У Врат Вечности Повесть. Окончание

                1.
                Глава 13 . Продолжение.    А.Анахорет. Повесть.

« Слышал, Паша, полгода как в город сбежал, а проблем у него ноль, ещё месячишко и перестанет своих узнавать» Вставил шпильку Спицин.
«Харю не расквась, небось, по тротуарчикам полегче-то ходить!?» Толи насмешка Павла Черепанова впилась занозой в душу Андреева Бориса, толи он действительно угодил в колею, выбитую посреди улицы кировцем, сработанным питерцами ещё в советские годы? Андреев взмахнул короткими толстыми руками, неуклюже повалился боком на край колеи. Лямка походной сумки сорвалась с плеча.
« Вы чё, мужики, залупаетесь?  Видали!» Широкое, носатое лицо Андреева покраснело,
 он выпучил глаза как рак с Карачей балки, вытянул руку с торчащим пальцем:
«Мужичьё долбанутое, жуки навозные, из-за вас весь вывалялся!» Андреев подхватил с пыли сумку, неуклюже, как зажиревший боров, зачастил ногами к дому,
«Готовый, ага, хоть глазунью шкварь!» Прогудел хохол, и с удивлением в голосе закончил мысль:
« Три дни биз року у городи, а мае из сэбэ …» Недоговорил, махнул рукой, пригладил пышные усищи,
«Ну и душонка, уже открестился от нас. Ты сам-то руки от коровьего говна отмой, потом морду от нас вороти!» Фраза Спицина догнала Андреева у самой калитки. Тот снова повернулся и выставил мужикам торчащий палец.
« А нечего мне с вами перетирать, я срубаю штуку в день! Наковырялся в навозе! Кто из
вас не дурак, подходи, похлопочу перед бригадиром. Человеком сделаю!» Андреев хлопнул калиткой, исчез в глубине двора, но его слова еще блуждали по гаражу. Хохол поднёс к усам кружку с пивом, но забыл о ней, лупал глазищами. Павел Черепанов пьёт пиво большими глотками, на одном дыхании опорожнил кружку, бухнул ею о стол, проговорил настырно:
«Да не тороплюсь, я, Боря, в город, эка невидаль! На Земле повертухаюсь, и детей научу Хлеб выращивать. Чудно устроен Человек. С моей руки кормится, и меня ж хает! Небось, душа не запросит таскать кирпичи на пустое брюхо! Градостроитель!»
«Наслухаися, так и маишь, шо по хуторам одни полоумни пооставалысь.» Зло буркнул  хохол.
« Бегут с дяревни, как мыши с корабля. Что скажешь, академия? Под откос пойдём?» Спросил Черепанов.
« Бог милостив, не допустит! Ты, мил человек, послушай-ка, что Карамзин пишет о наших пращурах. Ага, вот: «выходят на феатр истории Славяне, под сим именем, достойным людей воинственных и храбрых, ибо его можно производить от Славы, ага вот – вот.…Любя народные торжества, языческие Славяне устраивали в году разные праздники. Главным из них был по собрании Хлеба. Тут, чудок далее, ещё пишет Карамзин, поля, и животные давали им пищу и одежду. В шестом веке Славяне питались гречихою и молоком, а после выучились готовить разные вкусные яства, не жалея ничего для весёлого угощения друзей, …» с воодушевлением читал Певцов.
               Спицин бухнул о стол полупустую кружку, Ага забыл о своём пиве, лупает глазами. Павел Черепанов лукаво улыбается, с его губ вот-вот сорвётся фраза относительно умника, открестившегося от крестьянского бытия, к коему сам принадлежит, но Андреев уже скрылся в глубине двора.
 
             

      



                2
 « Нечего с вами перетирать! Мужичьё! Жуки навозные! В грязи вывалялся из-за вас…!
Землю, рожающую хлеба, грязью назвал, грех на душу…! Быстро же забыл Андреев жизнь отца. Вот это был настоящий хлебороб! Сутки пашет Поле, да ещё сутки за алкаша-сменщика, и хоть бы тебе что, даже не притомится! Кто его не знает, блаженным назовёт.          Нагребёт в ладони Землю, разминает её чёрными пальцами да тянет дух широченными ноздрями, улыбается, смотрит на Солнце: того и гляди, крылья как у Ангела вырастут. А этот сосунок ершится, жизни меня учит, меня, Павла Черепанова, в котором живут тысячи крестьянских душ моих предков!» Черепанов опустил на стол свои кулачищи.
«Размотало по городам, не живём-выживаем! Жрать хотим, а если жрать хотим, откуда вежливости взяться? Кировец яму в руки и на сутки поле пахать!» Это поддакнул Спицын.
Слова Спицына Михаила как сухие дрова в горящий костёр. Черепанов поднёс кулачище ко лбу Михаила, печатая каждое слово, ответил:
« Ишь ты, как заговорил! Умным стал, когда с колхоза нечего стало тащить. Видно забыл, что твой дед кулачил да в колхозы силком сгонял. Где, в какой книжке написано, что окромя колхоза больше никак нельзя работать на Земле?! Я лично хочу творить на своём участке Земли, пахать Поле, сажать Дерева, и передать это Поле с Садом моему сыну! Это тебе понятно?»
«Черепанов, шо ты, ага, к Чёловику, ага, прылыпывся, як банный лыст к заду, ага, бабы?
Нэ вин кулачив, ага, з ёго узятки гладки. Так я маю чи нэ так, ага, академия?» Хохол волновался, присказка проскакивала чаще обычного. Он крутил усищи, вращал глазищами, как телец, поверженный отчаянным матадором. Певцов Иван ударил по козырьку фуражки. Она еле удержалась на маковке, обнажила высокий лоб с большими залысинами. Певцов захлопнул потрёпанного Карамзина, сказал с блеском в глазах:
«Так я вам и без толмута всё подробно обскажу. Дед Михаила, Стяпан Михайлович, он власти хлебнул, получил свободу распоряжаться жизнью пусть и односельчан, пусть земляков, неважно кем. Он, Стяпан, всю жизнь батрачил, у него в хозяйстве ни лошадёнки, ни коровёнки сроду не водилось, а тут тебе полномочия: вот и ударил хмель в голову, тем более что отдавали приказы и отвечали за его поступки не простые людишки, как мы с вами! Заработала система, а Стяпан Спицын не тот человек, который мыслишки на год или два вперёд бросает, не мог он не подчиниться. А тут ещё раздирает сердце подленькая страстишка доказать крепкому, трудолюбивому и совестливому мужику, кто хозяйство на своих плечах да на неокрепшей шее сынов и дочерей пестовал, что вот твоё время прошло, кулацкое отродье, повеселюсь теперь я, Спицин! Повеселились, пол Рассеи в Сибирь, в Азию…. Надломилась Русская Душенька, потому как её от Земли оторвали!»
                Черепанов опустил кулачище. Даже ему мысли диковынные, как диковинными казалисаь нехоженые места с непуганым зверьём в верховьях Волги, где его предок, Никонор Черепанов, основал поселение, возле которого он с ватагой отчаянных поселян встретил татарский передовой отряд…
« Не тебе, Черепанов, доказывать, что почти никто не прикипел душенькой к колхозу так, как твой дед к своему саду! Вот тебе и ответ на все вопросы. Яблоня или зерно хлебное, и оно чувствует мужицкое сердце».
                Павел остыл. Он присел на канистру, заглянул в пустые бутылки, швырнул их в угол гаража, потянулся за сигаретой.
« Не слетать ли к Лизке! Да клянусь, она ещё не закрылась…» Примирительно заговорил Спицын Михаил.
« Так, всё ясно, мальчишник плавно переходит в попойку». Буркнул Певцов, поправляя фуражку и зажимая под мышкой Карамзина.



               
                3.


Черепанов долго не размышлял. Он сунал чинарик в консервную банку, похлопал по карманам ладонью, вынул ключи от « Волги», уселся за руль.
                Павел Черепанов не выехал из гаража, потому что перед лобовым стеклом, словно из-под Земли появилась Елена с сыном на руках. Встретились глаза Елены и Павла. Павел поёрзал по сидению в нерешительности, не знал он, что предпринять, ведь на него смотрят его собутыльники.
« Всё обсудили! Обсуждать вы мастера, только дялов с вас никаких! Колхоз пропили, проговорили, можно сказать проябли, а теперь говори не говори, назад ня вярнёшь!
Всё, хватит заседать!» Елена Черепанова протянула руку, потребовала ключи от автомобиля.
« Ключи отдай, из гаража ты не выедешь, даже не думай!»
« Ленусь, мы уже сто лет не сидели, только разговор наладился.» Попытался реабилитироваться Павел.
« Сыта я разговорами, тебе в поле с Солнцем, Ня забыл?»
                Певцов первый шмыгнул бочком из гаража с Карамзиным под мышкой, за ним заторопился хохол со словами:
« Пишов и я, бо достанэться як тому цыганёнку, шо упыймався з курямы.» Один Спицин топтался в нерешительности у ворот.
« Всё, Мишка, танцев не будет, в патифоне иголка заела!» Прикрикнула на Михаила Елена.
« Лен, ну чё ты так, вместе на танцы в клуб ходили, забыла что ль? А теперь гонишь,
«иголка заела…»
«Дак мы ж уже выросли, у нас ребятишки, а они голодные ня спят!»
В дверях снова появился Певцов, снял свой мятый древний картуз, картинно взмахнул им,
перегнулся перед Еленой кочергой, выпрямился, целую минуту выделывал перед ней невозможные коленца и как полоумный хлопал в ладоши, вдруг замер и заговорил:
«Вот баба, всё при ней, что сзади, что спереди! А главное характерец, характерец прямой, уважаю, очень уважаю!»
« Да пошёл ты со своим уважением, почитатель? Нет, ну ты глянь на них, один танцы вспомнил, этот почти в любви признается. У тебя, что ли ещё любилка работает, а?!»
Елена опустила Павлика на пол, напустилась на мужа:
« А ты чего ухахатуешься, у тебя с под носу жену уводят, а тебе хаханьки?»
« Так, как раз время бегти, пока посевкой по горбу не схлопотал». Певцов нахлобучил свой картуз, бочком скоренько выскользнул из гаража.
                Ещё в автомобиле Павла разобрал смех, и как только Певцов со своей книгой выскочил из гаража, он хлопнул дверью авто и, хохоча, обратился к жене:
«Шустренько ты их разогнала, Ленусь! Хорошая ты у меня баба, настырная, вот за это и люблю тебя!» Павел обнял жену вместе с сыном, стал целовать их по очереди. Елена вертела головой, уворачивалась от хмельных поцелуев мужа, сын запищал:
« Папка, ты меня уже почти раздавил!» Павел захохотал ещё громче, сквозь смех ответил:







