Повесть в рассказах На развилке Изд-во Ривера 2002

                НА РАЗВИЛКЕ

                Повесть в рассказах

                Лиственица

По правому берегу реки Чусовой на круто вознесшейся к небу и поросшей гу-стым лесом горе стоит полузасохшая, по-битая молниями лиственница с ласковым названием «сосунья». А прозвали ее так не случайно — за серу, которая, хоть и не сластит, как конфета, но, тая во рту, остав-ляет неповторимый лесной аромат. Сколь-ко светлых воспоминаний связано с ней!
Мне кажется, что само мое детство проросло в жизнь корнями этого просто-го и вместе с тем такого необычного дере-ва. Кусочки его серы были самыми боль-шими сладостями того времени.
Мы, деревенские мальчишки, любили ходить к ней по весне, в пору мартовских настов. Утром, когда от солнца и снега сле-пит глаза, мы, вообразив себя лихими чапаевцами, с гиканьем и свистом мчались через поле к горе, срубая «на скаку» тор-чащие из-под снега крапиву и репейники. А лиственница уже ждала нас с нависши-ми сосульками угощений.
И теперь «сосунья», уже совсем поста-ревшая, но еще не сломленная временем, стоит, вглядываясь в эти не один век зна-комые ей очертания родной уральской стороны. Редко кто теперь приходит сюда. Разлетелись по свету «лакомки». Но если заезжают отдохнуть в родном краю, то не-пременно наведываются и к ней. Поси-деть рядом. Угоститься кусочком удиви-тельной серы и немного захватить с со-бой. Потом где-то далеко, в большом го-роде или маленьком селении, эта лесная конфета разбудит зарастающую с годами память. И тогда вернется детство. Все те годы, которые посчастливилось прожить на этом затерявшемся в стороне от боль-ших дорог кусочке русской земли.


                В интернате

—  Смотрите... Воспитка опять пота-щила... Полные сумки.
—  Где?
—  Да вон вышла...
—  А давайте догоним и спросим на-прямик...
—  Ну и толку?! Она скажет, что из ма-газина несет. И докажи...
—  Ха! Я видел, она в магазине, кроме двух булок хлеба, ничего не брала.
—  А она скажет, что еще вчера поку-пала да домой не унесла.
—  «А она, а она...» Скажи, что бо-ишься...
—  Сам ты...
Рано пришедшие с занятий, с подтяну-тыми бурчащими животами, мы сидели в интернатской столовой и ожидали обеда.
—  Чего раскаркались! — прикрикнул я на уже готовых поссориться пятиклассников, и они, хоть и не сразу, но поумолкли.
Для меня видеть картину хищения про-дуктов из интернатской кладовки всегда было вроде того, как если бы я наблюдал тайное обжорство одноклассника своего, Кости Салова.
«Бочка Сала», как за низкорослость и полноту прозвали его старички-восьми-классники, обычно хоронился где-нибудь за дровяником или в туалете и, давясь, пожирал очередной чурбанчик мерзлой колбасы или кусок сала.
Все это, принесенное из дому, он пря-тал среди поленниц или еще где, так, что-бы не могли отыскать ни собаки, ни мы.
Конечно, старички Костю за это воз-ненавидели и даже как-то поколотили. Но затем, полные презрения, успокоились и лишь когда ненароком замечали, как по-волчьи работают его широкие скулы, как опасливо зыркает он по сторонам, испы-тывали злобное желание, отказав себе в лимонаде и печенье, мороженом и кино, собрать все рубли и копейки, выделенные родителями, да купить ему еще одну, две, три палки колбасы и смотреть в двадцать два глаза на это обжорство.
...Пятиклассники успокоились, сой-дясь на том, что, не будь их воспитатель-ница Изольда Павловна женой директора школы, они бы ей «накрутили хвоста».
С кухни уже несло давно надоевшим борщом из квашеной капусты, кислый за-пах которой вызывал даже в голодном же-лудке тоску.
Кормили нас в интернате настолько од-нообразно, что даже для повара тети Поли, не говоря уже о нас, меню не составлялось. Впрочем бывали дни, когда оно вывеши-валось, словно бы выпущенная в подпо-лье листовка. И тогда мы знали — быть комиссии.
Комиссия была для нас словно манна небесная, которую иногда и дожидаются.
В этот день нас кормили настоящим супом с тушенкой, макаронами «по-флотски» или манными биточками со сгущенным моло-ком, и непременно давали кофе.
Комиссии мы были рады всегда, но не рада была комиссия. Видно, при одном взгляде на наше здание по коже мороз про-бегал и хотелось скорее пройти мимо. Одно сказать — в некоторых местах давно уже прогнившие стены интерната можно было береговою галькой из рогатки про-стрелить.
По осени, когда еще с неба пригрева-ло, мы резвились под звон битого стекла и скрип оборванных дверей, пытаясь рас-качать вместе со зданием интерната и все те вышестоящие инстанции, которые кор-мили обещаниями комиссии, а комиссии — нас, говоря, что уже непременно на сле-дующий год мы вместе с девчонками, проживавшими рядом в более теплом по-мещении, переедем в новое здание.
Этой осенью мы не буйствовали. Зна-ли, что новоселье наше вновь откладыва-ется.
Бригада с юга, положив в карман со-вхозные деньги, укатила к себе, забыв под-переть каменную стенку нового интерна-та, которая, рухнув, чудом не придавила комиссию, а той, перепуганной, ничего не оставалось делать, как выхлопотать нам на зиму тройную норму дров — колите и то-пите хоть круглосуточно. Но колоть сырые березовые чурки у нас не было желания. И мы не находили ничего лучшего, как, не раздеваясь на ночь, во всех одежках уст-раиваться в одной постели по двое, укры-ваясь при этом кроме одеял и пальто еще и матрацами с освободившихся кроватей.
Утром «берлоги» наши покрывались инеем, и, чтобы поднять нас к завтраку, обезголосевшему повару тете Поле прихо-дилось прибегать к холодной воде.
В долгожданный час обеда гремели порожние чашки и кружки, стучали поварешки.
Днем к черному хлебу нам добавляли еще и булку белого. Сегодня ее делил наш староста, восьмиклассник Николай Пав-лов.
Булка разрезалась вдоль на две равные части, а каждая часть — на шесть кусков — на двенадцать парней. Девчонок было тоже двенадцать, но они делили иначе — нарезали много тонких ломтиков.
Павлов делил — словно бы развеши-вал. И нам сравнивать взглядами чужие куски-доли не было необходимости.
Борщ в этот раз мы выхлебали до дна, потому как заправлен он был поджарен-ным луком (знать, тетя Поля из дома при-несла). А вот пшенную кашу, из которой пришлось выбрасывать черные мышиные крупинки, съели не все.
Старшеклассники, зная о том, что для круп и прочих мучных продуктов в кладовке имеется специально сваренный из же-леза ларь, возмутились не на шутку. И если бы вечером пришла воспитательница про-верять домашние задания, ей бы несдобро-вать...
Перед тем как укладываться в постель, мы долго спорили и решили бастовать.
Ночью мне приснился суд. Нас, решив-шихся на бунт, всю дюжину, собрали в ка-бинете директора школы.
В коридорах и классах стояла гробовая тишина, за окнами мрак.
Две пары глаз пожирали наши оцепе-невшие тела.
—  Кто зачинщик? — въедливым голо-сом скрипел директор школы.
—  Кто?! — визжала Изольда Павлов-на. — Всем плохо будет...
—  Это он! Он!.. — закричал вдруг выскочивший из-за наших спин и показы-вающий в мою сторону Костя Салов.
И вот я уже один в кабинете, и на меня, медленно увеличиваясь в размерах, надви-гается фигура директора. В вытянутых ко-стлявых руках его огромная стеклянная пе-пельница, обычно полная окурков она те-перь была наполнена чернилами. В стра-хе я пячусь к двери. Мне хочется сказать, что я еще маленький, но рот мой молчит.
—   Обливай его, — голосом Кости Са-лова пищит воспитательница, и я, вздрог-нув, просыпаюсь.
И первое, что вижу — это стоящую у мо-его изголовья тетю Полю. В руках у нее большая алюминиевая кружка. Я резко под-нимаю сонную голову, протираю глаза и вижу навалившегося на спинку моей кро-вати Костю Салова, советующего не жалеть на меня воды.
Мне стыдно перед ребятами, что я про-спал, и я тороплюсь одеться.
—  Салаги. Заморозили умываль-ник, — ворчит у себя в углу семикласс-ник Витька Щербаков, — что я теперь должен нареку бежать и в проруби умы-ваться?
—  Это он, он забыл воду слить. Я ему говорил, — почему-то указывая на меня, защищается Салов.
—  Ха! Я видел. Все уже спать легли, а ты в умывальню ходил ботинки мыть, — это Вовка Марченко сказал, он наглости никогда не терпит.
—  С вами все ясно, — вступил в раз-говор Николай Павлов. — Ну, а в проруби можно и не мыться, потому как мы в шко-лу не идем и не завтракаем.
Термометр моего настроения поднима-ется за нулевую отметку, и я показываю Бочке Сала кулак.
Покуда мы заправляем кровати, Салов незаметно исчезает из комнаты.
—  Ну, проглот! — ругается Витька Щербаков и выскакивает в столовую. И тут же за дверьми слышится смех девчонок и грохот падающих стульев.
—  Это еще что такое? — сердито ок-ликает барахтающихся в столовой Изоль-да Павловна, видимо, только что вошед-шая с улицы.
—  А он сегодня не умывался, — нахо-дит что ответить Витька Щербаков, втал-кивая в комнату недовольно пыхтящего Салова.
—  Долго возитесь, — с порога гово-рит воспитательница. — Сегодня суббо-та, так что, уходя домой, наведите поря-док, а не так, как в прошлый раз...
Изольда Павловна все продолжает свои монотонные наставления, и чем дольше она говорит, тем неуютнее становится в на-ших душах. И мы, потерянно пряча глаза, один за другим начинаем забывать о сво-ей забастовке.
Но у нас хороший командир. И он уже осознал складывающуюся обстановку.
Плотный и самый высокий среди нас, с развитыми, чуть сдвинутыми назад плечами, в толстом, ручной вязки свитере, плотно облегающем широкую грудь, он встал так, чтобы всем было видно, резко откинул со лба русую прядь и, на мгнове-ние прикусив нижнюю губу, спросил:
—  Скажите, Изольда Павловна, ваш сын в школу ходит голодный?
—  Нет, а что? — еще непонимающе, даже не задумываясь, словно бы по инер-ции отвечает воспитательница.
—  А то, что мы больше не намерены мириться с тем, как вы нас кормите. Мы отказываемся от подобного питания и не пойдем в школу до тех пор...
—  Что?! — не дав договорить, кричит опешившая Изольда Павловна. Ее узкие, ярко накрашенные губы дрожат, кривясь, а круглое, еще моложавое лицо с шумно пульсирующими ноздрями широкого носа багровеет.
—  Как ты смеешь? — шипит она, под-ступая к старосте. — Кто тебе дал право так со мной разговаривать?! А ну-ка все завтракать... А ты, Павлов, сейчас же пой-дешь со мной к директору.
—  Как страшно, — с ехидцей говорит, становясь подле старосты, Витька Щерба-ков. — А как же с вами разговаривать?.. А ну ее, Колька, пошли домой.
—  Вот вы как!—воспитательница от-ступает к двери и, упершись руками в двер-ные косяки, встает на нашем пути.
—  Они нас не пущают, — зло усмеха-ется Павлов, — а мы ведь можем и в окно. Ни открывать, ни стекол бить не нужно, оно ведь у нас лишь картоном забито.
И с этими словами Николай быстро под-ходит к окну и вырывает поначалу подуш-ку, затыкавшую нижнее звено, а затем и кар-тонный лист. После чего, холодно сверкнув голубыми глазами, вздрагивая от волнения, кричит оцепеневшей воспитательнице:
—  У нас ведь не тюрьма, окна без ре-шеток!
Клубы стылого воздуха заполняют ком-нату.
Выскочив в столовую, невидяще наты-каясь на столы и стулья, пугая уже позавт-ракавших девчонок, Изольда Павловна кричит:
—  Поля, беги скорей за директором. Они там с ума сошли! Беги...
Похватав еще с вечера собранные рюк-заки, мы уже выходим из комнаты, когда Павлов говорит:
—  Ребята, может, подождем директо-ра? Сейчас ведь прибежит...
—  А что толку? — неодобрительно от-зывается Витька Щербаков. — Он ведь ма-тематик, сам понимаешь. Сейчас все выс-читает и докажет, что мы не правы. Не знаю, как ты, но я в его арифметике не раз-берусь.
Вовка Марченко, охваченный необы-чайным волнением, похожий на вырвав-шегося из кошачьих лап воробья, громко, словно бы дразнясь, кричит на выходе из столовой:
— Воровка!
Последним из интерната выходит Ни-колай Павлов. Он не спеша надевает свои широкие охотничьи лыжи, оглядывается, словно поджидая кого, и, устало махнув нам вослед рукою, скатывается с высоко-го берега и, миновав заснеженный речной плес, входит в лес...
Ему предстоит идти всех дальше, по глубокому снегу, минуя буреломы и кру-тые овраги, до затерявшейся где-то средь тайги сторожки лесника.

