоже не очень хорошо в этой жизни. И я рад и счастлив, что смогу изначально помочь тебе в начале пути».
     Отец на этом замолчал, закрыл глаза. Потом он попросил завтра ничего не есть, а только пить его настой из девяти трав. Максим тогда понял, что процесс передачи дара назначен на послезавтра и живым он будет видеть отца еще один день. И в этот последний день он ни как не мог заставить себя зайти к нему. Если еще вчера он жил надеждой, что все еще может обойтись, и папе станет легче, и он одолеет сваливший его недуг. То после вчерашнего вечернего разговора, что закончился далеко за полночь, эта надежда лопнула, как мыльный пузырь. И теперь железные, стальные, бронированные обстоятельства диктовали свои самые мрачные и жуткие условия. А время шло. Неумолимо шло вперед, приближая эту страшную роковую минуту.
     Максим от бессилия заскрежетал зубами и из его груди вдруг вырвался  вой. Так видимо выл в далеком – далеком прошлом смертельно раненный горный барс. Дикий первобытный вой.

«БОГИ»

Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата. Времена до потопные.

     Дикий первобытный вой неожиданно и дерзко разорвал бархатный плащ вечерней тишины в горной ложбине. Это выходил на охоту свирепый и могучий, хитрый и кровожадный горный барс. Он предупреждал всех, о своем желании полакомится козлятиной и напиться горячей крови. «Кто не спрятался, я не виноват» - словно предупреждал зверь. Нан усмехнулся. Он знал, это последняя охота благородного зверя. На обратной дороге из своих охотничьих угодий он встретит его Нана, сына  Энлиля и Нинлиль, и это будет для него роковая схватка. «Ну а пока, насладись в полной мере тем, что отвели тебе на этом свете Небесные Пряхи Судьбы» - прошептал он и вновь устремил свой взгляд на становище племени, которое уже несколько месяцев наблюдал и изучал.
     День подходил к концу. Вершины гор заалели в лучах заходящего солнца. Из глубоких ущелий выползли первые бледные полосы тумана. Они медленно, словно нехотя, заполняли собой провалы и ложбины, вползали на возвышенности и растекались, как вода, в долинах. Добрались они и до площадки, что облюбовало для становища племя, за которым наблюдал Нан.
     Площадка была довольно больших размеров, зажатая с боков скальными утесами. На противоположном от наблюдателя утесе, у самого его основания, темнели три пещеры. Их племя использовало для жилья. В самой дальней и видимо не очень большой жили старейшины племени. Вход в нее в отличие от остальных, был завешен шкурами убитых животных и украшен разноцветными хвостами местных лисиц. Огненно рыжие, мрачно черные, пепельно-серые, снежно-белые – они легко раскачивались на слабом вечернем ветерке, оживляя  собой суровый, и не очень уютный ландшафт горной страны. В следующей пещере жили женщины и дети. Там всегда царила суматоха, доносились пронзительные крики, неслась нравоучительная ругань. В самой крайней, что располагалась ближе к входу на площадку со стороны долины, располагались мужчины племени – воины и охотники.
      В начале наблюдения за племенем, Нан подивился беспечности этих дикарей. Они фактически сами себя загнали в ловушку. Любое враждебное племя могло с легкостью заблокировать выход с площадки, выбить при помощи пращей мужчин и овладеть не только пещерами, но и самым ценным – детьми и женщинами. Но, присмотревшись со временем, он обнаружил в конце этого небольшого плато скрытую густыми кустами козью тропу. Она вела на другую сторону гор, и её по мере отхода племени в трех местах можно было легко завалить камнями. Причем сами камни, были уже припасены и сложены аккуратными кучками над местами предполагаемых завалов. Уже тогда он понял, что с этим племенем ему будет интересно работать, и очень радовался столь редкой удаче в этом регионе.
     Племя было большое. По примерным подсчетам Нана общей численностью двести тридцать, двести сорок особей. Во главе его стояла Мать Матерей – представительная женщина средних лет, обладающая сильным командным голосом и своенравным властным характером. Мужчин пожилого возраста было мало, что говорило о большом проценте смертности среди этой части племени. Действительность подтверждала это. Практически ни одна охота не обходилась без раненных, увечных или убитых.
     Старейшины-мужчины в управлении делами племени практически не занимались. Они скорее служили для обслуги Матери Матерей, хотя иногда и  молвили словечко на, так сказать, Всеобщем Совете. Культовыми вопросами ведал человек высокого роста, что немного насторожило Нана и показалось странным. Все мужчины дикари были почти на две головы ниже его. Этот шаман поселился отдельно, у противоположной пещерам скальной стены. Что тоже было не совсем обычно. Здесь ему соорудили небольшую хижину из камней. Крышу сделали из жердин, обтянутых шкурами. Там он только ночевал. Все же дневное время  сидел у общего костра, что постоянно горел в центре площадки, ведя разговоры и что-то показывая детям. Или творил одному ему понятные заклинания по всему лагерю. Или уединялся с Матерью Матерей в её пещере.
     Вооружение охотников и воинов было скудным. Копья представляли собой заостренные и обожженные в огне костра палки. С каменными наконечниками было лишь два – три копья.  Скорее всего, не изготовленные самими охотниками, а взятые, как трофеи в одной из стычек с соседними племенами. По крайней мере, Нан за эти два месяца не видел, что бы мужчины занимались изготовлением копий с каменными наконечниками.
     Из метательного оружия в ходу были пращи. Дубины с деревянным обожженным комлем состояли на вооружении каждого мужчины или подростка. Ножи, скорее всего обсидиановые, имели все, в том числе и женщины. Как заметил Нан, это был самый распространенный вид оружия, пригодный, как в бою и охоте, так и в повседневной жизни, при выполнении хозяйственных работ.
     Универсальность этого вида холодного оружия была настолько очевидна, что даже дети первым делом отправлялись на поиски обсидиана, а, найдя, посвящали все своё свободное время изготовлению своего личного ножа. Но один нож  очень заинтересовал разведчика. Им владел местный шаман. Даже издалека и лишь мельком, увидев в руке шамана его проблеск, Нан определил, что этот нож металлический. Как же он оказался здесь? Найден ли он, захвачен, как трофей, или изготовлен местным умельцем? Но тогда из чего? Плавильных печей и кузнечного инструмента в племени не наблюдалось. Никто из мужчин не мастерил  и не ремонтировал своё вооружения. Они вообще вели довольно праздный образ жизни. Каждый день группа в пятнадцать, двадцать человек отправлялась на охоту. Остальные либо спали. Либо отлавливали две, три женщины из более свободных и забавлялись с ними в своей пещере.
     Подобное поведение мужчин было вполне закономерно. Оно оправдывалось  общественным строем, что назывался матриархат. И именно этот общественный строй имел место в наблюдаемом племени. Из «Таблиц Жизни» Нан знал, что основным законом Вселенной является Принцип Полярности, и этот Принцип проявляется везде и всюду, как в процессах, так и в объектах. Двенадцатый пункт этого Закона гласил:
     «XII.  ПРИНЦИП ПОЛЯРНОСТИ ПОЛОВ.
          Мужское – женское, есть полярность. Оно символизирует и воплощает в себе всю двойственность мира.
          Мужское начало в природе олицетворяют – жар, сухость, быстрота, свет, активность, легкость, центробежное движение (слева  направо), правая сторона, субъект, отрицательный полюс.  Роль мужского начала – направлять энергию к женскому началу. В физическом мире мужское начало активно и является творящим. Мужской принцип связан с работой Воли (желания) в различных ее проявлениях. Мужчина – хозяин материальной жизни. Он является представителем Космического Разума.
          Женское начало в природе олицетворяют – холод, влажность, медлительность, тьма, пассивность,  тяжесть,   центробежное движение (справа  налево), левая сторона, духовность, положительный полюс. Роль женского начала – принимать энергию от мужского начала. В физическом мире женское начало пассивно и является одухотворяющим и преображающим внутренней красотой и гармонией грубые материальные формы. Женский принцип руководит порождением новых мыслей, идей, концепций. Женщина осуществляет через сердце духовное руководство действительностью. Духовная активность женского начала есть проявление Принципа Любви.
          Женское и мужское начало должны существовать в гармонии по отношению друг к другу. Усиление и развитие одного из них неминуемо приводит к ослаблению другого, а при максимальном развитии одного качества в его поле зарождается противоположное качество.
           Функция пола – творить, порождать, а секс – это только проявление пола на физическом плане».
     Нан знал из истории своего общества, что оно на начальных стадиях своего развития тоже пережило нечто подобное. И также знал, какой вред приносит подобный общественный строй всей цивилизации в целом, и какие ужасные формы он приобретает, если его во время  не заменить более прогрессивным  Патриархатом. Женщина в силу своей природы уже изначально имеет власть над мужчиной. Власть, прежде всего духовную. Власть любви и красоты. Власть на уровне тонкого мира. Но когда она приобретает еще и физическую власть, основанную на непререкаемых законах и освященную велением созданного ею самой божества, происходит парадоксальная метаморфоза.
     Женщина – верховный властитель – становится невероятно активной, предприимчивой, инициативной и в тоже время  ревнивой, капризной, похотливой, жестокой и бессердечной. За малейшее неповиновение или косой взгляд под топор идут как мужчины, так и женщины. Последние даже в большем количестве, чем первые. Здесь проявляется чувство ревности к более красивой, здоровой, умной и удачливой в любви подчиненной. Матриархат  не может создать семьи и семейных отношений – этой основы любого прогрессивного общества. Матриархат, прежде всего, анархия в отношениях полов.
     Мужчина становится племенным производителем, а не строителем и защитником общества. А он по своей природе предназначен для освоения всего нового. Направление деятельности у мужчин определяется разумом и касается выполнения какого-либо дела, будь-то новая профессия, новый вид спорта, решение неординарной задачи методом проб и ошибок, защиты своей территории, что в свою очередь связано с травматизмом и гибелью. Поэтому смертность среди мужчин выше и живут они в более жестких условиях, чем женщины. И ему просто необходимо иметь надежный тыл, который, опять же по законам природы, должна обеспечить женщина. Ему нужна семья. Ему нужен дом, который с оружием в руках он будет защищать до последней капли крови.
     По своей природе мужчина может иметь большое количество половых контактов с разными женщинами без ущерба для своего потомства, потому что он отдает свое семя. Для женщины же большое количество разных партнеров весьма опасно и может неблагоприятно сказаться на ее детях, поскольку она принимает сперму и информация от каждой спермы остается в ее матке, независимо от того, произошло зачатие или нет.
     Отец как-то взял Нана с собой в глубокий разведывательный рейд на север. В горном урочище они наблюдали волчью свадьбу. На большом камне сидела волчица, а под ним происходила яростная схватка самцов.
     - Победит сильнейший и только ему достанется эта прекрасная самочка. От них пойдет новое поколение сильных, умных и жестоких хищников, способных противостоять суровым законам природы этой планеты и тем самым обеспечить существование своего вида, - сказал тогда отец. – Если же она отдаст себя всем, родится не способное к жизни убожество, и род прекратит свое существование. Запомни сын, здоровая единственность гораздо целесообразнее больной множественности.
     Вот почему в твоей полевой практике тебе ставится задача не только поиск диких племен, но и переустройство их общественных отношений. При этом разрешены любые средства, если они дадут положительный результат. У них сейчас на первое место, место бога возведена Мать. И это в принципе на первом этапе развития правильно. Мы тоже через это прошли. Дикари видят перед собой лишь один способ выживания – размножение. Они еще не понимают, что когда это выходит из-под контроля, следует – вырождение вида. У них нет ни этических, ни моральных законов. Ими руководит живая природа. Поэтому нам не дано, их судить, но мы можем им помочь. Да и в наших интересах, как можно скорее создать человека разумного на этой планете, человека - помощника в решении наших проблем. И единственный способ, который мне видится в этом деле, дать человечеству новых богов. Богов, как мужчин, так и женщин, но с твердыми и неукоснительными законами этического, морального и политического плана. Конечно, ты скорее всего не найдешь уже чистого материала. Но это и не важно. В отстойнике мы отсортируем и профильтруем все, что есть. А Энки с Нинхурсаг, твои дядя и тётя, в своем «Доме, Где  Вдыхается Ветер Жизни» смогут из отобранной нами «глины» смастерить что-то приемлемое.
     Вспоминая этот разговор с отцом, Нан в который раз ловил себя на мысли, что это племя не было похоже на тот «материал», что ему довелось видеть в отстойнике. Да, мужское начало выведено с первого на второй план. Да, во главе племени стояла властная и своенравная женщина. Да, особого прогресса в орудиях труда, предметах быта, общественных отношениях не намечалось. Но в тоже время какие-то мелкие, незначительные детали, порой на грани интуиции говорили, что это что-то особенное и уже совсем другое, и его не надо переделывать при помощи хирургического вмешательства, а надо просто вылечить, направив на истинный путь.
     Племя постепенно готовилось ко сну. Сегодня была удачная охота. Все охотники вернулись целыми и невредимыми и с богатой добычей, две косули и четыре жирных подсвинка. Женщины, на которых лежала основная тяжесть работы по обеспечению жизнеспособности племени, быстро развели два костра. На одном приступили к приготовлению обильного ужина для племени, на другом, как понял Нан, стали коптить туши, явно для неприкосновенного запаса. Ужин вышел на славу. Разведчик искренне позавидовал своим подопечным. Месяц на пайке десанта третьей категории обострили все чувства. И когда запахи жареного мяса достигли его, рот заполнила вязкая и противная слюна желания.
     - Ничего разведка. Подожди немного. Завтра будет тебе и сытный обед, и вкусный ужин. Но это завтра, – успокоил он себя, удобнее устраиваясь в  убежище, собираясь отдохнуть два, три часа перед утренней схваткой.
     Завтра утром он идет на контакт, а без подарка Матери Матерей нечего и пытаться завоевать доверие этих только с виду простодушных людей.
     Нан уже закрыл глаза и приготовился на определенное время отключить сознание, сохраняя в сторожевом режиме такие чувства, как слух, обоняние и осязание, как вдруг с площадки, где пировало племя,  донеслась произнесенная нараспев громким и хорошо поставленным голосом фраза, которая мгновенно лишила его желания  отдыха.
- О! Великий и могучий! Справедливый муж,  любящий детей своих!
О! Солнце нашей жизни Алалу – Ях!
Тот, кто приносит с собой тепло и пищу для всех!
О! Быстрый, как молния и нежный, как мех горной лисы!
О! Добрый и заботливый Алалу-Ях!
Тебе кричим мы славу! Тебе мы шепчем слова любви и верности!
Не оставляй нас в трудные и не сытые годы!
Приди к нам опять! Дай нам отдохнуть на твоей теплой груди!
Подари нам еще шесть и шесть охот, как сегодня!
О! Солнце нашей жизни Алалу-Ях!
     Нан выглянул из кустов, что прикрывали со стороны площадки его убежище. Племя собралось вокруг центрального костра широким кругом. В центре стоял шаман с воздетыми к небу руками. Рядом с ним застыла, тоже подняв руки, Мать Матерей. В правой руке её  алым светом горел клинок ножа. Ножа, что ранее Нан видел в руках шамана.
     - О! Великие Небесные Пряхи Судьбы! – прошептал разведчик, внутренне уже зная, что за племя он нашел, но еще не до конца веря своему знанию. Все те интуитивные предчувствия, все те мелкие и казавшиеся незначительными детали, как разноцветные стёклышки калейдоскопа, неожиданно сложились в логический  узор и сверкнули прекрасным произведением искусства.
 - «Алалу-Ях законный Правитель Чрева Нибиру! Они знают  Алалу-Ях!? – мысли путались в голове Нана. Да и было от чего.
     Сам юноша родился на этой планете, но в учебном центре космического десанта у него была возможность, ознакомится с историей планеты, с которой прилетели его родители, и которая по праву считалась и их, и его родиной. Эта планета называлась Нибиру. Находилась она очень далеко и в отличие от этой была искусственного происхождения.
     Создал её Союз  двенадцати  планет как Властную Структуру, которая бы не зависела ни от одной из них и находилась в нейтральном пространстве.
     Её Чрево заселили представители тридцати семи Великих Родов, представляющих все двенадцать планет. Здесь решались все спорные вопросы, налаживались отношения, скреплялись торговые, политические и мирные договора, а также выполнялись полицейские обязанности по наведению порядка и пресечению преступных замыслов, несущих в себе подрывные действия, наносящие вред спокойному и мирному сосуществованию Союза.
     Каждый цикл избирался Правитель Чрева Нибиру. Один от Великого Рода по установленной очередности между Родами.
     Пришла очередь вступить в эту высокую должность Роду Аттонов. Именно к этому Роду относился Нан, его родители, да и все руководящие члены этой экспедиции. Выбор в результате жеребьёвки пал на мудрого Аншаргала, но тот по непонятным причинам передал жезл правителя Алалу-Ях, представителю Великого Рода Эхеремов Яхве. Этот Род по очереди следовал за Аттонами. А сам отправился с экспедицией на разведку в глубокий космос, ничего не объяснив. Все это было законно и правила, установленные на Нибиру, подобные действия не опровергали.
     Великий Род Аттонов принял решение Аншаргала спокойно и достойно. Только молодой Ану, будущий отец отца Нана, возмутился и вынес на обсуждение вердикт в незаконности действий Аншаргала.
     Алалу-Ях, ставший к тому времени уже законным Правителем Чрева Нибиру внимательно выслушал Ану и назначил его своим личным виночерпием, что было равносильно званию  капелата (старший помощник командира  на боевом космическом рейдере). Ану становился вторым лицом после правителя на Нибиру и в его отсутствие выполнял все его обязанности.
     Одно было плохо. Назначение личным виночерпием Правителя Чрева Нибиру лишало Великий Род Аттонов  уже установленной очередности при избрании нового Владыки.  Род переносился в самый конец очереди. Обычно личный виночерпий назначался из  того Рода, который получал право избрать из своих представителей Правителя. И отказаться от этого предложения Ану не мог. За отказом по личному желанию следовало полное стирание из высшей матрицы как самого Анну, так и его детей, внуков и так далее с переводом в матрицу третьей категории. Это говорило о том, что род самого Ану становился на низшую иерархическую ступень Нибиру, т.е. с момента отказа, все они переходили в разряд обслуживающего персонала и выше смогут подняться, лишь совершив какой-нибудь выдающийся поступок. Что ни говори, но дедушка Нана сам себя завел в капкан вместе со своим будущим родом.
     Однажды Алалу-Ях был срочно вызван на первую эскадру космических рейдеров. Ану решил воспользоваться этим и произвел на Нибиру военный переворот, в результате которого погибло несколько ниберуанцев. Это был первый кровавый конфликт на планете и на Высшем Совете Великих Родов Ану был объявлен узурпатором. А тем временем первая эскадра космических рейдеров во главе с Алалу-Ях исчезла, взяв курс в неизвестном направлении. Последние послание с борта её флагмана «Блестящего» было принято и носило характер насмешки над Ану.
    
     «Принял решение выполнять волю «Посланника». Власть и высокое звание на время моего отсутствия Правителя Чрева Нибиру отдаю в руки своего верного личного виночерпия Ану из Великого Рода Аттонов. Да будут добры к нему Небесные Пряхи Судьбы. Алалу-Ях из Великого Рода Эхеремов Яхве».
    
     Это был самый настоящий изощренный удар ниже пояса. По некоторым засекреченным данным всё Чрево Нибиру долго смеялось над таким поворотом судьбы Ану.  Стать «Узурпатором» в двух шагах от настоящей и полностью законной власти, это надо было суметь сделать.
     Узурпатор сохранял за собой все регалии власти. С ним можно было решать второстепенные вопросы. Он в дни приемов восседал на священном троне Нибиру. Но на Высшем Совете великих Родов слова и голоса он не имел, как не имел, ни слова, ни голоса весь его Великий Род.
     Ану лихорадочно искал выход из создавшегося положения. И выход опять подсказал Алалу-Ях. От него сквозь возмущения межзвездного пространства пришло новое послание на Нибиру.

     «Посланник» вывел нашу эскадру на легендарную Гею, воспетую в древнем эпосе «О принце Герше и верном друге его Фивале». Гея существует! Мы смогли создать базу на одной из планет этой системы. Обследовали Гею. На ней много серебра и золота, так необходимого Нибиру. Я снимаю с себя полностью полномочия Правителя её Чрева и передаю этот титул теперь полностью своему верному виночерпию Ану и его Великому Роду Аттонов. «Посланник» приказывает нам остаться на Гее и помочь ей осуществить роды жизни»
    
    Дальше из-за помех прием послания был очень затруднен. Чисто прошли лишь координаты Геи. Остальное  принято обрывками фраз.

     «Гея это….. протар….. Мардук…. Перв…. Разбудил и дал ж…. силы. Она жив… можно создать примерно восемь подпро… Это интересно и заманчиво. Мы считали …. богом нелепо …. Я попробую. Алал…. Ях».

     И опять судьба подставила ножку Ану. В связи с отсутствием четвертой эскадры космических рейдеров под командованием  Мудрого Аншаргала Высший Совет Великих Родов запретил ему организовывать экспедицию на Гею, даже под таким благовидным предлогом, как разработка и добыча серебра и золота.
     Ану попытался навести мосты на планетах Союза. Купеческая гильдия Тиры выделила ему один рейдер, исследователи Вески – два рейдера, Магнат Скупин с Лакроссы - два рейдера и, наконец, Объединение вольных торговцев Катара – четыре рейдера. Конечно все это под определенные проценты от добычи золота и серебра. Итого в распоряжении Ану оказалось девять рейдеров. Этого вполне хватало для преодоления волн пространства при создании червоточины перехода.
     Первую экспедицию возглавил старший сын Правителя Энки. Кроме поисков и добычи золота и серебра, ему было поручено разыскать Алалу-Ях и нижайше попросить его прибыть на Нибиру только лишь за тем, чтобы в присутствии Общего Совета Великих Родов Ану смог произвести его в свои личные виночерпии. По священным Законам Нибиру лишь тогда инцидент с вооруженным захватом власти можно было считать исчерпанным, и с Ану можно было снять позорное звание «узурпатор».
     Энки нашел золото, но не нашел Алалу-Ях. Средств, для проведения результативных поисков, было крайне мало. Хотя с самых первых дней высадки на Гею Энки выделил особую группу в составе четырех когов и двадцати десантников, которые день за днем облетали планету в надежде на случайную встречу с когами Алалу-Ях. Но что такое четыре кога на целую планету? Прошло немного времени, и один ког разбился при посадке, а другой пропал на юге в необозримых просторах океана. Энки сразу свернул программу поисков Алалу-Ях и сосредоточился на разработках месторождения золота и серебра.
    Четыре цикла тому назад сам Ану со своим младшим сыном Энлилем, будущим отцом Нана  прибыл на Гею. С ним пришла четвертая эскадра космических рейдеров. Работа закипела. Энлиль  приступил к постройке визуальных ориентиров для обеспечения безопасной посадки грузовых транспортов. А следы Алалу так и не отыскались.
     Добровольцы и наемные рабочие вызвавшиеся помогать в этом предприятии, за довольно крупное вознаграждение, через полцикла  адского труда (добывать руды и металлы приходилось глубоко под поверхностью планеты) стали роптать и требовать замену. Тогда было принято решение – создать дешевую рабочую силу из местного материала. Это  поручили дяде и тете Нана соответственно Энки по прозвищу Ну-Дим-Муд (Создатель искусных вещей) и Нинхурсаг по прозвищу Нин-Ти (Дева, дающая жизнь). В своем «Доме, Где Вдыхается Ветер Жизни» они занялись генетическими и биологическими экспериментами, в результате которых, появилось существо способное работать, но не способное размножаться и лишенное разума. Обучение такого работника занимало больше времени, чем оно жило на этом свете. Провал был полный.
     Ану, узнав об этом, высказал  незадачливым генетикам все, что он о них думает, и предложил отбирать наиболее достойные, как по физическим параметрам, так и по умственному развитию женские особи, забрать у них яйцеклетку, оплодотворить генетическим материалом мужчины Нибиру и пересадить в матку изъявившей желание нибируанки (тоже за довольно приличное вознаграждение). Желающих было очень мало. Стремясь поддержать, попавшего в немилость владыки мужа, жена Энки, прекрасная Дамкина дала согласие на своё участие в роли суррогатной матери.
     Роды прошли успешно, и результат превзошел все ожидания. На свет появился крепкий телом младенец. За этот подвиг Дамкина перешла с 15 сразу в 35 ранг наследования. Понятно, что подобный процесс занимал  много времени, а терпение старателей было на исходе. В лагере экспедиции запахло бунтом. И тогда вновь открыли сезон охоты на дикие племена. Разведчики и поисковики были отправлены на север, в районы, где еще не проводились поиски. Одним из них и был Нан – старший сын  Энлиля. Отец послал его на полевую разведку в качестве испытания, перед тем как доверить строительство города и женить его на красавице Ниргал, с которой Нан был обручен с детства.
      За последнее время три племени передал Нан десантному крылу. Племена были небольшие не более 100 особей, но гораздо умнее и физически крепче, чем их южные собратья. И тут такое везение. Не просто умное племя, а племя способное к вере в бога. Не страшно то, что бог у них уже есть. Завтра они получат еще одного, живого и способного творить чудеса. Главное то, что они уже морально готовы к принятию веры в божественную сущность. Да, тут еще нашелся след Алалу-Ях. Нан от переполнявших его чувств чуть не закричал от радости во весь голос.
     «Нет, старина, не сейчас. Завтра, утром. И не забудь, у тебя еще встреча с горной кошкой, что весит почти столько, сколько ты. Все! Отдыхать!»
     Тренировки в учебном центре космического десанта принесли пользу. Нан  через пять минут выключил сознание, не смотря на состояние крайнего возбуждения.
     А племя после молитвы спокойно разошлось по пещерам. Шаман забрался в свою каменную избушку, надежно спрятав  блестящий и тяжелый «палец бога».
     Мать Матерей еще посидела у костра. Она пытливо осмотрела задержавшихся мужчин, но так никого и не выбрала. Ужин был слишком сытным. Громко рыгнув и махнув рукой, Мать Матерей медленно пошла к своей пещере, где ее ждали старейшины, предвкушавшие процесс растирания большого и нежного материнского тела. Нетерпеливое переступание с ноги на ногу и мелкая дрожь в руках выдавали их низменные мысли. Подойдя к ним, Мать Матерей опять громко рыгнула и размахнувшись, влепила ближайшему к ней старику крепкую оплеуху. Тот кубарем полетел на гранит площадки.
     - Надоело все! Ой, как мне все это надоело! – Мать Матерей в сердцах плюнула в след упавшему старейшине и, тяжело вздохнув, вошла в свою пещеру.
 
«ИСКАТЕЛИ»
 
Россия. Город Ярославль. Областной центр. Осень 1998 год
      
     - Надоело все! Ой! Как мне все это надоело! – Петр Смагин в сердцах плюнул с крыльца своего дома в мелкий моросящий дождик, что нудил сегодня целый день и, открыв дверь парадного, вошел в теплый, но темный подъезд.   
      Пятиэтажная «хрущёба» приняла Петра в своё мрачное, лишенное света нутро, и за его спиной с каким-то злобным чмоканьем затворилась бронированная входная дверь с кодовым замком.
     Приметы времени: вывернутые или разбитые электрические лампочки на лестничных клетках, разноцветные «граффити» на грязных стенах, острый запах мочи, пивного перегара – окружили его, еще больше усугубив и без того мрачное настроение. Медленно поднимаясь на свой третий этаж, Петр ловил себя на мысли, что не за горами то день, когда он сам начнет выворачивать лампочки на лестничных клетках. Сегодня, как и вчера, он попытался устроиться на работу, но, как и вчера, получил отказ в трёх местах.
     Черная полоса  невезения продолжала засасывать его все глубже и глубже. И она тоже было приметой настоящего времени. Он выпал из обоймы. Он совершил то, что шло в разрез с правилами окружавшей его действительности. И теперь эта действительность била его беспощадно и подло со всего размаха. Но в чем его вина, в чем его просчет и ошибка? Этого Петр никак не мог понять.
     Как добросовестный работник, он выполнял заказ своего босса. Босс одобрил его работу и даже похвалил. Но потом все неожиданно приобрело непредсказуемо катастрофический характер. И главным результатом этого стало то, что Смагин лишился работы, а теперь и стал изгоем в своём родном городе.
     Сознание собственного бессилия в сложившихся обстоятельствах и не понимание того, чем эти обстоятельства вызваны, бесило и злило Петра. Злость на весь мир темной тягучей волной заполняло все его существо и лишало возможности логически мыслить и действовать. Он чувствовал, что ему просто необходимо успокоиться, успокоиться и спокойно пройти мысленно по всей цепочке событий. Тогда есть вероятность того, что он найдет свою главную ошибку. Именно ту ошибку, которая привела его к настоящему положению. А, найдя её, есть возможность хоть что-то исправить. Именно этим Смагин и хотел заняться дома. Главное успокоительное средство, для любого русского, тяжело оттягивало карман плаща.
     Преодолевая последние ступеньки лестницы, Петр услышал приглушенный стенами звонок. Звонил телефон в его квартире. Быстро открыв ключом дверь, он стремительно вошел в прихожую и снял трубку с аппарата. В душе затеплилась надежда, что все не так драматично, как кажется, и сейчас, именно сейчас, все встанет на свои места, все решится, все прояснится, все улучшится. Но ведь не может  вся эта вакханалия продолжаться вечность.
     - Да, слушаю! – стараясь придать голосу бодрость, и от этого почти крича, произнес Петр.
     - Слушай, морда! Очень внимательно слушай! Ребята устали тебя отслеживать. И хотя шеф нам платит неплохие бабки за тебя, но нам это уже надоело, - грубый хриплый голос, словно рвался из телефонной трубки, как озверевший пес с цепи. – Неужели тебе не понятно лох, что в этом городе ты работу не найдешь ни у кого. Тебя даже убирать сортиры не возьмут. Ты в это не врубился что ли до сих пор?!
     Поэтому наш тебе совет, продавай квартиру и мотай отсюда на все четыре стороны. Мы можем тебе в этом помочь, так сказать «по старой дружбе». Подумай над этим «петушок». А то ведь я не смогу долго сдерживать своих пацанов, а у них есть добро и на физическое воздействие по отношению к тебе. Так слегка ножки тебе поломают, чтобы не особо бегал в поисках жрачки. Усек!? Даю тебе ночь на размышление. Завтра с утра позвоню. И не пытайся кому-то жаловаться, кому-то что-то заявлять. Сам знаешь кому. Ты выпал из поля их зрения. Понял лох? Тебя сделали и сдали «по полной»! Придурок! И то, что я тебе советую твой единственный выход.               
     Телефонная трубка щелкнула и залилась тревожными гудками. Связь прервалась. Петр оторопело стоял с трубкой у уха, все еще не веря в реальность происходящего. Он не считал себя трусом, по крайней мере, в Афганистане он им не был. Но сейчас липкий, противный страх холодными лапами перехватил его горло и сковал тело. Большим усилием воли Смагин оторвал трубку от уха и положил в гнезда телефона.
     Новый резкий звонок, раздавшийся сразу после того, как он положил трубку, заставил его вздрогнуть и окончательно избавится от неприятного ощущения страха.
     - Ну, сейчас ты у меня получишь! – проревел Петр, срывая трубку и сразу перехватывая инициативу в разговоре, - Слушай! Хамло! И запомни….
     - Петя! Дай мне сказать, подожди ругаться, - слегка взволнованный голос Главного редактора районной газеты Митрофанова Альберта Ивановича в мгновении ока охладил пыл Смагина и прервал уже готовую сорваться с его языка острую, как стрела, тираду, замешанную на казарменно-афганском лексиконе.
     - Извините, Альберт Иванович, Это я не Вам. Звонят тут всякие, – сконфуженно пролепетал Петр.
     - Да я понимаю все. Ты уж меня извини старика. Я тебе уже пятый раз звоню, да все застать не могу дома. Меня ведь тоже уволили, правда, через два дня после тебя. Но у меня хоть пенсия уже выработана. А тебе я представляю как сейчас трудно. Одно хочу сказать. Крапивин страшный человек и с ним лучше не связываться.
     - Это я уже понял. Но вы то, что могли сделать? Против хозяина не пойдешь.
     - Тогда он еще не был хозяином. А по всему получается, что это я тебя подставил. Но кто мог знать, что этот Крапивин потомок того Кропивницкого. Хотя мне, как Главному редактору  знать положено было. А я вот не знал, старый дурак.
     - Да, бросьте вы, Альберт Иванович.
     - Бросьте, не бросьте, а подставил я тебя капитально. Ты уж прости старика. Да тут еще один момент получается. Буквально за день до того, как я тебе это проклятое задание дал, был у меня один любопытный телефонный разговор. Позвонил мне якобы «постоянный читатель» нашей газеты, так, по крайней мере, он представился. Очень лестно отзывался о твоем разделе, благодарил за то, что даем возможность читателям в период анархии и вседозволенности вспомнить великие дела предков наших и гордиться ими, ну и все такое. А потом перевел незаметно разговор на феномен повторения исторического процесса. К примеру, привел положение дел в нашем городе в конце девятнадцатого, начале двадцатого веков. И не озвучивая фактуры, предложил поручить, тебе в этом покопаться. Как он выразился, ты найдешь большое количество материала для проведения параллелей минувшего с настоящим. Причем назвал именно фамилию купца Кропивницкого, как наиболее колоритной и примечательной фигуры того времени и в тоже время прекрасно характерной для нашего. Я заинтересовался подобным вариантом и на следующий день предложил эту тематику тебе.
     - Но вы ничего не говорили о Кропивницком.
     - Да. Ты прав. Я ничего не говорил тебе о Кропивницком. Но видимо это была такая одиозная фигура, что мимо её ты просто не мог не пройти.
     - Вы знаете, Альберт Иванович, мне в архиве сразу его дело предложили, когда я познакомил их с задачей своих поисков. Мне даже показалось, что оно у них под руками уже лежало и меня дожидалось. Так как на поиски ушло минимальное количество времени. Не успел я закончить фразу, а оно уже рядом, со всеми деталями и полицейскими рапортами, на столе лежит. Право меня еще тогда в сердце кольнуло, неспроста это, но потом как-то и забылось.
     - Что-то тут не чисто Петя. Ой, не чисто парень. Уж не Мигунов ли постарался. Каштаны из огня чужими руками доставать. Хотя нет, у него на это ума не хватит. Тут самому поработать головой надо. А ты ведь знаешь, что у него вместо головы.
     - У Мигунова Ксенофонтов есть, а у того голова хорошая.
     - Ну что ты! Ксенофонтыч на подобное не пойдет. Старая школа. Я его прекрасно знаю. Он либо сам этот материал разработал бы, либо без подставки предложил тебе, но, сразу предупредив, что может за этим последовать. Тут кто-то третий. Одно не понятно, чего он этим добился? Да, Петя, вот еще, почему я тебе звоню. У меня в области дружок закадычный есть. Он председатель зверосовхоза. Может тебе к нему прислонится, пока все уляжется? А? Будешь жить на заимке, в лесу, в тишине. У тебя слог не плохой, писать начнешь. А?
     - Спасибо, Альберт Иванович. Я подумаю.
     - Ну и ладненько. Звони, если надумаешь. Я устрою. Ну, а пока не сердись и не падай духом. Очень трудно будет, звони, помогу. До свидания, дорогой!
     Трубка дала отбой, Разговор закончился.
     - До свидания! – прошептал Петр и тут только ощутил, что переполнявшая его злость на весь мир, холодный мерзкий страх перед не очень перспективным будущим, безысходность и ощущение своего бессилия перед ней, куда-то пропали, и на их место пришла надежда, пока еще слабая, но уже светлая и что-то обещающая.
«Но нам дана НАДЕЖДА в яркий свет,
Что вспыхнет солнцем после тьмы дождливой.
И ты получишь от судьбы строптивой
На все вопросы правильный ответ»
    