                4.


« Сынок, как же я могу тебя раздавить, я ж твой папка!» Павел отступил на шаг, протянул руки к сыну:
« Иди ко мне, сынок!» Павлик потянулся к отцу, Елена передала сына и выглянула из гаража, с удивлением сказала:
« Вот те раз, дождь полил!»
« Да ну? Дождичек-это просто превосходно, завтра в Поле, в Поле сеять хлебушко, так сынок!?» Говорил Черепанов, с восторгом подходя к дверям гаража.                               
                                Дождь уже хозяйничал в саду. Он полил неожиданно и застал врасплох сына
Павла Черепанова Игоря с дедом Зинором под старой развесистой яблоней. Уже верхние листья яблони сияли, обмытые дождём. Листья яблони уже не могли удерживать на себе дождинки, и они скатывались с них и летели вниз на русую голову Игоря. Он прикрывал её ладонями и приплясывал, будто намеревался сорваться с места и укрыться от дождя в доме. Но слова Зинора удерживали Игоря. Дед Зинор говорил внуку:
«Хлипкий ты внучек, не радуют тебя явления Природы. Дождя испугался?
А ты побегай по лужам, да так, чтоб пятки мелькали. И ты почувствуешь восторг души!
Когда я был в твоём возрасте, меня хлебом не корми, дай по лужам промчаться».
                Неожиданно для самого себя Игорь развёл руки в стороны и помчался по саду. Бег его похож на первый полёт галчонка на неокрепших крыльях. Старец Зинор крякнул довольно, провел ладонью по мокрой бороде, с грустью улыбнулся, сожалея о промелькнувшем детстве. Павел Черепанов с азартом в глазах любовался сыном. Видно и он вспомнил свои босоногие годы. С Павликом на руках помчался он вслед за Игорем, Елена сорвалась с места вслед за мужем, восклицая:
 «Перепил, фу-у-у, морока с вами, мужиками! Сам бегай хоть до посинения, Павлика отдай, дождь хлещет как из ведра, сам видишь, не сляпой, не доведи Господи, Павлуша воспаление подхватит». Елена бежала за мужем, взмахивая руками для удержания равновесия. Вмиг ливень промочил светлое платье Елены, и сквозь него проявилось её молодое красивое тело.
                Край тучи излился водой, истончился, и сквозь прореху глянуло Солнце, вмиг позолотило и сад, и бороду старца Зинора, и бегающих под дождём Черепановых, и образовалась над садом радужная арка, и можно бесконечно описывать прелесть этой сцены, но у каждого читателя есть воображение!
                Солнце село. Наконец - то переделаны все текущие дела по хозяйству. Черепановы по обыкновению собрались в летней кухне. Елена в сухом летнем платье. Она стоит у газовой плиты. Вот-вот закипит чайник. Павлик стоит рядом, уткнулся лбом в мамкин бок, клюёт носом: того и гляди, стоя уснёт. Павлик полон впечатлений от прогулки под дождём и ему надо уснуть, чтобы разложить информацию по нужным местам.
                Мать, Александра Черепанова сосредоточенно протирает рушником тарелки. Её глаза озабоченны, она думает о чём-то, возможно вспомнила себя в возрасте снохи и ей взгрустнулось. По хорошему она позавидовала её молодости и здоровью. В окно она видела и грозу, и сына Павла с ребёнком на руках, и бегущую за ними Елену, и мужа Зинора под яблоней с выкрашенной охрой бородой: не сказка ли ей привиделась?
               






                5.

                Зинор Черепанов переоделся в сухую косоворотку, расчесал огненную бороду. Он сидит за столом, прижал к груди буханку, отрезает от неё ломти, кладёт их на тарелку. Нет радости в его глазах. Он втягивает носом хлебный запах, морщится, говорит, ни к кому не обращаясь:
«И это жито? Да разве ж это хлеб?!» Зинор протянул ломоть хлеба сыну Павлу, требует:
«Принюхайся, чем пахнет, горохом, бобами, чем этот хлеб пахнет?!» Павел поднёс кусок к носу, шумно втянул запах ломтя, ответил:
«Не знаю, батя, чем это воняет, только не пшеничной мукой. И хлебом не назовёшь эту дрянь! Дожился крестьянин, хлеба настоящего не поешь!»
«А я о чём долдоню!» Воскликнул Зинор Черепанов. Он вынул мякиш из куска, сжал его в кулаке, бросил на стол кусок чёрной глины, пристукнул бадиком об пол, спросил кого-то:
«Что делается на Святой Руси, кто может мне без лукавства растолковать? Или мы, Черепановы, хлеб растить не умеем, а?»
« А погоди, отец, не терзай душу, что толку от разговоров? Вот я пшеничку выращу, арендую комбайн, обмолочу зерно, свезу его на мельницу в Приморск.… Уж бабы рассатраются, хлеба выпекут!» Успокаивал Павел отца, косясь на комок мякиша на столе.
Мать, Александра Черепанова поправила на голове простенькую шалечку, вздохнула, перекрекстила грудь, спросила строго:
«А в город ня сбяжишь, как дружки твои? Фу-у-у, бягут в этот город, будто мёдом булки намазаны в том городе!»
« И то правда, мама, счастье в городе нашли. Да я после этого города пластом сутки лежу!
А чего это ты дружков собрал? Пока ты с мясом в этот город мотался, да в милиции писульки бесполезные сочинял, я молочко перекупщикам задаром отдавала, представь, по пятёрке за литр! А сколько денег на сено и на фураж вбухали, а сколько труда вложили. Ты на Игорёчка глянь, пока ты в разъездах, он с базов не вылазил, мужицкую работу робил. Денег кот наплакал, а ты с Мишкой попойку устроил! Всю водку хочешь выжрать? Так её не перепьёшь!»
«Выколочу я из этого горбоносого хмыря деньги за своих свинушек….» Пытался оправдаться Павел.
« Как бы ни так! Он пол области обобрал, таких же, как и ты, простофиль, кстати, под носом у той милиции, которой ты писульки писал!» Рыкнула Елена. Павлик захныкал, запросился на руки. Елена поставила закипевший чайник на стол, подхватила сына на руки, заговорила с ним ласково:
« Сынок под дождичком искупался, за день набегался, ноженьки устали, глазоньки закрываются! А вот мы выпьем парного молочка и баиньки». Елена присела на стул, посадила Павлика себе на колени, потянулась за стаканом с молоком, заранее приготовленным. Павлик выпил молоко, на верхней губе осталась пенка. Елена вытерла её полотенцем, заспешила в дом с сыном на руках.
                За ужином разговор не клеился. Зинор Черепанов вяло жевал блин, оставшийся ещё от завтрака, запивал его парным молоком. То вдруг забывал о еде, поглаживал огненную бороду, поглядывал в окно. Лучи Солнца пробивались сквозь молодые листья яблони и ослепляли. Но Черепанов не щурился, напротив, смотрел на вечернее Солнце, не мигая.








                6.