На Ермаковке

В канун Первомая Чусовая, взбунтовав-шись на перекатах, сбросила с себя ледя-ной панцирь и, раздавшись, сделалась дур-ной, пенной волною налетая на могучие утесы-«бойцы», вырывая с корнями прибрежный лес. Погода стояла теплая, и спу-стя несколько дней берега очистились от остатков ледохода.
Изрядно надоев всем охотникам, я уже и не мечтал, что сумею пойти с кем-либо на глухариный ток. Только в разгар празд-ничного гулянья, под вечер, меня отыскал старый совхозный конюх Игнатьич и со-вершенно неожиданно предложил пойти на токовище. «Собирайся, — каким-то ви-новатым голосом заговорил он, — а то, зна-ешь, несподручно мне как-то одному, — и увидев, какой неподдельной радостью зас-ветились мои глаза, добавил: — Отправим-ся на Ермаковку, так что одевайся потеп-лее. Да не забудь предупредить родителей. Жду тебя на берегу».
Через несколько минут я уже спускал-ся к реке. На мое ружье Игнатьич взгля-нул как-то странно, все равно что на не-нужную вещь. Но ничего не сказав, при-нялся заводить лодочный мотор, который, изрядно поупрямившись, зло и простуженно фыркнув, затарахтел, окутав взмокше-го Игнатьича синей дымкой. Вскоре дерев-ня наша осталась за поворотом.
«Что это с ним? — думал я, поудобнее располагаясь в лодке. — Никак со стару-хой повздорил? А быть может, решил по-наехавшую родню угостить свежей ди-чью? И меня, тринадцатилетнего постре-ла, взял только потому, что напарника иного подыскать не мог».
От воды тянуло прохладой и свежестью тающих снегов. Уже бесконечными вере-ницами сплавляли лес, отчего нашей лод-ке приходилось постоянно менять направ-ление. Перед тем как свернуть в устье при-тока, реку Сылвицу, мы спугнули большую стаю уток. Я было схватился за ружье, но Игнатьич даже не приглушил мотора.
Своенравная Сылвица прижимала нас сумасшедшим течением то к правому, то к левому берегу, и наша лодка словно бы стояла на месте. Проплыв таким образом мет-ров триста, мы уткнулись в черемуховую заводь. Дальше отправились пешком, в сторону таежной глухомани. Поначалу до-рога не доставляла особых хлопот. Но чем дальше она уходила в лес и поднималась в гору, тем труднее становилось идти. Сне-гу там было значительно больше, чем мы предполагали. Мокрый, он засасывал са-поги, а валежник, наваленный поперек просеки, устраивал нам порой непреодо-лимые западни. И если для моего поводы-ря, шагавшего в болотниках, канавы и ямы были нипочем, то мои ноги уже к се-редине пути были мокрыми. Игнатьич не раз останавливался, чтобы справиться о моем здоровье. Но разве мог я признать-ся, что пальцы мои от леденящей сырос-ти сделались бесчувственными и я дав-но жду, когда мы наконец доберемся до токовища.
А солнце уже успело скрыться из виду.
И без того темный лес стал выглядеть та-инственным и диким. Все чаще озирался я по сторонам, недоверчиво вглядываясь в каждый пень и упавшее дерево. Места, по которым мы шли, дышали стариной. Еще из рассказов бабушки я знал, что здесь немало десятилетий назад добывали же-лезную руду, в которой железа было столько, что хоть сразу в горн да под мо-лот на кузне. Окажись этой руды много, нам с Игнатьичем пришлось бы охотить-ся где-нибудь за поселком или городом, ко-торый здесь могли выстроить.
Игнатьич, словно уловив мои мысли или просто решив нарушить молчание, вдруг припомнил, что некогда здесь гнули спину дед его и отец. И как однажды в шахте ермаковского рудника придавило семерых рудокопов. После этого упомина-ния, когда я представил, что где-то у меня под ногами лежат их исковерканные ске-леты, мне стало тоскливо и совсем зябко.
Прошло еще не менее получаса, преж-де чем мы сумели добраться до токови-ща — небольшой, заросшей мелким ель-ником поляны с серыми пятнами непро-сохших проталин, на одной из которых мы и расположились. И пока раскладывали ко-стер, заготавливали сушняк, устраивали лежанку и ужинали — наступила ночь. Игнатьич, как подобает бывалому охотнику, заснул, а я сразу же оказался во власти ноч-ных звуков. Обостренными чувствами я не только слышал, но и представлял, как в по-лутора верстах от нашего ночлега ворчли-вым гулким эхом откликается на каждый всплеск чусовской воды нависшая над ре-кой каменная глыба с зияющим отверсти-ем пещеры Ермака. Подмораживало. Лег-кий ветерок временами доносил до меня то треск сучьев, то крик какой-то дремной птицы. Затем все звуки затихали, и я уже начинал засыпать, но неизвестно через сколько времени, словно бы подталкиваемый кем-то, вздрагивал, поспешно хвата-ясь за ружье и с опаскою оглядываясь по сторонам. Так продолжалось до тех пор, пока на восточной стороне не народился рассвет, не спеша обнажающий на гори-зонте все новые и новые контуры незна-комой мне местности. Спать уже расхоте-лось. Было зябко. Ненасытный костер, со-жрав последние дрова, едва тлел. Поворо-чавшись, наконец-то проснулся Игнатьич. Увидев меня бодрствующим, удивился и, оглядевшись, одобрительно крякнул и за-гасил костер.
Занявшись уборкой лежанки, я и не за-метил предупредительного знака. И лишь когда Игнатьич пшикнул в мою сторону, я догадался, что рядом по-явился первый хозяин этой поляны. Заме-рев среди пышных кустов вереска, я с вол-нением стал осматривать макушки леса, пока отчетливо не расслышал хлопанье тяжелых крыльев, а затем и ворчливое «тэк-тэк-тэ-кэ». Звучание это сразу же на-помнило чье-то охотничье высказывание: «Когда бородач, потрясывая головой, на-чинает “точить”, к нему подъезжай хоть на тракторе — не расслышит. Но уж если замолчал — замри, в каком бы положении в тот миг ни находился».
Вскоре позади нас послышался отчет-ливый ответ другого петуха. Вот тогда-то Игнатьич и вспомнил обо мне, показав ру-кою в сторону доносившегося пения. «По-нял», — мотнул я головой и неуверенно, короткими перебежками стал пробирать-ся к глухарю.
Неожиданно впереди открылась еще одна поляна со старой развесистой бере-зой в центре. «Тэк-тэк» — послышалось с ее макушки. Увидев птицу, я замер в нере-шительности. Нас разделяло не менее тридцати метров. Скрытно сократить это расстояние было невозможно. Оставалось или стрелять наудачу, или искать свою добычу в другой стороне. Но неуемный азарт, охвативший меня тогда, заставил поспешно нажать на спусковой крючок. Грохот в ушах, колючий удар рас-прямившейся из-под ружья ветви и поро-ховая дымка не смогли заглушить удаля-ющееся пощелкивание крыльев. «Жив!» — неожиданно и почти радостно вырвалось из моей груди. И лишь потом, с некоторой грустью и мальчишеским отчаянием, по-думалось: «Ну и летай себе...» В ту пору я еще верил, что для меня это совсем не пер-вая весна...
На выстрел прибежал Игнатьич. «Цел!» — глубоко забирая воздух, вымол-вил он, при этом подозрительно осматри-вая меня с ног до головы. «Цел...» — мах-нул я в сторону взлетевшего солнца. «Тьфу ты! — чертыхнулся охотник, — и моего, можно сказать, со ствола спугнул». И сплю-нув еще раз, Игнатьич удрученно побрел к месту ночевки. Я плелся следом, сожалея только о том, что испортил деду настрое-ние. Знать, неловко будет перед старухой, да и перед гостями совестно, скажут: «Ну что, отец, “ноги принес”?»
Когда мы отправлялись в обратный путь, солнце уже парило над лесом. На ветвях серебрился иней. В лесных про-светах крохотными колокольцами позва-нивали птичьи голоса. Мы шли по изред-ка проваливающемуся насту и молчали. Но по мере приближения к дому мне ста-новилось спокойнее, я уже не прятал глаз от своего спутника, а даже стал весело на-свистывать, словно бы перекликаться с лесными голосами. Да и у Игнатьича к концу дороги настроение стало иным: на Чусовой, куда мы выбрались лишь к по-лудню, на том самом месте, где мы про-шлым днем спугнули стаю уток, он под-стрелил двух чирков.