     Продекламировал он вслух отрывок из одного своего очень раннего стихотворения. На душе стало спокойно и уютно. Где-то в самой глубине её еще осталось какое-то незримое и практически неощущаемое беспокойство, но оно было настолько мало, что на него просто можно было не обращать внимание.
     Смагин включил свет и обвёл взглядом прихожую. Под ногами увидел довольно большую лужу воды, что натекла с плаща, почувствовал, что ноги промокли, что он до сих пор одет и что было бы значительно правильнее – раздеться, прибраться за собой, принять горячий душ и употребить, в конце концов, знаменитое русское успокоительное. Это он и проделал в течение следующего получаса.
     Успокоительное обожгло горло, а потом ударило в нос сивушным запахом так, что Петра передернуло. Закусив бутербродом с колбасой и запив апельсиновым соком, он спрятал бутылку в холодильник и закурил сигарету.
     - Все, больше не пью.
     К спиртному Петр был равнодушен, хоть и мог выпить в компании две-три рюмки, но радости и удовольствия это ему не приносило. Вот сигареты – другое дело. Они как-то настраивали его на творческий лад, словно отгораживали от остального мира, даже в толпе, и способствовали более четкому ходу мыслей. Вот и сейчас, получив указание, мозг стал выстраивать перед ним всю цепочку событий, что произошли буквально в течение этого месяца.
     Итак, месяц назад его, как ответственного за рубрику «История родного города», вызвал Главный редактор Митрофанов Альберт Иванович и предложил немного осовременить материал и подготовить к печати статью о событиях в  городе конца прошлого века и попытаться найти  точки совпадения с сегодняшним днем. Как теперь оказалось, Альберт Иванович действовал под влиянием предложения кого-то неизвестного, представившегося емким именем «Ваш постоянный читатель». Идея понравилась Петру и, недолго думая, он отправился в городской архив, где его знали и всячески способствовали его поискам. В архиве и в самом деле словно ждали Петра. Лишь только он заикнулся о цели своего визита, на стол легла пухлая папка уголовного дела « Об убийстве мещанина Спицына Лавра Павловича».
     Из материалов этой папки Петр узнал следующее. В конце прошлого столетия существовала в городе большая бумажная мануфактура «Спицын и сын». Эта мануфактура славилась  по всей европейской части Российской Империи. Она даже удостоилась получения заказа на изготовление бумаги для Монетного  Двора Его Императорского Величества. Продукция мануфактуры ничем не уступала по качеству знаменитой финской бумаге. Главой её  был промышленник Спицын Павел Степанович, а его товарищем единственный сын Лавр Павлович. Жили они богато, на широкую ногу, но и для города делали, причем практически безвозмездно, очень много.
     И все у них хорошо было, пока не появился в городе купец первой гильдии Кропивницкий Семен Константинович. Прибыл он из Нижнего Новгорода на постоянное место жительства, купил сразу два дома, несколько лабазов и четыре баржи и стал вести не совсем совместимый с местным укладом образ жизни. Кроме торговли, что в целом велась у него довольно плохо, открыл в городе четыре дома терпимости, купил на корню все губернское начальство, стал давать деньги в долг, но под очень большие проценты и содержал армию настоящих бандитов, что вышибали эти долги из неплательщиков крепкими кулаками. К тому же было замечено, что с его появлением в городе стали на Волге пошаливать разбойнички. То одну, то другую баржу ограбят, да и пустят на дно. Причем баржи в основном тех купцов, что в долг у него деньги брали. Со временем разорил он практически всех местных представителей купеческого сословия.
     Были у полиции и дознавателей подозрения. Но не пойман, не вор. Подозрения к делу не пришьешь. Потом видимо Кропивницкий совсем обнаглел от безнаказанности и замахнулся на бумажную мануфактуру. Он провернул аферу с поддельными векселями по отношению к Спицыным через подставных лиц. И получилось так, что это якобы они эти поддельные векселя в ход пустили.
     Благородный старший Спицын решил вопрос просто, не дожидаясь суда, пистолет к виску. А младший вызвал Кропивницкого на дуэль. Тот вызов принял, но только не дожил Лавр Павлович до дня дуэли.
     За день до назначенного срока его зарезали насмерть в каком-то трактире. По этому случаю было возбуждено уголовное дело, которое поручили полицейскому следователю Смагину Леониду Денисовичу. Тогда еще Петр подивился на то, что почти через сто лет это дело так сказать пересматривает другой Смагин Петр Владимирович.
     Однофамилец оказался человеком добросовестным и въедливым. Он раскопал множество фактов, что говорили о личной заинтересованности Кропивницкого в этом деле, но,  доказательств или свидетельских показаний, указывающих на  этого купца, как руководителя страшных событий, ему найти не удалось. Убийцу молодого Спицына нашли и присудили ему двадцать лет каторги. Им оказался некто Мошкин Спиридон Яковлевич, буян и пьяница. Правда, на суде он твердил, что ничего не помнит, что окровавленный нож ему подсунули, но восемь свидетелей все как один заявили, что видели, как именно Мошкин нанес Лавру смертельный удар. Присяжным этого было достаточно, а назначенный адвокат все заседание суда ловил мух.
     Дело было сделано. Правосудие восторжествовало. Преступник был наказан по всей строгости закона. Но Смагин не успокоился. В деле есть пометка, что он отправил свою докладную в Министерство Юстиции, но тут грянула Русско-Японская война, а потом революция 1905 года и его докладную, скорее всего, положили под сукно.
     А тем временем господин Кропивницкий неожиданно становится владельцем бумажной мануфактуры, его сын женится на дочери Спицына, а неутешная вдова выезжает в Женеву на лечение. Полицейский следователь Смагин Леонид Денисович отбывает в Сибирь, к новому месту службы.
     Петр озаглавил свой материал «Ищи КОМУ ЭТО ВЫГОДНО» и после доработки его как исторический документальный детектив, принес Главному редактору на утверждение. Материал сразу пошел в печать. Он печатался с продолжением в трех выпусках. И тут произошел потрясающий скандал. Материалом статьи воспользовалась одна левая газета и провела своё расследование этой почти вековой истории.
     В результате оказалось, что один из кандидатов в члены Областной Думы является прямым потомком купца первой гильдии Кропивницкого. Только теперь он носит фамилию Крапивин. Факты и документы, собранные левыми, точно подтвердили его родство с этим купцом первой гильдии. Шум был большой. Даже телевидение подключилось. Тем более, что этот Крапивин тоже был замечен в попытках подобных махинаций в городе. В общем, в Областную Думу он не прошел.
     На прошлой неделе Петра вызвали в кабинет Главного редактора. Кроме Митрофанова в кабинете сидел Крапивин собственной персоной, который без всяких предисловий объявил Смагину об увольнении. Петр попытался получить объяснение у редактора, но тот пожал плечами и сказал о том, что газета с сегодняшнего дня полностью выкуплена Крапивиным, и он теперь её полный хозяин.
     Так пять дней назад Петр Владимирович Смагин стал безработным. Три дня он потратил на поиски хоть какой-то работы. Везде получал отказ. А сегодня из телефонного звонка понял, что в этом городе у него работы не будет. История повторяется. И он повторяет, но в теперешних условиях судьбу того Смагина, Смагина из 1902 года. И в принципе не так важно, кто был тот «Ваш постоянный читатель» и чего он добивался своим звонком и предложением. Важно то, что во все времена есть Кропивницкие и Крапивины и их победить бывает очень и очень трудно, но в тоже время и бороться с ними необходимо, иначе незачем жить на этом свете.
     Размышления  прервал звонок в дверь. Петр, встал и, все еще думая о событиях этого месяца, пошел к входной двери.
     - Кто там?
     - Открывай племянничек. Это дядя Витя к тебе пожаловал.
     - Какой еще дядя Витя? – пробормотал Смагин, открывая дверь.
     Он еще не успел её открыть полностью, как мимо его лица пролетела какая-то тень, за ней другая, по щекам мазануло воздушным потоком. Петр моргнул от неожиданности, а когда открыл глаза в прихожей у столика, на котором стоял телефон, материализовался высокий крепыш в черной тройке, белоснежной рубашке и черном галстуке. В правой опущенной руке он сжимал большой вороненый пистолет, а левую руку приподнял раскрытой ладонью вперед, знак «СПОКОЙНО» понятный для любого армейского разведчика. А в комнатах в порядке их прохождения зажигался свет и слышался голос, произносящий одну фразу: - «Чисто»!
     - Не бойся, племяш. Это им по должности положено, - раздался за спиной  густой бас. – Войти то можно? Или как?
     Петр, все еще охваченный оторопью от неожиданности, обернулся. В дверях стоял дядя Витя, старший брат отца.
     - Ну, здравствуй, Петруша! Здравствуй, дорогой! Лет десять не виделись! – прогрохотал он, обнимая и прижимая к своей широкой груди Петра. – Ну, дай на тебя посмотрю. Да, возмужал, заматерел. Гляди ты, в висках седой волос появился, а ведь тебе всего 29 лет этой зимой стукнет. Ты смотри, как тебя жизнь то потрепала. Но ничего, племяш, мы Смагины трехжильные, с любыми происками старухи судьбы справимся. Ведь так, Петро?
     Говоря все это, Виктор Анатольевич Смагин прошел в прихожую, снял и повесил  черный кожаный плащ на вешалку, пригладил машинально волосы и оказался в такой же черной тройке, как и сопровождавшие его молодые люди. И если бы их, всех троих, можно было поставить в один ряд, то они были бы похожи друг на друга, как птенцы из одного гнезда. Все рослые, широкоплечие, подтянутые, спортивно стройные и чем-то неуловимым опасные для окружающих. Лишь седая голова дяди выдавала его возраст и служила контрастом на общем  фоне.
     - Я к тебе на полчаса заглянул. Дел еще много надо сделать сегодня. Сейчас поговорим, а по настоящему посидим, если не возражаешь, завтра. Хорошо?
     - В принципе, я не возражаю. Но, у меня и угостить-то вас совершенно не чем, - пробормотал Петр, просто не зная как вести себя в этой обстановке.
     - Ну, нас угощать не надо. Мы сами кого угодно угостим. А вот кофейку нам Гриф сейчас сделает, с твоего разрешения конечно.
     - Дядя Витя, вы ведь дома……
     - Дома! Дома! Петруша! Но не забываю, что в гостях. Ладно, сейчас ребяткам задачу поставлю, и мы поговорим. Нам есть, о чем поговорить с тобой, - дядя повернулся к молодым людям. – Так, мальчики, все здесь под контролем, быстро вниз и пускай Гриф ко мне поднимется, кофе мой любимый захватит, а вам быть у входа и смотреть, что б нам никто не помешал. Ясно?
     - Все понятно, но по инструкции один должен держать вас в постоянном визуальном контакте, тем более в сложившихся обстоятельствах, - строгим холодным голосом произнес, вышедший из комнаты парень, пряча в карман какой-то прибор с выдвижной блестящей антенной, и докладывая. – Жучков нет.
     - Ты мне брось, Лорд! Не забывай, что эту инструкцию я сам и создал. И не забывай также, что я еще не так стар, как кажусь, и за себя постоять смогу. А впрочем, ты прав. Извини. Но давай на сегодня сделаем исключение из правил. Хорошо?
     - Хорошо Виктор Анатольевич. Но это в последний раз.
     - Хорошо, хорошо, дорогой! В следующий раз я буду, послушен, как ягненок.
     Молодые люди также бесшумно и стремительно, как и появились, покинули квартиру.
     - Уф! Ну, теперь пошли в комнату. Надеюсь моё любимое кресло еще живо?
     Дядя обнял Петра за плечи и так вдвоём, соединенные кольцом рук, они вошли в гостиную. Там Виктор Анатольевич отстранил от себя племянника и быстро прошелся пол комнате.
     - Ты смотри! Все как раньше. Это ж когда я был здесь последний раз? Да, в апреле 1987 года. Тебя как раз в армию призвали. И кресло моё любимое на месте. Книг смотрю, прибавилось, но это не Володя, это ты, как я понял, собирать начал. Выбор не плохой, но только это все самая верхушка айсберга, да и суть основная чуть-чуть не в этом. Да ладно. Это все подождет. Давай сядем и поговорим. Времени у меня очень мало, я тебе об этом уже говорил. Вот разделаюсь с делами, и если моё предложение ты примешь, вот тогда на разговоры у нас будет много времени отпущено.
     - Ну что ж. Давайте поговорим, - Петр сел на старый, но еще прочный, диван, а дядя расположился в кресле напротив. Усаживаясь, Смагин, услышал какой-то подозрительный шорох в прихожей, и по ногам потянуло холодом. Он тревожно застыл.
     - Не волнуйся, это Гриф. Сейчас нам моё любимое кофе сварят.
     - Но дверь была закрыта и ….
     - Для Грифа нет закрытых дверей, мой дорогой племянник. И сегодня ты столкнулся с людьми, которые отличаются очень высоким, я бы даже не постеснялся сказать, «супер» профессионализмом. По сравнению с ними, все эти «Альфы», спецназы, «Штормы» и так далее, котята, играющие клубком ниток. А эти ребята настоящие барсы, горные барсы, самые осторожные, хитрые и беспощадные хищники на планете. Да, и давай на «Ты», племянник. А то, вроде родственники, одна кровь как-никак, и «Выканье» смотрится при всем при этом, уж больно официально. Хорошо?
     - Хорошо, дядя Витя. Предложение принимается, - Петр сел и, приготовился слушать гостя, уже не обращая внимания на то, что в кухне зажгли газ и зазвенели посудой.
     - Петя, ты знаешь, что мы не очень ладили с твоим отцом. Тут вполне возможно виновата моя работа. Ты должен быть в курсе, что я с 1935 работал  сначала в ОГПУ, потом НКВД и, наконец, КГБ. Выбора у меня не было. Была комсомольская путевка, направление на работу в органы, а это тогда расценивалось как элемент высшего доверия. Поэтому отказаться было просто невозможно, да и не было даже мысли отказываться. Ты что! Да стать чекистом в наше время мечтал каждый мальчишка, я уже не говорю о комсомольцах. Сначала меня отправили на курсы в Москву, и там, на одном из семинаров, я попался на глаза Глебу Ивановичу Бокию. Так мне было суждено остаться в Москве в Спецотделе ОГПУ.
     В арестах и расстрелах я не участвовал. У нашего отдела были совсем другие задачи. Даже сам, когда арестовали Бокия, полгода, был под арестом, и допрашивали меня по всей программе. Поэтому когда во времена хрущевской оттепели мой брат на полном серьезе заявил, что не хочет иметь со мной дело, так как я палач, мне право было не до шуток. Тогда мы с ним здорово поругались и почти пятнадцать – двадцать лет не знались. Но это не причина того, что я не был на его и твоей мамы похоронах. Я просто не мог физически. Был очень далеко отсюда и обременен очень важной работой. Из своего «далека» я поддерживал с ними связь, и если бы Владимир согласился на мою помощь, то может быть и он, и Аня сейчас  были живы. Скорее всего, он не говорил тебе о моих письмах и телефонных звонках. Но все равно прости меня за то, что в трудные для тебя минуты я не был рядом.
     - Я все понимаю, дядя Витя. И папа это тоже понимал. Его последние слова перед потерей сознания были о тебе, он просил не обижаться на тебя и называл тебя самым светлым пятном в роду Смагиных, и что нам надо гордиться тем, что ты есть.
      Петр, вдруг увидел, как дрогнули скулы у этого с виду железного человека, как неожиданно блеснули влагой глаза, и где-то в глубине горла что-то тихо засопело, забилось, словно его резко и сильно перетянул, лишая дыхания, тугой аркан степного кочевника.
     - Спасибо! – прохрипел Виктор Анатольевич, - Спасибо, племяш!
     - Прошу прощения! Кофе готов, - серебристый звонкий голос раздался так неожиданно, что мужчины, как один повернулись на него и, словно еще не очнувшись от его колдовской силы, уставились на ту, кому он принадлежал. В дверях комнаты стояла стройная и красивая девушка  тоже в черном, но теперь джинсовом костюме. В руках у неё был поднос, на котором стояли дымящийся кофейник, сахарница и две кофейные чашки.
     - Гриф! Как всегда неожиданно и как всегда вовремя! - пробасил Виктор Анатольевич, откидываясь в кресле и одновременно стирая что-то со щек, – Командуйте, милостивая сударыня.
     Девушка быстро и ловко накрыла журнальный столик на колёсиках и подкатила его к сидящим мужчинам. Все это время Петр не сводил с неё глаз. Он не был монахом, в его жизни были женщины и занимали они не самое последнее место. Но такой утонченной красоты, сдержанной теплой женственности и в тоже время скрытой силы, стремительности, ловкости и молниеносной реакции ему еще не приходилось видеть, и он был поражен и очарован одновременно. Даже коротко стриженые волосы не портили её, а наоборот придавали образу законченность, как гениальный последний мазок мастера, придает  совершенство его творению.
     Перед ним была не просто женщина, а женщина – воительница, женщина – достойная помощница и надежный партнер мужчине в его борьбе с окружающим суровым миром. Это поражало, пленяло и захватывало дух одновременно.
     - Гриф! А себе? – прогудел снова дядя.
     - А я, с вашего позволения, наведу порядок на кухне, а то у молодого человека до неё видимо никак руки не доходят, - ровно и спокойно, совсем не желая обидеть  хозяина квартиры, произнесла Гриф, смотря прямо в глаза Петра.
     Черные, огромные глаза, в которых не было и тени насмешки или назидательной укоризны, а было понимание и материнская заботливость и еще что-то неуловимое, теплое, обнадёживающее, дрожащее золотыми искорками на самом, практически неуловимом, краю чувствительности, распахнулись перед ним. Они обволакивали Петра такой бархатистой мягкостью, засасывали его в такие глубины смелых фантазий, околдовывали такой лучистой чувственностью, что ему большего и не надо было, только смотреть в эти широко распахнутые глаза, тонуть и вновь возрождаться в них. И пусть рушится мир, пусть катится ко всем чертям надоедливая действительность с её бесконечным выбором, с её премудрыми законами и правилами. Петр уже знал и был полностью уверен в своём знании, все блага и богатства мира он отдал бы лишь за то, чтобы постоянно растворяться в этих глазах.
    Молодой  Смагин не сразу понял смысл сказанного девушкой, а когда понял, то почувствовал, как удушающим жаром  кинуло ему в лицо, как свело судорогой губы, и они непроизвольно предательски задрожали. С ним такое было впервые. И новизна этого ощущения еще больше смутила. Захотелось исчезнуть, пропасть, сгинуть немедленно. Предательские слезы стыда защипали уголки глаз. Он резко мотнул головой и испугался тому, что с этим резким движением из горла вырвался громкий хрип.
      - Извините! Я не хотела вас так смутить, - почти шепотом проговорила Гриф. Не поддельные нотки искреннего участия в ее голосе, еще больше усугубили и без того не завидное положение Петра.
     - Все! Ухожу! Ухожу! – подавая обеими руками знак «спокойно», девушка попятилась к кухне и, не сводя удивленного и полного раскаянья взгляда с молодого мужчины, произнесла: - Если что, я в кухне Тор.
     Виктор Анатольевич с огромным любопытством наблюдал, развернувшуюся перед ним сцену. Он прекрасно знал о колдовской силе глаз Гриф, сам не раз попадал под их чарующее влияние, но такого эффекта, надо прямо сказать, не ожидал. И дело было даже не в смущении и растерянности племянника, что-то случилось с самой Гриф. За пять лет совместной работы он не слышал в её голосе таких ноток, какие заметил сейчас, не видел такого полного заботы и нежности взгляда и еще той теплоты и внимания, волна которого досталась и ему, так сказать, рикошетом.
     «Черт меня побери! А ты, племянничек, совсем щенок. Это даже хорошо. Сделать из щенка волкодава всегда проще и легче. Но, Гриф…! Прямо скажем, не ожидали. Гриф то, а…!» - подумал он, провожая, как и Петр, девушку взглядом.
     - Давай пить кофе, пока не остыл, - произнес Виктор Анатольевич, стараясь разрядить обстановку и беря в руку чашку.
      Петр судорожно повел шеей, прочистил клокочущим ворчанием горло, и тоже взял чашку. Рука у него дрожала от волнения, поэтому он быстро опрокинул кофе в себя. Дядя Витя, словно не замечая состояние племянника, налил ему из кофейника еще.
     Напиток подействовал успокаивающе, и Петр осторожно поднял взгляд на своего родственника, который, закрыв глаза, смаковал мелкими глотками напиток.
     - Ты кофе выпил, как водку. Поэтому я не спрашиваю, как тебе его качество? Вторую пей, как положено, - наставительно, приоткрыв один глаз, сказал дядя Витя и, поставив чашку на столик, уже деловым тоном продолжил.
     - Теперь вернемся к нашей теме. Времени остается мало, поэтому я начну сразу с предложения. Петя, мне нужен помощник, так сказать для исследовательской и поисковой работы. Помощник, обладающий качествами кабинетного червя историка и археологического крота  поисковика. Ты еще раз меня извини, но я, при помощи своих людей, довольно длительное время наблюдаю за тобой и знаю о твоих возможностях практически все.
     В Афганистане ты проявил себя, как боец, смелый, решительный, инициативный, с достоинством переносил все лишения и друзей не бросал в беде. На гражданке тоже проявились твои такие качества, как пытливый ум, большая работоспособность, умение держать слово, забота о родных и близких и аналитические способности. Я уже не говорю о том, что у тебя выработался за год работы в газете своеобразный, красивый слог, что тоже не последнее дело в работе, которую я хочу предложить тебе. То есть по всем параметрам, ты мне подходишь.
     Теперь о себе. Возможно, придет время, и ты узнаешь все. Ну а пока я скажу следующее. Я работаю на очень влиятельных и благородных людей. В небольшом городке в Брянской области, под названием Костелов, я возглавляю  фирму, которая занимается поставкой  медицинского  оборудования и  препаратов. И хотя мы по-настоящему работаем в этом направлении, фирма эта сразу признаюсь - прикрытие, как у нас это называется. Настоящая наша работа, это поиск исторических документов, артефактов, реликвий, кладов, произведений искусства и так далее. И все это делается не для обогащения.
     Люди, на которых я работаю, и так очень богаты. Это делается для восстановления правды истории и сохранения бесценных сокровищ нашего прошлого. И еще. В настоящий момент не все знания прошлого могут быть по достоинству оценены и использованы человечеством. Мы еще не достигли того этического уровня, когда способны понять все и использовать не во вред себе. Поэтому нас иногда наши работодатели называют «чистильщиками». Изымая из обращения способные нанести вред обществу артефакты, наша команда передает их на хранение до поры до времени более компетентным и знающим людям. В настоящее время рынок торговли историческими ценностями процветает, и чаще всего эти ценности, попадают не в те руки, в какие бы должны были попасть. По мере сил мы препятствуем этому.
      Тебя ждет интересная и высокооплачиваемая работа. Весь мир будет открыт перед тобой. Ты сможешь беспрепятственно входить в закрытые  архивы.  Ты откроешь для себя немного другую картину мира и развития исторического процесса. Правда, повторюсь, не все знания в настоящий момент можно довести до всеобщего пользования, и ты это в процессе поймешь и поймешь почему. Поэтому до общественности будет доходить только отфильтрованный материал. У меня есть помощник. Хороший и проверенный товарищ, но в последнее время объём информации резко возрос и он просто не может быть сразу в двух местах одновременно. Вот сейчас он в Париже, а с местным материалом работать некому.
     - Дядя Витя, но у меня с языками не очень….
     - Почему? Английский язык у тебя в процессе становления. Год позанимаешься плотно, и будешь говорить, как на родном языке. Ну и к тому же у нас есть Гриф.
     Произнеся эту фразу, Виктор Анатольевич украдкой взглянул на Петра и, увидев, как тот радостно вздрогнул, ухмыльнулся и добил его окончательно.
     - Она у нас полиглот. Кроме основных языков: английского, немецкого, французского, итальянского и испанского, знает еще четыре древних языка. Тем более тебе по штату положена охрана….
     - Охрана!? Что так серьезно!?
     - У нас криминала нет, но нас криминал окружает, и, ни останавливается, ни перед чем, если пахнет большими деньгами. А у нас племянничек не просто большими деньгами пахнет, а огромными деньжищами. Вот посмотри. – Виктор Анатольевич вытащил из внутреннего кармана красивое кожаное портмоне, достал из него целлофановый пакет и положил на стол напротив племянника. Тот взял пакет в руку. Сквозь целлофан просвечивала благородным седым серебром старинная монета.
     - Перед тобой Петруша настоящая, живая легенда, которая, является легендой, и по сей день. Это серебряный динарий Великой Римской Империи времен императора Тиберия. С одной стороны на ней выбит его профиль. Он имел хождение наравне с  шекелем на территории древней Иудеи времен Христа.
     Римскому прокуратору Понтию Пилату была оказана великая милость со стороны императора за успехи в наведении порядка в этом неспокойном уголке империи. Император особым указом разрешил ему с 33 года нашей эры, чеканить серебряный динарий, как с изображением самого Тиберия, так и, со своим на обратной стороне. Летом 33 года приступили к чеканке. По легенде было отчеканено 300 монет. Но после суда над Христом и его распятием с Понтием, что-то случилось. Он приказал прекратить чекан,  изъять монеты из обращения и пустить их в переплав.
     До последнего момента это считалось красивой легендой, говорящей о том, что благодать Христова снизошла на Прокуратора, и он раскаялся, хотя вина его была номинальной. Монет с профилем Понтия Пилата говорили, не существует, так как их не находили. Приказа Тиберий такого не отдавал, этого приказа тоже не нашли. Но вот она. Пока возможно одна единственная на всей планете. И представь теперь себе, сколько она стоит, если её сейчас выставить на аукцион?
     - Я даже представить боюсь, - прошептал Петр, заворожено разглядывая бесценную вещь. Из целлофанового нутра на него пахнуло такой древностью, что голова закружилась.
     - А теперь представь, что эта монетка могла оказаться на столе одного из менял, что Иисус Христос изгнал из храма, и была подобрана с земли бедняком, который зарыл ее в землю для сбережения. А потом во времена Крестовых походов её нашли и, памятуя как реликвию, связанную с именем Христа, сохранили и молились на неё.
     - Дядя Юра! Пожалейте! У меня прямо дыхание замирает от всего этого.
     - Дружок, это только частность. Ты у меня встретишь такое, что сердце замрет. Так! Время мое вышло. С ответом не тороплю. Вот тебе моя визитка, там номер моего сотового телефона. Звони завтра в любое время, лучше с утра. И учти еще одно. Крапивин, эта гнида, тебя так просто не оставит. Ему лишить тебя права зарабатывать на жизнь, как чихнуть. А жизни, как плюнуть.  У него с нас спрос еще за 1903 год остался. Знай, Смагин Леонид Денисович родственник нам по отцовской линии. Вот так-то брат.
     - Да, его «братки» уже сегодня звонили мне.
     - Это я знаю. Твой телефонный разговор с ними, мои «фалангёры» сегодня при помощи своей аппаратуры прослушали. Мне доложили. И вот я здесь, так как понял, что тянуть с разговором уже нельзя, - Виктор Анатольевич встал с кресла, но увидев недоуменный взгляд племянника, развел руками: - А что делать прикажешь Петя!? А? Я, коль здесь, должен о твоей безопасности беспокоиться. Или не так? Но ты не расстраивайся, мои ребята с ними поговорят и все образуется.
     - Да я ничего против этого не имею. Раз надо, значит надо. Я, дядя Витя…..
     - Нет! Петя! Не так. Дело очень серьезное. Попадешь ко мне, обратной дороги не будет. Учти это. Поэтому, я тебя не тороплю. Подумай серьёзно. Очень серьёзно! И завтра звони. Не позвонишь, значит не судьба. Перед отъездом я все равно к тебе загляну. Ну, все!
     Виктор Анатольевич, отодвинув кресло, вышел из-за стола. Петр тоже встал со своего места.
     - Да, как кофе?- спросил дядя.
     - Изумительный! Я такого никогда не пробовал.
     - Только Гриф умеет такой варить, учти и это. Гриф! Мы уходим.
     В комнату бесшумно вошла Гриф.
     - Я готова.
      Она подошла к Петру, и явно смущаясь, достала из кармана куртки пластиковую коробочку. Стараясь не смотреть на него, протянула коробочку ему.
     - Здесь две таблетки. Одна красная, другая синяя. Синюю таблетку выпьете перед сном, будите спать, как младенец. А красную таблетку утром, зарядитесь на весь день, как аккумулятор. И еще раз, извините меня, - последнею  фразу она еле слышно пошептала, и резко повернувшись, пошла вслед за дядей, который направился в прихожую.
     Петр проводил гостей до двери. Виктор Анатольевич на прощание обнял и расцеловал его, буркнул: «Жду звонка!» и вышел из квартиры. На лестничной клетке его ждала Гриф. Она на прощание лишь махнула Смагину рукой. Дверь затворилась со звонким щелчком замка. Сказка окончилась, и Петру стало не по себе от неожиданно прихлынувшей к сердцу грусти. Было даже необоримое желание кинуться вслед за ними и прямо сейчас дать согласие на все, хоть на каземат, лишь бы хоть изредка видеть эти глаза. С лестничного пролета донесся какой-то говор, потом дико взвизгнула выходная дверь и с громким «БУММ!» захлопнулась.
     Петр еще постоял немного в прихожей, потом сходил на кухню, подивился чистоте, что за столь короткое время успела навести Гриф, открыл холодильник, достал бутылку апельсинового сока и, вскрыв подарок девушки, проглотил синюю таблетку.
     - Теперь спать,- отдал он сам себе команду.
     Быстро погасив везде свет, он прошел в спальню, разделся, забрался под одеяло и через пять минут спал и на самом деле, как младенец.
*******
     Виктор Анатольевич, оказавшись в темноте лестничного пролета и спускаясь по лестнице, позволил себе закурить сигарету.
     - Ну что Гриф? Сработали мы с тобой, как по нотам. Ты просто молодец! Знаю, что артистка, но так сыграть…! У меня самого чуть скулы не свело.
     - Ты знаешь Тор. Мне кажется, я сегодня не играла.
     - Это как понимать?
     - А вот как хочешь, так и понимай.
     - Девочка, это мой родственник, родная кровь!
     - Слушай! А тебе не кажется, что мне осточертело служить подставной уткой и это притом, что я дипломированный экс-премьер фаланги. Мне по рангу положено черепа крушить и руки ломать одним ударом. И это я умею классно приводить в исполнение. А вот завлекать и охмурять, меня на базе не учили. Это твоя работа. И сегодня я этого не делала, запомни Тор.
     - Хорошо! Хорошо! Гриф успокойся, пожалуйста. Не делала и не делала. Черт, какая разница. Дело то вышло и Петя будет с нами.
     - Если еще не спит, то может передумать.
     - Типун тебе на язык. Ну, вас всех! Пророчицы, пророки, чудотворцы, экс-премьеры! Устал я от вас ребята. Вам хорошо. Помахали руками и ногами, когда скажу, и в сторону. А мне думать надо, решения принимать, искать, находить, все просчитывать и так далее. И ведь не каждому доверишься, не за каждого поручишься перед «ВЫСШИМИ». Вот и приходится вас  иногда привлекать к интеллектуальной работе. А ты: - «ОСТОЧЕРТЕЛО».
     Они вышли на улицу и первое, что сделали, посмотрели на окна квартиры Смагина. Не в одном не горел свет.
     - Все! Он наш! – Виктор Анатольевич потер руки и быстро пошел к поджидавшим их черным БМВ.
     Гриф задержалась на минуту. Она сама еще не полностью понимала, что с ней происходит и, почему этот парень произвел на неё такое впечатление. Ничего особенного в нем не было. В толпе такого и не заметишь. Но! Когда она посмотрела в его глаза, там, в комнате,  расставляя кофейные приборы.  Неожиданно не бойцовским, а чисто женским восприятием Гриф почувствовала такую безмерную и незащищенную надежность, такое высокое и чистое восхищение, такое не плотское, а божественно-религиозное обожание, что перехватило дыхание, и лишь тренированная годами психика не дала дрогнуть мускулам на лице. Потом на кухне делая  извечную, чисто женскую работу, она не раз задавала себе вопрос, что со мной, что такого произошло, что все это значит. И почему ей снова хочется увидеть его глаза, и глядеть, глядеть, глядеть в них. Глядеть и видеть свет, тепло, нежность и надежность.
     Когда она садилась в БМВ на заднее сидение, Виктор Анатольевич повернулся к ней и тихо сказал.
     - Девочка моя, с сегодняшнего дня Петр твоя зона ответственности. Сегодня за ним посмотрят Пек и Грим, а завтра с утра приступай. Связь по экстренному каналу. С его головы не должен упасть ни один волос. Будет он с нами или нет, но это тот, кого мы искали последние четыре года. И это совсем не потому, что он мой родственник. Совсем нет. Так распорядились Великие Небесные Пряхи Судьбы. Они же определили тебя в его провожатые. Тебе все ясно?
     - Да Тор. Мне все ясно.
     - Тогда поехали отдыхать. Завтра все решится. Что-то неспокойно у меня на сердце. У тебя для меня найдется синяя таблетка?
*******
        Петр проснулся рано. За окном только всходило блеклое осеннее солнце, но день обещался быть хорошим. По крайней мере, без дождя. Убрав за собой постель, и легко позавтракав, он решил перед звонком дяде пробежаться по городскому парку, что был от его дома в двух кварталах. Одев, спортивный костюм и свои боевые, еще с Афгана, кроссовки, он, не забыв проглотить «волшебную» таблетку Гриф, выскочил на улицу и чуть не запел от радости, вдохнув полной грудью свежий и от этого словно сладкий воздух.
     Настроение было великолепное. Неожиданное предложение дяди Вити, чудесным образом решило все его проблемы, тяжелый груз которых давил плечи последние дни. Груз исчез. На его место пришла уверенность в завтрашнем дне, а что еще надо для полного счастья? На душе было легко и спокойно. И эти глаза….
     Учащенно забилось сердце. Черные омуты глаз девушки со странным именем «Гриф» неожиданно ярко и реально предстали перед внутренним взором Петра, и их божественная красота вновь сладкой истомой, как теплой, нежной волной  стремительно пронеслась по всему телу. Господи!  Все же хорошо жить в мире тобой созданном, когда случаются такие чудеса, что похожи на свет свечи в мрачном холоде действительности.
     В таком приподнятом настроении Петр свернул в городской парк и свернул на левую боковую аллею, собираясь сделать круг  по всему периметру парка. Он пробежал совсем немного, когда дорогу ему преградили трое молодых людей, спортивного телосложения в модных кожаных куртках. До них еще было метров двадцать, и Смагин решил не рисковать. Нет, это была не трусость, просто сработал инстинкт самосохранения и нежелание портить такое прекрасное утро какими-то случайными встречами. Петр резко повернул вправо, пролетел на скорости густые кусты шиповника и оказался на широкой лужайке, устеленной опавшей листвой.
     Но встреча была явно не случайной. Молодые люди в кожаных куртках уже ждали его там.
     - Петр Владимирович, здравствуйте! – спокойно сказал один из них: - От нас бегать не надо. Мы только хотим с Вами поговорить. Поговорить и больше ничего.
     Он сделал несколько шагов навстречу со Смагиным. Тем временем его спутники ловко обошли Петра с двух сторон.
     - Вы не волнуйтесь, пожалуйста. У нас к Вам всего несколько вопросов…
     - Кто вы такие? – резко оборвал его Петр.
     - Извините, не представились. Я достаю документ, - немного с усмешкой произнес парень, и его рука скользнула в нагрудный карман куртки.
     В этот момент со стороны центральной аллеи раздался рев автомобильного двигателя, и противно завизжали тормоза. Все обернулись на звук. Все, кроме одного. Боковым зрением Петр заметил, как стоящий слева парень неожиданно побледнел, по его лицу пробежала судорога, тело мелко задрожало, как в ознобе. Он сделал, словно через большое усилие, шаг к Смагину. В руке его, неизвестно откуда, появился зло сверкнувший нож.
     - Гришка! Ты что!? – взволнованный голос одного из парней слился в сознании Петра с резкой болью в левом боку. Перед глазами заплясали разноцветные круги, ноги подкосились, и все померкло.
*******
     Гриф уже подъезжала к дому Петра на дежурной «ауди», когда Грим по экстренной связи передал ей, что объект в городском саду и его преследуют трое, и попросил разрешения вступить в контакт. Гриф быстро просканировала оперативные волны и сразу нашла то, что искала.
     - Пятый, четвертый, третий - первому! Объект заметил нас. Пошел кругами. Разрешите «контакт».
     - Первый – пятому, четвертому, третьему. Вижу объект визуально. «Контакт» разрешаю. Иду к вам.
     Гриф переключилась на волну Грима.
     - Грим их больше трех. Блокируй подход остальных. Скорее идут с противоположной стороны. Я беру объект.
     «Ауди» взревела и словно комета помчалась к парку. Когда, разъяренно рыча, она влетела на центральную аллею, Гриф увидела слева на лужайке троих здоровых парней, которые, окружив Петра стандартной коробочкой, медленно приближались к своей жертве. Больше она не медлила. Ударив по тормозам, она выскочила из машины и помчалась на помощь Смагину.
     Войти в боевой режим было делом одной минуты. Ближайший к ней парень еще только начинал поворачиваться в её сторону, видимо заслышав шелест травы под ногами девушки, когда она, пролетая за его спиной, рубанула ребром ладони в точку за ухом. Удар был скользящий, но достаточный, чтобы лишить сознания минут на десять. Ей трупы совсем были не нужны. Второй получил щелчковый удар пяткой левой ноги в прыжке с разворотом на 180 градусов в висок. Третий оказался молодец. Он правильно просчитал её прыжок и ушел с линии удара правой в промежность, но не учел быстроты движений своего противника и того, что его возможности возрастают, когда обе ноги на земле. Гриф сделала с места длинный прыжок с перекатом через голову, оказалась за спиной последнего из тройки и, повернувшись, просто ткнула ему указательным пальцем в область болевой точки под правой ключицей. Все! Бой был закончен. Все трое находились в выключенном состоянии как минимум на десять, пятнадцать минут. Теперь можно было заняться Петром.
     Тот лежал, скорчившись, и тихо стонал. Гриф наклонилась над Смагиным и попыталась повернуть его на спину. От этого правая рука Петра, до того прижатая к левому боку, соскользнула и девушка увидела, что вся ладонь её покрыта кровью.
     - Ничего себе?! – только и смогла прошептать Гриф: - Вот это «Контакт»!?
     Недолго думая, она взвалила парня себе на плечи и, чувствуя, как его кровь течет по её плечу, побежала к машине. Там она, положив Смагина на заднее сидение, разрезала десантным ножом его спортивный костюм и увидела рану. Удар был профессиональный в область почек, но  Петр либо в момент удара слегка повернулся и сжался, либо рука у наносящего удар дрогнула, и  он не достиг своей цели, прошел по касательной, а не вглубь тела. Это уже было хорошо. А вот крови было много, очень много и это было очень плохо. Петр бледнел прямо на глазах. Гриф распотрошила всю автомобильную аптечку и как могла в этих условиях перевязала раненого. Потом сделала ему противошоковый укол и только после этого села за руль. Уже выруливая к выходу, она вышла в эфир.
     -Говорит Гриф. У меня объект. У меня 07. Повторяю у меня 07. Требуется немедленная помощь. Направляйте меня.
     - Гриф я Грим! Вижу тебя. Страхую сзади. Не бойся мы рядом.
     - Гриф я Лорд иди на базу. Мы ждем тебя. Дополнение через минуту
     - Гриф я Тор! Девочка иди к первой городской. Мы туда подъезжаем. Там тебя встретим. Не волнуйся. Все будет хорошо.
      - Гриф я Грим! Впереди перекресток. Ты подъедешь на «красный». Гриф ты подъедешь на «красный»!
     Как говорил её учитель в лагере специальной подготовки: - «Войти в боевой режим и действовать в нем, можно научить любого. А вот выход из него – это, дорогая моя, строго индивидуально. Одни уединяются и мрачнеют, другие истерически смеются, третьи много говорят и не могут остановиться, четвертые плачут и так далее. Невероятное напряжение всей нервной системы, работа на полную мощность всех органов, молниеносная оценка создавшейся ситуации мозгом и принятие им однозначного решения в наилучшем варианте – все это настолько изнашивает тебя за эти пять, десять минут, что остаточная реакция организма просто непредсказуема».
     Она сама себя относила к четвертым.
     Гриф плакала, слушала эфир, полный заботливых слов, полный голосов её названных братьев и плакала. Она знала, что они всегда будут рядом, всегда помогут, всегда придут на помощь. Они одна семья в этом не всегда понятном и, наверно по этому, страшном мире. Эта сопричастность с определенной группой людей. Где взаимовыручка возведена в ранг повседневности. Где взаимное уважение считается неукоснительным законом. Где благородство самопожертвования  ради других есть не исключение из правил, а само правило, и где все это делается не ради наград, постов и регалий, а ради самой жизни, наполняли её гордостью и уверенностью, что все будет хорошо. Но то, что приносил эфир, то тепло и забота, что слышалась в интонации её товарищей, вызывали у неё ответную реакцию – слезы благодарности и ничего она не могла с собой поделать.
     -Гриф я Грим сейчас поворот направо! Молодец девочка. Теперь прямо до конца. Можешь прибавить скорость.
     - Гриф я Тор! Видим тебя. Встречаем. Ты молодец!
     - Спасибо, ребята! Я вижу вас! Я еду к вам!
     Она  прибавила скорость и серая полоса асфальта послушно все быстрее и быстрее побежала под колеса её машины.
    
«ХРАНИТЕЛИ»

Россия. Брянская область. Автодорога с усовершенствованным покрытием А141. Осень, 1998 год

     Он прибавил скорость, и серая полоса асфальта послушно все быстрее и быстрее побежала под колеса его машины. На спидометре светящийся индикатор скорости дернулся и пополз от цифры к цифре - 90, 100, 120, 130, 140. Ауди-80 ускорялась практически бесшумно и незаметно. Единственно, почему это было можно заметить, смена пейзажа за окном, мелькание стволов деревьев и телеграфных столбов и еще по ощущению стремительности движения, что поднималось в тебе завораживающей, колдовской волной. Несущееся  навстречу дорога, как магнит притягивала тебя, зачаровывала и пробуждала ощущение всевластия и могущества. Ты становился словно богом, повелевающим окружающим тебя миром. Ты безраздельно владел временем и пространством, ты был не подвластен им, потому что они было в твоих руках, и от одного  твоего движения зависело, как они будут меняться – быстрее или медленнее.
     Он, как и любой русский, любил быструю езду. Наверно, в связи с этим, ему так была по душе эта «Ракета» цвета мокрого асфальта. И поэтому, как только Смоленск, с его кривыми и узкими улицами остался позади, и «ауди» вырвалась на простор 141 автострады, он с огромным удовольствием надавил на акселератор.
    И сразу, что-то неприятное, холодное и скользкое  проникло в мозг, задержалось в нем на секунду, кольнуло и сразу исчезло. Это было настолько неожиданно, что он не успел отреагировать. После этого  закружилась голова  и к горлу подступила тошнота. Все длилось буквально несколько секунд, но этого хватило, чтобы понять – его просканировали на ментальном уровне и поставили «метку». Сделал это «сенс» высокого класса. Это было очевидно, и, причем, на довольно большом расстоянии, судя по продолжительности влияния. То, что его вели от белорусской границы, он знал. Еще там в глаза бросились неказистые «жигули», но с усовершенствованным и мощным двигателем. Они до сих пор маячили сзади.
     Он посмотрел в зеркало заднего обзора. Пресловутые «жигули» уже развернулись и мчались к Смоленску. Они своё дело сделали. Как только он выехал на автостраду Смоленск – Брянск, «загонщики» дали о нем знать «сенсу», находящемуся в засаде. 
     Сейчас было совершенно неважно кто это. А вот зачем, было понятно без подсказки, конечно информация, которой он обладал. Вот только сама информация была настолько размыта и мала, что он бы из-за неё не пошел на такое. Вена, Рим и Париж  дали, хорошие результаты по параллельной тематике и нулевой по основной. В Кракове, что-то наметилось, но настолько смутное и неясное…. Он и сам пока не разобрался в этом окончательно.
     И что же теперь делать? Это был вопрос из вопросов. Рядом дремала Лада его жена, на заднем сидении сопела во сне Мышка, его дочурка - Лизонька. И он не мог рисковать их жизнями. Тогда  он вышел первый раз на связь с базой.
     - Дежурный Кир слушает?
     - Это Ларс. Соедини с Тором.
     - Тора нет, он в командировке. Здравствуй Ларс. С прибытием. Соединяю с Крисом.
     - Крис слушает.
     - Здравствуй Володя! Это Ларс. У меня проблема. Выехал на сто сорок первую. Меня повели. Сзади были «загонщики» одна машина. Они видимо дали отмашку «сенсу» и тот меня пометил. Он впереди. Боюсь, что не один, где-то в районе реки Белизна.  Нужно чтобы меня встретили, лучше всего Голлем. Я и Лада выжаты, как лимоны. Пусть сразу экранирует весь участок перед Белизной. Там то, они меня, скорее всего и ждут.
     - Ларс! Голлем уехал с Тором. Я вышлю тройку Стаха. Они примут тебя сразу за Пеклино. Что им с собой взять?
     Вот тут он испугался по-настоящему, испугался так, что остановил машину и, выйдя из неё, закурил.
     - Ларс! Что им с собой взять? – продолжала допытываться база голосом Криса.
     - Крис! Это Лада. Подожди.  Ларс вышел покурить. Связь через  пять минут.
     Лада подошла как всегда бесшумно и осторожно, взяла его за руку и прижалась к плечу.
     - Плохо?
     - Да, дорогая, очень плохо. Я проявил непозволительную беспечность. И вот результат! Впереди меня ждет «сенс» и возможно не один. Причем очень сильный «сенс». Сзади, скорее всего, одна машина «загонщиков». Эти отрезают нам путь к отступлению.  Мне в настоящий момент с ними не справиться даже с твоей помощью. Мы с тобой очень устали за время этой поездки и находимся совсем не в лучшей форме. Что им нужно, тоже понятно. Та информация, что я скачал в Риме, Париже, Вене и Кракове. А её они могут получить лишь в том случае…, ну ты знаешь в каком. Тор и Голлем далеко отсюда и мне не помогут. Аппаратура, что у нас есть, не совершенна, да и ребята на ней работать практически не умеют, особенно при переброске поля. И самое неприятное это то, что СЕНС меня уже пометил. Использовал фактор внезапности, а я растерялся и не успел поставить блок. Вот такие дела.
     - И что будем делать? – Лада игриво поглядела в глаза Ларсу. - Мой великий и могущественный Мерлин!
     - Это уже не шутки, Лада! Это уже игра на выживание, жуткая и страшная игра.
    Лада сморщила нос, всем своим видом показывая, как её забавляет состояние, в котором находится муж.
     - Да что вы говорите, сударь?
     - Я на самом деле не шучу, Ладушка, - серьезно и тихо произнес Ларс, и это его спокойствие словно ушат холодной воды остудили шаловливые порывы Лады свести все страхи мужа к веселой шутке.
     - Неужели так плохо? – также тихо произнесла она.
     - Да, дорогая, очень плохо, - повторился Ларс.
     - Ну, давай не поедем сегодня. Вернемся в Смоленск. Переночуем там. А может, поедем другой дорогой.
     - К счастью, ты, Ладушка, «сенс» средней категории и на тебя «метка» на значительном расстоянии, не действует. Пометив меня, он словно крепким узлом связал наши ментальные поля и теперь, как бы я не хотел, у меня нет другой дороги, как только вперед, навстречу с ним. Он будет тянуть меня к себе, словно магнит. Разумом я буду понимать, что иду в смертельную ловушку, но физически не смогу этому воспрепятствовать. Наоборот, чем ближе я буду к нему приближаться, тем его власть все сильнее и сильнее будет господствовать надо мной. И, в конце концов, я добровольно отдам себя в руки своего противника. Тем более что сейчас я просто усталый человек с очень низким потенциалом сопротивляемости. Да мы можем с тобой уехать, но он последует за нами и будет с расстояния наращивать силу своего влияния на меня. Бегство с «меткой»  никогда к хорошему не приводило, наоборот оно делало из человека зомби. Этого, скорее всего и добивается наш противник. Тем более, сзади мы тоже заблокированы. Они просчитали все до мелочей. Это профи и они осечки не дадут. У нас один выход. Прорываться на скорости, в надежде, что наши совместные блоки смогут воспрепятствовать ему хоть на небольшое время. Помощь уже выехала.
     - Тогда будем прорываться! – решительно сказала твердым голосом Лада.
     - С Мышкой!?
     - Я тебя поняла, Ларс и сразу заявляю. Мы тебя не оставим, что бы нас ни ждало впереди. Тем более, хоть я и «сенс», но в то, что ты мне рассказал, не особо верю. Этого просто не может быть, чтобы мы не справились! Что они «запредельщики», что ли? Или черные колдуны? Не верю я в это, хоть убей! Ты мне еще про наговоры и магию Вуду расскажи с их соломенными куклами, у которых вместо сердца волос человека, которого ты хочешь сделать зомби.
     - Но послушай, Лада…!
     - И слушать ничего не хочу. Все, поехали!
     - Ладно. Сейчас поедем. Но сначала давай разбудим Мышь. Мне надо с вами поговорить.
     Лада согласно кивнула и пошла, будить дочку. А Ларс подошел к машине и надел  гарнитуру связи.
     - Крис! Ты еще тут?
     - Ларс я тебя слушаю.
     - Мы решили прорываться. Посылай ребят. Пусть принимают нас. На головы всем надеть, на всякий случай, экранные обручи. Может и в самом деле ничего страшного. Во всем остальном экипировка, как на экстренный выезд. Да и не забудьте все, что полагается для оказания первой медицинской помощи. Словно работаете по плану «Д».
     - Что? Так серьезно?
     - Не знаю, Володя! Не знаю, дорогой. Так на всякий случай.
     - В нашем деле ошибаться нельзя, Ларс! Лучше перестраховаться, чем что-то упустить!
     - Вот так и делай. Связь со мной постоянная. Подключи запись. Я постараюсь комментировать, все что чувствую и вижу. При анализе пригодится.
      - Хорошо. Высылаю группу.
     К Ларсу подошла Лада, ведя за руку девочку лет десяти, еще сонную, но уже с интересом поглядывающую на отца.
     - Как спалось, Ваше Высочество? – шутливо и ласково проговорил он.
     - Очень даже ничего, Ваше Величество – также шутливо сделала классический реверанс Лиза.
     - Ну и хорошо. Так слушайте меня внимательно. Мы поедем быстро, поэтому всем пристегнуться ремнями безопасности. Тебе, Мышонок, мы с мамой сейчас сделаем на заднем сидении норку, в которую ты залезешь и будешь в ней сидеть тихо, тихо, никуда не высовываясь. Хорошо?
     - Да, папочка, - девочка сразу стала серьезной от этих слов отца.
     - Теперь следующее. Скорее всего, до Пеклино ничего серьезного не будет, в нем тоже, а вот как переедем через Белизну сразу беремся все за руки. Если надо будет проделать это раньше, я скажу. Ну, вот в принципе и все. Главное слушайте меня, и нам повезет. Теперь, мать, пойдем делать мышке норку.
     Из багажника машины они достали два спальных мешка и постелили на пол заднего салона. На них усадили Лизу, сразу за креслом Лады.
     - Мышь! Если начнется что-то необычное, хватайся левой рукой за дверную ручку, но мою руку не отпускай, пока не скажу. Поняла?
     - Да, папочка!
     - Теперь поехали.
     Ларс сел за руль и завел машину. «Ауди» рванулась с места. Назад дороги не было, а  впереди ждала неизвестность.
     - Лада, следи за моим лицом. Увидишь признаки зомбирования, ударь слегка полем. Ты знаешь куда, что бы больно было. Хорошо?
     - Мне тебя жалко будет, - все еще пыталась шутить женщина, но дрожащий голос выдавал её волнение.
     - Ничего, потерплю.
     Как и предугадал Ларс, до моста через Белизну все было нормально. Но стоило им пересечь мост, как в ушах зазвучала еще тихая музыка.
     - База, слышу музыку. Классика. Вагнер. «Полет Валькирий». Начинается. Первый ход неплохой. Пытается отвлечь сознание и притушить его. Ударять будет на подсознательном уровне. Чтобы вырубить сразу. Поэтому подпустит ближе.
     - Ларс! Это Стах! У нас здесь был завал на дороге. Пробуем наверстать за счет скорости. Будем стараться перехватить тебя у реки.
     - Я уже переехал реку Стах, Девочки, руки!
     Он снял правую руку с руля и протянул её своим женщинам, которые сразу мертво вцепились в неё. И тут началось!
     Первое, что почувствовал Ларс, это ощущение тугого аркана на плечах.  Петля все туже и туже затягивалась и тянула его вперед. Руки стали неметь
     - Он хочет подтянуть меня как можно ближе к себе, потом ударит с одновременным вторжением в моё подсознание и скачает во время агонии всю информацию на себя.
     Музыка тем временем звучала  громче и громче.
    - Чертова музыка, не дает сосредоточиться!
    - Ларс! Вон они! – Лада показывала свободной рукой на дальний холм с левой стороны от движения. На его вершине ясно были различимы три темные фигурки, стоящие в ряд и соединенные между собой нитками рук.
     Да, их было трое! Сбылись самые мрачные предположения Ларса. Здесь уже ничего нельзя было поделать. Их переиграли, и до развязки оставались считанные минуты.
     - Вадим, может экран!? – прокричала Лада в отчаянии, называя его настоящим именем.
     - Не поможет, - с трудом прохрипел мужчина.
     Давление на него усиливалось с каждой минутой. Он уже практически не владел своим телом. Лада, пытаясь ему помочь, как он и просил, ударила полем в самое больное место. Но было поздно. Вадим ничего не почувствовал. Машина все ускоряла свой бег. Попытка сбавить газ не принесла результата. Ноги тоже не подчинялись ему. Практически Ларс уже был полутрупом, руководимой чьей-то злой волей куклой, и только на самом пределе все еще сопротивлялся чужой власти. И тут его озарило, он вдруг очень четко увидел то, что хотели сделать его противники. Впереди, метрах в шестистах была сооружена площадка для отдыха. «ауди» мчалась прямо на неё. «Вот здесь они и сбросят нас с трассы» - подумал горько Вадим – «Все! Пора!»
     - Девочки! Качайте с меня! Простите! И помните! – он прокричал, прохрипел это и, остановив своё сердце, бросил свою сущность в астрал последним, прибереженным на этот крайний случай, усилием воли.
     Время словно застыло. Его окружила тишина. Ни рева мотора, ни криков, ни шелеста шин, одна глубокая, как бездонный колодец, ТИШИНА. Измучившая его музыка пропала в ней, словно растворилась. Появилась легкость и уверенность, что возможно победа в этой игре останется за ним. Он посмотрел на машину. Медленно – медленно «Ракета» цвета мокрого асфальта двигалась к роковой кромке площадки для отдыха, что обрывалась крутым и глубоким кюветом, а за ним начинался мелкий кустарник, плавно переходящий в смешанный лес. На другой стороне дороги, уже довольно близко, высился лысый холм, на котором стояла, соединив руки, тройка его врагов, окруженная серебристым сиянием силы. От этого сияния в их сторону стал, медленно расти красноватый, похожий на щупальце отросток. Вадим посмотрел внутрь салона. Его тело неестественно выгнулось на месте водителя, шла агония. Аура пульсировала, то, ярко вспыхивая, то тускнея. В ней пока  преобладали алый и синий цвета. Цвета жизни, но с каждой пульсацией серая, как пепел, субстанция захватывала все большие и большие участки в ментальном пространстве. Розоватый поток информации быстро струился из головного мозга по правой руке к точке, где с ним соединились его девочки. И тут он заметил одну странность. В этой точке сливались два потока. Лада помогала качать Лизе и одновременно сливала ей свою информационную базу. Опасаясь за жизнь своего ребенка, она перебросила всё своё силовое поле на Мышку и закутала, запеленала её в силовой кокон, как личинку шелкопряда. Сама же осталась совершенно без защиты, и поэтому, зная о том, что гибель неизбежна, отдавала своему ребенку всю себя без остатка. «Вот это ты зря делаешь, Ладушка! Я в астрал ушел не для того, чтобы дать вам погибнуть. Но это исправить я уже не могу».
     Машина задрала капот. Рабочие видимо не очень тщательно заровняли этот край площадки, и в месте схода с неё «ауди» образовался мини трамплин, который и начал выводить машину в прыжок через кювет. Ларс оглянулся на дорогу. В километре от места аварии начинался поворот в сторону Костелова. Там, наконец, появились две БМВ Стаха. «Вот и помощь подоспела» - подумал он. – «Все девчонки будет путем! Вы будите жить у меня на зло, этим монстрам!» 
     Машина взлетела в прыжке, оторвав задние колеса от асфальтового покрытия. Вадим посмотрел в сторону противников. Противный, как покрытый слизью навозный червяк, красноватый щупалец рывками преодолевал пространство между ними и телом их жертвы и не успевал, не успевал выполнить своё предназначение.
     «Вот вам! Кукиш с маслом!» - свирепо прокричал внутри астрального тела прежний Ларс.
     Машина между тем забралась в высшую точку своего полета. Пора было заняться главным. Вадим первым делом  выключил мотор, вырастив из своего силового кокона отросток с раздвоением на конце и, зажав, как пальцами, ключ, просто повернул его в замке зажигания. Потом он проследил траекторию падения машины. На её пути было два дерева, две тонкоствольные осинки. «Их она срежет, как бритвой, И не почувствует». Он облетел «Ракету» с другой стороны и приготовился удержать своих девочек в момент удара. На Мышку Ларс сверху надавил похожим на ногу гиганта отростком, а Ладу прижал к креслу лентовидной субстанцией силового поля. Предвидя столкновение, она закрыла лицо руками и натолкнулась на полевое сопротивление. Он увидел удивление в её глазах, но тут начали подламываться осинки. Переднее стекло полетело медленным дождем осколков внутрь салона. Некоторые из них порезали руки и в нескольких местах впились в лицо Лады. Каждый раз, когда блестящее, как бриллиант и острое как бритва копье подлетало к телу любимой женщины, а он ничего не мог сделать, а оно вонзалось в это тело и казалось именно в те места, которые он так любил целовать при жизни, Ларс ревел нечеловеческим голосом.
     «Ауди» все также медленно опустилась на землю, подпрыгнула, зависла, опустилась, подпрыгнула еще, уже на меньшую высоту и вновь опустилась, теперь уже окончательно. За осинками росла большая ель, и это было уже серьезно. Слева от ели - густой орешник. Вот куда надо было направить взбесившуюся машину, чтобы погасить инерцию, и, наконец, остановить. О руле сразу пришлось забыть. От удара он подломился и вдавил физическое тело Ларса в кресло. Вадим снял поле со своих девочек и, направив всю его мощь в капот, стал давить на него. Сантиметр, еще один сантиметр, сразу десять сантиметров. Он прилагал все усилия, но чувствовал, что не успевает. Ель катастрофически приближалась. И тут случилось неожиданное. Левое колесо в реальной жизни налетело, в астрале медленно наехало на толстый корень, и этот момент совпал с усилием Ларса. Машина стала заваливаться на левый бок. Он в начале не почувствовал этого, а когда увидел, то было поздно. «Ракета» легла на бок, её крутануло влево, и она уже потеряв большую часть своей кинетической энергии, врезалась в ствол ели своим днищем.
     Вадим оторопело смотрел на то, как его «ауди» впечатывается в ствол елки, как в замедленном темпе летят в разные стороны куски металла, как содрогнулась и посыпалась сучьями и иголками старая ель. А потом все замерло. Ларс подлетел к машине и заглянул в салон. Лада  висела на ремне безопасности как сломанная тряпичная кукла, но аура ее говорила о  том, что, она жива, только без сознания. Мышке досталось больше всего. Она упала на левую дверцу и тоже была без сознания, но сильных повреждений, кажется, не было, хотя  аура, что окружала девочку, не очень понравилась Вадиму. Боковым зрением он увидел, как к месту аварии подбегают Стах со своими ребятами. Словно при замедленной
киносъемке они, зависая в длинных и высоких прыжках, летят к месту аварии сквозь низкорослый, но густой кустарник.  Для него все здесь кончилось и, не смотря ни на что, он спас своих женщин. Здесь уже справятся без него. А он свой бой еще только начинает.
     Мозг физического Ларса умирал, астральный Ларс это чувствовал и спешил закончить дело как можно скорее. Он взлетел вверх и посмотрел в сторону холма. Тройка все еще была на своём месте, так же светился серебром кокон силы, а красноватое щупальце возвращалось к хозяину ни с чем. И он стал готовиться к последнему удару. Сил оставалось мало и времени тоже. Сначала Вадим перебросил всё силовое поле щитом перед собой. Потом усилием воли свернул щит в  рулон и, вращая его, сжал  так, что получился силовой дротик. Перевернув дротик горизонтально и, направив его во все уменьшающееся щупальце, он метнул этого посланца своего гнева в того, кто лишил его радости жизни и любимых женщин. Всю свою ненависть и ярость к этим неизвестным и подлым врагам, всю свою боль неожиданной утраты, он вложил в этот последний, завершающий схватку бросок. Мозг умер! Но Ларс еще видел, как силовой дротик, теперь стремительно, приблизился к щупальцу. Как он влетел в его  дергающуюся плоть, как раскромсал её и, наконец, достиг главного. В АСТРАЛЕ это было похоже на красочный фейерверк, когда заряженный потенциалом  справедливого возмездья силовой дротик вонзился  в  силовую субстанцию его противников.
     И все! Конец! Молчание и тьма. Черная, вязкая, тяжелая тьма.


«МЕСТО, ГДЕ НЕТ ВРЕМЕНИ»

     Тьма. Черная, вязкая, тяжелая тьма. Нет ни искорки света. И тишина. Спокойная, мягкая, как бархат, как вата – ТИШИНА. Ощущение полета. Даже не полета. ПАДЕНИЯ! Да, ощущение падения! Ноют зубы, холодные обручи страха сдавливают грудную клетку, сердце проваливается куда-то вниз, к стопам, немеют губы и непроизвольно растягиваются в нелепую улыбку или гримасу. Сколько это длится, неизвестно. Здесь нет времени. Минуты, часы, дни, годы, века? Все это осталось где-то там, в начале падения в темноту.
     «Ш-Ш-Ш-ШО-ШО-ШО-ОП». Что-то проносится справа. Что-то большое, черное и невидимое. Почему-то ощущаешь, что оно черное. Не видишь, а именно ощущаешь.  Правой щеки касается холодная струя воздуха.
     «Ш-Ш-Ш-ШО-ШО-ШО-ОП». Теперь, то же самое, слева. И вновь холодная струя воздуха касается  левой щеки.
     Появляются еле заметные нити. Они тянутся вдоль линии падения и исчезают впереди. Их становится все больше, и они видны все четче и четче. Цвет их меняется. Постепенно становится  белёсым, потом ярко белым, потом желтым. Нити то летят параллельно, то скрещиваются, то разлетаются в стороны, то вновь устремляются навстречу друг другу. Ими создается эффект вращения, от которого начинает кружиться голова, и к горлу подступает тошнота.
     Падение теперь с помощью этих нитей проходит в каком-то ограниченном пространстве, напоминающем трубу. Оно словно ускоряется, делается невероятно стремительным и безвозвратным. Осознание этого рождает холодный, как лед, УЖАС, что неожиданно охватывает все твоё существо. И появляется желание закричать изо всех сил: «ХВАТИТ! Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО! Я НЕ ХОЧУ! ПРЕКРАТИТЕ! МАМА!». Но звука нет! Ты кричишь, кричишь громко. Но звука нет. Все та же мягкая, как бархат, как вата – ТИШИНА. Она давит на тебя. Вязкой губкой проникает тебе в рот и заполняет его. Что-то горькое стекает  по губам, и они немеют, не слушаются, становятся чужими. «Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО!» - замирает где-то внутри тебя, так и не вырвавшись наружу.
     Неожиданно падение прекращается. Это происходит мгновенно, и ты не успеваешь осознать момент его прекращения. Словно, вот ты падаешь, моргнула, и ты уже висишь в пространстве, не двигаясь никуда. Нити пропали. Вместо них перед тобой изогнутая поверхность, затянутая, находящимся в постоянном движении туманом. Он многоцветен. Белый, серый, красный, зеленый, желтый, синеватый, фиолетовый, оранжевый. Движение его причудливо. Он сворачивается кольцами, образуя гигантские воронки, вспучивается, как волны цунами, растекается на горизонтальной поверхности кудрявыми деревьями. И все это сопровождается симфонией красок, что придают всему этому грандиозному движению изумительно прекрасный вид.
     Ты уже не кричишь. Ты восхищена и поражена одновременно. И тут появляется звук. Словно звякнул серебряный колокольчик. 
      ДИНЬ - ДОН!!!
     В тумане перед тобой раскрывается окно, и ты видишь. Желтое море песка. Пустыня. Вдали видны барханы. Безжалостное солнце слепит глаза, отражаясь от расплавленного золота под ногами. Ты что-то ищешь, тебе надо что-то найти, но сил уже нет и нет возможности повернуть назад. И тут ярким бликом что-то вспыхивает у подножья небольшого утеса, что как старый зуб вылезает из песка справа, и ты бежишь туда из последних сил.
     ДИНЬ – ДОН!!!
     Большой черный крест вкопан в землю. На кресте висит распятый человек. Трое воинов в коричневых кожаных доспехах сидят на земле и играют, бросая на расстеленный плат кости. Рядом с ними прямо на земле лежат три копья с широкими листообразными наконечниками. У креста всадник в темно-вишневом плаще с серебряными позументами по краям. Он смотрит в лицо человеку, распятому на этом жутком орудии смерти. Появляется процессия бородатых мужчин. Впереди идет высокий молодой парень и несет перед собой на вытянутых руках богато украшенное копье. Древко перевито серебряным шнуром, а у жала разноцветные бунчуки из лошадиного волоса. Всадник и бородатые мужи начинают о чем-то спорить. Всадник зло кричит на бородатых мужчин. Потом вырывает копьё из рук юноши и пронзает им правый бок человека на кресте. По древку бежит кровь. Губы несчастного шепчут: «Спасибо Тебе!». А ты бежишь к кресту с чашей в руках, спеша набрать крови безвинно казненного на кресте человека. У тебя больная бабушка. И эта кровь по словам пророка  должна облегчить её страдания.
     ДИНЬ – ДОН!!!
     Яркий солнечный день. Окруженный приземистыми в один этаж зданиями по всему периметру, двор. Желтый песок, что толстым слоем лежит на земле, горит расплавленным золотом под лучами солнца и слепит глаза. Вдоль навесов, которые служат убежищем от жгучих лучей светила и обрамляют здания внутри двора, стоят римские легионеры в полном вооружении с большими выпуклыми щитами, на красном фоне которых серебрится круг с разлетающимися молниями. В правой руке они держат пилумы, изготовленные для броска и направленные остриями внутрь созданного их построением круга. В середине двора, на самом солнцепёке, сгрудилась небольшая группа, человек двадцать, тридцать  Они тоже в форме римских легионеров, но практически безоружны. Лишь у десятка сверкают короткие мечи и длинные кинжалы.
      - Центурион Маврикий Друз! Последний раз спрашиваю тебя, выполнишь ли ты приказ нашего божественного императора Максимиана Галерия и приведешь ли приговор по отношению к секте возмутителей спокойствия в Анамеи Сирийской в исполнение?- это говорит тучный мужчина, сидящий на белоснежной лошади. Лошадь трясет головой и переступает нетерпеливо передними ногами. Ей тоже жарко.  За всадником ровным строем застыла его личная конная охрана. У одного из охранников  в руках посеребренный штандарт, с распахнувшим крылья орлом на широкой перекладине.
     - Легат Варений! Повторяю тебе! Я не могу выполнить этот приказ, потому что эти, как ты сказал возмутители спокойствия, мои братья во Христе. И я не вижу никакой их вины в том, что они справедливо требуют дать им возможность построить небольшой храм в пределах города, чтобы справлять положенные по их верованию ритуалы, - ему отвечает широкоплечий и высокий воин, выделяющийся свои  видом и одеянием. Это явно предводитель тех, что теснится в центре.
     - Друз! Отрекись от этих мятежников! Отрекись от этой веры, которой достоин лишь грязный иудей! Прошу тебя, как твой друг и твой начальник!
     - Нет!!!
     - Ты сам подписал себе приговор Маврикий Друз! Дольций, начинайте.
     Двое всадников, плавно обогнув Варения, выезжают в центр двора. Между лошадьми идет связанный юноша в порванной тунике. Один из всадников соскакивает с лошади, спокойно в развалку обходит её, одновременно вынимая удлиненный кавалерийский меч из ножен. Подойдя к связанному юноше, бьёт его ногой, тот падает на колени. Свист меча, струя крови черными пятнами окропляет золотой песок, отрубленная голова катится к окруженной легионерами группе.
     - Сын!!! – летит в небо истошный крик.
     - Взять всех! – Варений поворачивает коня и выезжает со двора.
     ДИНЬ – ДОН!!!
           Ты сидишь на каменной скамье рядом с седым до снежной белизны старцем в белом одеянии. Тот, что-то говорит двум кавалерам, что стоят перед ним. Ты больна, у тебя не ходят ноги, и тебе хочется уйти из этой холодной маленькой комнаты. Но ты не можешь, и это очень раздражает тебя. Старик отпускает кавалеров, поворачивается к тебе и говорит: «Ты что замерзла, Эсклармонда? Ничего, потерпи. Завтра согреемся. Ох, как мы завтра все согреемся под дланью Бога нашего Вездесущего!».
     ДИНЬ – ДОН!!!
     Красные кресты на белых плащах. Красивые боевые кони. Звон отделанной серебром упряжи. И тусклые, потерянные и уставшие лица. Белокрасная змея медленно вползает в ворота твоего города, широкой лентой протекает по главной Сапожной улице и выстраивается ровными рядами на площади перед теремом наместника. Тебя не страшит красный крест на белом фоне. Ты знаешь надо бояться черных крестов. Эти же возбуждают лишь любопытство и восхищение своей строгой красотой. Наместник сидит в кресле на красном крыльце, в окружении своих приближенных. Толмач, дядько Стефан, в красной рубахе и желтом поясе стоит на последней ступеньке покрытой ковром лестницы.  Один из гостей слезает с коня, снимает стальной шлем и, держа его
под мышкой левой руки, идет к крыльцу. Встав на одно колено, он протягивает толмачу свиток с висячими великокняжескими печатями. Тот бежит к наместнику и передает свиток ему. Прочитав послание, наместник встает и говорит: «Слово Великого Князя для нас ЗАКОН! И поэтому, как написано, так и быть тому. Место мы тебе, комтур Юрген, выделяем под Туровым. Завтра тебя и твоих людей туда проводят и все покажут. На строительство людишек дам сколь смогу. Но воинов своих размещай за городскими стенами. Нам самим тесно. А сейчас прошу к столу, отведать нашу хлеб – соль».
    ДИНЬ – ДОН!!!
     Высокий мужчина в фиолетовой шелковой блузе, подпоясанной малиновым толстым шнуром с большими мягкими свисающими кистями, в черных бархатных штанах, заправленных в мягкие сафьяновые сапоги, стоит в центре богато обставленной комнаты. Длинные черные маслянистые волосы обрамляют узкое носатое лицо, а пронзительные водянистые глаза придают его облику демонический вид. Перед ним в кресле сидит женщина в простом, но изящном домашнем наряде. Она красива, но что-то неуловимое есть в её лице, что портит, искажает и делает его правильные черты холодными и не привлекательными.
     - Мама! Ты не держишь своёго слова! Время идет, а ты все твердишь мне: «Подожди, да подожди». Да, пойми ты меня правильно. Не нужны мне ваши родовые тайны. Вороны черные слетаются, а глаза у них красные, а клювы у них железные, а когти у них, что ножи острые. И времени у нас все меньше и меньше остается. Не пожалеть бы потом, не облиться бы кровавыми слезами.
     - Друг милый! Ну что вы такое говорите. Вам просто, кажется все это. Поверьте мне.
     - Мне, кажется!? Гляделки-то открой!!  Я что не доказал тебе преданность мою и верность слову моему? Я ли Анну не спас!? Все кричали: «Не жилица! Не жилица!». А я с того света её вытащил, лишь хромоножкой сделал. И ведь я хотел предупредить тебя о том поезде. Но ты не соизволила к аппарату подойти. Занята она, видите ли! А мне та же Анна посоветовала подождать несколько дней. И что!? Подождали!? Чуть на тот свет раньше времени не отправились! А про Спалу тоже забыла!? Я ли не предупреждал, не оставляй сына без присмотра, а дядьку его гони в шею. Опять не послушалась, и чуть Алёшеньку не потеряла. А тут еще оказия со мной вышла. И она ведь тоже случилась  неспроста. Крутятся вокруг нас бесы, ой, крутятся! Так и хотят вас без моего присмотра оставить.
     - Григорий!
     - Что, Григорий!? Запомни раз и навсегда! Что бы обо мне тебе не говорили. Мне, Григорию, не нужны вы, ни император, ни ты. Если предадите меня врагам, это не повредит мне. Я способен справиться с ними. Но, ни царь, ни ты не сможете это сделать без меня. Если не будет меня здесь, чтобы защитить вас, вы потеряете сына и корону через шесть месяцев. Хорошенько это запомни! А как я смогу защитить вас от всей этой армады воронья черного? Как!? Вот и прошу я тебя, покажи мне из заповедной шкатулочки один только листик. Тот самый, который бедный батюшка Павел, царствие ему небесное, в неё положил. Тот самый, что ему рыцари Мальтийского Ордена пожаловали. Тот самый листик, из-за которого он столь мученическую смерть принял. Ведь ты то, вот знаешь, что в нем. А не смекаешь. В том, что там написано – спасение ваше! И тебя, и папы, и Алёшеньки! И лишь один я способен понять писание это. Наверно БОГ Всемогущий для этого меня и приставил к вам и даром наделил, что б вам
несмышленым помочь в роковую минуту. А ты заладила: «Подожди, да подожди!»
     - Хорошо, Григорий. Приходи дня через два. Тогда я выполню, что обещала. А теперь сходи к Ники. Он просил тебя благословить его.
     - На этот раз пусть он благословит меня, а не я его, - мужчина опустил голову и молча, вышел из комнаты. На стене календарь – 28 декабря 1916 год.
      ДИНЬ – ДОН!!!
     Каменная комната. Низкий сводчатый потолок. Четыре мощных электрических фонаря на металлических треногах, освещают её. На полу комнаты, по трое в ряд, располагаются массивные каменные саркофаги, всего рядов четыре. Стенки и крышки этих последних приютов, усопших украшены тонкой резьбой и вязью поминальных молитв. В комнате восемь человек. Двое с оружием в руках стоят по обе стороны входа, четыре застыли возле одного из саркофагов по одному напротив каждого угла, двое стоят в стороне. Все они в черной, красиво подогнанной форме, на околышах фуражек с высокой тульей белеют черепа со скрещенными костями.
     - Господин оберштурмбаннфюрер! Крышка не поднимается. Её словно, что-то держит, хотя не видно никаких скоб или запоров, - говорит один из стоящих у саркофага.
     - Так! Значит заклинание Элохейма не пустой звук и его четыре печати не легенда. Интересно. Очень интересно.
     - Прошу прощения, господин оберштурмбаннфюрер, а что это такое?
     - Вили, ты слишком любопытен, но я удовлетворю твою  любознательность. В те времена, когда король Польши Владислав Ягайла умер, в Кракове жил один маг и кудесник еврейской национальности по прозванию Элохейм. Разгром Тевтонского Ордена он и его ученики, как и весь этот грязный народ, восприняли с большой радостью, и король Польши был у них в великом почете. Когда Ягайла умер, то его  саркофаг был выполнен еврейскими умельцами и под пристальным контролем со стороны этого мага. В день похорон Элохейм добился разрешения остаться в этом склепе на ночь и здесь в одиночестве и при свете свеч, он якобы запечатал саркофаг короля четырьмя магическими печатями и сотворил заклятье на того, кто нарушит покой усопшего. И как видишь это не сказки.  Но в действительности, скорее всего все, гораздо проще. Евреи славились в Европе, как изобретатели диковинных замков с секретом, вот сейчас мы и имеем образец подобного замочка, который и взломаем. Вили принеси ледоруб из машины, что мы захватили с собой. А вы, господа, можете пока подняться наверх и перекурить. Вернетесь вместе с Вили.
      Четверо  вышли из помещения.
     - Герхард, вы не боитесь проклятья Элохейма.
«Кто потревожит крепкий сон,
Того, кто черный крест,
В сражении яром победил,
Изгнал из наших мест.

