Уральские рассказы Изд-во Ривера 2004-2006г

                УРАЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

                ДОЛЖНИК

                1

До отправления рейсового автобуса ос-тавалось еще более двух часов, когда свер-кающий нагрудными знаками и погонами главстаршины, недавно сошедший на же-лезнодорожном вокзале молодой человек, оставив в камере хранения дембельский чемодан, отправился полузабытым трам-вайным маршрутом в одно из городских ПТУ.
Крыши многоэтажек, разношерстные проулки и улицы, еще вчера серые от за-водской пыли, за минувшую ночь прикры-лись слепящею глаза снежною белизною. На душе у служивого было празднично и тревожно. Первого имелось значительно больше, поскольку уже вскоре автобус от-везет его к берегам Чусовой, к оставлен-ному на время службы на флоте родному деревенскому дому. Второе же исходило от непокидающего за последние годы не-приятного ощущения должника...
Как и большинство одноклассников, после окончания поселковой восьмилетки Ванька Завьялов решил продолжить уче-бу в городском ПТУ. Среди объявлений в районной газете долго выбирал профессию. Остановился на сантехнике. Без посторон-них советов он расшифровал это название не иначе как санитарный техник. Особен-но приглянулось последнее слово. И удов-летворенный тем, что совсем не далеко отстал от своего одноклассника, поступив-шего в техникум для овладения специаль-ностью «техник-электрик», Ванька до осе-ни поработал совхозным пастухом.
Неуравновешенное и скупое на тепло среднеуральское лето прошло в ожидании неизведанного. Мать с оглядкою на отчи-ма купила для единственного ребенка ко-стюм да модные в начале семидесятых го-дов тупоносые лакированные полуботин-ки. И вот в этом неуклюжем для сельской местности наряде отплыл Завьялов по та-кой знакомой, а вот теперь щемящей до боли, словно бы зажимающей скалисты-ми берегами Чусовой. На глазах просту-пали невольные слезы, когда каждый речной поворот, казалось, терялся безвозврат-но. Еще сумрачней стало вчерашнему школьнику, когда от центральной совхоз-ной усадьбы, где случилось четыре года учиться и жить в интернате, его увозил до прокопченного заводскими трубами чуже-родного города рейсовый автобус. Словно засыпанный желтым пеплом, этот удуш-ливый, скрежещущий железными челюс-тями гигант и по прошествии лет будет тяготить Ивана Завьялова безрадостными воспоминаниями о криминальной наглос-ти местной шпаны, которая еще в то вре-мя, когда он пяти-шестиклассником ездил к тетке своей в провинциальный городок, неоднократно отбирала у него деньги и вещи.
Отвыкнув от забот о своем ребенке, мать, все последние годы терпящая пья-ные дебоши однажды приставшего к ураль-ским берегам сплавщика-шабашника, каж-дое лето отсылала сына с кем-либо из попутчиков, а затем и одного, к ближней родне, подальше от дома...

