А Воложитов. Повесть. У Врат Вечности Начало

8.                А. Воложитов.


                У Врат Вечности.
 









                Повесть.








                Волгоград. 2010.









               










               
                « У Врат Вечности».               


История предков всегда любопытна для того, кто достоин иметь Отечество.
                ( Н. М. Карамзин.)




                Бывают такие моменты, когда в тебе вдруг с такой силой просыпа-ется генетическая память, а чувства, возникающие при этом, так остры, что сердце начинает биться как набат и горло перехватывают спазмы. « Всё, что было со мной, помню!» ( Н. Селезнёва).

« Всё, что случилось с моими предками, случилось со мной!»
                ( Воложитов А.)












1.
ГЛАВА 1.

                Солнце остановилось за ветвями старой яблони, замерло от вос-торга, созерцая прозрачно-желтые плоды. Яблоня не стеснялась своей красоты, красовалась перед Солнцем  и отзывалась шуршанием листьев на дуновение лёгкого прохладно ветерка. Ветер тянул с Волги, протекающей в километре от Старой Полтавки.
                Мириады лучей пронзали крону яблони, а наиболее любопытные из них проникали сквозь неё и освещали лик старца Зинора Черепанова, зо-лотили его бороду, кустистые брови и сияли на голом черепе.
                Старец Зинор не один в саду. Рядом с ним, под яблоней копошит-ся  внук, Игорёк. Внук складывает падалицу в ивовое лукошко левой рукой. В другой руке его половина яблока и его подбородок измазан яблочным со-ком.
                Зинору Черепанову девяносто лет. Он опирается грудью на ясене-вый посох, отполированный до блеска за долгие годы. Взгляд его выцветших глаз ясен и осмыслен. Старец молчит, лишь изредка проводит загрубевшей ладонью по огненной бороде, шевелит черными губами. Внук Игорь знает, что сейчас дедушка начнёт рассказывать ему быль, которую не найти ни в одной книге.
« Игорёк, внучек, сядь рядышком, поведаю я тебе древнюю историю о твоих предках». Игорь садиться у ног дедушки и замирает.
« Было это давно. Уж века минули. На поместья наши напало чужое племя. Произошла страшная сеча, вестимо страшная, каждый хотел жить. Жить хо-тел каждый, но полегли многие. Пришлые носили шкуры, и пили горячую кровь, надрезая вену на шее  лошади, их каленые стрелы поражали в самое сердце, а мечи у них были кривые. Нас, Россов, уцелело в этой страшной сече с дюжину, счастливчиком оказался и пращур твой, Никанор Черепанов. Высок он и широк в плечах, но и он притомился, потому что уже много дней продирался он через буреломы вдоль берега реки. В его бороду впутались былинки, и от его одежды исходил запах костра. Росс одет в лыковые лапти и льняные портки, терлик перехвачен волосяной верёвкой, отбитой у татарина в жестокой схватке. За плечами Никанора тугой лук,  а в руках боевой топор на длинной рукоятке. Вестимо, внук, пращур твой не лёг обессиленный у подножия холма, а упрямо поднимался по склону, с радостью примечая лесную ягоду, грибы и заросли лещины. Вершина холма оказалась плоской, обширной и поросшей нехоженым лесом. Псы гонялись за мелким зверем, и Никанор слышал их нетерпеливый лай. Беженец и сам частенько вспугивал зайца и радовался этому, восклицал: « Красно еси!» Противоположная сторона холма оканчивалась обрывом. Огромный валун,

2.
подмытый вешней водой, обрушился и образовал тихую заводь. В ней то и нашёл Никанор наскоро вытесанное топором чудище с вытаращенными гла-зами, слегка обозначенным носом и ртом. Терлик, руки и ноги едва разли-чимы на коротком обрубке сосны. « Красно еси!» Снова воскликнул Никанор, проворно спустился по откосу к воде и подхватил истукана. Теперь он с лёгким сердцем взобрался на вершину холма и заспешил к древнему дубу, века стоявшему в самом центре плоской вершины. Никанор прислонил истукана к неохватному стволу дуба, заговорил с ним, будто ждал поддержки в своих начинаниях:
« Дозволь, древнейший житель, срубить твоих собратьев, чтобы на вершине этого холма возродить страну Россов, сожженную ненавистным ворогом». И расправил Никанор могучие плечи и пошёл быстрым шагом по плоскогорью, всё примечая. К заходу Солнца он вернулся на облюбованное им место под могучим деревом, снял с плеч крошну и положил её на жухлую мураву, а сам устремил взгляд на излучину реки, огибающей плоскогорье. Под обрывом вода шла упругой струёй, образуя водовороты и силясь уже долгий век, смести гигантскую скалу со своего пути. Троица старых берёз уронила багряные космы в стремительный поток, в тени их нагуливают жир  неподъёмные щуки.
« Красно еси!» Крикнул во всю мощь своего голоса Росс. Ему понравилась и река, и нескончаемый действенный лес, и заливные луга с перезревшими травами.
                Ужинал беженец под раскидистыми ветвями дуба. Ужин его состоял из ломтя ржаного хлеба и чистейшей воды, которую он пил прямо из реки. Ещё долго сидел Никанор на траве, привалившись к стволу могучего лесного жителя, и смотрел немигающим взглядом на вечернее Солнце, и сердце его трепетало от великой радости, потому что сам Мироправитель ниспослал ему знак и указал место для новой страны.
«Вестимо, душа Никанора воспрянула и затрепетала, потому что появилась надежда на то, что очень скоро он вернётся к привычным занятиям на новом месте и что  рядом с ним будет семья.
« Дедушка, а как звали отца и маму Никанора?»
« Отца звали Зинором, а мать Александрой».
 « Дедушка, тебя тоже зовут Зинор!»
« Вестимо, с тех пор переселяется моя душа в потомков рода Черепановых. Ты послушай быль, она ещё долго не закончится. После того, как Никанор встал с Солнцем и подкрепился, подозвал он собак. Ты, внук, не забыл, ко-нечно же, что с Никанором были две собаки, Ярь и Сиза. И отправил он суку за народом. Рванул и Ярь в кусты, но окриком удержал его Никанор. Пошёл кругами кабель, заметался, но не ослушался хозяина, с тоскою в глазах смот-рел в сторону, где только что исчезла его подруга.

3.
А Никанор попросил прощения у дуба за то, что вынужден срубить собратьев его на нужды земные. Тишину ясного осеннего утра впервые за долгие века вспугнули размеренные удары топора. Никанор валил сосну, обтёсывал стволы, долбил пазы и уже к вечеру у дуба, в середине плоскогорья накопилась гора лесин. Через несколько дней Никанор начал сборку дома и к вечеру вывел первое жилище под окна, а ещё через два дня положил на стены перекрытие. В конце второй недели Черепанов сидел на крыльце нового дома и ворошил  палочкой мох, которым он намеревался конопатить щели между брёвнами. Эту привычную с детства работу он выполнял машинально, но в мыслях он пребывал в своём доме, выстроенном на высоком берегу Шексны, у слияния с Волгой. В этом доме протекла жизнь его предков, в нём жил он и жили его жена и дети. В светлицах дома не смолкал смех, и на подворье не прекращалась повседневная работа. Теперь у Никанора остались только руки и топор, и этот крутой берег Волги. Никанор знал, что где-то совсем рядом, в двух, трех днях пути стоит Новугород.
                Никанор Черепанов не допускал к себе мыслей мрачных, потому что верил, что только счастливые воспоминания помогут ему воссоздать по-местье и жить прежней жизнью. Воспоминания вспугнул Ярь. Пёс поднял го-лову и стал усиленно втягивать воздух ноздрями, через мгновение он со-рвался с места и исчез в зарослях лещины. Никанор крепче сжал рукоять боевого топора и приготовился к наихудшему. Но опасения его были напрасными. Через несколько минут на опушку выскочили с весёлым лаем ярь и Сиза, закружили вокруг хозяина, закружили вокруг дома, снова исчезли в глубине чащи, но очень скоро появились вместе со старцем Зинором. Старец, не обращая внимания на сына, прошествовал к дубу, увидев там истукана, одобрительно кивнул головой. И только теперь он обошёл вокруг дома, постоял на высоком берегу Волги, осмотрел обширные луга вдоль берега, и только потом вошёл в избу. Пробыл в ней старец недолго, вышел на крыльцо, обнажил седую голову, произнёс торжественно:
« Быти стране на этом месте, возродиться род Черепановых!»  Облегчённо вздохнули беженцы, сняли с лошадей поклажу, отпустили их на вольные травы.  Бабы засуетились у очага. Только Никанор с семьёй замешкался у крыльца. Жена Пелагея повисла на шее, дети обступили, прильнули к отцу.
               Весть о новом поселении в глухом бору на Волге птицей разлетелась по окрестностям. Потянулись уцелевшие в жестоких сечах вои и простые смертные к старцу Зинору. Старец заглядывал в глаза Человеку, велел Пела-гее накормить его. Кое-как залечивший раны вой жадно ел кашу с судаком и вынимал из-за кушака топор. И прежде чем стала река, на пологой вершине холма выросло крепкое поселение, укреплённое с трех сторон высоким ты-ном. В местах, пригодных для проезда всадником, Зинор повелел
4.
рубить сторожки. Отчаянные головы поселились в них и занялись промыс-лом зверя. Но особо следили за тайными лесными тропами и за сигнальны-ми кострами.

Гл.2.
                Нескончаемы и светлы летние зори! Давным-давно Солнышко опус-тилось Волгу-Матушку, а Заря всё блуждает по Небу, озаряет половину Божьего Купола, не впускает Ночь.
                Вечерней Зарёй любуется старец Зинор. Он неподвижно сидит на тюльке под старой яблоней и слезящимися глазами немигая смотрит на За-кат. Рядом с ним копошится внук Игорь. Подперев яблоню плечом, стоит сын, Павел, безмятежно дымит сигаретой, отдыхает от трудов и зноя прошедшего дня.  Павел широк в плечах, он пострижен коротко, по-современному. Игорёк посадил божью коровку на палец, приговаривает:
« божья коровка, полети на Небко, там твои детки, кушают конфетки, всем раздают, только мне не дают». Божья тварь достигла вершинки пальца, по-крутилась, нашла точку опоры и расправила крылья. Игорёк наблюдал за её полётом до тех пор, пока она не скрылась за вершиной яблони, где-то в ве-чернем Небе. Полёт этот напомнил Игорю рассказ деда о судьбе Никанора, и он спросил:
« Дедушка. А Черепановы смогли возродить поместье?»
« Вестимо, смогли, внучек. Как ты помнишь,  у Никанора и Пелагеи подрастал единочадный сын,  и звали его как меня, Зинором. Наградил Бог его великой душой. Все знали, что любит малец возиться с деревами и что грамотен он в травах лечебных. Собирал он травы в положенный срок по чащам лесным. Всяк покалеченный или хворый приходил к нему на поклон. Так и жили в новом поселении. А жизнь, вестимо, сегодня, слава Богу, а завтра что Бог даст, вот и дал Бог назавтра дымы. Стражи ударили в колокол, собрались со всей округи Россы и Торки, зрят на старца Зинора, ждут слова. Зинор стоит на крыльце дома в белых одеждах, и седая борода его приглажена, в руке у него посох, а во взоре спокойствие. Рядом с ним сын его Никанор в латах и шеломе, с мечом булатным в могучей руке, глаза его мечут молнии, а сердце рвётся в бой.
« Мы только обжили наши новые дома и мечтали дожить в них до глубокой старости, мы мечтали женить здесь наших сыновей и выдать дочерей замуж, мы мечтали передать внукам мудрость наших поколений, но натянуты луки и стрелы готовы пронзить наши сердца. Хоробрые Россы, готовы ли вы сло-жить буйны головы за страну?»   
« От мудра мужа примем совет, сразимся с ворогом на бранном поле»!  Вня-ли словам Никанора Россы, обнажили мечи, вознамерились идти за укреп-ления ворога искать.
5.
« Мужи хоробрые, дозвольте слово молвить». Остановил их старец Зинор.
« Сон я видел. Тма конная и стрелы горящие! Но путь к спасению пролегает через наш разум. В мыслях мы наши поместья сохраним и воссоздадим их снова, если смертей напрасных избежим. Всяк, отважный сердцем, волен умереть на бранном поле, но млад и стар, но слабый духом и плотью пусть отважится на долгий путь к Новугороду». Со старцем согласились, но не ус-пели разойтись для сборов, потому что потянулись через ворота вои, иссе-чённые в недавнем бою.  Многие на изнурённых конях, но ещё больше пе-ших. У них изрублены латы, и лица их залиты кровью. От усталости многие из них волочили копья и мечи по земле из последних сил. Расступились поселенцы, взирают на ратников с ужасом и восхищением в глазах, ожидают от них слова. Вел отряд витязь на белом коне. Сам он облачен в кольчугу и на голове его золоченый шелом. Мечь окровавленный лежит поперёк седла и взгляд его суровый. Спешился витязь, поклонился старцу Зинору до Земли, сняв шелом. Светлые кудри упали на могучие плечи. И вот стал воин на ноги, расправил плечи, обвел поселенцев взглядом суровым, обратился:                «Позволь старец слово молвить. Я дружинник Дорожа, я подданный князя Георгия Владимирского, и бился я под началом воеводы Ярослава Михалко-вича. Сам князь Георгий бился на Сити-реке, не сломила его волю погибель семьи вместе с городом Владимиром. Князь Георгий был изрублен в сечи ужасной. Но всеми любимый князь Василько, израненный, попал в полон к Батыю. После Владимира пали Волок Ламский и Тверь, тма на пути к Торжку и Новугороду. Наром мой, батыева тма рыскает по всей Руси аки зверь нена-сытный, не жалеет ни малого ни старого, жёны князей наших прислуживают варварам, а девах наших они полонят в обозах для забавы! Готовы ли вы умереть за Русь, воины хоробрые, хлебопашцы усердные?» Вопрошал Дорожа, подняв окровавленный меч над головой. Старец выслушал Дорожу, повторил:
« С обозом отправить к Новугороду матерей с детьми, земледельцем мир-ных и стариков немощных, ратники доблестные, биться нам с Батыем не на живот, а насмерть».
                Конные спешились, повели коней к реке. Пешие потянулись за ни-ми, раны обмыть, воды студеной испить. Пелагея с девахами развела костры и повесила над жарким пламенем котлы. Сегодня они не жалели ни крупы, ни рыбы для измученных ратников.
                Обоз с беженцами на Новугород старец Зинор увёл в сумерках, и ещё долго до слуха поселенцев доходил скрип колёс и бабьи причитания. Судьба оберегла в эту ночь дружину Дорожа и поселенцев под началом Ни-канора от боя, и это дало возможность воинам перевязать раны, заточить за-зубренные клинки и приготовиться к сражению. Короткая, но жестокая сеча произошла через три дня. Никанор Черепанов и ещё десять отчаянных Рос
6.
сов неудержимым смерчем налетели на неприятеля. Мечи вспыхивали как молнии и рубили не прошеных гостей в меховых одеждах, сбрасывали их с лошадок ударом топора, стаскивали крюками. Заметались монголы по поляне, повернули на обратную тропу, разметали горстку смельчаков.
                Недотянулся Черепанов мечом до треуха. Монгол оскалился, развернулся и набросил петлю волосяной верёвки на Росса. Петля затянулась наискось, от шеи, через поднятую руку, на груди.
« Дед, кто тебе рассказал эту историю?» Спросил внук Игорь.
« Эту быль поведал мне мой дед, а слышал он её от моего прадеда, а праде-ду поведал её его дед и так до самого первого Черепанова, с которого и на-чался наш род. Ты не думай, что Черепановы умели только красно  речевить, они умели и дом срубить, и дерево посадить, и скотину вырастить, но особо радели за полем. В старину на Руси не допускали пахарей к ратным делам, потому что он кормил и князя, и войско, и семью. А семьи, вестимо, были многодетные, потому как работы было много, и её надо было вовремя завершать. Вот и родилась пословица, что добро по Миру не рекой течёт, я семьёй живёт». Старец Зинор устал. Он устремил взгляд на Закат, цепляю-щийся за Небо последними малиновыми лучами. Сердце его с надрывом ворочалось в груди, в ушах бушевал ураган вековой давности, и старец потерял реальность. Она растворилась в толще веков, исчезло прошлое, настоящее и будущее, родился момент истиной жизни рода Черепановых, в котором судьбы Зинора, его сына Павла и внука Игоря переплелась с судьбами рядом живущих! Так творится история. Для Зинора она почти закончилась, но для сына и внука она только начинается.
« Пора на отдых.  Летняя ночь коротка. Закат только потухнет, а уже Рассвет зачинается».  Зинор с трудом прогнал воспоминания, завозился в поисках бадика.
« Иди, батя, отдыхай. Я посижу, о жизни поразмышляю. Признаюсь, с тех пор, как колхоз по дворам растащили, на душе неспокойно. На поклон ко всем ходишь, то зерно прикупить, то сена и солому привести. Но не это про-блема, проблема в другом. Как реализовать товар?» Павел чиркнул спичкой, прикурил. Напрасно он ждал от отца подсказку. Его мысли были заняты воспоминаниями.
                Зинор и Александра Черепановы занимают старую половину дома, большую комнату с печкой посередине. В комнате за печкой кровать, у оконца в первой половине стоит стол и два стула, шкаф для посуды. Справа у дверей стоит сундук с одеждой, на полу лежат домотканые дорожки и половички. Уют в комнате создают старинные иконы в правом восточном углу. Иконы сияют серебряными и золотыми окладами в свете лампадки. Хозяйка стоит перед  Ликом Иисуса, шепчет молитву. Свободная белая сорочка стекает на пол причудливыми складками.
7.
             Зинор присел к столу, левую руку положил на столешницу, правой приглаживает огненную бороду, ждёт, когда Александра закончит беседу с Богом. Вот она перекрестилась троекратно, бесшумно встала с колен. Присе-ла рядом с Зинором, проговорила покорно:
« Выспрашиваю у Господа благодати для детей. Павлуша весь в тебя, работа в яго руках горит, да бяда, люди вокруг разные».
« Заладила, разные да разные! Что ж теперь Павлу сиднем сядеть да каждого шороха бояться, в подвале хорониться, или, что хуже, на злыдней да
бирюков равняться? Не тать он и не вор, добро горбом нажил. Я век в кулаке дяржу, и жил по совести и не на кого не оглядался!» Вразумлял уже в кото-рый раз Зинор жену.
« По совести жил». Соглашается Александра, молчит минуту, вздыхает, но не в силах подавить тревогу.
« Сыновья не крещённые, душа не на месте. Снясти бы иконы в церковь, То-полиха говорит, что скоро батюшка прибудет, освятит после ремонта злато-главую. Не запамятовал, как было? Идёшь с Демидова или Приморска, а она, голубушка, с пригорка пялится, крест на Солнце горит. Шаги становятся невесомыми, так бы и взлетел. Душа присмиреет, умилится, потянется к Богу». Александра знает, что муж молчун, уважает за это, но бабье начало берёт в ней верх, и она продолжает:
« Школу древнюю, в которой ещё Павлуша учился, под церковь приспособил сын Галкина Стяпана Васильевича, Дмитрий. Отца грехи замаливает. Иначе и не должно быть, ведь Стяпан молодой был, бедовый да беспечный. Он думал, что народу свободу преподносит, когда удавку на крест набрасывал и с купола сдёргивал» Александра поджала губы, присмирела. Не ожидала она ответ, но Зинор заговорил:
« Тяжело Степан Васильевич помирал, не хотел его принять Господь за соде-янное супротив. Вот Дмитрий и заботится о душе отца. А как иначе?»
               
