Майор

1.

    Рядовой Гуденко, Алексей Петрович. Войсковая часть N. Поначалу это звучало для меня как приговор - слишком много холодных, бесчеловечных званий, цифр, слов, которых я боялся с детства. И зелёного цвета.
    На самом деле не сразу было именно N. На моём пути сначала была квадратная K с её огромным плацом посередине, разбитым частой зелёной сеточкой пробившейся сквозь асфальт травы и первым выездом на стрельбы, где мы по дороге три часа туда и три обратно вместе с сержантами пели в один голос Наутилуса и где чаем сжёг своё горло на своём первом "космическом ужине", доставшемся нам за того же Наутилуса. Потом последовала L, где я узнал, что здесь кантуются не только одеяла, подушки и стрижка, но и сугробы и даже, судя по ощущениям, и "лежачие полицейские" - одним словом, всё, что имеет край. Страшно аж, на что только можно распространить это правило, если хорошенько задуматься. Но, к счастью (в данном случае) этот род деятельности (я про "думать") не очень широко распространён в наших доблестных войсках и, в общем-то, не сильно приветствуется. Это я узнал в той же войсковой части L, но имел счастье убедиться в этом почти в каждый последующий момент своего армейского пути. Там же я узнал, что могу отжаться семьдесят один раз за один поход. Семьдесят второго не было потму что Саня из второго взвода отключился именно после семьдесят первого и последовала общая для роты команда "встать". Именно тогда я невзлюбил сержантов как класс.
    В части L уже внимательнее читали личные дела (а может быть сюда брали только особо умных - тех, кто умел читать). Этот факт я понял по выражению лица сдерживающего смех младшего сержанта, читающего заполненную мной бумагу. На пункте про иностранные языки он упал со стула. Подбежавший к нему остальной сержантский состав в попытке вырвать у него анкету порвал её пополам. Пока я её склеивал скотчем (который с трудом нашёл в роте этажом ниже), младшОму наконец удалось справиться с приступом смеха и он произнёс почти единственную фразу, которую я от него услышал за всё время пребывания в части: "Ты чё, правда на четырёх языках #$@&ишь? Гонишь, поди, не?" Я продемонстрировал, в результате чего, сержант вновь чуть не упал со стула. А на следующий день после развода ко мне подошёл капитан и отвёл меня в штаб. В тот же день после отбоя я набирал в "Ворде" бирки для кроватей на всю роту в его канцелярии. А на следующее утро после завтрака у дневального меня ждал лейтенант из M, куда меня, как оказалось, зачем-то перевели по приказу командира дивизии.

    К обеду я не успел, а на ужин было картофельное пюре с жареной рыбой. Это было так вкусно, что на десять минут я почувствовал себя гражданским.
    На поверку вышел в уже втретий раз проклеймённой форме. Почему-то вопреки всем уставам в каждой части был свой образец и свои правила, когда дело касалось клеймения. Касательно прочих порадков, тут по большей части пели "Катюшу", как и в K.
    А после завтрака я неожиданно для себя опять оказался штабе.

    Очень долго я пытался понять, что от меня хотят, и бедный размахивающий руками майор, к которому меня посадили в кабинет, совсем было отчаялся, пытаясь объяснить, когда я, боясь его разгневать, неуверенно спросил.
    - Товарищ майор, вам систему переустановить надо?".
    Услышав заветные слова он мгновенно оживился и, чуть ли не крича, ответил.
    - Да! Молодец, солдат! Ты, я смотрю, скромный, но умный парень.
    - Товарищ майор, а мне бы диск хоть...
    - Ты это, подожди, я скажу чтоб малОго моего вызвали. Ты погоди - у него всё есть, что нужно - это я точно знаю. Придёт, он тебе поможет. Сам он-то не умеет, балда.
    На этих словах я понял, что попал...
    Так и пошли дни один за другим. Я утром приходил в штаб, где до вечера набирал какие-то бессмысленные списки и печатал бесконечные бирки на противогазы.
    Я теперь стал штабным, за что в роте меня большинство ребят не любило, хотя с некоторыми даже почти сдружился. Почти - только потому что через две недели я был опять переведён. По возгласам находившихся рядом я понял - теперь мой путь лежал никуда иначе, как в саму дивизию - войсковую часть N. Теперь уже ту самую.