                2

В эти последние предучебные августов-ские дни здание пэтэушной общаги сотря-салось от налетов городских удальцов. Даже после разухабистой интернатской жизни Ванька Завьялов, замкнутый маль-чишка, болезненно переносил новые рас-порядки учебного заведения. Порой хоте-лось убежать! Но куда? Вернуться в де-ревню, откуда его проводили, претерпев немало затрат, представлялось невозмож-ным. И потому обрадовался Ванька, когда их, разномастных пэтэушников, отправи-ли в подшефный совхоз.
Из рабочей одежды для неподготовлен-ного к сельхозработам ученика в ПТУ на-шлись потрепанная форменка и много-кратно расписанная именами прежних хо-зяев телогрейка. После напутственного со-брания молодых шефов долго везли до совхоза — сначала поездом, а затем авто-бусами.
На окраине обступившего запруженную речку села городские горлопаны бахвали-лись тем, что заставят теперь «деревенские лапти» плясать под их многозвучную дудку. Однако уже вскоре поселенные в недостроенном здании магазина, которо-му предназначалось находиться рядом с Домом культуры, пэтэушники познали все «прелести» гостеприимства от местной по-росли.
После завтрака в небольшой придорож-ной столовой возглавляемые мастерами-наставниками шефы шли до своего поля, где каждому выделялось по паре рядков позолоченного первыми заморозками тур-непса.
Турнепс в этот год выдался отменным, похожим на голубые вонзившиеся в зем-лю, но не разорвавшиеся крупнокалибер-ные снаряды, которые Ваньке, за неиме-нием другой обуви, приходилось раскачи-вать лакированными полуботинками.
Завьялов, избегая городских лоботря-сов, нашел себе пару в лице столь же мол-чаливого и покладистого детдомовца.
Первые дни бабьего лета, с розовоще-кими рассветами и закатами, с искрящи-мися листопадами, благоприятствовали уборке урожая. Где-то в отдалении непри-метными муравьями копошились местные работяги. Порой, когда затихал шум трак-торов и машин, казалось, что среди пест-рых заплатанных полей, разлинованных просветленными перелесками, горбатятся лишь одни пэтэушники. Изредка появлял-ся агроном, чтобы оглядеть работу и пос-ле недолгого разговора с мастерами исчез-нуть в клубах пыльных разрывов из-под копыт взмыленного коня.
В прошлые годы городские шефы все-гда работали старательно и быстро, в ПТУ возвращались с ворохом почетных грамот и даже с немалой зарплатою. Но что-то прогнило и надорвалось в этой безупреч-ной связке город — деревня. После каж-дого полевого обеда пэтэушники разбре-дались вдоль обрамленной насаждениями речки. Кто-то нежился под еще греющим солнцем, а иные, ломая оголенные ветви, обезьянничали среди гроздьев черемухи.
С трудом осилив поле с турнепсом, ше-фы застряли среди картофельной ботвы.
Ныло под сердцем, когда приходилось наблюдать, как бессовестно зарываются обратно в землю поднятые картофелеко-палкой клубни. Завьялов поначалу пытал-ся усовестить недобросовестных товари-щей, но после многочисленных издевок со-средоточился на своей работе, заметно отставая от городских работяг, ряды кото-рых, не в пример картофельным, стали ежедневно редеть. Непривычные к сельхозработам и ограниченные в бытовых условиях пэтэушники начали убегать из совхоза. С первыми ночными остекленениями луж и долго не исчезаю-щей проседью инея они мерзли в своем продуваемом жилище и недосыпали пос-ле почти еженощных куражей местных вышибал. Кому-то до первых петухов при-ходилось кукарекать или лаять на едва мерцающую лампочку. А тем, кто все-таки умудрялся заснуть, приходилось испытать «колеса», это когда между пальцами ног зажигался бумажный запал...
Ванька прятался под нарами. Но и там его могли облить ледяной водой или уни-зить струей мочи.
Разгневанные столь «невиданною» производительностью  труда   мастера-надсмотрщики не брезговали и рукоприк-ладством.
Старший мастер, вместо того чтобы находиться в поле, теперь гонял на своем громкоголосом «Запорожце» в поисках беглецов, которые, избегая маршрутных автобусов, «голосовали» перед попутным транспортом с целью добраться до бли-жайшей железнодорожной станции.
На третью неделю совхозной ссылки, с болезненной хрипотою в груди сбежал и Ванька Завьялов.
Поначалу их было пятеро. Трое, более везучие и настырные, смогли уехать. За-вьялов и его малознакомый попутчик го-лосовали до вечера. Когда стало смеркать-ся, этих не вызывающих доверия своими потрепанными одеждами беглецов никто не пожелал везти. За две трети пути до пристанционного поселка впереди показал-ся мотоциклист. Оседлавший «козла» один из местных «ковбоев» перекрыл им доро-гу. После ни к чему не обязывающих расспросов о том, кто такие и куда направля-ются, он скрылся из виду, чтобы уже вско-ре вернуться и бесцеремонно потребовать денег.
В то время, когда Ванька безропотно выворачивал карманы, в которых отыскал-ся лишь медный пятак, попутчик его сбе-жал в придорожные заросли словника. Это возбудило неугомонного налетчика для дальнейших челночных наездов с надеж-дой на то, что один из беглецов, у кото-рого непременно есть что в карманах, вновь выйдет на дорогу.
При очередном приближении знакомо-го мотоцикла Ванька сошел за обочину...
Над головою мерцали колючие звезды, лицо царапали ветви, а дрожащие от уста-лости ноги цеплялись за коряги и увяза-ли среди болотных кочек. Когда дорога осталась за спиною и утих автомобильный шум, Завьялов, теряя ощущение простран-ства и времени, опустился на колени. Закрыв и без того ничего не видящие, слезящиеся глаза, прикрывая голову те-логрейкой, Ванька попытался согреться и заснуть, возможно навечно. Ему захотелосьумереть, здесь, посреди высыхающего бо-лота, в незнакомой местности, беззащит-ным и всеми забытым.
Незаметно сгустились тучи, и небо заплакало...
Завьялов прижался к одинокому смо-листому стволу и неожиданно расслышал, словно из преисподней, тепловозный гу-док. Ванькино сердце встрепенулось, и он, как на неведомое притяжение, направил-ся в обратный путь, к автомобильной до-роге.
Вскоре после утихшего попутного вет-ра прекратился и дождь, а на небе показа-лась луна. На продолжительном спуске Ваньку догнал припозднившийся автокран, и для одинокого путника распахнулась спасительная дверца...
На приземистом станционном вокзале Завьялов наткнулся на предательски ис-чезнувшего попутчика. Не обмолвясь и словом, они просидели до прихода последнего в эту уже ночную пору пассажирского поезда. И как ни умоляли, ни одна из про-водниц не пустила беглецов даже в там-бур. А давно приметивший оборванцев милиционер и вовсе прогнал их из опус-тевшего вокзала.
И вот теперь уже по шпалам побрели пэтэушники за край пристанционного по-селка в тупик. Разглядев при лунном све-те убранное поле, они забрались в бли-жайшую скирду.
Запоздалое осеннее утро горемычные беглецы вновь встречали на станции. Сто-ронясь вокзала, они сумели-таки уехать на товарняке.
Не сразу в общежитии ПТУ уже окон-чательно заболевшему Ваньке Завьялову выдали чистую одежду, и с имеющейся в ней пятирублевой бумажкой он добрался до родной деревеньки.
Дома, с высокой температурой, он сходил в здравпункт. Пожилая женщина, пятнад-цать лет назад обрезавшая его пуповину, выслушав и грудь, и рассказ про пэтэуш-ные мытарства пациента, выписала ему больничную справку.
Жаркая баня да бабушкины колдовские снадобья одолели недуг.
Мать была бы и рада оставить сына у родного порога, но отчим, еще с интернат-ской поры забывавший о наличии пасын-ка, считал уехавшего в город Ваньку «от-резанным ломтем».
Завьялов прибыл в ПТУ в день воз-вращения бесславно потрудившихся на совхозных полях товарищей. Подводя не-утешительные итоги, тем не менее, Вань-ку и трудолюбивого детдомовца отметили двумя билетами в местный драмтеатр. Но и этого поощрения они лишились в тот же вечер после полуторжественного собра-ния; кто-то из «старичков» решил облаго-родить свою подругу посещением куль-турного заведения.
Уже в первую неделю занятий Завья-лов стал осознавать последствия своего необдуманного выбора. Рядом, в группе, были лишь те, кто за десяток ученических лет сумел осилить пять классов, а иные и вовсе ограничились начальной школой. Это открытие стало для Ваньки последним аргументом для ухода из ПТУ.
После долгих преподавательских убеж-дений, когда ему предлагался перевод для учебы на другую специальность, Завьялов, оставив расписку, обязующую выплатить пару десятков рублей за жилье в общежи-тии и питание в столовой, поспешно по-кинул это учебное заведение.
Не заезжая к родителям, Ванька пере-брался в соседний городок, к тетке, где не без труда был оформлен в один из жеков металлургического завода учеником элек-трика. А о своих жизненных переменах сообщил матери после того, как присвои-ли профессиональный разряд и вручили соответствующий документ. Это было вес-ною, а осенью Завьялову принесли пове-стку из военкомата...