                Создавалось впечатление, что Черепанов вовсе не любуется прекрасным закатом, а переживает вновь события, которых в его долгой жизни было не мало. Да и сейчас события в деревне разворачиваются немаловажные.
«Живой в могилу не ляжет. Живой о живом и говорит, сынок. Ночи не сплю. То в поле меня поманило сердце, зря ноги натрудил, только разболелся. То о твоём промысле размышляю: ну а если засуха, того хуже саранча, считай, плакали твои денежки». Глухо заговорил Зинор Черепанов, не отрывая глаз от окна, на стёклах которго густо размазались последние лучи заходящего Солнца.      
«Ты, батя, в своей жизни ничего не боялся, а мне что ж, как суслаку забиться в нору и посиживать?»
«А ты знаешь, почему Тополиха так и не стала на ноги? Да потому что кормильца, Никиту Тополёва, раскулачили. Не посчитались с тем, что с германской весь израненный пришёл, с Георгием. Кулачить то не за што было, язык острый слишком был у него, вот под шумок и замели».
«Да не то время, отец, никто Кулачить не будет. Да и незачто меня Кулачить, своим горбом кормлюсь!»
« И дед твой, царство Небесное яму, так же говорил Михаилу Спицыну: ты пришёл меня кулачить, а как же твои призывы, трудиться истово, радеть об урожае, ничего не бояться? Постановления Сталина при всём честном народе зачитывал!»
« А Спицын?» Спросил Павел.
« Спицын? У Спицына бумага в кармане и наган в руке, вот тебе и весь сказ!» Ответил Зинор Черепанов. Наконец- то он оторвал глаза от кровавого заката, отодвинул кружку с чаем, зашарил рукой, отыскивая бадик. Внук Игорь заторопился к деду, подложил поближе к руке ясеневую палку. Александра Черепанова истово перекрестилась, обратилась к Богу с молитвой:
« Спаси и сохрани нас, Господи!» А когда муж вышел из кухни, она продолжила родословную:
«Ваш дед, Никонор Черепанов стоял крепко на ногах. У няго водились дойные коровки, пара быков. Без быков никак нельзя, поле пахать надо. Оно, родимое, ждать не станет, пока ты у кого-ни попало быков арендуешь. И овцы были, курочки, утки, гуси, всё, как положено, быть в большой семье. Четыре мужика кормить надо, за их плечи жизнь на усадьбе цепляется. Отец ваш, Никонор Егорович, был младший, его братья, Иван и Егор, были старшими, успели пред царски очи шашечкой помахать, да с той шашечкой и сгинули где-то на Дону, помышляли сохранить фамилию. Дело не простое, сколько поколений Черепановых жили, и никто не считал, что живем не правильно, жили как все. А тут на тебе, не так живёшь…»
« Мама, ну что, плохо што-ли жилось в колхозе?» Спросила Елена.
« Да не плохо, всё под рукой было. Ну, колхоз сам по себе, да только не всем людям охота традиции ломать, предков забывать». Задумчиво ответила Александра Черепанова, вздохнула, перекрестилась, заговорила.










                7.

« Когда кулачили, дед ваш чуть умом не тронулся. Он сидел во дворе под антоновкой, держался за голову руками и спрашивал толи Спицына, толи ещё кого. “Что ж вы наделали, что? Господи, Господи…” А мать, Пелагея, повисла на шее коровы. Да полно о том, от чего душа болит, и сердце не принимает». Александра Черепанова перекрестилась, тихонько вышла из кухни. Павел тоже заторопился в дом, завтра ни свет, ни заря в поле.


                ГЛ.14


                Ещё до рассвета Павел привез дизтопливо с заправочной станции и теперь нетерпеливо поглядывал то в окно, то на жену у плиты в ожидании завтрака. Наконец- то Елена поставила перед ним сковороду с глазуньей, салат из зелени, караюху хлеба и бокал с кофе. Пока Павел завтракал, Елена положила в пакет пол хлеба, завёрнутого в белую тряпицу, вареные яйца, сало и перья лука.
« Всё, пора бегти, Солнце вот-вот глянет в окно». Павел стоя допил кофе, заторопился к машине. Елена сунула ему в руку пакет с едой, скороговоркой сказала:
« Паша, тут хлебушко, картошечка варённая, яйца, сало, термос с кофе, не забудь пообедать!» Павел повесил пакет на руку, закуривая на ходу, буркнул:
« Если время позволит, заморю червячка».
                Павел впервые оказался один на один с Полем. Чего там греха таить, бывало, сойдутся шофера да комбайнеры перед работой языками потрепать, слушаешь и про такую сякую матку, и про ночь глухую, а то и сам словечко вставишь для поддержки собственного авторитета. А Поле вот оно, в шаге от тебя! Степной ветер гуляет по нему, гонит золотую волну до горизонта! Тяжёлый колос теряет зёрна, торопит хлебороба. Благо, что душа просится за штурвал, крестьянская начинка не даёт мужикам по долгу разглагольствовать да переливать с пустого в порожнее. В том и спасение твоё, Поле!
                Этот вечный Зов души к Полю услышал Павел сейчас особенно отчётливо, заулыбался, засуетился у своего трактора, выговаривая непривычные слова, произнесённые матерью и невольно запавшие в душу:
«Здравствуй Полюшко, Ты прости меня за то, что не часто к тебе наведывался, не по своей воле. Не таи обиду, пусть труд мой обернётся зрелым колосом на твоём пространстве. Господи, вразуми мя! Дух предков моих, Черепановых, не покидай мя и детей моих до конца дней».
                А за Волгой ярился Перун, верховный Мироправитель! Он разметал космы синие на пол Неба, от Правобережья до Волок-Ламского, и далее на Север до моря Белого. И изливал он дождь на пашню благодатную, и метал он молнии свирепо, и голос его гремел на всю Вселенную! Перун торопил Павла Черепанова! И он торопил свой трактор от одного края поля к другому, заполняя зёрнами плодородный слой, утоляя извечную страсть Поля рожать тучные хлеба, а также свою собственную страсть растить хлеба!
Он просил Небо пролить и на его Поле обильный дождь.
               








                8.


Но вчера был последний дождь этой весной. Метал молнии Перун на Правобережье. Иногда проливал дожди над Волжским и Волгоградом и до полей доходили лишь тучки-странницы, чудом оторвавшиеся от грозового эпицентра. Они роняли несколько капель и испарялись от зноя Заволжья. Пшеница на поле Черепанова поднялась на несколько вершков, выбросила слабый колос, кипрей и лебеда полезли вверх, заглушая её.
                Все эти жаркие дни Павел канителился с комбайном, взятом у фермера в Приморске в аренду. Прошприцевал сотню тавотниц, кое-как заставил вращаться огромное количество барабанов и маховиков, покрикивал для солидности на Игоря, если тот запаздывал подносить ключи или ветощь, просил сына сбегать к «мамке» за кофе со льдом и выпивал его залпом, стоя в тени комбайна.
« А вот увидишь, сынок, сдюжаем, уберём пшеничку, на мельницу пару центнеров свезём, мамка пирогов настряпает. Любишь пирожки с яблоком из дедова сада?» Спрашивал Павел сына. Игорь тер ладонью ушибленный в спешке лоб, размазывая по нему масло, улыбался во весь рот, запросился:
« Папка, можно я с тобой завтра в Поле?» и затаил дыхание, боялся, что отец откажет.
« А не сгоришь в кабине, сынок, жара адская?»
« Да не сгорю, Папка, я не малой какой тебе!» Обиделся Игорь. Павел засмеялся, взъерошил Игорю выгоревшие до желтизны волосы, заторопился:
« Вороток подай, да побыстрее, время поджимает!»
                На рассвете следующего дня Павел с сыном выехал в поле. Три дня Черепанов не выпускал из рук штурвал комбайна. На малой скорости, неумело молясь на бездушный кусок грохочущего железа как на старинную икону в светелке матери, обмолачивал он немощные колосья. На четвёртый день он отогнал комбайн с полным бункером зерна, платой за аренду, в Приморск, хозяину. Ещё несколько дней ушло на перевозку соломы в сенник. И теперь, ошалевший от жары и перенапряжения, он сидел под яблоней в саду прямо на мураве и пил холодное пиво. Отец, Зинор Егорович, сидит рядом на тюльке, чертит бадиком по мураве. Кружку с пивом он отставил в сторонку, слушает скупые слова сына:
« Вот так я, батяня, сработал, да считай что по нулям. Ну, соломки, зернеца скотинке на год хватит, но расходы не покрыл, не говоря уже о прибылях! Денежки ушли на ремонт, на соляру…» Павел повёл над головой рукой, словно отмахнулся от непрошенных мыслей, потянулся за кружкой.
« С чего взяться урожаю, ведь ни дождинки, считай, за лето не упало на Поле, а жара стояла немилосердная». Согласился Зинор Черепанов.
« А не податься ли и мне в город на заработки, Батяня? Мужики, кто с головой в ладах, неплохо устроились. Даже сын Андреева не смог своего удержать при себе. А ведь крестьянин до последней жилки! Так вот, не податься ли и мне на заработки, долг не корова, не ревёт, но спать не даёт».
« А это уж сам, сынок, решай, тут я тебе не указ. Конечно, с такими прибылями в семье ладу не прибавиться. Но про душу свою крестьянскую не забывай, не изболиться ли она без Поля зрелого, жарясь на городском асфальте, а сынок?» Зинор Черепанов пытливо посмотрел сыну в глаза, посоветовал:







                9.