2.

    Рано или поздно понимаешь, что все они одинаковые. Разыми немного бывает меню на приём пищи, форма и узор плаца и то, как сокращают "роту материально-технического обеспечения". Ну и ещё, как я уже говорил, - образец клеймения. Но четвёртый раз меня это делать не заставили, иначе уже пришлось бы просто новую форму давать. А откуда она возьмётся, если старшина роты прапорщик Прудник копит на весенний отпуск в Турции, и формы не хватает даже на роту? Так что, обошлось в этот раз. Но я отвлёкся. Я говорил, что все они на одно лицо (если оно как таковое может быть у воинской части). Распорядок дня слегка разный, но основные пункты одни и те же. Те же придурочные сержанты и не сильно отличающиеся от них умом прапорщики-старшины и ротные офицеры. Увы, так заведено. С каждым днём я всё чётче понимал, сколько вокруг бессмысленных ритуалов, пустых слов и безобидных масок на лицах беспринципной уголовщины в погонах и без. А сослуживцы, в большинстве, бездумно следовали этим правилам, перенимали жаргон и постепенно растворялись в общей серой массе. Они сами радостно с головой ныряли в то болото, которое ещё совсем недавно боялись и ненавидели.
    А я разве лучше их? Я не бегал в бронежилете по плацу, не ездил на стрельбы и хозработы, не заступал в наряды. Наградой за это мне были три-пять часов сна в день вместо положенных восьми и долгие весьма "приятные" разговоры со старшиной роты прапорщиком Прудником, верзилой два-на-два-на-два и умом трёхлетнего ребёнка, стоило мне попасться ему на глаза. Да, и частое мытьё туалетов по ночам после того как я возвращался из дивизионного штаба.

    Моя жизнь состояла из номеров телефонов, фамилий, отчётов по продовльствию и вещёвке, списков очередников на квартиры, цифр, количеств, приказов начальства, запросов из округа. Если где-то всплывала малейшая оплошность (а они, разумеется, всплывали постоянно), звучал матерный вопль капитана Карина, за которым следовало уже привычное "Упор лёжа принять! Полтинник, солдат!". Поток оскорблений постепенно затухал, и сам он куда-нибудь исчезал, пригрозив расправой, если всё не будет исправлено к его возвращению ("Меня не волнует как, ты это сделаешь за тридцать минут - мне плевать, солдат!"), и всё возвращалось на свои места. Отжиматься я неплохо научился, надо сказать. Иногда выходило и менее приятно.
    Но помимо всего этого мне повезло в одном важном аспекте - нет, на самом деле повезло: для большинства офицеров я был куском мебели. А мебели же никто не боится?
    Нет, я никогда в жизни не подслушивал чужие разговоры, никогда не подсматривал за людьми в замочную скважину. От меня просто никто ничего не прятал, как не прячет никто ничего от стула или шкафа. Мне выпала возможность наблюдать за людьми, какие они есть, причём делать это не как-то из далека, а практически изнутри - видеть их душу, знать все их переживания. Видеть внутреннюю борбу подполковника Крупченко с самим собой из-за того, что поехал сегодня к любовнице, чувствовать, как любит и переживает за своего младшего брата в трудные для него дни майор Даревский, наблюдать как ходит по уши влюблённый в прапорщицу из финслужбы старший лейтенант Крючков. Никому и в голову не приходило что-либо от меня прятать. Разумеется, я не вмешивался в их жизни и делал вид, что ничего не вижу и не слышу, но для меня это было увлекательнее чтения любимой книги.
    Жизнь текла своим чередом, а день увольнения в запас оставался таким же бесконечно далёким и абсолютно физически невозможным даже спустя много месяцев. Я привык. Ко мне привыкли. Знаете, в армии вообще всё держится на привычке. И если тут сталкиваются с явлением абсолютно новым и непонятным, то просто стараются всеми силами найти способ применить привычные правила и делают вид, что ничто не изменилось. И именно поэтому оттуда многие бояться уходить на гражданку - потому что в их жизни никогда не надо было что-либо продумывать и делать выбор - была инструкция и было начальство, остальное - лишнее. Так жизнь и шла своим чередом, пока порог кабинета не переступил невысокий человек в тёмно коричневом джемпере и с большим оранжевым дорожным чемоданом. Он представился как майор Карпатов. Фёдор Александрович.