Тот навлечет на короля
Страны благой своей
Проклятье страшное моё,
И страшный пир смертей.

Его ж в далекой стороне
От жажды ждет конец.
Стеная по судьбе такой,
Умрет седой отец»,

     - Дорогой Зельд! Если бы я не верил всем этим предсказаниям, пророкам, пифиям, магам, колдунам, астрологам и так далее, то я наверно не пошел бы служить в «СС». А вот боюсь ли я? Скорее всего, нет. Потому что я верю в силу нашего немецкого духа и в наше предназначение. К тому же по прямому приказу самого фюрера и моего шефа этот город сравняют с землей в ближайшее время. После нашей акции в нем перестанет быть нужда, а его уничтожением мы достойно отомстим этим чертовым полякам за 1410 год. А вслед за разрушением этого проклятого гнезда наших исконных врагов, разрушится и само заклятье Элохейма.
     В это время возвращается  Вили, со своими товарищами.
     - Господин оберштурмбаннфюрер, ваше приказание выполнено!
     - Хорошо, Вили. Теперь внимательно посмотри на саркофаг. В четырех верхних углах ты должен увидеть деталь орнамента в виде небольших роз. С них начинается вязь псалмов. Видишь?
     - Да, нашел все четыре.
     - Теперь аккуратно сруби их все. Но, Вили, прошу тебя, очень аккуратно, не испорти резьбу, пожалуйста. Она удивительно прекрасна.
     - Все готово, господин оберштурмбаннфюрер!
     - Теперь поднимайте крышку.
     Четверо берутся за верхнюю плиту саркофага, аккуратно поднимают её и кладут на соседнию могилу.
    - Ну, здравствуй, Владислав! – Оберштурмбанфюрер подходит к гробу и заглядывает в него, - Труха и пыль, пыль и труха. Это все, что от тебя осталось, великий победитель Тевтонского Ордена. Не очень-то много!
    Он одевает на руки резиновые краги, что услужливо ему подает Вили и начинает что-то сосредоточенно искать в саркофаге. Наконец он достает круглый футляр из темно-коричневой кожи.
     - А вот и то, ради чего мы все это затеяли. Значит и здесь, хроники не лгут. Подержи  это, Зельд. Тут что-то звякнуло, - он передает соседу футляр и вновь погружает руку в могилу.
     - Ага, вот она! – в руке его в свете фонарей что-то сверкнуло, - Боже! Не верю глазам своим! Зельд! Ты знаешь что это!?
     - По виду, старинная, очень старинная монета. Серебряная. Она похожа на динарий.
     - Именно динарий!  Именно он!  Динарий императора Тиберия! Времена Христа. За великие заслуги по наведению порядка в Иудеи прокуратору Понтию Пилату было дано право императором Тиберием чеканить серебряную монету с профилем императора и своим на обратной стороне. По легенде было отчеканено где-то 300-400 монет, когда после распятия Христа Понтий Пилат неожиданно отдал распоряжение чекан прекратить, а монеты, что уже пошли в обращение изъять и переплавить. Это все считалось красивой легендой. Но, дьявол меня побери, вот она эта легенда! Живёхонька! Ты представляешь, Зельд, сколько это стоит у коллекционеров? Это же целое состояние!
     В этот момент оберштурмбанфюрер поворачивается к тебе в профиль, и ты видишь его орлиный с горбинкой нос, крутые четко очерченные скулы и острый подбородок.
      Окно пропало. Туман все кружится, стелется, ходит волнами, но постепенно его цветность блекнет. Пропадают краски. Темнеет свет. И начинает возвращаться ощущение полета-падения. И вдруг голос! Знакомый до слез голос! Тот бархатистый и глубокий, тот ласковый и нежный, вселяющий уверенность в том, что все будет хорошо. Голос МАМЫ!
     - Лизонька! Деточка моя! Тебе еще рано туда! Возвращайся и просыпайся, ягодка моя! Тебя здесь ждут!
     Горло сдавливает крик: «МАМА!!!». Полет приобретает обратное направление. Гаснущий туман оказывается внизу под ногами, и все начинает повторяться, но в обратном порядке и гораздо быстрее, чем раньше. Когда нити пропадают, из темноты, прямо на тебя, выносится лицо  мужчины. Оно приближается настолько близко, что ты различаешь косой шрам, пересекающий левую щеку, необычной формы, похожий на латинскую букву «S».  Лицо неприятное. Взгляд холодный. Тонкие губы змеятся в недоброжелательной и насмешливой улыбке. От неё становится страшно. Губы раздвигаются и пытаются, что-то сказать. Но поздно! Стремительный скачок назад, и яркий свет острым кинжалом бьющий по глазам.
     - Доктор! Доктор! Она открыла глаза!
     Звон в ушах. Кружится голова. Почему-то нестерпимо чешется правое колено. И вновь забытьё, теперь больше похожее на сон.


«ТВОРЦЫ»

Франция. Париж. Торговый Центр имени Джорджа Помпиду. Одно из административных зданий. 24 этаж. Офис трансатлантического концерна «EGO». Кабинет главы концерна. Весна 1999 года.

     - Проходите! Проходите! Уважаемый Всеволод Степанович! – хозяин кабинета, сама любезность, встретил Зеленина на самом пороге, лишь тот перешагнул его. – Не стесняйтесь. Вы просто не представляете, как я рад, что вы нашли для меня время в вашем очень плотном рабочем графике. Но я надеюсь на то, что наша беседа полностью окупит потерянные часы, да и вряд ли они потеряны будут.
     Глава концерна «EGO» Эрнест Дюваль оказался живым и добродушным, прямо светящимся радостью и доброжелательностью. По его внешнему виду было очень трудно определить возраст. Рост выше среднего, здоровый цвет лица, широкие плечи, тугие мышцы рук и шеи, говорили о том, что когда-то он был атлетически сложенным юношей и обладал большой физической силой. Располневшая талия и округлый животик, предательски переваливающийся через ремень брюк, давали недвусмысленно понять, что времена юности ушли безвозвратно, и на смену Геркулесу пришел чревоугодник Вакх. Но все это не портило первоначального впечатления о месье Дювале, и даже то, что он, излишне демократично, в одной белоснежной рубашке без галстука, встретил посетителя в своем кабинете, несло в себе определенный шарм и настраивало на простоту и свободу в предстоящей беседе.
    - Честно признаюсь, посылая вам своё письмо с приглашением и визитку, я не мог надеяться, что наша встреча состоится так быстро. Я очень признателен вам,  за оказанную мне честь. Но прошу великодушно простить, мне надо сделать несколько распоряжений, это не займет много времени, и я буду весь к вашим услугам, - Дюваль подвел Зеленина к мягкому креслу, стоящему возле стены кабинета. – Присаживайтесь здесь и чувствуйте себя, как дома. Осмотрите мою «келью», ознакомьтесь пока с обстановкой, а я быстро сделаю так, что бы нам никто не помешал. Хорошо?
     - Хорошо и как вам будет угодно, месье Дюваль.
     - Прошу вас, давайте называть меня просто Эрнест, а я с вашего позволения буду вас звать и если это только возможно, ВСЕ-ВО-ЛОД.
     - Ну, уж тогда – Сева. Вам это будет проще произносить.
     -Благодарю! На каком языке желательно беседовать: французский, английский, немецкий, итальянский, испанский, арабский или русский.
     - Давайте на русском, - слегка ошеломленно произнес Всеволод. – Уже год, как не был дома, соскучился. Но это если вас не затруднит?
     - Ну что вы. На всех этих языках и еще восьми древних я разговариваю совершенно свободно. Так что не беспокойтесь. С вашего разрешения я вас покину ненадолго. Работа понимаете ли…
     Дюваль быстро вышел из помещения, и Зеленин остался один, с любопытством разглядывая эту святая святых одного из мощнейших мировых концернов. Его опыт ограничивался посещением помпезных кабинетов Министерства Просвещения Франции и Посольства России. А также более деловых, но все-таки претендующих на роскошные апартаменты под стиль «Аля Людовик четырнадцатый», директора Сорбонны и ректора факультета, где по договору преподавал Всеволод. Видимо поэтому, пронизанная потоками  света «келья» месье Дюваля, так поразила его. Была она не очень большого размера. Но минимум мебели делал её зрительно просторнее и светлее. Широкий рабочий стол, на котором располагались сразу три жидкокристаллических монитора компьютеров. Небольшой уголок отдыха, состоящий из двух мягких больших и удобных кресел, в одном из них сейчас сидел Зеленин, и столика с толстой прозрачной столешницей. Небольшой платяной шкаф, возле входной двери и книжный шкаф в углу за рабочим столом. Вот и вся практически мебель. Противоположная стена представляла собой сплошное окно, за которым открывался вид на Париж с высоты 24 этажа. Сегодня не было солнца, и поэтому белесая туманная дымка скрывала от глаз красоту этого волшебного города, который Всеволод успел полюбить за первый год своей практики в Сорбонне.
     Стены тоже были оформлены в спартанском стиле. Ничего лишнего. На стене, возле которой сидел Зеленин, была повешена большая и очень подробная карта мира, по бокам которой располагались две небольшие картины: Альбрехт Дюрер – Апокалипсис, Четыре всадника и Рафаэль Санти – Сикстинская мадонна. Небольшим диссонансом в общей строгой мелодии кабинета «звучали» развешанные на стене за креслом хозяина атрибуты экипировки рыцаря средних веков. Здесь был большой двуручный меч, два длинных кинжала с узким лезвием, меч для одной руки, жало которого было отполировано до зеркального блеска и
несло на себе красивую вязь черненных на белом металле рун, латная перчатка, покрытая с наружной стороны металлическими сегментами, похожими на рыбью чешую.
     В кабинет беззвучно вошла девушка с большим подносом в руках и кружевном шелковом фартуке,  секретарша Дюваля, что встретила его в приемной, а следом влетел и сам хозяин. Именно влетел, настолько было стремительным появление главы концерна.
     - Прошу прощения! Прошу прощения! – сразу зачастил он на чистом русском языке: - Катрин, сервируйте стол, пожалуйста. А вы, Сева, пойдемте, пройдемся по моей берлоге. Ну, какое это прекрасное русское слово – берлога! Невероятно звучное, емкое и выразительное. Надо прямо сказать, мне очень нравится ваш язык Всеволод. Очень нравится! Из всех языков, что знаю от него и испанского получаю истинное удовольствие от музыкального звучания фраз и четкости определений. А уж ваши народные выражения…! Хоть и говорят, что ругательства англичан самые виртуозные в мире, но я этому не верю. Нет, не верю! Мир просто еще по-настоящему не слышал ваших ругательств.
     - Спасибо, месье Дюваль! Я очень признателен вам за столь лестные слова о моём родном языке.
     - Эрнест! Всеволод – Эрнест! Мы же договорились!?
     - Хорошо, Эрнест!
     - Вот и прекрасно! Ну, как вам моя берлога!?
     -Очень деловая, очень светлая, и очень уютная. Все соответствует спокойному, рабочему стилю. Даже это оружие не режет глаза.
     - А! Обратили внимание. Хороши! Правда!? Вот это мой любимый «Мот», что значит в переводе с   ханаанского – «Истребитель», – Эрнест все также быстро подошел к стене за своим рабочим столом и легко снял со стены двуручник.
     - Клинок тройной закалки из четырех полос, великолепная сбалансированность за счет массивного навершия, обкладка рукояти выполнена по «гуннски» – в виде перьев орла. Он и в самом деле как орел, не смотря на размеры, летает в руке. А заточка….! Сейчас мы вам это покажем. Всеволод, только отойдете, пожалуйста, к стене. Вот так. Катрин! На счет – ТРИ!
     Дюваль вышел на середину кабинета и принял стойку. Взяв меч двумя руками, он поднял его высоко над головой. Казалось, что эта громада ничего не весит, хотя по внешнему виду в мече было не меньше семи – восьми килограммов при длине немного больше полутора метров. Клинок вознесся под самый потолок и застыл черным, идеально прямым росчерком, словно граница тьмы и света, словно перст божий, определяющий рубеж жизни и смерти. Картина была поразительно прекрасна и в тоже время возбуждающе страшна. Всеволод почувствовал, как у него непроизвольно участилось дыхание, и из глубин сознания стал медленно подниматься и заполнять его древний азарт воина, при виде этого органичного соединения человека и смертельного оружия.
     - Три! – громко крикнул Эрнест.
     Катрин сорвала с себя фартук и высоко бросила его в воздух. Меч начал движение, по часовой стрелке описал над головой Дюваля небольшую дугу и потом резко, набирая скорость, пошел вниз, наперерез медленно опускающемуся, словно живому, белоснежному куску шелка. Воздух зашипел и тонко засвистел, раздираемый стальной полосой. Клинок, сверкнув холодной сталью, поднырнул под фартук и потом резко взлетел вверх. Зеленину показалось, что в момент встречи этих двух предметов,  меч потерял свою материальность и просто прошел сквозь шелк, даже не поколебав его плавного падения. Секунда! И страшная, черная полоса вновь вознеслась к потолку над головой Эрнеста. А на пол опускались две половинка рассеченного фартука.
     - Браво! – воскликнул пораженный Всеволод и захлопал в ладоши.
     Из чувства солидарности с ним зааплодировала и Катрин. Дюваль театрально раскланялся, картинно вынеся правой рукой меч в сторону, лезвием вниз, словно само это произведение искусства мастеров орудий смерти отдало поклон своим благодарным зрителям.
     - Этот удар мне в свое время показал молодой граф Раймонд и не без гордости скажу, что его исполнить могли только мы вдвоём.
     Дюваль ласково погладил сталь клинка и отнес своего любимого «Истребителя» на место.
     - А теперь мой дорогой гость прошу к столу. Как у вас говорят, чем богаты, тем и рады, – широким жестом Эрнест пригласил Зеленина занять место в кресле и, прежде чем сесть самому, открыл резким движением бутылку коньяка и плеснул янтарной жидкости на дно широких коньячных бокалов. Катрин тем временем незаметно покинула кабинет.
     - Ну, давайте, Сева, за встречу!
     - За встречу!
     Мужчины выпили и закусили. На столике было всего понемногу. Бутерброды с черной икрой, тонко порезанные ветчина и лимон, хрустальная ваза с кистями винограда, ломтики провансальского сыра со слезой, коробка шоколадных конфет и небольшой букетик фиалок в толстостенном стакане дымчатого французского стекла.
     Наконец, Дюваль вытер салфеткой рот и начал, сразу взяв официальный и деловой тон.
     - Дорогой Всеволод Степанович! Недавно я познакомился с вашей работой по ритмологии и знаете во многом с вами согласен.
     - Простите, что перебиваю вас, но она еще в рабочем варианте и до конца не доведена. Как же вы…
     - То, что вы сегодня узнаете, дорогой Всеволод не так еще поразит и огорошит вас, поверьте. Поэтому скаченная с вашего компьютера черновая работа покажется вам сущей безделицей, - глаза Эрнеста стали серьезными, и в них появилась стальная властная искорка, которая мгновенно преобразила его, и, вместо радушного и веселого хозяина,  в кресле напротив Зеленина оказался вдумчивый, умный, пытливый и проницательный руководитель крупного концерна. – Так вот ваша работа, мой дорогой, так сказать предваряет процесс познания человечеством непреложных, но пока не особо желательных для потребления им истин. Вы не физик, не биолог, не астроном; вы гуманитарий, историк и тем таинственнее для меня становится то ваше пытливое упорство разобраться в столь сложных материях, как существование единого спектра пространственно-временной космобиоритмики и влияние его на зарождение жизни на Земле, на эволюционный процесс и развитие цивилизации в целом.
     Нет! Ваше стремление познать истину похвально и некоторые сделанные вами выводы имеют место быть. Но все это немного не так, как есть в действительности, и это пока еще человечеству знать рановато. Может лет через пять придет пора, а пока поверьте – ра-но-ва-то. Ваша работа произвела на меня впечатление, и я понял, что настала пора нам встретиться и поговорить. Поэтому я и пригласил вас к себе.
     Эрнест снова взял бутылку и плеснул прекрасный коньяк в бокалы.
      - Пейте Всеволод, пейте. Сегодня вы уже не попадете на свою кафедру. Ректорат я предупредил. Так что ни о чем не беспокойтесь.
      - Но, месье Дюваль! Я не понимаю….
      - Сева, дорогой, здесь нечего понимать. В своих поисках ответов на волнующие вас вопросы вы коснулись пока запретной темы и наш долг остановить вас, что мы и делаем. А так как вы стали для нас интересны этими своими поисками, то мы предлагаем вам сотрудничество, но под нашим непосредственным контролем.
     - Это очень неожиданное предложение, ведь вы меня совершенно не знаете, да и я подданный другого государства. Это что, банальная вербовка?!
     - Ну, Всеволод Степанович! Надо сказать вы слишком высокого мнения о себе. Позвольте вас спросить, какую ценность, по-вашему, вы представляете для меня, как руководителя, как вы изволили, скорее всего, подумать, иностранной разведки?
     - Я…
     - Вот именно – нулевую. Вы не обладаете государственными секретами и не имеете доступа к ним через своих друзей. К тому же практически все они в настоящий момент могут быть куплены, причем по дешевке, или получены путем тщательного анализа сообщений ваших СМИ и некоторых не очень дальновидных ваших государственных деятелей. Необходимость использования вас, как интеллектуала, пропагандирующего западный образ жизни и тем самым подрывающего основы государственной идеологической машины, канула в далекое прошлое. Для диверсионной деятельности вы просто не подходите. Там нужен автомат, четко действующий и тщательно запрограммированный. Листовки разбрасывать на улице, звать на баррикады, сколачивать пятую колонну. А зачем? Вы и сами друг с другом разборки устраиваете, покруче, чем мафия Чикаго. Расстрел вашего Белого Дома из танковых орудий, один он чего стоит.
     Разведка – это, прежде всего деньги и очень большие деньги. Тем более, агентурная разведка. И здесь, прежде чем вас вербовать, как вы выразились, я должен все очень тщательно просчитать, чтобы потраченные на вас деньги вернулись ко мне с лихвой в виде информации или конкретных действий. Но зачем мне тратить на вас большие суммы, когда я все это получу практически бесплатно. Даже это ваше пресловутое открытие в ритмологии. Оно уже у меня! Да и не открытие оно вовсе, а так гипотеза, которую еще надо доказать путем опытов и расчетов. Так что вы, уважаемый Всеволод Степанович, очень высокое мнение о себе имеете. Право! Только не обижайтесь?
     А теперь знаем ли мы вас? Мы отслеживаем вас с самого рождения. Знаем, что вы воспитывались отцом, поэтом Степаном Константиновичем Зелениным. Его стихи были изданы и переиздавались дважды. Я даже знаю одно из его до сих пор неопубликованных стихотворений.
     Дюваль закрыл глаза и продекламировал:

«Священна ночь любви шуршанием шелков,
И яркий свет свечей колышется дыханьем.
Разбужен мир теней от колдовских оков.
Волнует кровь тепло, летящее с признаньем.

Чарует вальса ритм, пьянящий как вино.
И верных рук кольцо несет покой и нежность.
Прекрасная Луна нам серебрит окно,
И небеса дают познать свою безбрежность».
   
      Это было и, правда, одно из неопубликованных стихотворений отца, которое вместе с другими хранила толстая тетрадь в кожаном коричневом переплете, и которые отец посвятил матери Всеволода. Той таинственной незнакомке, что он встретил в 1966 году. Четыре месяца длилась их безумная любовь. Четыре месяца, как признавался сам отец, его не отпускало невероятное вдохновение, и именно в эти четыре месяца он написал свои лучшие стихи, что хранит толстая тетрадь в коричневом кожаном переплете. Потом мать исчезла, чтобы в 1969 году появиться с двухгодовалым Всеволодом на руках и передать его отцу с крупной суммой денег на воспитание сына. Зеленин вспомнил, как случайно нашел уже юношей эту тетрадь, как запоем в один присест прочитал её, как плакал над некоторыми стихотворениями, а потом с юношеским пылом уговаривал отца напечатать эти стихи.
     - Сына, пойми меня правильно. Я тоже считаю, что это лучшие мои стихотворения, но в них  моя душа, а душу продавать жалко. Нет, пускай они будут лишь для меня, для неё, для тебя и больше ни для кого.
     Так эта тетрадь до сих пор и лежит в ящике стола отца, и лишь иногда он достает её и читает в одиночестве, вспоминая эти прекрасные четыре месяца.
     Дюваль между тем продолжал.
     - Мы также знаем, что вы за все время ни разу не болели. Даже не простужались. А помните тот случай на Волге в 1984 году, когда ваш товарищ провалился под лед, и вы вытащили его и почти километр несли на спине до ближайшего дома, где вам оказали помощь. Как минимум насморк вам был обеспечен, как максимум двусторонняя пневмония. А вы даже не чихнули. Ваш товарищ месяц пролежал в больнице, а вам хоть бы что. Сами-то не задавали себе вопроса, что это я такой здоровый? Мы даже знаем вашу кличку среди студентов «Сева, шесть жил». Так прозвали вас студенты вашего курса за невероятную трудоспособность. В двадцать семь лет вы защитили кандидатский минимум, в тридцать кандидатскую диссертацию, а в тридцать один написали и напечатали книгу о менестрелях и катарском движении на юге Франции в 13 веке, которая заслужила очень высокую оценку среди профессоров нашей Сарбонны. Поэтому вас и пригласили к нам на преподавательскую практику, ну чуть-чуть я помог, не буду скрывать.
     Вашу первую девушку звали Зина, а первая любовь вспыхнула, и правда быстро погасла в шестом классе и звалась Ларисой. Ваша первая женщина ….. Все! Все! Прекращаю! Всеволод, давайте сегодня напьемся!
     Эрнест снова  взял бутылку и наполнил бокалы почти до половины.
     - Давайте сегодня напьемся, - словно тост провозгласил он и чисто по-русски опрокинул в себя этот божественный напиток, потом крякнул и закусил лимоном.
     - Хорошо, Эрнест. Я почти все понял. Вы меня знаете, и вы меня не вербуете. Так? Так! Но тогда на кой черт я вам нужен? Каким образом вы узнали обо мне, и чем вас так заинтересовало моё рождение?
     Месье Дюваль очень внимательно посмотрел на Зеленина, хохотнул как-то тепло, по-домашнему и, перейдя на «ты», произнес, чуть-чуть играя в захмелевшего собеседника:
     - Скажи, Сева! Ты, почему выбрал для книги такую, довольно далекую для тебя, как русского человека, тему? Почему не реформы Петра I-го  или война 1812 года? Почему катары?
     - Это просто. Период становления христианской религии, как мировой, мой конек. А парси Заратустра, индийские арии, парс Мани, богомилы славян и, наконец, катары Франции – это ли не предтечи Христа и его законные продолжатели?
     В голове уже шумело от выпитого коньяка, и беседа неожиданно стала принимать более доверительный характер. У Всеволода даже сердце от счастья ёкнуло, как это вдруг стало похоже на вечерние посиделки на кухне в «хрущебе», где не нужно вставать с табурета, чтобы открыть холодильник и достать новую холодную, со слезой бутылку водки.
     - В 13 веке тебя бы сожгли на костре за такие слова!
     - Костер это проще. А вот так:
«Её, творившую добро, забыв покой и сон,
Сперва каменьями побив, пятная честь и сан,
Живьём в колодец погребли посланцы христиан,
Тем самым совершая грех, который смертным зван».
     Неожиданно лицо Дюваля побледнело, веселость и теплота исчезли, а по скулам прошла судорога боли. Зеленин немного испугался и хотел уже спросить, что случилось, не плохо ли радушному хозяину, как Эрнест, с трудом хрипловато произнес:
     - Это знакомая моя, дама Жеральда, вдова кастеляна Кавора. Она и восемьдесят рыцарей два месяца защищали Кавор от восьми тысяч крестоносцев. И когда сеньор Симон де Монфор из Иль-де-Франса наконец вошел в город, он приказал повесить и вырезать всех его защитников. Повесили и вырезали всех. 12 тысяч человек! А даму Жеральду он отдал сначала на поругание солдатам, а потом приказал, бросить живой в колодец и забрасывать камнями, пока она не перестанет кричать. Нам поздно сообщили об осаде, но мы все равно попытались помочь Кавору. К, сожалению, опоздали и когда на почти загнанных конях влетели на его улицы, все было кончено. Жеральда представляла собой сплошную рану. Разбито было буквально все. При падении в колодец она сломала обе ноги и поэтому долго кричала от сильной боли, а её еще и камнями…
     Зеленин удивленно посмотрел на Эрнеста. Тот не был похож на пьяного, но то, что он говорил, воспринималось как пьяный бред.
     - Ты думаешь, я пьян и начал бредить, - вдруг поднял голову Дюваль и в упор посмотрел на Всеволода совершенно трезвыми, но тронутыми дымкой трагических воспоминаний глазами.
     - Нет, я не пьян до такой степени, что бы сходить с ума, дорогой Сева. И хотя это наверно дико для тебя прозвучит, я скажу. Это святая правда, что я будучи еще юношей влюбился в достойную даму Жеральду и с юным графом Раймондом де Транкавелем и его славными рыцарями с огромным удовольствием махал своим  «Истребителем», круша эту погань, крестоносцев французского короля. И мы добились своего, хотя бы в отношении мерзкого Симона де Монфора.

«Тулузцы мощный камнемет, что плотник смастерил,
Установили на стене, дабы вести обстрел,
И камень, описав дугу, над лугом пролетел,
Туда попав и угодив, куда сам Бог велел,
Камень, ударив прямо в шлем, Симона с ног свалил,
На части челюсти разнес и череп раскроил,
Тот камень стукнул графа так, что он весь почернел,
И тотчас грешнику сему досталась смерть в удел».

     - Вы знаете «Песню о крестовом походе против альбигойцев»?
     - Не только знаю, мой дорогой Сева, но и неоднократно делил место у костра с её автором и даже несколько строф могу с уверенностью считать своими. И не делай таких больших глаз, Зеленин. Я смертен, как и любой человек, но могу жить значительно дольше любого из них. Между прочем и ты относишься к касте «Посвященных».  Мы одной крови, ты и я. Привыкай к этому.
     Физиологически нас невозможно отличить от простых людей. Но есть одна особенность. От мозжечка по стволу спинного мозга в нашем организме тянутся два отростка, которые заканчиваются двумя железами в районе солнечного сплетения. Они предназначены для выработки дополнительной энергии, что тратиться в основном на регенерацию внутренних органов, выработку стволовых клеток, обновление и омоложение всего организма. За счет этого мы живем, как древние патриархи иудеев по 1000 и более лет. Ну, конечно, если не прервать нашу жизнь физически, что может сделать любой человек, машина, самолет, пароход, любой земной катаклизм. Вот так-то, дружок! Добро пожаловать в общество долгожителей, почти бессмертных!
     Инстинктивно Всеволод быстрыми движениями прощупал свой затылок, а потом солнечное сплетение. Конечно, никаких отростков и желёз он не обнаружил. Дюваль с усмешкой наблюдал за ним.
      - Щупай! Щупай! Все равно ничего не нащупаешь. Я тоже так старался, когда проходил обряд посвящения в Ордене Тамплиеров. Это может показать только вскрытие, да сам почувствуешь впервые, когда тебе перевалит за первую сотню.
     - Неужели это правда и вы не разыгрываете меня?
     - А какой мне смысл тебя разыгрывать? Подумай логически. В любом деле есть какой-то смысл. А тут? Вспомни, когда ты последний раз был у врача с жалобой на недомогание: головная боль, кашель, рвота, ну и так далее. Не было этого! Даже зубы не болели. А ведь это неправильно. Все может быть здорово, но хоть один зуб, но должен был у тебя заболеть в течение твоих 32 лет? Вот тебе первое доказательство. Ты хоть раз наносил себе рану, когда брился? Наносил! И что ты видел? Через пять минут легкое покраснение в этом месте. А теперь, дай мне руку! Не бойся.
     Эрнест взял руку Всеволода и резанул по ней неожиданно появившимся в его руке острым, как бритва ножом. Брызнула кровь. Резкая боль затмила на мгновение разум.
     -Черт!! Что вы делаете!? – вскричал тот.
     Эрнест с саркастической усмешкой, взял салфетку со стола и протер выступившую кровь. На месте пореза уже был просто розоватый  рубец.
     - Думаю  вполне достаточно. Регенерация у тебя  в норме. Раньше ты просто не обращал на это внимания, как все здоровые люди. Теперь ты знаешь. Но учти, повреждение жизненно важных органов, может привести к летальному исходу. Так, теперь пора пить кофе.
     Дюваль подошел к рабочему столу, нажал кнопку селектора и произнес:
     - Катрин, будь добра, сделай кофе господам.
     Зеленин пустыми глазами смотрел на свою руку, и все еще боялся поверить в свою исключительность. Вспоминая  некоторые не совсем обычные события в своей жизни, он все равно сомневался, что все это связано с какой-то нечеловеческой особенностью своего организма.
     - Вот это ты зря! – неожиданно прервал ход его мыслей Эрнест: - Почему не человеческой? А может именно человеческой! Ведь мать природа и первоначальные боги и создавали человеческий организм с таким расчетом, чтобы он служил как можно дольше. В древних тибетских анатомических атласах эти железки указаны. Значит, они уже существовали в ту доисторическую эпоху. Но мутация, болезненная наследственность, происки черных богов, да и само поведение человека свели, на нет всю работу природы. В своём труде по ритмологии ты правильно говоришь, что Земля для человека - это отправная точка для завоевания просторов космического пространства. Что Земля это трамплин для рывка вверх к новым «Землям» и удел человечества нести разум во все уголки вселенной. Но как ты это сделаешь, если живешь несчастные  семьдесят или восемьдесят лет? Первые тридцать, как не старайся, уйдут на приобретение необходимых знаний и навыков. Следующие десять – на повышение мастерства в профессии, далее идет двадцать лет высококачественной работы. Это уже 50-60 лет по возрасту. А что дальше? Как имея мудрость в 70 лет нести разум во все уголки вселенной? Да  в том возрасте не ты, а тебя нести надо.
     - Вы умеете читать мысли?
     - Мы много чего с тобой умеем. Одно с трудом переносим, когда умирают твои любимые, а ты остаешься жить, жить, жить. А потом это еще и в другом аспекте тяжело. Ты начинаешь собой привлекать  внимание окружающих. Тебе начинают задавать вопросы, на которые ты не в силах ответить. В средние века тебя просто объявляли колдуном, охотились за тобой и, в конце концов, хватали, но обязательно живым. Потом темная камера в подземелье замка, пытки самые изощренные, а в конце петля палача или погребение заживо там же, в стене твоей камеры. Костер воспринимаешь, как благость божью, потому что от силы на час тебе даровано увидеть в последний раз солнце, небо, деревья, подышать чистым воздухом.
     Охота за бессмертием, начатая в древнем Шумере легендарным Гильгамешем продолжается до сего дня, и мы в этой охоте разменная карта, с одной стороны прямые свидетели того, что бессмертие на самом деле существует и это не сказка. А с другой, потенциальные носители разгадки той тайны, что будоражит умы человечества уже более пяти тысяч лет. Поэтому за тебя уже в наше просвещенное, и как мы считаем прогрессивное и гуманное время, любой денежный мешок отвалит астрономическую сумму. Посадит тебя в стеклянную клетку и будет при помощи нанятых эскулапов изучать, исследовать, чтобы с твоей помощью и помощью твоего организма завладеть этим пресловутым «бессмертием», но только для себя родного. И так же, как в темные времена будет пить твою кровь, купаться в ней, употреблять в пищу вытяжки из твоего спинного мозга и так далее. Ты хочешь этого, Всеволод?
     - Нет, конечно.
     - Но ведь не за горами тот момент, когда твою моложавость будет необходимо скрывать. Пройдет всего двадцать, двадцать пять лет и окружающие тебя люди увидят и почувствуют, кто ты на самом деле. Что будешь делать тогда?
     - Но ведь вы нашли способ?
     - Не я нашел, а меня нашли! Так будет правильнее.
     - Кто!?
     Дверь кабинета с легким шипение открылась и в комнату вновь вошла Катрин с подносом в руках и новом белоснежном шелковом фартуке. На подносе дымился высокий кофейник, застыл строгий ряд кофейных чашек, сахарница, молочница и невысокая ваза, наполненная печеньем и пышными круасонами с поджаренной коричневой аппетитной корочкой.
     - А вот и наша Катрин с кофе! – весело, мгновенно меняясь на глазах, провозгласил  Дюваль, вставая с места и делая знак Зеленину, последовать его примеру. – Не будем мешать нашей радушной хозяйке Всеволод. Катрин, будь добра, оставь нам коньяк, фрукты и шоколад. Все остальное унеси.
     Распорядившись, Эрнест  взял Зеленина под руку и подвел  к окну.
     - Ну, как тебе Париж?
     - Невероятный город! Я брожу по улицам, и в ушах всегда  звучат песни Эдит Пиаф, Шарля Азнавура, Марии Матье. А главное он всегда разный. Можно несколько раз пройти по одной и той же улице,  и каждый раз она откроется для тебя с другой стороны, каждый раз она будет не похожа на ту, что ты уже кажется, знаешь. Просто невероятно!
     - А сама Франция?
     - Стыдно признаться, но дальше Версаля я нигде еще не бывал. Времени совершенно нет.
     - Соглашайся  на сотрудничество, и я тебе покажу и Францию, и весь мир с его красотами и завораживающими тайнами.
     - Вы пока, дорогой Эрнест, еще не ответили на все мои вопросы.
    Дверь своим шипением сказала мужчинам, что Катрин их покинула, так же молча, как и вошла.
     - Не очень она у вас разговорчивая….
     - Мои сотрудники, дорогой Всеволод, говорят лишь тогда, когда их спрашивают. Так значит, тебя волнует вопрос «КТО?». Ну что ж я отвечу на него, пойдем.
     Дюваль подвел Зеленина к карте мира.
     - Давай договоримся сразу. Мой рассказ будет краток и в настоящий момент я не смогу тебе ничего доказать документально. Это, поверь мне, займет, очень много времени, и не часов, а  недель и месяцев. Поэтому  придется верить мне на слово, как бы невероятны не были мои доводы. Если ты принимаешь мои условия, то у нас получится диалог, если нет, то его не будет.
     - Хорошо! Я принимаю ваши условия!
     - Тогда! Поехали! – Дюваль подошел к письменному столу, взял с него лазерную указку и вернулся к Зеленину.
     - Но сначала давайте выпьем кофе. «Кофе должен быть горячим, как преисподняя, черным как черт, чистым как ангел, сладким как любовь», так кажется, говорят немцы.
     Они сели к столику, выпили по чашке кофе, а потом широким жестом руки Дюваль пригласил Всеволода  к карте.
     - Сейчас уже установлено, что очаги «до потопных» цивилизаций возникли на нашей планете 30 – 40 – 50 тысяч лет назад в следующих районах. Предгорья  Тибета, низовья рек Тигра и Евфрата, юг Африки, южная Америка и твой русский Урал.
     Тонкий алый луч лазера очертил эти территории на карте.
     - Есть гипотеза и её жизненность все больше и больше подтверждают результаты исследований, которые проводятся в настоящее время,  о том, что в те далёкие времена Землю посетили представители внеземной цивилизации. Причем это была не разведка, не исследовательский поиск, а долговременное, очень долговременное пребывание. Этих посещений было два. Вначале большая экспедиция высадилась в районе Тибета, следующая через 10 - 20 тысяч лет в районе Персидского залива. Как я уже сказал, причина их появления не носила ознакомительного характера, а была связана в первом случае с бегством от преследователей, во втором с какими-то техническими неполадками на базовом корабле. Есть также предположение, что вторая экспедиция преследовала первую. Для решения технических проблем инопланетянам были необходимы золото и серебро. Залежи этих металлов они обнаружили в Африке. Приступили к разработке месторождений своими силами, но тут возникла проблема!
     Добыча осуществлялась шахтным способом и на довольно приличной глубине и была, не смотря на техническую оснащенность, очень тяжелым трудом.  На первом этапе были задействованы  собственные силы, то есть участники самих экспедиций, но их было мало и, в конце концов, они подняли мятеж и потребовали от руководства облегчения своего труда.
     В то время на этих территориях уже появились первые  ходячие на двух нижних конечностях приматы, которые должны были в очень далеком будущем заложить основы человеческой цивилизации. Ждать этого инопланетянам было некогда, и поэтому они приняли решение, создать из имеющегося под руками биологического материала работника для своих нужд. В этическом аспекте это видимо не противоречило установленным у них правилам и законам. Начались генетические опыты с приматами, но желанного результата пришлось ждать долго. Мы, скорее всего, так и не узнаем об этом научном поиске и Великом эксперименте, материалы его или пропали во время Великого потопа, или были взяты представителями далеких звезд с собой.
     Наконец удалось создать подходящий экземпляр, отвечающий возлагаемым на него задачам, но он оказался  стерильным и  живущим очень не продолжительный срок. Столь непродолжительный, что его не хватало даже на обучение этого, искусственно выведенного существа, основным и базовым навыкам шахтерской деятельности. Тогда глава экспедиции предложил взять яйцеклетку  наиболее здоровой и умной женской особи приматов, оплодотворить её искусственно семенем мужчины – инопланетянина и пересадить в матку инопланетянки, которая будет суррогатной матерью будущего существа. Желающих стать суррогатными матерями было так мало, что пришлось жене одного из руководителей проекта предложить в этом качестве себя. В конце концов, эксперимент закончился успешно и на свет родился человек - разумный, фактически наш  прародитель. Тот, кого в Ветхом Завете называют Адамом. Таким же способом появилась и Ева.
     Люди начали плодиться и размножаться. Сначала это происходило в специальных резервациях, где были созданы все необходимые условия, а потом и на лоне дикой природы. В резервациях их обучили основным навыкам необходимым для выживания на свободе и дали первые базисные, религиозные установки. Так у человечества появились первые боги. Конечно же, это были сами инопланетяне.
     Примерно по такому же сценарию шли дела и у первой экспедиции. Но в отличие от второй там, скорее всего, развился «монотеизм», то есть вера в одного бога. Не следует забывать и того, что это были враждебно настроенные друг к другу кланы, поэтому не за горами должно было наступить то время, когда они столкнуться в смертельной схватке.
     И это время пришло. Но что интересно, война между богами, конечно при активном участии людей, вспыхнула, прежде всего, в сообществе второй экспедиции. Основными её застрельщиками явились: богиня плодородия и плотской любви, войны и распри, астральное божество олицетворяющее планету Венера – Инанна – Иштар  и бог, покровитель Вавилона, божество Вавилонского пантеона – Мардук. Результатом этой схватки стало то, что Высшим Советом второй экспедиции было принято решение покинуть Землю и Солнечную систему. Боги ушли, но на планете остались представители первой десантной группы и два видимо проклятых бога – Иштар и Мардук. Они еще какое-то время сопротивлялись экспансии «монотеизма». О чем говорят государства древних Греции, Америки, Египта, Междуречья, славян, народов Европы, Римской Империи и так далее, Но с момента исхода евреев из Египта под руководством МОИСЕЯ, время их власти подошло к концу.
     Инопланетяне, то есть, боги, по своему биологическому виду ничем не отличаются от нас людей. Ведь недаром они нас и создали по образу и подобию своему. Но очень сильно отличаются по своему биологическому циклу. Они живут значительно дольше, чем мы. Для них сто- триста наших лет примерно равняется одному году. Период от рождения до зрелости составляют примерно тоже время, что и у людей, а потом в процесс роста организма включаются те самые желёзки, о которых я тебе говорил, что созревают к этому времени. Они как бы стабилизируют дальнейший рост и развитие организма и значительно замедляют его биологические часы. В результате этого, на многие – многие годы ты остаешься в физическом теле, возраст которого по земным меркам колеблется от 25 до 30 лет.
     - Так мы с вами, что? Боги!?
     - Всеволод, я уже говорил и еще раз повторюсь, ты слишком высокого мнения о себе. Ну, какие мы боги, так подобны богам, но это, не одно и, то же. Запомни! Далее их отличие от людей заключаются на экстрасенсорном уровне. Они обладают способностями гипноза, телепатии, телекинеза, левитации и так далее. Причем все это в первоначальный период получили и наши предки, но в силу некоторых обстоятельств утратили в процессе эволюции. Существует пророчество Нергала, одного из первых богов и первого погибшего из них на нашей планете. В нем говорится о том, что  если человечество доживет до времен раскрытия Истины  и сохранит в себе способность познания её, то вернутся к нему заложенные в его естество богами способности.
     Судя по всему человечество, выдержало экзамен на зрелость. Конечно, не все так прекрасно, как хотелось бы. Но ведь так и должно быть. Главное – люди научились здраво мыслить и действовать не фанатично, а на основе логики и опыта. Наметился прогресс в восстановлении  архаичной мутации. Все больше и больше появляется на свет детей с врожденными экстрасенсорными способностями. Ты наверно слышал о детях «индиго»? Но экстрасенсорные способности просыпаются и у взрослых. Все это говорит о том, что грядет возрождение человеческой цивилизации. И во всем этом не последнею роль сыграли оставшиеся на Земле «Боги». Мы же являемся их прямыми детьми. Поэтому одна из наших задач состоит в том, чтобы всячески способствовать этому процессу и защищать его.
     После отлета Богов, на нашей планете осталось много хранилищ Древних Знаний, «божественных» артефактов, источников силы не земного происхождения. Знакомство людей со всем этим сопряжено с определенным риском для всей цивилизации в целом. Поэтому мы призваны, не только хранить их, не только своевременно находить то, что было утеряно в далекие времена, но и обеспечивать безопасное знакомство людей с ними, чтобы все это пошло не во вред, а лишь во благо. Вот этим мы и занимаемся. Мы, рожденные богиней Иштар!
     Дюваль подошел к гравюре Дюрера и пробежал пальцами по её раме, словно набирая какой-то код. Раздался мелодичный звон, и карта медленно поползла  вверх, сворачиваясь под высоким потолком в тугой рулон. За картой открылась большая ниша, в которой были размещены три картины. Все три были выполнены в академической манере и представляли собой портреты в полный рост двух мужчин и одной женщины.
     - Это, так сказать, моя семья. Слева от нас, возможно, мой отец. Почему возможно? Нет ни одного документа подтверждающего наше родство, но лично ко мне этот человек относился как к родному сыну и на смертном одре подписал и скрепил своей личной печатью грамоту, по которой я являюсь, и по сей день – Шевалье Эрнест де Валь виконт Але – Ле – Бен.
     Это Великий Магистр Ордена Храма Бертран де Бланфор. Он был по счету шестым Великим Магистром, а до этого снискал себе славу в испанском походе против мавров в 1144 году. Дата моего рождения неизвестна, год примерно 1130, потому что с 1132 года я воспитывался в семье одного из оруженосцев сеньора де Бланфора в местечке Але – Ле – Бен.
     В 1149 году  в девятнадцать лет я вступил по протекции Бланфора в Орден Храма и с этого момента практически не выходил из него и не отрекался от его основных постулатов. Портрет выполнен по компьютерному образцу, что я при помощи графической программы составил по своей памяти, одним хорошим французским художником. Возможно, он не отвечает действительности, но именно таким мне запомнился мой предполагаемый отец.
     Пока Эрнест говорил, Всеволод вглядывался в портрет Великого Магистра Ордена Храма и все больше и больше убеждался в том, что именно таким и должен был быть Великий Магистр могущественного когда-то Ордена.
     Костистое волевое лицо аскета и вождя, пронзительные строгие глаза под кустистыми бровями, прямой с небольшой горбинкой нос, в обрамлении седых усов и бороды, твердая и решительная складка тонкогубого рта. Широкие плечи и богатырскую грудь пересекала массивная цепь с отличительным знаком Великого Магистра. Рыцарский доспех покрывала белая длинная туника с красным  крестом на груди. Руки сжимали перекрестье  длинного меча, на клинке которого, красивой чернью было выведено по латыни «IN HOC SIGNO VINCES», что означало в переводе « СИМ ПОБЕДИШИ». Эти слова по легенде явились перед глазами Византийского Императора Константина вместе с крестом в полдень на небе накануне решающей битвы с легионами Максенция.
     Всеволод украдкой посмотрел на Эрнеста. Но ничего, кроме носа, тоже тонкого и с небольшой горбинкой, не увидел похожего с портретом. Дюваль заметил этот взгляд Зеленина и сразу отреагировал.
     - Да! Ты совершенно прав, ну совершенно не похож. Пытался сравнить наши портреты при помощи компьютера, тот, просканировав их, изрек «соответствие 15%». А это совсем мало, чтобы пытаться выдать Бертрана де Бланфора за отца. Поэтому я и говорю «возможно, и предположительно». Конечно, можно было провести генетическую экспертизу, но беспокоить прах столь выдающегося человека из-за такой мелочи просто не разумно. Тем более я не претендую ни на его земли, ни на его титулы, своих титулов и земель вполне достаточно. Ну а это я! – Эрнест показал на правый портрет.
     На нем в одеянии рыцарей Храма, с верным «Мотом» на плечах стоял, широко расставив ноги,  Дюваль. Солнечные лучи играли в отполированных до зеркального блеска стальных пластинах доспеха. Рыцарский пояс слегка оттягивал длинный кинжал в дорогих, украшенных драгоценными камнями, ножнах. Веселая, бесшабашная улыбка придавала всему образу легкость и юношеское безрассудство. И лишь кровавая полоса на лезвии меча говорила о том, что этот юный воин только, что вышел победителем из смертельной схватки.
     - Портрет создавался в наши дни. Меч, доспех, кинжал, пояс – это все натуральное, из того времени. Туника сшита сейчас, та, старая, рассыпалась в прах. А действие происходит под Тулузой, где мы здорово пощипали крестоносцев сына французского короля Филиппа-Августа, будущего Людовика VIII. Его сто тысячная армия дорого заплатила за устроенную резню в городе Марманде, где они истребили, пять тысяч человек. Эх! Славное было времечко! Я видимо так живо обрисовал мое состояние в те времена художнику, что получился прямо шедевр. Да! Именно такими мы выходили из смертельной схватки, счастливыми, что не мы, а они отправились на небеса, и бесшабашными, потому что впереди было еще много таких сражений.
     - Честно признаюсь. Я все еще воспринимаю ваш рассказ, как бред, - проговорил тихо Всеволод.
     - И правильно делаешь! Поверить во все это современному разумному человеку невозможно. И это так и должно быть! Тебе нужны доказательства документальные и материальные, чтобы ты мог их пощупать руками и видеть собственными глазами. Только тогда в тебе лишь зародится искра сомнения в собственное неверие. А что тебе из всего этого могу сейчас представить я? НИ – ЧЕ – ГО!!! Вот лет через сто, двести, когда мы с тобой будем сидеть у камина в моем замке на берегу Луары, вспоминая нашу беседу сегодня, ты скажешь: - «Черт возьми! Эрнест! А ведь тогда в 1999 году, весной в Париже ты был в чем-то и прав!» 
     Даю голову на отсечение даже тогда, имея за плечами более двухсот лет,  ты, все равно, будешь сомневаться и не верить даже уже состоявшемуся своему личному опыту. Ну ладно! А теперь главное! Вот она! Та, что, возможно, является нашей с тобой матерью! Ты слышишь, я опять говорю «возможно».
     Дюваль указал рукой на средний портрет. Рассматривая предыдущие, Всеволод невольно останавливал взгляд на среднем портрете. На нем была изображена женщина невероятной красоты. Уже тогда при беглом просмотре взгляд было трудно оторвать от этих пышных и густых, черных, как вороново крыло, волос, что блестящим водопадом падали на полуобнаженные плечи. Огромные темно - карие глаза, наполненные каким-то неземным внутренним светом, проникали в глубину твоей сущности. Золотистые искорки, дрожащие в их глубине, давали тебе возможность надеяться на какую-то взаимность, одобряли и обнадеживали тебя, потому что ты сам уже был влюблен в эту женщину. Влюблен безумно! Ты прекрасно осознавал, что перед тобой холодный холст. Но, не смотря на это, безумство перерастало в невероятное по мощи божественное преклонение перед этим совершенным образом. Это было невероятно сильное чувство.
     Скольжение взглядом по красивому прямому носу с трепетным изгибом ноздрей, по пухлому небольшому рту, что чуть-чуть тронут одновременно и печальной, и веселой, и зовущей улыбкой. По длинной горделиво изогнутой шее, по высокой, классических очертаний, груди, тонкой осиной талии и крутому изгибу бедра, что угадывался под блестящим шелком платья – все это воспринималось тобой, как святотатство, как недостойное и гадкое поведение, сродни подглядыванию через замочную скважину в женскую раздевалку. Казалось, ты пачкаешь её своим взглядом. Что ты не достоин вот так просто, без её разрешения, рассматривать это тело. Что ты мерзкое, грязное, похотливое животное и перед этим образом твоё место в пыли, у её ног и лицом в грязь!
     Но, не смотря на это, ты продолжал смотреть. У тебя прерывалось дыхание, учащенно билось сердце. Тебя бросало, то в жар, то в холод. Краска смущения обжигала твой щеки от тех недостойных мыслей, которые возникали в твоем воспаленном сознании. Дрожали руки, и ты не знал, куда их деть. И главное ты сознавал и чувствовал всю нелепость своего поведения, но ничего не мог с собой поделать, а наоборот все глубже и глубже нырял в этот омут неожиданно распахнувшейся страсти, с головой, до самого дна, получая от этого невероятное наслаждение.
     - Хороша! Правда!?
     - Не то слово! – голос Всеволод неожиданно сел, и он вздрогнул, услышав свой хриплый ответ.
     - Не смущайтесь Сева, не смущайтесь! Я сам каждый день стою перед ней, как перед иконой. И нет для меня большего счастья в этой жизни, чем желание, хоть раз увидеть её живую.
     - А этот портрет, тоже компьютер сработал, - как-то грубовато, видимо этим, стараясь быстрее привести себя в порядок, проговорил Зеленин.
     - Нет, это не компьютер. Это творение одного из тех счастливых мужчин, что пусть ненадолго, пусть на мгновение, но держали её в своих объятьях.
     - Как же это!? – голос, совершенно не подчиняясь Всеволоду, взлетел до визгливых нот, и он почувствовал вдруг, как же ненавистен ему этот неизвестный, которого эта застывшая богиня предпочла ему.
     - В начале этого века сложились условия для создания нашего концерна. Мы развернули кипучую деятельность, и скоро практически вся Европа пользовалась нашими медикаментами и медицинским оборудованием. Первая Мировая война принесла нам невероятную прибыль. Конечно, делать деньги на крови не очень достойное дело, но нас успокаивало то, что при помощи нашего непосредственного участия было спасено много жизней. Несколько наших торговых отделений и клиник открылись  в Испании.
     Вот там, в 1924 году, в одну из клиник Барселоны и обратился местный художник с просьбой помочь его сыну. Тому только исполнилось пять лет, и он, как любой в его возрасте, очень любил покорять вершины деревьев. Но одно дерево захотело остаться непокоренным. Сучок подломился, и малыш упал с довольно большой высоты. Если бы его отец обратился в любую другую клинику, то этого портрета бы не было. Но он пришел со своей бедой в нашу больницу. В этом я даже вижу какой-то перст судьбы. У паренька ничего серьезного не обнаружили, но желёзки еще слабенькие, еще только намечающиеся, засветились при общем рентгене.
     Мне сразу дали знать, и я через сутки был уже в Барселоне. Там я и познакомился с Хуаном Гонсалесом Ментосом. Вошел к нему в доверие. Расположил его к себе тем, что якобы его сын стал тысячным больным, обслуженным в моей клинике. И теперь мой долг позаботиться о нем. Чек на небольшую для меня и огромную для него сумму в пятьсот тысяч песет сделал меня сразу в одно мгновение другом семьи, а привезенный мной коньяк развязал язык этого художника так, что скоро я стал обладателем бесценной информации.
     Ты понимаешь какой! Случай на самом деле уникальный. С 12 века наш Орден Храма пытался выйти на эту женщину, о существовании которой мы могли только догадываться. Мы знали о существовании людей с железками и прилагали огромные усилия, что бы привлечь их в свои ряды. В ход шло все! Создавались баллады о тех, кто обрел бессмертие, где давались наставления, как вести себя им в этом случае, к кому обратиться, как узнать, бессмертен ли ты. Сказания о поисках Святого Грааля, этого сосуда бессмертия, почти прямо указывали на наш Орден, как место где их ждут. «Песня о Нибелунгах» с бессмертным  Зигфридом,  это ли не инструкция, как вести себя долгоживущему и чего опасаться? В темные средние века было очень трудно, но и в просвещенное время тоже не особо легко. В основном все строилось на удаче, а она, увы, не всегда нас радовала. За все существование Ордена как явного, так и тайного до начала этого века, нами были найдены лишь восемь долгоживущих. Один перед тобой, а остальные представляют наш Орден во всех частях света. И лишь, создав концерн, мы смогли действовать не в слепую, а более целенаправленно. Лишь за один 20 век мы нашли и привлекли в наши ряды двадцать четыре особи мужского пола и восемь женского. Ты двадцать пятым можешь стать. Только не обижайся на «особь», хорошо!?
     А тогда, век только начинался и сразу удача, причем двойная. Не только один долгоживущий, но и возможность познакомиться, наконец, пусть только визуально, с распространительницей этого дара, и появление предпосылок к установлению с ней делового контакта. Я договорился с Хуаном о портрете и о том, что с достижением совершеннолетия сына, заберу их обоих во Францию и устрою работать в нашей фирме. За портрет, конечно, был выписан еще один чек, еще на такую же сумму.
     Он был готов через месяц, и я забрал его. До сих пор не могу себе простить, что  вместе с портретом не забрал их обоих! В 1936 году в Испании вспыхнула гражданская война. Я сразу послал туда полную фалангу с приказом вывезти Хуана и его сына, но было поздно. Хуан был убит во время беспорядков в Барселоне, организованных представителями пятой колонны, а след Диего, так звали его сына, затерялся на пыльных и политых человеческой кровью дорогах гражданской войны. Мы его так и не нашли.
     Дюваль замолчал и, подойдя к гравюре Дюрера, вновь пробежал по раме пальцами. Карта стала медленно опускаться.
     - Ну, Эрнест…! – взмолился Всеволод.
     - На сегодня хватит. Я знаю. Это, как наркотик. Из Хуана мог бы получиться замечательный портретист. Схвачено все очень здорово. Именно такой она и должна быть. Ну, что скажешь теперь?
     - Эрнест, я…..
     - Понимаю. Понимаю. На языке у тебя вертится «ДА», а разум предлагает все же сказать «НЕТ». Это вполне естественно. И я не тороплю тебя. Тем более, что уже наступила ночь.
     Всеволод глянул на окно и с ужасом увидел, что на Париж и в самом деле опустилась ночь, но в кабинете автоматически зажглись лампы  верхнего освещения, и их свет полностью соответствовал той освещенности, что была днем. Поэтому мужчины и не заметили перехода от дневного света к ночному мраку.
     - Прошу лишь об одном тебя, Сева. Позволь считать тебя на сегодня и на завтра своим гостем. Сделай для меня «старика» такую милость.
     Зеленин представил себе, как он будет добираться по ночному Парижу до студенческого городка. В довольно грязной и полной обкуренных юнцов всех национальностей третьего мира подземке его обязательно оскорбят, так у них там под землей принято. Как будет ловить такси на конечной остановке, а по прибытии объясняться с консьержем. Он поэтому ответил сразу, почти не задумываясь.
     - Я согласен, Эрнест, если это только не похищение.
     - Ценю твой черный юмор. Гостевые апартаменты я на всякий случай попросил приготовить. Сам я тоже остаюсь, и в нашем распоряжении весь 25 этаж. Сейчас отдам несколько распоряжений Катрин, и мы пойдем знакомиться с местом отдыха. А завтра я отвезу тебя на юг Франции и познакомлю с одним примечательным памятником. Вот после этого ты и скажешь мне окончательно с нами ты, или сам по себе. Хочу сделать тебе комплимент, дорогой. Ты мне понравился, Сева. Я не ответил, по крайней мере, на три вопроса, которые ты задал мне, а ты не уличил меня в этом. Это умно, очень умно с твоей стороны. Ответы на них ты сможешь получить лишь став членом нашей корпорации. Ты видимо это уже понял?
     - Да, Эрнест, я так это и понял. А в остальном, будь всё, по-вашему, - бодро произнес Всеволод.
     - Прекрасно, дружок! Все прекрасно! – почти пропел Дюваль, потирая руки и направляясь к двери.
 