                Николка

Когда солнце миновало небесный эк-ватор, до Николки стали доноситься при-глушенные звуки автомобильных моторов. Скоро лес поредел. Округлые синие тени деревьев расступились. Шум проносящих-ся машин был слышен уже совсем рядом. Неожиданно впереди пролегла хорошо на-катанная, размеченная красными флажка-ми лыжня. Уставший Николка   ступил было на чужие лыжные рельсы, но, не пройдя и пяти метров, сердито сплюнул и снова побрел по нехоженому. Широ-кие охотничьи лыжи не могли втиснуться в эту, хоть и разъезженную, спортивную трассу. Зато Шарику она была в радость. Выскочив на «узкоколейку», он приобод-рился и, забыв про многокилометровое странствие, скрылся из виду. Вскоре вы-сокорослый сосняк сменили накрытые снежными беретами елочки, а затем впереди открылось широкое поле. Глубоко разрезая его, проходила до-рога. Сквозь морозную дымку, круто заме-шанную на заводской копоти, впереди от-крывался город, к которому Николка и его четвероногий спутник добирались уже бо-лее полутора суток.
Выбравшись на просторную, с чер-ными залысинами асфальта дорогу, Ни-колка первым делом снял лыжи. Размяв враз одеревеневшие ноги, поправил рюкзак и ружье и, словно бы потеряв уве-ренность, оглядываясь, направился вдоль пригородных садов к многоэтаж-ным домам. Обманутый вновь ушедшей в лес лыжней, Шарик догнал своего три-надцатилетнего хозяина и теперь вино-вато бежал позади, пугаясь машин.
В последний раз в городе Николка был с отцом позапрошлым летом, когда нужно было приобрести к школе учебники да одежду. А вот теперь, во время зимних каникул, пришлось добираться одному. Проживающий средь тайги, рано овдовев-ший лесничий, занемог и отправил сына купить муки да соли, спичек да курева...
«И где эта Садовая...» — гадал теперь Николка, путаясь средь вновь отстроенной улицы. Шарика пришлось пристегнуть за ошейник. В поисках заменившего поводок шнурка перевернул весь рюкзак, где кро-ме лисьей, посланной в подарок тетке, ле-жало еще пять беличьих шкурок. Зверьков этих, что так азартно и совсем не ко времени выследил Шарик, пришлось раз-делывать у костра. Переночевав на еловом подстиле, Николка продрог и теперь вме-сте с усталостью чувствовал расползаю-щееся по всему телу недомогание.
«Как бы и мне не заболеть...» — с тре-вогой подумал Николка и, памятуя об отце, заторопился в поисках дядькиного дома.
Решил спросить у прохожих.
Бабуся, наглухо закутанная в шаль, ото-ропело посмотрев на этого необычного про-хожего — не то мужика, не то великорослого парня в огромной, сползающей на ту-луп шапке, с ружьем за спиной, безмолвно махнула в сторону и, оглядываясь на соба-ку и не останавливаясь, не сразу открыла рот, сообщив, что Садовая улица находит-ся в аккурат за тем двухэтажным зданием, из труб которого, столбенея на морозе, поднимаются дым и пар. Зданием этим ока-залась городская баня.
— А что, Шарик, — унимая нахлынув-шую дрожь, спросил Николка своего бубликохвостого товарища, — может, по-греться? Чай парок там найдется? Ишь сколько его задарма на улицу прет.
И еще немного поразмыслив, таежные гости вошли за железную ограду.
На углу котельной, за большой кучей снега, тринадцатилетний охотник, на-крыв тулупом рюкзак, ружье и лыжи, посадил рядом Шарика. После чего, ог-лядевшись, вошел в здание за огромным дядькой, в руках которого два березо-вых веника больше всего походили на кустики засохшего черничника. Чтобы не заблудиться, Николка решил повто-рить все то, что делал этот великан: ку-пил билет и устремился по бетонной ле-стнице на второй этаж. Затем, словно бы завсегдатай подобных заведений, дело-вито разделся и прошел в моечное от-деление. Николке никогда ранее не случалось бы-вать в городской бане. Освещенная мягким светом матовых светильников и обложен-ная кафельными плитками, она словно бы поглощала обнаженные тела моющихся, а звуки льющейся из кранов воды, ее плеск и гулкие удары порожних тазиков напом-нили лето... Пузырясь в речной воде, пада-ют теплые капли дождя, переборами про-бегает по рваным тучам гром, и под всем этим сплетением земли и неба Николка — сидит на скользкой береговой гальке, бла-женно вытянув свои длинные ноги...
Худощавый сосед с полысевшей голо-вой, в наколках и со шрамами на животе, вопросительно смотрит на него. Николка спрыгивает с широкой бетонной лавочки, хватает свободный тазик и отправляется набирать воду. Когда возвращается на свое место, у соседа уже тонко попахивает рас-паривающийся веник.
Оглядевшись, Николка находит окруженного толпою Ивана Ветлугина, так, ока-зывается, зовут давешнего детину, которо-го здесь все знают и, как всегда, интересу-ются, сколь долго на этот раз собирается он прожигать свое тело в парилке. Иван обещает им полтора часа и вразвалочку идет к выплевывающей красные тела две-ри. Не отставая от своего ведущего, Николка заходит в парилку.
Сухой пар, прожигая до костей, проносится по крови, распола-гая к себе тело. Несколько пожилых мужи-ков, изредка вопя и охая, лупцуют себя бе-резовыми ветвями. Кое-кто поднимается на верхнюю полку, чтобы уже через некото-рое время капитулировать перед «обозлив-шимся» сегодня на всех кочегаром, которо-му, похоже, надоели словесные подковыр-ки вроде «не замерзнуть бы нам...».
Притерпевшись к жаре, Николка взби-рается наверх дощаного настила. Обжига-ясь, присаживается за перегородку, ограж-дающую зло шипящие трубы.
 — Вот это парок! — одобрительно крякает Иван Ветлугин, но вместе с тем по-хозяйски подвигается к находящемуся на противоположной от Николки стене вентилю и, повернув его несколько раз, дает пару полную свободу.
В парилке теперь остаются только двое.
Николке видно сверху, как, стоя на за-сеянном листьями полу, Иван для начала, словно бы проверяя на прочность веник, щелкает им по волосатым ногам. Затем долго и с увлечением обихаживает свою широкую грудь и спину. После чего выли-вает на себя таз с водой и, видимо, решив, что лишка дал пару, тянется к вентилю.
—  Много не перекрывайте, дяденька, — вдруг слышит он сверху.
Иван вздрагивает от неожиданности, поднимает голову и видит незамеченного ранее за деревянной перегородкой маль-чишку.
—  Ты что?! Ошалел! — кидается на полок Ветлугин. — Живой?!
—  Что вы, дядя Ваня. Я в лесу спал, малость продрог. Вот решил погреться. Жалко, что ли? Я ведь деньги заплатил.
—  Деньги он заплатил... — передразни-вает Ветлугин и присаживается рядом. — Слушай, и откуда ты такой взялся?
—  Да я уже говорил, что из лесу, — вновь садится рядом поднявшийся было Николка, — с зимовья пришел, от батьки...
—  Лесной брат, значит. Тогда держи пять, — протягивает Иван свою узловатую от проступающих вен руку. — Я   ведь тоже из лесу. Вальщиком в леспромхозе ра-ботаю.
—  А меня Николкой зовут — пряча свои пальцы в ветлугинскую ладонь, сму-щается «лесной брат».
—  Я смотрю... ты городским не в при-мер! Ну, а коль продрог малость, что ж, да-вай будем дальше париться.
С этими словами вальщик спускается с полка и, распахнув дверь, кричит в мо-ечную:
—  Федька! А ну-ка, подать добрый ве-ничек!
Вскоре в дверном проеме мелькает лы-сая голова и уважительно бормочет, пя-тясь:
—  Ну, Ветлуга, не выдержать тебе при таком паре полутора часов.
—  Не боись, не помрем! — крякает вновь Иван и, подмигнув стоящему сзади Николке, плотно закрывает дверь.
—  Ну, вот теперь можно и попариться. Спасибо, дядя Ваня. Жаль, что квасу нет.
— Какого еще квасу?! — удивляется Иван.
— Обыкновенного. Хлебного. Мы с дедом, а теперь и с отцом, без квасу не па-римся. Плеснешь на каменку!.. Красота... А после веничка, если зимой, так прями-ком в снег. Искупаешься в нем, да снова париться. Ну да ничего. Простуду можно и здесь выгнать... — И Николка хлещет себя чужим веником да в чужой бане, со-жалея, что нет на голове шапки, а на ру-ках варежек.
В парилке теперь шумно и даже тесно-вато. Каждый лупит себя и помогает на-парнику. Через десять-пятнадцать минут отдых с обливанием прохладной водой.
Федька успел уже два раза вымыться и трижды покурить, а Иван все не выходил. Некоторые, считавшие, что Иван, выклю-чив пар, ждет своего рекорда, открывали двери парилки и... отскакивали, обжига-ясь. И тогда все сомневающиеся вновь за-молкали, чтобы слушать разъяренный хлест веника. Иногда им казалось, что Ветлуга или разговаривает сам с собой, или поет. И тогда кто-нибудь уважитель-но, как о хорошем друге, говорил:
—  Вот зверь! В таком аду... словно на сковородке жарится, и нипочем!
—  Да у него здоровья на десятерых, — добавлял еще кто-то из особо приближен-ных.
—  Он в лесу у нас без толкача обхо-дится. Дерево куда надо положит, при лю-бом ветре. А уж если трелевочник на ка-ком пне-колоде «разуется», так он эту гу-сеницу один на место вернет...
За разговорами промчалось отмеренное Иваном время. Федька, спохватив-шись, выскочил из моечной — посмотреть на часы. И, радостный, вернувшись назад, кричит в парилку:
—  Вылазь, Ветлуга, второй час дохо-дит!..
—  Закрой дверь. Сквозняком пробира-ет! — доносится до моющихся шутливый голос Ивана.
Когда в парилке перестал шипеть па-р и плескаться вода, к великому удив-лению всех поджидающих «рекордсмена», из распахнувшейся двери вышли двое...
Из бани выбирались шумной толпой. Помогли отыскать дом на улице Садовой, поднесли вещи. В гости приглашали... И дядька с теткой тоже уговаривали не спе-шить на ночь глядя. Да только Николка, сложив в рюкзак все, что велел отец, и гля-дя на посыпавшуюся с потемневшего неба снежную крупу, решил твердо:
—  Идти лыжней старой, покуда сне-гом не засыпало, и ночью можно. Да и Шарик дорогу к отцу всегда найдет.