                Октябрь 2004




                ПОСЛЕДНИЙ  ПАРТОРГ

                1

У сорокапятилетнего, заметно состарив-шегося за минувший десяток жизненных верст Вадима Беспалова это последнее объявление, гласящее, что «19 августа 1991 состоится собрание цеховой партийной организации...», до сих пор хранится дома как музейная реликвия.
В тот день неудавшегося государствен-ного переворота из репродукторов и с эк-ранов телевизоров лилась для кого-то тор-жественная, а для кого-то траурная сим-фоническая музыка. Привыкший к ее час-тому звучанию в дни похорон партийных лидеров народ с угасающим энтузиазмом занимался работой, стоял в длинных оче-редях в магазины, хлопотал на обнищав-ших кухнях. И казалось, что от всей этой суеты даже воздух был пропитан безысходностыо, а еще не осеннее солнце давно потеряло тепло.
Поддерживая ладонями тяжелую от раздумий голову, Вадим сидел в красном уголке, склоняясь над столом с разбросан-ными газетными подшивками и партий-ными бумагами: готовился к собранию, предстоящему во второй половине дня.
Выслушав однообразно повторяющее-ся сообщение ГКЧП, он удрученно взгля-нул на мозолящую глаза повестку дня, где из двух вопросов первым было: «Об ис-ключении из КПСС Иванова, Петрова и Сидорова».
Около двух лет назад, когда их прини-мали в партию, секретарем был совсем другой человек, успевший выжать из сво-ей партийной карьеры, пожалуй, все, что было доступно: теплое рабочее место, трех-комнатную квартиру на троих с женой и сыном. По привычке, как по накатанной дороге, он бегал в партком завода, прово-дил мероприятия, прикрывая и подпирая их неустойчивую реальность массою от-четных бумаг. Но уже всем, и парторгани-зации и не только, было видно, что он свою песню давно спел. Когда-то цеховой запе-вала, он теперь не годился и для припе-вок. Руки его заметно дрожали, а пальцы рывками подписывали трепыхающиеся бумажки. Одним словом: спился человек, сбился с дороги, а начавшиеся «перестрой-ка и гласность» и вовсе выбросили его на обочину.

                2

Секретарем, или парторгом, Вадим Бес-палов стал пару месяцев назад, когда пред-шественник его, тоже из самых молодых в парторганизации, перевелся в другой цех. Этому, без нормального жилья и перспек-тив на работе, нужно было другое место, где, по крайней мере, хоть деньги платили, чтоб прокормить и как-то обустроить не-давно созданную семью.
На последней районной партконферен-ции Беспалов впервые выступил со столь высокой трибуны. Ноги и руки его дрожа-ли, а когда говорил о надвигающемся рас-паде партии, то совсем не слышал своего голоса. Стенографисты забрали его мятые почеркушки, а вскоре заводская многотираж-ка напечатала эту «пламенную» речь, в час-тности тот отрывок, где он говорил, что гос-пода из Америки спят и видят, как бы пре-вратить наше государство в свой придаток, а в мавзолее на Красной площади сделать отхожее место.
Теперь, перечитывая эти слова в одной из газетных подшивок, он вспоминал о тех, казалось бы, недавних временах, когда во время службы на Северном флоте прини-мали его в кандидаты КПСС.
Никто его в партию не тянул. И доку-менты приняли со второй попытки. Пока собирал рекомендации да ждал случая, что-бы сфотографироваться в Архангельске, а затем забрать фотографии, ему сообщили, что некоторые бумаги уже устарели... Поз-же, на «гражданке», Беспалов понял, что негоже было матросу, пусть и не рядовому, состоять в офицерской парторганизации. Можно ненароком и «сор из избы» вынес-ти. Поделиться с братвой о жизни тех, кто тобою командует.
С непререкаемым доверием к своему зем-ляку-политработнику и в стремлении, как и он, убедительно излагать свои мысли, Вадим пытливо штудировал труды Ленина, изу-чал пособия по ораторскому искусству. А устав партии он знал наизусть. Товарищи от его нравоучений иногда шарахались в сторону. А он продолжал готовиться к столь знаменательному событию в своей жизни.
Партийное собрание для Беспалова — до сих пор словно куски из немого кино, где еще вчера знакомые лица кажутся чу-жими, расплывчатыми. Все проголосовали «за», поскольку до демобилизации Вадиму оставалось меньше месяца. Впереди был новый барьер: гарнизонный политотдел.
Шли дни. Весна, даже на севере, уже давно отсалютовала раскрывшимися поч-ками деревьев. По нескольку раз была примеряна парадная форма, собран чемодан.
Уже успели демобилизоваться даже те, кто были частыми гостями гауптвахты, когда Беспалову наконец-то выдали этот маленький по размеру, но такой огромный по значимости документ.
Впереди была еще целая жизнь. И мо-лодому человеку, у которого лишь только начали пробиваться усы, а глаза не знали усталости и грусти, казалось, что он те-перь готов осилить любую дорогу. Его конь был подкован, а цели ясны...
После окончания кандидатского стажа партийный билет Беспалов получал в го-роде своей юности. Возвратился в родной цех, в котором работал до призыва на службу, с головой погрузился в обществен-ную работу...
Много воды утекло после службы. По-менялись за это время и его взгляды на партийную жизнь. Вадим теперь отчетли-во осознавал, что все, принимаемое на партийных съездах, мельчало и тонуло в бюрократизме, под толстым слоем испи-санной бумаги. Рядовым работягой он еще верил в простую истину: настоящие ком-мунисты всегда вдали от наживательства и карьеризма, а «партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи».
До предстоящего собрания оставались считанные часы, а Вадиму Беспалову было давно  известно,  что удовлетворением просьбы о выходе из партии этой уже не-управляемой троицы и многих других, тех, кто еще не успел вволю наворовать для себя в пустующих амбарах государства, КПСС не очистить для скорого возрождения.
19 августа 1991 года словно бы умер кто-то из близких парторгу людей после продолжительной болезни, . Он еще не полу-чил документального подтверждения слу-чившемуся и не мог представить похорон, а музыка предстоящего траура уже звуча-ла из репродукторов и с телеэкранов не-когда великой страны.