«ИСКАТЕЛИ»

СССР. Вторая половина 80-х годов 20-го века. Город на берегу Черного моря.

     - Прекрасно, дружок! Все прекрасно! – почти пропел маленький кругленький человек в белом халате, потирая руки и направляясь к двери. Яркое южное солнце, прорываясь сквозь листья виноградных лоз за окном, скользнуло по его голове и сверкнуло солнечным зайчиком на словно отполированной лысине:- Нет, на самом деле все прекрасно, молодой человек. Глеб Григорьевич совершенно напрасно беспокоился. Этот ваш «знахарский переход»…, фу ты, чертовщина, какая! Совершенно напрасно, я это утверждаю категорически. Совершенно! Не повлиял ни на ваше здоровье, ни на вас в целом. Вы просто от избытка чувств, при кончине папеньки, потеряли сознание. Вот и все! Вполне объяснимое и не такое-уж редкое явление. И никаких потусторонних явлений. Вот так-с, молодой человек. Никаких потусторонних явлений! Да, и примите мои искренние соболезнования. Вам просто надо отдохнуть, полежать. Рекомендую витаминный коктейль. Его рецепт я оставлю у Светланы Ивановны. Вот в принципе и все. Поправляйтесь, молодой человек, поправляйтесь.
     Доктор открыл дверь и вышел из комнаты. Несколько минут Максима никто не беспокоил. Потом в комнаты тенью прошмыгнула тетя Света.
     - Максимушка, ты как? – почему-то шепотом спросила она.
     - Ничего, тетя Света. Вот только голова какая-то чужая и слабость во всем теле.
     - Врач сказал, что это быстро пройдет. У тебя этот, ну как его, «нервный стрест». Говорит, это у многих бывает и не только у детей, но и у взрослых тоже. Ну, ты лежи, отдыхай. А Глеба Григорьевича, братья  монастырские, уже к себе унесли. Говорят, там его на монастырском кладбище хоронить будут. Вот ведь беда! Баб то в монастырь не пущают. И проводить по-христиански Глеба Григорьевича не дадут, - тетя Света заплакала, закрыв фартуком лицо.
     - Не надо, тетя Света плакать. Быть похороненным на святой земле великая честь для знахаря, – вдруг сказал Максим, и сам удивился тому, какие слова он произнес, словно говорил не он, а кто-то другой.
     - Ой! Максимка, какие хорошие слова ты сказал, - удивилась тетя Света. – Ну, прямо словно душу погладил и на сердце сразу спокойно и мирно стало. Ты ничего поесть не хочешь? А то я принесу?
     - Нет, тетя Света, ничего не хочется. Спасибо.
     - Да, Максимка, к тебе отец Феофан пришел, настоятель монастыря. Хочет тебя видеть и говорить с тобой.
     - Ну, так чего же ты! Конечно, зови!
     Максим сразу вскочил с кровати. Голова закружилась, и комната поплыла куда-то в сторону.
     - Лежи! Лежи! – прогудел мощный, густой бас отца Феофана. – Я, Максим,   ненадолго. Решить с тобой кое-что надо.
     - Здравствуйте отче! – попытался поклониться Максим, но настоятель подхватил его под руки и уложил на кровать.
     - Ты, сыне, лежи и отдыхай. Я говорить буду, а ты кивай если согласный. Тебе силы беречь надо. Хорошо?
     - Хорошо, отче!
     - Ну, вот и славно.
     Настоятель монастыря отец Феофан был высоким, богатырского сложения мужчиной. Густая окладистая борода нисколько не старила его, а придавала ему величественный и благолепный вид. Настоятелем монастыря он был уже пятый год, и под его  руководством это божья обитель не только пополнилась новыми иноками, но и по-настоящему расцвела. Отец Феофан оказался хорошим организатором и руководителем. За два года, с начала своей карьеры настоятеля монастыря, он  реконструировал жилые помещения, полностью реставрировал и пополнил новыми иконами монастырский храм, отремонтировал хозяйственные постройки, что размещались в толстых стенах монастыря. Используя древнюю рецептуру, побелил внешний обвод стен, завел обширное подсобное хозяйство и даже приобрел для монастыря небольшую мобильную электростанцию, которую привезли и установили представители одной из греческих фирм. По существу монастырь стал практически независим от города, и его с ним связывала лишь газовая труба. За свой труд отец Феофан был отмечен высшим духовенством тяжелым серебряным крестом, которым очень гордился и который сейчас тускло, поблёскивал на его широкой груди.
     - Сыне, я вот чего хочу спросить тебя. С тобой отец разговаривал до передачи?
     - Да.
     - Хорошо. Насчет дома он говорил, что написал дарственную на него в пользу  Светланы Ивановны Приходько?
     - Да, говорил.
     - И что тебе лучше перейти жить в монастырь?
     - Да, отче.
     - А сам-то ты согласен со всем этим?
     - Да.
     - Ну, тогда сделаем так. Сегодня ты еще отлежись, а завтра приедет  брат Константин, он у меня хозяйством заведует, с братьями и машиной. Ты ему покажешь, что возьмешь с собой, и милости прошу в мою обитель. Там мы и поговорим с тобой о твоем будущем. Хорошо?
     - Хорошо, отче.
     - Ну, вот и договорились. Ты, Максим, отдыхай пока, набирайся сил. Я понимаю больно тебе сейчас, но пусть утешением послужит то, что прожил Глебушка жизнь праведно и достойно. Будет он на святом месте похоронен, и за могилкой его все братья будут ухаживать. Молиться о нем мы ежедневно будем. Бог дал, бог и взял. Так из века в век заведено, и не нам изменять это. Кому-то на роду написано жить до ста лет, а кому до пятидесяти. Все под дланью боженьки нашего ходим. У одних дорога кончается, у других – начинается. А тебе, сыне, надо с твоего отца пример брать и гордится им, великим тружеником и человеколюбцем, который свой дар бесценный не для обогащения личного, а для пользы всех людей использовал. Я пошел, у меня еще дела есть. А завтра встретимся и поговорим. Хорошо?
     - Да, отче.
     - Тогда, до свидания! Я скажу Светлане Ивановне, что бы она тебя не беспокоила, иль нужно что?
     - Да нет, отче, ничего не нужно. Спасибо!
     Отец Феофан дважды осенил Максима крестным знамением  и вышел из комнаты.
     Воцарилась тишина. В столбе солнечного света хаотично кружились пылинки. Максим откинулся на подушку и закрыл глаза, но сон не приходил. Перед глазами вновь и вновь открывалась его рукой старая, обшарпанная дверь в спальню отца, и до боли знакомый голос приглашал: «Заходи Максимка! Заходи, сынок!»
*******
     Максим вошел в спальню отца как-то осторожно и боязливо. Внешне он был
готов ко всему, но внутренне все еще не верил, что наступил тот час и та минута,
когда решится все.
     - Давай, сынок, проходи. Садись на стул. Ты как себя чувствуешь?
     - Ничего папа.
     - Мой настой пил?
     - Да, пил.
     - Ничего не ел вчера и сегодня?
     - Ничего.
     - Хорошо. Ну, вот Максим и пришел наш с тобой час. Не боишься?
     - Нет, не боюсь.
     - Я вчера подписал кое-какие бумаги. В общем, жить тебе надо идти к отцу Феофану, в монастырь. Мы с ним это обговорили. Там тебе и спокойнее и сытнее будет, да и безопаснее. Я вчера саквояж с деньгами уже отче отдал. Не думаю, что в ближайшем времени они тебе понадобятся, но на всякий случай там они сохраннее будут и если нужды в них не будет, то хоть на благое дело пойдут. Но если ты возражаешь, то можешь забрать их в любое время. Хотя я совсем по-другому тебя воспитывал в отношении этих бумажек.
     - Папа, ты все сделал правильно. Мне они и в самом деле не нужны, тем более в монастыре.
     - Подожди, сынок, еще неизвестно, как в дальнейшем все сложится. Хотя на ближайшие пять – десять лет у тебя дорога одна. Но ты должен знать, что на твоё имя в монастыре хранятся сто тысяч долларов, и в любой момент ты можешь ими воспользоваться, Отцу Феофану можно верить, как мне. Всегда помни это. Этот дом больше не понадобится, и поэтому я подписал, а нотариус вчера заверил мою подпись на дарственной в пользу Светланы Ивановны Приходько. С Сашей я тоже все решил. Мне помогли, и я переговорил с ним по телефону. На его имя я перевел все свои сбережения. Он должен со дня на день приехать. Кажется, никого не обидел. А этим домом пусть тетя Света пользуется, она много хорошего для нас с тобой сделала.
     Теперь о тебе. Временно будешь жить при монастыре. Для тебя, отец Феофан разрешение на это у самого патриарха испросил, и тот разрешил. Так что  Монастырский Устав мы не нарушили и у тебя есть все законные права, проживать на территории монастыря, не принимая постриг. Но если захочешь стать монахом, что ж вольному воля.
     Я не знаю, получится у нас с тобой передача дара или нет. И в каком объёме он перейдет к тебе, если получится. У меня он стал проявляться года через полтора. По правилам дар передается старшему сыну. Так было всегда в нашем роду. Но, начиная с деда это правило, нарушается уже второй раз. Он передал дар своему внуку, так как отец пропал на войне. А вот мне приходится передавать дар тебе, своему младшему.  Но сделать так очень просила твоя мать, и я поступаю не по правилам, а по её просьбе.
     Что такое дар, я, право, объяснить тебе не могу, и как  проходит  лечение тоже. Просто наступает такое состояние, когда ты видишь человека насквозь, все его органы, артерии, вены, костяной каркас, мышечную массу, нервные волокна. Здоровые места имеют спокойные стабильные цвета и оттенки, от красного до белого. А там где болезнь, где боль, там пульсация и фон от серого цвета, до, черного. Причем ты видишь это с закрытыми глазами. Закрываешь просто глаза, сосредотачиваешься и видишь. Но чтобы правильно сосредоточится, тебе необходимо очень хорошо знать внутреннее строение человеческого тела. В моём столе найдешь два больших цветных анатомических атласа, один издан еще в 1879 году, а другой, более современный. Они должны стать твоей настольной книгой. Хотя бы на первые два года. Если в течение этого времени ты ничего не почувствуешь, то наверно не судьба, и на мне дар наш иссяк.
     Лечить надо наложением рук на больное место. Значит, сосредотачиваешься, находишь больное место, открываешь глаза, накладываешь на него руки, левая внизу, правая вверху и снова закрываешь глаза. А дальше, что делать, дар сам тебе подскажет. Часто бывает так, пациент жалуется на боли в правом боку, а ты находишь больное место в левом. Исходи всегда из того, что нашел, а не из того, что тебе сказали. И во всем советуйся с отцом Феофаном. Он много о нашем даре знает. Мы с ним часто о нем говорили, да и сам он за моей лекарской работой всегда наблюдал. Отче очень умный и честный, и передавая тебя в его руки, я совершенно спокоен за твою судьбу. Вот жаль, с Сашей у меня не сложилось. Но тут уже ничего не поделаешь.
     - Папа, а  со школой как?
     - Школу ты закончишь! А как же иначе? В сентябре пойдешь в десятый класс. С отцом Феофаном мы это все тоже обговорили. У них по утрам УАЗ в город каждый день ездит, но, в крайнем случае, три километра для тебя не такое-уж большое расстояние. До маслозавода дойдешь, а там автобусом прямо до школы доедешь. Первый раз что ли?
     Да это было не в первый раз. Максим очень любил наблюдать весной, как просыпаются от зимней спячки пчелы, и часто ночевал вместе с отцом на пасеке в это время.  Там же делал и уроки, а утром по холодку бегом в школу. Так что дорога из монастыря в школу была ему очень знакома.
     - Папа, а кто будет вместо тебя за пчелами смотреть?
     - Сейчас это будут делать отец Кирилл и брат Савелий. Я им в своё время все показал и многому научил, ну а потом ведь ты есть. Может, захочешь продолжить наше родовое ремесло, если конечно это будет не мешать твоему пути?
     - Вы все говорите о каком-то моём «пути». Я не понимаю, папка, что это такое и почему именно я, и что это за путь такой, и почему он мой…..?
     - Максим, я тебе всегда говорил, что в основном судьбы людей предрешены на небесах. Это понимай, как хочешь! У каждого предопределено судьбой, совершить то-то и то-то. И это заложено в человеке с момента его рождения. Но никто не знает что именно. Этим человеку даётся право и свобода выбора. А церковные догмы, практически во всех мировых религиях, помогают простым людям определиться в этом сложном поиске. Они не дают конкретных указаний каждому, но определяют те общие правила поведения, которые помогают найти свой путь любому из желающих. Но это все всегда зависит от выбора самого человека. Твори добро и воздастся тебе – вот основной догмат любой из мировых религий. Это же и есть основной путь каждого из верующих. Но есть небольшая часть ИЗБРАННЫХ, отмеченных своим неповторимым и зашифрованным различными предсказаниями и пророчествами путем. Но об этом тебе лучше всего расскажет отец Феофан. По тому, что говорила о тебе твоя мать, и по тому, что чувствую я сам – ты – ИЗБРАННЫЙ. Для чего, для какой цели, для каких деяний – не знаю. Но чувствую, что это так. Поэтому во многом то, что предначертано тебе уже не зависит от твоего хотения и желания. Оно просто начнет претворяться в жизнь в определенные временные моменты, и твое поведение в этом случае будет играть важную роль в том, по какому пути пойдет развитие процесса, что ожидает в дальнейшем тебя и возможно все человечество. Это очень большая ответственность и к ней надо подготовиться, как следует. Отец Феофан поможет тебе в этом, и дай нам бог, что бы времени на твоё становление нам всем хватило.
     Отец замолчал и тяжело перевел дух. Ему все труднее и труднее было говорить. Максим видел это по испарине, что выступила на его лбу, по тому, как тяжело стали перекатываться мышцы гортани, и как стало заметно бледнеть его лицо. По всему было видно, что роковая минута приближается.
     - Вот и решили мы с тобой, кажется все, сынок. Если что-то забыли, то отец Феофан в курсе всего. Так что испрашивай у него совета. А теперь о главном. Сядь ко мне поближе, вот так. Возьми меня за руку. Сожми её посильнее. Вот так. И не отпускай. А теперь закрой глаза и расслабься. Не жмурься, а просто закрой глаза и все. Ни о чем старайся не думать. Что бы ты ни услышал, глаза не открывай и моей руки не отпускай. Ну, вот и хорошо.
     Это были последние слова, что услышал Максим от отца. Его рука была теплой, мягкой и какой-то безвольно покойной. Некоторое время ничего не происходило. Отгородившись от всего мира темным пологом закрытых век, Максим не утратил ни слуха, ни осязания. Он слышал, как тяжело задышал отец, как несколько раз скрипнула под тяжестью его тела кровать, как потом что-то страшно забулькало, зашипело, захрипело и застонало, на каких-то не очень человеческих интонациях. Испугавшись, он готов был уже, не смотря на запрет отца, открыть глаза, но в этот момент его ладонь, как стальные обручи крепко охватили ставшие сильными и жесткими пальцы Глеба Григорьевича, и через них в тело Максима полился поток чего-то жгуче-обжигающего. Мышцы непроизвольно стали сокращаться и по всему телу побежали противные мурашки. Из перехваченного судорогой горла вырвался хрип: «ОХР-Р-Р!!». А тем временем этот поток, сначала поднялся по руке к предплечью, потом разлился жарким пламенем в груди, ускоряя свой бег, ударил в солнечное сплетение, так, что на секунду стало трудно дышать, опрокинулся в живот и двумя рукавами низвергся в ноги до самых пяток. А потом словно в панике оттого, что не туда попал и заблудился, болезненно яркой огненной стрелой рванулся к голове и вспыхнул в мозгу многоцветным фейерверком. В этот момент Максим потерял сознание. Очнулся он уже у себя в комнате на постели и возле него колдовал маленький кругленький доктор.
*******
     - Вот что, Максим! Мы с тобой все осмотрели. Поэтому, можно я выскажу тебе своё мнение?  И ты уж сам решай, правильное оно или нет, - брат Константин повернулся к Максиму и посмотрел ему в глаза, когда они, обойдя весь дом и небольшой приусадебный участок с покосившимся сараем, где Беловы хранили соленья и варенья, заготовленные из овощей и фруктов с этого участка на зиму, остановились возле крыльца.
     - Конечно можно.
     - Ты, сынок, что-то неважно выглядишь. Давай-ка в тенек, под грушу сядем и там поговорим.
     Брат Константин заботливо взял Максима под руку, провел его к любимой скамейке отца под старой развесистой грушей, усадил на неё и сел сам.
     - Значит так! – начал монах, ударяя себя по коленкам ладонями и принимая решительный и начальственный вид, - Ты мне все показал и вот, что я думаю. Все это, - он показал на сараюшку, - брать не стоит. В монастыре своих припасов много. Разве, что-то любимое, домашнее, как память. То тогда да. Мебель я бы тоже не советовал. У тебя в комнате все есть, все новое, два дня тому назад привезенное и установленное. Кровать полуторка деревянная, стол письменный,  полу-кресло одно к нему, платяной шкаф-купе, полки книжные под потолок, ковер настенный прикроватный, ковер, плетенный напольный, занавеси оконные,
два мягких кресла с журнальным столиком и так далее. Так что мебель тебе совершенно не нужна. Отче все заранее продумал. Вот телевизор сразу говорю, не берем. У нас его просмотр запрещен. Отче не иначе как бесовским наваждением его и не называет. Поэтому с этим у нас строго.
     Теперь из постельного белья. Его в принципе тоже можно не брать. У нас своя прачечная механизированная. И есть братья, что имеют урок по стирке белья. Две – три смены возьми и тебе на ближайшее время хватит. А потом закупим, если нужно будет. Отче на такие приобретения не скупится. Тем более у нас уже двадцать схимников, а им постель не нужна. Они, кто на голом полу, кто на голой лавке спит, а есть один, так, тот стоя. Вот тебе крест! Стоя спит! Ему Ефим, наш столяр деревянные козлы сделал. Вот он на эти козлы восходит, закрепляется и спит. Святые люди! Кухонную утварь, столовые приборы в монастыре тебе без надобности. Питаться будешь в столовой для гостей, там не так строго, как в столовой братьев, хотя Великие посты для всех введены неукоснительно. Если чайку перед сном испить, так у тебя в комнате есть уголок. Там и чайник электрический, и чашки с кружками, и печение с варением – все в наличии. Книги, богатая у вас с отцом библиотека, это можешь брать все. Хоть и есть  некоторые издания, что у нас в монастыре не особо приветствуются, но отче специально дал разрешение насчет них – можно взять все. Место для них уже готово. Учти, что у нас тоже богатая библиотека. Есть и богословская литература, есть отдел и мирской, и газеты с журналами получаем, так что почитать и просветиться у нас можно. Сам отец Феофан большой любитель чтения и нам это прививает. Носильные вещи и остальную мелочь бери сам, тут я тебе не указ. Вот и все, что хотел я сказать.
     - Конечно, брат Константин! Все правильно. Наверно так и поступим, - Максим проговорил эти фразы чисто машинально, потому что ему в настоящий момент не было никакого дела до всей этой мелкой и ненужной, как ему казалось, возни. Он даже не очень внимательно слушал брата Константина, старался, но не мог уследить за ходом его рассуждений и единственно, что хотелось ему, это как можно скорее покончить с этим переселением и очутиться там, где был отец. И отца он воспринимал, не как  умершего, чьё холодное неподвижное тело  лежало в подвале монастыря и готовилось к отпеванию, а как вполне здравствующего. Максим еще надеялся на то, что все это сон, все это фантастическая нереальность, и настоящее впереди, в теплых ладонях папки, который ждет его на пасеке и чем скорее он покончит со всей этой мишурой, тем скорее тот обнимет и успокоит его.
     - Так тогда я скажу братьям, пусть грузят машину?
     - Конечно, брат Константин, скажите.
     - Что-то ты мне отрок не нравишься. Вот что, займись-ка каким-то делом. Свои вещи собери, в отцовском письменном столе разберись, книжки просмотри, костюм для отца выбери, его ведь переодеть надо. Только не сиди, не отдавай себя переживаниям, а то печаль да тоска живо тебя скрутят. Слышишь, Максимка!?
     - Я слышу. Сейчас иду, – автоматически откликнулся Максим, также автоматически встал и пошел к дому.
     - Господи! Горе то, какое! Благослови господи неразумное чадо сиё, дай душе его покой и смягчи елеем раны его душевные. Дай ему силы превозмочь то испытание, что возложил ты на него, некрепкого еще в вере своей, - прошептал брат Константин, крестя спину удаляющемуся  мальчику.
      Собрать свои вещи оказалось двадцатиминутным делом. Их у Максима оказалось не так уж и много. В рюкзак вместилось все то, что было необходимо для школы: учебники, тетради, письменные принадлежности и другая мелочь. В большую дорожную сумку он сложил меховые куртку и шапку для зимы, школьный костюм, пару джинсов, четыре рубашки, три смены нижнего белья, туфли, ботинки,  кроссовки, носки, пару свитеров, вот в принципе и все его «приданное».
     Братья меж тем под руководством брата Константина разгружали книжные шкафы, вязали книги  аккуратными стопками и относили их в машину.
     Наконец Максим закончил со своими вещами, передал рюкзак и сумку одному из братьев и перешел в комнату отца. Там он в платяном шкафу выбрал самый новый костюм и отдал его Константину. Тот взял с полки еще белую рубашку, новые носки, галстук и чистое нижнее бельё. После этого он оставил Максима одного, тихо сказав, что будет ждать его в машине. С одной стороны он понимал, как тяжело мальчику сейчас в том месте, где свершилось непоправимое горе. Но с другой стороны….  Оставить его одного просто было необходимо. Именно для того, чтобы воспоминания страшной минуты перегорели в нем без свидетелей, запечатлевшись навсегда в его подсознании, и он мог более свободно без чужих глаз дать себе возможность излить из своей запечатанной от внешнего мира души всю ту горечь, обиду и отчаянье, что скопились в нем за эти два дня. И это произошло.
     Сначала, оставшись один, Максим тихо заплакал, жалея отца, себя, жалея весь мир, что лишился такого замечательного человека, которым был его папка. Потом вдруг осознание своего личного, кошмарного и беспредельного одиночества, нахлынули на него ледяной волной бешеного цунами. С шумом и грохотом, всё сметая на своём пути, она накрыла его с головой, сбивая дыхание и сводя горло судорогой удушья. Крик замер где-то на полпути к свободе и лишь клокочущий хрип слетел с закушенных до крови, одеревеневших и непослушных губ. «Папка!» - прошелестело в тяжёлом от висящего в нем молчания воздухе. Максим упал лицом вниз на кровать отца, и его тело забилось в судорогах истерического рыдания. Боль выходила наружу, освобождая истерзанную ей душу и через потоки слез, хриплые всхлипы, судорожные дыхательные движения гортани приносила своим уходом то облегчение, которое всегда приходит после срыва натянутой до предела нервной струны.
     Постепенно мальчик успокоился, рыдания пошли на убыль, и поток слез иссяк. Максим перевернулся на спину, вытер ладонями мокрые от слез щеки и, успокоившись окончательно, встал с кровати. Пора было заняться письменным столом отца.
     Это было массивное  сооружение, выполненное из тяжелого морёного дуба, с широкой столешницей, обтянутой зеленым толстым сукном и двумя тумбами, где были расположены многочисленные ящички. На самой столешнице ничего практически не было кроме латунной артиллерийской гильзы, приспособленной под стакан для карандашей и толстой тетради отца, куда он заносил свои наблюдения за пчелиными роями на пасеке. Все это без особого разбора было отправлено во вторую большую дорожную сумку, что Максим взял с собой именно для этой цели. Потом он занялся ящиками письменного стола.
     В среднем, самом большом, расположенным под столешницей между тумбами лежали квитанции по оплате за коммунальные услуги, несколько писем, разная мелочевка, начиная от ластиков  кончая канцелярскими кнопками и небольшой конверт, на котором твердым красивым подчерком отца было написано «Максиму». Руки снова задрожали, когда он вскрыл и познакомился с содержанием конверта, но слез не было, лишь слабая судорога чуть-чуть перетянула горло.
     В конверте лежала записка и странный предмет. Раньше Максиму не доводилось такого видеть. Он был довольно большой. Сантиметров шесть по длине и три по ширине. Внешне этот предмет походил на крест, но верхний луч был заменен вытянутой петлей. Изготовлен он был из какого-то тяжелого металла, но на серебро или золото этот металл не был похож. Он был серовато зеленого цвета. Причем зеленые прожилки не имели к временному окислению  никакого отношения, они были как бы составной частью самого металла и пронизывали, его основную структуру, насквозь. К петле была прикреплена красивая цепочка, состоящая из звеньев в виде миниатюрных  кленовых листочков, по крайней мере, похожих на них. Крепились они между собой при помощи крошечных петелек. Все это ювелирное изделие было по виду настолько старинным, что при осознании этого у Максима захватило дух. Причем осознание древности этого предмета пришло не от знания, а на каком-то внутреннем, духовном уровне, каким-то необъяснимо возникшим чутьём. Он ни на йоту не сомневался в истинности этого и поэтому, просто знал, как аксиому, что держит в руках очень, очень древний предмет. Знал и все.
     В записке мальчик прочитал следующее:
«Дорогой Максим!
Извини, что не отдал тебе этот предмет тогда, когда просила тебе его подарить твоя мама. А именно, она просила надеть тебе это на шею в день десятилетия. Я просто не решился на такой поступок. От этого креста веет такой древностью, что мне иногда становилось просто страшно. Теперь меня нет и он полностью твой. Делай с ним что захочешь, но сначала, я прошу тебя, посоветуйся с отцом Феофаном. В нашу последнюю встречу, твоя мама вместе с саквояжем передала мне этот крест и просила надеть на тебя в день твоего десятилетия. Я тебе об этом уже говорил. Просила также сопроводить это такими словами: - ДАРУЮ ТЕБЕ ЖИЗНЬ ВЕЧНУЮ, И ДА ЗАЩИТИТ ТЕБЯ СВЯЩЕННЫЙ  АНХ  ЕГИПЕТСКИЙ И ВАВИЛОНСКИЙ ОТ ПРЕВРАТ ЕЁ! Вот это просила обязательно сказать  твоя мать в момент возложения на тебя этого предмета. Я не решился. Посоветуйся с отцом Феофаном и делай так, как он скажет. Прощай! Отец».
     Максим шмыгнул носом, еще какое-то время зачарованно рассматривал этот необычный предмет, а потом положил, как  и записку, в конверт и спрятал в карман джинсов, с намереньем сегодня же посоветоваться по этому вопросу с отцом Феофаном. Но по стечению обстоятельств, совершенно не зависящих от его самого, этот вопрос был поднят в разговоре ровно через два месяца, и этому разговору предшествовали совсем другие не менее важные события.
*******
     Отец Феофан стоял возле окна в своём кабинете, расположенном на втором этаже административного корпуса монастыря и смотрел на первые признаки осени, что тронули желтизной  листья у старого тополя, растущего на берегу пруда. Пруд находился на территории хозяйственного двора, и по его поверхности выписывали круги гуси и утки. Раньше, до прихода в монастырь отца Феофана, в миру  Полозова Сергея Дмитриевич, монахи содержали довольно приличное количество свиней и кроликов в подсобном хозяйстве. И это было первое, что Полозов изменил, встав у руля управления обителью. Он не был против свинины и крольчатины, он был против убийства в любой форме и по отношению к любому живому существу. Свинарник и крольчатник по его указу были упразднены, а наличное поголовье было передано соседнему женскому монастырю. Игуменья Пелагия обещала денно и нощно молить бога о здравии отца Феофана. Дело конечно благое, но чем кормить монастырскую братию в скоромные дни? Попытались закупать мясо у местного колхоза. Сначала все кажется было нормально, а когда посчитали затраты, то оказалось – без подсобного хозяйства монастырю просто не выжить. Ну не будешь же содержать сто слишком здоровых мужиков, хоть и монахов, на картошке и моркови с капустой. Хоть раз в месяц, а мясо необходимо. А если и дальше закупать мясо, то на сам монастырь денег не остается. И он просто развалится со временем, так как на ремонт и строительство средств уже не будет. Тогда стали решать, что делать? Выкопали большой пруд и запустили в него карпа и карася. Рыба прижилась, но полностью проблему не решила. В конце концов, остановились на птице. Почему-то Сергей Дмитриевич оказался равнодушным к пернатому сословию и дал добро на приобретение гусей, уток и кур. Так в монастыре обосновалась эта,  ставшая со временем многочисленной, пернатая братия, которая своими веселыми голосами оживляла местный пейзаж, что в прочем и не был особо мрачным, но монастырь – он всегда монастырь.
     И вот сейчас наблюдая на это бело-, серо-, коричневое мелькание и слыша сквозь стекло гагаканье, кряканье и кудахтанье, что неслось с хозяйственного двора, отец Феофан в который раз порадовался принятому тогда решению.
     В дверь осторожно постучали, и, оторвавшись от своих дум, отец Феофан произнес:
     - Заходи Максим! Заходи!
     Не видя того, кто стучал, он без ошибки знал, что это Белов, так как именно на это время была назначена встреча с ним.
     - Здравствуйте, отче!
     - Проходи, проходи, присаживайся. Здравствуй сыне! Ну, как тебе здесь у нас живется?
     - Спасибо, все хорошо.
     - В школу успеваешь?
     - Я даже раньше прихожу.
     - А как успехи?
     - Так ведь мы отучились всего неделю. Нас и не спрашивали еще, все новый материал пока по всем предметам дают.
     - Ну и как этот новый материал? Трудно?
     - Да нет! Скучно! Я все это еще в прошлом году прошел. Отец тогда мне сразу учебники девятого и десятого классов купил. Вот я параллельно и занимался. А что не понимал, так мне Геннадий Яковлевич, наш математик объяснял.
     - Да неужели и вправду десятый класс уже прошел? А не хвастаешься?
     - Нет, не хвастаюсь, - тихо сказал Максим, и по тому, как он это сказал, отец Феофан понял, что, в самом деле, не хвастается.
     - Мне, Максим, отец Борис, наш библиотекарь тут сказал, что ты книжки на древнегреческом языке у него просишь.
     - Да, просил и уже вернул.
     - Постой, они же без картинок, почти рукописи…
     - Так я не смотреть, я читать брал.
     - Но в школе, как я знаю, у тебя английский и в семье твоей древнегреческого никто не знал. Как же ты его знаешь?
     - Я не знаю, отче. Я не могу говорить на этом языке. Но когда я вижу текст, у меня что-то происходит вот здесь, - Максим показал на лоб. – И я начинаю понимать, что написано в тексте. Сначала мне показалось, что это мои фантазии, ну, как игра такая в «Угадайку». Я попросил отца Бориса перевести мне абзац, все совпало.
     - Хорошо, что вот тут написано, - Феофан встал, подошел к киоту, снял одну из икон и показал Максиму. Тот пристально всмотрелся и твердо произнес:
     - Иисус Христос Вседержитель небесный, спаси и помилуй нас и дай нам благословение твое в жизни нашей.
     Отец Феофан пристально посмотрел на юношу. Ошибок не было, тот прочитал именно то, что было написано на древнегреческом языке по краю иконы, изображавшей святой лик.
     - Что ж, все правильно, Максимка. Все правильно, - задумчиво произнес настоятель, ставя икону на место: - А давай проведем небольшой эксперимент? Как ты на это смотришь?
     - Я не против этого, отче.
     - Хорошо. Я тут немного подготовился к нашей беседе, выписал на карточки кое-какие изречения на разных языках. Буду тебе давать их, а ты переводи. А потом проверим. Мне ж отец Борис твою способность в красках обрисовал на днях. Но ты на него не сердись. Он поступил правильно, по моим наставлениям. Нам же надо знать, когда и как твой дар проявится. Вот только, если это дар,  то он очень необычно проявляется и довольно быстро. Ну, как?
     - Конечно, отче! Я готов, - в глазах Максима загорелись любознательные звёздочки, и весь он подался вперед, к настоятелю в нетерпеливом порыве.
     Отец Феофан вынул из ящика стола несколько картонных карточек и стал по очереди давать их Максиму.
     «A  LA  GUERRE  COMME  A  LA  GUERRE» (франц.)
     - На войне, как на войне.
     «CHEVALIER  SANS   PEUR  ET  SANS  REPROCHE» (франц.)
     - Рыцарь без страха и упрека.
     «JESZCZE  POLSKA  NGINELA» ( пол.)
     - Еще Польша не погибла.
     «SE  NON  K  VERO,  И   BEN  TROVATO» (итал.)
     - Если это и правда, то все же хорошо придумано.
     «DER  MOHR  HAT  SEINE ARBEIT GEMACHT;  DER  MOHR  KANN  GEHEN» (нем.)
     - Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
     «DAS  EWIG – WEIBLIHT ZIET UNS  HINAN» (нем.)
     - Вечная женственность, тянет нас к ней.
     Настоятель внимательно наблюдал за процессом перевода Максимом текстов на незнакомых для него совершенно языках и не переставал удивляться. Юноша брал в руку карточку, внимательно смотрел на неё, шевеля при этом губами, словно читая, и  выдавал перевод. Отец Феофан сверялся с листом, где у него был записан перевод каждой карточки и пока не находил ошибок. Единственной зацепкой во всем этом могло служить то, что все тексты были написаны латинским шрифтом. Но шрифт шрифтом, а языки-то были разные и, следовательно, даже похожие буквосочетания были по своему смысловому значению в переводе на русский язык, совершенно различны. Феофан задумался и из этого состояния его вывел нетерпеливый голос Максима.
     - Отче! Будем переводить дальше?
     - Что понравилось?
     - Интересно просто, словно кроссворд отгадываешь.
     - Вот именно, что кроссворд. Ну а прочитать по написанному можешь?
     - Нет, отче, не могу. Языка то я не знаю, - грустно сказал юноша, положив  карточку на стол.
     - Ладно, продолжим, - и отец Феофан вновь стал подавать карточки Максиму.
     «CETERUM  CENSEO  CARTHAGINEM  ESSE  DELENDAM» (лат.)
     - Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть уничтожен.
     «BELLUM  OMNIUM  CONTRA  OMNES» (лат.)
     - Война всех против всех.
     «AMICUS  PLATO,  SED  MAGIS  AMICA  EST  VERITAS» (лат.)
     - Платон – друг, но истина еще больший друг. А вот эти тексты я могу прочитать, как он написан, - вдруг обрадовался  Максим и сразу быстро произнес фразу: - Амикус Плато, сэд магис амика эст вэритас.
      - Молодец! Это латынь, она произносится, как пишется, и видимо тебе, поэтому удалось не только перевести текст, но и прочитать его. Максим попробуй объяснить, как это у тебя происходит, и что ты чувствуешь?
     - Я право не знаю, что сказать и как это объяснить. Это похоже на простое угадывание. Смотря на эти буквы, я словно даю сам себе команду: «ПРОЧИТАТЬ» и читаю, но только по-русски, то есть перевожу эти слова совершенно не зная языка. Это происходит настолько машинально и автоматически, что я просто не успеваю, что-то почувствовать или испытать. Поэтому объяснить, что со мной происходит и как это получается мне очень трудно. Я, правда, пытался понять, пытался объяснить это себе самому, но ничего не получилось. Оно просто есть и все. Я беру текст, смотрю на него и понимаю что там написано, причем дословно и так, как бы это звучало и произносилось на моём родном языке.
     Максим замолчал и вопросительно посмотрел на настоятеля.
     - Что ж  давай, усложним эксперимент, - загадочно и немного таинственно тихо проговорил отец Феофан и протянул Максиму картонную карточку размерами со стандартный лист писчей бумаги, ручку и чистый лист: - А как такой кроссворд…? Для чистоты эксперимента, я уберу перевод в стол, чтобы его не было перед моими глазами. Вдруг ты можешь читать и переводить, используя мой разум. А ты не читай вслух, а напиши перевод на листе. Потом мы их сравним. Хорошо?
     - Хорошо, - Максим был уже полностью поглощен тем, что было якобы написано на картоне. А там по всей плоскости листа ровными рядами застыли совершенно непонятные, похожие на птичьи следы на мокрой земле, треугольные значки разной формы, расставленные под разными углами, соединяющиеся в различные фигуры и совершенно не похожие ни на буквы, ни на иероглифы, ни на что, чтобы хоть отдаленно напоминало письменность.
     Феофан во все глаза следил за Максимом. Тот сосредоточенно изучал загадочные письмена, лоб его нахмурился, под носом и на висках выступила испарина, глаза быстро бегали по листу. Прошла минута, другая и настоятелю уже показалось, что сейчас юноша признает своё поражение, как вдруг тот схватил ручку и стал быстро что-то писать на чистом листе.
     - Готово! – возвестил через некоторое время он, - Но я многого не понимаю.
     - Ничего, давай сюда, - отец Феофан взял протянутый ему лист, достал из стола свой лист перевода и положил их перед собой.
      На обоих листах был совершенно одинаковый текст.
«Сон, что я видел, - весь он страшен!
Вопияло небо, земля громыхала,
День затих, темнота наступила,
Молния сверкала, полыхало пламя,
Огонь разгорался, смерть лила ливнем,-
Померкла зарница, погасло пламя,
Жар опустился, превратился в пепел…»
     - Да, Максим, задал ты мне задачку, - тихо проговорил настоятель: - Чудны дела твои господи! Ты хоть знаешь, что ты сейчас перевел мне?
     - Нет, отче, не знаю. Но хоть правильно….?
     - Не то слово. Все как надо, вплоть до знаков препинания.
     - Отче, я что, больной? - как-то жалко с надрывом произнес Максим, и, взглянув на него, отец Феофан увидел в глазах юноши такое тоскливое выражение, что ему самому стало как-то не по себе.
     «Боже милостивый! За что обременяешь ты этого отрока таким невероятным даром, что готовишь ему, какие испытания ждут его и выдержит ли его сущность все то, что ты на него возлагаешь? Помилуй нас Боже милостивый!» - промелькнуло в голове отца Феофана при виде расстроенного Максима.
     - Да нет, Максимка, не больной ты. Совершенно здоровый. Сподобил тебя господь наш даром необычным и великим. Гордиться надо, а не горевать. Значит, избран ты Богом! А это всегда большое благо и большая ответственность. Но об этом мы с тобой немного погодя поговорим. Мне еще самому разобраться надо. Хорошо?
     - Хорошо, отче.
     - А что до текста…. Так я тебе скажу, что это клинопись древнего Шумерского государства. Слышал о таком?
     - Да. В пятом классе по истории Древнего мира проходили.
     - А строки эти из самого первого в истории человечества литературного произведения, которое называется «Эпос о Гильгамеше». И создан этот эпос пять тысяч лет назад. Вот так-то, Максимка! Есть  над, чем нам задуматься. Но ты не переживай. Дар этот бесценен, и его беречь надо. Поэтому мы пока никому ничего говорить не будем. Все останется между нами тремя: тобой, мной и отцом Борисом. Я с него даже вчера клятву на иконе Божьей Матери взял о молчании до поры до времени. Ну и ты никому своим даром не хвастайся. А мы тут со сведущими людьми посоветуемся и решим, что делать. Да, необычно дар отца твоего в тебе проявляться начал. А что будет дальше? А?
     - Не знаю, отче. Страшно мне порой становится.
     - А ты не бойся. Здесь ты под надежной защитой. Это в миру ты был бы белой вороной и кроликом для научных исследований. А здесь любой тебя поймет и утешит. И любой брат за тебя молиться перед Богом будет, как за брата своего кровного. Так, что правильно отец твой решил. Пока ты с переданным тебе им даром не разобрался и к нему не привык – место тебе у нас, в монастыре. Ну а больше ничего в себе не замечал? Я имею в виду лекарские наклонности.
     - Нет, отче, больше ничего.
     - Ты только не таи в себе это. Коль заметишь чего, в любое время ко мне обращайся. Вместе разбираться будем. Хорошо?
     - Хорошо, отче! Да я вот тут все спросить вас хочу.
     - Коль хочешь, то спрашивай.
     - Мне отец подарок моей мамы оставил. При жизни отдать не решился, да он в своей записке все написал. Посмотрите и посоветуйте, как мне быть.
     Максим встал и, достав из кармана курточки помятый от долгого хранения конверт, передал его отцу Феофану. Тот открыл конверт, достал из него записку, внимательно прочитал. Потом вынул и крест. Взвесив его в руке и, пристально рассмотрев, отец Феофан слегка изменился в лице. Тень какой-то тревоги и внезапного удивления промелькнула в его глазах, но виду он не подал, все аккуратно сложил опять в конверт и обратился к Максиму.
     - Знаешь что? Ты оставь этот подарок у меня дней на пять. Я тут скоро в Киев собираюсь, а там есть старец один, очень мудрый старец. Так вот прежде чем тебе ответить на твой вопрос, я хочу с ним посоветоваться. Что бы мой ответ был более точным. Ведь вещичка эта языческая и довольно странная.
     - Да я и сам это почувствовал. Уж больно от неё древностью и очень большой древностью пахнет.
     - Вот видишь, сам почувствовал. Прямо скажу! Не простая это вещица, ой не простая. И мать твоя тоже видимо не простая женщина. Но это надо мне с более умудренными людьми обговорить. Ну, так как?
     - Конечно, отче. Конечно, берите.
     - Вот и хорошо. Пойдем, провожу тебя до выхода.
     Отец Феофан встал из-за стола и подошел к тоже вставшему со своего места Максиму.
     - Ох, и зарос ты Максимка! – настоятель потеребил прическу юноши и, словно шутя, откинул назад его и в самом деле сильно отросшие волосы с правого виска. Это длилось всего мгновение, но его отцу Феофану вполне хватило, чтобы увидеть небольшое беловатое пятнышко на правом виске Максима. Оно было идеально круглой формы, что сразу говорило о том, что это не седая прядь, не ранняя седина от пережитого горя, а что-то знаковое, что-то неестественное, что-то такое, которого в принципе быть не должно.
     Когда Максим ушел, отче долго ходил в задумчивости по своему кабинету, потом снял телефонную трубку с аппарата и набрал девятизначный номер. Ответили сразу, словно ждали.
     - Это отец Феофан беспокоит. Я по поводу сироты нашего, что призрели мы. Разговор состоялся, но мне надо с вами срочно встретиться. Да, прямо немедленно. Я не могу все сказать по телефону. Очень серьезно. Кроме всего прочего тут еще и Бартишевский всплыл. Да, да, да! Вы правильно меня поняли. Думаю, что откладывать встречу просто нельзя. Хорошо, я завтра прямо и выеду. Ну конечно на машине. Завтра и поговорим. Спокойной ночи. Храни вас господь!
     Отец Феофан дал отбой и вновь набрал номер, но уже внутренней связи.
     - Брат Анатолий передай, пожалуйста, Леше, моему водителю, пусть машину на завтра в Киев готовит. Выезжать будем рано, часов в пять утра, чтобы к обеду там быть. Все понятно? Вот и хорошо! Храни тебя господь!
     Закончив со всеми делами, настоятель подошел к окну своего кабинета и застыл в глубокой задумчивости. Над ровной линией горизонта, что подчеркивала гладь моря, на крутом берегу которого стоял монастырь, медленно поднималась багровая огромная Луна.


«ТВОРЦЫ»

Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата. До-Потопные времена.