Гл.3.
                Только закрыл Павел Черепанов глаза, а кочет уже возвещает о начале дня. Павел рывком поднял с постели сильное тело, секунду посидел на краю постели, потянулся до хруста в суставах и вон из спальни. В летней кухне он заварил крутой кофе, добавил сливок, положил три ложки сахару, размешал и с бокалом в руке вышел во двор. Отец уже был в саду. Он стоял под яблоней  с большим ножом в руке. В другой руке он держал срезанную ветку и разглядывал её. С веткой он и вошёл на кухню, одел очки, сделал но-жом долевой разрез и извлёк из под коры личинку.
« Древесница въедливая источила ветку на Славе Победителям. Дятла не стало, переселился в места, где народ сады растит».
8.
« Пару дней назад долбил, но не приглядывался, не досуг». Поддержал раз-говор Павел. Зинор Черепанов сбросил личинку на пол, растоптал её, ветку положил на край стола, сказал перед уходом:
« Кроликам снесёшь». Павел допил кофе, и с веткой яблони заспешил на ба-зы.
               Коровы уже стучали копытами о новый настил, косили глаза на хо-зяина. « Здорово ночевали, кормилицы!» Приветствовал их Павел, взялся за вилы. Пошла работа!
                Елена Черепанова просыпалась на полчаса позже мужа. Она на ощупку прошла на кухню, пила с закрытыми глазами кофе.
« Проснулась?» Спрашивал её Павел и обнимал жену, тёрся трехдневной щетиной о её щёки и шею. Елена вырывалась из объятий, кричала:
« Дикарище, всё лицо оцарапал бородищей! Фууу, дикобраз колючий, меньше на лавке по вечерам просиживай!»
 « Сама с курышками в постель уваливаешься!» Отшучивался Павел, глядя в лицо Елене. Наконец -  то её глаза распахнулись, открылись синие омуты, влекущие загадочностью. Влажные губы улыбались застенчивой девической улыбкой.
« До чего ж ты у меня красивая, Ленка! Тебе только детей рожать!» Елена по-краснела как школьница, опустила ресницы, отмахнулась:
« Не загадывай!»  Хотела ещё что-то сказать, да не успела. Вошла Александра Черепанова, за ней вошёл Зинор. У него в руках красные яблоки.
« Я уж отведал, покушайте и вы». Сказал Зинор и положил яблоки на стол. Павел и Елена схватили по одному, откусывая на ходу, заторопились на базы. Павел подносил каждой корове ведро с водой, сыпал в колоду фураж. Елена проворно двигала руками, упругие струи молоко ударили в звонкий подойник. Через час в летней кухне стояли переполненные парным молоком вёдра. Елена взялась за сепарирование, а Павел открыл ворота и выпроводил коров в стадо. Он вернулся через четверть часа, сказал, ломая хворостину:
« Бабы на коровьем реву толковали, что у Тополихи под утро коровку со двора свели».
« У Тополихи? Фууу! Горазды на пакость, умыкают у безмужних!»  Ахнула Елена.
« Собаку обушком утихомирили, замки ломиком сорвали. Тополиха почувствовала неладное, выглянула, а ей мужик с чулком на морде под рёбра топором тычет; не высовывайся, если жизнь дорога!»
« Чисто тать!» Воскликнула Елена. Зинор провел ладонью по огненной боро-де, сделал вывод:
« Свои, может и чужаки, но свои навяли, иначе не рассудишь. А чего ожи-дать? Сноха по КамАЗам  таскается, сын давно в бутылке утонул, дом без му
9.
жика, вот и пришла бяда. Антоновне помочь надо, на ней внуки, дети невин-ные этих пропащих душ».  Зинор строго глянул на сноху. Елена ответила:
« Соберу яиц, молочка в банку отолью, картошечки копну, отнесу».
                Завтракали Черепановы поздно и основательно, впереди нескон-чаемый хлопотный день. За чаем Зинор поинтересовался, скоро ли сын управится с картошкой.
« Дня на три ещё, отец. Поспешаю, картошка из Краснодара пошла, цена па-дает».
« А с молочком как быть? Холодильники забиты, некуда рассовывать?» Спросила озабоченно Елена.
« И молочком, и картошечкой завтра поторгуем, места в машине хватит. Я в поле, картошку копать. Вечерочком перемоем». На том и порешили.
               Не успела Елена перемыть посуду, как пришла Тополёва, Тополиха, как её называли в Старой Полтавке. Вытянутое, измождённое лицо её почер-нело за одну ночь, пальцы с распухшими суставами теребят замызганный фартук, глаза безрадостные, выплаканные за ночь.
« Зинор Егорович, ты человек многоопытный и порядочный, посоветуй, как мне быть, что делать? Свяли ночью коровку со двора лихие людишки. А на мне внучата, их кормить надо. От сына помощи, что с козла молока, месяца-ми не просыхает. И невестка без работы». Тополёва задрала фартук, уткну-лась лицом в него, завыла как белуга. Вырвался наружу весь ужас пережитой ночи неудержимо и жутко. Старая, одинокая женщина долго не могла подавить в себе отчаяние. Вокруг неё суетилась Александра Черепанова. Она усадила её на стул, шептала на ухо слова, напоила водицей. Когда Тополева, наконец, успокоилась, Зинор Черепанов сказал:
« Был бы твой непутёвый дома, не случилось бы несчастья. Был хорошим че-ловеком, когда работа была. И невестка твоя, и внуки ходили по сялу прямо. Но не на ту дорожку он свярнул, когда колхоз начали растаскивать. Никита твой пожил весело, когда было что резаком на металлолом кромсать. А на-чальству это на руку. Они и руки нагрели, и есть на кого списать колхоз».
« То-то и оно. Никита пьяный и сытый был, пока было что резать и в кузов кидать. Извини, Галина Антоновна, не со зла на твоего Никиту говорю, от обиды на жизнь нашу. Одни пришли, без спросу всех в колхозы загнали, другие пришли, мужика до нитки раздели!» Зинор Черепанов глянул на сына строго, пригладил бороду, сказал ласково:
« Садись Антоновна, к столу, откушай, что Бог послал. Потом и потолкуем». Александра усадила Тополёву за стол, засуетилась, накрывая на стол. Она отрезала ломоть хлеба, поставила тарелку с салатом из помидоров, нарезала свежего сала, налила бокал молока.

10.
« Поешь, Антоновна, не побрезгуй». Просила Александра. Тополёва отломи-ла от хлеба, положила в рот кусочек сала, пожевала, отпила из бокала, и ус-тавилась в бороду Зинора.
« Вестимо, сын прав, кто бы ни добрался до власти, мнит из себя Всевышне-го, правит народом на свой лад. Хотя бы взять меня…» Зинор Черепанов по-перхнулся, слова, которые он хотел высказать, оказались горькими.
« Ты, Антоновна, вот что сделай. В долгий ящик не откладывай. Сняси участ-ковому заявление. В нём обскажи, что ночью у тебя тати свяли коровку, ну и всё остальное, что запомнила». Тополёва расслабилась, зашмыгала носом, снова всплакнула, когда успокоилась, уважительно проговорила:
« Дай Бог тебе здоровья, Зинор Ягорович. Двужильный ты человек. Уже с ба-диком по Земле шествуешь, но всё тебе нипочём: борода огнём горит, глаз твои и ум твой светлы и не боишься ты жить по своим понятиям. Много лю-дишек разбогатело, да видать нечестно, потому, как прячут глаза от людей, с которыми рядом проживают, простачками прикидываются, коняжкой хро-мой, немогутной».
« Вестимо, никому не кланялся и от заповедей предков не отказывался, в долгах не ходил, но голодал, только не потому, что ленив». И снова осёкся почти на полуслове Черепанов, глаза уставились в прошлое, оно было вчера.
           Кое как составили документ, Тополёва коряво расписалась, выслушала напутствие, вышла из дому Черепановых. Её провожала Александра. У калитки женщины столкнулись с Михаилом Спицыным. Он цеплялся за штакетины, едва удерживал своё крупное тело, не валился в пыль. Одет Михаил в измочаленную рубашку, в изжёванные брюки. Лапищи босые, чёрные ногти скрюченные, запущенные. Крупное тело Спицына содрогается, поддает он плечом к Небушку, вытягивает шею, сглатывает жар, клокочущий внутрях. Повис бывший тракторист на заборе, еле ворочает языком:
« Гля, подружки сошлись. Налей стакан, Александра, опохмели, сжалься над человеком».
« Проходи с миром, Михаил, не держим дома водку». Миролюбиво ответила Черепанова.
« Понял, не дурак». Пробурчал Спицын и стал продвигаться вдоль забора. Он живёт через квартал, ближе к Волге. Она купается в утренних лучах, жмётся к древним берегам, на которых спокон веку Русичи строили города и пахали Землю, радовались урожаю и растили детей.
« Не озлись, Антоновна, Мир не без добрых людей, поможем, чем сможем». Напутствовала Черепанова Тополёву.

Гл.4.

11.
                У Павла Черепанова машина-танк, двадцать первая Волга. Машине больше тридцати лет, но она исправно трудится и всё ещё мягкая и приеми-стая. Привык Павел к ней, менять и не помышляет. Елене машина тоже нра-вится, главным образом потому, что она прочная, и Елена чувствует себя на дорогах Волгограда уверенно. В пути она спит, и только тогда, когда начина-ется каштановая аллея по улице Титова, Павел будит жену:
« Ленусь, вставай, хлебни кофейку, подъезжаем».
« Счас». Отвечает она, но глаза её закрыты, и она не шевелится. Открывает Елена глаза, когда машина останавливается на стоянке возле базара и Павел начинает хлопать дверями и багажником, вытаскивать из салона и багажника бидоны и ведра с товаром. И лишь когда Павел ставит фляги и бидоны у прилавка, Елена просыпается окончательно и начинает реагировать на болтовню знакомых продавцов и постоянных клиентов:
« Леночка, ты мне отпусти пол кило творожку в долг, ты же знаешь, я тебя не обману, с пенсии расплачусь». Умоляла опрятная старушка.
« О чём разговор, баба Валя, конечно отпущу». Соглашается Елена, проворно отпускает клиентку. Пошла торговля.
              Павел Черепанов определил жену и вернулся к машине. Он взвалил мешок с картошкой на плечо. У овощных прилавков к нему подбежал щуп-лый армянин в своей фуражке-аэродроме, предложил:
« Слушай, дорогой, отдай картошку оптом, я тебе хорошую цену даю, да».
« Это я тебе цену дам, вот похожу, приценюсь». Отмахнулся Павел.
« Ты тут не станешь, аренда, слышишь, брат, отдай мне картошку, я хорошую цену даю, да». Рука в золотых кольцах замахала перед лицом Павла.
« Ты не маши рукой перед носом, придурок!» Вспылил Павел Он опустил мешок с картошкой на бетон, вытащил из кармана пачку с сигаретами, заку-рил.
« Я тебе последний раз предлагаю, отдай мне картошку, я даю хорошую це-ну». Не сдавался Армянин. Павел набычился, спросил:
« Хорошую, какую?2
« Четыре рубля».
« А перепродашь за десять, так? Ты вот что, купи петуха и ему мозги парь!» Толстый палец Павла покачивался у носа армянина. Тот завертелся, на месте, покраснел. Павел взвалил мешок на плечи, вышел из рынка. Он собрал стол возле своей машины, положил первый килограмм на весы. По площади у базара проходило много людей и первого покупателя не пришлось долго ждать.
« Мне пяток кило картошечки. Щей хочу, прямо сильно хочу щей со свежей картошкой да с косточкой». Тараторила в меру упитанная русоволосая жен-щина, пялясь на Павла голубыми глазами.
12.
« Не пожалеешь, картошечка с огорода только что. А вот капусточка ещё не подошла, будет через месячишко». Говорил Павел, отвешивая картошку.
« Сразу видно огородника, и сам видный из себя, и картошечка чистая». Сы-пала слова покупательница, не сводя с Павла глаза. Она подала ему деньги, спросила:
« Когда тебя снова ждать?»
« В субботу подъеду». Ответил Павел.
                Торговля шла бойко. Когда в багажнике остался последний ме-шок, подошли два милиционера, растолкали очередь, сунули под нос Павла свои корочки.
« Торгуем?» Спросил равнодушно тот, у которого погоны старшего лейтенанта. Офицер среднего роста с круглым лицом и пушистыми казацкими усами.
« Торгуем потихонечку». Ответил Черепанов.
« Сынок, мне килограмм картошечки свеженькой отпусти. Отварю да с капусточкой поем в удовольствие». Это к прилавку пробилась полная женщина. В её вытянутой руке пакет.
« Губа не дура». Это заговорил второй милиционер с погонами лейтенанта.
Он молодой, у него круглое лицо, у него брюшко, он ниже среднего роста.
« Женщина, иди покупать картошку в павильон, тут торговать не положено. Закон запрещает торговать в местах, необорудованных для торговли». Лей-тенант отстранил женщину от стола.
« В павильон я не пойду. Кто там торгует? Перекупщик, и товар у перекупщи-ка залежалый, невесть откуда привезённый. Я же хочу картошечки прямо с грядочки».
« Не положено тут торговать». Повторил милиционер.
« Нашёл к кому прицепиться. Ты мне, старшой, всю торговлю испоганил. По-чему ты к тем, кто с КАМАЗов торгует, не цепляешься. Их с пяток на твоих глазах стоит. Или с утра залил шары, не видишь? Глянь на мои руки, я с Рас-светом встаю, день не разгибаюсь, чтобы с голоду не пухнуть!» Павел полез в карман за сигаретой.
« Молодец, сынок, держи оборону, иначе сомнут». Поддержал Павла Чере-панова старик в офицерском кителе. На груди медаль за оборону Сталингра-да. Сталиградец опёрся на бадик, смотрит с одобрением на Черепанова вы-цветшими глазами.
« Значит, по-хорошему не получится. Будем составлять протокол». Равно-душно сказал старший по званию, не спеша открыл свою папку, вынул лист.
« Слышь ты, старшой, не трудись, ваши бумаги я подписывать не собираюсь, и по вашим судам ездить не буду, мне некогда. Да и вообще, пошли вы со своими бумагами на ху…тор в навозе ковыряться, вот как я!» Павел в миг свернул торговлю, закрыл машину на ключ, ушёл в павильон в жене.
13.
« Представляешь, Ленусь, менты всю торговлю унавозили, вилами не про-вернёшь. Прицепились, почему в павильоне не торгуешь? Я им грю, мест не-ту в павильоне. Ну, в общем, недоторговал чуток». Елена перестала
улыбаться, быстрее заработала руками, отпуская творог. Павел отошёл в сторонку, закурил. К нему снова подошёл перекупщик, предложил:
« Слушай, дорогой, я тебе не четыре, я тебе пять рублей даю, да».
« Восемь!» Отрезал Павел.
« Вай-вай! Такой цены даже зимой не бывает, да!» Павел не ответил, он по-дошёл к жене, проговорил с раздражением:
« По пять ему отдай! Да я сам картошку по три раза в день буду жрать, но по пять не отдам!»
« Успокойся, Паша, я расторговалась. Сноси посуду в машину, а я пробегусь по базару, кое – что прикуплю и домой!»
                Неприятности продолжались. На заправочной станции Павел подал в кассу привычную сумму, но счётчик не досчитал три литра. Остановился. Не вынимая из горловины пистолет, Павел подошёл к кассе, сказал, сдерживаясь изо всех сил:
«Девушка, ты ошиблась, недолила три литра».
« А ты глянь на ценник и отойди от кассы, не мешай работать, увалень дере-венский!» Павел пропустил оскорбление мимо ушей, потому что цена на бензин вызвала большее озлобление. Он вырвал из горловины пистолет, кое-как повесил его на рычаг, хлопнул дверью, с места рванул так, что из под колёс полетел чёрный песок.
« Одни сюрпризы нынче. Бензин снова подорожал, с какого перепугу хотел бы я знать!?»
« Паша, успокойся и смотри на дорогу».
« Успокоишься тут! Отрывается каждый на мне по полной, не знаешь, как выкручиваться. С такими правилами игры мы с тобой не выживем, Ленусь». Павел закурил, крепче сжал руль. Он заговорил после плотины, когда движение стало не столь интенсивным:
« Ленусь, проснись, слышишь, о чём я толкую. Мы с тобой всю жизнь будем каждому кланяться?»
« Голодные спать не ложимся и, слава Богу». Сонно отозвалась Елена.
« Значить, мне до конца дней на старушке рулить на базар и картошку пере-купщикам дарить? Ты думай, что говоришь!» Заорал Павел на жену.
« Паша, я тут причём, ты зачем на меня орёшь?» Глаза Елены увлажнились. Она прикрыла ладонью рот, распахнутыми глазами уставилась на мужа. Па-вел уставился на дорогу, молчал несколько минут, заговорил примиритель-но:

14.
« Не обижайся на меня, Ленусь. Сорвался. Ты и сама видишь, одни пробле-мы. Без перекупщика не поторгуешь спокойно, бензин вверх лезет. Где ви-дано, чтобы литр бензина стоил дороже молока?» Но Елена
Черепанова не вникала в смысл слов мужа. Сегодня она проснулась на Заре, почти ничего не ела и трудилась целый день. Да Павел и не ждал ответ. Он понимал, что жена уставшая и обиженная. Он прибавил двигателю оборотов, включил магнитофон. Любил он жену, Волгу и Зыкину.
                С песней о Волге они и подъехали к дому. Павел прибавил гром-кость, Елена вздрогнула, засуетилась со сборами, выговорила:
« Ты не можешь без этих вот своих приколов!» Павел заржал, глядя на бабью суету. Подбежал сын Игорек, выключил магнитофон, спросил:
« Мама, что ты мне купила?» Глаза сына горят от любопытства. Елена кое - как прислонила сумки к колесу, прижала голову сына к животу, гладит выго-ревшие волосы, отвечает:
«Твоё любимое сливочное в шоколаде. В банке на заднем сидении. Небось, растаяло, жарынь, уффф! Ешь своё мороженное, а я чудок посяжу, попью водицы, да начну щи варить. Все голодные, да и я хочу щей, прямо помираю».
« А дедуля где, сынок?» Спросил Павел.
« Где ж ему быть, папка, как ни в своём саду? Я тебе, папка, секрет деда от-крою, ладно? Только ты никомушеньки  не говори, ладно?»
 « Не скажу. А что, сынок, даже маме нельзя открыть тайну?» В полголоса спросил Павел. Игорёк секунду обдумывал ответ, потом решил:
« Маме конечно можно. Так вот, дедуля называет свой сад Раем, потому что спокон Веку на Руси сады назывались Раем. Сады были очень красивые и росли в них разные яблоки и ягода, овощи и травы лечебные, а сколько цве-тов росло в садах и не пересчитать! Первые сады были заложены под Кие-вом».
« Откуда же дедуля об этом узнал?» Спросила Елена.
« Книга у него есть старинная, в ней, говорит дедушка, про всё написано».
« Надо эту книгу почитать. Дед в саду, а бабушка с ним, Игорёк?»  Спросил Павел.
« Нет, бабуля в доме, она лежит, ей неможется». Павел кивнул головой. Об-становка ясная. Он разгрузил автомобиль, поставил его в гараж, переоделся, напился водицы, посидел в прохладной комнате и с ножом вышел в сад. Отец сидел под раскидистой анисовкой и резал падалицу в большую алюминиевую чашку. Отходы он бросал в ведро для телят. Павел сел прямо на траву, выбрал самое большое яблоко, обтёр его ладонью, аппетитно захрустел. Бросил остаток в ведро, взялся за нож. Некоторое время работали молча.
« Думал я сегодня, отец, размышлял, как жить дальше. Базары всё хуже. Кругом аренда, спокойно не поторгуешь. Бензин снова подскочил, а молочка



15.
в одной поре, дешевле бензина. Вот и получается, по присказке, вы, братцы, молотите, а мы поедим. Зинор выслушал сына, задумался.
« Думаю я, отец, что к Земле поближе надо быть. Будет своё зерно, скотинку дешевле выкормить. В общем, отец, не остаться бы на бобах в этой жизни».
« Вестимо, боязно к Земле с такими законами приближаться. Нет такого за-кона, чтоб крестьянин без боязни и без оглядки Поле пахал, украшал Лик Земли на радость душе. Но ты, Павел, крепкий мужик. У тебя пай, у Елены тоже, у нас с матерью, всего четыре. Наш род Черепановых, крепок исстари, хотя и терпел  каждый за предприимчивость и сообразительность. Ты сам рассуди. Взять хотя бы отца моего, Ягора Стяпаныча». Зинор Егорович при-умолк, видимо обида за отца, за свою жизнь никогда не притупиться. С тру-дом нашёл в себе силы Черепанов, чтобы закончить мысль:
« Землица – Мать, Кормилица, на Земле я, Крестьянин, Зинор Черепанов, по-том умываюсь, я репрессированный за моё радение. Ты, Павлуша, спроси мать о том, как в старину крестьянин с Полем общался, с какими молитвами он к Полю обращался, прежде чем с сошкой и боронкой на Поле войти. И одевались не абы как. Крестьянин пахал Поле в белой косоворотке и чистых портках. Богатырская сила в нём пребывала. День-деньской в Поле, а ночью яму не спится. Погодки рождались, и кабы не болезни и голод… Я тебе об этом повествую, чтобы ты знал, что крестьянин на свои силы надеется, пото-му что известно, как трудится подёнщик. Яму день до вечера. Он тут мотыж-кой махнёт, там брицу ногой примнёт. На бутылку самопальной сбил и дово-лен. Назавтра с великого бодуна да с измочаленной душенькой, в рванье и с матами снова в Поле, чтоб опохмелку заработать». Павел Черепанов слушал отца, покусывал былинку. Душа его витает над распятым Полем, состраданием к нему наполненная.
               В сад пришла Александра Черепанова. Лик её просветлённый, она с кроткой улыбкой проговорила:
« Слава Богу, жара унялась, мне полегчало».
« Присядь, мама, расскажи, с какими словами в старину крестьянин к Полю обращался». Черепанова села на стульчик, рассказала:
« Происходило всё так. Мама моя, Земля ей пухом, Евдокия, подходила к Полю и ласково говаривала, ты прости нас, Полюшко, что на всю лютую Зиму покинули тебя, кормильца, не таи обиды. Влей свою силушку в каждое зёрнышко хлебное, в каждый колосок. Без твоей милости не прожить нам». Лицо Александры стало юным, и глаза увлажнились слезами умиления.

16.
« Ты прав, отец. Взять моего знакомого, Михайлова, свой поливной гектар он мотоблоком обрабатывает. Сыновья помогают. Надо до него добежать, порасспросить». Елена вышла из кухни, позвала к столу. Так закончился день.
                Впервые за свои полвека слышал Павел Черепанов необычные сло-ва от матери, с которыми в старину обращались к Полю. Пожалуй, что это были не слова, а откровение, совершенные мысли, связывающие поколения. Они приоткрыли завесу времени, возвысили душу Павла. Очарованный воспоминаниями родителей и вдохновлённый планами на будущее, он с особым упорством сотворил вечернюю работу, помылся в душе, вошёл в спальню. На его сильном теле ещё не просохли капли воды. Павел присел на край постели, прильнул губами к груди жены.
« Павлуша, я не готова нынче, может получиться ребёночек».
« Ты ж была не против ребёнка, Ленусь». С обидой проговорил Павел.
« Я не забыла наш разговор, но я, Павлуша, засомневалась, я уж не девка двадцати лет, пожалей ты меня».
 « Бабы и постарше рожают, вспомни Татьяну Гаврилову, она и своего и внука пеленала». Елена смотрела в глаза мужу, и по выражению её лица можно понять, что в ней соперничают два противоположных чувства. Она не против ребёнка, но ей необходимо высказать опасения.
« Я тебе должна сказать вот что, Павлуша. Сомнение не покидает моё серд-це, и это меня останавливает. Когда я была молодой и красивой и хотела ро-дить  кучу детей, ты спал в обнимку с бутылкой, но не со мной. И день мой начинался и заканчивался рёвом. Как не реветь белугой, ты месяцами не просыхал. На мне всё хозяйство держалось. Спасибо старики помогали».
« Ленусь, уже сто лет прошло, простить бы давно пора. Я к тебе с открытой душой, с любовью». Обиделся Павел.
« Павлуша, не обижайся, как нам начинать новую жизнь без откровенности».
 «Откровенность. Наши пращуры были откровенны, непосредственны и близки к Природе. Это чувство и в нас до конца не угасло, поэтому в наших силах возродить цивилизацию наших предков, надо только прислушаться к зову сердца. Отец твердит, что Человеку необходимо столько пространства на Земле, из которого он в состоянии собственными руками сотворить Рай. С этого и начинать. Отец свою жизнь не раз налаживал, начинал с кола для плетня, и на всех клочках сады сажал. Они ему необходимы для самовыра-жения, для душевного здоровья. Отец твердит, что надо прислушаться к ду-ше, а Вселенная дальнейшие шаги подскажет. Вот и я, Ленусь, желаю жить так, чтобы пребывать в восторге от творения собственных рук, и чтобы дети были рядом!»
                Елена слушала мужа с улыбкой. Ею овладела восторженная истома, в ней проснулись давно забытые желания. Они и не подозревали о том, что
17.
разговор о будущем вознёс из глубины их сердец уснувшую любовь, и что они в любви сотворили нового жителя Вселенной.
Пробуждение Елены было ранним и радостным. Она ощутила в себе пере-мены и поняла, что Космос обронил в неё одну из своих бесчисленных Звёзд. Елена положила на живот ладони и счастливо улыбнулась. Испытывая блаженство, она лежала несколько минут, приподнялась и поцеловала Павла в лоб. Павел открыл глаза и спросил с тревогой:
« Ленусь, тебе плохо?» Но, увидев её счастливые глаза, он обнял жену ручи-щами, прижал к груди. Но Елена, каким-то образом умудрилась выскольз-нуть из объятий, набросила халат и вышла из спальни. Она прошла в комнату сына, несколько мгновений смотрела на него с улыбкой. Игорь сбросил с себя простынь, разметал в стороны руки. Дыхание его было почти неслышным. Елена подобрала простынь с пола, укрыла сына до пояса, вернулась в спальню.
« Кольнуло  прямо в сердце, ты от меня ничего не скрываешь, Ленусь?» Спросил Павел с тревогой в голосе.
« Придумал, чтобы я от тебя скрывала, вчера всё, что хотела, сказала». От-махнулась Елена.
« Вот и ладненько. Управлюсь с хозяйством, побегу по начальству, докумен-ты на паи собирать. Слышь, Ленусь, давай после обеда в город за мотобло-ком махнём».
« Ну, всё, загорелся, водой не зальёшь!»
« Некогда раздумывать да сомневаться. Цены растут как тесто на дрожжах. Если всё пойдёт хорошо, дом заложим, сад посадим, кедры и дубы вырастут, на них поселятся белки и птицы гнёзда совьют, сказка!» Павел засмеялся, запел:
« Из-за леса долго, течёт река Волга!»
« Тише, сына разбудишь! Ну, хорошо, поедем в город». Без энтузиазма со-гласилась Елена.
                Как обычно, Павел вышел из дома с первыми лучами, но отец уже был в саду. Он стоял под анисовкой с большим садовым ножом, и, за-прокинув голову, рассматривал что-то среди ветвей. Первые лучи Солнца ос-ветили торчащую бороду старца, и  казалось, что её вот-вот охватит пламе-нем. Лучи пронзили и зрелые яблоки, и они казались наполненными чис-тейшим янтарём. Капли росы конденсировались на каждом листе яблони и горели россыпью разноцветных драгоценных камней. Павел замер на мгно-вение, очарованный удивительной картиной позднего лета. Он сбросил обувь и зашагал в сад. Обильная роса скатывалась с трав на ноги и холодила их. Восторг охватил сердце Павла.

18.
« Дятел пожаловал. Слышь, долбит. Древесница со свету изводит мне Анис». Сказал Зинор, когда сын подошёл к нему. Павел задрал голову, несколько
минут прислушивался к частому глухому стуку, но так и не разглядел птицу. Так простоял он на траве несколько минут, ощущая полнокровную нормаль-ную жизнь. Космос избрал для воплощения замыслом сад Зинора Черепанова.
                После утреннего кофе начались обычные крестьянские будни. Ме-жду хлопот Елена рассказала Павлу последние новости:
« Спицын, твой бывший собутыльник, шастает по дворам, опохмелку добы-вает вместе с Демьяновым и Захаровым, того и гляди, к тебе приволокутся». Павел молчал, сдерживался, зашарил по карманам в поисках сигарет. Обстановку разрядила Александра Черепанова. Она поглаживает белый лоб, глаза изливают доброту. Одета Александра в юбку до пят и белую кофту, седая голова повязана белым платком.
« я сегодня хорошо себя чувствую и могу помочь». Обратилась она к Елене.
 « Я не против, мама, но сначала позавтракай».
« Не заработала на завтрак. Сначала внуку сварю кашу. Он любит манную кашу на молочке». Вошёл Зинор Черепанов с плетеной корзинкой, напол-ненной доверху ароматными яблоками, поставил плетенку на стол. Вбежал Игорёк, схватил самое большое яблоко, захрустел смачно. Доел, бросил ог-рызок в мусорное ведро, воскликнул
« Вкуснотища!»
« Вестимо, я с садом, как с дитём, а разве может дитё на ласку не отозвать-ся?» Добродушно отозвался Зинор. Он подошёл к окну, воскликнул сердо-больно:
« Истинно говорят, жить мучиться, а умирать не хочется!»  Подошла Елена, глянула через стекло, обмерла. Александра глядит через плечо мужа на пе-реулочек, Прикрыла рот кончиком платка, шепчет:
« Господи, отчего праведница в поте лица хлеб добывает, а грешники забот не ведают?»
                Черепановы увидели Тополёву. Одетая в разбитые шкрёбы и вы-цветшее, перелатанное платье, с растрёпанными волосами Галина Антонов-на волочила  тележку, перегруженную сушняком вяза и ясеня, набранного ею в лесополосе. Одно колесо обрушилось в колею, пробитую ещё Киров-цем. Повернулась Тополёва к поручням тележки спиной, рвёт жилы, надса-живает спину,  Лик к дорожной пыли приникает. В глазах безысходная пе-чаль. С тонкого носа капает пот. Елена вон из кухни, выволокла тележку на ровную дороженьку, глядит в измождённое лицо Тополёвой, вопрошает:
« Где ж Никита, помощник твой?» Оттирает с лика Тополёва пот, отвечает с безрадостной улыбкой:
19.
« Не ведаю, дома не ночевал, видать, снова с годками в бутылку нырнул, хо-чет всю ее выжрать». Подоспела Александра, сказала просто:
« Берись, Антоновна. Вдвоём полегонечку и докатим до места. Дровишки, зачем понадобились?» Тополёва с благодарность смотрит на подругу, отве-чает:
« Затеяла хлеб, а печь не дошла. Я сына не виню, не обижаюсь. Мы с тобой мудрые стали, Александра, знаем, что у каждого своя жизнь. В колхозе было просто, что захотел, взял. Теперь не возьмешь, теперь и головушкой, и руками надо трудиться. Роду моему достался мягкий характер».
« По тебе не скажешь». Возразила Черепанова. В разговорах довезли дрова к русской печке. Тополёва разворошила угли, подбросила сухих веток. Пламя занялось мгновенно, загудело, посыпались из трубы искры. Тополёва подобрала волосы, повязала белый платок, ополоснула руки в чистой водице, опустила их в квашню, перемесила тесто. Метнула на столешницу муку, вырвала из квашни первый шмат теста, обкатала его в муке, положила в смазанную жиром форму. За первым последовали другие, и так до тех пор, пока квашня не опустела. Затем Тополёва плеснула в неё воды из ведра, прикрыла тряпицей. Затем взялась за кочергу, разгребла по карманам угли, водрузила формы с хлебами в печь, прикрыла заслонкой. Готово! Галина Антоновна присела возле подруги, отдышалась, заговорила:
« Не срок мне помирать, внучата на мне. Вот хлебушко подоспеет, разбужу, накормлю». Подхватилась, взялась за тряпку, вытирает стол, просит:
« Не торопись, Александра. Сейчас чай вскипит. Я вот чему удивляюсь, народ изменился. Перестали ходить друг к другу, песни петь перестали. Что с людьми стало?» Черепанова не спешила отвечать. Да и что тут скажешь. Жизнь строим мы сами, только обвиняем в провалах время.
                Только допили чай, пришёл участковый. У Болдырева Ивана Ма-каровича полное лицо.  Форменная фуражка съехала на затылок, кобура от-тянула ремень, и туфли, и брюки до колен в пыли. Иван Макарович стоит пе-ред женщинами, отдувается, пот со лба вытирает грязным платком.  Галина Антоновна ни жива, ни мертва.
« Значит так, Галина Антоновна, нашёл я твою коровку, вернее, не коровку, а то, что от неё осталось. Разделали твою коровку в балочке, прямо у реки, по-грузили в грузовичок и укатили». Тополёва уронила голову. Черепанова спрашивает:
« Антонич, неужто свои?»
« Пока неясно. Согласно информации, работают они и в Демидово, и в Сто-лярово, в общем, по всему району». Тополёва прижала платок ко рту, стара-ется не завыть на всю Старую Полтавку. Пересилила себя, спрашивает сквозь слёзы:
20.
« Как жить теперь, Иван Макарович? В войну сколько народу с голоду по-мерло, а моя семья выжила, выжила благодаря коровке».
« Ясное дело, Галина Антоновна. Но я тебе не советчик. Сходи к главе, может Валерий Александрович что посоветует». Участковый потоптался, сказал пе-ред уходом:
« Если что прояснится, зайду, доложу». Участковый ушёл, засобиралась и Черепанова. Тополёва проводила её до калитки, вернулась к печи. Время вытаскивать хлеба. Да и внуки скоро проснуться, некогда плакать.
               