« Ты с братом посовещайся, он, всё же большой человек, многими людьми руководит, небось, не зря кресло просиживает». Павел не ответил отцу. Мудрый он Человек, знает что сказать. В память ворвалось непрошено детство! Поездки в кабине грузовика в поле, золотой поток зерна из шнека в кузов машины и слова шофёра, Ивана Ивановича Займакова, человека пожилого, мудрого. Займаков ласково смотрел в глаза Павла и спрашивал:
« Ты, голубок, что больше всего любишь делать?»
« Я не голубок, а Павлик Черепанов». Займаков громко смеялся своим особенным смехом, задорным, как у ребёнка, и утверждал:
« Как же не голубок, самый настоящий голубок, волосы выгорели, белые, вот и получается, что голубок. Белых голубей что ли отродясь не видывал? Да ты не обижайся, чистая твоя душенька, лучше ответь на вопрос».
«Какой вопрос?» Увиливал Павел.
«Я спросил у тебя, что ты любишь делать?»
« Да что-что, папке помогать, там гвоздик выправить, или ещё что…» Отвечал Павлик неохотно, любуясь нескошенным Полем за кабиной автомобиля.
« А я читать люблю. За свою жизнь я прочитал книг столько, что в кузов машины не утрамбовать. Так- то Павлик». 
« Фи, так читать и я люблю, сказки».
« В детстве я много сказок прочитал, но сейчас меня интересуют книги о жизни наших предков, славянах. Например, из книг я узнал, как в старину славяне хлеб называли - «жито», всё равно что «жить» или «живот». Жать жито-главная работа на Руси спокон веку. Вот ты, Павлик, сколько дней без хлеба можешь прожить?» Спросил Иван Иванович, оторвав глаза от пыльной дороги, улетающей под колёса «ЗИСа», и глядя на Павлика с хитроватой улыбкой.
Павлик уставился на Займакова, раскрыл рот, но слов не находил.
« Вот видишь, ни одного!» Сам ответил на вопрос Займаков, и добавил задумчиво:
« Вот и получается, Павлуша, что жизнь и жито одно понятие!»
                Запела Зыкина. Это зазвонил телефон Павла Черепанова. Он глянул на экран телефона, проговорил:
« Братуха, легок на помине. Да, Виктор, и тебе привет, когда-когда? Понял, жду». Ответил устало Павел на звонок брата, и сказал отцу:
« Братуха в субботу заявится, вместе со всем семейством, на недельку».
« Вот и ладненько, внучат повидаю, на мураве порезвятся, яблочек поядят…. Пойду радостной вестью с Александрой поделюсь!»
              Зинор Черепанов упомянул о жене, и Павел увидел в глазах отца огонь костра, разгоревшегося у него в сердце ещё в двадцать лет от роду. Двадцатилетним  он впервые увидел Александру на пасхальных гуляниях.
« Считай девяносто, а парит над Землёй, мысли и чувства живы!» Подумал Павел с улыбкой, провожая отца взглядом.
               








                10.


« Как пивко?» Услышал Павел голос за спиной, повернулся. К забору привалился Певцов в своей видавшей виды ещё советской фуражке, расхристанный и злой.
« Ты чего, Иван Александрович, сам не свой. Заходи, на донышке осталось, накапаю». Пригласил Павел Певцова.
« А не до пива мне теперь, Паша».
« Прихворнул, Иван Александрович?»
 « Я здоров, да только в государстве кое-кто прихворнул! Меня, крестьянина, в угол загнали, дыхнуть не дают».               
 « Иван Александрович, скажи толком, в чём твоя проблема?»
« Мой драгоценный, да разве это только моя проблема? Сам рассуди, Павел Зинорович, оббёг всех, кто на колхозном горбе в Рай выцарапался. Что ты, все концы с концами еле сводят, цены заоблачные на фураж и соломку поставили! И у фермера побывал, и тот оглоблю в свою сторону правит…. И остаётся мне, Паша, одно - коровку под нож. О душе не спрашивай, поорёт недельку, успокоится …. Вот разве ты выручишь, фуражу по сходной цене продашь, соломки. Бабы на коровьем ряву болтали, что ты прибыльно отмолотился». С надеждой в голосе проговорил Певцов, по привычке сбив фуражку на затылок и почёсывая залысины. Черепанов устало отмахнулся, нехотя заговорил:
« Академия, ты же грамотный человек, Карамзина почитываешь, а бабам веришь! Да, засыпал с десяток тонн в сарай, а у меня долгов полные карманы и коров пяток! Думай что хочешь, Иван Александрович, но лишнего зерна, ни килограмма нет». Черепанов плеснул в пластиковый стакан пива, протянул Певцову. Тот залпом осушил стакан, заговорил с раздражением:
« Не жизнь, а сплошное шоу! Тут тебе и рабы в поле, тут тебе и джипы, а тут еще и революционер разбушевался. Нацепил наган ржавый на ремень, ходит по двору, шашкой ветки с дерев срубает. Интересно как живём, Паша!»
« Ты про Спицына, что ли? Да плюнь ты на него, у него в голове бесята в белых балахонах поселились. Уж месяц из бутылки не выниривает». Отмахнулся Черепанов.
 « Так- то оно так, Паша, но как жить то будем?» Спросил Певцов, уткнув тонкий нос в стакан и допивая последние капли пива. Сглотнул, сказал уверенно:
« Тебе проще, у тебя брат в Москве начальник большой, при деньгах…»
« Фу ты ну ты, и ты в ту же колдобину. Раскрой глаза, академия, хоть он и брат, но денежки просто так не выложит, да и процент не уступит!» Черепанов опрокинул бутылку в стакан горлышком, нацедил пару глотков, вылил в рот уже тёплое, противное пиво, поставил пластиковый стакан на траву, стал на ноги:
« Где она, Москва? Далеко! И живёт она не на мои, Черепановские хлеба. Слишком натуральный продукт, поядят, того и гляди, с гальюна не слезут. У них мода на заграничное, хоть и хреновое, но импорт. А я тут, в Заволжье, мудохаюсь с разбитым трактором… ». С сарказмом сказал Черепанов, повертел в воздухе пустой бутылкой, запустил её через голову Певцова в колдобину на переулке. Бутылка отскочила от пересохшей за лето Земли и угодила под ноги идущему человеку. Тот взмахнул короткими полусогнутыми руками, одна его нога зацепилась за другую, и он повалился в









                11.

ту же колею, в которой недавно запачкал свою городскую одежду Андреев Борис.
« Бля, бутылка скачет что телушка!» Воскликнул человек, выкарабкиваясь из колеи. Черепанов заржал, его поддержал Певцов. Человек услышал смех, возмутился:
« Ну, у вас и приколы, бля! Приоделся, к бабе собрался, бля!» Взвизгивал мужичёк, вертясь на месте и сбивая густую пыль с грязно-жёлтых брюк. Ноги его снова заплелись, и он неуклюже опрокинулся в выбоину. Красные башмаки замелькали в воздухе. Черепанов и Певцов схватились за животы.
                Драганов Виталий больше минуты выкарабкивался из колеи, цепляясь за её края кривыми руками.
« Не к портнихе ли намылился, Виталик?» Съехидничал Певцов.
« А ты как узнал, бля?»
« Ты ж у неё нынче корову резал».
« Я, бля, каждый день у кого-то режу? Моё времечко пришло, гуляю, бля! Позовешь резать, академик, не приду, сильно я на тебя и Черепанова обиделся, бля!»
Певцов и Черепанов только посмеивались, глядя на суету человека – паука, подтрунивали:
« Ты годи минуту, я тебе цветочков сорву, вроде как женишок будешь!»
« Паша, а не пойти ли нам с Виталиком к портнихе, в качестве сватов». Язвил Певцов.
« Батяня, мамка вечерять зовёт!» Позвал Игорь отца.
« Иду сынок, иду!»



                Гл. 14.


               

Ещё Солнце и не думало просыпаться, ещё кочет на насесте молчит и только разминает затёкшие ноги, а Зинор Черепанов уже одет в свои неизменные простые брюки и белую косоворотку. Он стоит у зеркала и гладит размеренно огненную бороду, пристально рассматривает худое, вытянутое лицо, хмурит кустистые брови, такие же рыжие как и борода.  Александра Черепанова лежит на спине с открытыми глазами. Пальцы её сжаты в кулак. В кулаке у неё крестик. Александра шепчет молитву:
«Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя твое, да прийдет царствие твое: да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь: и остави нам долги нашя, якоже и мы оставляем должникам нашим: и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь!» Полежала минутку, попросила мужа:
« Зинор Егорович, почитай священное писание, я полежу с закрытыми глазами, послушаю, поразмышляю. Скоро помирать, а мы с тобой на одном месте топчемся, как мерин на поводе». Черепанов покряхтел, ещё раз глянул на себя в зеркале, потянулся за роговыми старинными очками, возражая:








                12.