      Багровая огромная Луна медленно опускалась к изрубленному далекими горами горизонту. На востоке появились первые еще не смелые розоватые всполохи зари. Наступал новый день. Именно сейчас, под утро, глаза Иса стали непроизвольно закрываться. Остатки обильного ужина, захваченные им с собой в ночной дозор, сыграли нехорошую шутку. Утомленное процессом переваривания пищи тело требовало немедленного отдыха, и как ни старался молодой Иса, сын Тэры, побороть дремоту, та  все же одолела  его.
     Громом с неба ворвался в сон треск сломанного под тяжелой ногой сухого сучка. От неожиданности он вздрогнул, открыл глаза и застыл от ужаса. Прямо на него на пятнистом фоне огромной багровой Луны шел великан, чудовище, что ожидает каждого по ту сторону дороги жизни, если изменишь законам предков, как говорит Хранитель Закона Цоги.
     У великана не было головы! Вместо неё на плечах его бугрился отвратительный нарост. Справа и слева от этого нароста болтались какие-то плети, совершенно не похожие ни на руки, ни на лапы, ни на рачьи клешни. Но даже не этот непонятный, а значит страшный внешний вид, вселял ужас, а то, что, не смотря на довольно крутую дорогу из долины к становищу, чудовище шло легко и тихо. Даже Великий охотник Вал, самый крепкий мужчина племени, и тот, дойдя до этого участка, пыхтел, как загнанный подсвинок. А здесь не было слышно даже шелеста дыхания, и если не сухая ветка,  то наверно несчастный Иса, сын Тэры, уже давно находился бы в желудке этого чудовища.
     - О! Великий Отец наш – Алалу – Ях! Благодарю тебя за то, что не дал погибнуть презренному сыну своему Исе. Первого подсвинка со своей первой охоты я принесу на священный алтарь твой! – шептали непослушные, сведенные страхом губы, а разум, застывший под холодным дыханием ужаса, лихорадочно искал выход из создавшегося положения.
     Чудище приближалось. В такт шагам болтались безобразные, ни на что не похожие, плети, что росли прямо из бесформенного нароста, видимо заменявшего чудовищу голову. И было страшно! Ой! Как Исе было страшно.
     - Суини! – прошептал Иса, в котором чувство долга и ответственности за жизнь каждого члена его племени, наконец, пересилили охвативший его ужас, и он бросился бежать к становищу.  Перестав видеть страшилище, Иса вернул себе голос, который вырвался на волю неистовым криком:
     - Суини! Суини! Суини!
     Когда Нан с огромной тушей горного барса на плечах, а «великаном», что увидел несчастный Иса, был он, поднялся на площадку, где располагалось становище, его, ждал довольно «горячий» приём. Мужчины, вооруженные кто копьями, кто дубинами, вогнутой дугой преградили ему путь у самого входа. Женщин не было видно. Они видимо по тревоге или прятались в своей пещере, или ушли с детьми вглубь расселины к козьей тропе. Разведчик с удовлетворением отметил, что по тревоге боевой авангард племени действовал безукоризненно и согласованно. В глазах мужчин не видно было страха. В них горел неистовый и нетерпеливый огонь предстоящей схватки, и только то, что противник оказался, к сожалению, совершенно один, не давало им возможности  сразу, без особых предисловий, наброситься на него и покончить с ним.
     НАН вступил на край площадки.
     - У–у–у–э–э – Хру!!! – вырвалось из сотни глоток и руки, державшие копья, рванулись согнутые в локтевом суставе назад, готовясь к броску. Палицы, как одна, взметнулись над головами держащих их. А за спинами взрослых послышался свист раскручиваемых пращей.
     - Хоп! – внезапно раздался резкий и сильный голос, и в середине дуги мгновенно образовалось свободное пространство, в которое величественно вплыла Мать Матерей. Именно не вошла, а вплыла, настолько её походка была грациозна и величава, что даже длинный белоснежный плащ, накинутый на её плечи, практически не шевелился от движений. За ней семенили несколько старейшин, двое из которых несли,  кряхтя и сгибаясь, кресло, что при более близком рассмотрении, представляло собой большой деревянный пень с невысокой спинкой.
     - Кто ты? И зачем пришел к нам в свете утренней зари? – строго спросила Мать Матерей, садясь на подставленное ей «кресло».
     - О! Великая Мать Матерей! Я пришел с миром и в знак этого, прими от меня в дар этого быстрого как молния, сильного как водопад, смелого как ветер горного барса, что я убил сегодня на заре в твою честь! – Нан сделал несколько шагов по направлению к предводительнице племени, боковым зрением отмечая, что оголовки копий, все еще наставленных в его грудь, последовали за ним, и положил свою добычу к ногам женщины. После этого он отступил на шаг и почтительно поклонился, приложив ладони скрещенных рук к груди. Теперь оставалось покорно ждать в таком положении, что скажет Мать Матерей.
     А предводительница чисто по-женски рассматривала его. Её в первую очередь поразили в облике незнакомца - рост и волосы. Он был на целую голову выше её самой и на полторы головы выше самого высокого мужчины племени. Волосы его были просто восхитительны. Солнечно-золотистый ореол обрамлял голову незнакомца и плавными, тяжелыми волнами падал на его мощные плечи. Даже не прикасаясь к ним,  она почувствовала их мягкость и упругую нежность. Никогда в своей жизни предводительница не видела ничего подобного. В её племени и в соседних племенах в основном преобладал иссиня черный цвет волос. Лишь иногда, как большая редкость, появлялись на свет дети с огненно рыжими волосами. Но их считали проклятыми, так как по неизвестно каким причинам никто из них не доживал до времени, когда юноша может стать мужчиной. Над загадкой же, почему среди черноволосых людей рождаются дети с рыжими, как огонь волосами, никто не задумывался. Да и как задумываться, если женщины чаще всего даже не знали, кто отец их ребенка. Это было совершенно не важно.
     Мать Матерей продолжала разглядывать незнакомца. Да, он был красив, красив и силен. Опытный женский глаз сразу отметил хорошо развитые мышцы груди и живота, широкие плечи и тонкую талию, узкие бедра и сильные длинные ноги. Перед ней был прекрасный производитель, и именно так она его оценивала. Нет, он не был похож ни на одного мужчину её племени. И даже не за счет своего роста, силы и цвета волос. Нет, совсем не из-за них. Окружавшие её мужчины были сильны, дико, необузданно. Их мышцы, как круглые камни, играли под шершавой и грубой кожей. Их ноги с мощными икрами, покрытые жестким волосом, несли в себе только боль от любого прикосновения. А тут… Она еще не ведала ни что такое гармония человеческого тела, ни что такое его красота. У неё просто не было возможности с чем-то сравнивать свои ощущения. Но теперь перед ней стояло, то существо, которое на уровне простого инстинкта продления рода, она, как женщина, брала за образец мужской красоты. Еще совсем не отдавая себе полного отчета в своих ощущениях, она познавала инстинктивно законы гармонии.
     Дыхание у предводительницы участилось, а пальцы рук так сильно вцепились в бедра, что даже сквозь тонкую козлиную кожу, из которой был сшит её плащ, она почувствовала, как больно впиваются в тело её ногти. Пот выступил на шее и, обжигая тело, потёк в ложбинку между грудей, которые заходили ходуном от нахлынувшего волнения. Неодолимое желание вспыхнуло внизу живота и огненной волной рванулось к сердцу, к голове, туманя рассудок.
     Что бы как-то совладать с собой и не уронить своё лицо, Мать Матерей оторвала свой взгляд от незнакомца и стала рассматривать брошенный к её ногам подарок. Но, надо признаться, далеко не сразу она могла разглядеть то, что лежало на земле у неё под ногами. Когда туман в глазах рассеялся, она увидела огромную сильную горную кошку. Шелковистая шкура светло коричневого цвета играла в лучах солнца золотистыми блёстками. Нигде не было видно ни крови, ни раны. И только внимательно присмотревшись, предводительница увидела как неестественно, под довольно крутым углом, повернута шея барса. Глаза её от удивления расширились, и она вновь в упор взглянула на незнакомца.
     - Как ты смог убить его? – не сводя с Нана удивленных глаз, произнесла тихо предводительница.
     Нан распрямился, но руки остались скрещенными на груди.
     - Он прыгнул на меня, и я ударил, - просто сказал он.
     - А где твоя палица или копьё?
     - Я ударил рукой.
     - Ты лжешь, - вдруг прошипел один из старейшин: - Не один, даже самый доблестный воин не смог бы справиться голыми руками с могучим  шумяном. Ты лжешь!
     - С каких это пор Вирсан, ты без разрешения вмешиваешься в разговор, что веду я, - зло сквозь зубы произнесла Мать Матерей: - А впрочем, он прав незнакомец. Голыми руками эту кошку не одолеть. Что скажешь на это?
     - Но я одолел, мудрая Мать Матерей.
     И Нан опять склонился перед предводительницей.
     В этот момент за спиной юноши в толпе мужчин, что продолжала окружать его и предводительницу, произошло какое-то движение и к месту разговора вышел здоровый детина. Не обращая ни на кого внимания, он подошел к телу барса и склонился над ним, провел рукой по шкуре и внимательно осмотрел уши зверя. Потом резко встал и, ударив себя кулаком в грудь с такой силой, что она загудела как барабан, проревел:
     - Это Вер!
     - Ты не ошибся, Вал? – в голосе Матери Матерей послышалась тревога и испуг.
     - Нет. Не ошибся. Справедливая Мера, - мужчина резко повернулся к Нану и выбросил в его сторону правую руку: - По Закону он мой!
     - Вал, чем ты докажешь, что не ошибся? – с тонкой, как паутинка, ноткой надежды прошептала предводительница, бледнея на глазах от предчувствия неминуемой беды.
     - На правом ухе Вера родимое пятно. Посмотри, - он даже не оглянулся на Мать Матерей. Все его внимание было сосредоточенно на Нане и в его глазах было столько ярости, ненависти и желания прямо сейчас, вот в это мгновение, вцепиться в горло разведчика зубами и рвать, рвать, рвать его, захлебываясь в крови своего врага, что Нану стало просто не по себе. Тем более он никак не мог понять того, чем вызвана такая необузданная ненависть.
     Предводительница встала с кресла, склонилась над барсом и, повернув его безжизненную голову, внимательно осмотрела его правое ухо.
     - Ты прав Вал. Это Вер! – упавшим голосом произнесла она.
     - Скажи слово Закона, Справедливая Мера! – вновь взревел Вал, не спуская глаз с Нана.
     Мать Матерей медленно встала, раскинула в стороны руки и лишенным жизни голосом автоматически произнесла:
     - Закон Крови гласит: - «Жизнь кровников священна. Убивший кровника, да будет убит его кровником». Я все сказала!
     Она опустилась на своё место, и устало закрыла глаза.
     - Великая Мать Матерей, я ничего не понимаю. Объясни мне, что происходит?
     Нан и в самом деле ничего не понимал. Но тут вновь вмешался Вал.
     - Справедливая Мера! Назначь время и место!
     Предводительница посмотрела на него.
     - Вал, ты же знаешь Закон. Время и место назначает кровник. Вот сам и огласи.
     Вал расправил плечи, протянул руку, и ему услужливо подали из толпы копье. Он повернулся и, практически не целясь, послал его в растущую у гранитной скалы акацию. Копье с шипением прорезало воздух и со звоном вонзилось в ствол дерева. На камне площадки черным росчерком застыла его тень. Вал подошел к акации и провел черту своим обсидиановым ножом ровно по центру тени. Потом подозвал к себе одного из мальчиков, и что-то прошептал ему на ухо. Тот сразу сел на камни площадки и как завороженный уставился на тень от копья и черту, проведенную Валом.
     - Сиз крикнет, когда наступит время, - провозгласил Вал.
     И тут все мужчины взревели единым одобряющим это решение хором, высоко поднимая над собой оружие, что держали в своих руках.
     Мать Матерей встала и, не спеша, пошла к своей пещере. За ней засеменили старейшины, не забыв захватить с собой пень-кресло. Вал и два мужчины подошли к трупу барса, осторожно и бережно подняли его и, сойдя с площадки, направились вниз в долину.
     Нан какое-то время стоял в растерянности, так и не поняв, что же произошло, потом дернул нервно головой и решительно устремился вслед за предводительницей.
     - Постой, прошу тебя, Мать Матерей! Объясните мне, в конце концов, что происходит? – начал он, приблизившись к ней.
     - Ты странен незнакомец. Разве в твоем племени не существует Закон Крови? – медленно повернулась она к нему.
     - Нет, в моём племени нет такого закона.
     - Что же за племя твоё такое? И где оно находится?
     - Там, за теми горами, что на горизонте, - Нан показал рукой на юг: - Там текут две широкие и полноводные реки, на берегах которых и живет моё племя. Мы ловим рыбу, выращиваем ячмень, пшеницу, растим финики. У нас много коз и овец, есть даже ослы. Мы строим города и поселки. У всех много пищи и никто не голодает. По рекам и по морю, мы плаваем на больших кораблях и малых лодках, и к нам прилетают с неба учителя, которые учат нас.
     - Все это интересно, но как вы можете жить без Закона Крови?
     - Прости меня, Мать Матерей, но я просто не понимаю, что это за закон такой и в чем его сущность. Может мне сначала хоть кто-то объяснит его?
     Предводительница задумчиво посмотрела на разведчика. Она не хотела больше травить себя несбыточными надеждами. Ведь все напрасно, через некоторое время, когда Вал совершит обряд и отправит своего кровника по ту сторону дороги жизни, он просто убьет этого красавца, а тело его принесет в жертву  Великому и Могучему Алалу – Ях. Зачем зря на что-то надеяться. Не только в племени, но и во всей долине не найдется такого бойца, что мог бы противостоять Валу. И хоть то, что рассказал ей незнакомец, заинтересовало её, просто возбудило любопытство, но ведь существует еще и строжайший запрет Отца Великого Алалу – Яха на земли в южном направлении, и их путь не туда,
их путь на север, когда это скажет Отец Любящий Своих Детей Мудрый Алалу – Ях. А жаль! Очень жаль! Она так и не попробует, насколько мягки эти солнечно-золотистые кудри, и так ли нежна и бархатиста его кожа, как кажется, и чем пахнет она во время любовных утех. Все! Хватит! Мать Матерей, судорожно вздохнув, через силу крикнула:
     - Цоги! Объясни этому незнакомцу все, что он спросит. А я устала!
     Махнув рукой, она быстро, уже не величественно плывя, а, двигаясь какими-то резкими рывками и горбясь на ходу, юркнула в свою пещеру и опустила полог.
     Нана кто-то осторожно, явно с опаской, тронул за левую руку и отскочил в сторону, как только тот резко повернулся в его направлении. Разведчик увидел перед собой местного шамана, обладателя загадочного ножа. Тот стоял, полусогнувшись, и робко улыбался, держа руки в знаке приветствия и добрых намерений по местному обычаю.
     - Ты Цоги?
     - Да. Я Цоги.
     - Ну, тогда проясни мне сложившуюся ситуацию, Цоги.
     Шаман протянул правую руку в сторону своего рукотворного убежища, словно приглашая, Нана  к себе в гости и поклонился.
     - Что ж, пошли, раз зовешь, - произнес разведчик и пошел по указанному направлению.
     Убогая с виду хижина, оказалась внутри довольно уютной и главное теплой и сухой. Камни, что были её стенами, еще не успели остыть за ночь и теперь медленно набирали новую порцию тепла утреннего солнца. Легкий ветерок залетал мимоходом через широкий дверной проход, принося с собой прохладу и довольно приятный запах цветущих мхов, что в изобилии росли на крутых склонах гранитных утёсов.
     - Что интересует незнакомца? – спросил Цоги, устраиваясь с ногами на узком топчане, предложив Нану занять один из трех чурбачков, что видимо, использовали здесь, как стулья.
     - Меня, Цоги, интересует следующее. Что я такого сделал и во что это выльется? И что такое Закон Крови по существу?
     - Ну, это просто! Странно, что ты этого не знаешь, незнакомец. Ты убил кровника Вала  шумяна Вера и по Закону Крови Вал должен тебя убить в поединке, чтобы пролитая кровь Вера не пала на него самого.
     - Стой! Как я понял, горный барс является живым тотемом охотника Вала?
     - Я не знаю, что значит «живой тотем». Шумян или, как ты называешь горный барс, это единокровный брат Великого охотника Вала.
     - Как так?
     - Пять полных Лун тому назад Великий охотник Вал нашел раненого шумяна в расселине на западном отроге. Шумян открыл Валу своё естество и попросил помощи. Великий Охотник оказал ему помощь и вылечил шумяна. Они поклялись в верности друг другу и скрепили свой союз кровью, и с тех пор стали кровниками, кровными братьями. Вал назвал своего кровника Вером и тот согласился с новым именем. Великий Охотник привел Вера в племя и познакомил  с каждым его членом, начиная с Матери Матерей. Шумян поселился рядом с нами и иногда помогал в охоте, делился с нами своей добычей. Мы тоже ему помогали иногда. А ты его убил.
     - Но я просто не знал этого.
     - Вер убит, и убит тобой. У Вала горе. Он должен отомстить убийце, что бы горе прошло. Когда у охотника горе, у него не будет удачи в охоте. Не будет удачи, не будет добычи. Не будет добычи, придет голод. Придет голод, начнут умирать дети, потом старики, потом женщины и, наконец, умрут все. Видишь теперь, почему Вал должен убить тебя?
     - Ну а если Вал не убьет меня?
     - Этого не может быть. Вал силен и свиреп в бою. Он лучший охотник в наших краях. За него Великая Кат давала двадцать женщин и десять детей Матери Матерей, но та не согласилась. И правильно сделала.
     - Хорошо, это мы еще посмотрим, чья  возьмет. Объясни мне Цоги вот что. Как это понимать, горный барс открыл своё естество Валу и согласился с новым именем Вер? Что это такое?
     - Когда Великий Отец наш  Алалу – Ях создавал первых из первых, он вложил в них искру знаний об окружающем мире. Они могли понимать птиц и зверей, слышали, о чем говорят деревья и камни, о чем просит сама Тэра. И все эти существа тоже понимали наших предков, открывали им свои сущности, так как наши предки несли для всех любовь и добро. Это было благое время. Но потом нас стало много, и Отец наш послал наших предков сюда и приказал плодиться и размножаться до его Слова. Он запретил нам уходить на юг. Он указал нам путь только на север, но туда сейчас идти очень опасно. Если на юге нас ждет обязательная смерть через много, много времени, то на севере нас ждет смерть прямо сейчас. Он сказал нам: «Когда голубые ворота откроются, я укажу вам, дети мои, путь в места, где будет много пищи и много места. И буду всегда с вами. Эти места там, на севере. Но надо ждать, когда Бог нижнего мира, что зовется Ан откроет голубые ворота.» Вот мы и ждем. А пока ждем, поколение сменяется поколением и все меньше становится тех, кто был похож на первых из первых. И сейчас уже очень мало среди нас тех, кто обладает искрой знаний, что была вложена в наших предков Великим Отцом нашим Алалу – Ях.
     - А где сейчас ваш Отец?
     - Он далеко отсюда. Я не знаю, так как родился уже здесь. Но в древних хрониках говорится, что мы пришли из страны Зун, что лежит за Великими Пустыми Землями и Великими Морями горячего песка. Наши предки смогли пройти этот пути лишь с помощью крылатых помощников нашего Отца, которые в своих клювах приносили им пищу и воду. Одну из этих птиц я мог бы показать тебе. Она упала с неба, когда в последний раз Отец присылал к нам своих крылатых посланников, что бы узнать, как у нас идут дела.
     - То есть, Отец ваш до сих пор поддерживает связь с вами?
     - Конечно, ведь он Отец наш!
     - А почему ты все это мне рассказываешь? Вдруг я служу этому владыке нижнего мира Ану, о котором предупреждал вас ваш Великий Отец? Тем более я сам признался, что пришел с юга, а для вас это оказывается проклятые земли.
     - Мы не знаем, как тебя звать, но мы знаем кто ты и откуда. И знаем, что ты давно здесь ходишь, ползаешь, смотришь. Знаем, что две Луны тому назад ты увел со своими летучими слугами два диких племени на юг, и они пропали. И Отец наш знает о тебе. Вторая птица, что не упала,  унесла весть о тебе Великому Отцу, начертанную Матерью Матерей на тонкой коже молодого горного козленка. Но это уже не имеет значения. Время близится, и скоро тебя не станет.
     - Еще один вопрос Цоги. Так у вас есть письменность?
     - У нас есть все. И если бы ты не убивал Вера, то Мать Матерей показала бы тебе все, что у нас есть и хранится в её пещере. Все это дал нам Отец наш и наказал сохранить до прихода на новые земли на севере, когда откроются голубые ворота.
    - И последнее Цоги. Покажи мне тот нож, который вы с Матерью Матерей использовали во время вчерашнего обряда, посвященного Отцу вашему.
     Цоги вздрогнул и как-то съёжился.
     - Я нашел его возле упавшей птицы, когда братья, что пришли с неба, уже улетели, и сразу показал Матери Матерей. Мы с ней решили оставить это как напоминание о Великом Отце нашем.
     - Да я только посмотрю, не бойся Цоги.
     - Хорошо, сейчас.
     Шаман покопался в шкурах, что были набросаны на топчан, и протянул НАНУ тускло сверкающий «нож».
     Теперь пришло время вздрогнуть разведчику. Чего – чего, но этого он не ожидал. В протянутой руке шамана серебрился настоящий раритет, половина кодового ключа от замка пространственно-временного портала  настолько старинной конструкции, что такие устройства Нан мог видеть только в энциклопедиях. И такие устройства были довольно распространены во времена борьбы за власть деда Нана. Эта часть ключа представляла собой почти плоскую вытянутую ромбическую пирамиду с острыми боковыми гранями. По всей поверхности граней, были разбросаны кодовые значки, письмена, углубления, штрихи разной длины и глубины, рисунки, спирали, кружки и другие замысловатые геометрические фигуры, что несли в себе информацию обо всех порталах, что обслуживал этот ключ. Пирамида была посажена на круглую втулку энергетического приёмника высотой с ширину ладони взрослого человека, что в принципе было похоже на ручку ножа. В свою очередь нижний край втулки был изрезан кодовыми канавками, углублениями, фигурными вырезами, продольными и боковыми насечками, они несли в себе информацию о действующих и энергетически заряженных порталах в данном диапазоне временно-пространственного шлейфа. Сама зарядная батарея, вторая половина ключа пространственно-временного портала, отсутствовала.
     - Цоги, а ты не находил еще одной вещи? Она похожа на…., - Нан оглянулся вокруг в поисках похожего на зарядную батарею предмета, но ничего подобного в скудном имуществе шамана не наблюдалось. Тогда он снял со спины свой плоский рюкзак десантника и, покопавшись в нем, достал складную чашку с противобактериальным внутренним покрытием. Разложил её на глазах изумленного Цоги, и вставил в нее втулку ключа.
     - Вот, примерно такую вещь, как эта чашка, но больше, толще и тяжелее. А?
     Шаман, как зачарованный смотрел на все эти манипуляции разведчика, и даже было не понятно, что его больше всего поразило. Совершенно незаметный на спине разведчика рюкзак, который оказался столь вместительным, или складная чашка, которая из плоской пластинки одним движением руки превратилась в довольно объемную посудину.
     - Ну, Цоги! Попробуй вспомнить. Может, видел такую штуку рядом? Они должны были быть вместе.
     - Нет. Не видел, - с трудом прошептал шаман все еще зачарованно смотревший на чашку.
     - Что? Понравилась? – спросил, улыбаясь Нан.
     - Да, – только и мог прошептать Цоги.
     Видя такое замешательство служителя культа, в голове Нана сразу возникло авантюрное решение.
     - А знаешь, друг, давай меняться. Я тебе отдаю вот это, - он протянул Цоги чашку: - А в придачу, чтоб Мать Матерей не заметила, вот это.
     Нан еще покопался в рюкзаке и достал десантный специализированный нож. Но пока ножа как такового не было, была только объёмистая, обтянутая толстой кожей тапира ручка.
     - Вот смотри, смотри внимательно. Видишь красную точку?
     - Угу!
     - Это значит, здесь будет сейчас лезвие. Понял?
     - Угу!
     - Теперь, видишь серую кнопку?
     - Угу!
     - Её надо сдвинуть. Вот так. Понял?
     - Угу!
     - Теперь, серая кнопка – это предохранитель – открыла нам зеленую кнопку. Видишь?
     -Угу!
     - Нажимаем зеленую…
     - Ах!!!
     С шипением и легким треском из ручки ножа, сверкая беловато-серой сталью, вылетел, формируясь прямо на глазах, клинок, который почти в два раза по длине превосходил длину ручки. Для большей убедительности Нан поднял с пола хижины толстую палку и рубанул по ней клинком. Нож вошел в дерево, как в масло, и перерубил палку пополам.
     - Ну, как, меняемся? Я тебе чашку и нож, а ты мне вот эту штуку, - Нан показал на половинку кодового ключа портала.
     Шаман задумался. В принципе он ничем не рисковал. Время жизни этого золотоволосого гиганта было сочтено. Его имущество после смерти, конечно, заберет себе Мать Матерей, ей и достанется эта реликвия Великого Отца, а Цоги уже сейчас станет владельцем такого сокровища.
     - Хорошо, давай МЕ-НЯ-ТЬ-СЯ, - по слогам, словно пробуя на вкус это новое для него слово, проговорил шаман. Сделка состоялась.
     И тут со стороны площадки послышался пронзительный крик. Тень от копья  дошла до роковой отметки и, оставленный следить, за ней Сиз, оповестил об этом событии истошным криком весь лагерь. Время пришло!
     Разведчик встал, аккуратно положил половинку кодового ключа в рюкзак, застегнул его,  закинул  за спину и приготовился выходить из хижины.
     - Постой! А как же ты будешь драться с Валом? Где твоё оружие? – остановил его Цоги, предусмотрительно спрятав своё новое приобретение под ворохом шкур на топчане.
     - Не волнуйся друг, пока целы руки и ноги оружие всегда при мне. Да и еще одна просьба. После всего этого отведешь меня к упавшей птице?
     Цоги утвердительно кивнул.
     - Нет, ты мне скажи и дай слово, что отведешь!
     - Говорю и даю слово, что после всего этого тебя отведу к упавшей птице.
     - Вот так-то лучше.
     Нан вышел на площадку и медленно с достоинством пошел к месту, где должен был состояться поединок. Шаман засеменил за ним, предварительно перепрятав свои сокровища в укромный угол своего убежища.
     В центре площадки собирались многочисленные зрители. Их стало значительно больше, женщины и дети вернулись с козьей тропы. Зрители  разместились вдоль гранитной стены, где были входы в пещеры, по обе стороны от кресла Матери Матерей, что уже восседала на своём месте в окружении  верных старейшин. Остальное пространство было отдано в распоряжение участников поединка. Над становищем стоял гул голосов, смех, крики, визг детей. Все говорило о том, что это  не рядовое и обычное зрелище для племени, а довольно редкое явление и тем острее и привлекательнее оно было для них.
     Вал стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на бугристой от сильно развитых мышц груди. У ног его лежало два копья и внушительного вида палица. Одно из копий было с обсидиановым наконечником. Иногда Великий Охотник поднимал руки над головой и начинал поигрывать бицепсами, демонстрируя свою силу, чем вызывал у зрителей приветственные, радостные и одобрительные крики. Шум стоял невероятный.  Но когда подошел Нан, он стих, и все внимание публики обратилось на этого золотоволосого незнакомца, который по незнанию и ошибке обрек себя на смерть от руки могучего Вала. Чувствовалось, что большинство в племени сопереживало Нану и не очень одобряло поступок Великого Охотника, но Закон Крови был неумолим, и преступить его, или высказаться против него было совершенно невозможно. В настоящий момент строгость этого Закона персонально их не касалась. Поэтому они просто жалели этого высокого красавца, жалели и только, но по глазам, по быстрым, как стрелы взглядам, можно было понять, что первые искорки понимания несправедливости сегодняшнего претворения в жизнь Закона Крови уже появились, и с каждым разом они будут все больше и больше разгораться.
     Нан подошел к Матери Матерей и молча поприветствовал её смиренным поклоном и сложенными на груди руками.
     - Где твое оружие?! – довольно грубовато и холодно осведомилась предводительница, даже не взглянув на юношу.
     - Вот оно, - и разведчик протянул к женщине свои руки.
     - Глупец! – сквозь зубы процедила Мать Матерей и резко встала со своего места.
     Над становищем воцарилась звонкая тишина.
     - «Кровь кровника необходимо смыть кровью его убийцы», так гласит Закон Крови. Незнакомец, что пришел к нам сегодня в лучах утренней зари убил Вера, кровника Вала. Вал справедливо просит его крови. И мы разрешили сразиться им в присутствии всего племени. Правило одно – смерть одного из соперников. Права ли я!?
     - Да!!! – единым вздохом, как гром, разнеслось над становищем.
     - У незнакомца нет при себе оружия. Утром он заявил, что убил могучего и быстрого шумяна голыми руками. И сейчас он выходит на поединок так же. Закон Крови говорит, что в поединке используется только своё оружие, даже упавшее оружие соперника использовать нельзя. Права ли я?!
     -Да!!! – вновь разнеслось над становищем.
     - Теперь ты знаешь, что тебя ожидает, - зловеще прошипела Мать Матерей в сторону Нана и громко бросила в толпу: - Пусть свершится предначертанное!
     Нан  сразу понял, что это сигнал к началу поединка, и резко прыгнул в сторону с поворотом лицом к Валу. Тот уже поднимал одно из копий.
     Разведчик скользящим шагом, не выпуская из виду Великого Охотника, пошел по кругу, стараясь вывести с «линии огня» толпу зрителей. Его маневр они поняли и одобрительно загудели. Вал уже поднял копьё для броска и, выставив вперед, как балансир, левую руку, внимательно следил за движениями своего противника. Наконец Нан остановился, за его спиной теперь была крутая гранитная стена, и в тот же момент Охотник бросил копьё. Оружие было нацелено прямо в грудь разведчика, но его уже не было в том месте, куда, с шипением разрезая воздух, рванулся смертельный снаряд. За мгновение до того, как рука Вала отправила копьё в полет, он сделал полшага в сторону и развернул тело боком к  противнику. Когда рука метателя отведена со снарядом назад за спину, скорректировать направления полетом еще можно, но когда она пошла вперед и начинает передавать копью свою энергию, изменить что-либо уже нельзя. Вот этого момента и ждал Нан, и этих мгновений ему хватило для совершения манёвра. Глаза Вала широко раскрылись от удивления, когда он увидел, что копьё летит в пустоту. Но его ждало еще более поразительное зрелище.
     Незнакомец неожиданно резко выбросил левую руку в сторону и поймал древко копья на лету с такой легкостью, словно это был не стремительно летящий и обладающий большой кинетической мощью предмет, а спокойно висящая в воздухе палка.
     - О-О-О-Х-Х!!! – одновременно вырвался из сотен глоток ошеломленных зрителей возглас изумления.
     Между тем Нан спокойно перебросил копьё в правую руку и швырнул его к ногам Матери Матерей, которая тоже застыла от удивления, пораженная ловкостью златокудрого незнакомца и в тоже время с какой-то болью в сердце, с восхищением и страхом наблюдая за его грациозными и стремительными движениями.
     Разведчик вновь повернулся к своему противнику всем корпусом и застыл на месте, ожидая от него дальнейших действий. В действительности он мог в течение нескольких минут победить его. Пара быстрых переходов в ускоренном режиме, позволивших сблизиться с противником, подсечка приёмом полу-мельницы и завершающий удар ребром ладони в основание затылочной части черепа в момент падения тела. И все, с Валом было бы покончено раз и навсегда. Но Нан совершенно не хотел убивать Великого Охотника, надежду всего племени, но в тоже время стремился сделать все от себя зависящее, чтобы тот не уронил своё лицо в глазах соплеменников. Ну и, чисто по-мальчишески, ему хотелось доставить удовольствие собравшимся зрителям,   красиво поставленным зрелищем. За себя он совершенно не волновался. Год, проведенный на базе десанта, многому научил его и довел почти до совершенства способности в ведении рукопашного боя и во владении своим телом.
     В поведении Вала произошла резкая перемена. Удивление сменилось затмевающей разум яростью. Он издал гортанный, похожий на звериный рык вопль и вновь схватил копьё. Разведчик не шелохнулся. Великий Охотник поймал своими острыми глазами ямку на его  шее, в том месте, где она соединяется с грудью, и именно в эту точку, точку мгновенной смерти, с шумным выдохом послал копьё. Незнакомец не шелохнулся. В глазах Вала вспыхнуло торжество. Всё! Противника ждала смерть! И он уже готовился поднять руки со сжатыми кулаками и, сотрясая ими, издать победный, громкий клич, но золотокудрый все не падал, все продолжал стоять, лишь слегка дернув правой рукой, словно доставая что-то из пространства перед собой. Великий Охотник вновь опешил, когда увидел в правой руке незнакомца своё любимое и никогда не подводившее его на охоте копьё с обсидиановым наконечником. А златокудрый стоял спокойно перед ним и улыбался. Улыбался своей открытой и доброй улыбкой, которая в глазах Вала сейчас была презрительной и, настолько унижающей его достоинство, что он заскрипел зубами от злобы.
    -О-О-О-Х-Х!!! – вновь вознесся к небу протяжный вздох зрителей, но теперь сразу сменившийся радостными и приветственными криками. Стало ясно, что Нан завоевал полную симпатию у них. А это ему и было надо. Но основная схватка ожидалась впереди.
     Копьё Великого Охотника, гремя по каменной поверхности площадки, подкатилось под ноги Матери Матерей и застыло рядом с предыдущим. Она восхищенно посмотрела на него и почувствовала, как тепло радости разливается по всему телу. Радости от осознания того, что разрешенный ею смертельный поединок складывается в пользу этого необычного золотоволосого красавца, который так понравился ей, и чью смерть было бы ей очень трудно перенести. Вот это, именно это – невозможность перенести смерть незнакомца и в тоже время прямая сопричастность её самой в вынесении ему смертного приговора, острой занозой вонзилось в душу и не давало покоя в последнее время и вызывало естественный протест окружающей действительности, делало её грубой, озлобленной и раздраженной. И сейчас эта заноза пропала, исчезла, а вместо её в душе затеплилась надежда на благополучный по отношению к незнакомцу исход поединка. То, что тогда этот поединок закончится гибелью лучшего охотника племени, как-то не волновало предводительницу. Она уже совсем не думала о Вале, как о члене и необходимом члене их племени. Он стал для неё раздражающей помехой в тех чувствах, что она испытывала по отношению к  золотокудрому. И избавление от этой помехи стало для неё благом, даже не смотря на то, что смерть лучшего охотника наносила серьезный удар по всему благосостоянию их сообщества.
     Тем временем на месте поединка разыгрывался новый акт трагедии. Вал, как смертельно раненный вепрь, вооружившись теперь палицей, бросился на своего противника. Нан не стал его ждать и тоже перешел в наступление. Зрители затаили дыхание и не сводили глаз с развернувшейся перед ними схватки. Великий Охотник, с ходу переходя в круговое вращение всем корпусом, попытался провести боковой, мощный удар палицей в голову незнакомца, что бы сразу покончить с ним. Разведчик поднырнул под удар, перехватил запястье руки охотника, что держала палицу, своей левой, и нанес резкий удар костяшками сжатых в кулак пальцев правой в её локтевой сустав. Боль была настолько сильной, что у Вала перед глазами вспыхнули яркие звезды. Рука онемела, пальцы разжались, и палица выпала из них. А когда боль немного прошла, и глаза вновь обрели способность различать окружающий мир, Великий Охотник  увидел своего противника возле Матери Матерей. Тот в глубоком поклоне опускал на землю к её ногам его палицу. Нет, это было просто невероятно, а, скорее всего, этого просто не могло быть в действительности! Вал потряс головой, словно пытаясь, избавится от наваждения и вернуться в реальный мир. Но в него вернул его голос златокудрого.
     - Вот теперь мы с тобой вооружены практически одинаково, Великий Охотник Вал. И можно сразиться по-настоящему. Как рука? Перестала болеть?
     - Ты еще издеваешься, сын вонючей выдры! А это видел?! – Вал выхватил из-за пояса обсидиановый нож и взмахнул им в воздухе.
     - Я не считаю это оружием дорогой Великий Охотник, - спокойно произнес Нан, медленно приближаясь к своему сопернику.
     Схватка возобновилась с новой силой. Поединщики сошлись в середине площадки и застыли друг перед другом. Вот сейчас НАН решил дать Великому Охотнику шанс сохранить своё лицо. И поэтому, когда тот свирепо накинулся на него, чертя крестообразные фигуры перед собой клинком ножа, разведчик на какую-то долю секунды позволил себе опоздать с уходом от режущего горизонтального удара и получил кровавый рубец на правой стороне груди. Вал радостно закричал и, окрыленный успехом, с удвоенной силой бросился на своего врага. НАН сделал вид, что испугался и панически отступил от разъяренного противника. Зрители закричали, подбадривая охотника, Их симпатии мгновенно перешли на его сторону, лишь только он добился пусть не значительного успеха. Поддерживаемый своими соплеменниками и сам себя, подбадривая громким боевым кличем, Великий Охотник опустил нож, отвел руку немного в сторону, готовясь к завершающему этапу поединка.
     Разведчик сразу понял, к чему готовится Вал. Положение руки с ножом говорило само за себя. Самый опасный и коварный удар замыслил провести Великий Охотник. При таком положении руки и ножа его можно было направить и снизу вверх в живот, и с боку в почки, и даже при определенном мастерстве и обоюдоостром лезвии ножа – режущий в область левой подмышки с резким переходом к полосующему сверху вниз по мышцам брюшного пресса. Главное же коварство заключалось в том, что предусмотреть все эти удары было очень трудно, так как опытный боец мог прямо  в ходе нанесения изменить направление движения и обмануть противника. Плюс ко всему именно в этом положении можно было перебросить нож из руки в руку, что чрезвычайно усложняло применение приёмов защиты. Недаром положение ножа внизу, клинком к противнику, было самым распространенным при поединках.
     Нан  решил закончить эту схватку прямо сейчас и, поэтому, как только Вал, зло урча и скаля зубы в не предвещающей ничего хорошего усмешке, пошел в атаку, разведчик подпрыгнул и нанес ему сокрушающий удар правой ногой в левое ухо. Голова охотника дернулась, и он на секунду потерял ориентацию от неожиданности. Этого вполне хватило разведчику, что бы подскочив к противнику совершить захват обеими руками его правой руки, с переводом её за спину. Тут Нан немного перестарался. Уже когда он заводил правую руку Вала за спину, разведчик  довольно резко переместил центр тяжести своего тела и в результате раздался противный хруст. Великий Охотник взвыл нечеловеческим голосом и сразу обмяк в руках Нана. Тот догадался, что сломал, скорее всего, лучевую кость на правой руке своего соперника, поэтому ослабил хватку, отшвырнул ногой выпавший нож и бережно опустил охотника на камень площадки. Вал был без сознания.
     Зрители неистовыми криками приветствовали победу Нана, но никто не бросился ему на помощь и лишь откуда-то сбоку, это он увидел, когда оглядывал пространство вокруг, ища что-то подходящее для шины, к нему мелкими шашками приближался Цоги. Не найдя ничего подходящего, разведчик решил задействовать  аптечку десантника и тем самым окончательно выдать себя, но другого выхода у него не было.
     - Я помогу тебе, - прошептал шаман, подходя вплотную к нему и присаживаясь прямо на камень площадки: - Ты великий боец, и я верю теперь, что ты мог одолеть шумяна голыми руками.
     Тем временем Нан легкими касаниями подушечками пальцев ощупал поврежденную руку охотника и нашел место перелома. Как он и предполагал, сломана была лишь лучевая кость, и перелом был  идеальным, без какого либо смещения. Мощная мускулатура  Вала не дала этому произойти. Разведчик еще раз убедился в правильном совмещении сломанных половинок кости и, убедившись в этом окончательно, снял со спины свой рюкзак.
    - Придерживай его за плечи, чтобы не дергался. Вот так, - сказал он, наблюдая с улыбкой, как Цоги боязливо придвинулся к Великому Охотнику, и положил свои руки на его могучие плечи.
     Сам тем временем достал из рюкзака аптечку десантника, плоский длинный футляр серебристого цвета. Щелкнул замок крышки, и открылась внутренность футляра. В обтянутых мягкой тканью ячейках лежали капсулы с различными препаратами для оказания первой помощи в боевых условиях. Нан первым делом достал противошоковую сыворотку и вколол её в плечо Вала. Тот слегка дернулся, но в сознание не пришел. Цоги же при этом рывке всем телом навалился на его плечи.
     - Не надо так сильно, Цоги. Просто держи и все.
     Теперь в дело пошел заживляющий и восстанавливающий бальзам. Он выдавил его из тубы прямо на место перелома, и тот, как живой растекся по всей поверхности уже начавшейся появляться припухлости, растекся и затвердел. Дальше, достав эластичный бинт, НАН туго перетянул несколькими слоями руку охотника. Все! Оказание первой и фактически последней помощи раненному Валу было завершено. Дня три – четыре он еще будет испытывать какие-то неудобства, а через шесть даже забудет о переломе. Разведчик быстро все вернул в рюкзак и закинул его за спину.
     - Ну, вот и порядок. Все, Цоги, можешь отпустить его плечи.
     Цоги отпустил охотника и протянул руку к груди разведчика. Тому показалось, что шаман напоминает ему о его ране, поэтому он сказал:
     - Это царапина, пустяк.
     Но шаман совсем не ради этого, оказывается, протягивал руку. Он дотронулся до окровавленной груди НАНА, подхватил на палец несколько капель еще сочившейся крови и густо обмазал ею губы все еще лежащего без сознания Вала.
     - Ты это зачем делаешь!? – воскликнул НАН.
     - Как я понял, ты не будешь убивать могучего Вала? – в свою очередь спросил Цоги.
     - Конечно, нет. Что мне в его смерти!?
     - Вот для этого я это и сделал. Подожди, все узнаешь.
     Вал между тем зашевелился, попытался подняться, и видимо задел сломанную руку, так как вслед за его попыткой раздался приглушенный стон.
     - Сейчас мы тебе поможем Великий Охотник.
     Они дружно подхватили раненного под руки и общими усилиями поставили его на ноги. И только тогда, когда они встали все трое, перед возбужденно кричащими зрителями, до них дошел смысл того, что кричало, размахивая руками, разгоряченное схваткой племя. А оно кричало одно слово, и смысл его поразил и удивил Нана.
     -Убей! Убей! Убей! – кричало племя.
     Разведчик опешил и удивленно посмотрел на Цоги.
     - А ты как думал? Сейчас Мать Матерей тебе все объяснит, - и он глазами показал на предводительницу.
     Мать Матерей уже стояла, гордо выпрямившись, возле своего кресла. Она подняла вверх обе руки и мгновенно воцарилась тишина.
     - Незнакомец ты вышел победителем из этого поединка. Но твоя победа, только тогда станет победой, когда полностью исполнится предначертанное Законом Крови. А в нем правило одно – смерть одного из соперников. Ты должен убить Вала!
    Нан почувствовал, как по телу Великого Охотника пробежала дрожь от этих слов. Противошоковая сыворотка на время блокировала нервную систему от внешних раздражителей, но даже сквозь её действие до Вала дошел смысл сказанного Матерью Матерей и он ужаснулся. Одно дело принять смерть в бою, в схватке с таким же, как ты сильным и яростным противником. И совсем другое дело оказаться в роли жертвенного животного, которого волокут на алтарь, что бы  полностью выполнить Закон Крови. А сейчас именно таким животным был Великий Охотник. Он находился в таком состоянии, которое лишило его способности сопротивляться и ощущение бессилия угнетало и пугало его. Разведчик отпустил Вала и сделал шаг вперед.
     - Великий Охотник ранен и нуждается в помощи! Я не добиваю раненных врагов. Это не в правилах и Законах моего племени. Вал сражался доблестно и был достойным соперником. Я не могу его убить и поэтому прощаю его!
     - Ты не можешь простить его, так как на поединок вызвал он тебя, а не наоборот. Ты должен убить Вала! – твердо сказала Мать Матерей.
     - Убей!! Убей!! Убей!! – вновь взревела толпа.
     Нан в растерянности смотрел на неожиданно ставшие жесткими и непримиримыми лица людей. Смотрел на огонь ненависти, пылающий в их глазах, на искаженные гримасами ярости и нетерпения рты и поражался этой мгновенной изменчивости человеческого стада. Сколько раз за короткое время схватки симпатии этих мыслящих существ менялись, то они подбадривали своими криками Великого Охотника, то становились на его сторону, то вновь отдавали предпочтение Валу. Нан поражался этой изменчивости и не находил логики в поведении членов племени.
     Вал был ценнее любого Закона. Он обеспечивал племя всем необходимым в этой суровой жизни. Защитой от нападения хищных животных и враждебно настроенных племен. Добычей продуктов питания и пополнение запасов на черный день. Накоплением и передача опыта воина и охотника подрастающему поколению. Достойным примером для подражания в деле воспитания членов общины. Фактически, лишь благодаря  ему и Матери Матерей, племя существовало в настоящий момент. Нан также не понимал позицию предводительницы, которую она заняла. Какой Закон Крови, когда решается судьба лучшего воина, лучшего охотника, лучшего учителя практика и лучшего производителя. Это же она должна понимать, в конце концов!
     -Убей!!! Убей!!! Убей!!! – продолжала орать, словно сошедшая с ума, людская масса.
     От этого крика кружилась и раскалывалась голова, звенело в ушах, нервная дрожь пробегала по спине, и непроизвольно сжимались кулаки с такой силой, что вонзившиеся в ладони ногти готовы были порвать кожу. Разведчик зажмурил глаза, останавливая в себе неожиданно вспыхнувшее желание сорвать десантный пояс, преобразовать его в остро отточенный стальной клинок и ринуться на эту толпу, круша все на своём пути.
     И вдруг все смолкло, как  будь-то, кто-то выключил звук, нажатием какой-то волшебной кнопки.
     Нан открыл глаза. Перед толпой стоял Цоги, высоко подняв руки.
     - Великая Мать Матерей! Позволь мне сказать СЛОВО?!
     - Говори Цоги – Хранитель Закона!
     - Я буду говорить, а вы все подтверждайте прав ли я. Хорошо?
     - Да будет так!
     - Кто как не Великий и Могучий Отец наш  Алалу – Ях  дал нам Закон Крови и повелел строго соблюдать его! Прав ли я?!
     - Ты прав! – многоголосо ответила толпа.
     - В этом Законе Крови наша жизнь и наша надежда, а соблюдение его наша Великая Обязанность. Прав ли я?!
     - Ты прав!
     - В нем  говорится о справедливом возмездии для каждого, кто прольет кровь кровника, убив его. И эта святая кровь требует пролития крови его убийцы, ибо лишь кровью можно смыть кровь. А если она не смыта, то падет на кровника, что не смог отомстить. Прав ли я?!
     - Ты прав!
     - Незнакомец, что показывал нам всем чудеса в схватке с Великим Охотником, не зная нашего Закона Крови и не зная, что шумян Вер кровник Вала, убил его, но крови его не пролил. Прав ли я?!
     - Ты прав!
     - Великий Охотник справедливо вызвал незнакомца на поединок, но как можно смыть кровью не пролитую кровь? Её не смыть, потому что её нет! Прав ли я?!
     На секунду воцарилось молчание. Было видно, что люди задумались. Но потом снова загрохотало.
     - Ты прав!
     - В поединке Великий Охотник все же пролил кровь незнакомца. Вы видите это на его груди. Кровь пролита, но зачем она была пролита, если ей нечего смывать? В Законе Крови не говорится об убийстве, как таковом. В нем говорится об убийстве с пролитием крови. Прав ли я?!
    - Ты прав!
    - Но если пролита кровь, которая ничего не смывает, а должна что-то смыть, не смыла ли она бескровную смерть шумяна Вера! Прав ли я?!
     - Ты прав!
     - В Великом Законе Крови также сказано, что кровник не может убить кровника. Кровник должен всегда помогать кровнику и спасать его в трудную минуту. Раненный Великий Охотник открыл свою сущность незнакомцу, и тот пришел ему на помощь. Они стали кровниками! На губах Вала кровь незнакомца! Посмотрите все!
     Вал, лишенный опоры еле стоящий на ногах, машинально оттер губы, и на тыльной стороне ладони заалела кровавая полоса.
     - Незнакомец заменил собой Вера для Великого Охотника. Так правильно ли поступил незнакомец, отказавшись убивать Вала, своего кровника? Я считаю, что правильно! Прав ли я?!
     - Ты прав!
     - Так можем ли мы, те, кто свято чтит Закон Крови требовать убийства кровника кровником?! А?!
     Опять воцарилось молчание, а потом, словно пелена какого-то морока слетела с лиц людей. Они вдруг заулыбались, посветлели, заискрились, и к небесам рванулось могучее и радостное:
     - Нет! Нет! Нет!
     - Я все сказал Великая Мать Матерей! – Цоги склонился в низком поклоне, прижав руки в знак почтения к груди.
     Мать Матерей стояла, словно окаменевшая с широко раскрытыми глазами и на губах её тоже светилась радостная улыбка. Один из старейшин почтительно тронул её за руку, напоминая, что последнее слово осталось за ней, и настала пора его произнести. Это прикосновение словно пробудило её, и она, вздрогнув всем телом и смущенно прокашлявшись, громко возвестила:
    - Великий Отец наш Алалу – Ях говорил с нами сегодня устами Мудрого Цоги! Он не дал нам совершить попрание Святого Закона Крови! Слава Отцу нашему Алалу – Ях! Слава Мудрому Цоги – Хранителю Закона!
     -Слава! Слава! Слава!
     - Незнакомец ты стал кровником нашего Великого Охотника Вала. Мы все рады за тебя. Теперь тебя можно назвать почти равным нам, почти членом нашего племени. Но мы не закончили утренний разговор. И мы не знаем о цели твоего появления у нас. Поэтому отдохни после поединка, приведи себя в порядок, а вечером после еды я поговорю с тобой. Я все сказала!
     Она хлопнула в ладоши, что означало конец зрелища, и все стали расходиться по своим делам.
     Цоги подошел к Нану.
     -Незнакомец давай отведем Великого Охотника ко мне. Места всем хватит. Там вы оба и отдохнете. Да и тебе тоже надо и рану промыть, и паутиной залепить, чтобы не загноилась. А Валу сейчас лучше у меня отлежаться. В пещере ему настоящего покоя не дадут. Нам еще думать с тобой, как вернуть ему лицо. Да и вам с ним обнюхаться надо без лишних глаз. Я правильно говорю?
     - Дорогой Цоги, ты во всем прав!
     - Так пошли?
     Они подхватили совершенно ничего не понимающего  Вала и втроём отправились к хижине шамана.
     Убежище Цоги встретило их тишиной, полумраком и прохладой. Солнце  хоть и перевалило за полдень, но жгло немилосердно. Вала посадили на топчан, и им вновь занялся Нан. Сняв рюкзак и достав аптечку, он вынул из неё две капсулы. Содержимое одной, не смотря на сопротивление Вала, ловко вколол в предплечье сломанной руки, из второй вынул синию пастилку и протянул, испуганно смотрящему на него Великому Охотнику.
     - Проглоти это Вал.
     - Зачем? – прохрипел тот.
     - Эта пастилка укрепит твои силы и поможет тебе скорее вылечить руку.
     - Но я уже почти здоров, только голова кружится и хочется спать.
     - Вот и прекрасно. Ты будешь сейчас спать до завтрашнего вечера,  и эта пастилка заменит тебе пищу и воду на все это время.
     - Этот малюсенький камешек заменит мне добрый кусок мяса?! Ты смеёшься надо мной, незнакомец!
     Тут в разговор двух бывших врагов вмешался Цоги.
     - Вал, делай, что тебе говорят! – строго сказал он: - Незнакомец, что победил тебя, сравним с теми, кто летает. Ты что это до сих пор не понял?! Ну, кто из мужчин Нижних и Верхних племен мог бы победить тебя?! Он, скорее всего из тех, кто служит нашему Великому Отцу. Он и похож на них. Бери эту ПАС-ТИЛ-КУ в рот, а я дам тебе запить её добрым глотком сока Яла.
     - Дашь Яла?! Тогда давай этот камешек!
    Великий Охотник взял  пастилку у Нана и протянул руку к шаману.
     - Ну, давай!
     Тот, ворча что-то под нос, покопался в углу и достал предмет, поразивший разведчика. Хранитель Закона держал в руках глиняный кувшин, для крепости красиво оплетенный тонкими прутьями горного кустарника.
   Вал выхватил кувшин из рук шамана, быстро бросил в рот пастилку и сделал пару продолжительных глотков из сосуда.
     - Эй! Хватит! Оставь и нам!
     Цоги пришлось с силой отобрать у охотника заветный кувшин.
     - Мало, дай еще!
     - Хватит! Тебе еще надо дать новое имя своему кровнику, что бы представить его племени. Или забыл, что у тебя теперь новый кровник, который тебе заменил Вера?
     Великий Охотник уже затуманенным взором окинул пространство вокруг себя, остановился на Нане, икнул, сосредоточился, как смог и, указывая на него корявым пальцем, громко произнес:
     - Су – ин! Син!
     После этого он, как подрубленный повалился на топчан, растянулся во весь рост и захрапел с такой силой, что бедный Цоги отскочил в страхе от топчана в угол хижины.
     - Что это с ним? – удивленно спросил шаман, подозрительно посматривая на кувшин, что держал в руках.
     - Ничего особенного. Я ему вколол хорошую дозу снотворного, и теперь он будет спать до завтрашнего вечера: - спокойно объяснил Нан.
     - Послушай незнакомец, не пора ли нам поговорить серьезно. За довольно короткое время ты показал столько невероятных вещей, произнес столько незнакомых мне слов, что у меня все больше и больше появляется сомнение, человек ли ты. Но если ты не человек, то кто?  Как зовут тебя в твоём племени? И зачем ты пришел к нам?  Откуда ты пришел?  Где место, где ты впервые ступил на дорогу жизни? И если ты слуга Великого Отца нашего, то где твоя крылатая птица, почему на тебе нет второй кожи, и почему ты до последнего времени скрывался от наших глаз? Как видишь, вопросов накопилось у меня много. Так ответь мне на них, незнакомец?
     Нан внимательно выслушал Цоги. Да, наверно пора было рассказать все, но в тоже время разведчик очень сомневался в том, что его рассказ, вызовет положительную реакцию у слушателя. Как тут не крути, а он был представителем клана, которого можно было причислить к недругам  Алалу Эхерем Яхве, которые и прибыли на эту планету, что бы, наконец, отыскать его. Поэтому действия племени, где Алалу приобрел статус Великого Отца, становились, совершенно непредсказуемы, если открыть им всю правду. За себя Нан не беспокоился. Он сможет с боем вырваться на свободу, но, сколько придется убить при этом разумных существ…. Эта мысль не давала ему покоя и заставляла перебирать многочисленные варианты выхода из создавшегося положения, отыскивая наиболее приемлемый в настоящий момент.
     Цоги видимо почувствовал эти метания в поисках выхода в поведении Нана и решил прийти ему на помощь.
     - Я понимаю, что тебе не так просто открыться мне. Ведь вслед за этим может последовать возникновение других вопросов и ответ на один из них, правдивый ответ, приведет к тому, что ты можешь стать врагом, которого надо убить немедленно. Ведь я прав? Ты молчишь, значит, я прав! Но ты мне понравился, незнакомец. Твоё поведение со мной и во время вашего поединка с Валом было искренне и благородно. Ведь ты мог убить его одним ударом, но не убил. И твоё неподчинение желанию большинства, когда всё племя требовало смерти Великого Охотника. Все это заставило меня полюбить тебя и понять, что ты добрый и справедливый человек. Поэтому, что бы не несли в себе твои ответы на мои вопросы, позволь мне вместе с тобой найти тот путь, что сможет удовлетворить всех. Для начала, выпей сок Яла, он поможет привести в порядок мысли. А я посмотрю твою рану.
      - Благодарю тебя Мудрый Цоги. Ты даже не представляешь насколько ты прав, - с печалью в голосе произнес Нан, беря в руки протянутый ему шаманом кувшин и делая большой глоток из него. Обжигающая  небо и гортань жидкость, словно усыпанная колючками змея скользнула в кишечник и там взорвалась целым каскадом приятных ощущений тепла, спокойствия и радужного восприятия реального мира и окружающей действительности.
     Тем временем шаман протер мокрой тряпицей грудь разведчика и удивленно зацокал языком.
     - Да у тебя и рана уже затянулась. Ты все еще продолжаешь поражать меня незнакомец.
     - Дорогой Цоги, меня зовут Нан сын Энлиля и Нинлиль из Великого рода Аттонов, - представился разведчик, отдавая шаману кувшин и жестом предлагая ему занять один из чурбачков.
     - Что ж приятно услышать твоё имя. Нан – красиво звучит. Я весь внимание мой дорогой гость.
     Цоги быстро сделал два глотка из кувшина и, поставив его между ног, приготовился слушать. И разведчик начал свой рассказ.
     - Моя прекрасная мать, Сияющая Нинлиль, произвела меня на свет, или как ты говоришь, помогла вступить на дорогу жизни, далеко отсюда. Это место расположено за горным хребтом, что тянется по краю плодородной долины двух рек, и где в настоящий момент располагается моё племя, племя тех, кто спустился с неба. Это место находится к югу от вашего становища и является для вас запретным местом, как повелел ваш Великий Отец. Родины своих предков я не знаю. Но в Книгах Судеб много читал о ней и хотя мне, как и тебе, очень трудно  поверить в то, что там написано, и представить, как это выглядит на самом деле, приходится и верить, и представлять, потому что другого, к сожалению, не дано.
     Я расскажу тебе, как сам представляю всё это, ну а уж твоё дело верить мне или нет. Так вот! За синевой небесного свода лежит огромный темный океан. Он настолько огромен, что путь от острова к острову, так я буду называть планеты, что похожи на эту, занимает столько времени, что иногда на это уходит вся жизнь, а бывает  и не одна. Вот насколько он огромен! На краю этого океана очень далеко отсюда лежат двенадцать островов – планет, где живут предки моих предков. Они очень могущественны и сильны. Они обладают великими знаниями и могут путешествовать по темному океану при помощи огромных птиц, которые сами и создают.
     Те птицы, которые ты видел, предназначены для полетов только на планете, а  птицы, что летают в темном океане, по своим размерам превосходят любую из гор, окружающих ваше становище. Вот какие они огромные! Но я не видел, ни одной из них. Сразу тебя предупреждаю. А рассказываю это со слов моего отца и того, что прочитал в Книгах Судеб.
     На каждой из двенадцати планет – островов был свой правитель, который заботился о населении своего острова, о его благосостоянии и обеспечивал своих подданных всем необходимым. Все двенадцать планет – островов жили дружно, торговали между собой и помогали друг другу. Но однажды по роковой случайности между двумя из них вспыхнула ссора, которая превратилась в продолжительную и кровопролитную войну. В эту войну со временем были втянуты все двенадцать островов. Горе и несчастье обрушились на население планет и возможно все бы погибли, но появился Великий Герой, который призвал всех остановиться и попробовать договорится мирным путем. Правители были к тому времени так измотаны битвами, что согласились с его словами и сели за стол переговоров.
     Много времени велись эти переговоры, много раз вражда готова была вновь обнажить свой нож войны, и только страх перед Великим Героем не давал вынуть из-за пояса её смертельное жало. В конце концов, все вопросы были решены мирным путем и правители поняли, что жить, как они жили, больше нельзя. Над Союзом  двенадцати планет - островов должен быть Верховный Судья, который бы мог беспристрастно рассудить любой спор по Закону. Общими усилиями они построили в темном океане остров, которому дали имя Нибиру, что в переводе означает «Справедливая» и заселили его представителями всех двенадцати планет.
     Общий Совет Нибиру избрал первого Великого Судью, который стал носить титул Ях-Тебир-Лу Нибиру, что означало Законный Правитель Чрева Нибиру. Он вместе с Общим Советом планеты – острова разбирал все поступающие жалобы, спорные вопросы и если надо применял силу для усмирения наиболее воинственно настроенных спорщиков. Для этого в его распоряжении был выделен независимый флот в составе четырех эскадр боевых рейдеров, так звались огромные птицы, что летали по темному океану. Со временем эта должность стала передаваться по очереди из одного Великого Рода в другой. Всего на Нибиру проживало 37 Великих Родов, представлявших все двенадцать планет-островов Союза. Очередность установлена была один раз голосованием и занесена в Главную Машину Нибиру.
     И вот однажды неожиданно умер один из Законных Правителей и не оставил себе наследника. По установленной очередности  его титул должен был наследовать представитель Великого рода Аттонов. Им являлся Мудрый Аншаргал, мой прадед. Но он отказался от титула и передал его  представителю великого Рода Эхеремов Яхве  Алалу и тот стал зваться Алалу-Ях-Тебир-Лу Нибиру.  Великий Род Аттонов спокойно воспринял поступок Мудрого Аншаргала. Только мой дед Ану высказал протест по поводу его действий. Алалу внимательно выслушал Ану и назначил его своим Личным Виночерпием, что было равносильно званию  главного заместителя Правителя Чрева Нибиру. Но молодому Ану этого было мало. Он хотел вернуть в свой Великий Род полностью обязанности Правителя. Однажды, используя  отсутствие  Алалу на планете, он поднял вооруженный мятеж, сверг, с трона Нибиру, Великий Род Эхеремов и захватил власть силой. При этом погибло несколько небируанцев.
     Оказалось, что он поспешил. Алалу сам передал ему все свои полномочия, отправляясь с одной из эскадр в глубины темного океана. А Высший Совет планеты вынес вердикт – считать Ану – Узурпатором, за его беззаконные действия.
     Мой же дед оказался в довольно щекотливом положении. С одной стороны он, захватив силой, трон НИБИРУ, стал Верховным Правителем её Чрева, а с другой стороны его полномочия крайне ограничивали Законы, установленные Высшим Советом Великих Родов, и практически сводили на нет все его властные полномочия. Правители двенадцати планет отказались подчиняться Узурпатору. Они присягнули только Высшему Совету Великих Родов. А от Ану потребовали найти Алалу и прежде всего, решить с ним все неувязки в сложившемся положении.
     Моему деду повезло. Алалу откликнулся, прислав сообщение о том, что нашел планету, которую назвал Гея и эта планета богата золотом и серебром, теми металлами, которые необходимы для обеспечения жизнедеятельности механизмов на Нибиру и для полетов птиц, как в темном океане, так и на планетах – островах.
     Был срочно собран Высший Совет Великих Родов, но он отказал Ану, как узурпатору, в организации поиска Геи, прикрывая своё решение отсутствием сразу двух эскадр рейдеров. Моему деду пришлось просить помощи на планетах у частных лиц. За определенный процент от добытых золота и серебра ему удалось собрать эскадру рейдеров и отправить на Гею первую экспедицию. Кроме поисков месторождений им была поставлена задача, найти  Алалу и решить с ним все проблемы. Но до сих пор, как не искали, не нашли.
      Ты, конечно,  понял, что Ваш Великий Отец  и есть тот самый АЛАЛУ, которого мы разыскиваем. Но мы не враги ему, время вражды давно прошло, и мой дед просто хочет с ним встретиться и поговорить. Вот и всё. Если есть у вас возможность связаться с Вашим Великим Отцом, то передайте ему, что его ждут для беседы.
     Я старший сын Энлиля, поэтому являюсь его наследником по первородству. Мой отец – прямой представитель «узурпатора» Ану на Гее, поэтому, не смотря на мою молодость и то, что мне не даны полномочия вести переговоры с Алалу, на первоначальном этапе я бы мог выступить гарантом в их начале. Тем более в настоящий момент я полностью в вашей власти, а идти на прорыв через горы трупов не в моих правилах. Вот и все, что я хотел сказать тебе Цоги.
     Нан замолчал и вопросительно посмотрел на шамана. Тот тоже сидел молча, и на лице его было написано, с каким трудом он переваривает всё то, что услышал. Наконец он встряхнулся и произнес:
     - В твоих словах я не заметил лжи, дорогой Нан-Син, и это мне очень понравилось. История, рассказанная тобой во многих деталях мне не понятна, но смысл того, что произошло, ты до меня довел. И я вижу только один выход из создавшегося положения, который ты сам в конце предложил. Надо срочно связаться с нашим Великим Отцом и действовать по тому, что он скажет. Но не думаю, что он прикажет убить тебя. По крайней мере, я против этого, а моё слово, как ты недавно видел, имеет не последнее место в племени. Поэтому ты отдыхай, а я пойду к Матери Матерей и все решу. Не сомневайся во мне, я полностью на твоей стороне и думаю, Великий Отец примет мудрое решение. Ну а если он его не примет, то исполнение приговора все равно поручат мне, как его представителю и Хранителю Закона. Думаю я смогу дать тебе шанс уйти по ту сторону дороги жизни, на самом деле, не покидая её. Я пошел, а ты обязательно дождись меня.
     Цоги вышел из хижины. НАН проводил его взглядом. Солнце окрасило пурпуром вершины утесов. Тяжелый день подходил к концу.