                Январь, 2003




                ПОЛОВИЦА

Ранним сентябрьским утром, миновав деревенское кладбище, полем, в две цепи, молчаливо спускались до Чусовой колчаковские солдаты.
Подоив и проводив со двора корову, задыхаясь от бега, в избу влетела молодая хозяйка.
— Белые!.. — заполошно закричала она и зачем-то принялась занавешивать недав-но распахнутые окна. После ночевки от-ступающих красноармейцев в приземис-том деревянном строении пахло потными гимнастерками и сапогами...
Недолгие постояльцы, спешно отставив недоеденный завтрак, забывая шинели, повыскакивали в сени, чтобы уже вскоре раствориться в левобережном еловнике...
А на правой стороне расположенной по берегам глухоманной уральской деревуш-ки колчаковцы торопливо отцепляли кре-стьянские лодки...
Первая часть наступавших уже подгре-бала к середине плеса, когда с противопо-ложного скалистого берега застрочил пулемет. Град пуль, поднимая фонтаны воды и расщепляя лодочные борта, ударил по оцепеневшим солдатам. И они, налегая на шесты и весла или бросаясь в холодную воду, разом нарушили нацеленный ритм переправы.
Большая группа белогвардейцев, кому не нашлось места в лодках, покидая откры-тый для пуль берег, ответила беспорядоч-ной стрельбой, чтобы, скрываясь за сельс-кими постройками и подчиняясь команде, методично обстреливать спрятанное в скальном разломе пулеметное гнездо. Иногда «максим» замолкал, чтобы, вы-манив наступающих на берег, оставить на нем пару-другую покореженных тел...
Прекратив переправу на лодках, колча-ковцы в обход, по нижнему броду, отпра-вили конный отряд. Со свирепым гикань-ем проскакав по пустынной улице, он на-стиг пулеметчиков, у которых к тому вре-мени закончились патроны...
За время боя молодая хозяйка, с не-имоверным усилием оторвав одну из ком-натных половиц, спрятала между нею и подпольем брошенные шинели.
Много чусовской воды протекло с той поры у подножия воздвигнутого на высо-ком берегу памятного постамента. А я до сих пор вижу в опаленных горестной вдо-вьей жизнью бабушкиных глазах ту страш-ную картину казни пулеметчиков — мо-лодого солдатика и пожилого воина: пер-вого подняли на штыки, а второго от пле-ча расчленил пополам саблею здоровен-ный колчаковский казак.
Теперь на месте деревни и там, где стоял во времена Гражданской войны приземис-тый бабушкин домик, репей да крапива. А кирпичный постамент над могилою красно-армейцев безжалостно разобран кем-то из моих быв-ших односельчан от безысходной крестьянской жизни. Покинувшие родные ме-ста в период принудительного уплотнения колхозов и совхозов былые хозяева моей малой родины, забывая о минувшем и не задумываясь о будущем, топчут где-то на чужой стороне широкую и длинную нашу скрипучую всероссийскую половицу.