3.

    Майор Карпатов по ходатайству командования был переведён из Ингушетии и, для дальнейшего прохождения военной службы, назначен к нам на пустующую должность. Как бы странно это ни казалось, но новиспечённому начальнику квартирной службы дивизии было отказано в получении места в комнате в общежитии, и ему пришлось разместиться в палате медпункта. Впрочем, мне, как писарю были известно, кому и каким образом выделялось жильё командованием, и этот факт меня уже мало удивлял. Вскоре, на одном из обходов, командир дивизии, увидев его вещи у одной из коек, незамедлительно вынес вердикт: "Майора отсюда убрать". Разумеется, уточнять, "куда его деть", он не удосужился. Так Карпатов и поселился прямо в кабинете.
    Из-за своих отчётов и докладов я часто оставался в штабе до глубокой ночи. А теперь у меня появилась компания. Признаюсь - сначала я этому был весьма не рад. Нервы мои всегда были на пределе, а пара часов одиночества стала просто необходимой для выживания.
    Но я быстро подметил, что Карпатов отличался от своих коллег. Он никогда не ставил целью списать всё на подчинённых чтобы выйти сухим из воды. Я настолько првык к умению офицеров перкидывать стрелки друг на друга, что меня он поразил до глубины души: он вовсе не стремился принять на себя удар, но он по-другому, похоже, просто не умел - ему это даже не приходило в голову.
    Однажды он вернулся уже под вечер с осмотра части P, после чего несколько часов просидел сверяя какие-то цифры из блокнота с толстой книжкой. Когда за окнами уже закончилась вечерка и наступила полнейшая тишина, он сказал:
    - Лёш, куда я попал, а? Я вот сегодня в части был - я из восьми зданий осмотрел полностью только одно. В пятницу командир хочет полный отчёт по дивизии. Вот как, ты мне скажи - как? Как они всё успевают?
    Я прекрасно знал ответ. Впрочем и он тоже догадывался. Поэтому я промолчал.
    - Ну я могу конечно какое-нибудь фуфло по форме написать, но разве так делается? Я бы мог сказать тебе всё сделать, и ты бы за часик-другой сваял, так ведь? И зачем я тогда нужен вообще?
    - Так вы к нему зайдите, не на собрании, а так, объясните - может поймёт?
    - Да был у меня уже с ним разговор - да он всё: "Майор, ты б не сопли разводил, а делом занимался," - так ни с чем и ушёл. Лёш, будь добр, чайник поставь, а? А, вот, на булку с черникой, кушай.
    - Спасибо, Фёд Саныч!
    Какое-то время мы сидели в тишине, и стало слышно, как в подполье собирается крысиный хор. Мурашки у меня всегда от этого звука.
    - Батюшки, это что ж такое?
    - Крысы. Вон там, если посмотрите, у батареи у них дыра. Их там сотни, наверное. И воют так часто. Вы не слышали ещё? Вы, кстати, еду тут нигде не оставляйте - убирайте в сейф или ящики - они всё находят и утаскивают.
    - Вот чего никогда не любил, так это крыс. Боялся их всю жизнь.
    Несколько минут мы молчали, потом он сказал:
    - Знаешь, я вот теперь уже сам не понимаю, зачем сюда рвался так... У меня в части никогда такого бардака не было - всем всегда давали работать. Именно что работать. А здесь - делай это! Через час - едь туда! Потом, бросай всё - акт пиши! Мы что, на войне? А так из-за этого там казарма рухнула, тут - солдат не покормили - и всё из-за того, что мы не делом занимаемся. Ну нельзя же так! Я раньше и не думал, что можно столько суетиться и абсолютно без проку. Это ж нас так всех под трибунал давно пора! Один ты за весь штаб тут крутишься. А Карин этот - знай, урод ваш Карин.
    - Фёд Саныч, тут всё так. Только всех это устраивает. Вроде как.