Гл.6.
               
                Зинор Черепанов слёг. Он не реагировал на слова жены, не ел и не пил. Слёг он после событий вчерашнего вечера. Не успели Черепановы допить чай, как собака рванулась на цепи и с хрипом залаяла. Елена обмер-ла. Она знала, что кабель так облаивает только пьяных. Она кинулась к окну, воскликнула:
« Дялов у них нет! Спицын на заборе повис, насвистывает. Пашенька, не вы-ходи, батяня, выдь, скажи, что Паша ещё в городе».
« Ещё чего! Ну, бабы!» Отозвался Павел и вышел из кухни. Еле тёплый Спи-цын стоял у калитки, в руке недопитая бутылка самопальной.
« Паша, выпьем по старой памяти, а?» Спицын таращил на Черепанова глаза.
« Не досуг пить. Мы, Миша, разные по жизни бываем». Уклончиво ответил Черепанов. Спицын будто вмиг протрезвел. Он выпрямился, сказал чётко:
« Разбогател, коровы дойные, телята, поросята, в общем, раскулачивать по-ра».
« С кем придёшь раскулачивать, с тем и ляжешь у порога». Спокойно ответил Черепанов.
« Слыхали это!»
« И мы знаем, по чьей милости деду и отцу пришлось через ад пройти, хотя ни дед, ни отец не противились Советам, а трудились в поте лица! И у меня на базах ни души не батрачит!» Голос Черепанова звенел как перекалённая сталь, руки и плечи налились неуёмной силищей.
« Чудно ты мыслишь, Черепанов. Ты не смотри, что я хмельной Человек. У меня есть мнение. Не забыл я не Кировец, ни зрелое поле, ни поток зерна из комбайна в кузов машины. И дети мои летом в лагере пропадали, с бараба-ном ходили, песни пели, старикам помогали. А счас помещик в деревне про-цветает, ценой на зерно задавил, невозможно скотину прокормить, подён-щик на его полях потеет».
« Что же ты не сражался за колхоз, когда его по задворкам растаскивали? И чем же ты так сильно был занят, что колхоз прозевал? Пьянствовал?» Голос
21.
Павла Черепанова сел, стало трудно дышать. Он шагнул к Спицыну. Елена повисла на шее мужа, заблажила. Мать, как молитву, произнесла слова:
« Не сотвори зло, сынок, останься ветел аки Ангел Небесный, иначе дело твоё неправедное к тебе же ещё большим злом вернётся. У тебя семья, Пав-луша, тебя Поле ждёт».
                Зинор Черепанов слёг, и жизнь на усадьбе замерла. Не в радость Игорю бегать по росе, его голос не вторит щебетанию ласточек, рассекающих с распростёртыми крылами Вселенское Море-Океан. Павел с Еленой разговаривали в полголоса. Александра подолгу сидела у постели больного, или под яблоней, уронив долу взгляд. Неслышно подошли Павел с Еленой, сели на траву, рядом с матерью.
« Задремал отец, вышла под яблоньку, перевести дух. Любит он тут сидеть, о прожитой жизни поговорить. Вы, дети, не убивайтесь по отцу, если его Бог к себе призовёт. Он жил по своему разумению, никому не кланялся, совесть его пред вами и людьми чиста. Свои дни отец прожил красиво, хотя ему при-ходилось не раз на ноги становиться. Таким же был и дед ваш, Егор Никоно-рович. С германской он вернулся больной, не мог с ружьём бегать, но на по-ле трудился исправно, растил хлебушко. И что же? В гражданскую войну на деревню наскакивал Спицын Степан, размахивал саблей, орал на всю глотку, чтоб хлеб для отряда несли. Только эти отъедались, уходили в жаркую степь, наскакивал Пудовкин с бандой. Ему обидно, первый богач на деревне был, вернуть своё уж больно хотел. Обнищало село, и мы. Егор Никонорович, хоть и покалеченный, но ещё крепкий мужик и телом, и душой был. Он не отчаивался, вставал с Солнцем. На базах старая лошадёнка, да коровка захудалая оставались. Днями он в лимане пропадал, сено заготавливал. Впереди была Зима. Кроме этого Черепанов ходил на приработок вместе с сыновьями, Иваном и Егором. Они едва поспевали за отцом, который поторапливал их и приговаривал:
« Не падайте духом, сынки, живой Человек не без промысла, прокормимся!»
           Дом Юрка, бывшего приказчика у помещика Пудовкина, стоял на при-горке у самой реки. Добротный дом красовался в отдалении от базов и ам-баров с молотилками и другими механизмами. Здесь и проработали Черепановы до глубокой осени. Когда работы было слишком много, брали с собой Тополёва Никиту, за которого слёзно просила мать. В последний день работы Черепанов запряг отощавшую от бескормицы лошадёнку и вернулся от Юрка с двумя мешками пшеницы. Он отсыпал положенную часть Тополёву, а остаток до единого зёрнышка поместил в дубовую бочку, обвязал рогожкой и сказал:
« Забудьте. Вясной, Бог даст, Поле засеем». Жена Пелагея закашлялась, за-шмыгала носом. Чтобы скрыть слёзы, заторопилась к зыбке, сунула исхуда-лую грудь Зинорке, который запищал в зыбке, запела:
22.
« Баю-баюшки-баю, не ложись на краю, а то серенький волчок, заберёт тебя в лесок, спи Зинорушка сынок». 
Гл.8.
                И сегодня Егор Черепанов не позоревал, хотя мог бы.  Едва лишь он успел выйти из дому, как мимо его плетня промчался галопом всадник. Черепанов узнал в нём председателя комбеда Спицына Михаила Степанови-ча. Кожаная куртка блестела в утренних лучах, ремни обтягивали его худо-сочную фигуру, кобура от маузера плясала на боку. Спицын торопился в сто-рону Приморска, значит в район.
                Гадать о том, зачем Спицын ускакал в район, долго не пришлось. Уже вечером писарь комбеда Скулачёв Владимир торопил жеребца от дома к дому и говорил всем одно и тоже:
« Стяпан Михайлович приказал всем завтра быть на сходе. Не опаздывать, дело срочное». На сход пришла вся Старая Полтавка. Деды с бадиками стоя-ли в первых рядах, попыхивали козьими ножками. За ними стояло могутное население Старой Полтавки. Каждый из мужиков выпускал изо рта облако табачного дыма, хмурился и молчал. За мужиками стояли бабы и детвора. Бабы накинули на плечи цветастые платки, они переговариваются и грызут подсолнуховые семечки. Замолчали бабы, когда Спицын появился на крыльце , весь в чёрной коже и с наганом на боку. Спицын вскинул руку вверх, указал на красное знамя над входом, хрипло, надрывно заговорил, вытаращив глаза в толпу:
« Красное знамя все видите? И ни одна контра его оттуда больше не срубит шашкой, навоявались, в крови да в грязи навяртухались! Об этом вам нечего рассказывать, испытали, перемогли! Речь о другом!»
« Не о том ли, как ты неделю водку жрал, глаз не казал из избы?» Съязвил Тополёв Семён Семёнович, тыкая в сторону Спицына бадиком. Сход заржал, а Спицын побледнел, взбеленился:
« Дат то не твоего ума дела, Семён Семёныч, в мою личную жисть никого не допущу!»
« Личная, согласен, только личная у всех на слуху, в дальнем краю дярёвни тукнешь, а в переднем уже носы зажимают». Подтрунивал Тополёв, рас-плывшись в беззубой улыбке.
« Хватит зубоскалить, Тополёв, члухай мою речь! Помещиков извели под ко-рень, вам их инвентарь достался, особо неимущие и скотинку в катушок по-ставили. Это хорошо».
« Хорошо, да только от этой скотинки ни осталось не шиша! Ты с отрядом харчился, зерно без расписки для коней брал, опосля Пудовкин с головоре-зами наскакивал, всё под чистую выгребал. А прошлой осенью продотряды амбары под метёлку, детишки с голоду пухнут!» На этот раз Тополёв не язвил
23.
и не подтрунивал, голос его был строг. Старополтвцы зашумели, поддержали речь:
« Так и было, не знали, кому кланяться!»
«Спрос с кого?»
« С кого ж вы спросите, все жили по законам военного времени, не до бумаг было! Хватит лаяться, не для этого собрал сход! Войну сломали, в стране разруха, город голодает! А как голодный пролетарий будет строить светлое будущее, ради которого мы нашу кровь проливали? Знаете, что был я вчера на партконференции, и поручили мне доложить вам о планах партии и правительства!» Спицын вынул из нагрудного кармана листок, захрустел им, разворачивая, торжественно прокашлялся, стал читать:
« Ленин указывает, что для решения продовольственной проблемы, возник-шей в промышленных центрах страны, а так же для укрепления союза рабо-чего класса и крестьянства необходимо создать кооперации, в которых будет учтён максимально интерес крестьянина как производителя продуктов, и в первую очередь хлеба. Кооперация соединит максимально личный и общественный интерес крестьянина. При этом недопустимо делать ставку на командные, бюрократические методы управления кооперацией. Архиважно неукоснительно следовать экономическим законам, использовать экономические рычаги в решении важнейшей, исторической по значимости программы кооперирования крестьянства. Новая экономическая политика означает замену развёрстки налогом, ибо уничтожение развёрстки означает для крестьян свободную торговлю сельскохозяйственными излишками, не взятыми налогом, а налог берёт лишь небольшую долю продуктов!» Спицын читал не торопливо, выговаривал каждое слово, потом долго и осторожно сворачивал лист, глубоко засунул  его в карман, лишь после этого поднял на сход суровые глаза односельчан. Старики и мужики мусолили новые самокрутки, бабы притихли, перестали щёлкать семечки. Через минуту над сходом поднялось облако табачного дыма.
« Ты, Стяпан Михайлович, нам, простым людям, скажи просто и ясно, что от нас товарищ Ленин ожидает?» Наконец спросил Черепанов Егор.
« А то и ожидает, Ягор Никонорович, что ты, крепкий мужик, работать бу-дешь истово!»
« Да ни в жизнь я не был злыднем!» Огрызнулся Черепанов.
« Ты работой нас не пугай, стращай, да чем нибудь другим, если у тебя есть чем!» Съехидничала жена секретаря комбеда Скулачёва Варвара.
« Какого лешего разоралась-то, я не застращиваю, а по новому хозяйничать на Земле - позиция партии, а кто посмеет саботаж устраивать, тот контра, и подлежит изоляции от честного крестьянина. Не мути воду, не гаси пламя мировой ррреволюции!» рычал свирепо Спицын, лапая рукой по кобуре, опомнился, заговорил осевшим голосом:
24.
« Партия, и лично товарищ Ленин, призывает вас по новому хозяйничать на своём Поле».
« Заладил, по - новому да по - новому! Замахнулся на дуб, а сломал былинку, как по – новому? Пахать плугом, боронить бороной, бабе жать серпом, а мужику кость косой, где ж тут твоё новое?» Допытывался Черепанов, обнажив голову и почёсывая темечко.
« А новость самая простая. Отдай ты голодному пролетарию твёрдый налог, а остатком распоряжайся, как твоя душенька пожелает!» Даже краса девица Семчикова Анна, не сводившая глаз с Черепанова Ивана, перестала шушу-каться с Тополёвой Оксаной. Только лишь через минуту сход опомнился, и заговорили все разом:
« Как распоряжаться! Жисть прожил, а такого порядка не припомню! Что же это, получается, продал я, к примеру, пятьдесят пудов пшеницы по твёрдой цене продотряду, оставил на прокорм, сколько положено, а остальной хлеб могу на рынок связти?» 
« так и есть, расти хлебушко, сдай свой твёрдый налог, а остаток на рынок, или себе на мучицу, детишкам хлебушко пеки, скотину расти, да мало ли как можешь распорядиться!» Пытался перекричать Спицын сход, да куда там! Глаза хлебопашцев заблестели, надежда вселилась в сердца, руки потяну-лись к работе.
« Стяпан Михайлович, раз такое дело вышло, надо бы меха в кузне раздуть, много чего подладить необходимо». Про кузню завёл разговор Черепанов. Он протиснулся к Спицыну с Тополёвым и Семчиковым.
« А почему бы и не раздуть, кто нам может запретить? Однако же вы люди сознательные и понимаете, что я не могу молотком днями стучать, я предсе-датель поселения, на мне работы!» Спицын ударил ребром ладони по шее. Мужики приуныли, но Черепанов нашёлся:
« Я предлагаю вот что, Стяпан Михайлович, возьми моего Ванятку  учеником, он смекалистый, к тому же сила у него немерянная».
« Вариант, ты постой с мужиками, покури пока, а я ключи организую. А ут-речком пусть Иван в кузне приберётся, поучится меха раздувать. Ну а я как выберу минутку, забегу».