                Август 2005


                В  ГОСТЯХ

                1

И при нечастых наездах в родную дерев-ню, и в скупых письмах из города сын по-стоянно упрашивал Николая Васильевича погостить у него. Никифоров знал, что Ва-силию, уже давно осевшему среди прокоп-ченных заводскими трубами многоэтажек, не терпится выказать свое благополучное житье в новой квартире.
Старший из сыновей был такой же вы-сокий и ширококостный, как и его отец, но, не в пример Николаю Васильевичу, уже к сорока годам успел располнеть и поте-рять некогда суетливую походку.
«И в кого он пошел?» — не раз зада-вался вопросом Никифоров. Младшие хоть и живут теперь в центральной совхозной усадьбе, в селении полугородского типа, но корни их по-крестьянски глубоко вросли в эту малоплодородную среднеуральскую землю, где близость реки и окруженных лесами полей были дороже всех рес-пектабельных квартир с их плодящими безделье городскими удобствами.
После окончания автотехникума Васи-лий работал в одной из автоколонн завгаром, и теперь без государственных колес, «на своих двоих», разучился передвигать-ся даже по закованной в асфальт земле. Имея свою машину, он до родителей пред-почитал добираться на «Урале». Когда по осени с верховий Чусовой доносилось рва-ное урчание трехосной машины, в дерев-не знали, что к Никифоровым, покуда бе-рега не затопило ненастьем и не окайми-ло на морозе ледяною коркою, пробирает-ся сын.
Николай Васильевич, и к седьмому де-сятку не утративший рабочей сноровки в своих жилистых руках, выходил на кромку скалистого берега в своей, казалось бы, даже летом не снимаемой залатанной телогрейке и неизменных кирзовых сапогах. Вскоре за ним выкатывалась низкорослая и полная Аграфена Степановна  в заношенной до блеска овчинной безрукавке. И, прикрываясь от полуденного солнца, смотрела вслед мужу за грань теряющегося с годами чусовского поворота.
Машины еще не было видно, а немно-гочисленная малышня уже бежала на край улицы — туда, где от речного переката под-нимался по зарастающему бурьяном логу глинистый взвоз, — уверенная в том, что если не дядя Вася, так его водитель не-пременно прокатит их по деревне.
В этот приезд Василий был неумолим: «Собирайся, батя, хоть ты... Внуку уже вто-рой год пошел, а он еще и деда не видел. Матушку уговаривать — это значит тащить ее со всем хозяйством: с коровой, поро-сем, овцами и курами».
Перекладывая с одной ладони на дру-гую фотографию внука, Аграфена Степа-новна, уже давно удостоенная звания ба-бушки от младших сынов, укоряла Васи-лия: «Может быть, привезешь-таки свою раскрасавицу с ребенком или при жизни моей, или к могилке...» При этих словах маленькие морщинистые руки матери на-чинали дрожать, цепляться за надетый по случаю ярко-пестрый фартук, а из потус-кневших глаз просачивались слезы. Сын, мрачнея, виновато смотрел на отца...
Николай Васильевич садился на край широкой и длинной семейной лавки и за-куривал привезенную сыном любимую «беломорину». На несколько минут в не-когда шумной и тесной избе воцарялась гнетущая тишина. Неприметные настенные часы, словно бы напоминая об уходящем времени, теперь отстукивали секунды так громко, что во всем теле и особенно в вис-ках ощущалось пульсирование крови. Со-бака льнула к хозяйским ногам, а взоб-равшаяся на колени кошка безмолвно гля-дела в глаза Николая Васильевича. Наконец Никофоров, словно вырвавшись из забытья, бросал давно погасшую папиросу и с беззлобным ворчанием принимался расставлять вокруг выдвинутого стола та-буретки и стулья — знал, что у крыльца собирается негустой деревенский народ.
Аграфена Степановна, смахнув краем фартука соленую влагу, уже суетилась на загороженной дощатою заборкою кухне, гремела посудой...
Василий неумело надевал отцовские галоши, спускался в сенцы и через двор выходил в огород. Картофель уже был убран. Почерневшая ботва высилась акку-ратными копнами. На грядках еще оста-вались блестевшие серебром после ночно-го заморозка плотные кочаны капусты. За изгородью, обновленной еще с весны, ухо-дило в гору давно не сеянное поле. Уми-ротворенно расчесывал шерстяные облака еловый лес. «Сходить бы за рябчиками...» — думал было Василий, но понуро взгляды-вал на свои ноги и присаживался под про-сторным навесом. Здесь повсюду — на вер-стаке, на полках вдоль стены дома — были разложены рубанки, топоры, пилы, коло-вороты... На козлах возвышалась незакон-ченная, пахнущая смолистыми опилками лодка. Появившийся из-за спины отец объяснил: «Соседу Парфену готовлю. Свою-то он давно изнахратил. Ни просмо-лить, ни проконопатить ума не хватает...» — Николай Васильевич еще о чем-то ворчит, прибирая свой «струмент», в то время как сын его уже идет на берег Чусовой покло-ниться односельчанам.
Теперь для Василия этот высокий ска-листый отвес стал низок, речной плес — узок, а правобережные поля словно бы съежились у врастающего в лес погоста. И не было на душе той искренней радос-ти от встречи с родным уголком земли. Да и сам он уже чувствовал себя здесь чужаком...
Еще прошлой осенью, в ответ на при-глашение сына съездить в город и хотя бы недельку отдохнуть от сельских забот, Николай Васильевич сказал не без осуж-дения, указывая на загородивший проулок «Урал»: «На этой махине, сынок, ты в луч-шем случае довезешь меня до нашего клад-бища...»
Однако в этот раз Василий хоть и дое-хал до родного крыльца на этой «махине», но в центральной усадьбе предусмотри-тельно оставил свою «Волгу», от самого города эскортируемую «Уралом». Пока до нее добирались, Никифорова растрясло настолько, что, усаженный в сыновью «тач-ку», он размяк на пышном сиденье и до самого города не проронил ни слова. А в чужой квартире он даже не взглянул на щедро накрытый снохою стол, словно был в полуобморочном состоянии от этой мас-сы пронесшихся мимо него картин, и за-былся на диван-кровати.
Проснулся Никифоров по-деревенски или по-стариковски рано и долго не мог сообразить, где он теперь. По светящему-ся циферблату электронных часов, сто-ящих где-то в глубине комнаты, он опре-делил время: мерцающие точки показыва-ли начало шестого. Захотелось в туалет. Не сразу, осторожно поднялся, на ощупь дошел до окна. С высоты шестого этажа город тоже показался ему огромными ча-сами, на которых светились огни реклам, фонарных столбов и машинных фар.
Но без петухов по неразличимой в за-водском дыму полоске горизонта на этом разлинованном улицами циферблате труд-но было определить наступивший час и предстоящий день. «И где же этот туалет? С вечера мне что-то показывали...» — раз-мышлял теперь Николай Васильевич, пе-реминаясь с ноги на ногу на затянутом коврами полу. Отступив от окна, он поте-рял все ориентиры и уже при следующем шаге больно ударился о стул. Впереди, в коридоре, вспыхнул приглушенный свет. Сын, поспешно натягивая халат, показал туалет, сводил на кухню, где напоил ши-пучей водой из холодильника, предупре-дил, что если отцу захочется курить — рас-положиться в туалете. «Я теперь после рождения твоего внучка тоже там курю», — объяснил Василий.
Курить Николаю Васильевичу не хоте-лось, и он вновь улегся на диван. Спать тоже не хотелось. Долго, не закрывая глаз, всматривался он в едва проглядываемый потолок, будто мог увидеть там свою де-ревню, беспокоился об оставленной жене, хозяйстве и зачем-то о незаконченной лод-ке соседа. От напряженного блуждания по потолочному квадрату глаза его незаметно устали, смежились. Никифоров заснул, что редко удавалось ему в незнакомых местах.
Утром Николай Васильевич нашел сре-ди прикрытых салфетками тарелок запис-ку: «Папа, завтракай. К обеду жена будет дома, я приду с работы к вечеру. Васи-лий».
До прихода снохи Никифоров с ощу-щением неловкости за проспанное утро и с какой-то опаскою, словно бы боясь раз-бить огромную хрустальную вазу, изучал квартиру. В две другие комнаты заходить не стал, долго разглядывал гостиную, ее богатое убранство. А затем, пристроившись у выходящего на улицу окна, рассматри-вал городскую жизнь: бесконечную, хит-росплетенную суету машин и людей.
Незаметно за спиной появилась сноха и, видимо, чувствуя какую-то неловкость, избегая разговоров ни о чем, покормила обедом, показала, как включается телеви-зор, и разложила на журнальном столике пачку свежих газет. А затем после долгого разговора по телефону виновато объясни-ла, что ей нужно куда-то бежать: не то в па-рикмахерскую, не то в прачечную...
До прихода сына Никифоров, не отры-ваясь от телевизора, просидел в кресле.
Так прошел первый день. Он был ко-роче второго, потому что весь вечер дед неумело провозился с внуком. На другой день мальца отвезли на дачу, к бабушке.
На третий день, изнемогая от безделья, Николай Васильевич уже просился домой. Он готов был идти даже пешком, если бы ему указали дорогу в деревню. Сын тер-пеливо уговаривал, обещал в субботу сво-дить его в зоопарк, театр и еще куда-то...
Но выходного Никифоров уже не дож-дался. В пятницу пришедшая к обеду сно-ха нашла Николая Васильевича, как и прежде, в кресле у телевизора, но... уже мертвым.
При вскрытии городские врачи конста-тировали смерть старика от расширенных сердечных клапанов...
И лишь так и не дождавшийся новой лодки Парфен вынес другой вер-дикт: «Жить бы ему еще не один десяток лет, ежели б рук его неуемных не лишили работы...»
И правда, никто из односельчан не по-мнил, чтобы покойный жаловался на сердце.