Не проспать бы...

Возможно, и не имел бы Николай этой профессии. Но, не поступив в техникум и не желая сидеть на родительской шее, он приехал к родственникам в город, и по объявлению устроился учеником электри-ка на завод, где имелось свое общежитие.
Ночь накануне своего первого рабоче-го дня вчерашний школьник прожил в бес-покойстве. Вот уже в который раз просы-паясь, он вскакивал с постели и с будиль-ником в руках шел к освещенному окну.
Во дворе пятиэтажного дома раскачи-вался на ветру электрический фонарь. И свет от него, прорываясь сквозь расписан-ные морозом стекла, то бежал по стене, выхватывая из темноты семейный тетуш-кин портрет, то отступал за подоконник.
...Стрелки на часах показывали пять утра. Вернувшись в постель, Николай улег-ся на спину и, уставившись в едва разли- чимый потолок, с беспокойством подумал: «Не проспать бы...» С той минуты глаза уже закрывать боялся, а чтобы хоть как-то отвлечься от сна, представил свою деревню.
Мороз по утрам лютует. Потрескивает лед на реке. Трещат углы изб. Хозяйки, поднявшись, по привычке тянутся к вык-лючателям...
Неприметно, при свете керосиновых ламп просыпается теперь Луговая. Сверху решили, что будет лучше, если все окрес-тные деревушки в один кулак собрать. И для начала отключили электроэнергию. Однако луговчане переезжать на централь-ную усадьбу не торопились.
Тогда в деревне прикрыли клуб и шко-лу, пообещав, что на очереди и магазин.
В школе в этот год заниматься некому было. Старшие, окончив четыре класса, в интернате учились. А младшие, которых в деревне набиралось до десятка, дожида-лись ближайшей осени.
Когда совхозный прораб, прибывший из центральной усадьбы на тракторе, при-казал луговским мужикам школу разби-рать, сосед Николая, сухой и подвижный старик Игнатьич с двустволкой прибег.
—  Что ж это вы, мужики, делаете? Да не жалко ли вам детей своих, — кричал он еще издали. — И под силу ли им, маль-цам, будет по интернатам мотаться?! Бро-сай работу!
Прораб было кинулся ружье отбирать, но старик извернулся и выстрелил поверх его шапки.
Посуровели луговчане, побросали ин-струмент, закурили, задумались.
Понял прораб, что теперь уже к мужи-кам не подступишься. Развернул трактор, погрозил Игнатьичу кулаком:
—  Я на тебя управу найду, партизан! А школу теперь хоть на себе перетаски-вайте...
Помнит Николай школу свою. Сейчас в ней, на центральной усадьбе, библиоте-ку открыли. Снаружи здание вроде бы не изменилось: стены и окна те же, разве что крыша новая да вывеска сменилась. Да только уже чужая. Так чужой и останется в Колькиных глазах.
А глаза-то у Николая спят. Спят и ви-дят школу свою на прежнем месте, на краю Луговой. И словно бы в ней урок... и учи-тельница его первая, Анастасия Григорь-евна, спрашивает:
—  Скажи нам Коля, кем бы ты хотел стать, когда вырастешь?
—  Электриком... — шепчет сквозь сон Николай.
—  Так у нас теперь и электричества-то нет,— говорит ему учительница.
—  Будет, — отвечает он ей с уверен-ностью, — вы только не разъезжайтесь. Вы только подождите меня!
Будильник у изголовья показывает во-семь часов утра...