Гл.9.
                Вся жизнь в Старой Полтавке сосредоточилась на кузнечном дворе. Мужики по крестьянской извечной привычке спозаранку подтягивались к кузнице. Кому гвоздочки понадобились, кому срочно шину на колесо пере-тянуть, у другого лемешок притупился о трудную заволжскую Землицу: да мало ли забот у рачительного крестьянина на подворье? Черепанов Иван к делу приноровился быстрёхонько. Природная смекалка передалась ему от
25.
отца, большого умельца. Иван придирчиво осматривал поделку, совал её в топку, брался за меха, поводя широченными плечами, раздувал жар.
« Ничего, сладим». Говорил он, подражая отцу, и ударял по железу молот-ком. Брызги окалины веером летели с поделки, образуя звездопад. Чаще других в кузницу наведывался Семчиков Юрок, потому что у него были не только брички, как у большинства жителей старой Полтавки, но и молотилка, железные бороны и плуг. Иногда он присылал к кузнецу дочь, Анну. Заневестившаяся деваха протягивала Ивану деталь и пела:
« Батяня просил две вот такие отковать, не до ремонту вясной будет». Глаза Анны горели ярче огня в топке, она отводила скорёхонько взгляд и торопи-лась из кузницы. Иван ей вдогонку говорил ласково:
« Завтра поутру наведайся, постараюсь».
              В один из тёплых октябрьских дней в кузнице появился брат Анны Семчиковой. Он смело протиснулся сквозь толпу мужиков, покуривавших у дверей, и подошёл к Ивану. Кузнец опустил молоток. Мужики смолкли.
« Анна велела сказать, что она с девахами и парнями собирается по грибы». Выпалил на одном дыхании Иван Семчиков, вороша на голове копну белых волос.
« Куда идти – то, в колки?» Спросил Черепанов нарочито громко. Он знал, что секретничать нет смысла.
« Анна сказала, если пойдёшь, то она будет в Ерике у тополя».
« Прямо таки с девахами?» Съехидничал Тополёв Семён, покручивая ре-денькие прокуренные усы и пытаясь молодецки повести обвислыми плеча-ми.
« А ты Иван скажи, что ты с друзьями как раз собирался в Ерик с бредеш-ком!» Едва сдерживая смех, подтрунивал над кузнецом Тополёв. Черепанов  швырнул молоток в ящик, залил водой угли в топке, повернулся к народу, отрезал:
« На сегодня всё, утречком наведывайтесь. Семён Семёныч, забирай свой плужок, хватит балая плести!» Торопил Черепанов мужиков.
« Пущай пока полежит. Не пахота, успеется. Слух прошёл, сын с фронта дол-жен вернуться, вот и позаботится». Иван Черепанов не дослушал последние слова Тополёва, зашагал домой. Он помылся в бане, забегал по избе, зато-ропил мать:
«Ма, дай косоворотку чистую, я в Ерик, к тополю, там Анна с девахами ягоду собирает». Тополёва открыла сундук, протянула сыну рубашку, сказала, ка-чая головой:
« Глупенький ты, Иванка, хотя и на голову отца выше. Такой же и он был, пя-лил на меня глаза, а заговорить боялся. Я его тоже по грибы приглашала. А встретились мы на мельнице помещика Пудовкина. Отец твой играючи под
26.
нимал мешочки, а сам с меня глаз не сводил. Пропала я, люб он мне стал с первой встречи». Иван едва дослушал мать, натянул косоворотку, подпоя-
сался, у потемневшего зеркала прилизал непокорный чуб, натянул фуражку с лаковым козырьком, прежде чем хлопнуть дверью, спросил:
« Где отец, где Егорка с Никанором?»
« Где ж им быть. Осень, рыба пошла, забредают».
Иван Черепанов торопился к Волге, мимо златоглавой церкви, вдоль Ерика к заветному тополю. Тополь - исполин возвышается над пойменным лесом, он
взметнул ветви ввысь, смотрит в голубое Небушко! А Иванка смотрит на не-охватный тополь. Где ж краса девица с золотой косой до Земли?
« Тут я Иванка, тут!» Вышла Анна из-за тополя, руки взметнула вверх, вот-вот воспарит над Землёй.
« не улетай, Аннушка! Люба ты мне с самой первой встречи!» Подхватил Иван зазнобу на руки, прижал к груди, шепчет слова ласковые.
 Иван вернулся на рассвете, но родители также ещё не ложились. Они разде-лывали выловленных судаков и пересыпали солью, набивали ими сосновый бочонок. Отец встретил его словами:
« Сосни час-другой, я с матерью управлюсь. Тебе молотом день до вечера стучать». Пелагея утвердительно кивала головой, с нежностью смотря на сы-на.
                Черепановы управились с рыбой, когда Солнце заглянуло в оконце. Егор Никонорович растолкал Ивана, сел за стол. Пелагея наполнила дере-вянную миску свежей ухой, поставила перед мужем. Егор потянулся за хле-бом, вспомнил об Иване.
« Пелагея, растормоши Ивана, народ возле кузницы заждался!» Пелагея по-ложила половник на тарелку, заспешила в комнату. Только и успела Пелагея наполнить чашку ухой, как вошёл Иван. Глаза светятся, слово не молвит. На-бросился на еду, не оторвать. От чая отмахнулся, заторопился вон из дома. Не стал после ухи и Егор пить чай, засмотрелся в окно. Всё чаще он стал за-мечать чужаков в потрёпанных шинелишках. Они брели с котомкой за пле-чами от одной деревни в другую, надеясь найти работёнку у крепкого хозяи-на, надеясь прокормиться долгую зиму. И к Черепановым однажды постучали. Сразу видно, мужик из фабричных. Одет в крепкие брюки и кожаную куртку, сам крепок и глаза горят, видать, что согласен на любую работу.
« Питерский я, сам понимаешь, на зажигалках семью не прокормишь». Упавшим голосом говорил пришлый.
« Эхма, и занесла же тебя нелёгкая доля! А семья твоя где?»
Недалёко, сам я родом из Приморска». Черепанов молча открыл калитку, провёл фабричного к крыльцу, позвал жену:
« Пелагея, одари Человека, чем Бог послал! Ка звать тебя, мил Человек?»
27.
« Василий Иванович, Васильевы мы отродясь». Вышла Пелагея с узелочком, протянула фабричному.
« Рад бы помочь хорошему Человеку, да своих семь ртов». Черепанов призадумался, через минуту сказал:
«Мыслишка пришла. Ты сходи в Совет, поговори с председателем, Спицы-ным Степаном Михайловичем. Скажи, что прослышал, что в кузнице малец молотком машет, а я бы смог помочь и подсказать в работах».
« Спасибо за душевный разговор и подсказку». Ответил Васильев и широко зашагал вдоль улицы к дому с красным флагом над крыльцом. Черепанов проводил взглядом питерского, прикрыл калитку и снова к работе. Главная его забота это конь, главный пахарь. Егор лично хлопотал возле него днями. Прикармливал всем, чем мог. А сегодня Черепанов приметил. Что подкова на переднем копыте слишком расхлябалась. Накинул он уздечку на морду и повёл зверину к кузнице. Соседи поддевают Черепанова, шутки шутят:
« Кобылку в хомут, а Иванку в лямку. Оседлал бы жеребца, Никанорыч!» От-махивается Черепанов, твердит:
« Ничто, мы привычные, добреду и пешочком».
                Возле кузницы толпа мужиков, в кузнице стоит грохот. Привязал Черепанов коня, протиснулся внутрь. Путиловский увидел Егора, опустил молот, спросил, размазывая копоть по лбу:
« С чем пришёл, Егор Никонорович?»
« Коня надо бы перековать. Передняя левая подковка стёрлась видать».
«Погоди чуток, вот шину дотянем». С полчаса возились мастера с колесом, закончили. Васильев подошёл к лошади, глянул на копыто, вернулся к горну, сунул в него кусок железа, взялся за меха, улыбнулся, сказал весело:
«Научишься, Иван, дело на ладони, смотри и запоминай!» Васильев выхва-тил из огня раскалённый добела кусок железа щипцами, со всего плеча уда-рил молотком. Сноп белой окалины брызнул по сторонам. Не прошло и часа, как жеребец Черепанова был перекован.
« Век не сносить, скачи хоть до Киева». Сказал Васильев.
« После работы домой не спеши, зайди на час». Предупредил путиловца Че-репанов и взялся за повод.
                Вечером Васильев зашёл к Черепановым.
« Давненько поджидаю. Проходи в избу, поговорим о том, о сём, повечеря-ем, чем Бог послал».
« Неловко, Егор Никонорович. У тебя семь ртов, а тут я ещё…»
« Ловко, не дорог обед, дорог привет». Настаивал Черепанов. Прошли в избу, сели за стол. Несколько тонких ломтей хлеба лежали на белой тряпице, миска с квашеной капустой стояла рядом, несколько вареных картошек в мундирах лежали прямо на столешнице. Егор Никонорович строго глянул на Пела
28.
гею. Она поспешно открыла буфет, поставила на стол бутылку водки. Чере-панов наполнил стаканы до краёв, сказал:
« За знакомство». Мужики сдвинули станы и выпили. Закусывали капустой. После второго стакана завязался разговор.
« Далековато мне топать с Приморска, Егор Никонорович, как ты считаешь?»
« Считаю, что далековато. А ты перебирайся к нам. Дома пустые стоят. Одна-ко загляни к Спицыну, он не должен отказать».
« Сейчас и в Питере квартиры пустуют. Поразбрелись фабричные по дерев-ням, вот как я, например, чтоб только с голоду не пухнуть. Нет хлеба в Пите-ре, и в других городах» Васильев вскочил на ноги, заходил по комнатушке, стал доказывать:
« Пойми, Егор Никонорович, я революцию делал, провозглашал декреты, проводил национализацию. Капиталист и помещик уничтожены как класс! Пришло время продвигать в жизнь революционные лозунги, но для успеха  нужен хлеб». Васильев упёрся руками в стол, взгляд его пронзал Черепанова, требовал ответа. Но Егор Никонорович отвечать не спешил. Он наполнил по третьему стакану. Занюхали хлебом, по крохе положили в рот.
« Грамотно ты рассуждаешь, Василий Иванович, понятно говоришь. Только бабы наши не научились булки рожать, у них мальцы, то пацан, то девка. Мы  воевали, продразвёрстку выполняли, последнее выгребли. Теперь скажи, где мне хлеб найти, чтоб тебя в Питере накормить?»
« Не криви душой, Егор, знаю я вашу крестьянскую натуру, обязательно при-прятал пшеничку!»
« Может и так. Но ты что можешь мне предложить за мой хлеб? Трактор по сходной цене, чтоб я с сыновьями жили на пахоте не рвал, или молотилку подешевле?» Теперь Черепанов упёрся руками в стол. Всё, нашла коса на камень! Васильев несколько секунд молчал, сжигал упрямого крестьянина взглядом.
« Спасибо за хлеб-соль, Егор. Думаю, что у нас ещё будет время для разгово-ра. Я ещё к Спицыну загляну».
              Черепанов не провожал кузнеца, не баба. Когда хлопнула калитка, Пелагея присела напротив мужа, выговорила дрожащим голосом:
« Господи, спаси и сохрани! Нет конца лиху, его никто не кличет, оно само является». Пелагея перекрестилась, поделилась новостью:
« Тополёв Никита с войны вернулся, весь саблей посеченный, в чём только душа теплиться».
« Живой и, слава Богу». Задумчиво ответил Черепанов, вспоминая слова пу-тиловца.

          


29.
Гл.9.
Уже много дней над Нижним Заволжьем стояло затишье. Пасмурный день сменялся солнечным, создавая иллюзию ранней осени, хотя уже был конец Ноября. Лишь иногда северный ветер прорывался к Волге и проносился по улицам Старой Полтавки, взметал вихри пыли и песка и исчезал где-то в Су-хой балке. Старополтвцы использовали последние погожие дни, готовились к Зиме. Недавно вернувшийся из госпиталя Тополёв бредёт на ещё слабых ногах по берёзовой колке, останавливается у каждого дерева, припадает к нему , словно к невесте, поднимает взгляд, любуется вершиной, в которой Ветер шепчется с редкими красными листьями. Тополев одет в долгополый дождевик, в руке у него лукошко с грибами. Заплутал Тополёв среди дерев, пробродил до сумерек, а возвращаться пришлось по снегу. Нашла туча не-жданно из-за высокого правого берега Волги, уронила снег на желтый лес, на зелёную траву, на крыши домов и приукрасила улицы Старой Полтавки.
                Черепанов Егор проглядел вечерний снегопад, и утром, выйдя из избы, увидел сияющий в лучах Солнца снег во дворе, на крыше катушка, яб-лоня стояла как невеста перед церковью. Дорогу проторил Спицын Степан. Он промчался на жеребце в Приморск, видимо, снова совещаться. Снова на дверях совета расклеит распоряжения и указы. Всё чаще к нему являлись хо-доки, писали бумаги. Спицын читал слова, написанные корявыми буквами, выпучивал глаза и говорил начальственно:
«Ты думаешь, крестьянская твоя душонка, что ты один голодаешь? Или счи-таешь, что я набиваю пузо? Где ж я тебе хоть ведёрочко крупы добуду!? Сам Васильев с Питера сбежал, на наших харчах перебивается, вот и ты выкручи-вайся. Ты почитай, крестьянская твоя душонка, что от тебя партия требует. Истовой работы требует, чтоб ты смог  твёрдый налог сдать государству, а там хозяин-барин». Поучал председатель Совета, тыкая пальцем в бумажки, расклеенные на дверях. Ходок почёсывал маковку, возражал рассудительно:
« Это какой налог назначат, а то придётся снова лябяду в ступке толочь».
« Не тебе обсуждать налог, по урожаю будем смотреть! На этот счёт есть рас-поряжение».
« Ну-ну». Кивал головой крестьянин и уходил восвояси.
                Отпраздновала Старая Полтавка Рождественские праздники, а тут и конец февраля. Набродился Ветер по Заволжью, надоела ему игра с перека-ти-полем, наскучила. Развеял он тучи, исчез в колках вдоль Волги. И теперь по утрам на травы опускается иней, в воздухе ещё ощутим легкий морозец. Тишину вспугивают протяжные выстрелы. Это Волга сбрасывает ледовый панцирь. Скоро появиться у Ветра развлечение.
30.
                Черепанов Егор сидит на приступке с работой в руках. Но забыл он про неё. Слушает он, как шагает Весна, улыбается, курит одну самокрутку за
другой, наконец, не выдерживает, торопится на бахчу, нюхает, как гончая, воздух. Запах разогревающейся Земли вливает в тело Черепанова неуемную радость и непреодолимую силушку.
                В Поле собирались Черепановы всем семейством. Иван оставил на время кузницу и теперь помогал отцу укладывать всё необходимое на бричку. Пелагея хлопотала с посудой и харчем. Наконец Егор подвёл жереб-ца к оглоблям, накинул на шею хомут, приторочил упряжь, бросил вожжи на передок. Каурый, ловя круглыми ноздрями вольный ветер, забеспокоился, забил копытом. 
« Не балуй, час потерпи». Ласково уговаривал Егор Никонорович, выдирая из гривы коня репейник. Сыновья уже переоделись в чистые косоворотки, снуют вокруг отца, торопятся. Младшенький Зинорка карабкается на бричку, Пелагея стоит рядом, растопырила руки, готова поймать сына.
« Завтракать и в Поле». Наконец сказал Егор Никонорович. Сидел он за сто-лом торжественно, в новой рубашке, с расчёсанной бородой и головой. Пе-лагея подала на стол вареное пшено, сдобренное постным маслом.  Наконец и Пелагея села за стол, не ней светлое платье, с подолом до пят, талия у грудей. Пшеничная коса до пояса. Черепанов покрутил ус, весело сказал:
« Пора, Поле заждалось!»
                « После скорого завтрака выехали в Поле. У калитки стоит Никита Тополёв, сомневается:
 « Не сыровато ли, Егор Никонорович?»
« Не сыро, в степи ветер гуляет, поторапливает! Как твои раны, Никита?» Спрашивает Черепанов, сдерживая коня.
« Раны болят, сон прочь гонят, вот и встаю раньше кочета». Отмахивается То-полёв.
« Сколько ж на тебя набросились, дядя Никита?» Спрашивает Иван Черепа-нов.
« Трое конных. Двоих штыком сбросить успел, ну а третий успел сабелькой махнуть». Скупо рассказывал Никита.
« Где ж это случилось с тобой, Дядя Никита?2
« На Кубани, с Деникиными отрядами сошлись. Выученные, почти поголовно золотопогонники». Нехотя говорил Никита, заворачивая жёлтыми пальцами самокрутку.   
 « Разбередил Человеку душу, экий ты непонятливый, Иван». Упрекнул Егор сына, когда отъехали от Тополёва. Иван не ответил, он задрал подбородок и смотрел на ветви тополя, на которых набухли почки. Чистый запах пробуж

31.
дающейся Природы волновал сердце. Егор и Никанор, младшие сыновья, свесили ноги с телеги, смотрели зачарованно на берёзовые колки и сосновые
рощицы, Зинорка повизгивал на руках у матери, вертел головой и смотрел ясными глазами на Небо.  Вот и Поле. Едва остановилась телега, Пелагея с вытянутыми руками приблизилась к его краю, заговорила:
« Здравствуй Полюшко, прости нас за то, что долго не наведывались. Вот мы пришли, чтобы пройтись по тебе с сошкой. Взрасти из зёрен, которые мы вложим в твоё лоно, полные колосья, накорми нас, которые не перестают о тебе вспоминать и не мыслят жизни без тебя, как не жили без тебя наши пращуры».
« Слава Богу, начнём потихоньку!» Торжественно произнёс Егор Черепанов, перекрестился, выпряг Каурого, подвёл к плугу. Через минуту взялся за по-ручни. Ожила Земля под плугом, обнажились плодородные пласты. Возра-довалась душенька хлебопашца. Всем семейством Черепановы следили за действом, и не оторвали бы глаз, если - бы не другие обязанности. Пелагея вернулась к телеге, потянулась за котомками, Иван с братьями завозились с брезентом, обустраивая место отдыха. Только запылали дрова под котелком, подъехали Семчиковы. Иван выронил топор из рук, смотрит на Анну, глаз не сводит. Анна поманила Ивана, повела вдоль паханой полосы, говорит ласково:
« Слышь, Ваня, лыбедь курлычет». Задрала Анна голову, упала золотая коса на спину. Анна приставила к глазам ладонь козырьком, высматривает белых птиц, подающих голоса с высот Вселенной.
« И я бы вот прямо сейчас расправила крыла и полетела по Небу, летела бы без остановки, сама не знаю куда! За леса, за долы, что там?» Иван смеётся, отвечает:
« В Небе красиво, там обо мне забудешь».
« Если не женишься на мне в этом году, то забуду». Серьёзно говорит Анна, заглядывает Ивану в глаза.
                Егор Черепанов дотянул первый круг, остановился, стащил плуг с борозды, поздоровался с Семчиковыми:
« Доброго здоровья, люди добрые».
« Здравствуй Егор Никонорович, как Землица, подоспела?»
« самый раз плужком да бороной прогуляться».
« ой, Егор Никонорович, догуляются наши детки, что Анна в подоле прине-сёт!» Упрекает Семчикова Черепанова, глядя в сторону молодых.
« Василиса, ты опять за своё!» Попытался приструнить жену Юрий Фёдоро-вич. Куда там.
« Пора б уж и засватать!» Пелагея порывалась ответить, но ждала, что скажет муж.