« Так уж и на месте. Не наговаривай, Александра, вторую страницу дочитываем. Нам с тобой, мать, некуда спяшить. Мы прожили как белка в колесе, без роздыху и покою. То время нас заставляло спяшить, то обстоятельства, а то и самодурство….» Черепанов хотел ещё словечко ввернуть, но махнул рукой, присел к столу, открыл Библию на закладке, прокашлялся:
«И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал».
« Снова ты, старый, на месте топчешься, прошлый раз читал, и ныне тоже самое!»
Черепанов глянул на жену поверх очков, запустил пальцы-крюки в бороду, продолжил:
 «И насадил Господь Бог рай в Эдеме на Востоке: и поместил там человека, которого создал».
« Как он создал нас, запамятовала?» Спросила Александра.
« Как? Мы об этом читали, т-а-а-к, вот слушай: « И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, а стал человек душею живою».
« Душею живою, а ты ходишь в своих одеждах, в коих уж да-авно никто не ходит», Тихо проговорила Александра.
« Ты опять за своё! Я, по-твоему, должон вырядиться в столичные наряды! В них только скоморохов наряжать, чтоб толпу потешить! Удружил сыночек, подарочки с Москвы привёз…. И с какого такого говна этот петушиный наряд соткан? В руке не удержать, что карася с Карачей балки! А трудиться в ней попробуй, потом изойдёшь, на борозде у сохи ляжешь костьми. Ты вспомни, в какой одежде наши родители, Царство им Небесное, в Поле выходили! » Язвил Черепанов, и продолжил через минуту:
« Я - то думал, что он дельное Павлуше скажет, ну обнадёжит, что в скором времени вопросы решатся, а он деньжищи суёт, как бомжу c помойки, да ещё под проценты. Павлуше в долг жить, всё равно, что головой в петлю. У него семья, детишек учить…. Да мало ли забот у Человека? А со своей крестьянской Душенькой как поступить яму, Павлуше?!» Зинор Черепанов засопел, снял очки, засмотрелся в окно, увидел розовые сполохи на легких облаках, призадумался. Александра притихла, прикрыла глаза, через время спросила:
« И поместил Господь Бог человека в Раю, для чего?» Спросила Александра.
« А послушай. « И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Эдемском, чтобы возделывать его и охранять его». Черепанов дочитал псалом, вложил закладку, бережно закрыл Библию, поводил ладонью по её кожаной обложке, встал со стула.
« Светает, засиделись». Сказал он и вышел во двор.
                Солнце уже ожгло края облаков, и они раскалились до красна, вот-вот испарятся и уступят место Солнцу. Черепанов прошёл под любимую яблоню, присел на тюльку. Вот и первый луч скользнул с Небес в сад и нанёс несколько мазков золотой краски на бороду старца. Черепанов засмотрелся на травы, увешанные радужными алмазами, прислушался: капли росы падали с трав и листьев деревьев на Землю,


 








                13.

в его саду шёл алмазный дождь!
                « Чай настоялся, Зинор Егорович, пока свеженький, пойдём к столу». Александра потрепала мужа за плечо. Черепанов согласно кивнул головой, взялся за бадик. За чаем он удивил Александру:
« Истинно, пути Господа неисповедимы, жена. И не голодные спать ложимся, а приснилась мне горбушка поджаристая, да леший в бок бадиком ткнул, проснулся я, не съел. К чему бы сон этот чудной, а?»
« Одному Богу известно». Скупо ответила Александра.
«Испяки, мать, хлеба! Испяки хлеба из муки свежей. Давненько хлеба настоящего ня едали, к тому и сон, я думаю».
« И не только хлеба испяку, и пирогов настряпаю. К печке дровишек приняси, да истопи её хорошенечко». Черепанова забыла про свой чай, засуетилась у квашни.   
                Зинор Черепанов пошел в дровяник, да запамятовал, зачем шёл, присел под любимой яблоней на тюльку. Сын Павел насвистывая, подошёл к отцу, присел рядом на росную траву, со смехом рассказал:
« Слышь, батя, что бабы на коровьем ряву болтают. Спицына Михаила в психушку отвезли поутру!»
« С чего бы это?» Удивился Старец.
« А то ты не знаешь! Он месяц как в запое, у Моисеевны, самогонщицы, в долги залез, дома постель и мебель шашкой изрубил, всё яму враги революции мерещатся».
« Враги…, кто кому враг, как об этом судить?». Старец поразмышлял минуту, спросил:
« А семья Михаила?»
« У родителей в Полтавке. Сообщат, сестра, скорее всего и позвонит». Павел махнул рукой, усмехнулся:
« Революционер, после драки поздно шашкой махать». Он снял с яблони косу, повел плечом, пошла роса радугой. Капли осели на брюках Павла, на кроссовках. Через минуту он сгреб сено, поддел вилами, понёс в крольчатник.               
                Открылась дверь дома. Павлик голенький вышел на крыльцо, спустился со ступенек и по росной траве  зашагал между яблонями. Под антоновкой он остановился, потянулся за яблоком. Сорвал, засмеялся с восторгом, откусил от жёлтого бока.
                Из дома вышла встревоженная Елена. Она увидела сына под яблоней, ахнула, заспешила к нему:
« Пап, ну ты посмотри, что это за сорвиголова растёт! Сбежал с постели и прямиком в сад!» Обратилась она к отцу. Зинор ничего не ответил, только улыбнулся ласково, не отрывая взгляда от внука.
« Дед, ну чего ты тут засиделся, бабушка ругается. Ты пошёл за дровами и пропал!» Это Игорь примчался в сад, выговаривает деду. Старец спохватился, заспешил в дровяник. Игорь не отстаёт от деда, набрал охапку дров, шагает впереди деда.
« Ты куда пропал? Тесто подходит, а печь холодная». Встретила его Александра. Она в белом переднике. На голове белый платок повязан туго, руки в муке.










                14.

« На внука засмотрелся. Снова в сад сбяжал!» Оправдывался Зинор, накладывая в печь дрова. Игорь уже приготовил старые газеты, спички. Зинор подсунул газеты под поленницы, чиркнул спичкой. Заплясал огонь в печи, потрескивают поленницы: не отпускает пламя от себя, приглашает к беседе».
« Дедушка, ты мне уже сто лет обещаешь о Никаноре Черепанове рассказать. Его зарубили татары?»
« Славянина в седле не так просто зарубить, Игорёк. У славянина меч тяжёл и сила немерянная. Монгол был стрелой силён, петля бедой грозила. Не уберёгся пращур твой от петли, захлестнулась она на шее. Рассудок вернулся к нему тогда, когда его сбросил c лошади у своей кибитки смуглый воин. Чтоб ты знал, Игорь, кибитка азиата стояла на колёсах, и впрягались в неё лошади, или верблюды, и вся семья кочевала вместе с воином.
Так вот, сбросил монгол с лошади Никонора, словно куль с житом. Достал из ножен кинжал, разрезал путы. Ходит вокруг пленника, языком цокает, приговаривает:
« Якши урус, якши урус!» Чёрными пальцами ощупывает могучую грудь и руки пленника. Черепанов потянулся к ворогу, но хватка его слаба, руки онемели от тугих сыромятных ремней. Тут же взвилась над головой Роса камча. Удары были короткими и жестокими. Плетеная кожа впилась в правую щеку, ожгла грудь и плечи. Рубцы засочились кровью.                               
                Хлёсткие удары камчи слышны на весь стан. Монголы, возвращающиеся из набега, бросив поводья лошадей в руки жён или наложниц, спешат к кибитке. Обступили они тесно истязающего свою добычу соплеменника, их глаза-щёлочки, унылые из-за неудачного набега на поселение россов, наполнились жаждой мести. Копья и сабли, подобно змеиному жалу, потянулись к телу пленника, звериный рык рвёт глотки, потрясает становище, требует крови.
                Неожиданно в круг пробилась молодая женщина в пёстром халате до пят. Её раскосые влажные глаза пылают гневом, но гнев её направлен не на пленника, но на истязателя. Как черная пантера вцепилась она в его руку, вырвала с неожиданной большой силой плеть и взметнула её над головой. Монгол прикрыл лицо ладонью. В толпе послышались смешки, улюлюканье, кривые сабли заскрежетали, втискиваясь в  ножны. Гнев разгорячённых боем монгол сменился равнодушием к судьбе пленного роса, потому что только семья воина, захватившего пленника, властна над ним.
                Спрятал глубоко чувства и гордость Росс, избежал напрасной смерти. Он не забывал слова брата, сказанные им перед сечей: «Путь к спасению пролегает через наш разум».
                Жизнь среди чужаков хоть и в родной сторонушке сравнима лишь со сном, кошмарным и бесконечным: споры за добычу после набега на славянское поселение, погребальные костры и торговля пленными славянами…
                Однажды в конце лета через стойбище проезжал темник в сопровождении войска. По взмыленным бокам лошадей и по уставшим лицам воинов было понятно, что был проделан долгий путь. Спешились у речушки, которая протекала мимо стойбища монголов, окружённой по периметру кибитками. Монголы засуетились у своих лошадей, а темник со свитой направили лошадей к центральному шатру.
               






                15.