                Сентябрь, 2003



                ЯМА

                1               

В последние годы Никита Симонов жил, словно бы в яме глубокой. После очеред-ного запоя неделю выкарабкивался к бе-лому свету: часами отмокал в ванной, а потом круглые сутки лежал на диване, переключая телевизионные каналы. Даже под теплым одеялом его пронимала дрожь, а к горлу подступала тошнота. Почти ни-чего не ел, лишь изредка пил из стоящей у изголовья банки с водой. Жена, с кото-рой он был вот уже пять лет в неофици-альном разводе, иногда заглядывала в его комнату. И, взяв из шифоньера необходи-мые тряпки, молча удалялась на свою по-ловину квартиры. Дети с родителями не жили: сын сидел в тюрьме, дочь «тусова-лась» с наркоманами. Словом, не было у сорокалетнего Никиты ни семьи, ни жизни. Однако работу Симонов не забывал. И даже когда трудовая книжка его, не за-маранная, месяцами пылилась в серванте, он интересовался обстановкой, и не в од-ной, а в нескольких конторах, где был оформлен по совместительству слесарем-сантехником. Звонил и в зависимости от характера неполадок выезжал на место с утра пораньше или, наоборот, вечерами, чтобы ни на работе, ни в собственном дворе не могли видеть его помятой физионо-мии. Увольнения его не пугали. Да и за-пои рано или поздно заканчивались.
Когда, отсидевшись в ванной и уняв дрожь в постели, он начинал размачивать сухари, при этом принципиально не при-трагиваясь к продуктам жены, можно было верить в то, что из ямы он выбрался уже больше чем наполовину. Затем еще немно-го вверх: когда подбирал все поднакопив-шиеся «хвосты» на работе и дома. В кон-торах своих он проводил идеальную реви-зию доверенного ему хозяйства: промывал трубы, набивал сальники... А дома, в ком-нате своей, подметал, протирал пыль, рас-кладывал по полкам перечитанные  книги... А чтобы не ходить в растрепанном виде, стирал, гладил да штопал все, что еще пригодно носить. Так проходила не-деля, месяц, а иногда и пять. И дно ямы уже казалось недоступным, поскольку вот он был, рядом, сыпучий край ее. И уже можно было за него держаться. И радо-ваться жизни... После каждого падения она представала более привлекательной: игра-ла обновленными красками, наполнялась неизвестными ранее мелодиями. И день-ги, которые он привык экономить еще с интернатской поры и жизни в институтс-ком общежитии, копились на его сберк-нижке. Но вновь случалось одно и то же: после непредвиденной ссоры с женой или неприятности на работе он хватался за рюмку, забывая о непрочных краях своей ямы, и катился вниз, по наклонной, еще пытаясь тормозить слабеющими ногами. В результате — запой и до боли знакомое дно...