Высота

Встреча эта была неожиданной, хоть и... ожидалась. Павлов несколько минут назад принял пост. В мерном свете аэро-дромных прожекторов искрился заиндеве-лый кустарник, иногда потрескивающей от северной стужи и осыпающий на зем-лю звенящее серебро. Было зябко даже в длиннополом овчинном тулупе, напомина-ющем теперь нечто родное, деревенское — поскрипывающую гужами и полозьями запоздалую возницу, раскачивающуюся на разъезженной санной дороге...
Уткнувшись и надышав в широкий во-ротник, хочется закрыть глаза... «Так, по-жалуй, можно и задремать», — караульный встрепенулся, смахнул с воротника куржак, осмотрел нетронутую белизну при-порошенной взлетной полосы, поежился, поправил автомат. Затем бросил взгляд на дальний свет вознесшихся над сопкой сигнальных фонарей да так и замер, не то ра-стерянный, не то завороженный увиден-ным. В глубинах поднебесной мглы рож-дались и умирали, чтобы вновь родиться, многоцветные ленты северного сияния. И показалось парню вдруг, что потеплел и подобрел к нему этот суровый край.
.. После окончания школы командиров отделений Павлов оказался в хозяйствен-ном взводе на должности старшего дежур-ного электромонтера. На новый адрес сво-ему бывшему товарищу детдомовцы при-слали небольшую посылку, в ней — шер-стяные носки, перчатки: «Служи, солдат, одевайся теплее». Ну, а письма, в основ-ном, приходили от Евгения Филипповича Березовского, остающегося для Николая все тем же простым и умным наставником. При всей краткости посланий Березовский был по-отечески доброжелателен и дру-жески откровенен. И было радостно и вол-нующее Николаю читать эти теплые и в то же время обязывающие строки: «Помни, что у нас тебя ждут и верят — службой своею ты не посрамишь ни доброго завод-ского имени, ни чести уральца».
Профессию электромонтера он выб-рал, можно сказать, наугад, с единствен-ной целью, как можно быстрее опреде-литься в самостоятельной жизни. Прак-тику ему пришлось проходить в электро-группе жилищно-коммунального отдела под руководством Березовского — чело-века преклонных лет, отзывчивого, рас-полагающего к себе. Николай напраши-вался делать самую черновую работу: ко-пать траншеи для прокладки кабеля, по-лутораметровой глубины ямы для опор, при капитальном ремонте жилых домов штробить пыльную штукатурку для скры-той проводки, лишь бы... лишь бы не иметь дело с вольтами и амперами: вся-кий раз при непосредственном соприкос-новении с ними отчего-то приходила на память летняя гроза, упавшая опора и без-жизненное, захлестнутое проводами тело детдомовского мальчишки.
Когда при утренней разнарядке Евге-ний Филиппович дружески пожимал ему руку, при этом «поддевая» очередной шут-кой, Николай неестественно улыбался. Ему никак не удавалось избавиться от ощущения, что начальник электрохозяй-ства давно уже заподозрил его боязнь и теперь посмеивается над ним.
...Павлов родился в глухой деревушке, где отсутствовала не только электроэнер-гия, но подчас и керосин для заправки се-милинейных ламп. Деревушки этой как населенного пункта теперь уже не суще-ствует. Лишь некоторая часть домов при-зрачно смотрит с высокого скалистого бе-рега пустыми глазницами выбитых окон.
Завалилась и вросла в землю окраин-ная избушка, в которой прожил недо-лгие годы с родителями Николай, уже в дошкольном возрасте познавший всю мер-зость пьянок и скандалов отчима, когда случалось прятаться по чужим сеновалам и картофельным погребам. Мать, приоб-щившись к частым выпивкам, однажды предала его, определив из интерната в дет-дом...
С Березовским их сблизил случай.
Ливень был настолько шквалистым, что деревянная опора линии электропере-дачи угрожающе накренилась и была го-това в любую минуту завалиться в царство разноцветных теремов и грибков, за ни-зенький заборчик детского комбината. Обеспокоенная безопасностью детей и просто прохожих, завхоз принялась тороп-ливо накручивать телефонный диск...
В подвальчике электрогруппы жилищ-но-коммунального отдела было пусто, лишь в дальнем углу за верстаками, рас-положившись прямо на полу, «колдовал» над схемой щита управления светловолосый со слегка вытянутым открытым лицом и твердо сомкнутыми губами Николай Павлов. Евгений Филиппович бросил трубку и мысленно чертыхнулся...
Ни одного из тех, кого можно было бы послать для выполнения этой работы, не было даже на жилучастках. Всех электри-ков вместе с капитальщиками с утра и на весь день мобилизовали на прорыв. Днем раньше экскаваторщик соседнего предпри-ятия, без должного инструктажа присту-пивший к работам близ подстанции, вспо-рол кабель, да не один, остановив тем са-мым работу заводской прачечной и дере-вообрабатывающего участка. Рабочий день подходил к концу. Впереди два вы-ходных. Опора ждать не будет...
Завидев приближающегося начальни-ка, Николай быстро приподнялся, смущен-но поправил наползший на глаза берет.
Через несколько минут, снаряженные всем необходимым, они уже спешили к зло- получной опоре. Зная, что от одной линии с детским комбинатом питается еще и на-сосная станция, для отключения которой потребовалось бы получить специальное разрешение, а на это ушла бы масса време-ни, Березовский решил рискнуть — осво-бодить опору от находящихся под напря-жением проводов. О предстоящей работе Евгений Филиппович размышлял вслух, и потому Николай, сразу же представивший, как после отсоединения последнего прово-да опора «пойдет» по своей наклонной, не-доумевающе посмотрел на начальника. А тот уже рассказывал, как семнадцатилет-ним монтажником, летом 1942-го, на проклад-ке линии электропередачи для эвакуирован-ных на Урал заводов умудрялся, понадежнее уцепившись «когтями» и поясом за опо-ру, экономя время, проспать короткий от-резок ночи, не спускаясь на землю...
Березовский решился «тряхнуть стари-ной», от Николая требовалось находиться внизу с концом бечевы в руках, упреждая всевозможные отклонения заарканен-ной опоры. Когда для большей безопас-ности подперли ее лестницей, Николай на-правился было на приступ.
—  Это я сейчас мигом, — предупре-дил он о своем намерении.
—  Куда?! — остановил его Евгений Филиппович и добавил с признательной улыбкой: — Поперед батьки не лезь...
Это в тот день, после окончания рабо-ты, Николой признался Березовскому во всем: и в неуверенности своей перед этой работой, и в одиночестве. И именно с той поры стал Евгений Филиппович «ненаре-ченным отцом» для Павлова.
Ревностно следил потом Березовский за армейскими успехами подопечного. И когда на завод пришло благодарственное письмо, в котором рассказывалось о му-жестве и стойкости бывшего практикан-та, Евгений Филиппович растрогался: «Молодец парень!» К письму прилагалась вырезка из окружной армейской газеты. Заметка называлась «В ночь перед поле-тами».
...Весь день мела пурга, и весь день снегоуборочные машины готовили к ра-бочему состоянию взлетную полосу. В помощь аэродромной роте были выделе-ны бойцы хозяйственного взвода, в том числе и электрики.
Когда прозвучала команда отбой! и буквально падающие от усталости хозвзводовцы забылись сном, от дежурного по части поступило сообщение об отсут-ствии в автопарке электроэнергии. Дне-вальные подняли Павлова. Чтобы разоб-раться в сложившейся обстановке, он во-оружился всем необходимым снаряжени-ем и отправился к месту аварии.
Мела поземка. В непросохших сапогах мерзли ноги, а перчатки, заледенев, с тру-дом разгибались. Возле автопарковского КПП навстречу электромонтеру выбежал растерянный кочегар. Из его разъяснений удалось понять, что в котельной остано-вились насосы и через час-другой боксы могут оказаться замороженными. А это уже ЧП, поскольку из-за невышедших по-утру топливозаправщиков и других машин могут сорваться полеты.
С надеждой, что сработали защитные вставки, Павлов, не теряя ни минуты, бро-сился к дальней подстанции. Но там все было в порядке, и он понял: положение сложное. Теперь он уже двигался, где до-рогой, где по пояс в снегу, уверенный в том, что если от захлестов из-за снега и ветра перемычки и не спалились, то провод не-пременно оборван.
Николай не пытался считать количе-ство осмотренных им опор. В эти минуты он даже забыл, что может позвать кого-либо на помощь. Время было дорого, и Павлов, не обращая внимания на закоче- невшие руки и ноги, вновь и вновь нацеп-лял «когти» и взбирался туда, где, путаясь в поющих проводах, полыхало северное сияние...
Над двухэтажным зданием гарнизон-ной медсанчасти, сотрясая оконные рамы, уходили навстречу багровому утреннему солнцу серебристые самолеты. С аэродро-ма поступали четкие донесения: «Полеты проходят нормально... проходят нормаль-но... нормально». А у Николая Павлова, страшно ноя, «отходили» обмороженные руки.


                Странный прохожий

Мальчишки играли в войну. Одни стреляли, другие падали навзничь на снег, без боли и позабыв закрыть глаза. Мимо, опираясь на трость, медленно проходил су-туловатый мужчина. Поравнявшись с тер-пеливо коченеющим в сугробе мальчонкой, он замер, всматриваясь в широко рас-пахнутый взгляд «убитого», и вдруг снял шапку. Ежик волос не скрывал шрамов.
Мальчишка вздрогнул, вскочил и попя-тился, а уж потом со всех ног кинулся прочь от странного прохожего, забывая о том, что «убит» и что до конца «боя» еще не скоро.
Что-то давнее, страшное, военное при-помнилось тому человеку. Он тоже вздрог-нул, словно бы стряхнул воспоминания, по-брел по заросшей аллее старого парка, сле-по натыкаясь на свесившиеся под тяжестью снега ветви, и они пересыпали непокрытую голову его серебрящейся сединой.


                Григоренка

Так на железнодорожной станции с кратким названием Кын привыкли вели-чать семидесятипятилетнюю Федосию Григорьевну Новикову.
Пережитые годы, с бедами и радостя-ми, с тоской по выращенным и погибшим, приклонили ее к родной земле. Но еще шустра и проворна Григоренка.
При встрече, когда случается бывать проездом в родные места, она всегда рада поговорить. Слушая ее неспешную рассу-дительную речь о днях вчерашних и сегод-няшних, я больше молчу, время от време-ни утверждающе кивая головой, а если что и говорю, то стараюсь уложиться в не-сколько фраз. Встречи наши редки и дороги мне по-особому. Еще издали, завидев пристанци-онные постройки, я испытываю волную-щее чувство — ощущение материнской теплоты. Дневной поезд, а он здесь ходит лишь два раза в сутки, Григоренка встре-чает всегда. Слеповато, из-под ладони, гля-дит она на утихающее течение вагонных окон, на лица пассажиров, уставших от межстанционного однообразия и лишь в минуты остановки с любопытством приль-нувших к стеклам.
Узнавая в приехавшем гостя, Григорен-ка радуется вместе с встречающими его, а в незнакомом ищет чью-то радость. При этом ладонь ее, прикрывающая давно уже высохшие колодцы глаз, мелко дрожит, а пальцы другой руки ищут кого-то подле себя...
К железной дороге у Григоренки отно-шение особое, потому как каждая шпала и рельс на протяженном участке, длиною в целую жизнь, — это своеобразные отме-тины дней и недель ее труда. Этой доро-гою проводила она не вернув-шихся с войны мужа и сына.
Для меня Григоренка — словно свет-лая горница, домоткаными половиками за-стланная, где на выбеленных стенах по-желтевшие фотографии в черных рамках, на окнах цветы герани горят и ничего лиш-него.
Слушаешь Григоренку, словно к род-нику припадаешь — пьешь не напьешься. Глядишь на Григоренку, на лицо ее в доб-рых морщинках, на руки натруженные, даже в минуты отдыха непослушно разгла-живающие простенький ситцевый фартук, и видится Русь.
Коль случится вам проезжать мимо этой станции и увидеть маленькую сгор-бившуюся старушку, одиноко ожидающую кого-то в стороне от перрона, помашите ей рукой, обрадуйте.


                Ледоход

В этот раз Чусовая вскрылась с опоз-данием, в разгар первомайских праздни-ков. «Лед пошел! Лед...» — разнеслось вдоль деревни. И вот уже по обоим бере-гам реки толпится народ. Больше всех ра-дуются ребятишки. Они размахивают ру-ками и носятся друг за другом, предлагая посмотреть на проплывающие в еловом обрамлении проруби, на испещренную на-возом и сеном санную дорогу или на чью-то вмерзшую, очевидно, еще по осени лод-ку. Повсюду начинают салютовать из ру-жей, играют гармошки. От постоянно сме-няющихся ледяных картин кружится го-лова, и берег уплывает куда-то вверх.
Вот из соседнего дома вывели ветхонького старичка. Пожелтевший от запечной жизни, он повисает на услужливых пле-чах захмелевших мужиков. Иногда, види-мо, от нестерпимого желания поскорей  достичь своей памятной лавочки на ска-листом берегу, он шевелит пальцами и, по всей видимости, что-то бормочет, по-скольку его седенькая, век не стриженная бороденка постоянно шевелится. А быть может, он, столь привыкший к духоте, а теперь опьяненный весенней свежестью, с какой-то непостижимой жадностью, взахлеб, пытается надышаться ею, слов-но бы напиться студеной родниковой воды после изнурительного странствия, Он ды-шит и радуется со слезами на глазах, что сумел-таки одолеть еще одну уральскую зиму. Время от времени он пробует шагать самостоятельно. Но ноги не слушаются его, подгибаясь к сухой прошлогодней тра-ве. Мужики давно бы унесли его на руках, но, понимая, как важны для старости эти пусть и не совсем земные шаги, терпели-вы и благосклонны к старичку.
А лед все несет и несет уже через скрывшийся под водою остров. Веселит-ся народ! Торжествует весна! Продол-жается жизнь!