Темника встречал со свитой тысячник, мирза. Мирза с приближёнными повалился в пыль, давая понять, что они приглашают столь высокого гостя на ночлег. Перед темником, словно из под земли появился воин в золотых доспехах, снятых с поверженного знатного Росса. Голова багадура низко приклонена, шаги его осторожны, вытянутые руки преподносят гостю меч росса с золотой рукоятью. Но недоволен гость подарком. Губы его презрительно кривятся. Но хозяин шатра не отрывает угодливого взгляда от лица гостя. Лицо его расплылось в угодливой улыбке, он подал знак воину в золотых доспехах, и тот поспешил из шатра. Уже через минуту перед гостем были поставлены подносы с пловом и вареной бараниной. Кымыз был налит в пиалу. Темник чванливо поковырялся кривым кинжалом в яствах, нехотя отпил из пиалы, отдавая дань уважения, и потребовал чашу для омовения рук. Он давал понять, что пловом и бараниной он давно пресыщен. И снова заскучали глаза гостя. Он равнодушно смотрел на подарок, он не обращался к хозяину шатра, не устраивался поудобнее на атласных подушках для отдыха. Это могло означать только одно - гость желает развлечений.
                Кровавое вечернее Солнце висело над табором монголов. Выше Солнца застыли кровавые облака. Они отражались в воде реки. Красная вода в речушке медленно текла перед Никанором, напоминая ему его родную Волгу на закате и дом на берегу. Он словно наяву слышал голос жены, смех детей в ближнем лесу и сердце Никанора защемило от нахлынувших чувств.
                Мысли о семье и доме были грубо прерваны сильным ударом камчи. Удар был неожиданным и пришелся вдоль спины. Кровавый рубец проступил сквозь лён рубашки. Никанор почти не ощутил боли, он лишь вздрогнул от неожиданности и поднял затуманенные страданиями глаза на свирепого воина в золотых доспехах, который наклонился к ногам Никанора, отомкнул кандалы и ударами камчи поднял пленника на ноги.
                А между тем по стойбищу на лошадях понеслись вестовые. Они выкрикивали гортанные слова, и эти слова подняли на ноги и воинов, и их жён и наложниц, а также детей.  С криками радости и смехом потянулись все к назначенному месту, образовали широкий круг, который начинался и заканчивался у ковра с подушками. На них восседал гость и поглаживал реденькую смоляную бородку. Перед ним на низком столике стояла большая пиала с кумысом, подносы с лакомствами.
                Никанора втолкнули в круг, провели в центр, ударом кинжала разрезали путы на руках, и оставили стоять в одиночестве. Собравшиеся стали выкрикивать слово  «багадур», ударять кинжалами и кривыми саблями по щитам и вертеть головами. Это продолжалось недолго. Монголы расступились, и в круг влетел на лохматой лошадёнке воин в золотых доспехах. На его голове кожаный шлем, грудь его прикрыта железным щитом, в его руках боевое копьё. Воин не торопился начинать расправу над пленным Россом. Он промчался по кругу, чем вызвал громкие крики одобрения и поддержку соплеменников. После этого воин остановился перед гостем и заставил лошадь преклонить колено, сам застыл в ожидании позволения. Темник небрежно взмахнул рукой, унизанной кольцами. Только теперь воин в золотых доспехах  развернул лошадёнку в сторону Никанора, прикрыл грудь круглым щитом и нацелил копьё в сердце Росса.               








                16.
                Никанору Черепанову размышлять было некогда. Монгол в золотых доспехах, припав к шее лошади, нёсся на него под рёв соплеменников. Облилось сердце кровью, злость вкралась в душу. Недостойно помирать в родной сторонушке, не показав, сотоварищи удаль и силушку, тем паче не стоит умирать, не прихватив с собой на тот Свет десяток другой басурман. Расправил Росс плечи, вздохнул широкой грудью, нацелил взгляд на остриё копья, и в миг, когда оно под рёв толпы готово было захлебнуться кровью Никанора, припал вой на колено, отшатнулся в сторону и накрепко схватил могучей рукой лошадь за узду. Завертелась лошадёнка, повалилась вместе с всадником в пыль… Монгол в седле силён, монгол силён стрелой и уловками, но пешему монголу не совладать с Россом.  Пока монгол высвобождал ногу из под лошади, Никанор завладел копьём, и теперь он стоял перед противником вооружённым. В рядах монгол замешательство, только самые решительные из них выхватили стрелы из расшитых колчанов и натянули тетиву. Стрелы уже готовы были превратиться в молнии и поразить Росса, но темник поднял руку…»
                Зинор Черепанов умолк, и как не старался Игорёк дождаться продолжения былины, не дождался. Его терпение иссякло, и он затормошил старца:
« Дедушка, что же случилось потом, зарубили Никанора монголы кривой саблей, или проткнули копьём?»    
« По преданию наших предков, Никанор остался жив. Но о его спасении рассказывают разные легенды. Мой прадед сказывал, что Никанор на лошадёнке прорвался сквозь кольцо монгол и ускакал в степь, а дед мой говорил иначе, что русское войско окружило табор. Сеча произошла страшная, кровавая, и Никанор бился копьём и остался жив.
Русскому человеку погибнуть за свой дом - великая честь. Но злость и досада рвёт сердце, если тебя за радение твоё по велению неразумному от дома отрывают, забрав имущество, нажитое в поте и старании, и обрекают на голодную смерть. Вот это, Игорёк, самое страшное горе для крестьянина».
                Жарко горят в печи дрова, золотят и без того золотую бороду Зинора. Смотрит старец на языки пламени, не мигая слезящимися глазами, проплывают перед ним
эпизоды его длинной жизни, и не понятно ему, каких дней было в ней больше, счастливых или горестных.
« Загрустил наш дед, бабушка. Сидит у огня не шевелясь, смотрит на огонь. Что это с ним?» Спрашивает Александру внук.
« Известно что, старого человека воспоминания преследуют, не дают покоя ни днем, ни ночью. Проговорили с дедом, а про печь, небось, запамятовали?»
« Натопили!» Ответил внук весело и умчался в сад по своим делам. 
                Засуетилась Александра на кухне. Поправила светлый платок на голове, расправила белый фартук, повязанный на зелёное платье с жёлтыми тюльпанами, словно степь весенняя пришла в августе в дом к Черепановым. Широким жестом она выхватывает из квашни вязкое тесто, отсекает ножом бороду и бросает на стол, вываливает в муке, в последний раз месит и кладёт белый шар на смазанный противень.
Скоро три противня с хлебами полны. Александра заторопилась к печке. Она ловко сгребла кочергой угли в специально сделанные у начала топки ниши. Принесённые Павлом листы с хлебами она ловко отправила в раскалённое лоно печи, прикрыла вход заслоночкой. Работа сделана. 





17.
                Через час по саду поплыл сладкий запах свежего пшеничного хлеба. Игорёк надоедает:
«Бабушка, скоро хлеб вытаскивать, твоего хлеба хочу». Александра Черепанова таинственно улыбается, гладит внука по выгоревшей за лето голове, приговаривает:
«Скоро, побегай пока, яблочек поешь».
« Всё утро яблоки ем, хлеба хочу!» Не сдаётся Игорь. Александра Черепанова отвечает внуку с укоризной:
«Через час выну хлеба, да ещё час надо подождать, потому, как горячий хлеб нельзя кушать, желудок запаришь. Терпение имей и деда уважь, не кричи, гляди, задремал Старец. Ещё бы, такую жизнь прожить…» Внук засмущался, уселся на мураву рядом с дедом, притих, засмотрелся на зелень яблонь, пронизанных вечерним Солнцем. И устремилась детская, чистая душенька вместе с Солнцем в неизведанные Вселенные, и увидел он далёкие планеты в созвездии Андромеды с домами, утопающими в садах, заселённых диковинными цветами, у которых нет стеблей, а только лишь огромные лепестки, напоминающие лепестки васильков или колокольчиков, а может быть это просто маки синего цвета,  гигантские лепестки их прямо из Земли тянутся к Солнцу, и в тени их резвятся дети вместе со львами. Львы ленивые как сытые коты и охотно предоставляют свои широкие спины детям, вразвалочку ходят по аллеям сада, дают возможность наездникам любоваться Небом, диковинными птицами на деревьях и кустарниках.   
« Дремлют и стар и мал». Это сказал Павел. Он стоит с сыном, маленьким Павликом на руках, курит сигарету и отворачивается, пускает дым в сторону. Вот и Елена торопится к очагу, спрашивает громко:
« Мама, помочь хлеба вытащить на Свет Божий?» Голос Елены разбудил Игоря. Чудный сон ещё не улетучился и не поймет Игорь, где явь, а где реальность. Родители рядом, значит он дома. Заулыбался Игорь, с радостью в глазах смотрит на мать, которая вытаскивает кочергой противни из печки и ловко переворачивает их, укладывает хлеба с поджаристой корочкой на белую тряпицу, прокинутую на стол.
« Мама, отрежь корочку!» Умоляет Игорь.
« Хлебушка должен полежать под тряпицей, остыть. Жди, вот подою коровку, с молоком будешь есть ». Строго отчитала мать сына, заспешила в катух, одевая на бегу передник. Коровка уже смотрит распахнутыми глазами в открытую дверь, нетерпеливо постукивает копытами о доски настила, торопит хозяйку.                               
                Приуныл Игорь. Прислушивается, как упругие струи молока ударяют о дно подойника, не сводит глаз с золотистой корочки. Он вертится у стола, вдыхает запах хлеба. Вот Игорь неловко повернулся на шаги матери, свалил ковш со стола. От грохота проснулся старец, таращит глаза на Закат, ничего не видит, ослеп от Солнца, стоит как вкопанный.
« Отец, это Игорь ковш со стола смахнул, вертится возле хлебов, как лисица вокруг кувшина. Пойдём к столу, сядь на лавку. Лена коровку подоила, будем вечерять».
Павел Черепанов взял под руку отца, подвёл к столу, усадил на стул. Сам взял Павлика на руки, присел рядом. Мать, Александра Черепанова семенит к столу с бокалами для каждого. Полотенце через плечо, она трёт им бокал за бокалом до скрипа, ставит перед каждым едоком.