                2

Летом у здания одной из контор, на теплотрассе, происходил ремонт. Экскаватор еще при солнечной погоде без труда вырыл продольную яму. Потом зарядили дожди. Неделя близилась к концу, когда привезли трубы. Никиту Симонова, как постоянного штрафника, облачив в сапо-ги и кожаную куртку, заставили копать углубление для опущенного насосного шланга. С русых, похожих на паклю, во-лос его на вытянутое от худобы лицо сте-кала, смывая соленый, похмельный пот, вода. Сквозь моросящий дождь и чавка-нье грязи под ногами он не сразу расслы-шал оклик сварного. И лишь когда под-нял глаза, увидел, как медленно, затем ускоряя движение, на него валится огром-ная глыба земли. Бросив лопату, Симонов успел-таки одолеть пару ступеней деревян-ной лестницы, когда она, хрустнув вместе с его костями, оказалась погребенной под глинистой почвой.
Очнулся Никита только в больничной палате. Правая нога его, в гипсе, висела на вытяжке и совсем не ощущалась. Голо-ва была забинтована. Руки были хоть и в многочисленных ссадинах, но целы. Ощу-пав тело и ощутив боль в левом боку, Симонов уставился в потолок, пытаясь вспомнить промелькнувшую, как сон, кар-тину.
Ночь. Из распахнутой в коридор две-ри, словно по голубому туннелю, льется мерцающий свет. Подле кровати стоит похожая на ангела девушка. По плечам ее стекают на белую одежду светлые, вью-щиеся волосы. Никита простыней пыта-ется прикрыть свое оголенное тело. На нем нет даже трусов. Ему стыдно незнакомки, которая с потусторонним взглядом уже медленно удаляется в никуда... «И кто бы это мог быть?» — гадает теперь Симонов, разглядывая на утреннем потолке проби-рающийся в его сторону солнечный зай-чик.
За окнами щебечут птицы. Жизнь про-должается, и нужно снова выкарабкивать-ся наверх...

                3

Жена, торопливо посещавшая его в пер-вые недели, на следующий месяц лишь изредка передавала с медсестрами минералку, яблоки, печенье, а затем и вовсе перестала напоминать о себе.
Были из конторы. Сообщили, что всем коллективом сдавали ему кровь.
Сырая осень навевала тоску. Однообраз-ная больничная жизнь угнетала. Капельни-цу заменили уколами. Белые, как гипс, паль-цы правой ноги обнадеживающе шевелились. От постоянного лежания болела спина.
Шел шестой месяц лечения, а Никита все ждал, что вот войдет в его палату эта легкая, как белое облачко, женщина. Он уже знал весь медперсонал, когда к нему пришла ставить укол белокурая медсест-ра. Она была чем-то похожа на исчезнув-шую незнакомку.
В дни ее дежурства Никита был всегда чисто выбрит и причесан. На тумбочке аккуратной стопкою лежали книги и лис-ты бумаги. На них Светлана, так звали новую медсестру, и обратила внимание. Исписанные столбиком страницы сообща-ли, что этот больной пишет стихи, к кото-рым девушка оказалась неравнодушна. На этом взаимном пристрастии они и позна-комились.
Весной, когда Никита Симонов, забро-сив костыли, а затем и трость, научился ходить заново, в жизни его произошли значительные перемены. После развода он, не без помощи Светланы, обустроил свою комнатушку, вернулся на стройку, где не-когда работал прорабом. А чтобы забыть черную полосу своей жизни, посадил на месте злополучной ямы похожую на мед-сестру березку.

                Январь, 2003



                ПОДЗЕМНЫЙ  ПЕРЕХОД

                1

Он купил цветы и прошел до троллей-бусной остановки. Вдоль проспекта, слов-но бы пытаясь разогнать огромную авто-мобильную пробку, дул холодный, поры-вистый ноябрьский ветер.
Еще вчера было сравнительно тепло, и казалось, что ночной снег вновь растает. Но погода, и без того одарившая городской люд запоздалою осенью, вспомнив о приближе-нии календарной зимы, круто поменяла свое направление. И теперь все улицы по-крылись ледяною, зеркальною гладью.
Поеживаясь, сорокавосьмилетний Ни-кита спрятал букет под пуховик, затем, поправив смолистую прядь волос и над-винув шапку на изрезанный морщи-нами лоб, посмотрел на часы.
Вечерело. Чтобы согреться, Никита, с трудом раскурив сигарету, как маятник, ходил теперь позади толпы. Но даже в этой угнетающей от долгого ожидания об-становке он радовался предстоящей встре-че и возможной перемене в его продолжи-тельной, наполовину холостяцкой жизни...