                Экзамен

                1

Наташа Цветова — голубоглазая, с акку-ратно подстриженной челкой и русой ко- сой на груди — спешила с очередной кон-сультации. Светило солнце. Подле шатких тротуаров зеленела трава. На леспромхозовской эстакаде визжали лебедки. Пере-кликались тепловозы, снаряжающие в до-рогу пропахшие свежепиленым тесом ва-гоны. И от всех этих перегудов и пересту-ков, заполняющих станционный поселок, почему-то вдруг защемило в груди, растре-вожилось сердце. Впереди выпускные эк-замены, а за ними?.. Ответь, дощатая до-рожка, на тебе каждый гвоздик знаком и выступ, куда выведешь ты уже вскоре, на какую дорогу?
Как это грустно однажды вдруг осоз-нать, что уже никогда — никогда! — не вер-нуть школьных лет.
У ворот дома с покатой крыши крыль-ца свалился на сестру веснушчатый и со-всем не похожий на нее кучерявый дош-кольник Федька.
— Пр-р-ривет десятиклашке! — звонко прокаркал он и кубарем откатился на почтительное расстояние. Хитро сверкнул лучиками глаз, порылся в кармане и извлек на свет уже изрядно помятый и в несколь-ких местах запачканный конверт.
—  Отдай! — тут же закричала Наташа и бросилась за братом.
Но затеявший игру Федька, заливаясь колокольчиком, уже взгромоздился на со-седский забор, а с него сиганул в огород. И оттуда, в щелку частокола, принялся драз-нить письмом.
Нетерпение и радость охватили Ната-шу, когда разглядела в углу конверта на-звание ставшего ей дорогим военного го-родка. Она еще успела отметить отсут-ствие размашистого «зет», который Воло-дя всегда ставил вместо росписи.
—  Сейчас же отдай, негодник! — при-грозила Наташа. — А не то я пожалуюсь маме, что ты топчешься на соседских гряд-ках.
Однако все разрешилось само собой: в огороде запоздало загремел цепью хозяй-ский кобель, и Федька с надорванной шта-ниной свалился к ногам сестры.
Письмо она распечатала тут же... «Здравствуй, незнакомая мне девушка! Как это ни горько для всех нас, но я должен сообщить, что наш общий друг и това-рищ — лейтенант Марченко погиб во вре-мя учебных полетов...»
И поплыли пред глазами девушки во-дянистые, наползающие друг на друга круги, и в каждом из них было по голубо-му летнему небу, перечеркнутому черным шлейфом рухнувшего за горизонт само-лета. А затем все расплылось, и из тума-на стали проступать милые Володины глаза.

                2

Год назад свои последние школьные ка-никулы Наташа провела у бабушки, в стареньком, хорошо знакомом ей городке. Окруженный березами и лиственными леса-ми, он и сам был настолько зелен, что для приезжего человека было очень просто заплутать в хитросплетении его улиц и улочек. Для Наташи все здесь было близ-ким и дорогим: простенький пляж у завод-ского пруда, два небольших, но уютных ки-нотеатра, парк с аллеями, напоминавши-ми живые туннели, и даже гул взлетающих где-то за городом военных самолетов. В яс-ные и безветренные дни она любила наблю-дать, как рисуют по голубому небу решительно сотрясающие пространство самолеты. В та-кие минуты до отчаяния хотелось, раскинув руки и разбежавшись, взмыть с какой-либо возвышенности и словно бы во сне парить над бабушкиным городом, над остающимся где-то в стороне родным станционным по-селком, над всей землей!
Бабушка немало радовалась и удивля-лась тому, как повзрослела и похорошела Наташа. А внучке было светло и радостно от того, что впереди еще целое лето катя-щихся солнечным колесом каникул.

                3

...У него было округлое, постоянно улыбающееся лицо. Из-под широких бро-вей и длинных, как у девушки, ресниц г-лядели зеленоватого цвета глаза. В раз-говоре он любил держаться на высоте, и поэтому Наташа всегда смущенно улыба-лась и умолкала, слушая его. Тогда Воло-дя тихонько дотрагивался до ее волос и всегда повторял, вздыхая: «И почему тебе не восемнадцать лет?»
А познакомились они в парке. Был знойный день середины лета, и Наташа пришла сюда, под тенистые липы, и зачи-талась...
Офицер, дважды пройдясь мимо лавоч-ки, наконец-то решился присесть рядом, щеголевато постукивая хворостинкой по начищенным ботинкам. Наташа вздрогну-ла, смутилась, поспешно одергивая ого-лившее колени платье.
—  Быть может, я помешал вам зани-маться?
—  Нет-нет, что вы! — быстро ответи-ла девушка, показывая книгу. Это было по-вествование о фронтовых летчицах из эс-кадрильи Марины Расковой.
—  О! — удивился незнако-мец. — Читал. — И помолчав, добавил: — Не женское это дело — летать...
Наташа возразила. Перебивая и забывая о смущении, принялась опровергать... при-водить примеры.
Разговор явно получался, и молодой офицер поспешил протянуть руку:
—  Владимир Сергеевич, — деловито представился он, — впрочем, можно и Во-лодей...
Он держал ее за кончики пальцев, стат-ный и уверенный в себе.
И она, шагавшая вскоре рядом с ним, была похожа на хрупкую хворостинку. И встречные военные, поблескивая козырьками, по-нятливо кивали кому-то из них...

                4

Поздние заморозки по весне губитель-нее ранних. Обожженные холодом, нежные лепестки цветов, сникнув, опадают, зача-стую так и не налюбовавшись собой и не порадовав других.
...Накануне экзаменов Наташа получи-ла письмо от подруги из бабушкиного го-родка. В нем по-девичьи светло и довер-чиво сообщалось о разном: о мечтах, секре-тах и приветах, а в конце, перед тем, как черкнуть «До свидания» — совсем коро-тенько и сочувственно: «Да! А твой Воло-денька, поженившись, перевелся в другую часть».



                Клякса

                1

Утром начальнику жилищно-комму-нального отдела Расторгуеву неожиданно позвонили из парткома завода и предло-жили приобрести в ближайшем киоске со-юзпечати свежий номер областной газеты.
Федор Иванович еще долго в недоуме-нии вертел телефонную трубку, прислу-шиваясь к частым и тревожным гудкам. И что бы это значило? — ломал он и без того больную голову. Никогда Сам не зво-нил, а тут «в конце дня зайдешь», газетка какая-то? Да что он их, в самом деле, с утра пораньше читает? В груди у Растор-гуева защемило, в висках отозвалось — запульсировало. Почувствовав, что стало еще хуже, поспешил затушить раскурен-ную сигарету.
В кабинете было тихо, за дверью тоже. Секретарша, видно, еще не пришла. Однако должен быть сторож? Подняться и пройти три шага? Нет, лучше нажать на кнопку. В приемной задребезжало, гро-мыхнул поспешно отставленный стул, по-слышался знакомый скрип протеза. Дверь осторожно открылась.
—  Михеич, что, там еще никто не при-шел?
—  Пусто. Вы, как всегда, Федор Ива-ныч, самый ранний.
—  Ну-ну, — хозяин кабинета тупо взглянул на щуплого старичка с потускнев-шими орденскими планками на груди, по-морщился, подперев ладонями облысев-шую голову. — Нужно сбегать купить све-жий номер областной газеты. Да, две ко-пейки-то найдешь? — крикнул он уже вос-лед захромавшему сторожу.
На сей раз телефонный звонок был пу-гающим. Федор Иваныч поспешно схва-тил трубку, включил аппарат:
—  Слушаю вас! Что? Кто это? Как затопило? Хозяев в квартире не было? Да го-вори ж ты громче! Ну и что! Ни с того ни с сего взяла и лопнула? Ты мне не крути, без тебя... — Расторгуев вновь поморщился, потирая виски. — Так почему, я тебя спра-шиваю?! Отвечай! Где был дежурный сан-техник? Куда смотрел оператор? Пьянству-ете! Все. Довольно... А квартиры будешь ремонтировать за свой счет. Понял? — Фе-дор Иваныч бросил трубку, откинулся сво-ей массивной фигурой на спинку жалоб-но взвизгнувшего кресла. Перевел дыха-ние, прислушался к равномерным взмахам дворницкой метлы под окном, к уросливому писку снаряженного в ясли ребенка, затем, не меняя позы, дотянулся до двер-цы стола, принялся шарить внутри. Гро-мыхнув чем-то порожним, обиженно пере-дернулся, но вот ухватился за нечто прият-но гуднувшее о стенку, взбулькнувшее. Вы-тащил «пятизвездную». Удивился: в бутыл-ке оказалось больше трети... Теперь уже зашевелился, запыхтел нетерпеливо, отыскал стакан. Наливая, опасливо покосился на дверь. Прислушался. Затем, стараясь не смотреть и не нюхать, выдохнув обширное облако перегара, забулькал...
Долго кашлял и икал, утирая просту-пившие слезы, почувствовал, как разли-лось, приятно обжигая внутренности...
Зазвонил телефон.
—  А-а! Здравствуйте, здравствуйте, молодая, хорошенькая! Что скажете? Гри-бочки, качалочки... И опять к Федору Ива-новичу? Жить не можете? Ну-ну. А вот мою просьбу все еще не удовлетворили. Мест нет? Понимаю. Ну, а ежели хорошо поискать? Вот-вот. Подумайте. В свою оче-редь подумаю и я.
Расторгуев переклю-чил аппарат, набрал нужный номер. Дол-го пережидая, достал сигарету, прикурил. Наконец в трубке щелкнуло
—  Ты, никак, после вчерашнего до сих пор проснуться не можешь? А? Ну-ну. Не говори, разламывается. Слушай, Василь Ибрагимыч, сними-ка с подъезда парочку плотников — и в 405-е ясли. Не хватает? А ты сделай, чтоб хватало. И вообще, почему я заботиться должен? Тебе нужна финская стенка, а не мне. А у Артура Геннадьеви-ча внучка туда ходить собирается. По-нял? То-то. Да, кстати, а как там дела на пятом подъезде? Что?! Еще до сих пор с четвертым возишься? А план? План, я тебя спрашиваю! Ведь нам к концу квартала подъезд сдавать нужно, а ты еще и жиль-цов не выселил. Что ж, не видать нам с тобой премии как собственных ушей. Все, все... Я не намерен больше. Сам проси. И вообще... задним числом нам с тобой давно уже пора в местах не столь отда-ленных быть. Что? Мрачно? Не говори. Трещит паскудная, и полечиться нечем. Так ты подумай...
Покуда Расторгуев вел разговоры, ка-бинеты жилконторы наполнились шумом: стучали двери и дверцы, пишущие машин-ки, звонили телефоны...
Вскоре, видимо, дождавшись, когда на-чальник положит трубку, в кабинет вошла молодая хрупкая секретарша, с русой ко-сой и аккуратно подстриженной челкой. Вместе с документами она положила на стол областную газету, о которой за разго-ворами и излечением больной головы Фе-дор Иваныч совсем уж было и забыл.
—  А где ж сторож?
—  Я встретила его у киоска.
—  А-а. Ну-ну. Спасибо, Наташенька. — Расторгуев хотел было насколько можно по-молодецки вскинуть голову, улыбнув-шись, взглянуть в голубые глаза хорошень-кой девушки, сказать нечто этакое... Но представив свою помятую, под злые вык-рики жены, второпях побритую физионо-мию, вновь потупился, прикрывая ладо-нью глаза.
Когда секретарша вышла, Федор Иваныч с нарастающим беспокойством ухва-тился за газету...
Но лихорадочно поискав и не найдя чего-либо обращенного в свой адрес или косвенно его касавшегося, стал успокаи-ваться: а вдруг что по мелочи, какое-ни-будь нововведение в организацию труда или еще что, попавшее на глаза партийно-му боссу... Но тут наткнулся на название своего завода и под фамилией автора про-чел: «Электромонтер жилищно-коммуналь-ного отдела...»
Это был фельетон.

