Карман, полный...

Людей в этом знаменитом доме со стенами из белого кирпича всегда было много. Чем они там занимались, не ясно, попадали туда, ох, как не просто, но уж потом непременно шли к карману.
   Огромаднейший, глубокий, всегда доверху набитый, он висел высоко и не сразу был доступен всем желающим - вела к нему узкая крутая лестница, с которой многие падали, так и не добравшись до вершины. Большинство начинало с малого - кто-то сумел прогрызть дырочку в нижней части желанного кармана, и оттуда тоненькой струёю просачивалось то, что на самом верху черпали полными ведрами. Иногда карман подозрительно худел, тогда верхние сердились и посылали куда следует нижних, те возвращались, неся в авоськах чьи-то повинные головы - карман снова толстел. И порядок восстанавливался.
   Один из счастливчиков, Савелий Лужайкин, попав в дом, сначала многому удивлялся, избегал толпы, собирающейся внизу под карманом, резко осуждая всех за то и за сё, старался не заглядывать наверх. Ему казалось, что это - лишнее, и ведет он себя абсолютно правильно. Но...
   Глянули косо один-другой, и поползли слухи. Потом его стали сторониться, утаивая важные разговоры. Пружина недоверия растянулась до предела: вместо него выдвинули на повышение другого, менее достойного, кандидата. И, наконец, вовсе начались намеки на несоответствие занимаемой должности со всеми выводами и предстоящим безвозвратным выходом из этого дома.
   И Лужайкин задумался. Сначала решил просто постоять в толпе под карманной дырочкой. Вздрогнул, когда в одну руку высыпалось немного ржи, в другую - немного лжи. Выбросил, застыдился. Ночью приснились закрытые намертво входные двери. Назавтра, забыв о стыде и приличиях, снова смешался с толпою. Сумел ухватить шуршащую купюру. Силой воли удержал себя в толпе, под карманом.
   Потом, забыв про все, расталкивая других, упорно карабкался, лез по крутой лестнице, туда, к карману, полному ржи, лжи и шуршащих бумажек.
   И поднялся на самый верх.