    Через час, доложив ротному и комбату я ложился спать.
    - Лёш, слушай, у меня тут банка сгущенки образовалась. Её бы вскрыть и съесть. Будешь? Мне одному не осилить.
    Это был сосед Андрюха. Он осторожно показал банку из-под одеяла.
    - Не, не хочу, Андрюх, - я порылся в карманах формы, которую на ночь прятал под матрас (чтобы ночью никто не прошёлся по карманам или не стащил саму форму, как это частенько бывало), и нащупал ключ. На, вот, попробуй. Не пались только - ротный в канцелярии.
    Полуоткрытая дверь канцелярии светилась всего в четырёх метрах от наших кроватей.
    - Спасибо. Лёш, ты не хотел бы младшОго получить?
    - Неа. Зачем?
    - А тебе разве не надоело их слушаться?
    - Ещё как надоело. Только я командовать не умею, не смогу.
    - А я хочу. Надеюсь, что дадут. Я их построю - посмотрим, кто тогда кому будет "семечки" делать.
    - Слуш, Андрюха, случилось что?
    - Да вот ротный на днях у меня телефон нашел. Ну я думал, он его недельку подержит, а потом вернет, как обычно. А он Гуляеву отдал - у сержантов у всех должен быть свой. А тот даже симку не возвращает. Говорит, мол, ничего не будет - симка у него, мол, своя есть, а возвращать ротный не велел. А я-то знаю, что он с моей симки девушке своей звонит каждый день теперь. Вот что их ротный так любит?
    - Эх, Андрюх, не назначат тебя. Он только своих выбирает. И тех, кто потупее. Знаешь, лучше потише, поспокойнее доживем до дембеля. Совесть чистая будет, в отличие от Гуляева и компании.
    - Да мне бы и само звание не помешало. Я в милицию хочу. Если б ещё характеристику отличную выписали. Но боюсь тоже не выйдет. Шмель за свою знаешь, сколько отвалил?
    - Неа.
    - Я вот тоже не знаю, но по словам ребят - много.
    - Ладно, Андрюх, давай спать. Как банка?
    - Да что-то не поддаётся. Я завтра что-нибудь придумаю. Спокойной, - он вернул ключ.
    - Спокойной.


4.

    Знаете, в армии вообще всё держится на привычке. И если тут сталкиваются с явлением абсолютно новым и непонятным, то просто стараются всеми силами найти способ применить привычные правила и делают вид, что ничто не изменилось.
    Изредка бывает, что это новое попросту не поддаётся. Как банка сгущёнки. Тогда это просто выкидывают. И опять же делают вид, что ничего и не было.
    На следующий день Карпатов подал рапорт о переводе в Нальчик. Он был на рассмотрении два месяца прежде чем его подписал командующий.
    Я наблюдал, как тот радостно собирает свои вещи. Потом он, ни с кем не прощаясь, попросил помочь донести мешок с одеждой до КПП. У самой двери он пожал мне руку и сказал:
    - Держись, Лёш, чуть-чуть еще тебе осталось.
    - До свидания! Удачи вам, товарищ майор!
    Дверь захлопнулась.
    Когда я направался уже назад, дежурный спросил:
    - Эй, Гуд, а кто это был?
    - Майор Карпатов, Фёдор Александрович. Единственный офицер дивизии.
    - Да? Ну, иди, иди, Гуд, единственный. Ишь ты!
    А я и не останавливался. Я шёл и радовался за человека, не пожелавшего стать частью системы.