«СПЕЦЫ»

Россия. В окрестностях города Ярославля. Объект специального назначения областного  ФСБ. Осень 1998 года
 
     Тяжелый день подходил к концу. Верхушки сосен за окнами дачи, что принадлежала областному управлению ФСБ и считалась на балансе объектом специального назначения, уходящее на покой солнце окрасило пурпуром, словно прощаясь с этим миром и предоставляя место благородной и спокойной темноте ночи. Но в большой комнате на первом этаже дачи, что больше походила на кабинет высокого начальства, чем на гостиную или обеденный зал, покой не наступал.
     По комнате из конца в конец бегал взъерошенный небольшого роста мужчина в хорошо сшитом черном костюме и последними словами поносил стоявшего по стойке «смирно» высокого атлетически сложенного крепыша, в богатой шевелюре которого проглядывала первая седина. За столом сидели двое. Уже знакомый  нам Виктор Анатольевич Смагин и невзрачный, какой-то бледно-тусклый человечек с огромным горбом на спине. Оба они заметно скучали и обменивались изредка всё понимающими взглядами.
     А буря, что разразилась над головой крепыша, все не утихала и не утихала. Наконец это Смагину надоело и он, выбрав подходящий момент, вклинился в эту бурю.
     - Дорогой Михаил Савельевич! Пожалейте вы майора, горемыку сердечного. Он же явно хотел как лучше, а получилось как всегда. Ведь правильно, а, майор?
     Крепыш волком посмотрел на Виктора Анатольевича, но промолчал. Он вообще молчал, только желваки на щеках вздувались, словно морские волны, чуть не рвя своими горбами кожу.
     - Ты понимаешь Витя, что обидно? Ведь объяснил всем, как надо делать, что предпринимать в той или иной ситуации и то, что оружие применять только в особых случаях. В, крайне особых, случаях! Что это не преступник, что это наш человек, и мы просто хотим с ним поговорить по душам и без свидетелей, что для него самого является большим благом в свете тех обстоятельств, что вокруг его персоны сложились. И вот на тебе! Весь инструктаж коту под хвост! Мало того, что применили режим  силового захвата, так еще человека чуть не убили!
     - Но ведь не убили же?!
     - Да не убили, но, однако, как это поднести можно….
     - Никто, ничего и никому подносить не будет Михаил Савельевич! – немного грубо сказал, как рубанул, Виктор Анатольевич: - И я вам об этом еще в вашем кабинете в «сером доме» сказал.
     - Ой! Кажется мне, без последствий это не останется.
     - Когда, кажется, креститься надо. Ты мне лучше дай с майором поговорить.
     -Да, пожалуйста, говорите, сколько хотите, - махнул рукой Михаил Савельевич Дроздов, генерал-майор, начальник областного управления ФСБ, садясь за стол и наливая себе газированной воды в стакан из слегка запотевшей бутылки.
     - Ну, вот и ладушки! Садись майор, в ногах правды нет, - Смагин налил тоже стакан газированной воды и протянул её крепышу, когда тот сел напротив него.
     - А теперь давай без нервов, спокойно, расскажи мне, все как было.
     - А чего рассказывать! Дело-то обычное и как все это получилось, сам ума не приложу.
     - Вот видишь, сам не знаешь, как это все получилось? Значит не совсем обычное дело. Иль я не прав?
     - В принципе, вы правы.
     - Вот и рассказывай.
     Майор залпом выпил стакан газировки и обстоятельно и спокойно приступил к рассказу.
     - Три недели назад было принято решение привлечь к осуществлению одной операции Смагина Петра Владимировича.
     Майор вдруг замолчал и резко повернулся в сторону своего начальника.
     - Говори все, как есть, Сергей, это наши люди и от них секретов у нас нет, - уже спокойно и слегка барственно распорядился генерал.
     - Да, как вас звать, майор? – спросил Смагин.
     - Корнеев Сергей Герасимович.
     - А меня, Смагин Виктор Анатольевич. Вот и познакомились. Продолжайте, пожалуйста.
     - Извините! Вы тот самый Смагин….
     - Тот! Тот! Майор, говори по существу! – резко перебил своего подчиненного генерал
     - Тот самый, если ты имеешь в виду «мамонта». Эту кличку мне еще в 64 году языкастые слушатели дали, - улыбнулся Смагин майору.
     - Я очень рад с Вами познакомиться Виктор Анатольевич. Очень рад!
     - Майор! – повысил голос со своего места Дроздов.
     - Хорошо, я продолжаю. До этого у нас в разработке был некто Крапивин Эдуард Васильевич. Довольно скользкий тип и по некоторым данным теневой крестный отец здешней мафии. Большой денежный мешок, одним словом. А подступиться к нему мы никак не могли. Все у него законно, все без малейшей тени криминала. Одним словом сказка о Золушке и принце. Но по данным агентуры, это был еще тот фигурант, а прицепиться совершенно не к чему. А тут еще выборы, и он свою кандидатуру в городскую Думу протаскивает. Что нам было делать? Вот тогда мы и обратили внимание на Петра Владимировича. Он работал у Митрофанова в газете  и статьи писал про историю нашего города. Хорошие статьи, мне нравились. Я пошел  в наш спецхран, раскопал дело Кропивницкого почти столетней давности, взял его под расписку и подсунул в городской архив через наших людей. Потом позвонил в редакцию и, представившись «постоянным читателем газеты» предложил эту тематику разработать. На первом этапе это в принципе и вся операция. Потом, уже когда статья вышла, натравить левых на Крапивина было элементарно просто. Тем более, что он был по нашим документам родственничком тому Кропивницкому из 1902 года. И эти документы  нам ребята из центра помогли достать.
     - То есть вы разработали моего племянника «в темную»!?
     - Ну, уж так получилось. Ведь мы не знали, чей это племянник? Но дело выгорело. Крапивин зашевелился, а когда с его кандидатурой было окончательно покончено, на поверхность всплыли и  «торпеды». Мы по крохам собирали материал, Виктор Анатольевич, по крохам. Было задействовано много народа и средств, и вот когда мы перехватили разговор «торпед» с Петром Владимировичем, вдруг появились вы. Нам надо было просто поговорить со Смагиным без свидетелей и попросить его продержаться еще дня два, чтобы «торпеды» начали действовать. Мы бы их повязали и Крапивину одна дорога – в СИЗО. А уж там он был бы наш.
     - Да, лихой детектив, но за чужой счет, однако.
     - Виктор Анатольевич, признайтесь только откровенно, разве вы такие операции не проводили в прошлом?
     - Проводили, проводили, Сережа! Еще как проводили! Все было. Ведь по одним учебникам учимся. А что делать?
     - Ну вот, сегодня утром, как по заказу наш объект выбежал на утренний променаж. «Торпеды» смылись, и мы решили использовать это время для беседы. Никто не хотел применять «захват», приказ был только о «контакте». И все было сделано нормально. Разговор должен был состояться, все шло к этому. Но тут появилась эта девчонка, а уж нож…. Просто не понимаю! И все! Эта девчонка, у меня нет слов, ну просто пантера какая-то. Трех лучших оперов так, мимоходом уложила на добрых полчаса. И Игнатьев…. Откуда у него нож такой взялся, ума не приложу. Но самое главное, нож есть, отпечатки есть, кровь на ноже есть, а Игнатьев уверяет, что ничего не помнит. Девчонку, и её удар ногой помнит, а как сам удар ножом наносил, не помнит. Парень плачет, переживает страшно. Да, и знаю его я не первый год. Не раз с ним на операции ходили. Недавно из Чечни вернулся с группой. За старшего ходил. А вы сами знаете, Виктор Анатольевич, у нас просто так за красивые глазки «старшим» не делают. Прямо скажу, я полностью ручаюсь за Гришку. Повторяю, полностью!
     - Ручается он! А это что? – вновь вскипел генерал и на стол полетел пластиковый конверт для вещественных доказательств. Нож глухо ударился о дубовую столешницу и подкатился прямо к Смагину. Тот взял его в руки, повертел перед глазами и тихо произнес:
     - Что сказать тебе, Сергей Герасимович? Есть у меня одна мыслишка. Может и поможет она твоему другу. Как я понял, Гриша друг твой, а Сережа?
     - Друг! – не выдавил, а просто сказал Корнеев и то, что он это не выдавил из себя, а сказал просто и ясно, лучше всего убедило Смагина в том, что виновный Игнатьев по-настоящему друг майора.
     - Тогда разрешите, товарищ генерал, с капитаном Игнатьевым мой человек поговорит. Может, что и получится.
     - А что за человек? – генерал с любопытством уставился на горбуна, что не принимал в беседе никакого участия, а сидел тихо на своём месте и рисовал на столе пальцем какие-то одному ему понятные узоры.
     - Я вам потом скажу. Хорошо? А сейчас пусть майор проводит моего человека к Игнатьеву. Чего мы теряем, ну поговорит с ним Голлем, так в присутствии Сергея Герасимовича, а не один на один.
     - Голлем??!
     - Генерал, вы даете добро, в конце концов! – слегка повысил голос Виктор Анатольевич.
     - Да, конечно. Говорите сколько душе угодно.
     - Тогда майор, забирайте моего человека и с богом. Одно прошу, ничему не удивляйтесь и твердо знайте, что мы вам всем вреда не желаем. И было бы лучше, чтобы при беседе кроме вас никого больше не было. Поймите, мы просто хотим восстановить истину! Вполне вероятно ваш друг ни в чем не виновен. Голлем ты слышал? Все понял?
     - Все слышал! Все понял! – вдруг проскрипел горбун и его резко-звонкий хрипловатый голос прозвучал в комнате так неожиданно, что у всех появилось ощущение,  где-то рядом провели гвоздем по стеклу, и от этого мелкие противные мурашки побежали по спинам.
     Майор и горбун ушли. Генерал встал из-за стола, подошел к небольшому красивому шкафчику, раскрыл его и достал положенную по всем законам жанра бутылку хорошего коньяку.
     - Ну что, Витя? Вздрогнем что ли?
     - А почему бы и в самом деле не вздрогнуть и не вспомнить юность нашу, А?
     - Ты знаешь у нас с тобой совершенно разные возрастные категории. Твоя юность была тогда, когда меня даже в проекте не было. А моя юность совпадает с тем временем, когда ты наверно свой шестой десяток уже разменял. Ведь так?
     - А давай посчитаем? Тебе сейчас 55 стукнуло, значит, пора твоей юности приходится на начало шестидесятых, ну а у меня в ту пору была вторая половина пятидесятых. Пора зрелой юности, как я считаю.
     - Слушай, Мамонт, а сейчас-то тебе уже за восемьдесят!
     - Восемьдесят два.
     - Ну, ты даешь! А выглядишь не более чем на пятьдесят.
     - Просто здоровый образ жизни. Не делай круглые глаза! Как пил, так и пью, но в меру. Как курил, так и курю, но в меру. Больше времени провожу на природе и стараюсь, как можно больше творить хороших дел. Вот и весь мой здоровый образ жизни. Знаешь главный закон любого врачевателя? «Не навреди!» Вот я его и использую на полную катушку и чувствую себя прекрасно.
     - Ну, а нас  хоть вспоминаешь? Сашку Малого, Степана Кравчука, Женьку Свирского?
     - Конечно, вспоминаю и помню!
     - Тогда давай их помянем. Сашка в 67-м в Ангольскую землю лег, Степу в Никарагуа местные коммандос разорвали, Женька в Афганистане, совсем недавно узнали, попал в плен, был отправлен по этапу в Пакистан, в лагерь для военнопленных, стал одним из организаторов восстания в нем и двое суток крошил с друзьями эту падаль штабелями. Говорят, сами моджахеды их всех в разряд святых героев произвели, и памятник типа мечети поставили на том месте. Давай помянем, настоящие ребята были.
    - Давай за них!
     Мужчины стоя выпили, закусили нарезанным лимоном и сразу налили по второй.
     - Ну, а сам  как? – Смагин посмотрел на своего бывшего ученика  внимательно и серьезно.
     - А что я? Ты же многое обо мне знаешь. После Чехословакии чуть по инвалидности на гражданку не ушел, вернее не ушли. Там меня хорошо по голове шандарахнуло, до сих пор к непогоде виски ломит и затылок немеет. Но пронесло. Потом с твоей помощью закончил академию, а  после того как ты ушел на пенсию, получил эту епархию, вот и до генерала дослужился. Скоро пора на пенсию собираться.
     - Хорошо, а чего ты тут передо мной спектакль одного актера разыгрывал полчаса?
     - Витя! Дорогой! Ты когда мне сегодня утром свою «ксиву» показал, меня чуть Кондратий не хватил. Это же прямо Дюма «Три мушкетера». «Податель сего действует во благо Франции и по моему повелению. Ришелье».
     - Плохо «Три мушкетера» знаешь. Там так написано – «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье». Ну, а «ксива» у меня,  в самом деле, мощная.
     - Так ты теперь на САМОГО работаешь?
     - Нет, Миша, не на него. Мелок он, мелок и тщеславен. И дальше своего носа не видит уже ничего. На него работать – это самому себе могилу рыть. Нет на него, я не работаю. Хотя, от таких людей, как он, во многом зависит пока что успех моей деятельности. Но поверь, есть люди, даже у нас есть, удельный вес которых во много раз превышает вес всех этих факиров на час. Вот на них я и тружусь.
     - Все там же, разведка….
     - Нет, теперь медицинское оборудование и медицинские препараты, фирма «EGO».
     - Что-то не слышал у нас такой фирмы?
     - Её представительства не везде есть. В Санкт-Петербурге головное представительство, под Брянском другое, в Москве торговая точка и база. Мы в России только начинаем, а так «EGO» как фирма, известна всему миру.
     - Только не говори мне, что ты вот так просто, уйдя на пенсию в 80 году, сразу устроился в эту фирму.
     - Конечно, нет. Я с ней сотрудничаю с 45 года.
     - Ты, что?!
     - Ха! Да ты никак меня за шпиона принял? Миша побойся бога! С той информацией, до которой я был допущен, надо было рвать сразу за рубеж. Даже если бы я сцеживал её по миллиграмму, меня бы высчитали буквально в пять минут. Она была штучной. И ты это прекрасно знаешь. Да и сама эта фирма совсем не крыша, а если даже крыша то совсем не того, о чем ты сейчас подумал.
     - Слушай, Мамонт, ты знаешь, после твоих слов, мне как никогда хочется напиться.
     - Ну, так и напивайся, благо рабочий день давно закончился.
     - Не могу. «Бдить» надо! Давай еще по одной!
     - Давай!
     Они, молча, выпили, и тут взгляд Смагина упал на вещественное доказательство, что продолжало лежать возле него.
     - На это уже документальная основа имеется? – спросил он, показывая пальцем на нож.
     - Да все проверено, все анализы взяты, карты отпечатков пальцев составлены, все запротоколировано, подшито и печатями скреплено. Только зачем это все, если ты хода делу не дашь. Ведь не дашь, правда?
     - Не в моих интересах сейчас шум поднимать, да и тебя с этим парнем жалко. Ну, зачем нам с тобой этот шум? Разбирательство, комиссии разные и вывод, как последняя инстанция – служебное несоответствие. Словно Америку открыли!
     - Спасибо, Витя!
     - Да, ты не переживай Миша, не переживай. А вот документы на всякий случай в сейф убери, вдруг, когда потребуются. Можно я его в руках подержу? – спросил Виктор Анатольевич и, получив молчаливое согласие генерала, вскрыл конверт.
     Нож лег в руку так, словно всегда в ней был. Его тяжесть была приятна, а затянутая пористой резиной рукоятка не холодила, а наоборот словно согревала ладонь.
     - Ты знаешь, Миша, он словно живой, греет руку, - задумчиво произнес Смагин, продолжая пристально рассматривать холодное оружие: - И ты знаешь это не нож вовсе. Это самый настоящий кинжал и сейчас я тебе даже скажу, чей он.
     - Мамонт, ты выпил, что ли лишку. Да таких ножей в любой лавчонке по полтиннику штука в городе навалом.
     - Нет, Миша я трезв как никогда. У тебя есть бритвенное лезвие?
     - Вот, возьми.
     Виктор Анатольевич взял лезвие и точным выверенным движением разрезал резиновую обкладку рукояти.
     - Ты что….? – но дальнейшие слова застряли в горле у генерала при виде того, как из-под резины на свет божий появилась инструктированная серебром  оковка и головка рукояти, а  черный как ночь черен её, даже резанул своим глубоким цветом глаза.
     - Смотри, где пришлось свидеться вновь. Миша, ты знаешь, что это такое?
     - Что-то напоминает, но не могу вспомнить что.
     - Смотри! – Смагин резко перевернул кинжал навершием к генералу. Само навершие было чечевицеобразным, верхняя часть была  покрыта белоснежной эмалью, а в ней как черный паук растопырилась фашистская свастика.
     - Это что, эсесовский кинжал? – прошептал Дроздов, заворожено смотря на это теперь полностью завершенное произведение искусства, несущее в себе угрозу жизни и холодную презрительность к смерти.
     - Не совсем так. Это ритуальный кинжал особого подразделения войск СС. Свастика на навершии и Тюр-руна на оковке, вот здесь, посмотри, символизируют возрождение  Третьего Рейха путем  пролития жертвенной крови на алтарь бога войны Тора. Саму Тюр-руну часто ставили на могилах эсэсовцев вместо креста, татуировали под левым плечевым сгибом вместе с условным обозначением группы крови, в ваффен СС она изображалась на штандарте дивизии СС «30 января» (день прихода Гитлера к власти в 1933 году). Она также считается знаком непримиримости в бою. Именно этими кинжалами были вооружены семнадцатилетние юнцы 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд», которые в Нормандии в Фазельском котле не только мужественно и стойко сражались, предпочитая смерть плену, но и вырвались из окружения и прорвались к своим частям. Целая немецкая армия была полностью разгромлена, а шестьсот человек, это все что осталось от дивизии СС «Гитлерюгенд», с обнаженными и покрытыми святой кровью кинжалами торжественным маршем прошли по улицам разбомбленного Берлина. Они были нашими врагами, но таким врагом, совершившим невозможное, можно гордиться.
     - Эта вот стрелочка и есть Тюр-руна?
     - Да это она.
     - В ознаменование этого события, этого подвига юнцов, главный мистик Третьего Рейха  рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер приказал изготовить тысячу таких кинжалов. Но было поздно, они не принесли им долгожданной победы. В августе 45 года под Берлином на одном из секретных складов подразделений СС я сам видел сотни таких не востребованных кинжалов. И вот парадокс. Точно таким кинжалом пытаются принести в жертву моего племянника в самом центре европейской части России через 53 года после окончания войны. Какого, а?
     В это время в дверь постучали и в комнату вошли, после генеральского возгласа: «Да, войдите!», майор Корнеев и Голлем.
     - Ну, как, побеседовали?! – слегка язвительно произнес Дроздов.
     Майор кивком указал на Голлема, а тот быстро прошел к стулу и устало повалился на него.
     - Что устал? – участливо спросил Смагин.
     - Не то слово! – проскрипел тот: - Но в целом довольно удачно получилось. Не человек, а открытая книга. Генерал, вашего подчиненного капитана Игнатьева Григория Алексеевича надо к награде представить. Вот я что вам скажу!
     - Это,  за какие такие коврижки! – усмехнулся генерал.
     - А за такие! Если бы не он, быть бы младшему Смагину холодным трупом.
     - Голлем! Не кипятись! Давай подробно и по существу.
     - Хорошо! Подробно, так подробно. Я погрузил Игнатьева в транс и на подсознательном уровне обнаружил присутствие, вернее его остатки, нейрообразного программирования. Успели во время. Еще пара дней и всё бы исчезло, так как задачу, поставленную оператором, зомби фактически выполнил, тем более зомбирование было разовое, а не на перспективу. Поставили его в спешке и на приличном расстоянии, но недавно. Самое большее – неделю назад. И ставил его не профессионал, но и не дилетант. Скорее всего, у этого оператора не было большой практики. Проще – знал, как это делается, но практических навыков не имел, да и объект не изучил, как положено. Но, могуч, ничего не скажешь!
     У него не было возможности закрепить свой приказ кодовым словом, что надежно на сто процентов, поэтому он давал установку на образ. Это, в общем-то, и спасло Петра. Кодирование звуковым сигналом и словом приводит, при подаче их, к мгновенному перекрытию всех логических цепочек в нервной системе зомбированного. Это в свою очередь ведет к более четкому и беспристрастному выполнению поставленной оператором задачи. При установке на образ логические цепочки перекрываются лишь частично, и если человек обладает достаточно сильной волей, то он может сопротивляться силе, что заставляет его действовать помимо его «эго». Что и произошло.
     Игнатьев не мог не выполнить закодированный сигнал-образ, что заставлял его уничтожить объект. Но, сопротивляясь изо всех сил этому не логичному действию, а именно так оценила те движения, что необходимо было совершить, его здоровая нервная система, он сумел направить лезвие ножа по касательной, чем и предотвратил смертельный удар, запланированный оператором. Так что, генерал, у вас работают замечательные люди, и вы вправе гордиться ими.
     - Что еще, Голлем? – нетерпеливо произнес Смагин, скорее интуитивно чувствуя, что горбун, что-то недоговаривает.
     Тот вопросительно посмотрел на своего шефа, словно спрашивая, можно ли говорить.
     - Говори, здесь все свои.
     - Зомбирование по образу применяется очень редко и не только из-за тех недостатков, о которых я только что говорил. Оно подразумевает немедленное уничтожение зомби, сразу после проведения акции. Почему? Объясняю. При постановке образа оператор на своем подсознательном уровне пишет его как бы с себя, накладывает образ жертвы на свой. И тут ничего не поделаешь. Так уж устроена наша психика. Мы всегда все сравниваем. И, прежде всего, с собой любимым. Поэтому при тщательном зондировании подсознания зомбированного, если оно образное, можно узнать лицо того, кто эту пакость сотворил. У господина Игнатьева большие задатки художника на подсознательном уровне. Вот портрет оператора.
     И Голлем положил листок бумаги с карандашным рисунком  на стол. Все склонились к нему. Конечно, Голлем немного польстил Игнатьеву, но, не смотря на многие огрехи, портрет получился в принципе неплохой. На зрителей смотрело продолговатое с орлиным носом лицо. Крутые скулы и сам овал лица выдавали  мужчину горячих южных кровей, но не кавказца, а скорее итальянца или испанца. Но самое главное, левую щеку пересекал безобразный грубый шрам в виде латинской буквы  S.
     - Вот в принципе и все. Я снял у Игнатьева все следы шока и успокоил перегруженные нервы. Сейчас он спит, и будет спокойно спать до утра. Его не надо беспокоить.
     - Молодец, Голлем, ты просто не знаешь, какой ты молодец! – теребя горбуна за  плечо, похвалил своего товарища Смагин.
     - Да, господин Голлем, как говорят сейчас в американских фильмах – «Хорошая работа!», – генерал улыбнулся то ли своим словам, то ли, в самом деле, хорошей работе «сенса».
    - Я думаю теперь мне не надо ничего говорить о своём человеке. Он сам себя показал и представился вам. А в жизни это Серафим Юрьевич Котов, потомственный экстрасенс очень высокого класса.
     - Поздравляем, поздравляем, Серафим  Юрьевич! – пропел Дроздов.
     - Да ладно вам, господин генерал! – в тон Михаилу Савельевичу произнес Смагин: - Так значит, мы разобрались с нашими баранами? Майор, доволен нашим вмешательством?
     - Не то слово, Виктор Анатольевич, не то слово. Просто гора с плеч свалилась.
     - Вот видишь наглядный пример, когда одна голова хорошо, а две все же лучше. Ну, а этого кадра нигде не встречали?
     - Нет, первый раз вижу.
     - В картотеку может заглянуть? – сморщил лоб генерал.
     - Вряд ли он там значится. Это птица кажется большого полета и к тому же залетная. Но зачем ему Петр понадобился, ума не приложу. Если бы меня, то все понятно, а вот Петр?
     - Слушай Витя, а давай объявим розыск, всесоюзный? А?
     - Нет, Михаил Савельевич. Ничего объявлять не надо. И вы забудьте об этом происшествии. А этого Крапивина сами, но другим методом попробуйте достать. Советую в его счетах покопаться. Там и обнаружится на старуху проруха. Ну ладно, мы закончили. К нам претензии есть, господа офицеры?
     - Ну, какие претензии к потерпевшей стороне. Никаких! А вот у вас к нам?
     - Господин генерал! Официально заверяю и готов дать письменное подтверждение, что к органам ФСБ, которые вы имеете честь возглавлять, у нас претензий нет.
     - Вот и ладушки! – повеселел  Дроздов и даже потер от удовольствия руки.
     - Виктор Анатольевич, разрешите, я вас в машине подожду, что-то голова у меня разболелась, - тихо произнес горбун, заискивающе смотря в глаза Смагина. По его виду было ясно, что Котову до чертиков надоел этот генерал, с его каким-то наигранным лицемерием.
     - Конечно, Голлем, конечно. Иди, подыши свежим воздухом, а я скоро буду, - сказал Смагин, прекрасно понимая состояние «сенса».
     - Серафим Юрьевич можно я вам помогу, - неожиданно предложил свои услуги Корнеев, протягивая горбуну руку.
     Тот оперся на неё и с трудом поднялся со стула.
     - Ну, так я пошел, Виктор Анатольевич?
     - Иди, иди, дорогой!
     Котов в сопровождении майора медленно пошел к выходу, и вскоре они покинули комнату.
     - Посошок! Посошок! – пропел генерал, оживившись с уходом своего подчиненного и разливая по стаканчикам остатки коньяка.
     - Что ж, давай Миша выпьем на дорожку. Есть у меня ощущение, что в связи с этой новой фигурой,  встреча у нас с тобой не последняя.
     Коньяк у генерала был не плохой, но сильно отличался от тех сортов, к которым привык за последние годы Смагин. Третья рюмка была им выпита через силу.
     - Послушай, Витя, только не обижайся на меня, пожалуйста, ладно? – вдруг стал серьезным Дроздов: - Ты что, в самом деле, веришь во всю эту хрень? В этих Чумаков, что своим взглядом и фотографиями заряжают воду из-под крана до состояния напитка бессмертия? В этих Кашпировских, которые с экранов телевизоров приказывают всей стране прекратить болеть онурезом?  В этих Джун, что напрямую связываются с вселенским разумом и как Сивиллы предсказывают будущее не какому-то индивидууму, а всему человечеству? Я, в самом деле, не пойму, мы, что все с ума сошли, что ли? А у тебя, моего любимого
учителя, которому я поклоняюсь как богу, что с возрастом уже пласты мозга друг на друга полезли?
    - Ты немного не прав, Миша, но я согласен с тобой в одном. Всяких не очень чистоплотных на руку предсказателей и лекарей развелось в настоящий момент  много. Но это не говорит о том, что всех надо равнять под одну мерку. Настоящие «сенсоры» существуют, и с каждым годом их становится все больше и больше. Похоже, что начинается новая страница в развитии нашей цивилизации. А, скорее всего, мы возвращаемся к тем истоком, когда все это было заложено в человечество изначально. Одни дети ИНДИГО чего стоят.
     - Ну, ты мне еще про чудеса разные и НЛО с инопланетянами расскажи!
     - Чудес и НЛО, признаюсь, не видел, но вот один реальный документ имею. Весной 43 году наша группа была с заданием у партизан в Брянских лесах. Задание выполнили. Группа ушла. Мне же пришлось остаться у партизан. Ранили меня. Только в конце августа я вышел к своим. Так вот в  одном из рейдов партизаны захватили машину связи, а там два мешка писем с фронта. Меня, как знающего немецкий, попросили разобрать их, может что-то интересное есть. Вот знакомясь с этим «богатством» я и обнаружил более пятидесяти писем, в которых описывалось одно и то же явление. Более пятидесяти! Эта цифра, я думаю, кое о чем говорит. Одно из них я переписал и могу прямо сейчас зачитать тебе.
     Смагин достал из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, покопался в его многочисленных отделениях и вынул в несколько раз сложенный листок плотной, но пожелтевшей от времени бумаги.
     - Вот оно. Я его всегда с собой ношу, как талисман, как напоминание о том, что не все в этом мире нами еще понято и открыто. Послушай, это пишет унтерштурмфюрер  Отто Кравец. Прожженный эсэсовец. А это были ребята со стальными нервами. «Дорогая Эльза! Завтра нам предстоит сражение и, скорее всего, оно будет для меня и моих людей последним. Я не трус, и не слезливый слюнтяй. Ты это прекрасно знаешь. Франция, Польша, русские Брест, Киев, Одесса, Ростов, везде, где я побывал со своими солдатами, я писал тебе хорошие и нежные письма. Но сегодня у меня не поднимается рука обманывать тебя. Мы видели  на закате невероятное явление. Это предзнаменование того, что завтра нам всем придется расстаться с жизнью. Его видели все 24 человека моего героического взвода, и все как один согласны в этом со мной. Вечером было пасмурно, небо застилали низкие тучи, и накрапывал мелкий нудный дождик. Но потом вдруг на востоке тучи, как по мановению невидимой руки раздвинулись, и перед нами предстала прекрасная и страшная картина. Прямо в небе стояла огромная очень красивая женщина в длинных развевающихся одеждах. Лицо её было настолько красиво и в тоже время ужасно, что глаз совершенно невозможно было оторвать. Она смотрела прямо на нас, прямо в наши глаза, и от её взгляда по телу разливался холод ужаса. В её глазах не было ни упрека, ни жалости, одна все пронзающая ненависть. И это было по-настоящему страшно.
     Она подняла медленно руку, и сразу по обе стороны от неё появились воины в сверкающих латах с обнаженными мечами, топорами, секирами и копьями в руках. Картина была настолько четкой и ясной, что можно было разглядеть мельчайшие детали их вооружения и экипировки. Картина завораживала. Все мои 24 человека стояли в траншее, раскрыв рты. В этот момент русские могли нас просто взять голыми руками, но на их позициях стояла зловещая тишина.
      Но вот гигантская женщина совершенно беззвучно открыла рот в крике и резко направила  руку прямо на нас. Все окружающее её воинство, подняв вверх  оружие, бросилось вперед. Впечатление было такое, что они и на самом деле сейчас, в этот миг, обрушат свою сталь на наши головы. Мой бедный Курт не выдержал. Он громко закричал и стал стрелять по ним из автомата. Другие тоже закричали и открыли огонь. Да и сам я поймал себя на том, что только успеваю сменять обоймы у своего «Вальтера». Дальше он пишет фактически своё завещание и это не очень интересно. Но тебе Миша я могу сказать одно.  У меня нет оснований, не верить во все это. В своей жизни и службе я столько повидал невероятных явлений и необъяснимых событий, что теперь ничему не удивляюсь. Вот так!
     - Ладно, Витя! Не сердись на меня. Просто я с подобными явлениями не сталкивался, а если и встречался, то видимо проходил мимо.
     - Я не сержусь Михаил, право не сержусь. Но мне, однако, пора. Да, чуть не забыл. Миша, теперь Петр мой сотрудник и на него мои полномочия тоже распространяются. Я его пока здесь оставляю, до полного выздоровления. Защита ему не нужна, с ним мои люди будут, а вот помощь твоя возможно потребуется. Если что непонятно будет, у него будет канал связи со мной, и ты всегда сможешь получить от меня необходимую консультацию. Меченного не ищи, а если он всё же попадет в поле твоего зрения, перебрось его на Петра, тот будет знать, как с ним поступить. Еще раз предупреждаю тебя, это или пустышка, или очень опасный человек и должен он охотиться за мной, но причем здесь Петька пока не знаю. И не лезь ты во все это, только наживешь себе лишний геморрой, а в худшем случае можешь и погоны, и даже жизнь потерять. Не сердись на меня, я, честно, не имею права тебе все пояснить как надо. Не имею права! Ну а теперь,  будь здрав дорогой!
     - И ты не болей!
     Пожав на прощание руку Дроздову, Смагин вышел из комнаты. Генерал долго смотрел ему в след, потом подошел к телефону, снял трубку и, не набирая номера, сказал:
     - Все слышали и видели? Хорошо! Так что нам делать дальше? Так, понятно. Но это просто не в моих силах! Тут должна быть санкция с самого верха. Вот будет, тогда мы и начнем работать. Хорошо я все понял. До встречи.
     За окном между тем стемнело, и черный бархат ночи властно вступил в свои права. Генерал с затаенной грустью во взгляде проследил, как к воротам дачи подплыли красные габаритные огни БМВ Смагина, как створки ворот медленно поплыли в разные стороны и также медленно закрылись, когда машина его бывшего учителя канула в ночной темноте.
     Михаил Савельевич тяжело вздохнул и постучал пальцами по оконному стеклу. Да, совсем не такой представлялась ему встреча с его бывшим учителем, совсем не такой. С уходом того на пенсию, в жизни генерала словно образовался вакуумный провал. Раньше всегда было с кем посоветоваться, у кого получить ответ на интересующий вопрос, с чьим мнением сверить своё. В любое время Виктор Анатольевич был рад помочь словом и делом своим сослуживцам и ученикам, чем Михаил Савельевич очень часто пользовался, так часто, что практически не мыслил начать что-то без «благословения» Смагина.  В 1980 году его друг и учитель, его наставник и советчик ушел на пенсию и пропал. Пропал самым настоящим образом, никого  не предупредив и никому ничего не сказав. Попытки найти его не дали никаких результатов. Да и заниматься ими было просто некогда.
     Началась знаменитая «чехарда» вокруг должности Генсека, которая закончилась сумасшедшей перестройкой. Разоблачения следовали за разоблачениями и, порой просто невозможно было понять, хаотически мелькающую действительность. Вчерашние негодяи, мерзавцы и воры завтра становились национальными героями, по которым снимали телевизионные сериалы и писали толстенные книги, а казалось хрестоматийные национальные герои, словно по мановению волшебной палочки, превращались в предателей, извергов и душителей различных свобод.
     В это самое время Дроздов остался один на один с окружившей его грозной действительностью и сразу ощутил, каким незаменимым для него человеком был Виктор Анатольевич. Ему очень недоставало этого «Мамонта», как звали и в глаза и за глаза Смагина его ученики и соратники, и на что тот никогда не обижался. Честно признаться, Михаил Савельевич до сих пор не понимал, как он смог пережить всё это.
     Порой он удивлялся тому, что практически не пострадал во время пресловутого ГКЧП, а даже наоборот получил генеральскую должность и соответствующее ей звание. Расстрел Белого Дома в Москве и последовавшая за ним кардинальная чистка рядов силовых структур тоже его не коснулась. Увольняли многих, многие уходили сами, были и такие, которые просто пропадали без следа, а он оставался на месте, все в той же должности, лишь менялось название конторы, где он имел честь служить.
     Даже его жена, которая с начала перестройки вздрагивала при каждой нежданной трели дверного звонка или зуммера телефона, однажды назвала его «везунчиком». И все это трудное и тревожное время рядом с ним не было «Мамонта». В конце концов, у Михаила Савельевича появилась даже обида на Смагина. Да именно обида, стойкая и оправданная им самим обида! Ему стало казаться, что тот предал его, предал по-настоящему, бросил в самую трудную минуту и, не смотря на то, что все эти его измышления не имели под собой никакой доказательной фактуры, это мнение становилось только все крепче и крепче с каждым годом.
     Потерь как таковых Дроздов не понес. Даже наоборот еще крепче стал чувствовать себя на занимаемом месте, стал генералом, что значительно повысило его вес в структуре ФСБ, пусть и регионального значения, но те часы и минуты метаний, сомнений, поисков единственно верного решения, что ему пришлось пережить в одиночку, оставили в его душе неизгладимый след. В этом и только в этом он винил «Мамонта» и именно это не мог ему простить.
     Поэтому, когда месяц назад из центра пришла ориентировка на Смагина Виктора Анатольевича с убедительной просьбой присмотреться к этому фигуранту, в душе Дроздова возникло, не теплота  от предстоящей встречи с другом и учителем, а холодное щемящее предчувствие возможности посчитаться за прошлые обиды. Этого он от себя совсем не ожидал и где-то в глубине сознания голос рассудка говорил ему, что он не прав, но  поделать с собой ничего не мог. И документ, подписанный начальником Службы Безопасности Президента и удостоверяющий практически безграничные возможности в деятельности Смагина, только еще больше усилил это чувство.
     В дверь постучали.
     - Входи Сергей! – громко сказал генерал, отходя от окна и щелкая на столе тумблер отключения  устройства  слежения в данном кабинете.
     - Разрешите?
     - Давай без церемоний! Представление закончилось, зрители наверно остались довольны, а нам еще с тобой работать и работать. Так что достань из бара  водки, кофе и сырки, садись к столу и наливай.
     Когда сервировка стола «по-мужски» была закончена, и первые сто грамм были опрокинуты, Михаил Савельевич приступил к «разбору полетов».
      - Итак, что мы имеем в настоящий момент? Фигурант, некто Крапивин Эдуард Васильевич нами обложен основательно и на первом этапе поставленная цель по пресечению его проникновения во властные структуры, тем более защищенные депутатской неприкосновенностью, нами достигнута полностью. Это плюс! Разработка «живца», то есть, Смагина Петра Владимировича частично сорвалась, фактически по нашей вине, но это не полный провал, а лишь небольшое отступление. Он  находится в больнице, и я думаю, еще недельки полторы там побудет. Так что его разработку мы продолжаем и дальше. Но это минус, как не смотри.
     - Я уже отдал команду, и в больнице постоянно находятся сменное пары «топтунов», - вставил майор.
     - Надеюсь не молодняк?
     - Зубры Сашкова.
     - Это хорошо. Теперь нам надо расшевелить это осиное гнездо и заставить  действовать Крапивина и «Улугбека». Твои предложения, Сережа.
     - Думаю, пора запустить запасной вариант, тот, что мы обсуждали с вами, на случай если подстава со Смагиным младшим не прокатит. Помните, связь «Мажора» с фирмой «Улугбека» «Сина». В документальном порядке этого практически не доказать. Мы проверяли, там у них все на мази, но по данным агентуры именно по этому каналу идет черный нал за услуги, что оказывает вор в законе Самарин Леопольд Валерьевич по кличке «Улугбек» господину Крапивину Эдуарду Васильевичу своими бойцами. В прессинге по отношению к младшему Смагину были замечены, прежде всего, люди «Улугбека».  Связь между «Мажором» и «Синой» осуществляет и контролирует заместитель Крапивина, некто Карташов Альберт Иванович, нам больше известный по кличке «Заморыш». Недавно мы получили сигнал от агентуры о том, что под его руководством по этому каналу  была осуществлена доставка в наш регион нескольких небольших партий наркотиков. Есть предположение, что это, так сказать, пробный шар перед реализацией долгосрочной программы в этом вопросе. Может иметь место и тот вариант, при котором Крапивин совершенно не в курсе того, что творит за его спиной Карташов. Но это не снимает с него в полном объёме всей ответственности. Исходя из всего этого, мы можем пустить слух о том, что Петр Владимирович имеет на руках доказывающий эти махинации материал. Ну а дальше дело техники.
     - Сережа! «Улугбек» просто взорвет, к чертовой матери, больницу, и мы ничего не сможем сделать.
     - Я думал об этом Михаил Савельевич. Информацию мы сольём напрямую Крапивину, и тому будет совсем не в радость знакомить с ней «Улугбека», тем более, если окажется, что сам Крапивин совершенно не в курсе махинаций своего заместителя. Если же он в курсе, то тем более зачистку проводить надо ему и так, что бы «Улугбек» ничего о ней не знал. Иначе придется признавать то, что протечка произошла по вине его людей, а это, вы знаете, в их кругах равносильно подписанию своего смертного приговора. Поэтому он, скорее всего, будет действовать тихо и незаметно.
     - Но тогда гарантии полной безопасности Смагина мы дать не можем, а это при нашем уже имеющем место проколе, ой как чревато.
     - А мне кажется, что Петр Владимирович находится в полной безопасности и то, что произошло, не имеет никакого отношения к Крапивину.
     - Это почему тебе так кажется, позволь спросить!?
     - Разработку Крапивина мы ведем уже не первый год. Он появился в нашем городе в 1988 году и практически сразу попал под наш колпак. Причем по вашему распоряжению мы применили к нему полную программу, в том числе и прослушивание телефонных переговоров. Несколько раз, и это зафиксировано,  в разговорах мелькала фамилия Смагина Леонида Денисовича,  это тот полицейский следователь, что вел дело об убийстве Лавра Павловича Спицына. Именно это дело я подсунул Петру Владимировичу, учитывая конечно то, что он тоже Смагин и не просто однофамилец, а родственник этого полицейского. Его дед был родным братом Леонида Денисовича. Так вот во время разговоров фамилия Смагина связывалась с какими-то «Списками», якобы имеющими очень большую ценность.
     Майор неожиданно замолчал и задумался, полистал свой блокнот, пожевал губами, а потом  как-то неуверенно взглянул на генерала.
     - Не тяни резину Корнеев, не тяни! Говори прямо и по существу.
     - Я не знаю, как вы отнесетесь к тому, что я скажу вам дальше, зная ваше отношение ко всему мистическому и потустороннему.
     - Ты говори, говори! Я уж сам как-нибудь разберусь, стоит твоя информация внимания или нет. Хорошо?!
     - Ну что ж воля ваша. Меня заинтересовал этот человек. Во-первых, тоже Смагин, во-вторых, уж больно тщательно он проводил расследование. Я собрал по нему весь имеющийся у нас и в других архивах материал. И оказалось следующее.
     В нашем городе жили двое Смагиных. Родные братья. Один, как я уже говорил полицейский следователь Смагин Леонид Денисович, а другой главный инженер бумажной мануфактуры «Спицын и сын» Смагин Анатолий Денисович. Большой любви и приязни между ними не наблюдалось, да и не должно было наблюдаться, так как Анатолий был членом партии социал-демократов, о чем не раз докладывалось в рапортах тайных агентов. Но видимо они были достаточно близки, чтобы однажды Леонид Денисович в доме своего брата, куда он был приглашен, познакомился с дочерью Спицына Людмилой Павловной. Между молодыми людьми вспыхнула любовь, что и заставила полицейского следователя так тщательно проводить расследование и, не смотря на решение суда и осуждение убийцы, посылать в высшие инстанции прошения о пересмотре дела.
     Теперь о самом Спицыне Павле Степановиче, хозяине бумажной мануфактуры. Оказалось, что его отец в молодости был священнослужителем и за какой-то проступок отбывал наказание с 1830 по 1844 год  в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. В этом монастыре находился в это время в заточении известный отец Авель – пророк и предсказатель. Он там, в 1841 году, и умер. Его предсказания сбывались с поражающей точностью. Всего им по некоторым данным написано пять книг. В первой книге он предсказал дату смерти Екатерины II. Во второй мученическую гибель Павла I и историю царствования рода Романовых до Николая II включительно. В третьей полностью описал ход войны 1812 года, и даже сожжение Москвы во всех  подробностях. В четвертой им даны предсказания на 20 век, а в пятой на 21-й.
     Авель умер, а книги исчезли. Исчезли все пять. Но что интересно. По отбытию наказания будущий отец Спицына на протяжении нескольких лет настойчиво добивался у Синода разрешения на уход в мир и, в конце концов, ему это разрешили. Он обзавелся семьей, неожиданно приобрел покровительство в очень высоких кругах,  стал богатым, таким богатым, что отправил сына учиться за границу, а когда тот возвратился на родину, приобрел ему бумажную мануфактуру в нашем городе.
     - Что-то я не пойму, куда ты майор клонишь? Все это возможно и очень интересно, но право у нас не так много времени, что бы совершать подобные экскурсы в историю.
     - Немного терпения Михаил Савельевич, я уже перехожу к главному.
     - Ну, давай переходи! – нетерпеливо буркнул генерал.
     - Так вот в деле Смагина Леонида Денисовича сохранился его дневник, где за февраль 1904 года есть очень любопытная запись. К этому времени дело Спицыных было уже закончено и похоронено в архивах. Кропивницкий стал полноправным владельцем их бумажной мануфактуры, и готовилась свадьба его младшего сына и Людмилы Павловны Спицыной. Во второй половине февраля 1904 года состоялась, видимо, последняя встреча полицейского следователя и Людмилы. Из записей Леонида Денисовича следует, что дочь Спицына передала ему в память об их любви и как её залог самое дорогое и ценное, что хранилось в их семье. А именно два «Списка», по 30 листов каждый. Не эти ли «Списки» разыскивал Крапивин? Причем нами была зафиксирована в 1987 году встреча Эдуарда Васильевича с тогда еще здравствующим отцом Петра, Владимиром Анатольевичем. Записи её не сохранилось, но, по словам «топтунов» разговор шел о каких-то письмах или весточках из Тобольска. А именно в Тобольск был направлен из нашего города полицейский следователь Смагин Леонид Денисович в мае 1904 года. Скорее всего, это произошло не без участия господина купца первой гильдии, Кропивницкого Семена Константиновича.
     - И откуда ты все это знаешь? А? Сергей?
     - Со мной в этом розыске принимали участие восемь человек. Трое моих друзей в Москве собирали материал, трое со мной здесь пыхтели и двое в Тобольске. Мне почему-то тогда показалось, что эти «Списки» нам пригодятся. Да и вы всегда учили, что в нашей работе мелочей и ненужных фактов не бывает. Вот я и подсуетился. Но о том, что именно мы ищем, знал только я. Остальные искали людей и больше ничего.
     - Ну а сам этот Смагин? Что с ним стало?
     - С ним произошла довольно интересная история, совсем не соответствующая тому времени. Ну, вы же знаете, как во время революции расправлялись с полицейскими. Сразу к стенке, без суда и следствия.
     Так вот Леонид Денисович до самой революции оставался полицейским следователем. Провел несколько довольно громких по тем местам дел, заслужил почет и уважение. Было в его производстве дело некого  Крутова, обвинявшегося в злостном убийстве. В ходе расследования Смагин его полностью оправдал, да еще и убийцу настоящего поймал. А этот Крутов оказался большевиком и во время революции стал ангелом-хранителем Леонида Денисовича. До 21 года Смагин партизанил и служил в рядах Красной Армии. С 1924 работал в Тобольской ВЧК. В 32 попал под чистку, но без каких либо последствий был уволен из рядов ОГПУ. Умер своей смертью в 1939 в возрасте 62-х лет и похоронен в Тобольске.
     Еще одна интересная деталь в его биографии есть. Летом 1914 года, а именно 16 июня, было совершено покушение на Григория Распутина в его родном селе Покровское. Некая Хиония Гусева нанесла ему удар ножом в живот. Её сразу схватили, а из Тобольска прибыла следственная бригада, в составе которой был и Смагин Леонид Денисович. И видимо он снимал показания с тяжело раненного Распутина, так как пробыл в Покровском значительное время. Так что наш полицейский следователь был знаком с этим вурдалаком.
    - Ой! Ну и замутил ты мне мозги, Серёга! Зачем все это? Нам надо вопрос с Крапивиным решать, а не в истории копаться. Что все это нам дает, в конце концов?!
      - А это дает нам, Михаил Савельевич, интересную запись в дневнике Смагина. Эта запись, пусть косвенно, но подтверждает, что он был знаком с содержанием, подаренных ему «Списков». А также то, что это были, возможно, именно «Списки»  монаха Авеля. Вот только одна фраза из этого  дневника, датируемая 23 июня 1914 года: «Поразительно! Поразительно! Как все сходится с тем, что у меня осталось, как память, о моей милейшей Людмиле Павловне!» Так что «Списки» были у него, и видимо зная их ценность, он принимал необходимые в таких случаях меры предосторожности. Даже в своём дневнике о них ни разу не упомянул. Но если он не решался их обнародовать по каким-то причинам, то другие это делали.
      Еще в начале 14 года в русский Генеральный Штаб пришло из Швейцарии очень любопытное письмо. Письмо было подписано очень необычно: «Цезарь русской правды». Так вот в этом письме давался полный сценарий событий, которые потом предшествовали началу первой мировой войны. И давались конкретные подробности о дальнейшем историческом развитии. И все это выглядело так, словно все уже произошло. Но хода этому посланию не дали. Из Генерального штаба его отправили в архив департамента полиции, в отдел тайных обществ, который возглавлял тогда Ратаев Леонид Александрович. По нашим изысканиям Спицына Людмила Павловна летом 1904 года вместе со своим мужем Кропивницким Эдуардом Семеновичем уехала за границу и в 1914 году жила именно в Швейцарии. Не она ли, зная содержание «Списков» пыталась предупредить своих соотечественников о грозящей беде?
     Из всего этого можно сделать один вывод, что существования двух последних списков пророка Авеля реально, и они находились у Смагина Леонида Денисовича. Следовательно, и интерес к ним Крапивина не построен на легендах,  выдумках, семейных преданиях, а также имеет вполне реальную основу.
     Ребята из Тобольска мне сообщили, что в 1996 году к ним приезжал некто Спешнев Александр Григорьевич. Представился литератором и историком. Документы были в порядке. Он заказал для изучения все материалы по полицейскому управлению города за 1904 – 1916 года, мотивируя тем, что пишет книгу о Распутине. По описанию очень напоминает Карташова Альберта Ивановича.
     Следовательно, Крапивин знаком с дневником Смагина, а там в нескольких местах упоминается об отправке обстоятельных писем брату, а в одном месте говорится так: «Наконец я снял с себя этот невыносимый крест. Нет ничего страшнее на этом свете, чем знать всё. Анатолий, я думаю, поймет меня правильно и благословит мой поступок. Пусть это будет у тех, кто крепок душой и ближе нас к богу и пусть все это вернется в те места, где мы были так счастливы с моей Людмилой. А брат всё сделает правильно, в него я верю». Это написано в марте 1934 года. Похоже на то, что Леонид Денисович, скорее всего с оказией, переправил «Списки» сюда, в наш город, и Анатолий Денисович хорошо знал, что с ними здесь произошло, или, что вполне возможно, они до сих пор хранятся в семье Смагиных. Он ведь ненамного пережил своего брата. 26 мая 1941 года Анатолий Денисович Смагин скончался. Но Крапивин не знал о дневнике полицейского следователя до 96 года и не знал о том, что тот избавился от «Списков» в 34 году. А к тому времени, когда он это узнал, Владимира Денисовича не стало. Он умер в 95, через год после смерти супруги. Петр остался один. Но в курсе ли он всего этого? Если даже и не в курсе, то по сохранившимся письмам можно восстановить события и узнать где сейчас находятся «Списки».
Конечно, опять же, если письма сохранились. А обладание особенно, как я предполагаю, пятым «Списком» и правильное использование его дает…..!
     Майор замолчал на полуслове и лихорадочно горящими глазами уставился куда-то в стену, за спину Дроздова. Генерал сначала хотел одернуть своего подчиненного, привести в чувство, выматерить, в конце концов. Что, за экзальтированные выходки он  себе позволяет в присутствии своего начальника!
     И тут, словно ушат холодной воды опрокинулся на Михаила Савельевича. Словно ударило молнией в перегруженный информацией мозг, да так, что посыпались искры из глаз, и стало почему-то страшно, перехватило дыхание, кровь раскаленной волной ударила в лицо, и онемели кончики пальцев на руках. На лбу выступила испарина, и невыносимо захотелось спрятать глаза, ведь именно в них собеседник мог увидеть то, о чем так неожиданно догадался генерал. Горло сдавило болезненной судорогой и стоило больших усилий вдохнуть в себя воздух. И когда это, в конце концов, получилось, Михаила Савельевича испугал тот хрип, что последовал за этим. Но молчание явно затянулось. Пора было преодолеть себя, озвучить то, во что было очень трудно поверить, но оно было на самом кончике языка, жгло его, просилось на волю, заставляя в страхе сжиматься сердце от какой-то детской неуверенности в правильности догадки и робости от столь смелого, как казалось, предположения.
     - В Л А С Т Ь?  - прошептал побелевшими губами Дроздов, заканчивая фразу своего подчиненного.
     Майор словно очнулся от сковавшего его столбняка и, не понимающим взглядом, окинул своего начальника. Потом низко наклонился над столом и, каким-то змеино-шипящим шепотом в тон генералу, произнес:
     - Да, Михаил Савельевич! Совершенную и безграничную власть на всё предыдущее столетие, если оно и в самом деле предсказано в пятом «Списке». Я не говорю о стоимости этих апокрифов. По ходу дела я поинтересовался у одного специалиста по редким книгам. Так он мне назвал такую сумму, что страшно даже подумать о ней. Причем там, - он махнул рукой явно в сторону заграницы: - Дадут гораздо больше!
      В комнате воцарилось молчание. Мужчины с трудом переваривали то, что  дошло до них мгновение назад. Было ясно, что до этого самого мгновения никто из них и не думал о таком повороте в умозаключениях. Для обоих это было неожиданностью, той неожиданностью, которая сводит с ума, лишает реального ощущения мира, останавливает биение сердца и полностью парализует волю, какой бы крепкой она не была.
     - Гм!! – первым очнулся генерал: - Так что предлагаешь теперь делать?
     - А что мы можем сейчас? Просто ничего, кроме как ждать, ждать, ждать, - как-то отрешенно произнес Сергей Герасимович.
     - Что-то не пойму? Поясни.
     - Если «Списки» существуют, а не пропали, не сгорели, не затерялись по дороге сюда. То они здесь! И ими никто, заинтересованный в них, не владеет. Иначе бы мы об этом узнали, а, скорее всего вообще бы о них ничего не узнали, потому, что такая информация имеет самый высокий гриф секретности. Но раз мы узнали о «Списках», значит, ими еще никто не владеет по-настоящему, и они где-то лежат, возможно, забытые даже теми, кто их туда положил. Где мы не знаем, но будем пытаться узнать. Тихо и осторожно. Особенно не засвечивая нашу заинтересованность в этом деле. Они достояние государства и наша обязанность вернуть их ему! Смагину ничего не грозит со стороны Крапивина ибо он возможно основной носитель нужной ему информации. Поэтому Эдуард будет пылинки сдувать с Петра. А вот со стороны этого урода…,- майор взял со стола портрет человека со шрамом: - Просто чует моё сердце, все это сделано из-за них, из-за этих чертовых «Списков», что еще раз подтверждает их наличие здесь, в нашем городе, возможно в квартире Петра. Лежат где-то под половицей, в укромном уголке, в тайнике, а, скорее всего, на самом видном месте, прямо на книжной полке, два небольших томика, по 30 листов каждый и никто на них внимания не обращает. А в них судьба человечества!
     - Сергей! Надо взять квартиру Смагина под наблюдение, - запоздало встрепенулся генерал.
     - Уже, Михаил Савельевич, - Корнеев вытащил из кармана сотовый телефон и положил его на стол, рядом с собой: - Раз не звонят, значит, все тихо.
     Неожиданно Дроздов резко потряс головой:
     - Стоп! Подожди! Запудрил ты мне мозги, Сергей, окончательно. Какие, к чертям собачим, «Списки»!? Какие «Предсказания»!? По логике вещей, деньги платят в таком случае за результат, а не за слова, которые якобы этот результат подтверждают. Какой смысл мне давать кому-то деньги за то, что возможно произойдет через двадцать лет? Где уверенность, что я эти двадцать лет проживу и увижу результат? Да, если бы я был президентом России, ни черта бы не заплатил! Туфта - это все! Чувствует моё сердце – туфта!
     - Но ведь платят, Михаил Савельевич. И хорошо платят, не смотря ни на что, - возразил своему начальнику Корнеев.
     - Ну, не знаю. Но с разработкой этих «Списков» я не согласен. На кой черт, они нам сдались? Вот «Улугбека» захомутать с Крапивиным на пару – это наша работа. Перспективная! А вся эта чертовщина….  Зачем она нам?
     - А что если именно эти поиски дадут нам ниточки и к «Улугбеку», и к Крапивину? В какой-то мере подставят их под наш удар?
     - С этим грех не согласиться. Но я против, принимать «Списки», как приоритетное  направление…. Вообще, как направление в нашей работе.  Узнают наверху – засмеют!
     - Но, Михаил Савельевич…
     - Никаких «Но»! Майор, ты хочешь стать подполковником?
     - Так, кто не хочет, Михаил….
     - Вот сегодня, в течение двадцати, тридцати минут нашего разговора ты, не будь меня в этом кресле, уже был бы капитаном. Понимаешь? И без всякого высокого грифа секретности. Просто вошел в этот кабинет майором, а вышел капитаном. Вот так! И это лучший вариант, поверь мне.
     - Но, Михаил Савельевич, я ж хотел, как лучше, - пролепетал побледневший Корнеев.
     - Мы всегда, Сережа, хотим сделать, как лучше, а получается, как всегда. Будем считать, что всей этой беллетристики не было, и мы с тобой о ней не говорили. Но советую тебе, это по твоей личной инициативе и в личное время, прошу это учесть, съездить в Пушкино. Там проживает наша старая сотрудница, Баринова Галина Степановна. С 1941 года она работала в «спецотделе НКВД» и по роду своей служебной деятельности занималась монахом Авелем. Ну и другими «пророками». Съезди, поговори, может, что и услышишь от неё. Учти только одно, она чекистка старой закалки, сталинской. А затачивал её сам Лаврентий Павлович Берия. Так что это кремень, а не женщина, не смотря на довольно преклонный возраст. Галине Степановне скорее уже под восемьдесят лет стукнуло. Но ты съезди. Подготовься и съезди. Смысл в этой поездке вижу. И все это только тогда, когда наметится перспектива в деле «Улугбека» и Крапивина. Слышишь? Понимаешь?
     - Да, Михаил Савельевич, понимаю.
     - Вот и хорошо. А что с ним будем делать? – Дроздов кивнул на портрет
     - Не знаю! Честно не знаю. Надо думать.
     - Так думай!!! – вдруг пронзительно закричал начальник ФСБ, и его сжатые в кулаки руки взлетели над головой: - И об этой фашистской железке тоже думай! И о Смагине старшем тоже думай!  Он к нам не просто так пожаловал с Голлемом и бригадой своего спецназа! И ты смотри, как выглядит? 82 года, а хоть в строй ставь! Нет! Не так прост наш Виктор Анатольевич. Не так прост. Ты занимайся вплотную Крапивиным и «Улугбеком», а я займусь нашим «Мамонтом» и его «EGO». Сейчас спать, а завтра вечером поговорим еще. Сопоставим наши умозаключения.
     Когда майор ушел, Дроздов плеснул себе водки в стакан, выпил залпом  и тихо произнес:
     - Так вот, что всё это значит, господа хорошие. Вот что значит! Вот какую игру вы мне предлагаете. Ну что ж поиграем, поиграем, я не против этого.
*******
     Когда машина отъехала на значительное расстояние от дачи ФСБ, Смагин со своего места возле водителя обернулся назад и спросил:
     - Голлем! Ты как?
     - Ничего, терпимо, Тор, - проскрипел со своего места горбун.
     - Тогда давай докладывай, что еще заметил?
     - Нас смотрели и слушали.
     - Кто?
     - Не знаю. Их не было в доме. Они были далеко, скорее всего, в городе.
     - Так! Не зря на крыше этой дачки «тарелка» установлена. Значит, Дроздов все это заранее предусмотрел и к моменту моего появления в его кабинете «пьеса» была уже написана.
     - Скорее всего, это так.
     - А если это так, то нами заинтересовалась какая-то, не учтенная еще сила, которая действует в разрез со Службой Безопасности Президента. Следовательно, и быть этому президенту «президентом» осталось не очень долго.
     - Вы не окрыли Америку, уважаемый Тор.
     - Есть еще, что-то?
     - Есть какие-то расплывчатые предположения, но я бы хотел отдохнуть, собраться с мыслями и как следует все проанализировать. Сейчас мне право не до этого.
     В это время в кармане Виктора Анатольевича послышался сигнал сотового телефона специальной связи. По нему со Смагиным могли связаться база, что находилась в Костёлове или его куратор по фирме «EGO».
     - Что за черт? – пробормотал он, доставая аппарат и прикладывая его к уху, - Тор! Слушаю.
     Тревожное молчание воцарилось в машине, что мчалась сквозь ночь, светом мощных фар рвя перед собой густую темноту. Этим каналом связи пользовались лишь в экстренных случаях, и поэтому сам факт  вызова говорил о том, что произошло что-то неординарное. Смагин слушал сообщение, молча и сосредоточенно, только бугрились желваки на скулах, да в глазах появился яростный, пронзительный свет, что говорило о не особо приятных  известиях. Наконец  он глухо произнес:
     - Крис, ты все сделал правильно. Охрану базы и пострадавших осуществлять по усиленному режиму. Мы с Голлемом завтра утром выезжаем к вам. До нашего прибытия, пока ничего не предпринимать. Отрабатывай версию несчастного случая, придерживайся всего того, что ты уже сказал. И ждите нас. Все! Конец связи.
     Виктор Анатольевич со стоном откинулся на подголовник кресла.
     - Что? Витя? – прошептал горбун и участливо дотронулся до плеча своего шефа.
     Он почувствовал, случилось что-то очень плохое и трагически необратимое.
     - Сегодня, во второй половине дня, погиб Ларс. Мышка в коме, а Лада в тяжелом состоянии. Они сейчас в нашей клинике, под присмотром Ветлугина, - механически на одной ноте произнес Смагин.
     - Как же так?
     - Крис доложил, что они попали в западню на 141-й автостраде. Сзади, сразу после Смоленска, как передал Ларс, отступление перекрыла машина с «загонщиками», а за Белизной их ждал «сенс». Машина на большой скорости вылетела с автострады в лес и врезалась в деревья. Как девчонки остались живы, понять не могу? Крис  говорит, скорость была больше сотни. Да и что это за «сенс» такой, что мог справиться с Ларсом и Ладой? В общем, нам с тобой Голлем надо ехать и ехать немедленно, пока можно найти  следы и выяснить хоть что-то. Через день, два будет поздно, ты это прекрасно без меня знаешь.
     - Как же так? – вновь повторил вопрос Голлем, и в его голосе послышалась растерянность, какая-то детская обида на грани слёз и невозможность поверить в то, что случилось.
     Машина тем временем въехала в город, что встретил её пассажиров ярко освещенными улицами и разноцветьем рекламных плакатов. Эта симфония красок и света совершенно не соответствовала тягостному молчанию, что царило в салоне автомобиля.
     - Делаем, значит так, - наконец нарушил затянувшееся молчание Смагин: - Сейчас едем в 1-ю городскую больницу, где Петр лежит. Кто у него сейчас дежурит?
     - Гриф и Пек, - доложил Лорд, что сидел за рулем БМВ.
     - Грим где?
     - Отдыхает.
     - Отлично! Значит, с нами едут Грим и Пек, охрана и сменные шоферы. Ты, Лорд, остаешься здесь. «Старшим»  группы будешь теперь ты. С тобой остаются Гриф, Бен, Сар, Юс, Ван, Бар и Крот. Работаете, как мы и договаривались. В первую очередь – полная безопасность Петра, во вторую – поиски «танкиста», в третью – Крапивин и его интерес к Петру.
     Если это просто криминал, то дай понять, что мой племянник им не по зубам и сдай их с потрохами генералу Дроздову. Нашего материала за этот месяц для них за глаза хватит. Он только спасибо скажет. Я завтра свяжусь с Дроздовым и все ему объясню прямо с дороги.
     У Петра будет особое задание. Ему в помощь я Лукича пришлю. Кажется мне, что именно здесь, в моём родном городе, началась эта история, что связана с Грюнвальдом. Вот и пускай Лукич с Петром  здесь все просмотрят, покопаются в архивах и запасниках музеев. Документами соответствующими они будут обеспечены, как положено. Ну а мы займемся тем, что случилось с Ларсом и теми, кто нам такое устраивает. С Лукичом  я тебе еще двух бойцов пришлю. На всякий случай. И смотри внимательно, не появится ли на горизонте «Меченный». «Обереги» советую не снимать даже ночью. Ты понял меня Лорд!?
     - Все понял. Да, Крот сегодня вышел на «танкиста»  через Музей Боевой Славы. Сообщил мне по нашей связи, пока вы с Дроздовым беседовали.
     - Вот не везет, так не везет! Всю послевоенную жизнь мечтал с ним встретиться и поговорить! – в сердцах ударил кулаком по ладони Смагин: - Он со своими ребятами мне жизнь спас в 43-м, а я даже не смог поблагодарить его тогда. Да, Небесные Пряхи Судьбы хитры и коварны, плетя нить моей жизни. Нет! Это надо же?!
     - Может, вы останетесь, а я один поеду, - просипел из своего угла горбун.
     - Нет Серафим! Ты в нашей команде последним «сенсом» остался. И беречь тебя мы должны пуще глаза своего. Я на Ларса понадеялся, отпустил без прикрытия, видишь, что получилось!? Да и куратор наш не с тебя, а с меня за все это спросит. И спросит по полной программе. Так что ехать нам с тобой надо.
      Лорд! Ребятам, что едут с нами, сейчас спать, машину пусть кто-то из тех, кто с тобой остается, подготовит в дорогу. Теперь следующее. Денег я тебе переведу в местный банк достаточно, снимешь в аренду, а лучше купишь, так надежнее, небольшой особнячок поближе к центру и располагайся с группой там. Я по приезде на место, созвонюсь с местной администрацией и решу все организационные вопросы. Будем открывать здесь филиал «EGO». Документы и все остальное я подготовлю и пришлю тебе с Лукичом, с ним также приедет Самсон, чтобы решить все юридические вопросы.
     Кончаем партизанить, и выходим на чистую воду, так и надежнее и безопаснее, да и проще по многим параметрам. Штат Самсон поможет укомплектовать. Все остальные инструкции получишь с ним. Крот пусть дальше разрабатывает «танкиста». Если жив, помогите всем, что потребуется: деньгами, медикаментами, если надо, то и жильем, действуйте по обстановке. Ему наверно почти как мне лет, поэтому окружите заботой и вниманием. Если, что нужно особенное, звоните, помогу. Но постарайтесь, мне этот человек очень дорог. Понимаешь Лорд?   
     - Понимаю Тор! Вы не волнуйтесь, мы все понимаем, и все сделаем как надо. Но только прошу учесть одно. Я не администратор. Я центурион фаланги и мне будет трудно в вопросах административного и экономического характера.
     - Не боги горшки обжигают, дорогой! Мы поможем тебе, не волнуйся. Администратор у меня на примете есть и как только с ним вопросы все утрясем, он сразу выедет к тебе на замену. А на базе вместо тебя Крис прекрасно справится. Да и расти парню надо, не век же в декурионах ходить. Так, теперь давайте вопросы, если есть.
     - Вопросов пока нет, Тор, - произнес Лорд, паркуя машину у здания 1-й городской больницы.
    - Ну и ладушки! Я тебе сейчас Пека пришлю. Сразу езжайте в гостиницу и приступайте к подготовке на завтрашний выезд. Привезешь сюда одного из свободных и заберешь меня. Голлем, а тебе милый друг спать и еще раз спать, завтра ты мне со свежей головой, нужен будешь.
     - Хорошо Тор!
     Виктор Афанасьевич вышел из машины и бодро, через одну ступеньку  поднялся по лестнице центрального входа к дверям больницы. Пришлось звонить, время было уже позднее. Дверь открыл охранник. С некоторого времени охраной обзавелись  все административные учреждения  в городе. Не миновала эта участь и больниц. Страх террора и беспредела свободно гулял по улицам и глумливо смеялся над провозглашенными с высоких трибун демократическими свободами, именно ими и порожденный под приветственные крики обезумевшей от этих свобод людской толпы.
     Смагин горько усмехнулся про себя, видя, как тщательно проверяет его документы и разрешение главного врача больницы, дающее право посещать её ему в любое время суток, крепкий широкоплечий парень, в красивой форме охранника, но осуществляющий проверку на допуск в гордом одиночестве. Одного молниеносного удара пальцем под скулу с любой стороны и любой руки хватило бы свалить этого богатыря с ног, и больница была бы полностью в руках   его небольшого отряда.
     « Да, охрана!» - только и мог подумать Виктор Афанасьевич, конечно же, понимая  главную причину такого вопиющего нарушения основных требований безопасности самих представителей охранных структур, - «Деньги! Черт их возьми! Всегда и во всем замешаны деньги! И от их количества в настоящий момент полностью зависит жизнь этого красивого парня. Да! Страшно, когда жизнь человека зависит от этого презренного металла, а еще страшнее, когда она практически ничего не стоит».
     - Проходите, пожалуйста! – вежливо обратился к Смагину охранник, пропуская его в холл.
     - Тебя как звать, сынок? – спросил Виктор Афанасьевич, убирая документы во внутренний карман пиджака.
     - Борисом, - представился охранник, запирая за посетителем наружную дверь и, повернувшись к тому лицом после проделанной работы и видя его недоуменно поднятые брови, серьезно поправился: - Борис Степанович.
     - Ты, Степаныч, в следующий раз документы через стекло, не открывая дверь, проверяй. Пусть к стеклу прижмут, а ты читай, сколько требуется. Конечно, тебя одного и через стекло покрошить смогут, но звон разбитого стекла далеко разносится. Может, кто и отреагирует, так что главную задачу свою ты выполнишь.
     - А вы  из органов, что ли?
     - Из них, родимых! Из самых, что ни на есть «органов», дорогой! Как и ты в том числе.
     Смагин улыбнулся парню и поспешил на второй этаж, к палате, где лежал Петр. Тишина и полумрак коридоров немного успокоили его. В душе затеплилась надежда, что все еще не так страшно, как кажется, и будет для них еще свет в конце туннеля. При любых обстоятельствах не надо только опускать руки и ставить крест на всем, что тебя окружает. Надо всегда надеяться на лучший исход. Надо искать выход из создавшегося положения, а он этот выход всегда есть. Необходимо только как следует подумать, хорошо подумать и также хорошо поискать, а любой поиск не любит суеты. Да, именно так – поиск не любит суеты. В этом все дело.