32.
« Вот что, люди добрые, отсеемся, зашлём сватов. Но со свадьбой придётся подождать до урожая, сами понимаете, в избе шаром покати». Решил Егор Никонорович. Семчикова прослезилась, попросила сына, чтобы тот ей помог. Борис подхватил мать на руки, снял с повозки, осторожно поставил на ноги. Она шагнула к Пелагее, обняла её, с облегчением проговорила:
« Слава Богу, камень с души, будем приданное готовить, а то не знали, что и думать».
« Бабой больше, так девкой меньше». Заключил Семчиков, тронул коня. Скоро догнали молодых. Анна на ходу взобралась на повозку, прильнула к матери. Зашептали. Иван широко зашагал к отцу, взялся за поручни плуга, прикрикнул на коня.  Он пахал Землю до обеда. В этот день все жители Старой Полтавки, у кого было чем пахать и что сеять, выехали в Поле.
                Во время обеда к Черепановым приковылял Тополёв Никита. Пела-гея протянула ему миску с кулешом. Никита похлебал, поставил миску на ряднину, потянулся за кисетом, поделился:
« Не знаю, Егор Никонорович, как и выкрутиться. Лошадёнку я сберёг, со-ломку со всех катушков и сараюшек скормил. Но бяда в том, что зерна не ос-талось, отсеяться нечем. Спицын не смог помочь, божиться, что запасов ни-каких». Черепанов не торопился отвечать. Он ел кулеш, заставил доесть и Никиту. Потом неспешно пили чай с солодкой.
« Хоть и мне не сладко, Никита Семёнович, но не откажу тебе в помощи. Вы-езжай на пахоту. Зерно одолжу под урожай».
« Ты чисто Ангел, Егор Никонорович! Выручил, век не забуду!»
              После обеда по пашне загуляла борона. Егор Никонорович с млад-шими сыновьями впряглись в борону. За ними с лукошком через плечо шла босоногая Пелагея. Она набирала полную жменю зерна, и, широко взмахи-вая рукой, рассыпала его по пашне. Лицо Пелагеи излучало радость. Зинорка увязался за матерью. Он протягивал ей ладонь. Мать наполняла её зерном. Малыш взмахивал рукой, но зерно падало у его ног. Мать смеётся, говорит, что у него хорошо получается. Так работали дотемна.
 Отсеялись, и пришла очередь бахчи. Даже голодные дети, и те брались за мотыжки и грабли и помогали родителям засаживать каждый клочок Земли. К тому же Весна выдалась тёплой и дождливой. Частые грозы проливали дожди. Зинорка целыми днями просиживал у грядок и ждал, когда вырастут огурцы. Однажды он под листьями нашёл огурец побольше. Не смог пересилить Зинорка голод, лег на спину, поднял плеть и прямо с неё сгрыз огурец. А когда появился во дворе, мать его спросила:
« Сынок, где ж ты так вывозился?»
33.
« Я огурчики высматривал под листьями, мама. Один был большой». Мать всё поняла, со слезами на глазах прижала сына к груди.
                Черепанов Егор каждый день наведывался в Поле. Возвращался он к ночи в хорошем настроении. За стол садились, когда он входил в кухню причёсанный, в чистой косоворотке. Вечеряли без Ивана. Тот давно сбежал в Ерик, к старому тополю. Зинорка выбрал самую большую картошку и огром-ный огурец, сидит, посматривает на отца, когда же отец прикоснётся к своей еде. Наконец-то он взял картошку. Ели не торопились, только Зинорка отку-сывал большие куски, жевал наспех, почти давился. Очень ему хотелось ус-петь взять ещё одну картошку с чугунка.
« Не спеши, подавишься. Теперь с голоду не помрём. Пока с бахчи прокор-мимся, а там и Поле созреет».
« Пшеничка поднялась прилично, колос вот-вот нальётся». Делился новостя-ми Егор. Пелагея улыбалась, почти ничего не ела, подкладывала на тарелки детям то пол огурца, то пол картошки.
 Утром следующего дня Черепанов отыскал косы, примостился на тюльке посреди двора, застучал молотком, отбывая косы. Иван позавтракал, но не уходил в кузницу, вертелся возле отца, хмурился. Наконец решился, заговорил:
« Батяня, мы с Анной вчера ходили по степи…»
« Рвали васильки да нюхали…» Брат, Никанор, заржал, мать отвесила ему подзатыльник, прикрикнула:
« Не влазь в разговор, подрасти чуток!» Никанор набычился, отошёл в сто-ронку.
« Так вот, Анна спрашивает, когда сватать придёте, обещались после посев-ной, а жатва на носу». Егор Никонорович отложил молоток, разгладил боро-ду, ответил:
« Давно б засватали, но ты молчишь, может, передумал. Завтра и засватаем, так и передай». Иван с облегчением выдохнул, заторопился со двора.
              С раннего утра следующего дня Черепановы в заботе. К обеду всё се-мейство принарядилось. У Ивана сапоги начищены до зеркального блеска. Он подпоясался новым ремешком. Выпустил из под фуражки чуб, раздаёт братьям подзатыльники. Но они не унимаются, поддевают:
« Женишок, женишься-переменишься, домой дорогу забудешь!» Егор Нико-норович и Пелагея появились на крыльце принаряженные, торжественные. Сам поглаживает русую бородищу, придирчиво осматривает Ивана. Не пасть бы в грязь лицом, Сечиковы-семья работящая, за кого попало дочь не отда-дут. Пелагея присмирела, волнуется. Одной рукой приглаживает цветастый платок на голове, другой ловит Зинорку, не упал бы малец с крыльца. Егор Никонорович подходит к повозке, расправляет рядно. Наконец-то уселись,

34.
тронулись. У ворот Семчиковых ватага босоногих мальцов гоняет на прути-ках, заливаются смехом. Девочки в цветастых платьицах повисли на плетне.
Высматривают черепановскую повозку. А когда она появилась, чудо всадни-ки пристроились позади, сопроводили до само плетня.
             Ворота открыл годок Ивана, Борис. Он взял коня под узды, а когда Че-репановы сошли с телеги, он освободил коня от удил, пододвинул ведро с овсом.
«Проходите в дом, заждались». Сказал он. В холодной комнате их встретил сам Семчиков.
« Проходите сразу к столу. Мы люди простые, за столом и поговорим». При-гласил он Черепановых. Уселись. Черепанов оглядел стол, огладил бороду, проговорил с достоинством:
« Обещался после посевной засватать. Ну, сам знаешь, Юрий Фёдорович. Мужик думает о смерти, а Поле пашет».
 « Понятное дело, за тобой никто не угонится. Ни свет, ни заря, ты уже в По-ле». Поддержал разговор Юрий Фёдорович, и спросил, покручивая смоляной ус:
« За каким товаром явился, Егор Никонорович?»
« Нет ли у вас работящей девицы? Беда свалилась, сын мой завшивел, неко-му за ним приглядеть. Мать собралась обстирать, да сына дома не заста-нешь. Не с вашей ли дочкой, Юрий Фёдорович, мой Иван пропадает?»
« Дочка есть, но не знаю, сможет ли она обуздать вашего Ивана, сам гово-ришь, дома его не застанешь». Ответил Юрий Фёдорович.
« Мой Иван к тополю в Ерик повадился, уж не Анна ли его там поджидает?» Черепанов прищурил глаза, смотрит на Семчикова, еле смех сдерживает.
« Надо бы саму Анну спросить. Василиса, позови дочь». Сдался Семчиков, крякнул, провёл ладошкой по смоляной бороде. Василиса Григорьевна под-няла грузное тело со стула, но не заторопилась в девичью, засомневалась:
« И не знаю, дома ли, к тополю собиралась. Ну да ладно погляжу». Семчикова загадочно улыбнулась, исчезла за дверью. Вышла она с дочерью через минуту, шептала ей слова на ухо. Анна в радостном смущении, кланяется Черепановым в пояс, не глядит на Ивана, щёки её пылают.
« Анна, скажи как на духу, не с тобой ли мой Иван каждый вечер у тополя це-луется, милуется?» Строго спросил Черепанов, но глаза его полны ласки и юмора.
« Со мной!»
« Пойдёшь за Ивана замуж?»
« Пойду».
« Не пожалеешь? Иван с виду прост, но характером строг, порядок здорово уважает».
35.
« И мои родители строги, научили плошки мыть». Упорствовала Анна.
« Вот и похвались, чему тебя в доме родительском научили, а мы посмот-рим». Подтрунивал Черепанов. Анна вспыхнула степным тюльпаном, забро-сила золотую косу на спину, проворно, без суеты заходила от печи к столу. Поставила хлебницу на середину стола, мисками со щами обнесла сначала отца и мать, после будущих свёкра и свекровь, только потом Ивану и брать-ям. Юрий Фёдорович наполнил стаканы до половины, прокашлялся, встал на ноги, торжественно произнёс:
« Выпьем по маленькой. Молодым жизнь налаживать, а нам помогать по возможности». Выпили по первой, захрустели огурчиками на хрене и укропе, помолчали. Семчиков наполнил ещё по пол стакана, пожелал молодым жизнь налаживать, как бы трудно не было. Выпили, взялись за ложки. Только теперь заговорили. Очень скоро за столом остались только Егор Никонорович и Юрий Фёдорович. Они допивали второй литр и говорили оба сразу:
« Ты согласен, сват, до жатвы надо бы дом подладить. Молодые пусть сразу быка за рога берут. Что ж мне их себе под бок подкладывать? У меня их трое ещё кроме Ивана». Размышлял Черепанов.
« Хоть сейчас встаём со стола, берём топоры. Работёнки на день, плетень подладить, крышу залатать, в избе всё отмыть». Согласился Семчиков.
« Не согласен я, сват. В избе молодые управятся. А вот базы да сараюшки подладить это наша работа. Лошадку поставить на ночь, телегу под навес за-катить. Плуг Иван откуёт с путиловским, место требуется тож». Противоречил Черепанов.
« Не горячись, сват! Давай ещё по единой выпьем, да на трезвую голову по-рассуждаем!» Бабам надоел мужицкий спор. Они уселись чинно в девичьей, толковали о приданном, гадали, как сложиться жизнь у молодых в это смут-ное время. Домой Черепановы засобирались, когда начало смеркаться. Сем-чиков налил на посошок, проводил Черепановых до повозки, на прощание говорил весело:
« Ты, Егор Никонорович, ложись с краю, чтоб не перелазить через Пелагею. Иначе не дождусь я тебя поутру. Топор не бери, у меня инструмент имеется». Чёрные глаза Семчикова озорно блестели. Он покручивал ус, косился на зардевшую Пелагею.
« Но-о-о, трогай!» Гаркнул Черепанов. Конь одним рывком вынес их на переулок.
                Черепановы проснулись рано. Егор Никонорович сел на край посте-ли, замычал, затряс головой, растрепал и без того всклоченные волосы. Бо-родища свалялась, торчала вверх.
« Уж набрался, сколько душенька пожелала». Упрекнула мужа Пелагея. Она сидела на стуле, склонив голову. Льняные волосы заструились к белым но
36.
гам, коснулись половичка. Пелагея провела по ним гребнем, заплела в косу, обкрутила вокруг головы, пришпилила.
« Квасу поднеси». Потребовал Егор Никонорович.
« Где же я тебе квасу возьму, Егор, слава Богу, что хоть картошечка подошла, тем и живы. А ещё свадьбу отбывать придётся. А ты со своим квасом! Голова кругом идёт».
« Выкрутимся!» Отмахнулся от назойливых слов жены Черепанов, вспомнил:
« Юрок опохмелиться приглашал, да и наведаться на усадьбу молодых».
« Сначала умойся, да бородищу расчеши, чисто леший из болота». Черепа-нов изловчился, поймал жену ручищами за талию, стал допытываться:
« Небось, леший бабам люб?»
« Детей разбудишь, фу-у-у, чисто из бочки, спички не хватает. Любовничек!»
Пелагея вцепилась мужу в бороду, отворотила лицо. Черепанов разжал руки. Пелагея одёрнула одежду, сказала взволнованным голосом:
« Семчиков заждался, внутрях горит-то».
« Сыновья управятся, подскажешь». Егор вышел из дому по пояс голый, долго плескался в тазу, полоскал рот водой прямо из ведра. Вытерся, надел косоворотку, расчесался, выдернул из тюльки топор, заложил за пояс, и повела его дорожка мимо церкви к дому Семчикова. Дойдя до златоглавой, Черепанов остановился, смиренно склонил голову, перекрестился, прошептал слова молитвы. Господи! Прости нам грехи наши, вольные и невольные!
                Семчиков встретил Черепанова радушно:
« Заждался,  садись за стол. Василиса с Анной зорюют, так что будем сами хозяйничать. Что найдём, то и наше. Черепанов молчал, смотрел, как ловко мужик управляется с подхватом. Вынул из печки чугунок с картошкой, поста-вил на стол, сбегал в подловку, принёс миску с огурчиками малосольными. Вот и стаканы на столе. Выпила за здоровье, закусили огурчиком, съели по картошке.
               Родительский дом Семчиковых упирался задами в густой ельник. Че-репанов придирчиво осмотрел усадьбу: заглянул в окно, потряс плетень, обошёл базы, наконец, сказал:
«  Хороша усадьба. С чего начнём?»
« Начнём сначала». Ответил Юрок, глядя на прореху в тёсовой крыше.
          До позднего вечера перебирали кровлю, в конце выяснилось, что без нового леса не обойтись.
« Хоть задом затыкай!» Психовал  Семчиков Юрок. Он уселся на крыльцо, завернул самокрутку, пустил дым через жёлтые от никотина усы.  Черепанов сел рядом, прикурил от огонька самокрутки Юрка. Из избы вышла мать Юр-ка, Таиса Андреевна. Она спустилась с крыльца, опёрлась о бадик, спросила:
« Притомились, отдохните сынки».
37.
« Мама, мыслили закончить кровлю нынче, а тёсу не хватает».
« Ты загляни, сынок с сарай. Отец был запасливый мужик, Царство Небесное. Он обустраивал усадьбу сам, хотел, чтоб и детям, внукам хватило. Не дожил он до внуков. Думала, помру и я в одиночестве.  Бог внял молитвам, услышу смех внучат». Семчикова перекрестилась, зашептала молитву, потянула уголок платка к глазам.
« Услышишь, Андреевна, Бог даст, обязательно услышишь». Подтвердил Че-репанов, бросил окурок под каблук, заспешил в сарайчик, и через минуту приволок к дому две доски. К ночи крыша была починена.
                На второй день Егор Никонорович пришёл с набором плотницких инструментов. Весь день он строгал, пилил, прибивал и к ночи ставенки на всех окнах были починены. Семчиков частенько приходил, скручивал само-крутку, спрашивал:
 «Сдались тебе эти ставни, Егор?»
«Ставенки как бабушкина сказка на ночь. Помнишь сказки? За окном вьюга подвывает, швыряет в оконце снег, а ты пригрелся под боком у бабушки и слушаешь былины то про витязя, поражающег7о мечом ворога, то про мужика, который, если лошадь притомилась, сам в бричку впрягался да шёл себе спокойно до самого дома».
« Разве это сказка? Это былина. Тополёв Никитка при мне из Ерика бричку выволок. Конь не смог, а Никитка выволок. Поплявал на руки, поднатужился и одним махом! Мне, сказал, только бы ногами упереться».
« Помню я эту историю. Согласись, сват, ставенки тоже дело не простое. Это целая летопись. Глянь сюда. По углам ромашки да васильки, по верхней досточке волна, по волне чайка плывёт, по краю ласточки крылья расправили. В этом доме жил Человек с большой душой. Вот ты теперь смотри на его творение и вспоминай добрым словом, стремись подражать его делам, следуй по путям его мыслей, повествуй об этом потомству. Ты ещё сюда глянь!»
Черепанов потащил Семчикова за угол, бросил руку вверх, спросил:
« Видишь? Солнце, от него лучи! На коньке жеребец, голова отбита, надо по-править на радость душе». Черепанов несколько минут рассматривал пока-леченного коня, рассудил:
« Видать шальная, больше никак не рассудишь».
« Ты, Егор, видно забыл, что творилось, когда красноармейцы Пудовкина прижали. Он с дружками задами в лес уходил. Пробился к реке, а на берегу у него лодка припрятана была. Умный мужик оказался». Припомнил Семчи-ков. Черепанов кивнул головой, взял обрезок доски, стал выводить гвоздём коня. Конь разбросал в бешеном галопе ноги, грива разметалась на ветру. Не конь-птица.
 « Поплатился за дела свои. Три шкуры драл с батрака, ты об этом знаешь,

38.
не один год у него приказчиком работал. По осени получит мужик расчёт, только чтоб не сдохнуть с голоду до вясны, а в апреле снова к Пудовкину в кабалу». Рассудил Черепанов, взялся за пилу. Выпилил скакуна, тёр его на-пильником, потом обломком наждака. Снова полез на крышу, прибил коня, спустился, рассудил:
« Он, Пудовкин, не был мастеровым человеком? Вот они, руки, вот инстру-мент, берись, зарабатывай на жизнь. Сколько надо для жизни, заработа-ешь».
« Ты не прав, Егор. Я у них работал, знаю. Простую работу они не любили, считали её грубой, чёрной. Пудовкины любили жить с блеском, потакали се-бе во всём. У них в Царицыне дом был, что дворец. Вот он и взялся за шаш-ку».