                2

Проходя мимо капитально ремонтиру-емого подъезда, Березовский решил загля-нуть. В одной из гулких от пустоты квар-тир нашел Павлова. Взгромоздившись на стремянку, тот лихо орудовал топором, прокладывая в пыльной штукатурке штробу для электропроводки.
—  Перекур! — громко скомандовал Евгений Филиппович.
Николай, с грязными подтеками на лице, в солдатской робе, шутливо козыр-нул топором, спрыгнул с верхней ступень-ки, подняв вокруг себя белое облако.
—  Здравия желаю, товарищ начальник электрохозяйства!
—  Апчхи! — прогремело в ответ.
—  Вижу, не нравится... Оно бы, конеч-но, ничего, если б не этот сверхусовершен-ствованный «струмент». Космический век, а мы с вами все еще в первобытном живем.
—  Ошибаешься. В первобытном топо-ры были каменные. Ну а насчет усовер-шенствований, здесь ты прав. Ругаюсь вот, но покуда ничего не дают.
—  Значит, плохо ругаетесь.
—  А вот ты бы взял и помог. Как-ни-как писатель. А?
—  Ну, это вы бросьте, Евгений Филип-пович.
—  А что? Вот, разве не тобою написано?
—  Что это?
—  Фельетон.
—  Неужели напечатали?! Ну-ка, ну-ка. Хорошо!
—  Хорошо-то хорошо, да ничего хоро-шего. Заварил, понимаешь ли, кашу. А рас-хлебывать, что, один собираешься?
—  Что написано пером, теперь уже не вырубишь топором. За каждое слово в от-вете, — откликнулся углубившийся в чте-ние Павлов.
—  Вот именно, теперь уже и не выру-бить. Только большая часть того, что ты здесь изложил, уязвима. Это дело, имея большой противовес, недолго и в обрат-ную сторону повернуть.
—  Следовательно, — Павлов не спе-ша свернул газету, нахмурился, — как вы любите выражаться, против начальства выступать — все равно, что против ветра мочиться. Так выходит?
—  Выходит, так.
—  Значит, ждать у моря погоды, ког-да все это... сверху заметят. Скажете, им оттуда виднее? А вот я не согласен, по-скольку эту самую «погоду» должен де-лать коллектив. Не всегда, правда, так случается. К примеру, у нас. Все и всё видим. Меж собой обсуждаем. Осужда-ем. А найдется кто-то, выскажет правду, так его козлом отпущения сделают. И что характерно, эти, у кого своя рубаш-ка ближе к телу, подбадривающе похло-пают по плечу, мол, молодец, правиль-но говорил!
—  Мда...
—  А по мне, лучше козлом этим быть, чем овцой. Если хотите, я потому и в партию вступил, поскольку в наши дни по-добная картина не редкость. И не только у нас. А с этим... мы должны бороться, Ев-гений Филиппович. И не цепляться за свое кресло. —  Постой, постой! Это ты на что... намекаешь! А?—вспыхнул Березовский. — А т-ты знаешь, какие иголки мне прихо-дится вытаскивать из своего кресла?! Вы-ходит, ты один такой умник!
—  Ну, Евгений Филиппович, значит, поддержите?
—  Я-то? Поддержу...
—  Тогда что ж мы ругаемся? Работа, понимаешь ли, стоит. Так вы меня, еще чего доброго, премии лишите.
—  Непременно лишу. Меня поучать. Да я ж в отцы тебе...
—  Вы мне и так, как отец родной, — улыбнулся Николай, забираясь вновь на макушку стремянки.
«И чего я ему позволяю? — спраши-вал себя Березовский, выходя из подъез-да. — Знать, люблю? Ну и задал же он мне перцу. И ведь прав. Прав! Закопались, за-консервировались. На все... сквозь паль-цы смотрим».

                3

«Чернильное пятно» — продолжало маячить перед глазами название фельето-на. Расторгуев в злобе отшвырнул газету на край стола.
Как быть? Факты, приведенные здесь, конечно же малодоказательны. Большин-ство, как тут пишется, из «съеденных», уволились по собственному жела-нию. Однако ж как быть с этим пятном? Жена ревновала, когда произошла эта ис-тория... Догадалась. И надо же было так опростоволоситься...
Еще полгода назад в секретаршах у Рас-торгуева была Ольга Марковна — рано по-хоронившая мужа цветущая женщина. Рав-нодушно смотреть на нее, когда она входила в кабинет в своем любимом розовом, акку-ратно облегающем почти девичье тело пла-тьице, у Федора Иваныча не хватало сил. И вот однажды облапил... Да с характером оказалась секретарша... Опрокинула на него под-вернувшуюся под руку чернильницу и со слезами выскочила из кабинета.
Ольге Марковне конечно же после это-го пришлось уволиться, как и штукатуру-маляру, однажды опрометчиво высказав-шемуся на людях о том, что начальник ремонтно-строительного участка Василий Ибрагимыч и мастер Пименов продают краску и посылают рабочих ремонтиро-вать квартиры неизвестным лицам. При-шлось уволиться и электромонтеру-«прожектористу», который повсюду совал свой длинный нос и фотообъектив.
«Будь что будет», — решил Расторгуев и утопил тупым пальцем словно бы и не кнопку вызова, а ставшего на его пути про-тивника. И не отпускал до тех пор, покуда в кабинет не вбежала замешкавшаяся где-то секретарша.
— Предцехкома ко мне. Срочно!
Плановик Расторгуева занимала место в соседнем кабинете и вскоре явилась к мужу.
—  Итак, Мария Степановна, будем со-бирать цехком.
—  Больше ничего не придумал? Лето на дворе...
—  А мне наплевать! — Федор Иваныч указал на газету. Закурил. — Только не очень-то распаляйся. Под одной крышей живем. Дело серьезное. Не далеко до скан-дала...
—  А хочешь, я тебе его сейчас уст-рою! — оторвавшись от чтения, зло свер-кнула очками рыхлая, щедро размалеван-ная Мария Степановна.
—  Я тебя предупредил...
—  Лучше замолчи! Кобель! Как теперь людям в глаза смотреть?!
—  А если все это клевета? Ты меня по-нимаешь? Кле-ве-та! И точка! А то, что многие в отпусках, так это и хорошо. Меньше народу — больше кислороду. Василия Ибрагимовича позови, Пименова, еще кого... Парторг после обеда будет на конференции. Так что давай на три часа.
—  Ну, смотри. Доиграешься!
—  И как я его проглядел? Писариш-ка хренов!
—  У секретарши бы своей спросил. У него с ней роман. Глупый, конечно. После свадьбы-то за жильем к тебе бы прибе-жал... Впрочем, что уж теперь. Ты бы с ней раньше поговорил, а она б ему передала. Так нет, у тебя одно на уме. Опять уже ра-зит свежатиной, — Расторгуева, все это время стоящая подле мужа, попыталась от-крыть дверцу стола, но в это самое время дверь в кабинет распахнулась и вошел Бе-резовский.
—  А-а-а, — проголосил Расторгуев, — садись, садись. Сейчас я тебе новость со-общу. Вы, Мария Степановна, идите. Го-товьтесь к четырем часам. — Когда пред-седатель цехового комитета прикрыла за собой дверь, Расторгуев потряс газет-кой: — Во! Писатель выискался. И где б ты думал? У тебя, на капитальном. А ты, небось, и не знал? Эка честь теперь вам, Евгений Филиппович!
—  Ничего удивительного. Он еще до армии стихами увлекался. Хороший па-рень.
—  А фельетоны он не писал?! На, чи-тай!
Вот уже в который раз Федор Ивано-вич, отбросив газету, нервно забарабанил пальцами по столу.
—  Ну и как?
—  Ничего не скажешь, складно полу-чается, — ответил Березовский, читая от-чет об очередном матче местной футболь-ной команды.
—  Складно, говоришь?! — зашипел Расторгуев. — Но ничего, это дело мы об-судим и тоже «складно» кое-что сочиним.
—  Сочинить, оно, конечно, все можно, как говорится, бумага все стерпит. А вот люди...
—  Тороплюсь я. Так что выкладывай-те, что у вас...— Расторгуев засуетился, а Березовский спокойно вытащил из карма-на аккуратный пакет, развернул его и раз-ложил на столе фотографии.
—  Что это?! — впервые за все утро поднялся из кресла Расторгуев.
—  Это вы. Узнаете? И еще кое-кто, при весьма неблаговидных занятиях. Не спешите рвать, — предупредил Березовс-кий, — негатив я отдал в прокуратуру, а второй экземпляр фотографий — в парт-ком.
—  Что! — вскрикнул Расторгуев. Глаза его на опухшем до посинения лице выкати-лись из орбит, и сам он, тучный и коротко-ногий, в темном костюме, показался Бере-зовскому огромной чернильной кляксой.