«ИСКАТЕЛИ»

СССР. В окрестностях города на берегу Черного моря. Свято-Терпский монастырь. Конец февраля 1987 года

     - Поиск не любит суеты. В этом все дело, дорогой Максимушка, и поэтому мой ответ на заданные тобой прошлой осенью вопросы так задержался. Ты это пойми и прости меня, - произнес отец Феофан, смущенно теребя свою густую бороду.
     Он уютно разместился в одном из мягких кресел в комнате Максима, куда несколько минут назад вошел, предварительно постучав и спросив разрешения у хозяина. Его визит был полной неожиданностью для юноши и тот, тоже в большом смущении, после того как чисто автоматически поздоровался с настоятелем и поцеловал ему руку, теперь стоял по середине комнаты и не знал, что же надо дальше делать.
     Отец Феофан был здесь впервые, все было недосуг навестить воспитанника, так он про себя часто называл Максима, поэтому с любопытством оглядывался по сторонам, отмечая наметанным глазом порядок и чистоту в комнате.
     - Да ты садись, садись отрок, -  отечески ласково произнес настоятель.
     Юноша робко сел на краешек полу-кресла, что стояло возле письменного стола, но сразу вскочил с него.
     - Отче, хотите чаю? У меня и чай есть, и ваши любимые крендельки, и конфеты тоже ваши любимые…
     - Ты что, заранее знал о моём приходе? – подозрительно посмотрел на него Феофан, прекрасно зная, что мысль зайти к Максиму в комнату и сегодня же поговорить с ним, появилась у него самого только десять минут назад, когда он в очередной раз инспектировал кухню и столовую братии в другом крыле этого здания. И поэтому воспитаннику просто не было времени так тщательно подготовиться к его посещению.
     - Нет, отче, не знал. Просто мне брат Константин как-то сказал, что вы любите к чаю. Я это попробовал, и мне тоже понравилось. Вот теперь у меня всегда есть то, что вы любите.
     - Ох! Шельмец! А я уж подумал, что в тебе еще и ясновиденье проснулось.
     - Нет, отче, больше пока ничего не проявилось. Если бы я что-то заметил, сразу бы к вам пришел, как мы и договаривались прошлый раз.
     - Хорошо, Максимка! Вижу, что хочется тебе меня угостить. Ну что ж попотчуй своего настоятеля, попотчуй. Я не против этого.
     Максим сразу с радостью принялся за дело. Набрал свежей воды в электрический чайник, включил его, быстро и ловко расставил на журнальном столике небольшую вазочку с конфетами, которые и в самом деле любил отец Феофан, миску с крендельками, сахарницу и даже розетку с медом. Причем, как отметил про себя настоятель, все получилось довольно красиво. Потом, предварительно протерев чистой тряпицей, аккуратно поставил красивые чашки с блюдцами. К этому времени вскипела вода в чайнике, и он отправился на маленькую кухоньку, колдовать над заваркой. По запаху свежей заварки, что поплыл по комнате из-за невысокой загородки, настоятель, большой любитель почаёвничать, сразу определил, что чаёк будет знатный. От гордости за воспитанника и от предстоящего удовольствия он даже в сладкой истоме закрыл глаза.
     Наконец все было готово, и чашки наполнил исходящий душистым паром темно-коричневый напиток.
      - Хорош чаёк! Ух! Хорош! И где это ты научился такую прелесть делать? А?- спросил настоятель, сделав глоток.
     - Меня сначала Мефодий…. Ой, простите, брат Мефодий научил основам. Ну, а потом уж сам, путем эксперимента.
     - Ну-ка! Дай рецепт.
     - Пожалуйста! На  заварочный чайник – две чайные ложки Краснодарского, что в красной упаковке, одна чайная ложка Цейлонского со слоном, зеленая упаковка, чуть-чуть сушеной мяты, лучше её сушеных цветов, но можно и листьев, немного ромашки, шалфея и зверобоя и капельку лимонной кислоты. Она придает пикантную кислинку в заварку и усиливает букет.
     - Да ты прямо профессор по части чайной заварки. Ишь, как все излагаешь, - засмеялся отец Феофан: - Ну, спасибо! Ну, удружил! Молодец!
     - Может еще, отче?
     - Нет, дружок! Большое тебе спасибо, но нам пора с тобой серьезно поговорить.
     - Слушаю вас, отче.
     - Как ты знаешь, обещал я тебе в пять дней ответить на твои вопросы. А вон как вышло. На дворе уже февраль кончается, а ответов то и нет пока. Мудреную ты загадку нам загадал Максим. Ой, какую мудреную. Но давай по порядку.
     Был я в Киеве за это время четыре раза. Бились над твоими вопросами очень достойные и умудренные опытом жизни люди и  не смогли до конца ответить на них. Твои способности феноменальны и в истории христианства не встречались ни разу, поэтому сравнить их с подобным, случаем мы просто не можем. Все пришли к одному выводу. Всевышний сподобил тебя редчайшим даром, но для чего он дан тебе, придется узнавать самому, ибо неисповедимы пути господа нашего, и только сам ты сможешь своей жизнью и делами своими понять для чего, сей дар, предназначен. Но  кое-что нам удалось узнать о тебе. Вот послушай.
     По истории нашего государства ты знаешь, что произошло в Санкт – Петербурге  на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.
     - Восстание декабристов!
     - Ты прав. Так трактует это событие официальная история. Хотя все это скорее похоже на самую настоящую попытку военного государственного переворота с приходом к власти самой настоящей военной хунты, даже кровавее чем в Чили в наши дни. Это, так сказать, восстание было подавленно. Обманутые солдатики были расстреляны картечью. Причем, что интересно, из тех, кто их привел на Сенатскую площадь, никто не пострадал от этой картечи. Пять руководителей мятежа были повешены в Петропавловской крепости, остальные сосланы в Сибирь. Пушкин Александр Сергеевич им стихи посвятил «Во глубине сибирских руд…», хотя потом был очень рад, что не примкнул к ним в 1825 году. Видимо имел возможность посмотреть  материалы следственных дел своих бывших друзей и возможных соратников, знакомством с кем в свое время очень гордился.
     Так вот у нас на Украине тоже было своеобразное «восстание». Восстание Черниговского полка, что произошло в период с 29 декабря 1825 года по 3 января 1826 года. Солдатиков тоже  много полегло, но здесь кое-кому из руководителей и пулями, и шрапнелью досталось. Где-то 7-8-го января 1826 года в наш монастырь привезли тяжело раненного князя Бартишевского Семена Григорьевича. Он просил у тогдашнего настоятеля укрытия, исповеди и пострижения в монахи. А так как его состояние было крайне тяжелым, фактически он был при смерти, то, не смотря на подозрение в том, что он является государственным преступником и, исходя из заповеди Господа нашего, прощать заблудших и кающихся, было принято решение удовлетворить его просьбу. Так князь Бартишевский стал монахом и получил монашеское имя Зосима.
     Князь не умер, выжил, что было воспринято братией, как очередное чудо Господа нашего, и хотя стал калекой, у него не сгибалось левая нога, и плохо действовала кисть левой руки, монах Зосима прожил в нашем монастыре еще 15 лет. Очень сильно переживал казнь пятерых главных заговорщиков и кажется, на этой основе, немного тронулся умом. Стал юродствующим монахом. В разговорах с ним выяснилось, что в 1823 или 1824 году он встречался в Высоцком монастыре под Серпуховом и имел несколько продолжительных бесед с монахом Авелем. Я тебе о нем, если захочешь, отдельно расскажу. Вот на основании этих бесед с Авелем он и пишет своё «Пророчество» в 1840 году, за год до своей смерти. К тому времени брат Зосима совсем потерял рассудок и содержался как строгий схимник в одной из дальних келий нашего монастыря. В этой кельи, на стене он и написал свое «Пророчество». Сначала это приняли за бред сумасшедшего, но потом настоятель приказал аккуратно эти строки со стены списать и хранить в библиотеке под замком с правом выдачи лишь настоятелю и архиереям нашей православной церкви. Так уж повелось, что каждый настоятель нашего монастыря, вступая в должность, знакомится с этим «Пророчеством». Я тебе сейчас его прочитаю.
     Отец Феофан достал из нагрудного кармана рясы сложенный листок бумаги, аккуратно расправил его и хорошо поставленным голосом прочитал:

«Тугая связь времен звенит кандальной цепью,
Петлею эшафота дыханье с хрустом рвет,
С потягом, как палач, бьет тело жгучей плетью,
И снова на кресте Бог-человек умрет.

Покрытый язвой мир круша, рубя, сжигая,
Крестить начнет, как в старь, чернь огненным мечом.
И страшный черный Бог, святыни презирая,
Крик Истины зальет расплавленным свинцом.

Но будет, будет путь, из мрака снова к свету.
Наладит связь времен Богини мудрой сын.
Его найдет любой, в нем божий перст – примета,
Отмечен он судьбой в виске пятном седым».

     - Отче, и какое отношение это имеет ко мне? – удивленно спросил Максим.
     - А ты внимательно смотрел на себя в зеркало? – в ответ спросил спокойно мальчика отец Феофан.
     Максим, все еще сохраняя на лице удивленное выражение, подошел к небольшому зеркалу, что висело над умывальником,  и посмотрел на себя.
     - Вы считаете, что это я, сын мудрой Богини? – оторопело, через некоторое время, с волнением выдавил он из себя.
     - Пока этого никто не считает, Максимка. Но факт имеет место. Твои способности и это пятно. Скажи, это дает нам право задуматься? А?
     - Не спорю. Дает, - юноша медленно вернулся на свое место, автоматически продолжая тереть правый висок, словно стараясь, избавится от этого знака, и все еще не веря в то, что он есть на нем.
     - Не три так сильно. Этим делу не поможешь, только дырку можешь протереть, - попытался разрядить обстановку настоятель.
     - И что теперь делать? – потерянно спросил отца Феофана Максим.
     - Мы тоже очень долго думали о том, что же теперь делать. Не зря я четыре раза в Киев ездил. Уж и не помню всех тех, кто давал консультации по этому вопросу. И спорили, и приходили,  кажется к обоюдному согласию, потом опять спорили. Даже до патриарха всея Руси дошли наши споры и раздумья.
     Дело в том, что монах Авель в своё время написал, пять книг пророчеств. И эти пророчества, практически все исполнялись по истечении времени. Три книги сохранились, а вот четвертая и пятая, где предсказаны события 20 и 21 веков, исчезли. И если Бартишевский на самом деле встречался с братом Авелем и его «Пророчество» навеяно беседами с этим монахом, то вполне возможно, что «сын богини мудрой» вполне может существовать на самом деле и появление его в преддверии 21 века вполне допустимо. Но у нас нет четвертой и пятой книг Авеля и не с чем сравнить слова Зосимы и проверить, не измышления ли это.
       Наверное, до сих пор мы не пришли бы к какому либо решению, если бы не одно событие. Из русского монастыря Святого Пантелеймона, что расположен на горе Афон в Греции, пришло сообщение о чуде. Заговорил святой монах-затворник Георгий. Это чудесное событие было сразу доведено до всех патриархий православной церкви. Но самое главное было в словах святого Георгия, что он произнес настоятелю монастыря: «Ищите отрока с белым пятном на правом виске, мне надо с ним поговорить».
     Гора Афон, святая земля. Настолько святая, что даже враги христианской религии ни разу не посмели ступить на её территорию и разрушить хоть один монастырь, хоть одну самую захудалую церквушку. Это центр православного монашества. На его территории расположено 20 монастырей. Образ жизни монахов в этих монастырях настолько строг и свят, что по пустякам и не проверенным сто раз фактам они вводить в заблуждение нас всех не будут.
     Мы сразу сообщили через нашу патриархию настоятелю монастыря Святого Пантелеймона о тебе, и тот дал добро на твоё проживание в этом монастыре и на встречу со святым затворником. Может это, прольёт свет на твоё предназначение? Но, есть одно, но, Максим. Что бы иметь право жить на святой земле, тебе надо принять послушание. Там очень суровые законы и даже послушники, то есть те, кто готовится к принятию монашеского пострига, не всегда имеют права жить там, а фактически не имеют его вообще. Но тебе в виде исключения могут сделать послабление. Я и отец Никодим были против пострижения тебя в монахи. Силой становиться на путь служения Господу нашему никого заставлять нельзя, ибо это, прежде всего, духовный путь, а значит и должен быть добровольным и осмысленным. Послушание – подготовка к этому пути. А там ты сам решишь, что для тебя более приемлемо. Что теперь скажешь, Максим?
     - Я не знаю. Мне надо подумать, - тихо произнес Максим, все еще находясь под впечатлением открывшейся перед ним невероятной истины. Уж никак он не мог представить себя в роли спасителя целого мира. Вернее он представлял себя в этой роли и довольно часто, читая любимые им фантастические произведения Адамова, Беляева, Казанцева, братьев Стругацких, Лема, Азимова, Андерсона, Брэдбери и других авторов. Особенно это проявлялось при чтении литературы в стиле «фэнтези», которая неожиданно широким потоком хлынула на прилавки книжных магазинов впервые годы перестройки и мгновенно не только нашла своих читателей, но и по праву завоевала одно из первых мест среди востребованных произведений. Но это было в мечтаниях, это было в грезах и там
он был готов сразиться с любыми трудностями, преодолеть любые, самые немыслимые, препятствия и, в конце концов, выйти победителем в сражении с силами зла и тьмы. И вот сейчас, когда сама действительность вдруг неожиданно обернулась для него в столь фантастическом ракурсе, и вполне здравомыслящий и уважаемый им человек в лице отца Феофана, уверяет его что все это правда, настоящее, не придуманное, и это ему не снится, а есть на самом деле. Все ранее продуманное и прочувствованное куда-то улетучилось, а  на смену пришло состояние отрешенности, неверия и страха, Страха и перед тем, что столь невероятно открылось ему, страха и перед тем, что ему еще откроется, если он ступит на этот путь.
     Отец Феофан прекрасно понимал состояние Максима и не торопил его с принятием решения. Он ставил себя на место юноши и сам примерно испытывал тоже, что, и тот, и надо сказать правду, чувствовал себя не особо уютно. Поэтому, что бы как-то разрядить обстановку, он положил ладонь на колено Максима, ласково погладил его и тихо произнес:
     - А не испить ли нам с тобой Максимка еще твоего прекрасного чая? А? Что-то в горле пересохло.
     Максим встрепенулся, сорвался с места, схватил со столика заварочный чайник.
     - Конечно отче! Я мигом!
     О, как он был рад тому, что надо заняться какой-то работой, сделать какое-то дело, а не думать обо всех этих «Пророчествах», святых затворниках и афонских монастырях. На кухоньке зашумел электрический чайник, полилась вода из крана умывальника, зашуршали листья чая, собираемые мерной ложкой, и отец Феофан улыбнулся в свою густую бороду. Первый раунд нелегкого разговора с воспитанником был выигран, и можно было приступать ко второму.
     Когда по комнате вновь разнесся душистый аромат свежезаваренного чая, и были сделаны первые глотки под слова похвалы и аппетитное причмокивание, настоятель отметил про себя, что парень заметно повеселел и туман переживаний исчез из его глаз. И когда он уже решился продолжить разговор, его внезапно опередил сам Максим.
     - Отче! Вы уж простите меня! Но признайтесь честно,  вы, то сами, верите во все это? Какой-то полусумасшедший монах, отбывающий урок фактического затворника, перед своей смертью пишет на стене своей кельи  несколько четверостиший, и все считают это «Пророчеством», которое предвещает приход какого-то сына какой-то мудрой Богини, который наладит связь каких-то времен и тем самым спасет человечество? Но ведь это самая настоящая чушь и ерунда! И где тот Бог-человек, которого снова должны были распять или еще распнут на кресте? И что это за пророк – монах Авель? Я, правда, ничего не слышал о таком монахе, честно признаюсь. Или этот затворник с горы Афон? Кто он такой? И почему ему должны все верить и неукоснительно выполнять все его просьбы? Ну и последнее! Что я один с таким пятном на правом виске? Да и пятно то, какое-то блёклое и даже не похожее на белое. С такими пятнами, если посмотреть по всему миру наверно несколько тысяч ребят наберется. Так почему именно я? Почему ни кто-то из них? А? Отец Феофан? Или я оказался своевременно в нужном месте и в нужное время!?
     - Тише! Тише! Максимушка! – настоятель поднял вверх руки и, добродушно улыбаясь, замахал ими на разволновавшегося не на шутку юношу: - Остынь отрок! Остынь. Мы ведь только начали с тобой разговор и его основная часть еще впереди у нас. Да и дело это не простое, как кажется и, как ты правильно заметил,
не очень доказуемое по многим вопросам. Вот давай и разбираться вместе. Я от тебя ничего таить не буду, все что знаю и то, что мне отцы церкви поведали, все расскажу. Ну а ты уж сам делай выводы и принимай это все, как тебе предназначенное или не принимай его. Но только об одном прошу, не спеши с выводами и не отбрасывай в сторону то, что ты сейчас не понимаешь, а вдруг ты это поймешь через какое-то время?
     - Извините меня, отче! Очень прошу, извините. Я просто не знаю, что это на меня нашло сейчас.
     - Да я все понимаю, Максим, все понимаю. Нелегко тебе сейчас. Ой, как нелегко. Вот почему я и хочу, что бы ты меня выслушал до конца, и мы вместе с тобой решили, как же быть дальше.
     - Я слушаю вас отче и обещаю, что больше не буду делать скоропалительные выводы.
     - Вот и славненько. А теперь я тебе расскажу об опальном бедном монахе Авеле. Итак, 7 марта 1757 года (по старому стилю) в деревне Акулово Тульской губернии в семье крестьянина, кузнеца и коновала Захарки Васильева родился сын, которого назвали Василием. Рос Вася мальчиком смышленым, умным и зело любознательным, к тому же был он добр, приветлив и трудолюбив. За все эти  качества в деревне его любили и привечали. Еще, будучи отроком, Василий одолел секреты кузнечного дела и земледелия. Мать научила его искусству врачевания домашнего скота и лошадей, а в 14 лет местный «счетчик» обучил его грамоте. Одно было плохо, тянуло Ваську постранствовать по земле русской. Такое любопытство его разбирало, а что там за горизонтом есть, что просто не мог он усидеть на месте. Настолько надоел он своим родителям в этих просьбах отпустить его в дальние страны, что они, не смотря на его протесты и молодой возраст, женили  на девице Анастасии, в тайне надеясь на то, что семейная жизнь выбьет у него из головы эту блажь. Но не тут-то было. В одно прекрасное утро, заранее заручившись разрешением управляющего, родители Василия были крепостными у князя Льва Нарышкина, Вася Васильев ушел из Акулова и через некоторое время очутился в Херсоне, где устроился плотником на государственную корабельную верфь.
     Вот тут и случилось непредвиденное. В городе вспыхнула эпидемия неизвестной болезни, и наш герой тоже заболел. Лежа в общем бараке и находясь на грани между жизнью и смертью, Василий дал зарок, если Господь освободит его от недуга, он будет ему служить верой и правдой до конца своих дней. И было ему видение. Явилась к нему женщина невиданной красоты в древних позолоченных длинных одеяниях. Опустилась перед ним на колени, наклонилась низко и прошептала на ухо: «Иди на Валаам. Там начнешь путь свой праведный, путь не легкий, путь тяжелый. Будешь, гоним и славен, будешь сидеть в палатах царских и сырых казематах, будут тебя осыпать златом-серебром и морить голодом. Иди на Валаам! Там тебя уже ждут». После этого она исчезла, словно её и не было. А Василий с этого момента стал поправляться и скоро полностью избавился от этой заразной болезни.
     Год поработал он еще на верфи, а потом, вернувшись на родину, стал настойчиво просить отца с матерью и жену свою отпустить его в монастырь. Те, в конце концов, дали согласие. Так Василий Васильев оказался на Валааме, где принял монашеский постриг под именем Адам и через год, получив благословение игумена, отправился в пустынь. И «попустил Господь на него искусы, великия и превеликия, и послал на него темных духов множество и многое: да искуситься теми искусами яко злато в горниле». Тяжело пришлось брату Адаму в пустыне, но все преодолел он, и было ему за это новое видение.
     Пришли к нему два Архангела в серебряных одеждах и открыли ему тайны: «что будет ему и что будет всему миру». И повелели идти в мир и донести эти вести до тех, кто миром правит и кому эти тайны знать необходимо. Вот и вновь отправился в путь монах Адам, целых девять лет странствовал от монастыря к монастырю, долго нигде не задерживаясь, неся слово Господа нашего народу русскому. К тому времени приобрел он славу подвижника и бескорыстного слуги веры христианской.
      Вот однажды явился он на послушание в Николо-Бабаевский монастырь Костромской епархии. А послушание у него было «В церковь ходить и книги сочинять». Вот в этом монастыре он и написал свою первую книгу о царствовании Екатерины II, где было сказано, что императрица  скоропостижно скончается через восемь месяцев. Книга была написана в конце февраля 1796 года. Как послушный монах, Адам показал своё сочинение настоятелю монастыря Савве. Тот с ним ознакомился и препроводил Адама к епископу Костромскому и Галицкому Павлу. В то время существовал указ от 19 октября 1762 года, который предписывал за подобные писания расстриг из монахов и заключение под стражу. С бедным монахом, который, скорее всего и не ведал об этом указе, поступили строго по закону. Расстригли, заключили под стражу и подальше от греха, отправили под усиленным караулом в Петербург. 5 марта 1796 года в Тайной Экспедиции начались допросы Василия Васильева. На них он признался, что в течение девяти лет он мучился совестью, не смея о своих видениях сказать Государыне. Но в Бабаевском монастыре его вновь посетили Архангелы и строго приказали донести эту весть до той, кому она предназначена, и он им повиновался. В десять дней записал все.
     Дело было доложено генерал-прокурору графу Самойлову. Он вызвал Василия на допрос, жестоко избил его, в конце концов, решил, что перед ним юродивый, но Государыне все же доложил. Екатерина II была в истерике, и по ее указу от 17 марта 1796 года Василия Васильева заключили в Шлиссельбургскую крепость «под крепчайший караул». В указе отмечалось, что «за сие дерзновение и буйственность сей преступник заслуживает смертной казни». Так в прочем и было по законам империи. Но известная своим великодушием императрица «облегчила строгость законных предписаний». Бумаги с записями Васильева по её приказанию собрали в пакет и опечатали печатью генерал-прокурора. Хранить их, было предписано, в Тайной Экспедиции.
     6 ноября 1796 года Екатерина II скоропостижно скончалась. Как и было предсказано в писаниях бедного монаха.
     Отец Феофан замолчал, сделал глоток уже остывшего, но, нисколько не утратившего свою душистость, чая.
     - Я сейчас новый заварю! – соскочил со своего места Максим.
     - Что, заинтересовала история бедного монаха Авеля? А?
     - Очень интересно отче! – Максим, восприняв молчание настоятеля на призыв к действию, уже был на кухне и вновь колдовал над заварочным чайником: - Но только правда ли это?
     - В том-то и дело, Максимка, что сохранилось всё: документы Тайной Экспедиции и Тайной Канцелярии, документы о его пребывании в монастырях, его две книги «Житие» и «Книга бытия», его письма, путевые заметки, письменные воспоминания о нем современников, а вот его книги пророчеств, как в воду канули. Но об этом будет еще сказано.
     - Отче, мне это и в самом деле очень интересно и я готов вас слушать хоть до утра, но ….
     - Максим, ты свободен сам то? Уроки на завтра сделал? Тем более что сегодня воскресение.
     - Отче! Ну, зачем вы спрашиваете? Конечно, свободен. Но я не о себе, я о вас…
     - Ты знаешь отрок! Мне кажется, что сегодня и сейчас я занимаюсь, возможно, именно тем богоугодным делом на выполнение, которого Господь наш, готовил меня все эти годы, и поэтому давай продолжим, если не возражаешь?
     - Конечно, не возражаю! – радостно откликнулся Максим, уже неся дымящийся чайник к журнальному столику.
     - После смерти Екатерины на престол российский взошел Павел Петрович. Генерал-прокурором стал его ставленник князь Куракин. Как-то, разбирая бумаги предыдущего генерал-прокурора, он обнаружил опечатанный его печатями пакет и, вскрыв его, ознакомился с делом Василия Васильева. Князь Куракин был поражен верностью предсказания, а главное тем, что на допросах отмечалось бесхитростное, бескорыстное и смиренное поведение подследственного. В своих признаниях он горевал лишь о том, что поздно предупредил о смерти Государыню, винил себя в нерешительности и робости, хотя оповести он императрицу годом раньше не избежать бы ему топора палача. Новый генерал-прокурор собрал бумаги и пошел на доклад к императору Павлу I. Тот внимательно его выслушал, бумаги просмотрел и приказал немедленно доставить Васильева во дворец. 13 декабря 1796 года эта встреча состоялась. Павел был ласков и добр, накормил и напоил арестанта, ну и конечно стал расспрашивать о своём царствовании и о том, что будет дальше. Он был страстным поклонником всего мистического, необычного и не поддающегося научному анализу, видимо, поэтому беседа состоялась и длилась несколько часов.
     Василий рассказал ему и о его трагической кончине, и о его приемнике Александре I, и о войне 1812 года, о сожжении Москвы, о последующих Романовых  до Николая II включительно, о первой мировой войне и расстреле царской семьи. Надо отдать должное мужеству императора Павла I. Он очень милостиво обошелся с предсказателем. Специальным указом от 14 декабря 1796 года Василий Васильев отпускался в монастырь, для нового пострижения в монахи. Вот тогда-то, при втором пострижении он и получил новое имя Авель, под которым мы его и знаем сейчас.
     Сам же Павел I, человек очень пунктуальный и добросовестный, очень тщательно записал всю беседу с пророком. Запечатал бумаги в конверт. На конверте написал «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины» и положил под замок в специально сделанную для хранения особо ценных бумаг черепаховую шкатулку, а ключ от нее спрятал у себя на груди, рядом с нательным крестиком.
     Василий Васильев же, теперь ново-постриженный монах Авель уезжает на полюбившийся ему Валаам и пишет вторую книгу пророчеств. И опять все повторяется. Игумен Назарей, настоятель Валаамского монастыря, знакомится с новой книгой Авеля и по решению общего собрания братии отправляет её в Петербург митрополиту. Митрополит «от греха подальше», как это всегда у нас делалось, послал книгу светской власти в секретную палату. Она приходит к начальнику этой секретной палаты генералу Макарову. Тот, в свою очередь, не желая  отвечать за кого-то, доложил в правительствующий Сенат. Генерал, правивший Сенатом, не стал тянуть время и доложил императору Павлу. И тот отдает распоряжение о заключении монаха Авеля в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Что и было исполнено 26 мая 1800 года.
      А что делать? Закон есть закон! Вполне возможно то, что Павел не хотел так поступать с Авелем. Иначе он бы это все сделал тогда, после первой беседы. Но теперь на лицо был рукописный материал, подрывающий основы империи, сеющий панику и сомнения в грядущем. И он как Государь император должен был отреагировать на это по букве существующих на этот счет законов. Ни больше, но и меньше.
     Что такое Алексеевский равелин Петропавловской крепости я тебе объяснять не буду. Скажу одно, это самый страшный застенок, что существовал в империи в то время.
     В ночь с 11 на 12 марта 1801 года Государя императора Павла I убивают заговорщики. На трон вступает его сын Александр и по этому случаю объявляется амнистия. Монах Авель освобождается и отсылается в Соловецкий монастырь, без права покидать его. В 1802 году он пишет там третью книгу, в которой предсказывает войну с Наполеоном, взятие и сожжение Москвы, царствование Николая I, а также все остальные события до конца 19 века. Александр I приказывает: «Посадить монаха Авеля в тюрьму при Соловецком монастыре и содержать там до тех пор, пока не сбудутся предсказания». Десять лет и девять месяцев провел пророк в каземате Соловецкого монастыря. Это были настоящие годы испытания. Ужасные условия содержания. Темная и сырая камера, похожая на каменный мешок. Не регулярное и очень скудное питание, порой представляющее объедки со стола братии и чаще самые настоящие помои. Место для сна представляло собой вырубленную прямо в скале лавку настолько узкую и короткую, что на ней мог бы поместиться лишь пятилетний ребенок. На полу же все время стояла протухшая вода. Ко всему этому добавлялись издевательства со стороны братии, поощряемые настоятелем монастыря архимандритом Илларионом, который словно задался целью уморить Авеля в темнице. Трудное это было время для Авеля, но видимо он не все еще совершил на этой земле и поэтому Господь дал ему силы выжить.
     1812 год расставил все по своим местам. В день взятия Наполеоном Москвы и началом её сожжения Александр I вспомнил о пророке и отдал распоряжение срочно освободить его и доставить в Петербург. Боясь гнева Государя за то, как содержался Авель в Соловецком застенке, архимандрит Илларион пишет, что узник в настоящий момент болен, и выехать в столицу не может. А сам отдает распоряжение морить Авеля голодом. Тем временем Александр I выезжает за границу в след наступающей русской армией, и дело берет на себя князь Голицын Александр Николаевич – обер-прокурор Синода. Тот  пишет указ с требованием немедленно доставить монаха Авеля в Петербург для свидания с императором. Против Синода не поспоришь и время не потянешь. Это тебе не с мирскими службами хвостом вертеть. Монаха Авеля вывели из темницы и тот, прощаясь с монастырем, предсказал архимандриту Иллариону и всем тем братьям, что издевались над ним скорую смерть. По его отъезду в монастыре случился неожиданный мор, и все получили по заслугам, как и предрек монах Авель.
     В июне 1813 года пророк прибыл в Петербург и был представлен князю Голицыну. Александр Николаевич имел с ним довольно продолжительную беседу и вот, что записал в своём дневнике, буквально несколькими строками. «Невыносима тяжела ноша, возложенная на этого простого смертного. Знать все и не иметь возможности это изменить к лучшему, а, говоря об этом тем, кто может это исправить, получать от них застенок и гонения. Может ли такое выдержать человек? Не берусь судить о других, а я не смог бы». Князь Голицын прекрасно понимает, какие неприятности ждут бедного монаха в будущем, и даже, занимая такую значительную государственную должность, не в силах был полностью оградить его от них. Но он  пытается, что-то сделать для пророка. Он приказывает выписать монаху Авелю паспорт, знакомит его с графиней Прасковьей Андреевной Потемкиной, которая с радостью берет над предсказателем шефство в финансовых вопросах. Именным указом князь Голицын строго запрещает Авелю заниматься пророческой деятельностью устно и письменно, закрепляя это тем, что ответственность будут нести кроме самого монаха и те люди, что слышали или читали его пророчества. После всего этого он отправляет бедного монаха подальше от монарших глаз и русских искусов.
      Снабженный паспортом и деньгами графини, Авель совершает паломничество по святым местам. Он посещает греческий Афон и долго живет в монастыре Святого Пантелеймона.  По некоторым сведениям встречается там и имеет беседы со святым монахом-затворником Георгием. Потом  путь его лежит в Царьград – Константинополь и Иерусалим. На обратной дороге он посетил и наш монастырь. Есть соответствующая запись о его проживании в наших стенах в марте и апреле 1820 года.
     Графиня Прасковья Андреевна, конечно, не просто так согласилась материально помогать предсказателю. Сохранилась их переписка во время его путешествия. Почти в каждом письме она просит его сообщить что-либо из его пророчеств. На что он ей ответил следующее: «Знаете ли, что я вам скажу: мне запрещено пророчествовать имянным указом. Так сказано: ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет, и самого монаха Авеля тоже, и держать их в тюрьмах или острогах под крепкими стражами. Видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство. В тюрьмах лутче быть или на воле, сего размысли…. Итак, я ныне положился лутче ничего не знать, хоть и знать, да молчать».
     Летом 1820 года Авель приезжает в Москву и селится в Троице-Сергиевой Лавре, живет тихо, практически ни с кем не контактируя. Пишет в это время две книги: «Житие и страдания отца и монаха Авеля», где говорит о своих странствиях, и «Книгу Бытия», содержащую сведения о возникновении земли, сотворении мира и человека, причем сам иллюстрирует эту книгу. Эти его рисунки настолько загадочны и непонятны, что при рассмотрении их возникает ощущение, что перед тобой не рисунок, а зашифрованная ИСТИНА и только надо к ней подобрать ключ.
     Два года проходят в спокойствии. Из Троице-Сергиевой Лавры монах Авель перебирается в Высотский монастырь под Серпуховом и вот тут что-то случается. К, сожалению, об этом времени очень мало сохранилось документов и поэтому понять поведение Авеля очень трудно. Десять лет он молчит, не делает никаких даже попыток пророчествовать, отказывает в этом  очень могущественным сановникам, что часто навещают его.  И вдруг его прорывает! По Москве начинают гулять слухи о скорой кончине Государя императора Александра I, о восшествии на престол Николая Павловича и о бунте 1825 года. Опасаясь репрессий со стороны правительства, монах Авель тайно покидает монастырь, скорее всего где-то в конце 1824 года. У многих закрадывается подозрение о том, что возможно встреча монаха Авеля с князем Бартишевским, именно в это время, сыграла роль запала к той накопившейся за годы молчания массе пророчеств, что только ждали возможности вырваться наружу. Но, что тоже загадочно, со стороны как мирских, так и церковных властей никаких репрессий не последовало, и только в 1826 году новый император Николай I вспомнил об Авеле. Его, по приказу тогдашнего обер-прокурора Синода князя Мещерского, нашли в родной деревне Акулово Тамбовской губернии и сопроводили для смирения в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь.
     Ты наверно не знаешь, что Спасо-Евфимиев монастырь был местом ссылки духовных и светских особ. Это был монастырь особого режима, охраняемый солдатами, отдававшими честь коменданту – архимандриту монастыря. В его стенах в свое время были заточены раскольничьи архиереи, декабристы Бобрищев-Пушкин и князь Шаховской. Эту «славную традицию» старался поддержать и Иосиф Сталин, что нашел стены монастыря достойными чешского генерала Людвига Свободы.
     О времени пребывания пророка в этом монастыре, практически не сохранилось никаких документов. Нам известно лишь одно, что содержался он под строгим караулом, но, ни в чем не нуждался. Учитывая его преклонный возраст, а ему в 26 году уже было 68 лет, к нему был приставлен инок Савелий, который тоже отбывал наказание-урок в Спасо-Евфимиевом монастыре. Он практически жил вместе со старцем, всячески помогая ему, но сам пользовался  относительной свободой перемещения в пределах монастыря. Сам Авель ни с кем в заключение, кроме инока Савелия, не общался, да и его пребывание там хранилось в глубокой тайне. Есть небольшая запись в расходной книге местного архимандрита о выдаче иноку Савелию бумаги чистой сорок листов, якобы на выполнение урока по переписке Большого «Часослова». Возможно, эта бумага пошла совсем не на «Часослов», а на книги пророчеств Авеля, потому, что ходит упорный слух о четвертой и пятой книгах, которые он написал именно в стенах этого монастыря.
     - Отче, но если этот монастырь был такой строгой церковной тюрьмой, и монах Авель находился там под неусыпным контролем, то, как  он мог написать эти книги и даже если бы написал, то их  у него должны были отобрать при любой проверке?
     - Максим, ты смотришь на строгости тюремного заключения с позиций нашего времени, с позиций двадцатого века. А в девятнадцатом веке уже то, что ты лишен свободы передвижения, считалось большой строгостью. К тому же в указе Его Императорского величества  не говорилось о колодках, оковах или подземелье. Там говорилось только о том, что монаха Авеля заточить в Спасо-Евфимиевом монастыре для смирения и только. И думается мне, что желающих узнать будущее государства российского было много. И каждый из них хотел обладать этим знанием  втайне от всех остальных. Ибо обладание этими знаниями давало могущественную власть над историческим процессом. Так что вокруг бедного монаха и там, за толстыми монастырскими стенами, плелись интриги, ниточки которых вели к очень высокопоставленным особам. Наверно и не просто так был приставлен к нему этот инок Савелий. Но нам  неизвестно доподлинно, написал ли Авель эти книги или не написал. Одни слухи.
     Авель уже не смог выйти из этого монастыря. В 1841 году 19 января на 83-м году жизни он умер после продолжительной и тяжелой болезни. Он был погребен за алтарем арестантской церкви святого Николая.
     Конечно, через столько лет можно считать все это легендой и выдумкой. По Руси всегда ходило много пророков и предсказателей. И документы Тайной Экспедиции и Тайной Канцелярии это не исключение из правил по тому времени. Кроме Авеля по таким как он, в те времена дел было заведено, не счесть. Стоит ли всему этому верить? И вот тут появляется одно «НО»! Авель, словно предчувствуя то, что не все поверят ему, особенно тогда когда его не будет в живых, застраховал свой дар и свои пророчества предсказанием своей кончины. В «Житие и страдания отца и монаха Авеля», которое написано им в 1821-22 годах в стенах Троице-Сергиевой Лавры, он определяет, что жизни монаху Авелю отпущено 83 года и 4 месяца. Прожил же он на самом деле 82 года 10 месяцев. Ошибка чуть более 0,5%! Поэтому не верить его предсказаниям просто нельзя! И тем более тем их отголоскам, которые доходят к нам через другие руки. Ведь подлинных то предсказаний у нас нет. А вдруг князь Бартишевский и в самом деле составил своё «Пророчество» на основании того, что узнал от Авеля? И миру, в самом деле, грозит гибель, и только «сын богини мудрой» с белым пятном на правом виске, как у тебя, его сможет спасти? Максим, подумай, а вдруг это правда? Да и афонский затворник не просто так заговорил. Он ведь тоже в своё время встречался с Авелем.
     - Отче, у меня сразу к вам вопрос есть!
     - Давай, спрашивай.
     - Как я понял, монах Авель встречался, возможно, встречался со святым монахом-затворником где-то в 1814 -15 годах. Так?
     - Ну, допустим.
     - Пусть в это время затворнику было 20 лет, начало монашеского служения. То сейчас ему должно быть 173 года! Это-то как?
     - История святого монаха-затворника Григория вообще не поддается разумению простого человека. В ней явно прослеживается влияние десницы Господа нашего. И её не дано понять нам смертным, мы обязаны её просто принимать как данность и всё. Сколько существует монастырь Святого Пантелеймона на горе Афон, столько существует и святой монах-затворник Георгий. Его келья расположена глубоко в самой горе на территории монастыря. Из числа братии в этой кельи никто не был ни разу за все его существование, а построен монастырь в 1169 году.
     Узкий лаз, снабженный каменными ступеньками, ведет вглубь горы и заканчивается окованной металлом дверью из очень прочного дерева, но неизвестно какой породы. В ней есть небольшое квадратное отверстие, куда два раза в день, затворнику подают воду и пищу. И каждый раз с внутренней стороны возвращается пустая посуда тем же способом, что и подается. Значит, в кельи кто-то есть живой. Запирается она изнутри. Попасть внутрь можно только с разрешения хозяина и только тем, кого он сам захочет видеть. Иногда вместе с пустой посудой передаются записки на древнегреческом языке, в которых святой просит либо что-то из пищи, либо одежду, либо постельные принадлежности, либо книги, ну и остальное по мелочи. Если заказ по своим размерам не проходит сквозь отверстие, его оставляют перед дверью и уходят.
     Однажды два монаха решили подсмотреть, кто же живет так долго в этом тайном месте. Они принесли ему по заказу ватные одеяла и постельные принадлежности, сложили все у двери, стукнули в неё, а сами спрятались за поворотом лаза. Последнее, что они увидели в этой жизни, был яркий свет. Оба этих монаха ослепли и немного тронулись в уме. Потом их перевели в другой монастырь под крепь молчальников. Вот что я знаю об этом святом монахе-затворнике Георгии. Таких затворников два. Один, как я тебе сказал, живет в монастыре Святого Пантелеймона на горе Афон в Греции, другой в монастыре Святой Екатерина на Синайском полуострове. Про второго я подробностей не знаю. Но слышать, слышал. Вот такие дела! Хочешь, верь, хочешь, не верь. Но у тебя есть шанс увидеть этого святого. А это, дружок, очень высокая честь, надо прямо сказать.
     - Отче! У меня  голова идет кругом от всего этого.
     - Конечно, есть от чего, закружится твоей голове. Я согласен. Но на, то он и промысел Божий, чтобы нас грешных наставлять на путь истинный. Ибо сказано в священном писании: «Верьте Мне, что Я в Отце, и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самим делам».
     - Отец Феофан, я право боюсь вас обидеть, но, честное слово, всё это очень похоже на сказку, на фантастику…
     - Максим, поверь мне, это не фантастика, это жизнь, которая нас с тобой окружает, и ты просто с моей помощью приподнял немного тот занавес, что был опущен для тебя до сих пор. А вот это настоящая фантастика!
     И настоятель достал из нагрудного кармана рясы конверт, в котором была памятная записка Глеба Григорьевича Белова и загадочный крест, подарок матери Максиму. Он достал из конверта крест и, держа его за красивую цепочку, протянул юноше. В лучах уже склоняющегося к горизонту солнца, цепочка вспыхнула каскадом разноцветных искорок, словно радуясь обретенной свободе, свету и теплоте человеческой руки. А сам крест хранил тяжелую серьезность в своей серо-зеленой, элегантной простоте и лишь иногда по изумруду прожилок пробегал, словно электрический разряд, совершенно незаметный глазу, но ощущаемый каким-то внутренним зрением, каким-то подсознательным чувством. Максим, заворожено глядя на него, протянул руку и взял в неё подарок своей матери.
     - Вот это настоящая фантастика! – продолжил отец Феофан: - Ну, во-первых, это чисто языческий крест, который в Древнем Египте назывался  Анх. Он символизировал жизнь, бессмертие, процветание. Появление его, скорее всего связано, с простым ниломером, вешки, которая измеряла уровень подъема воды в Ниле. А так как от этого во многом зависела жизнь и благосостояние населения Египта, то и этот крест со временем приобрел такое сакральное  значение. Внешним видом он напоминает человека. Также это эмблема рождения и жизни: сочетание с кругом означает соединение мужского и женского начала, союз полов. Египетские христиане сделали Анх эквивалентом христианскому кресту. Он символизировал для них жизнь вечную. Этот крест имел еще одно значение.  Его принимают как ключ, которым открываются ворота к божественному знанию. Т-образная часть символически связывалась с мудростью, кружок – с вечным началом. В древности этот крест был очень распространен, и его можно было видеть везде, как у богов, так и у простых людей. Но наша православная церковь считает его  языческим, и носить его рядом с нательным крестом или вместо него, просто не советует. То грех!
     А теперь о главном! Когда я показал его отцам церкви, то возник вопрос, а из чего он сделан. Отправили его в один институт на экспертизу, почти месяц Анх изучали, а потом явилась целая комиссия ученых и вот что нам доложила.
     Сам крест выполнен из неизвестного металла, вернее металлического сплава, в основе которого лежит кремний или минерал похожий на него. На конце вертикального луча при очень большом увеличении обнаружили фигурные фаски и прямоугольные пластинки, выполненные из золота. Ученые сказали, что эта штука похожа одновременно на микропроцессор компьютера, жесткий диск или электронный кодовый ключ. Но сделано это не на Земле, у нас таких материалов и технологий нет.
      Цепочка тоже выполнена из неизвестного материала. Но если в кристаллической решетке креста хоть что-то знакомое они увидели, то тут полный мрак. Металл очень прочный. Как не пытались, разорвать её им не удалось. Плюс ко всему. Он словно живой. Малейшее повреждение сразу восстанавливается самим металлом, и как они сказали, им впервые довелось наблюдать текучесть кристаллической структуры, чего в природе существовать не может. Звенья цепи не кленовые листочки, на что они похожи, а боковые лепестки молекулы воды. Совмещение их с увеличенными лепестками молекулы дало сто процентное совпадение. Они просили и умоляли митрополита отдать им это изделие для полного изучения, но тот не согласился и наверно правильно сделал.
     - Вот это да! – Максим был не просто изумлен, он был полностью подавлен таким неожиданно огромным количеством тайн и загадок, с которыми он столкнулся в течение одного сегодняшнего дня. Но кроме подавленности в его голосе сквозило и восхищение этим творением неизвестного разума, и мальчишеская радость от столкновения с этими тайнами, и восторженное ощущение сопричастности с ними, и уже появившееся желание открыть их, познать их до конца.
     - Вот поэтому и надо тебе, Максимушка, ехать в Грецию на гору Афон. Может там, возможно, приоткроется хоть частичка этих загадок. По крайней мере, отцы церкви очень тебя просили сделать это. Но ты только не подумай, что мы тебя упрашиваем. Вольному воля! Вот только что нам тогда дальше  делать?!
     Максим посмотрел на настоятеля, потом на Анх и тихо произнес:
     - Отче, я готов принять послушание.
     Из груди отца Феофана вырвался вздох облегчения, и он почувствовал, как усталость, неимоверная усталость навалилась на его плечи, лишь огромное напряжение, что он испытывал в течение этого невероятно долго длящегося дня, исчезло.
     - Не волнуйся Максим. У тебя еще будет время все как следует обдумать. У нас сейчас февраль. Сможешь к апрелю подготовиться на сдачу выпускных экзаменов экстерном?
     - Да я сейчас готов!
     - Только не зазнавайся и не хвастай. Это грех!
     - Я не хвастаю. Я, в самом деле, готов.
     - Но я завтра буду договариваться в РОНО насчет апреля. Готовься на апрель! В апреле сдашь выпускные экзамены. В мае примешь обет послушника, а в июле мы переправим тебя в Грецию, на гору Афон.
     - Ой! Целых шесть месяцев ждать!
     - Не спеши, Максим! Богоугодное дело не терпит спешки. Да и нам всем будет жаль с тобой расставаться. Дорога тебе предстоит неизвестная и трудная. Когда еще свидимся. Ты уж дай нам с тобой подольше побыть, возможно, в последний раз.
     Максим встал, встал и настоятель. Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом, молча, по-мужски обнялись и застыли. И словно предвестником благоприятного исхода, полыхнул под последним лучом солнца серебряный иконостас иконы Божьей Матери, что висела в красном углу комнаты Максима. Богородица словно ожила под этой вспышкой закатного луча и осенила доброй и нежной улыбкой это слияние умудренной знаниями зрелости и пылкой, трепетной, неспокойной юности. Божья Матерь благословляла молодость на подвиг, а зрелость на муки ожидания.
     Солнце скрылось.