Гл.10.
                Пришёл июль, и хлеба созрели. Юго-восточный жаркий ветер донёс в Старую Полтавку запах зрелого поля, и село вмиг переродилось. Во дворах застучали молотки по отбойникам, зашаркали бруски по отбитым ко-сам, Радостное возбуждение царило и на усадьбе Черепановых. Он уже от-бил косы и теперь старательно наводил бруском бритвенную остроту. Иван подпёр плечом бричку, подтыкивает под полуось тюльку. Он снимает колёса и обильно смазывает втулки. Братья Егор и Никанор спорят в катухе:
« Ну а ежели тёлка ногой двинет в твою загородку? Доски в щепу, а мы в по-ле!»
« Я ещё пару прожилин поверх пущу, будет крепко!» Упорствовал Никанор. Но Егор рассудил по-своему. Он подозвал отца, спросил, ладно ли сработали. Отец глянул, ответил:
« Ещё поперёк прожилину пропустите. А гвоздей понагнали вкривь и вкось, кто вас учил гвозди забивать? Держи молоток прямо, ударяй смело, гвоздь войдёт как в масло». Егор вырвал молоток у брата, приставил гвоздь к доске, со всего маху ударил. Молоток скользнул по шляпке гвоздя, на пальце Егора появилась ссадина. Она быстро налилась кровью. Но Егор не бросил молоток, он стиснул зубы и снова приставил гвоздь к доске, стал ударять молотком, но уже с меньшей силой, вогнал до самой шляпки. Егор Никонорович похвалил сына, снова занялся своими делами.
                Перед самым обедом к Черепанову заглянул путиловец, Василь-ев. Это был уже не тот озабоченный и хмурый человек в кожаной истрёпан-ной куртке, который был рад любой работе, лишь бы прокормить семью и самому не пропасть с голоду. Теперь он приоделся, голос его звучал уверен-но:

39.
« Здорово живёшь, Егор Никонорович!» Черепанов протянул ручище, стиснул ладонь Васильева.
« В Поле засобирался, Егор?»
« Созрело Поле, аромат плывёт по Миру, пора». Ответил, наконец, Черепа-нов. Васильев завернул табак в обрывок газеты, прикурил, помолчал минут-ку, заговорил:
« Утром прошёл мимо полей. Защемило сердечко, от чего? Попробуй, рассу-ди, догадайся, кто ты, и почему душа радуется. Глядя на зрелую пшеницу? Поле оно и есть Поле, а душенька волнуется, что-то шепчет, о чём-то напо-минает». Изливал душу Васильев.
« Это в твоё сердце Детство постучалось, напомнило тебе о том, что и ты  крестьянских кровей». Просто ответил Черепанов, с улыбкой глядя в лицо Васильеву.
« Ты прав, прав, Егор Никонорович, но я к тебе не просто так поболтать за-скочил. Я к тебе по делу. Из Краснодара обозы с хлебом в города пошли, скоро и от вас, из Заволжья потянутся. В общем, пора мне в Питер возвра-щаться. Надо мою семью к пароходу доставить, в Приморск».
« Не ко времени твоя просьба, Василий Иванович, Поле созрело».
« Понимаю я, что просьба не ко времени. Я подумал, ты мужик сообрази-тельный, что нибудь придумаешь». Черепанов рассосал притухшую само-крутку, прищурил глаза, разогнал едкий дым от лица ладонью, наконец, от-ветил.
«Ладно, услугу за услугу. Ты сделал из Ивана хорошего кузнеца, теперь он не пропадёт в жизни. Завтра на зорьке поспешим в поле, а потом я тебе сына, Никанора пришлю Тебя к железкам тянет, а моя душа крестьянская. Тяжело робить приходиться, и голодно бывает, но попробуй оторвать себя от Земли, через месяц как пёс брошенный взвоешь». Докурили, помолчали, стали прощаться:
« Прощай Егор, Бог даст, свидимся».
« Будь здоров, Вася. В степи дорог без счёта, но все он ведут к Полю, а значит ко мне, Черепанову, крестьянину с сошкой». Егор Никонорович произнёс эти слова легко, они у него в сердце давно и навечно обосновались. Мудрость их понятна каждому, кто хочет её понять!
                В эту ночь Черепановы почти не спали. Пелагея стояла перед Святы-ми Ликами, тускло освещёнными светом лампадки, шептала молитвы, часто крестилась. Он просила Всевышнего уберечь с таким трудом выращенное Поле, дать сил её семье собрать урожай до последнего зёрнышка. Егор топ-тался в кухоньке в исподнем и босиком. Он часто выходил на крыльцо, курил и поглядывал на восток. Оттуда доходит дух зрелого Поля, там встаёт Солн

40.
це! Наконец-то улеглись. Только задремали, пропел кочет. Пелагея вскочила, растолкала сыновей. Зинорка заплакал. Пелагея прямо в одеяльце перенесла его в повозку, уложила на сено. Никанор впряг лошадь, повесил на шею подсумок с овсом, запсиховал:
«Иван не появился, Пелагея? Тьфу ты, язви яго в печёнку, ссвятает!»
« тут я, батя, пришёл. Отозвался Иван, открывая калитку.
« Помошничек, тебе день косой пластать!»
« Сосну в телеге». Ответил Иван, прилёг на сено, и пока Пелагея укрывала сына плащом, он заснул с улыбкой на лице.
                Наконец-то тронулись. Восходящее Солнце ударило в глаза. Пелагея уткнулась в плечо мужа, слёзы радости проступили на глазах, повисли руби-нами на ресницах. Так и доехали до места. Егор Никонорович растормошил детей, разгрузил повозку, отправил сына к Васильеву. Сам же подошёл к кромке своего Поля. За ним всходило ослепительное Солнце. Оно позолотой легло на колосья, на одежду Пелагеи и Егора и сыновей. Пелагея касалась руками колосков и шептала:
« Здравствуй Полюшко, вот мы и пришли к тебе за долгожданным хлебом, что ты для нас вырастило. Позволь начать работу, чтобы воспользоваться твоими дарами. Вясной мы снова к тебе придём с сошкой, и начнётся новый вечный круг бытия». Пелагея перекрестилась, отошла в сторонку. Егор Нико-норович взмахнул косой, и первые колосья легли в валок. За отцом шёл Иван, за ним Егор. Работали они спокойно, ритмично, размеренно. Черепа-новы экономили силы, распределяли их на весь день. Пелагея вязала снопы, ставила их колосьями вверх, поближе к Солнцу. Через час другие семьи под-тянулись к полю, зашаркали брусками о косы. Вдоль валков пшеницы скло-нились бабы в белых платьях. Они вяжут снопы, составляют их в стожки для просушки. Кто-то запел, остальные подхватили, поплыла над Полем песня.
« Во поле пшеница перестой стояла, перестой стояла, колосом махала. Коло-сом махала, голосом гукала: девки молодые, выходите-жните. Не могу стоя-ти, колосом махати. Буйное колосье суколени ломит». Детвора украдкой разминала колосья, бросали зёрна в рот, жевали до клейкой массы, с восхи-щением смотрели распахнутыми глазами на отцов, без устали ритмично уда-ряющих косой у самой Земли, слушали песню. И казалось детворе, что это само Поле разговаривает с ними.
                Вернулся с Приморска Никанор, спутал коню передние ноги, пус-тил в степь. Он проворно и умело раздул костёр, повесил на треногу котелок с водой, помчался к матери за подсказкой. Так и готовил он кулеш, носясь от костра к матери  обратно. Точно к обеду снял котёл с огня. Не спавший ночь Иван хлебал торопливо, надеясь хоть часик выкроить для сна. Егор не спеша ел, сквозь русый чуб с усмешкой поглядывал на Никанора, наконец не вы
41.
держал, съязвил:                «Повар с тебя, братуха, никудышный. Наварганил тюремной баланды, пода-виться можно!»      
« Ты пробовал, тюремную?» Ершился Никанор.
 « Не до баловства, ешь что приготовлено!» Строго сказал отец. Перебранка прекратилась. Братья заметали ложками молча.
                К концу обеда приковылял Никита Тополёв, молча опустился на терпкий полынок, достал кисет. Черепанов пригласил его отобедать.
« Обедал, я по армейской привычке, по-быстрому. Но от чая не откажусь». Согласился Тополёв. Пелагея проворно наполнила кружку отваром корней  солодки, протянула Никите. Тополёв принял кружку, заговорил:
« Как колос, Егор Никонорович, хорош?»
« Хорош колос, Никита. Теперь ненастье бы запоздало». Ответил Черепанов. Он дотянулся до колоска, растёр его, сдул мякину: на ладошке остались зо-лотые полновесные зёрна.
« Вот и я о том. Ты не сомневайся, Егор Никонорович. Должок сполна верну».
« Никита, ты бы не вёл об этом разговор, на одной улице живём, сочтёмся. Не в этом годе. Так в другой раз, при случае». Спокойно ответил Егор Нико-норович.
« Семчиков Юрок лобогрейкой четверть поля уже свалил. Бабы вязать не ус-певают, Борис лошадь того и гляди запалит, домой снопы доставляет. Ты, Егор, не подумай, что я завидую. Семчиковы семья работящая. Не прогадал твой Иван». Добродушно философствовал Никита Тополёв, пуская облака табачного дыма.
« Я и не думаю, что ты с камнем за пазухой живёшь, Никита, а на свою си-лушку надеешься. Нам, простым людям главное, чтоб трудиться не мешали, а с остальным сладим. Там, глядишь, на ноги станем, не век же щи лаптём хлебать». Тополёв кивал головой, соглашался. Он допил чай, сунул окурок поп каблук, поднялся с Земли.
« Дядя Никита, правду по сялу говорят, что ты за место коня бричку можешь выволочь из Ерика?» Спросил с горящими глазами Никанор, не сводя взгляд с могучих плечь Никиты.
« С бричкой легко совладать, с Человеком труднее. На германской не раз случалось, в рукопашной навалится с десяток пехоты, отбивался. Народец хлипкий. Рейтары, те покрепче. Вот колено попортили». Ответил Тополёв и захромал к своему Полю.
                После обеда Черепанов не косил пшеницу, взялся за вилы. Он ук-ладывал снопы на повозку, перетягивал верёвкой. Наверх копны взбирался Иван и отвозил урожай домой. Работа наладилась.         
               

42.
              Недели через две жизнь в Старой Полтавке сосредоточилась на усадьбе Семчикова Юрия Фёдоровича. За долю от обмолота он сдавал молотилку в аренду. Тут же в сарае обосновался и советовский писарь, Скулачёв Владимир Петрович. Он обзавёлся амбарной книгой, старательно выводил на странице фамилию и имя, обмолотившего снопы, дотошно взвешивал мешки, тут же взимал налог.  Положенные пуды грузили на советовсую подводу и увозили на склад, некогда принадлежавший помещику Пудовкину. Черепанов также размашисто чиркнул роспись, разбрызгал чернила.
« Лапоть, культуре не обучен». Проворчал писарь.
« Ягор, сунь яму заместо ручки косу, поглядим на культурного в Поле!» Под-дел Скулачёва Тополёв Семён Семёнович. Тополёв стоит в сторонке, из про-стого любопытства наблюдает за работой крепких мужиков. Ему не терпится, он стремиться помочь, ухватиться за край мешка, но не успевает, или теряет свой бадик. В сарае стоит хохот. Наконец он успокоился, присел на расхлябанный стул, достал кисет, проговорил степенно:
« Я вам, мужики, байку расскажу».
« Твоими байками сыт не будешь, Семёныч». Отмахнулся Черепанов, бухнул в телегу последний мешок, тронулся.
                Пелагея с Зиноркой сидели посреди двора на тюльке. Зинорка лежал на коленях матери и уставился голубыми глазами в бездонное Небо. По Небу спешили в Бесконечность редкие облака. Зинорке казалось, что об-лака сейчас обрушатся на него, на маму, на всю Старую Полтавку. Зинорка прижался к материнскому животу, крепко зажмурил глаза.
« Не бойся, сынок, то облака по Небу плывут, и они вечор покой отыскивают за Волгой. Они, как и мы, за День намаялись». Тихонько приговаривала Пе-лагея, поглаживая сына по белой головке.
« Глянь, батянька вернулся!» Зинорка встрепенулся, как птенец, спорхнул с колен матери, понёсся во весь опор к отцу. Черепанов вытянул навстречу ру-ки, подхватил сына и к тем самым облакам подбросил. Зинорка засмеялся счастливо. Восторг его светлую душеньку охватил и наружу счастливым сме-хом пролился.
« Не урони!» Умоляла Пелагея. Она вздымала руки к сыну, готовая подхва-тить его. Но Егор благополучно опустил Зинорку на мураву. Малыш постоял секунду, как и мать, с поднятыми руками, закружился на месте. Через время повалился на траву, снова уставился в Небо, на уплывающие за Реку облака.
                На следующее утро Черепановы уехали на мельницу, вернулись поздно, на закате, сносили мешки в амбар, ссыпали муку в деревянный ларь. Пелагея набрала ведро муки, заправила квашню, накрыла её тряпицей, по

43.
додвинула поближе к огню, села на стул передохнуть. Вошёл Егор Никонорович, спросил:
« Утром нас хлебом накормишь, Пелагея?» Глянул в глаза жены, увидел слё-зы, психанул:
« Чудной вы народ, бабы. Что лихо, что радость, всё одно, слезами умывае-тесь!»
« Наголодались, с голоду опухли». Оправдывалась Пелагея, улыбаясь сквозь слёзы. В кухню вбежал Егор, остолбенел, увидев слёзы матери. Отец прикрикнул:
« Натаскай дров, да побольше, мать хлеб завела». Егор выскочил из кухни как ошпаренный, заторопился в дровяник. Зинорка увязался за братом. При-несли по охапке дров. Отец приказал:
« Нясите ещё!» А когда принесли по третьему разу, Егор не выдержал, спро-сил:
« Батяня, ты зачем гоняешь нас туда-сюда?»
« Чтобы татары, сидя не застали!» Егор опустился на стул, задумался. А Пелагея стала укладывать в печь дрова шалашиком, потом сунула под поленья пучок соломы, чиркнула спичкой, поставила заслонку. Тяга в русской печи не прямая. Дым проходит из топки к выходу, здесь дым подхватывает поток воздуха снаружи и уносит в канал, устроенный от начала печи через потолок наружу. Здесь же, у входа, расположены боковые карманы, продолжение которых и является вытяжкой, трубой. В эти боковые карманы сгребаются угли перед тем, как отправлять в топку формы с булками. В русской печи тяга не прямая, поэтому дрова горят медленно и накаляют топку до нужной для выпечки хлебов, температуры.
                Пока огонь полыхал в топке. Пелагея месила тесто. Она смачива-ла водой руки до локтей и энергично погружала их в тесто, потом накрывала квашню тряпицей и ждала, пока тесто не полезет из кадочки. Пелагея снова смачивала руки и месила его. Эта операция повторялась с досыпкой муки столько раз, пока тесто не приобретало нужную вязкость, и пока в нём не прекращался процесс окисления. Только теперь Пелагея открыла заслонку и выгребла кочергой красные угли в боковые карманы, поставила заслонку на место. Пришло время разложить по формам тесто и отправить его в раска-лённую топку, выложенную полукругом. Только теперь можно отдохнуть. Пелагея вылила в пустую квашню ведро воды для отмокания, села на стул, подпёрла подбородок ладонями, уставилась на огонь лампы. Через два часа по двору поплыл аромат свежеиспечённого хлеба. Пелагея застелила стол чистой дерюжкой, надела толстые рукавицы, убрала заслонку. Кочергой она ловко подхватывала формы, подтягивала их, руками вытряхивала горячие булки на холстину и укладывала их в ряд. Когда все булки были на столе, Пелагея накрыла их сверху холстиной, чтобы дошли. К утру хлеб остынет.
               