                Наставничество

Сухопарый и глуховатый слесарь-водо-проводчик Михеич по прозвищу Дед и его практикант — длинноволосый Костя Салов явились по вызову на квартиру.
При виде застеленного коврами пола первый поспешно разулся, второй же, ори-ентируясь на шипение воды, прошагал че-рез комнату.
Молодая, но весьма тучная хозяйка, крашеная и в золоте, забыв о неисправной батарее отопления, оторопело уставилась на строчку рыжих следов от Костиных са-пожищ. Смутившийся Михеич с трудом разминулся с нею и, шлепая в носках по мокрому полу, прошел и замер за широ-кой Костиной спиной. А тот, наглухо зак-рыв на трубе краны, с издевкой пробурчал через плечо: «Прими расчет с хозяйки, Дед, поскольку спас я ее от великого разо-рения». Михеич, как всегда в таких случаях, принялся торопливо ощупывать каждую из двух оставшихся на телогрейке пуго-виц. Затем, не поднимая глаз на вдруг ставшую глуховатой хозяйку, показал ей три пальца...
Уже в лифте Костя выдернул из пожел-тевших от табака, скрючившихся Дедовых пальцев пахнущую духами бумаж-ку и зло выругался:
— И до каких пор учить тебя буду? Не мелочись!


                Рубль

С того самого дня, когда у молодоже-нов Щербаковых родился сын, а его счас-тливый родитель угодил под машину, про-шел не один месяц. Чудом спасшийся Витька успел оклематься. Сменил косты-ли на трость и теперь на пару с «мужи-ком» своим учился ходить заново. Вот только жить Щербаковы стали скудно: не-редко приходилось гадать над последни-ми грошами, как бы прожить на них еще день-другой.
Как-то раз вконец расстроенный моло-дой папаша сгреб мелочь да и поковылял в магазин. А там очередь в пять оборотов и ругань невообразимая!
Отбив чек, Витька Щербаков — блед-ный, худой и жалкий — стоял подле при-лавка, не решаясь протиснуться к продав-цу, чтоб получить свою манницу с моло-ком. Продвинувшись к витрине, он не сра-зу заметил завалившийся между стеклом и дюралевой полочкой рубль. Настоящий! Бумажный рубль. Сердце у Витьки вздрог-нуло от волнения, и на лбу образовалась испарина. А ведь будь у Щербакова день-ги, отошел бы в сторонку: пусть кто пона-хальнее подберет да еще и заявит при всех: «Вот ты где, хренова бумаженция! А я ищу...»
«Может, и мне, — маялся Щербаков, — объявить негромко: кто рубль потерял? Опять же если все сознательные подобра-лись, — размышлял он, — то промолчат, а сами непременно следить будут... Словно бы ты и на самом деле кого обворовать со-бираешься». И уж совсем было расстроился Витька, да только тут продавщица сми- лостивилась: взяла чек. И когда прини-мал покупку, в этот самый момент и сра-ботала, как у профессионального карман-ника, его левая рука. Мгновение — и рубль в кармане!
Заторопился Витька, чуть было без тро-сти не ускакал. И даже не слышал, как кто-то из очереди выругался вслед: «Тоже мне — инвалид!»
Домой Щербаков явился радостный и богатый, но уже вскоре на душе у него стало пакостно... Впору бежать и перед кем-либо исповедоваться.
И еще долго бы казнил себя Витька, не приведись ему с больничной получки еще раз посетить магазин.
Кассирша — скользкая бабенка, среза-ла его на рубль с полтиной и — «Кто следую-щий». А ведь видел Щербаков все и в глаза ее юлящие смотрел, а вот сказать постес-нялся.
Другой бы расстроился, а он возвратил-ся домой довольный, словно б кому... долг вернул.


                Жизнь-дорога

Тридцатилетнему завгару Салову при-снилось нехорошее. Будто б заявляется он, как всегда, поздно домой и застает свою жену с чужим мужиком.
— Сволочь! — удушливо кричит завгар, просыпаясь. Жена вздрагивает и, ото-рвавшись от подушки, ворчит:
—  И чего всю ночь бьется?.. Никако-го покою...
—  Что?! — еще больше разгорается Салов, пытаясь разглядеть кого-то в тем-ноте.
—   Полоумный, — с опаской шипит жена и, включив настенный светильник, идет в туалет.
Салов, прозревши, трогает взмокший лоб и тоже сползает с тахты. В горле сухо и смрадно. Хочется пить. На кухне, в хо-лодильнике натыкается на початую бутыл-ку вина. При виде спиртного его мутит, и он забегает в ванную. Открыв кран, долго пропускает воду...
Вернувшись к постели, не сразу гасит оставленный свет. Подозрительно смотрит на вновь спящую, раскинувшуюся жену, на ее все еще по-девичьи упругое тело и ложится на кромку тахты. «И приснится же...» — тихо бормо-чет Салов и пытается заснуть. Однако сон не выходит из головы.
«.. .Словно бы все наяву. Вот только что на этом месте... — завгар тяжело вздыха-ет, поворачиваясь на бок. — Живем в пос-леднее время... словно с заглохшими дви-гателями под гору катимся. А куда, спра-шивается? И хорошо, если по одной доро-ге? В таком темпе недолго и развилку про-глядеть». Салов пытается обнять жену, но она, недовольно подернув плечами, прижима-ется к стенке.
Завгара вновь пронимает холодный пот, и он, с головою укрывшись одеялом, ожи-дает утра...


                В Новогоднюю ночь

Всякий раз под Новый год, когда в дом собираются гости и накрывается праздничный стол, как раз, когда хлопоты на-чинаются, любит Николай Васильевич в бане вымыться.
Вот и на этот раз не изменил своей тра-диции. Первым делом распарил в объеми-стом чугуне березовый веник, поплескал сделавшейся духовитой водой на раска-ленную каменку и, нагнавши жару, вышел на двор отдышаться. Прислушиваясь к незлобивому лаю собак, хозяйским взглядом окинул озарен-ную электрическими огнями центральную совхозную усадьбу. Задумался, неза-метно для себя обращаясь к звездному небу. И когда вдруг нахлынуло издалека, улыбнулся, припомнив, как еще начина-ющим председателем, так же вот, после бани, размечтавшись, представил, что вовсе это и не звездное небо, а его раз-росшаяся деревня...
Давно это было. Николай Васильевич перенес взгляд в глубь села, где подле недавно отстроенного Дворца культуры пе-реливалась огнями новогодняя елка, и не без грусти подумал о том, что время идет и сбываются наши мечты.


                Дом за обочиной

Высадив часть пассажиров на возвы-шенной окраине села, маршрутный «экс-пресс» покатил до совхозного правления, зеркально отблескивая на солнце окнами салона, пугая выбирающуюся на проез-жую часть домашнюю живность.
Сошедшие пассажиры из местных, спеша убе-диться в исправности и наличии своих хозяйств, гремя запорами, окликая дети-шек, гоняя забравшихся в огород кур, рассочились по проулкам и улочкам, ос-тавив в одиночестве молодого мужика, рослого, с бронзовым за-гаром на угловатом лице, с заметно вы-горевшими русыми волосами, одетого нараспашку, просто, с потертым чемода-ном в руке.
Долго, с нескрываемым любопытством и волнением разглядывал он широко раздвинувшуюся панораму села, пестрые, прилепившиеся к отвесной береговой ска-ле коттеджи туристической базы.
Стоял знойный день середины лета. Расплавленный асфальт прогибался под ногами идущего. Он внимательно всмат-ривался в лица прохожих и не признавал никого. В эту страдную пору навстречу по-падались лишь приплывшие с верховий Чусовой туристы да понаехавшие из горо-да рыбаки.
Когда в лицо пахнуло прохладой и заб-лестел впереди речной плес, приезжий ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Он обрадованно оглянулся и вздрогнул... Улица, застроенная переве-зенными из окрестных деревень домами, замерла в ожидании...
Он не мог не узнать своего обретшего вторую жизнь дома, как нельзя не узнать сыну родной матери, а птенцу гнезда сво-его, в котором родился и рос и которое однажды покинул, встав на крыло и пре-давшись свободе полета.
В эту минуту, минуту неожиданной встречи, им, стоящим по разные стороны запыленной обочины, показалось вдруг, что все в этом мире вечно и обратимо.

                1975–2002