«ПРОРОК»

Россия. Санкт-Петербург. Тайная Экспедиция. Кабинет генерал-прокурора при Тайной Экспедиции. 8 декабря 1796 года.

     Солнце скрылось. Наступил вечер. Уже четвертый вечер и четвертая ночь. Последние. Завтра должно доложить императору о приеме должности и общем состоянии дел в Тайной Экспедиции. Князь Алексей Борисович Куракин с наслаждением разогнул занемевшую от долгого сидения спину и потянулся, закинув руки за голову.
     Глаза слезились. В горле першило. Руки устали перелистывать листы дел. Ум уже не воспринимал все-то очевидное, что проходило перед глазами. И завтрашний доклад императору совершенно не складывался. Все было настолько рутинно, настолько повседневно и серо, что Алексей Борисович просто не знал даже, как начать сам доклад. Вот Александру, старшему брату, было бы проще. Он ближайший друг Павла Петровича. Из-за этой дружбы попал в опалу к государыне. Сразу по возвращении из заграничного путешествия цесаревича, по приказу императрицы князь Александр Борисович Куракин был выслан до особого распоряжения в своё родовое имение в Саратовской губернии. Теперь в венце «великомученика» ни на шаг не отходит от Павла Петровича. Получил звание вице-канцлера.
     Что ему?! А ты тут!
     Князь рассеянно посмотрел на опротивевший за все это время стол генерал-прокурора. Взгляд его задержался на двух лукавых херувимчиках, сидящих на медных полусферах по углам стола, что мило улыбаясь, прикладывали пухлые пальчики к губам, как бы говоря: - «Тише! Не беснуйся, все будет хорошо». Потом он посмотрел на последнею папку, лежащую перед ним, и в сердцах чуть не ударил по ней кулаком.
     С чем идти завтра на доклад к государю? Чем поразить его и тем самым поднять себя в его глазах? С цифрами, с общим количеством дел, с общими фразами о состоянии тайных сысков в империи?
     Алексей уже представлял, как неожиданно сморщится, словно от зубной боли, лицо Павла Петровича. Как нервная зевота, из приличия сдерживаемая им большим напряжением сил, скривит губы. И как ласково, нежно и тихо, что равносильно грубому и громогласному окрику, он произнесет: - « Совсем другого доклада ожидал я от вас, дражайший Алексей Борисович. Совсем другого».
     И все! Считай карьере конец. И здесь даже брат не поможет.
     Высокая требовательность Павла, его болезненная щепетильность в любых вопросах, а так же невероятная жесткость в принимаемых решениях, часто пугали и отталкивали от него многих людей, которые вначале знакомства преклонялись перед его умом, прозорливостью, четкостью и верностью мышления и тем планам, что он собирался претворить в жизнь, став у руля империи.
     В дверь осторожно постучали. Куракин догадался, кто это, и громко сказал:
     - Да! Заходи, заходи!
     Дверь открылась, и в кабинет с полупоклоном зашел коллежский советник Макаров.
     - Ну, что там у тебя? – спросил Алексей Борисович.
     - Так, ваша светлость, все дела, что Вы изволили пометить, мной разобраны и подготовлены к отправке для Их Императорского величества до смотрения. Необходимо Вам, приложенную к ним, реляцию подписать. Вот она.
     Макаров скользящей торопливой походкой подошел к столу и положил перед Куракиным бумагу.
     - Слушай тёзка! Не в службу, а в дружбу. Внеси в реляцию и вот эти «папульки», - он показал на, сваленные у стены кабинета, дела, проходившие по кабинету генерал-прокурора при Тайной Экспедиции. Этих «папулек» была довольно внушительная горка: - Мы их и отправим все вместе за один раз. А?
     - Ваша светлость! По статусу это не положено, - потупился Макаров.
     - Так ты их в отдельный мешок сложи, а я печать приложу.
     - Ваша светлость! У меня нет разрешения на составление реляции на бумаги генерал-прокурора.
     - Вот балда! Подпись и там и там моя будет стоять. Следовательно, я разрешаю. И давай, дружок, это на дальнейшее сразу договоримся – хочешь работать, работай, не хочешь…
     - Я все сделаю, как Вы прикажете, Ваша светлость! – опередил Куракина коллежский советник.
     - Вот и ладушки. А это последнее… - Алексей Борисович схватил со стола папку, что просматривал до появления Макарова, и, размахнувшись, с облегчением послал её в общую кучу через весь кабинет.
     Она с печальным шумом шлепнулась на вершину кучи, с шорохом заскользила вниз.
     - Давай! Садись вот там, - Куракин показал на небольшой столик  возле сваленных документов: - Бери писчие принадлежности и работай. А я немного отдохну.
     Князь встал, вышел из-за стола, подошел к двери, открыл её и крикнул в коридор:
     - Гришка!
     - Я здеся, Ваш свет! – мгновенно раздалось поблизости.
     - Гришуня! Ваш свет, хочет что-то погрызть, что-то попить и что-то выпить.
     - Кафе или чай?
     - Чай, крепкий, горячий, а остальное ты знаешь. Нас здесь двое. Тоже учитывай.
     - Слушаюсь, Ваш свет!
     Князь закрыл дверь, весело потер руки и прошелся по кабинету, искоса наблюдая за работой Макарова. Этот коллежский советник ему сразу понравился. Лишних вопросов не задавал, приказы, что получал, не переспрашивал и работал сноровисто, со знанием дела. Вот и сейчас. Времени прошло совсем ничего, а уже десяток папок просмотрел и внес в реляцию.
     - Макаров, а Макаров? Я не буду мешать, если задам тебе несколько вопросов? - спросил Алексей Борисович: - Раньше, как-то недосуг было.
     - Нет, Ваша светлость, не помешаете. Я могу сразу делать несколько дел – слушать, отвечать и писать пером.
     - Вот это замечательно! Да ты просто находка для нашего ведомства, Макаров.
     - Да я, Ваша светлость…, - неожиданно вскочил советник.
     - Сиди! Сиди! – немного разочарованно махнул рукой князь.
     Подобострастия Алексей Борисович не терпел, и этот порыв коллежского советника как-то не особо проявился на общем фоне мнения, сложившегося о нем у князя. Он, некоторое время, молча, наблюдал за работой Макарова, а потом все же спросил:
     - Его Императорское величество мне поручил выяснить одно дело. В Зимнем дворце, в угловом кабинете матушки, их величество нашло в письменном столе вот этот список, - генерал-прокурор вынул из кармана сложенную бумагу и развернул её: - В нем и твоя фамилия значится. Не подскажешь, что сиё означает? На, посмотри.
     Куракин подошел к коллежскому советнику и протянул ему бумагу. Макаров только мельком глянул в неё и вновь заскрипел пером.
     - Так, что скажешь?
     - Это список лиц, составленный по распоряжению матушки Екатерины Алексеевны, которые имели касательство к делу монаха.
     - Какого монаха? – встрепенулся Алексей Борисович.
     - А их сиятельство граф Самойлов Александр Николаевич Вам ничего про это дело не говорил? – удивился  Макаров.
     - Граф видимо был так недоволен решением Их Императорского величества, что вообще со мной не разговаривал. Бросил ключи от этого кабинета, печать генерал-прокурора и вышел вон. Павел Петрович долго смеялся над этим его выходом, который явно был связан с тем, что моя кандидатура получила полный «approbatur» самого императора.
     - И Вы, Ваша светлость, ничего здесь не нашли по делу монаха Адама?
     - Как видишь, нет. Все дела и все бумажки прочел, все ящики и шкафы до последней «четвертушки» осмотрел. Но дел, касающихся монахов, священнослужителей…. Нет, не находил. Может у Самойлова здесь какое-то тайное место есть? Ты случайно не знаешь? Ну, не может быть кабинет генерал-прокурора, да еще при Тайной Экспедиции без тайного места?
     Коллежский советник как-то внимательно посмотрел на Куракина. Князь понял,  в душе коллежского советника в настоящий момент происходит настоящая тяжелая борьба.
     То, что граф Самойлов доверял Макарову и всячески выделял его из всех служилых людей Тайной Экспедиции, знали и видели все. И это было не зазорно на общем фоне всего коллектива. Но признаться в том, что доверие генерал-прокурора распространялось гораздо глубже, гораздо больше общего мнения, признаться в знании сокровенных тайн служебной деятельности более высокопоставленного, чем ты сам лица, это могло стать и смертным приговором.
     Алексей Борисович прекрасно понял состояние молодого человека и уже хотел прийти к нему на помощь, как тот вдруг встал, махнул рукой, словно все решил и отдает себя полностью на волю провидения, подошел к столу генерал-прокурора и трижды нажал на  фигурку херувима в левом углу столешницы. Послышался мелодичный звон. Потом он это проделал с фигуркой в правом углу. Теперь последовал негромкий скрип и щелчок. В боковине правой тумбы стола  открылась узкая  щель. Макаров нагнулся и пальцами, просунутыми в щель, легко сдвинул дверцу тайника в сторону. Образовалось вполне вместительное «тайное место».
     После этого коллежский советник сделал шаг назад и, молча, указал князю на тайник. Потом также молча, отошел в сторону.
      - Однако! Однако! – покачал головой князь.
     Он был поражен и ошеломлен поступком Макарова. Действие, развернувшееся перед князем, сильно напоминало то, что произошло днем 6-го ноября этого года в Зимнем дворце, в угловом кабинете умирающей императрицы. По рассказу камер-юнкера Федора Васильевича Ростопчина именно так поступил граф Александр Андреевич Безбородко, показавший Павлу Петровичу тайник Екатерины Алексеевны, где хранились самые важные бумаги. Так же молча и так же бескорыстно. Хотя нет. В случае с Безбородко корысть как раз и имела место, а здесь…. Коллежский советник прекрасно понимал, что может последовать за его поступком. Он занимал гораздо низшую ступень в иерархии империи, чем граф и канцлер Александр Андреевич. А с такими «людишками», как он, обычно не церемонятся в подобных делах.
     Все это сплелось в тугой узел в голове князя. Но самое главное, одинаковость ситуаций и исполненных действий была настолько мистически очевидна, что Алексей Борисович даже  моргнул несколько раз и ущипнул себя за руку. Уж не снится ли ему все это? Нет! Не снится. Может это знак, какой, свыше? Может, сама судьба что-то подсказывает? А может сам Сатана сети свои расставляет?
     Куракин тряхнул головой, словно прогоняя эти мысли и решительно подошел к столу. Присев на корточки, он сунул руку в черноту тайника и вынул оттуда туго перевязанный крест-накрест  бумажный пакет, концы бечёвки которого были прижаты сургучной  печатью генерал-прокурора к вощеной бумаге.
     - Так! Так! – глухим от волнения голосом произнес Алексей Борисович, вертя пакет в руках и распрямляясь, предварительно пошарив в тайнике на предмет нахождения там других предметов. Других предметов не было.
     - И что сиё означает? – спросил князь Куракин, поворачиваясь к Макарову.
     - Не могу знать, ваша светлость. Но предполагаю, что в пакете дело на монаха Адама, - спокойно проговорил коллежский советник, не отводя взгляда, а прямо и слегка вызывающе смотря на князя.
     - Ну что ж, посмотрим, - Куракин прошел за стол и сел, положив пакет перед собой.
     Он отметил про себя, что Макаров справился со своим волнением и, перейдя границу дозволенности, не потерял своего лица. Это князю понравилось и решение оставить коллежского советника при себе, на тех же правах, что были и при бывшем генерал-прокуроре, только еще больше укрепилось.
     - А ты, чего стоишь? – обратился князь к Макарову, словно ничего не произошло: - Давай, давай работай. Пиши свою реляцию. Время то позднее, а перед докладом их величеству я бы хотел поспать часа четыре. Так, что нам с тобой нечего прохлаждаться. Мы с тобой, тёзка, люди подневольные, и все наше благополучие только от нас самих и зависит. Или я не прав?
     - Совершенно вы правы, ваша светлость! Совершенно вы правы! – в тон князю произнес советник, из последней фразы начальника сделав для себя вывод, что его действия новым генерал-прокурором одобрены и никаких отрицательных последствий по отношению к нему не намечается.
    Он осторожно перевел дух и, вернувшись на своё место, вновь заскрипел пером.
     Громко хрустнула печать генерал-прокурора под сильными пальцами Алексея Борисовича. Зашуршала бумага. На довольно продолжительное время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая скрипом пера коллежского советника, да шелестом переворачиваемых листов под рукой князя. Они оба так были поглощены работой, что не заметили, как в кабинет на цыпочках вошел Гришка, слуга Куракина. Осторожно поставил в уголок две плетеных корзинки, накрытые расшитыми красными петухами рушниками и, уходя, шепнул советнику о том, что чай принесет по первому требованию и будет всегда возле двери в коридоре.
     А тем временем душа светлейшего князя Куракина Алексея Борисовича пела. Пела громко, восхваляя самого Господа Бога, вознося: - «Аллилуйя!»  Провидению, творя хвалебные молитвы Святой Божьей Матери. Перед ним лежало именно то дело, которое не только будет выслушано Их Императорским величеством, но и уверит его в том, что выбор кандидатуры на пост генерал-прокурора им был сделан правильно. А все это повлечет за собой дальнейший карьерный рост, награды, подарки, уважение, почести…. Голова кружилась от всего того, что могло последовать за всем этим. Наконец Алексей Борисович оторвался от бумаг и спросил Макарова.
     - Это что и в самом деле было? Все, так как написано? И именно в марте сего года, а не две недели тому назад?
     - Совершенно точно. Все так и было, Ваше сиятельство, - ответил коллежский советник.
     - И что? Этот монах Адам, то бишь, Василий Васильев жив и здоров?
     - Я думаю, что жив и здоров. Он в Шлиссельбурге, в крепости, под надежным запором. А о смерти таких сидельцев сообщают в первую очередь и немедленно. Сообщений о смерти Василия Васильева не было.
     - Это ж надо! Тёзка, а кто у нас сегодня дежурит в эстафете?
     - Драгуны лейб-гвардии поручика Петрова.
     - А ну, давай сюда этого поручика! Да брось ты сейчас эту реляцию писать. Мне кажется, она теперь возможно и не потребуется.
     Через десять минут в кабинет генерал - прокурора лихо чеканя шаг и звеня шпорами вошел лейб-гвардии поручик Петров.
     За эти десять минут Куракин успел написать Указ коменданту крепости о немедленной доставке арестанта за номером 22 в Санкт-Петербург, в Тайную Экспедицию.
     Приняв доклад от поручика, князь протянул ему документ.
     - Поручик! Самого хорошего наездника. Самого быстрого скакуна. Пулей в крепость Шлиссельбург к коменданту. И что б послезавтра, вы слышите меня, послезавтра к вечеру поименованный в Указе сиделец был в этом кабинете.
     - Слушаюсь, ваша светлость! – выгнул дугой грудь поручик: - При подобной спешности мы обычно посылаем двоих. Так надежнее.
     - Это уже ваше дело. Посылайте хоть эскадрон. Но послезавтра вечером, он, - Куракин ткнул пальцем в бумагу: - Должен быть здесь!
     - Не извольте беспокоиться, ваша светлость, будет!
     Петров отдал честь генерал – прокурору, резко повернулся кругом и быстро вышел из кабинета.
     Князь вернулся к столу, облачился в мундир и направился к выходу.
     - Тёзка, сидеть тебе здесь и ждать меня. Я к Их Императорскому величеству на доклад. Надо опередить всех. А это что? – показал он на корзины, только сейчас заметив их.
     - Ваш слуга принес, ваша светлость.
     - Так, мне не досуг, а ты пользуйся, не стесняйся. Но и мне оставь. Вернусь, погуляем! Если с «викторией» вернусь. Да, и учти, князья Куракины умеют чтить преданность и помнить о верных людях. Это ты себе на носу заруби!
     Дверь тяжело захлопнулась. По коридору промчался перестук каблуков светлейшего князя.

     Россия. Дорога из Шлиссельбурга до Санкт-Петербурга. 10 декабря 1796 года.

     Ух! Хорошо!
     Напарили. Намыли. Веничком березовым из личных запасов их благородия коменданта нахлестали. Крепким квасом напоили. В лекарке потертости на руках и ногах мазью смазали и чистыми тряпицами перевязали. Одели во все новое, хрустящее, белое, а сверху одежку справную выдали. Хоть и ношенная, но еще крепкая.
     А накормили то как! Ушицы тройной дали, каши гречневой с кусочками нежного мяса, чай сладкий с пирожками. Доктор, правда, разрешил всего этого лишь помаленьку. Но и этого  «помаленько»,  вполне хватило. А спать отвели в караульню. Кровать поставили. Подушки пуховые. Одеяло стеганное. Простыни белые – белые. И главное народ ходит туда – сюда, туда – сюда. И говорят, говорят, говорят. Как же я хорошо выспался! Никаких видений, никаких голосов, даже книгу жития бедного монаха Авеля не писал. Как упал на постель, так и проснулся на следующий день. Ни снов не видел, ни разговоров не слышал. Говорят, проспал  целых двенадцать часов. Словно в омут  прыгнул, и темная вода сомкнулась над головой, полностью отрезая от действительности.
     А на следующий день комендант сам пришел провожать. Чаю на дорогу попили. Крепкий чаёк, с медком и крендельками. Комендант хороший человек, служба у него плохая, а так хороший. Все извинялся, что придется ехать в  арестантском возке, с решетками на заднем окне и крепкими наружными запорами.
     - Но так вам лучше будет. И теплее, и спокойнее. А мы вам в дорожку и снеди немного дадим. Супруга моя просила вам передать фляжку с брусничным кисельком. Будет чем себя в дороге побаловать. А уж если нужда приключится, то вы знаете, как сигнал подать, что б выпустили.
     Так и поехали. Два драгуна по бокам, как почетный эскорт. Двойка лошадей, везущая черный арестантский возок. Я в шубу, что сердобольный комендант дал, завернулся и принялся писать дальше книгу жития бедного монаха Авеля.
*******
     Утром встал Василий. Ноги дрожат, голова кружится, но дошел до выхода из барака. Там доктор его, молча, осмотрел. Рот велел раскрыть. Деревянной лопаточкой там поковырялся. Пощупал  под скулами, за ушами, почему-то подмышки тоже пощупал. Щекотно было. Потом зеленой краской на лбу метку круглую нарисовал и сказал:
     - Ступай с Богом! Божий человек! Ты здоров.
     Вышел Василий из барака. А там толпа работником стоит. Весть о том, что вернулся он с того света уже всю верфь облетела. Стоят работники, смотрят, крестятся, а ближе подойти боятся. И все молчат. Молчат и смотрят. Даже как-то нехорошо стало.
     Тут Ерофей, старший артели, с которой в Херсон пришел Васильев, подскочил. За руки взял и повел к мазанке, где артельщики располагались. Там напоил, накормил, предлагал поспать, но Васька в дорогу стал собираться, в котомку свои пожитки складывать. Ничего на это Ерофей не сказал. Открыл сундук с артельной казной, отдал деньги Василием заработанные, перекрестил его на дорогу и сказал. В точности, как доктор:
     - Иди с Богом! Божий человек!
     И пошел Василий Васильев к выходу с верфи, к кордону воинскому, без страха, словно знал наперед, что никто его не остановит на том пути, что начинает он сейчас, вот здесь, в обожженном солнцем Херсоне, на пыльных дорогах земли русской.
      Везде его пропустили. Везде слышал он слова человеческие: - «Иди с Богом! Божий человек!»  Везде осеняли его крестом священным. Но не понятно было иногда, толи себя крестом от него огораживали, толи на подвиг мученической благословляли.
     И стали сотворятся с ним самые настоящие чудеса. Только он вышел из городка, как догнал его большой купеческий обоз, что шел до Кременчуга. Остановился. Вожак обоза с поклоном предложил подвезти странника, а сам все на лоб, на зеленую метку смотрел. Ни денег не взяли, ни к работе не привлекали в дороге, наоборот – кормили, заботились, а при расставании шапку пустили по кругу, кто, сколько, может дать на дальнейшую дорогу божьему человеку. Словно зелёная метка во лбу сама за себя говорила и представляла  Василия именно тем самым «божьим человеком». Зелёный цвет, цвет жизни вечной, нерушимой, самим Господом Богом человеку данной. Может так  и воспринималась эта метка теми людьми, что по дороге встречались. А может само божественное провидение Василию помогало через эту метку?
     Это потом, как бедный монах Авель узнает из посещающих его видений, когда мир перевернется, зеленая метка на лбу станет олицетворять смерть. Тогда метить людей будут зеленым цветом, и ставить к кирпичной стене под стволы ружей расстрельного отделения. Но это произойдет не скоро и произойдет ли?  Может так статься, что именно ему, Василию Васильеву – бедному монаху Авелю уготовано сделать так, чтобы мир не перевернулся?
     А пока все шло по промыслу божьему. В Кременчуге, на постоялом дворе Василий узнал, что эпидемия в Херсоне закончилась примерно в тот день, когда он ушел из города. 220 душ человеческих забрала болезнь. И его узнали по зеленой метке на лбу. Сразу появился купеческий человек и предложил ему, сделать милость и присоединиться к его обозу до Курска. А от Курска до Орла, а от Орла до Тулы….  И уже метка на лбу пропала, стерлась, а везде Василия привечали и без лишних слов помощь оказывали.
     Не прошло и двух месяцев, как увидел он свои родные места. Вот от Тулы до Акулова пришлось идти пешком. Так и пришел домой Василий Васильев в 1780 году в конце августа месяца, живой, здоровый, со всеми своими заработанными деньгами на государственных верфях и теми, что собирали ему на дорогу при помощи «шапки по кругу» сердобольные попутчики. А было их немало по тому времени, целых сто пятьдесят рублей монетой и ассигнациями. Сразу двадцать рублей было отдано управляющему, а добавок в пятнадцать, оставил пашпорт навсегда в руках Васильева.
     Радости много было. Особенно, когда Яков Пантелеевич вернулся из Тулы и принес известие о событиях в Херсоне. Местный батюшка Игнатий долго на эту тему с Василием говорил и благословил его желание через три года уйти из мира и принять монашеский постриг. Тут уж ни родители, ни жена Анастасия не возражали. Пригорюнились, конечно. Но делу святому, ни словами, ни действиями препятствий не чинили.
     Три года пролетели не заметно. За это время настоящая семья у Василия образовалась. Анастасия родила троих крепких мальчиков. Общим миром построили избу с подворьем, рядом с домом родителей. Обзавелись коровой, курами, гусями. Одним словом в довольстве жить начали. Но пришло время расставаться.
     Весной 1783 года, получив благословение родителей и поручительную грамоту от батюшки Игнатия, отправился Василий Васильев в  дорогу, в северные края, на святой остров Валаам. Провожала его вся деревня. А Яков Пантелеевич с ним версты четыре рядом шел, все наговориться не мог. А на прощание сказал следующее:
     - По чести сказать, не особо я верю в твою «избранность» Вася. Но чувствую, необычная судьба ждет тебя. Много силы духа тебе потребуется, много страданий тебе испытать придется. Одно скажу. Здесь, в нашем Акулове, ты всегда и защиту, и участие найдешь. Будет плохо, приходи. Мы тебя любого примем, приветим, теплом согреем, от беды защитим, как сможем. Знай это. И то, что если у человека есть на свете место, где его примут, поймут, отогреют, это знание придает ему силы многие и мужество необычайное.
     Так они и расстались. А последние слова Якова Пантелеевича не раз были опорой в неистовой круговерти  дороги жизненной бедного монаха Авеля. И жаль, что встреча эта была последней. В 1802 году умер Яков Пантелеевич от горячки сильной. Простудился, провалившись под лед небольшой речушки, что протекала возле Акулова, и сгорел за четыре дня в жару, сжигающем и мороке бреда.
     А с Василием и на этом пути стали чудеса происходить. До Калуги дошел пешком, а там подсел снова к купеческому обозу, который довез его до Твери. В Твери его словно ждали. Опять на постоялом дворе подошел к нему разбойного вида молодец и предложил составить компанию до Новгорода Великого. Без боязни согласился Васильев на это предложение.
     Вот так и добрался он к концу июля до святого Валаама.
     Красота и благостная тишина этих мест настолько поразила будущего бедного монаха Авеля, что не удержался он, встал на колени и стал молиться Господу Богу в благодарности за ниспослание им видеть сии святые места. Истинно святые! И по образу, и по благости, и по величию своему. В таком состоянии и нашел его игумен Назарий. Поднял с колен плачущего, обессиленного, но божьей благодатью озаренного. Отвел его Назарий в монастырь, долго беседовал с ним, прочитал поручительную грамоту батюшки Игнатия и, видя истинность в желаниях Василия принять монашеский сан, благословил его на принятие обета послушника, определив испытательный срок в восемь месяцев.
     В апреле 1784 года Василий Васильев был пострижен в монахи и наречен именем Адам. Больше года изучал он божественные книги, присматривался к быту и жизни братии, выполнял добросовестно поручаемые уроки, а потом испросил разрешения игумена Назария,  удалится в пустыню. Игумен благословил монаха Адама на это благостное дело и определил ему пещеру старца Макария, что находилась на соседнем острове. По сути, совсем недалеко от монастыря, но в тоже время, отделенная от него водным пространством, равным почти двумстам саженям. Старца Макария, два года тому назад, господь к себе призвал. По завещанию, его возле пещеры и похоронили. Благословляя монаха Адама, игумен дал ему и урок, следить за могилкой отшельника и молится за упокой его души.
     На следующий день два брата отвезли Авеля на остров, и помогли ему обустроится в пещерке Макария. И началась новая, неведомая жизнь. Жизнь в одиночестве, в молчании, в видениях и голосах.
*******
     Возок тряхнуло на ухабе. Возница, откинув полог переднего слухового окна, крикнул:
     - Светлейший град Санкт-Петербург, ваша милость!
     Как же быстро мы доехали. Или за сочинительством я теряю чувство времени?

Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет императора Павла I. 8 декабря 1796 года. Вечер.

     Их Императорское величество Павел I принял светлейшего князя Куракина Алексея Борисовича по-домашнему в своём кабинете. На нем был парчовый халат гатчинских цветов и второпях кривовато нахлобученный на голову парик с двумя буклями по краям и длинной косой, перевязанной черной лентой, сзади.
     - Ваше Императорское величество…! – начал, было, свой рапорт Куракин, но был прерван резким взмахом руки императора, которая после взмаха, пальчиками поманила к себе бумажный пакет, что находился у князя.
     - Но, Ваше величество! Дозвольте сначала объясниться.
     - Слушай Лёша, друг ты мой любезный - прохрипел Павел: - Ты хоть знаешь, сколько рапортов я сегодня принял? Ты хоть знаешь, сколько я сегодня глотку рвал? Да к тому же я все-таки грамотный. Не разберусь, спрошу. Да ты садись. Вон бледный какой. Тяжела ноша генерал-прокурора? А?
     - Никак нет, ваше величество! Не тяжела! – бодро отчеканил Алексей Борисович, чувствуя, как колени начали предательски дрожать.
     - Ой! Да хватит бодриться то! Что я слепой, не вижу. Давай сюда бумаги, а сам садись и налей себе рому голландского.  Его мой прадед Петр Великий очень даже любил. Вон стоит на столике. Выпей и помолчи, пока не спрошу.
     Светлейший князь отдал пакет императору, а в дальнейшем выполнил все то, что ему было указано.
     Минут двадцать, тридцать в кабинете царила тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг. Голландский ром ударил в голову Куракину и произвел действие сонной пилюли. Он расслабился и начал уже засыпать, как вдруг император вскочил с громким возгласом:
     - И что! Это все на самом деле было!? Почему мне не доложили?!
     Алексей Борисович тоже вскочил:
     - Ваше Императорское величество! Дело вел коллежский советник кавалер Макаров в Тайной Экспедиции. Но он действовал под непосредственным руководством генерал-прокурора графа Самойлова. Поэтому, скорее всего, ему было велено держать это ото всех в строжайшем секрете.
     - Ну! Самойлов! Ну! Пакостник! Не зря я его с должности генерал-прокурора снял. Пусть в Сенате, в Совете штаны протирает, а тайны государства нашего не ему охранять! Так это всё - ПРАВДА?
     - Дело, ваше величество, мной сегодня к вечеру обнаружено. В тайнике генерал-прокурора лежало. Я послал драгун за этим монахом с приказом завтра привезти узника сюда, в Тайную Экспедицию. И сразу к Вам. Либо счел необходимым в первую очередь Вас, ваше величество оповестить.
     - Молодец! Молодец, Алексей Борисович. Значит никто пока кроме меня да тебя о нем не знает?
     - Да, как сказать, ваше величество. Есть еще граф Самойлов, кавалер Макаров и некто Ермолов Алексей Петрович. По ним решения ваша матушка Екатерина Алексеевна принять не успела…
     - Так, тот список…!
     - Точно так, ваше величество! Данный Вами мне список есть список лиц имевших касательство к делу монаха Адама. Все кроме троих разосланы по окраинам империи.
     - Ну, Самойлов, это понятно. Мы ему намекнем, молчать будет. Макаров?
     - Ваше величество! Кавалер Макаров показался мне верным человеком. Очень помогал мне в Тайной Экспедиции и заслуживает только похвал. Прошу оставить его при мне.
     - Хорошо! Бери, но под твою ответственность. Ермолов?
     - В настоящий момент возвращается в Санкт-Петербург с экспедиционным корпусом генерал-аншефа Валериана Зубова из Баку по вашему повелению.
     - Нечего ему делать здесь! Нечего! – вскричал Павел: - Этого Ермолова в ссылку, в… Кострому! От греха подальше. И ни на шаг к столице не допускать. Послать эстафету с приказом немедля.
     - Слушаюсь, Ваше величество! – вытянулся князь.
     В принципе Павел Петрович мог назвать любой пришедший на ум город, даже не по ходу продвижения экспедиционного корпуса. Но в допросных листах и тетрадях монаха он трижды встречал этот город. И в памяти прочно отпечаталось его название. Поэтому Кострома уже была на языке, когда разум получил приказ найти место для ссылки, никому тогда неизвестного, Ермолова Алексея Петровича.
     - Так. А теперь по монаху. Я очень хочу с ним говорить, - произнес уже спокойно император, вплотную подойдя к Куракину: - Слышишь, Алёша, один на один, без свидетелей.
     - Как прикажите, ваше величество. Все сделаем, - продолжал тянуться Алексей Борисович.
     - Когда он прибудет?
     - 10 декабря, вечером.
     - Так. Одиннадцатого я не смогу его принять. Вахт - парад, потом Сенат, потом Синод и еще тридцать три мелочи. А вот двенадцатого, ты его ко мне сюда и приведешь с утра. Пусть «сидельца» покормят, приведут в порядок, рясу новую оденут….
     - Он расстрижен, государь. За «зело страшные книги» его расстригли и заточили навечно в ручных и ножных оковах в Шлиссельбург. Поэтому сейчас он не монах, а простой крестьянин Василий Васильев.
     - Нет, дорогой мой дружок, ты ошибаешься. Это не простой крестьянин, совсем не простой. Слушай, а он в заточении умом не тронулся, случайно? А? Ты, прежде чем ко мне вести, проверь его хорошенько, поговори, присмотрись. Хорошо?
     - Непременно, ваше величество. Как скажите, так и сделаем.
     - Тогда ступай. Завтра ко мне не приходи. Твой доклад о приеме дел я принял. Отдыхай и готовься к встрече этого монаха. Князь, ты представить себе не можешь, что за известие мне сегодня преподнес, - император, взяв Куракина под руку, довел его к двери, собственноручно открыл её, что было явно хорошим признаком, и, пожелав «спокойной ночи», расстался с ним на пороге.
     Как только шаги светлейшего князя смолкли в коридорах дворца, Павел повернулся к гвардейцам, стоящим на часах у его кабинета.
     - Кто сегодня дежурный офицер, молодцы?
     Солдаты, багровея от натуги, выгибали колесом грудь и, выкатив глаза, «ели ими императора», но молчали.
     - Простите меня великодушно, Ваше Императорское величество, за моё отсутствие. Проверял караул первого этажа дворца, - раздался за спиной тихий знакомый голос.
     Павел резко обернулся. Перед ним застыл в поклоне генерал-адъютант Ростопчин Федор Васильевич.
     - Федор Васильевич, дорогой ты мой, и как всегда на службе, - распахнул объятья своему верному и преданному другу император: - Но позволь, позволь! Ты теперь не просто камер-юнкер, ты теперь генерал-адъютант, и твоё ли дело караулы проверять?
     - Знаю, что не моё. Я виноват, ваше величество, но ничего не могу с собой поделать. Служу сам и страстно желаю, чтобы рядом тоже все также служили. Тогда и мне спокойно.
     - Ну и как караул? – засмеялся Павел.
     - Все на местах. Все несут службу справно. Мне от этого радостно.
     - Считай и я караул проверил, - продолжал улыбаться государь: - Молодцы! Гвардейцы!
     Он порылся в карманах халата, отыскал две серебряные монеты и сунул каждому  по одной в карман.
     - Дорогой Федор Васильевич, не сочти за труд, пригласи ко мне дежурного офицера. Кто, между прочим, сегодня дежурит?
     - Капитан-поручик Кропивницкий, бывший флотский, участвовал в сражении со шведами под Выборгом. После окончания компании был переведен в «Преображенский» полк. Он не суетен, в меру скромен, услужлив, но деловит, смышлен и горит желанием отличиться.
      - Ну, что ж! Раз горит, дадим ему эту возможность. Тогда не надо его ко мне приводить. Сам ему мой приказ передай. Пусть немедля отправляется в Петропавловский собор. Там митрополит Гавриил должен быть при теле отца моего и Екатерины. Так надобно нам, чтобы митрополит сюда пожаловал, в комнаты бывшей императрицы. В её опочивальне и буду его ждать. У меня с ним разговор намечен секретный.
     - Боюсь, отец Гавриил откажется.
     - А ты дай от меня все полномочия этому, капитану-поручику.  Посмотрим, как он справится.
     - Хорошо, государь, - и Растопчин, откланявшись, быстро пошел по коридору, выполнять поручение императора.
     Павел Петрович прошел в свой кабинет и остановился перед столом, рассматривая разбросанные на нем бумаги дела монаха Адама.
     Склонность к мистицизму, преклонение перед всем таинственным, потусторонним, загадочным и чудесным, цепко владела всем его существом.  Он, с первых минут сообщения о плохом состоянии императрицы, искал какие-то тайные знаки, пророческие указания, зловещие или обнадеживающие приметы, и не находил их. Это раздражало и бесило императора. Ну, не могло  великое таинство прихода Смерти быть таким обыденным, грязным, затхлым, безобразным и зловонным. Не могло! И все тут!
     Его нервная система вполне здорового человека реагировала на реальность, исходя из того, что эта реальность в данный момент поставляла ей в виде образов, запахов, звуковых сигналов, световых эффектов. А буйная фантазия воображения накладывала на все это совсем другие картины фантомного характера, которые якобы в обязательном порядке именно сейчас, именно в это мгновение, должны быть в действительности. И получалось так, что реальность своей голой правдой становилась еще  зловоннее, мрачнее и грязнее в своей страшной сути, чем было на самом деле.
     Да! Он не любил свою мать. Видит Всемогущий Бог, ему было «за что» не любить её. И она, в свою очередь, не любила его. И ей, было «за что» не любить его. Ни с его, ни с её стороны за все это время не было сделано ни одного шага навстречу друг другу, чтобы как-то сократить ту пропасть, что с каждым годом отдаляла их все дальше и дальше. Наоборот! Они оба, словно сговорившись с самим Сатаной, но в отдельности друг от друга, делали все от них зависящее, чтобы эта пропасть с каждым месяцем, с каждым годом, становилась все глубже и шире. Ей, имеющей власть, это было проще делать. Ему, оную не имеющему, подобное практически было за гранью тех возможностей, что предоставляло бытиё. Именно это всегда бесило Павла Петровича. Она может всё! Он – ничего! И именно осознание этого вносило в его светлый разум тот черный сарказм, который иногда прорывался совершенно непредсказуемыми действиями, гневом, резкими словами в её адрес. За что бывало стыдно и горько в те минуты одиночества, когда он сам себе был судья, и судья жестокий.
     И вот, все кончилось. Она, еще живая, как говорил Роджерстон, лежала на постельном матраце, брошенном на пол, безобразная, дурно пахнущая, испускающая изо рта темно желтую с черными прожилками пену.
     Она! Та самая Екатерина Великая, которой буквально несколько часов назад было подвластно все! Все в этом мире! Та самая, которая могла миловать и казнить, возвышать и низвергать, награждать и лишать всего – чести, свободы, благополучия, надежды, радости и счастья.
     Мчась из Гатчины в Санкт-Петербург, к смертному одру своей матери, Павел Петрович ждал совсем не этого. Где-то в самых потаенных уголках его сознания светлым пятном лелеялась надежда на неожиданно ласковый взгляд матери. Не императрицы, не Екатерины Великой, а именно МАТЕРИ, родившей его в муках. Теплый, проникновенный взгляд и шепот. Именно шепот! Тихий, отчетливый и благостный, тот, что врачует все раны сердца, души, перечеркивающий любые низкие и недостойные устремления изъявлённого прошлым презрением естества. За эти тихие слова: - «Павлуша, прости меня за все, ради Бога!», - он был готов ей простить ВСЁ! И когда, опережая всех, он поднимался в её комнаты, когда мчался по лестницам и коридорам Зимнего дворца, именно эти слова, как шелест осенних листьев проносились в его голове.
     Но…!
     Ноги сами собой подкосились, когда Павел увидел её. Сафьяновый матрац, сброшенный  на пол с кровати одним движением, спешно, суетно и поэтому неровно.  Накинутое на тело, как ему показалось, небрежно, без должного уважения, одеяло, словно тот, кто это делал, спешил прикрыть им, ту голую и неприятную правду, что неожиданно открылась и ему, и тем людям, кто был рядом. Под одеялом угадывалось, именно угадывалось, а не обозначалось, тело Великой женщины, похожее теперь на английский пудинг, дрожащий под действием хриплого, затрудненного дыхания.
     Колени больно ударились о паркет пола. Но он не почувствовал этой боли. Целуя её неожиданно горячую и мокрую от пота руку, вглядываясь в искаженное внутренней мукой лицо, вскользь отмечая с какой заботой, стирает эту противную пену с губ своей госпожи камер-фрау Перекусихина, сидящая прямо на полу возле головы императрицы, Павел все ждал этих слов. Пусть не сможет их произнести она. Пусть сознание так и вернется к ней и глаза, наполненные болью, так и не откроются. Но что-то или кто-то должны эти слова произнести. Без звука, знаком, трепетом руки, дрожанием век, печальным вздохом, светящейся фигурой или прозрачным призраком.
     Нет! Не было никаких знаков, никаких движений руки или век, никаких вздохов или явлений, никаких чудес с призраками, с голосами, со светящимися фигурами. Хотя по всем правилам грандиозного представления, именуемого – СМЕРТЬ, они должны были быть и быть в обязательном порядке. Были лишь хрипы, омерзительная темно желтая пузырящаяся пена в уголках губ, и тяжелый запах умирающей плоти.
     И вот это свершилось! Вот он ЗНАК! Вот то явление, которое должно было сопровождать кончину венценосной особы. Пожелтевшие листы с надорванными краями, покрытые корявым, еще не установившимся почерком, сшитые в две тетрадки. Более аккуратные строчки допросных листов, выполненные следователем Тайной Экспедиции. А главное это слова. Та основа из чего состоит любая запись, и которая придает ей законченный, логический смысл. И словно ответ на мучивший Павла в последнее время вопрос, эти строчки, написанные торопливо, полуграмотно, но настолько верно и справедливо, что именно они принесли растревоженной душе успокоение.
     «В крайний день вины свои познаш. Но речь мочь не будет. Тягло это и тяже очень».
     Император позвонил в колокольчик. На его звон прибежал дежурный камергер.
     - Послать людей. Пусть зажгут свечи в опочивальне и гардеробной умершей. Я иду туда, - громко сказал Павел Петрович,  поправляя парик перед зеркалом: - И живо одеваться!
*******
     Апартаменты Екатерины Великой встретили Павла I тишиной. Тело императрицы  лежало в гробу рядом с гробом Петра III в Петропавловском соборе. Прошло больше месяца с того момента, когда душа покинула её бренное тело, но Павлу Петровичу казалось, что это не так. Нет! Она до сих пор здесь. Вот сейчас он откроет дверь её спальни и раздастся резкий вопрос: - «Чего пришел? Мы тебя не звали!» Так почти всегда встречала мать своего сына на протяжении многих лет, если он приходил к ней без вызова, просто так, как и должен иногда сын приходить к своей родной матери. Может быть, поэтому, всегда решительные, быстрые и твердые шаги императора замедлились перед спальней Екатерины, и он, как-то неловко, излишне осторожно прошел в распахнутые камергерами двери.
     Комната была ярко освещена, но пуста, тиха и мрачна. Мрачность ей придавали занавеси черного шелка, которыми были закрыты все зеркала и полированные предметы. Даже любимый посеребренный кофейник императрицы, что стоял на столе, закрывала большая салфетка черного шелка. И еще запах. Как не проветривали комнаты, как не окуривали их ладаном, но его сладко-тяжелый дух продолжал оставаться в помещении, где происходила трудная битва человеческого тела с его извечным врагом – Смертью.
     - Ваше величество. Я вернулся. Все Ваши распоряжения отданы. Капитан-поручик Кропивницкий с отрядом драгун отбыл в Петропавловский собор. Жду его возвращения минут через десять, - вновь за спиной раздался голос генерал-адъютанта Ростопчина.
     Не поворачивая головы, Павел шепотом ответил:
     - Десяти мало.
     - Не думаю государь. Вы бы видели, каким огнем горели его глаза, когда он получал Ваше личное распоряжение.
     - Посмотрим, Федор Васильевич. Посмотрим, - также тихо проговорил император, направляясь к гардеробной.
     Один из камергеров, опередив Павла, услужливо открыл перед ним дверь, склонившись в низком поклоне. Слуги, повинуясь знаку венценосной особы, остались в спальне, а друзья прошли вглубь гардеробной и остановились перед ватерклозетом.
     Император долго молчал, рассматривая трон легендарных  Пястов, превращенный по указу Екатерины в отхожее место. Федор Васильевич недоумевал, но нарушить молчание Павла не решался по причине своей природной сдержанности и тактичности. Для Ростопчина было очень странным это ночное посещение государем спальни умершей императрицы. А это стояние в молчании и раздумьи перед, пардон, «нужником» государыни, вообще было похоже, скорее, на анекдотическое происшествие, чем на что-то деловое и государственное. Искоса поглядывая на Павла Петровича, он терялся в догадках и даже позволил себе усомниться в здоровье государя.
     Наконец тот заговорил:
     - Вот, дорогой Федор Васильевич, до чего может дойти взбалмошная, не всегда чистоплотная в своих плотских утехах женщина, получившая в руки огромную власть, - он ткнул тростью в сторону трона Пястов: - Посмотри, ты видишь, во что она посмела превратить святыню польского народа?!
     Генерал-адъютант был поражен этими словами императора до глубины души. Что же такое произошло с Павлом Петровичем в течение сегодняшнего вечера, что так повлияло на его отношение к польской проблеме? Да он был против её решения силовыми методами. Да он даже высказывался, что принял бы за честь участвовать в польском восстании и с превеликой охотой встал под знамена генерала  Тадеуша Костюшко.  Это воспринималось окружающими его людьми, как желание досадить императрице, желание иметь мнение только противоположное её мнению, но совсем не как устоявшееся и твердое мировоззрение. Федор Васильевич прекрасно помнил, как смеялся Павел Петрович над этой самой выходкой своей матушки, когда слухи о том, что она сделала с польским троном, достигли Гатчины.
     Освобождение Тадеуша Костюшко и других польских пленных по приказу Их Императорского величества совсем не носило характер, знаменующий кардинальные изменения  в политике Российской Империи по отношению к Польше. Нет! Это просто был отголосок неутихающей борьбы между сыном и матерью, не смотря на то, что мать уже лежала в гробу.
     Лишение любви, простой материнской любви и заботы, почти всегда приводит к  необратимым психическим расстройствам. Это Растопчин  знал, но старался не отождествлять подобные выводы с личностью Павла, старался на первое место ставить его ум, доброту, прилежание, рыцарскую верность своему слову, честность, благородство, порядочность в отношении друзей и приближенных. Скорее всего, именно поэтому  сегодняшняя, ночная выходка государя не просто озадачила его. Она заставила посмотреть на своего венценосного друга более внимательно и тревожно.
     Между тем Павел Петрович продолжал:
     - Это же самое настоящее надругательство над любой коронованной властью! И это позволила себе особа, которая без каких либо мук совести, вступила на российский престол, спокойно перешагнув через труп своего венценосного супруга. Да! Перешагнув через тело моего отца! А впрочем, что можно было ожидать от такой императрицы?  Что можно было ожидать от государыни, погрязшей в разврате, окружившей свой трон людьми без чести и достоинства, карающей любое инакомыслие и не терпящей любое высказывание, противоречивое её собственному мнению? А, Федор Васильевич?
     - Ваше величество, но надо отдать должное Екатерине Алексеевне, - попытался направить в другое русло мысли императора Ростопчин: - При ней Россию стали уважать в Европе, к России стали прислу…
     - Да, бросьте, Федор Васильевич! Бросьте! – резко перебил генерал-адъютанта Павел Петрович: - Это все демагогия! Нас стали бояться, вот это правильно. Вот это соответствует истинному положению вещей. И именно это дало моей матери право так поступить с троном Пястов. Но есть, же какие-то моральные принципы. Есть какие-то, божеские заповеди, которые нельзя преступать никогда и нигде!
     В этот момент дверь гардеробной открылась, и в ней появился обер-камергер:
     - Ваше Императорское величество! Их Святейшество митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил просят принять их! – громогласно и торжественно провозгласил он, стукнув своим жезлом о паркет гардеробной.
     - Да! Да! Проси! Проси! – как-то суетливо и слегка заискивающе произнес в полный голос Павел.
     Эта резкая перемена в настроении государя, от властных, не терпящих возражений, ноток в голосе, к просительно-заискивающим, прозвучало таким неожиданным диссонансом в ушах генерал-адъютанта, что тот содрогнулся и предчувствие чего-то страшного, неотвратимого, надвигающегося на самого Павла, а, следовательно, и на тех, кто рядом с ним, холодным дуновением коснулось щеки Ростопчина.
     В гардеробную вошел митрополит Гавриил и сразу стал жаловаться императору:
     - Ваше величество! Но так, же нельзя. Я службу правлю, а меня  в карету и сюда. И все это якобы по Вашему повелению…
     -  Владыка, все это правильно, все это по моему повелению, ибо вопрос, который необходимо решить, не терпит отлагательств.
     Павел Петрович поцеловал протянутую руку митрополита.
     - Что ж, воля Ваша. Я слушаю, - перекрестил Гавриил государя.
     - Вот посмотрите, ваше святейшество, - император протянул руку к трону Пястов: - Это трон польский, нашей бывшей государыней в «нужник» превращенный. Трон святой, трон Пястов, покрытый легендами и имеющий очень большое значение для всего народа польского. Я намерен вернуть его в Польшу. Привести в порядок и вернуть. Но молва о его таком непотребном применении  уже разлетелась по Европе и надо, наверно, как-то его освятить, отмолить…. Ну я не знаю, как это делается? Такого в практике государственной еще не было. Да и в истории что-то не помню таких примеров. Что Вы мне в этом посоветуете?
     Гавриил потеребил свою бороду, в растерянности оглянулся на Ростопчина.
     - Так, Ваше Императорское величество, я прямо в затруднении, что-то сказать.
     - То есть как?! – резко вскинул голову Павел.
     - Ваше Императорское величество, сознайтесь, Христом Богом молю, Вы шутите надо мной? - тихо произнес Гавриил.
     - Да, нет! Я не шучу, - теперь растерялся император.
     Гавриил внимательно и пристально посмотрел на Павла Петровича. Опять потеребил бороду. Опять взглянул на Ростопчина. Потом покачал головой, улыбнулся и с кротостью наставника-учителя произнес:
     - Это сидалище не может быть троном, Ваше Императорское величество. Ибо последний из рода Пястов – Станислав Август II – отрекся от польского престола и не назвал приемника. И даже если бы он выдвинул, чью-то кандидатуру, но эта кандидатура не была из рода Пястов, этот трон перестал бы быть знаком верховной власти государя. Костюшко, Нимцевичам или Потоцким пришлось бы создавать свои троны. Как реликвия, как историческая ценность он мог бы стать, но символом власти – нет. Поэтому матушка императрица расценила его, как обычный стул, удобный для сидения и отдыха, полученный ею в виде военного трофея.
     Потом, Ваше Императорское величество, поляки латиняне, католики. Их реликвии  и святыни освящены Папой Римским. А мы православные. У нас другие каноны, отличные от канонов католических. Не может православный священник освятить их святыню. Как и католический нашу. Да и нужно ли сиё? Дело сделано.
     - Но, это же  так оставаться не должно? Может мне обратиться к Папе Римскому? Он хорошо меня встречал. И мы с ним очень даже задушевно беседовали.
     - Сразу скажу, государь! Священный Синод не даст на решение этого вопроса своего благословения, - грозно сдвинул брови Гавриил: - Это обращение поставит Россию и нашу православную церковь в очень унизительное положение. Это породит новые смуты, новые упреки, новые недовольства. Одно дело слухи, но совсем другое признание на государственном уровне.
     Митрополит  вдруг хитро сощурил глаза:
     - А сделайте так, Ваше величество. Как будь-то, ничего и не было. Отремонтируйте трон, поставьте его для сохранности в укромное местечко, как трофей, и пусть себе стоит. Польши то, как государства, нет пока.  Захочет наш Отец небесный, вернет Польшу. Не захочет – не будет её больше никогда. А сколько на это уйдет времени, одному Господу нашему ведомо.
     - Хорошо, владыка, я подумаю, - растерянно произнес Павел Петрович.
     - Государь, можно я вернусь к службе? – спросил Гавриил.
    - Да, да, конечно. Приношу свои извинения за беспокойство, - откланялся император.
     - Да. Ваше величество, этот капитан-поручик сущий дьявол. У него нет за душой ничего святого….
     - Ваше Святейшество! Капитан-поручик выполнял моё приказание и ему были даны все полномочия. Но я разберусь с ним. Обязательно разберусь.
*******
     Время было уже за полночь, когда капитан-поручик Кропивницкий предстал перед императором в его кабинете.
     - Почему нарушаете воинский артикул!? Вам, капитан-поручик положен простой палаш, а не кавалерийская сабля! 
     Это было первое, что услышал он от государя, после того, как доложил о своём прибытии по всей форме.
     - Ваше Императорское величество! Имею разрешение от адмирала Чичагова носить эту саблю при любой, как военной, так и цивильной форме.
     - И за что такое послабление?
     - Состоя в абордажной команде охотников на фрегате «Венус» под командованием капитана Кроуна, был первым на борту шведского 64-х пушечного линейного корабля «Ретвизан». Лично зарубил пять матросов, получил ранение в лицо, взял на шпагу это оружие у шведского лейтенанта и спустил кормовой флаг, доставив его, как трофей, капитану Кроуну.
      Павел внимательно выслушал юношу и пристально вгляделся в него. Красивое лицо капитана-поручика совсем не портил косой шрам от правого виска по всей щеке, напоминающий латинскую букву S. Наоборот он ему очень шел. Эта характерная деталь красноречиво говорила, без любых разъяснений, что перед императором стоит  удалой рубака и смельчак.
     - Хорошо ответил! Молодец! Но я не адмирал Чичагов. Я - Император Российский и повелеваю, с сего дня состоять тебе в звании полного капитана при моей особе в гусарском охранительном отряде. Как у тебя с лошадьми дело обстоит?
     - Умею, благодарю, оправдаю, рад стараться! – выпалил ошеломленный Кропивницкий.
     -  Учти удалец! Впредь мои приказы также исполнять, как исполнял нынче! Федор Васильевич, завтра мой Указ должен быть готов. Мне такие молодцы очень даже нужны.
     - Падай на колени, дурень! Будешь в личной охране Их Императорского величества! А это великая честь! – весело прокричал Ростопчин.
     Кропивницкий, как подкошенный, рухнул на одно колено перед Павлом Первым.


ПРОДОЛЖЕНИЕ   СЛЕДУЕТ.