44.
                В Старой Полтавке праздник! По улицам плывёт запах пшеничного хлеба! И в доме Черепановых торжество! Все за столом. Егор Никонорович режет булку острым ножом, кладёт большие ломти на стол. Поджаристая корочка и белая мякоть наполнили избу ароматом. Старшие сыновья терпеливо ждут очередь, но Зинорка ёрзает на стуле, не отрывает глаз от золотистой корочки. Наконец Пелагея поставила на стол салат из помидоров и вареную картошку, перекрестилась, села к столу. Сам тоже перекрестил широченную грудь, потянулся за куском хлеба. Завтрак начался. Никто не ел картошку и помидоры, все налегали на хлеб. Зинорка, выходя из-за стола, прихватил с собой ещё кусок хлеба и увязался за отцом на задний двор. Иван заторопился в кузницу, Егор с Никанором похватали удочки и украдкой сбежали на Волгу. Пелагея вышла с квашнёй во двор и стала отмывать  остатки теста. От дела её отвлёк стук в калитку. Пелагея поспешила отворить и увидела перед собой странницу с сумой и посошком в чёрной руке. Взгляд круглых глаз странницы кроток, и Пелагее показалось, что он проникает ей в самую Душу.
« Добрая Душа, мне бы съесть кусочек Хлеба и испить глоток Воды». Рече незнакомка. Пелагея отстранилась, пропустила странницу во двор, пригласила в избу. Паломница приставила посошок к стенке, перекрестилась на образа, присела на стул. Пелагея поставила перед ней кружку с водой, тарелку с ломтем хлеба и несколько картошек положила рядом с хлебом. Странница пила и ела неторопливо, и Пелагея смогла её рассмотреть. На старушке просторное платье из грубой материи, на плечах большой выцветший платок, разбитые лапти одеты на босу ногу. В некоторых местах кровоточащие раны. Совершенно седые волосы собраны в дулю на затылке и приколоты гребешком. Лицо странницы высохшее, круглые глаза смотрят спокойно.
« Как тебя в Миру величают, мать?»
« Евдокия Сергеевна я, доченька».
« Куда же ты идёшь, одинешенька?»
« Домой возвращаюсь, а ходила я в Стольный град Киев, в Софии перед Ии-сусом колени преклоняла».
« Как же ты живу осталась, путь не близкий?»
« Русь не без добрых людей. Кормилась милостью, ночевала то в стожке, то под кусточком сбоку пути, то люди добрые ютили». Паломница положила пол куска хлеба и картошки в суму, попила из кружки, поднялась со стула.
« Спасибо за хлеб и воду, Бог не забудет твоей милости. Мне пора отправ-ляться в дрогу». Смиренно сказала странница.
Откуда же ты родом, Святая женщина?»

45.
« Из Челябы я. Похоронила мужа, сразу состарилась, в Поле не могла робить, обузой стала для детей. Собиралась уж за муженьком, но Бог подсказал мне
Путь. Вот и хожу уж десять лет по Святой Руси, слабого поддерживаю Святым Словом, сильного к добродетели наставляю. Нельзя русскому человеку без Бога, ибо Он еже грамота есть на Руси». Пелагея с умилением слушала слова странницы, кивала согласно головой.
« Ты присядь на приступку, отдохни час. Сам коня впрягает в повозку, в При-морск поедет, вот и ты с ним путь скоротаешь». Предложила Пелагея. Па-ломница присела на крыльцо. Пелагея исчезла в избе. Через минутку появи-лась с полотенцем и чулками, в другой руке новые лапти. Побежала в ку-хоньку, принесла ковш с водой, таз.
« Смой кровушку с ног, надень чулки и лапти новые, странница». Путница приняла с благодарность подаяние.
                Через некоторое время Паломница вместе с Черепановыми про-езжала мимо церкви. Егор Никонорович обнажил голову, женщины перекрестились, зашептали молитву. Они не знали, какая судьба уготовлена их душам.      

Гл 11.


                Шел 1932 год. Весна торопила крестьянина, Поле ждало забот-ливых рук и зерно, чтобы отдать ему свою силу и вырастить для Человеков Хлеб! Началась пахота. Каждый из жителей Старой Полтавки возвращался с Поля затемно, и Черепановы тоже. Егор Никонорович сегодня заканчивал пахоту, умаялся, уморил сыновей, почти загнал коня. Сыновья наспех поели, повалились в постель. Черепанов съел миску щей, неторопливо пил чай.
« Путиловец появился снова, со сватом Семчиковым из Приморска приехал. Говорят, без семьи. Неспроста это, Егорушка». Поделилась новостью Пелагея.
« Бабьи выдумки». Отмахнулся Егор.
« Ладно, Васильев может и по делам заглянул, но бабы уверяют, что иконы из церкви вынесли и в кладовую в совете свалили, словно мусор!» С ужасом в голосе шептала Пелагея. Она зажала рот платком, чтобы не выплеснулся ор наружу. Егор встал, прижал Пелагею к груди, просил тихо:
« Не ори, сына разбудишь».
                На цепи рванулся кабель, забрехал, но тут же успокоился, узнал своих. В избу вошли Семчиков с сыном Борисов и Иван. У Ивана за плечами мешок. Он бережно опустил его на пол, сказал:                « Отец, схорони иконы до времени». Егор Никонорович без суеты взял ме

46.
шок, вышел из избы. Вернулся он через время, прикрикнул на остолбенев-шую Пелагею:
 « Назад дороженька заказана, мать. Хоть осколки нашей жизни надо сохра-нить, а там что Бог соизволит. Накрывай на стол, не видишь, гости у нас!» От окрика Пелагея вернулась к реальности, засуетилась возле печи, выставила на стол всё, что было, отыскала стаканы. Егор наполнил их, сказал:
« Чтоб отсеяться в срок, дай Бог здоровьишка». Мужики выпили, занюхали хлебом, отломили по крохе, положили в рот.
« Мы к тебе по делу, Егор Никонорович. Слухи дошли, в дальних хуторах у мужиков амбары до зёрнышка выметают, семьями в Сибирь вывозят». Голос Семчикова звучал глухо, отчаянность чувствовалась в нём.
« А я, дурен, в догадках потерялся, что путиловцу надо? Значит, по наши ду-ши прибыл».
« По твой хлеб, заодно и по душу. Ты ж так просто не откроешь амбар». Рас-судил Семчиков. Пелагея заголосила, вышла из кухни в спаленку, присела на край постели, в которой безмятежно спал Зинорка.
« Батяня, где наша винтовка?» Спросил Иван. Черепанов остудил сына:
« Ты не спеши, сынок, за винтовку браться, пока ничего толком никто не зна-ет. День будет, все проясниться». Егор Никонорович помолчал, добавил:
« Винтовку я в совет отнёс, но где-то на чердаке ружьишко припрятано, и ре-вольвер найдётся».
« Сынок, зачем тебе ружьё?» Спросила Пелагея. Она вышла из спальни, ус-лышав разговор мужиков.
« Я с Борисом на охоту собрался, вясна, волки одолели». Ответил Иван.  Че-репанов снова наполнил стаканы, выпили.
« Я думаю, завтра нас в совет вызовут. Что говорить будем?» Рассудил Сем-чиков.
« Это, смотря о чём спросят». Ответил Егор Никонорович. С эти мнением со-гласились.
                Ранним утром Черепанов с сыном Никанором выехали в Поле. Но не успели они пересечь пойму, как их догнал писарь Скулачёв на жеребце Спицына.
« Разворачивай Егор, приказано в совет явиться!» Орал Скулачёв, гарцуя на разгорячённом скакуне перед конём Черепанова.
« Дорогу дай, растопчу!» Крикнул Егор Никонорович, натягивая вожжи. Кау-рый вздыбился, захрапел, понёс кругами. Черепанов едва сдержал его.
« Кто приказал!»
« Кто у нас приказывать власть имеет? Спицын приказал!» Надсаживался пи-сарь, выпучив глаза. Испуганный конь гарцевал под ним, грыз удила и порывался рвануть во чисту степь.
47.
« Не вовремя раскомандовался, Поле ждать не может. Ты видишь, на пахоту еду, с сыном!»
« Хошь не хошь, Егор, а приказ придётся тебе исполнять! Смотри, Черепанов! Я тебя предупредил!» Крикнул Скулачёв и отпустил повод. Егор Никонорович проводил всадника долгим взглядом, обдумывая положение, выкурил закрутку, только теперь заговорил:
« Так-то Егорушка, по всему видать, положение наше отчаянное, не до пахо-ты. Ты добрось меня до совета, а сам выпряжешь коня и к Ивану, предупре-ди. Егор, ты за Иваном не увязывайся, слаб ты, не осилишь», Черепанов при-жал голову сына к груди, прижал крепко.
                Домой Егор Никонорович не зашёл, сразу в совет. В душе тепли-лась надежда, что всё обойдётся, что его, честного пахаря, не в чем упрек-нуть. Дорога вела его мимо растерзанной церкви. На куполах сидело воро-ньё, надрывало глотки. Перед крыльцом совета Черепанов затоптал окурок, вошёл в кабинет Спицына, уткнулся в спину свата, Семчикова.
« Не торопишься, Черепанов, тебя сколько можно ждать?» Рявкнул Спицын.
« Спешил, только не к тебе, а в Поле!» Огрызнулся Черепанов. Спицын за-нервничал, зашарил по карманам, достал папиросы, закурил. Ему на выручку поспешил Васильев.
« Несознательный ты элемент, Егор. Из-за тебя захлёбывается мировая рево-люция. Угнетённые народы ждут от меня поддержки, а ты хлеб припрятал, выжидаешь!» Васильев строго смотрел Черепанову в глаза.
« Вася, ты в бумагах своих поковыряйся! Я городу продналог до последнего зёрнышка сдал, и Михаил об этом знает». Егор Никонорович повернулся к Спицыну, ища у него поддержки. Но тот ковырялся в бумагах, разбросанных в беспорядке по столу.
« Продналог ты сдал государству, это правда. Но речь не о продналоге, а об излишках. Амбар ломится, признайся Егор». Настаивал Васильев.
« Есть малость. Но на кой ляд мне ваши бумажки, кои вы деньгами называе-те? Мне работать нечем, ни лопаты, ни косы, ни другого струмента! Дай мне на мою пшеничку нужную мне вещь, я от всей души амбар перед тобой от-крою!»
« Вот ты как заговорил».
« Заговорил!» Не сдавался Черепанов. Спицын же поднял руку, прокашлялся, поднёс к глазам лист, который он наконец-то отыскал, прокашлялся, щуря глаза от табачного дыма, заговорил:
« Послушай, умник! Товарищ Сталин неделю назад выступил с докладом пе-ред красной профессурой. Он прямо указывает, Что есть люди, которые вы-ход из положения в возврате к кулацкому хозяйству, в развитии и развёрты

48.
вании кулацкого хозяйства.… Эти люди полагают, что Советская власть могла бы опереться сразу на два противоположных класса, на класс кулаков, хозяй-
ственным принципом, которого является эксплуатация рабочего класса.… Вот и получается, что ты, Черепанов, чуждый революции элемент. А вот другая директива. Согласно этой бумаги, продналог ликвидируется и вместо него вводится обязательная сдача хлеба государству» Спицын дочитал указ, чиркнул спичку, прикурил снова потухшую папиросу, сказал самое главное:
« Вот и получается, Черепанов, что ты подлежишь раскулачиванию, и всё твоё зерно и имущество экспроприируется в пользу голодающей бедноты, а сам ты вместе с семьёй подлежишь высылке в Сибирь. Раскулачиванию под-лежит так же Семчиков».
« А меня ты не записал в кулаки, Мишка?» Прозвучал надрывно голос Топо-лёва Никиты.
« О тебе пока куры не шепчут! Говори с чем пришел?».  Отрезал Спицын.
« С тем и прибыл! Мужики сомневаются, Черепанов с Семчиковым семьями горбатились, еле на ноги после разрухи стали! За какие грехи их кулачить!?» Спицын опустил глаза, засомневался. Но Васильев стоял на своем:
« Товарищ Сталин прямо указывает, что мы должны потребовать от кулака немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственной цене. В случае неподчинения закону, привлечь нарушивших закон к судебной ответствен-ности согласно статьи уголовного кодекса».
« Как же ты определяешь, кого записать в кулаки?» Настаивал Тополёв Никита.
« Товарищ Сталин указывает на это!» Отрезал Васильев.
« Всё, Тополёв, иди!» Прикрикнул Спицын. Круглое лицо Никиты побагрове-ло, бородища затряслась, он напряг кулаки, засопел, закружил на месте. Че-репанов спас его. Он обхватил его сзади, повернул к дверям, что-то шепнул на ухо. Тополёв хлопнул дверью, вокруг коробки обсыпалась штукатурка. Спицын взбеленился, потянулся к кобуре. Но Черепанов вмешался и в эту си-туацию:
« Ты, Михаил, ответь мне ещё на один вопрос. Трудиться на Земле стало не-почётно?» Спросил Егор Никонорович.
« На подобные вопросы я не уполномочен отвечать! Наговорились, выходи!» Спицын указал на дверь.
                Черепанова и Семчикова усадили на подводу, повезли по Старой Полтавке мимо руин Церкви, мимо подворий. За плетнями стоят мужики и бабы. На одних лицах маска ужаса, на других злорадство и торжество. Чере-панов не поднимал взгляда, не прислушивался к шепоту красноармейцев на передке. Он был оглушён событиями, потерял реальность времени. 

49.
                Остановились на перекрёстке, пересадили Семчикова на другую бричку, тронулись. Выгрузили Егора Никоноровича у калитки. Он на ощупь вошёл во двор, присел под яблоней на траву, бессмысленными глазами
 смотрел на Пелагею, рвущую на себе волосы, на мужиков, таскающих мешки с пшеницей из амбара. Зинорка теребит отца за плечо, спрашивает:
« Батянька, зачем дяди чужие наше зерно забирают?»
                Васильев и Спицын стояли у калитки, кобуры расстегнуты, руко-ятки пистолетов блестят, отшлифованы ладонью. За плетнём Иван еле сдер-живает коня, словно с Неба свалился! Судорожно шарит рукой под полой. Братья Егор и Никанор остерегают Ивана криком, и это спасло ему жизнь: конь испугался, закусил удила и понёсся в степь.      
                Когда Зинорка в десятый раз свой вопрос задал, Егора пронзила реальность. Он стал на ноги, рванул с плеча красноармейца мешок, повалил его вместе с ношей на траву, потянулся за вторым, но его остановила вспыш-ка и грохот выстрела. Солнце погасло.
                Очнулся Черепанов на второй день в вагоне. Возле него сидела Пелагея, седая, печальная. Сват Семчиков говорил кому-то бесцветным голосом:
« К Челябе подъезжаем».
« Пелагея, дети при нас?» Черепанов с трудом продавил слова через пересо-хшую глотку и запёкшиеся губы. Пелагея ахнула, уронила голову на грудь мужа, долгое время сдерживаемое рыдание вырвалось из её груди.
« Баба слезами беде помогает. Ну и народ! Да ты радуйся, Пелагея, очнулся Егор, жить будет».  Незлобиво бесцветным голосом ругался Семчиков. Он швырнул окурок в открытую дверь, подсел поближе к Черепанову, ответил:
«Дети в вагоне, окромя Ивана и моего Бориса».
« Где ж они?» Семчиков молчал. На выручку подоспел Тополёв Никита.
« Бог знает, где они, степь большая. Ты молчи, водички попей, легче станет». Тополёв сбегал в другой конец вагона, вернулся с кружкой, влил в рот Егора несколько глотков воды. Черепанов закашлялся, долго не мог успокоиться. Наконец спросил:
« Никита, а ты чё тут, нас провожаешь?»
« Ага, уже до Челябы проводил, чуток осталось провожать». В его словах юмор, в его глазах печаль.
« Тебя за что?» Удивился Егор. Никита повёл плечищами. За него ответил Семчиков: За то, что в их дела встревал, не молчал, вот под шумок и замели. Им спокойнее будет».
                Александра Черепанова умолкла, долго молчала, наконец, про-должила:

50.
« Выгрузили всех за Уралом. Егор поправлялся, но молчал, иногда спрашивал кого-то:
« Что же вы натворили, что?» От душевной болезни спасла его работа. Во второй раз Черепановы налаживали жизнь.
« бабушка, а расскажи ещё о Никаноре, который в плен к монголам угодил». Попросил Егор.
« Об этом, Егорушка, лучше расскажет дед. Вот поправится, ты и расспроси его». Ответила Александра, поднялась на ноги и бесшумно отправилась в дом.