Гл. 15.
                Только Игорь взял в руки ломоть ещё тёплого хлеба, легкого как воздух и пахнущего полем, как к воротам подъехала машина. Павел передал сына Елене и заторопился в калитке, открыл её, исчез, а через минуту стал открывать ворота, пропуская во двор большую черную машину. Через мгновение после остановки из неё с утомлёнными лицами вышел Виктор Зинорович Черепанов, старший сын Зинора и Александры Черепановой и его внучка, Вика.
                Виктор Зинорович поражал своей внешностью. Потомок крестьянского рода Виктор широк в плечах и коренаст, шаги его уверенные и степенные, лицо его круглое украшенное модной столичной бородкой, такой же красной, как и у отца. Голубые глаза смотрели на родню с искренней радостью. Виктор обнял мать, припал к груди отца, прослезился, сказал:
« Я счастлив, что вы живы – здоровы, мама и папа, я торопился к вам, я так хотел вас увидеть!» Виктор объял мать одной рукой, отца другой, постоял минутку в умилении от встречи, спохватился, усадил осторожно стариков на стулья у стола, с вытянутыми руками двинулся к Павлу, говоря на ходу:
« Ну, здорово братуха, как вы, живы – здоровы?» Черепановы обнялись, захрустели суставы.
« Медведь, ты ещё здоровее стал, Паша, видно дела твои и вправду идут хорошо, или не очень?» Допытывался Виктор, строго глядя в глаза брату и держа за руку. Виктор так и не получил ответ, махнул рукой, подошёл к Елене, поцеловал её в щёку, взял Павлика на руки, подбросил вверх, поймал, засмеялся, вернул малыша Елене, снова подсел к родителям, взял мать за руку, с улыбкой засмотрелся в её лицо. Александра Черепанова свободной рукой вытирала глаза уголком платка, счастливо улыбалась, вдруг спохватилась, засеменила на кухню к холодильнику. Только теперь Виктор обратился к Игорю:
« Здравствуй Игорь, я вижу, вы уже подружились с Викой?» Игорь не мог ответить. Рот его набит хлебом, а в руках кружка с молоком. Он лишь утвердительно кивнул головой.
Зато Вика охотно ответила отцу:
« Представь себе, дедушка, я такого вкусного хлеба в своей жизни не ела. Это настоящий домашний хлеб, такого в магазине во всей Москве не купишь!» Зинор Черепанов пристукнул бадиком по ножке стола, кашлянул деловито, чем дал понять, правнучка вправе задать деду такой вопрос, ведь её дед, высокий московский чиновник, и от его решений много зависит.
« Почему ты, сын, без жены прибыл?» Спросил Зинор Черепанов. Виктор махнул рукой, ответил нехотя:
« У этих педагогов всё не как у людей. Сентябрь на носу и у них работа начинается. А я, папа, не мог среди лета вырваться в отпуск. Дела навалились. А их надо решать…» Виктор явно не был расположен говорить о своих проблемах, лицо его стало скучным. Это почувствовал Зинор, сказал тихо:
« Надо решать, но только не надо забывать о том, чем живёт крестьянин…» Глубоко посаженные глаза Зинора смотрели на сына строго, ждали ответ.
              Разговор не получился, потому что разговаривать на крестьянскую тему Виктор, от которого в некоторой степени решение проблем села зависели, не счёл своевременным, а возможно и нужным. Виктор стукнул себя ладонью в лоб, сказал весело:
« Не голова - тыква, совсем забыл, я же подарки привёз».





20.
               
                Виктор Черепанов заспешил к машине, открыл багажник, поторопил внучку:
« Вика, помогай!» Он передал ей ноутбук и игрушки. Вика, худенькая длинноногая девочка, похожая на цаплю из – за своего остренького носа и косички, заплетённой на самой макушке и торчащей как хохолок, заторопилась к Игорю со словами:
« Ты знаешь, что это такое? Это ноутбук, и мы сможем играть в разные игры и зависать в интернете!» Вика вручила Павлику коробку с машинками и положила ноутбук на стол, обратилась к Игорю:
«Ничего сложного, просто надо знать, какую кнопку нажимать, понял?» Игорь таращил глаза на монитор, на котором появлялись строчки из букв и цифр, чесал затылок. Павлик запросился к столу, и его заинтересовала новая вещь.
                «Павел, брат, помоги! Ты как не родной». Виктор произнёс фразу с раздражением, он стоял у открытого багажника и смотрел на большую коробку. Павел отстранил Виктора от багажника, подхватил коробку под дно и перенёс на стол. Виктор поспешал позади Павла, командуя:
« Осторожно, поставь на стол! В коробке подарки. Платок тебе, мама, набор садовых инструментов, самых хороших, немецкая фирма, для тебя, папа. И ещё тебе соломенная шляпа по саду ходить. Жарко здесь, Заволжье. Тебе, Лена, золотая цепочка, так, безделушка. Ну а для тебя, брат, я разыскал фирменные джинсы и кроссовки. Ничего больше не придумал». Виктор расправил широким движением рук платок, набросил его на плечи матери, прижал её к своей груди, вернулся к коробке, извлёк из неё упаковку с инструментами, протянул отцу, одел Елене на шею цепочку и пододвинул Брату упаковку с джинсами и кроссовками. Сам он присел на стул и стал смотреть не без удовольствия, как мать примеряла большой с яркими цветами платок, как отец оценивал лезвие большого садового ножа, проводя им по чёрному ногтю, с улыбкой на губах наблюдал за Еленой, которая гладила пальцем золотую цепочку, подбодрил Павла:
« Ну что ты, братуха, сомневаешься, примерь хотя бы кроссовки!» Когда радость улеглась, и подарки были оценены, Виктор шепнул Павлу несколько слов. Павел принёс из багажника машины вторую коробку, поменьше, поставил на стол. Виктор стал выкладывать из неё свёртки, выставлять бутылки. Лена вручила сына Павлу, заспешила к холодильнику. Мать присела к столу, прижала к губам уголок нового платка, засмотрелась на Виктора сияющими от любви и слёз глазами, который говорил строго внучке:
« Вика, отправляйтесь в дом со своим ноутбуком, накроем стол, позовём!» Отец, Зинор Черепанов, одобрительно кашлянул, огладил черной ладонью бороду, которую обновили позолотой вечерние лучи Солнца.
« Павел, похвастайся, как ты живёшь, какое у тебя хозяйство, что нового приобрёл за эти годы. Подумать только, пять лет не мог вырваться домой ».
« Особо хвалиться нечем. Не голодаем, нет, но и с жиру не бесимся…». С сарказмом ответил Павел, понял, что оплошал перед братом, спросил более терпимо:
« На разбитый трактор будем смотреть, или на коровку, коровка у меня одна осталась. Свинушек несколько есть, курышки…».
«  Не прибедняйся, показывай всё, мне полезно познакомиться, как мой брат живёт в деревне. А ведь ты, Паша, живёшь в самой глухомани, ты живёшь от Москвы, от центра за тысячу километров». Говорил Виктор брату, следуя за ним к разбитому трактору.







21.
« Мы живём в провинции, так, значит што?» Спросил Павел, набычившись.
« Нашла коса на камень. Я не хотел тебя оскорблять, Паша. Просто в наше время необходимо воспринимать жизнь по-другому. Никто ничего не принесёт тебе на тарелочке с золотой каёмочкой, полезно быть адекватным на перемены, то, что тебе надо, ты должен взять сам».
« Если есть за што брать, я согласен, а если не за што?» Спросил Павел Виктора.
« А это уже проблема, но разрешимая, особенно для тебя разрешимая». Спокойно ответил Виктор.
« Братуха, я тот, которых в одних портках гнали как скот в Сибирь, я никуда не делся! И я хочу жить так, как жили мои предки, с Полем разговаривать, ждать от него милости, страдать вместе с ним от жары и благоденствовать вместе с ним в год благостный! Таких как я в сторонушке родной не перечесть! Скажи мне откровенно, брат, кому пришло на ум бросить меня на произвол судьбы и закупать хлеб за морем?» Виктор удивлённо посмотрел на брата, уж такого поворота он никак не ожидал. Обстановку разрядила Елена.
« Мужики, где вы запропастились, стол накрыт». С улыбкой спросила она. Елена приоделась в новое платье, на высокой груди золотая цепочка, подаренная Виктором.
« Леночка, ну дай я тебя расцелую, ты же красавица, настоящая русская баба!» Виктор обнял Елену, поцеловал трижды, по русскому обычаю. Елена зардела, засмущалась, заторопилась к столу.
                За столом собрались все Черепановы. Вика и Игорь уплетали московские сладости, Павлик сидел у деда на руках, из его рта торчала палочка от леденца. Глава семьи сидел с внуком на почётном месте, перед ним стояла стопочка, на салфетке источал аромат только что испечённый хлеб. Стол заставлен блюдами нехитрыми, но запах от них возбуждал аппетит.
« Елена, возьми, дочь, внука. Паша, наполни, сынок, стопки». Старец Зинор встал на ноги, сказал, обращаясь к Виктору:
« Не часто ты к нам наведываешься, Витя. Мы стали с матерью дряхлыми, вестимо, годы наши прошли, жизнь на излёте. О том, какой была моя судьба, известно всем, вестимо, не только моя, и не только рода Черепановых. Хотелось бы, чтобы мои мытарства по Сибири и Азии, неизвестно за какие грехи не повторились в моих потомках». Зинор Черепанов остановил взгляд на Павле, который с удивлением на лице слушал отца. И у отца настроение высказаться, излить Виктору душу. Да будет ли от этого откровения прок? Выпили, молча ели, разговор не шёл. Только после третей стопки Виктор Черепанов попытался разрядить обстановку:
« У всех чарки наполнены? Рад я до смерти, что смог приехать и что все вы, мои дорогие, живы здоровы. Жёнушка моя просила передать огромный привет и желает она вам здоровья и долголетия. Чувствую я, неважно живёте, но не надо отчаиваться, всё в наших руках…».
« Ты снова за своё, Виктор. Ты посмотри на мои руки!» Взорвался Павел, выставил свои чёрные мозолистые ладони вперёд, продолжил, едва сдерживая крик:
« Не бездельник, не мучаюсь по утрам с похмелья, а не могу раскрутиться! На рынок не сунешься, перекупщики проходу не дают, свои цены диктуют, в других местах не станешь, менты дань нагло требуют! Солярка с заоблачными ценами, не по карману крестьянину, о ценах на трактора и комбайны лучше не вспоминать, волосы на голове шевелятся! Вот и возьми своё! Да …»
« Паша, сынок, опомнись, к тебе родной брат в гости с внучкой приехал, не порть встречу!» Александра Черепанова обняла сына сзади, покрыла его голову поцелуями. Павел сник, посидел с минуту, что-то решил для себя, наполнил стакан водкой, опрокинул в рот, стал закусывать.  Отец, Зинор Черепанов примирительно проговорил:
« Ты, Витя, прав в том, что не надо отчаиваться, отчаяние решимости не прибавит.







22.
Вестимо, человеку судьба готовит разные дни: она дарит нам солнечные, и ликует душа, глядя на зрелое поле или на цветущий луг. Сердце радуют дни, когда в семье лад. Но судьбе угодно преподносить Человеку дни, которые  нам кажутся ночами. И не каждый ведает то, то крестьянин не простой Человек. Он с полем один на один, душа его от прикосновения к пашне в постоянном восторге пребывает, и сердце его с Полем как с родным говорит. Вестимо, выжил наш предок Никанор, попавший в полон к монголам Бог весть как давно, потому, что не покидали его воспоминания о семье, доме, пашне, о том, без чего человеку жить нельзя. Я поведал вам, дети, что Никанор выжил в поединке, поверг сына тысячника монгольского войска. Не мог пережить позора и горя хан, приказал он привязать Никанора к дикому жеребцу и отпустить в степь. Вестимо, приказ исполнили в точности. Понёсся дикий конь в степь под свист и гиканье монгол, скрылся в падине. Одежда на вашем предке изорвалась, клочья её повисли на кустарниках и верблюжьей колючке, кровавый след потянулся по жёлтой траве. Уж и с жизнью Никанор распрощался, слишком крепкими оказалась сыромятная верёвка. Вы, дети, помните, что с пращуром нашим неотлучно пребывали собаки, Ярь и Сиза. Знали они, где их хозяин, привели ватажку друзей Никанора. А тут и случай подвернулся. Бросились собаки наперерез лошади, приостановили, вот тут и взвилась каленая стрела над степью, вонзилась жеребцу в грудь, опрокинула на Землю. Так был спасён Никанор, вернули его к жизни вои с родной страны, которую он, Никанор основал. Поведал я вам быль о пращуре затем, что уж больно разгорячились вы. На моём веку брат на брата с шашкой шёл. Поделить Землю не смогли. Землицы на Руси Матушке в век никаким аршином не перемерить. Оглянитесь вокруг, где были поля поливные, на которых хлеба шумели на ветру, что музыкой для ушей моих было, теперь пустыри, заваленные мусором. Так вот, дети мои». Зинор Черепанов опрокинул стопку, закусил свежим хлебом. В этот вечер он ничего, кроме хлеба с русской печки не ел.
                После стакана водки Павел вышел из-за стола, вынул из пачки сигарету, сел под яблоней на траву, закурил, задумался. Он ещё не выкурил сигарету, как к нему подошёл Виктор, сказал примирительно:
« Паша, пошли, прошвырнёмся по дяревне. Давно не был на Родине, душа радуется, может быть, кого из друзей встретим!» Павел не торопился. Он докурил сигарету, сунул окурок под каблук, стал на ноги, ответил:
« Пошли, прошвырнёмся, только не пожалеть бы тебе. После Москвы с фонарями через метр…» Павел прикурил перед калиткой новую сигарету, щёлкнул запором.
                Старая Полтавка погружена в ночь. Фонарь освещал клочок Земли в конце улицы. Там стоял магазинчик, в котором шла бойкая торговля до полуночи спиртными напитками. Туда и отправились Черепановы. У магазина молодежь с початыми бутылками пойла, которое принято сейчас называть пивом. Молодежь громко разговаривала, слова круто замешаны на пошлой брани. Виктор всматривался в лица и никого не угадывал. Слишком долго он не был на своей Родине.
                Черепановы зашли в магазин, купили пива, отошли от прилавка. Виктор отпил, скривился, сказал:
« Пойло для дебилов! Как ты пьёшь эту гадость, Паша?» Лица завсегдатаев магазина повернулись в сторону Черепановых. Сын Михаила Спицына, Антон Спицын, поставил бутылку на пол, спросил громко:   
 

               




23.
               
« Это ты приехал на чёрном мерсе?» Голос Спицына звучал бесшабашно, он переводил глаза с одного приятеля на другого, желая убедиться, что они его поддержат. Собутыльники стояли с ухмылочкой на лицах, глаза их горели от напитка и предстоящей 
потасовки. Антон Спицын весь в отца. Светловолосый и долговязый, да и характером копия.
« Я приехал на чёрном авто, только не на мерсе, покруче». Виктор принял игру.
« Значит ты богатый, а мы дебилы, так?»
« Получается так». Спокойно ответил Черепанов.
« Выйдем!» Завопил истошно Спицын, стал метаться по магазинчику, заглядывать за прилавок. Наконец он увидел на разделочной доске большой нож, схватил его, но до Виктора не добежал. Павел перехватил его руку, выкрутил нож и спокойно сказал:
«Если бы я не знал вас, Спицыных, то ты бы загремел на десяток лет. Всё, Антон, спектакль кончился. Азартные вы, Спицыны. Твой дед шашкой махал, моего деда в Сибирь упёк, а ты вот ножичком балуешься». Антон побледнел, толпа разочарованно выдохнула воздух, взялась за пойло. Черепановы спокойно вышли из магазина, молчали до самого дома.
« Где вы шлялись, садиться ещё будете за стол, или нет?» Спросила Елена.
« Посидим ещё, потолковать надо, обсудить проблемы ваши. Как вы тут можете жить, темнота на улицах, молодежь спивается, с ножами на людей бросается…?» Спросил Виктор. Ответа не было. Отец, Зинор Черепанов кашлянул, провёл ладонью по огненной бороде, Александра Черепанова встревожилась, спросила:
« Ты, сынок, со Спицыным Антошкой схлестнулся. Подальше от него держись».
« Ещё чего!» Ответил Виктор, и продолжил.
« Речь не о Спицыне, мама, о вас, вашей жизни. Прозябаете вы тут, а я могу вас устроить в Москве, и Павлу, и Елене работу подыщу, вопрос с жильём помогу решить». Отец заёрзал на стуле, но промолчал, уж сильно ему хотелось послушать, что ответит Павел. А Павел не спешил с ответом. Он откупорил бутылку, обнёс всех. Виктору и себе налил в стаканы почти до краёв.
« За здоровье и удачу!» Сказал Павел, поднял стакан, опрокинул, закусывать не стал, полез в карман за сигаретой, сунул в рот, забыл про неё: спичка догорела до пальца, потухла.
« Павлуша, тебе плохо, лишку выпил?» С тревогой в голосе спросила жена, Елена.
Она склонилась над мужем, зачем-то приложила к его лбу ладонь.
« Ленусь, не волнуйся, присядь на стул». Павел заботливо усадил жену на стул и ответил Виктору:
« Заманчивое предложение, брат,  любой другой на моём месте даже и не раздумывал бы. Ты вырос в Старой Полтавке, надеюсь, что не забыл мастерскую деда Фомича. Помнишь, какие инструменты были развешаны на стенах? Вот и я не забыл. А дома, которые он отделывал, и сейчас стоят по селу. На одних Солнце горит, на других обналичники узором усеяны, на третьих птицы поют и лошади скачут. А у самого Фомича дом, что терем старинный, а в доме образа. Лики святые встречают тебя, смотрят строго в глаза, душа от этих взглядов трепещет. Вот такой был Фомич. А теперь стоит задуматься о том, выживет  ли деревня, что будет с нами, кто станет преображать Лик Земли, заботится о поле?    







23.
Город давится подачками, а я могу накормить хорошими продуктами, только ты повернись ко мне лицом, дай мне надёжную дешёвую технику, позволь торговать свободно на рынке, а главное не мешай работать». Только теперь Павел Черепанов вспомнил о своей сигарете, чиркнул спичкой. Пока он курил, все молчали.                « Тополёва мается, нет у неё опоры, защиты. Вестимо, кабы не сослали, как и нас всёх Черепановых, Тополёва Никиту, не угас бы род Тополёвых. Никита мог вместо лошади  повозку через брод переволочь…». Зинор Черепанов встал со стула, оперся на бадик, постоял минуту, внимательно, с надеждой в глазах глядя на сыновей, сказал:
« Ночь, пора на покой. А вы, молодёжь, посидите, потолкуйте да порассуждайте».
                Зинор и Александра ушли в дом. Александра зашептала молитву перед Образом, Зинор присел на кровать, задумался…


«28.10.10.  Волгоград».