                2

Она, в день своего рождения, размыш-ляя о том, чего бы еще прикупить из про-дуктов, спешила в магазин.
За четыре года после своего пятидеся-тилетнего юбилея она и не планировала собирать гостей. Но немногие из родни и места работы, часто посещавшие Нину Сте-пановну после смерти мужа, как-то неза-метно определились с составом для празд-ничного стола.
С опаской продвигаясь по вечерним улицам, аккуратно сложенная для своего невысокого роста, с незаметною для бело-курых волос сединою, женщина, о чем-то вспомнив, приостановилась у цветочного киоска. Здесь ей уже неоднократно дари-ли роскошные букеты.
Он, еще при муже приглядыва-ясь к ней, а с недавних пор провожая до дома, придерживал Нину Степановну за локоть, когда она, смущенно опуская еще играющие притягательною голубизною глаза, пыталась пройти мимо разноцветной витрины.
«И затем тебе эти расходы?» — тихо вопрошала она, когда ее сумка наполня-лась продуктами.
В квартире у Нины Степановны ему все-гда не хватало ни времени, ни мужского на-пора... Казалось, если не в этот, так непре-менно в следующий раз произойдет то, о чем он мечтал бессонными ночами. Но в непод-ходящий момент в дверях раздавался звонок и приходил кто-то из поочередно прожива-ющих с матерью детей.
Последний раз он выскользнул за порог, не проронив и слова, а лишь печально по-смотрев на виновато поникшее лицо.
В эти минуты, казалось бы, вечно оза-боченная семьею женщина, познавшая нелегкую жизнь с больным мужем, ду-мала о своем предпенсионном возрасте и о нем, столь нерешительном в осуще-ствлении своих чистосердечных планов. Нина Степановна снова не спала ночей, раздумывая о надвигающемся одиноче-стве. Порой убеждала себя в том, что ей теперь достаточно кратких встреч, но... с одним и тем же человеком. А иногда и радовалась, когда в очередной раз сры-вался этот будоража-щий момент близости...
Прошло уже более получаса в ожидании транспорта, когда Никита решился пройти пару остановок, а там, через подземный пе-реход, выбраться  к трамвайным путям.
Постоянно оглядываясь, он шел раз-мышляя о прошлом и настоящем: о семей-ных неурядицах в ту пору, когда за хмель-ною рюмкою пытался позабыть об измене жены, о неустроенности взрослых детей. С болью думал и о той, приютившей его в трудные часы, когда он, казалось бы, без-надежно катился в пропасть. Терзался от мысли, что, возможно, придется покинуть эту, как и он, верящую в благополучные перемены женщину.
Неделю назад Никита с женою наконец подали заявление на развод. И те-перь, в преддверии суда, он изводил себя вопросами, связанными с предстоящим разменом жилья, когда бы не были оби-жены ни дети, ни бывшая супруга. А ему ничего-то не надо от прошлой жизни, а от двухкомнатной квартиры пусть небольшой уголок, даже без нажитой за двадцать лет супружества мебели и тряпок.
Приближаясь к подземному переходу, дурно пахнущему и мрачному, Никита ду-мал о настоящем его проживании в ком-мунальной квартире, где они, по существу находясь в гражданском браке, были по-хожи на две бочки с порохом, готовые взор-ваться от малейшей ссоры. Но неведомый искрогаситель покуда оберегал их, и они, при каждой надвигающейся грозе, погру-жались в пустоту молчания, после чего по-долгу искали подходы к примирению. Но раз за разом проходы эти становились все непролазней и продолжительней.
Над головою шумел транспорт. Никита шел по переходу и еще не знал, успеет ли он на день рождения и произойдет ли то, к чему он теперь стремился, как заблудивший впотьмах — к ясному свету.

                Ноябрь, 2003




                СРЕДИ  СТЕН  МОНАСТЫРСКИХ

Размышляя о предстоящем телефонном звонке, Олег Измайлов, сорокатрехлетний холостяк, напряженно морщил высокий от-крытый лоб, подпирая повлажневшими ладонями резко обозначенные и тщатель-но выбритые скулы.
Угловатая фигура его в недавно куп-ленном в комиссионке темно-сером кос-тюме выглядела достаточно ухоженной и неброской.
В ожидании назначенного времени Из-майлов, несмотря на выходной день, си-дел на рабочем месте в своей уединенной от студенческой суеты и университетско-го начальства низкопотолочной и полупод-вальной «келье».
Когда-то, в середине девятнадцатого века, в этом двухэтажном учебном корпу-се был монастырь. Он и теперь, даже ли-шенный куполов и зажатый высотными зданиями, оставался весьма значимым ар-хитектурным звеном, удалив которое с одной из магистральных городских улиц, значило бы нарушить своеобразный среднеуральский облик некогда горнозаводс-кого российского центра.
Олег Иванович, как привыкли вели-чать его среди преподавательского кол-лектива, вот уже два десятка лет рабо-тал лаборантом на физическом факуль-тете. В отличие от своих сверстников, многие из которых поднялись до канди-датов наук и стали профессорами, Из-майлов от простого наладчика всевоз-можных измерительных приборов сумел «подрасти» до настройщика компьютер-ных систем.
В небольшой, но уютной лаборатории Олега Ивановича все было обустроено и расположено так, что каждая значимая вещь находилась в определенном ей мес-те: на своей полке или в укромном уголке. Но во время любого отсутствия Измайло-ва, будь то отпуск или болезнь, разобрать-ся среди содержимого его «кельи» было всегда проблематично.
В меру самолюбивый лаборант, может быть, в тайне и гордился своей незамени-мостью как гарантом сохранности за ним однажды  выбранного рабочего места,  к которому прикипел душою и которым умел дорожить.
Умение и безотказная исполнительность Олега Ивановича год от году приумножа-ли его авторитет. А его мнение при ка-ком-либо обустройстве лаборатории или компьютерного класса было всегда главен-ствующим и непререкаемым. И то, что в каждом деле никто не путался под нога-ми, удовлетворяло Измайлова настолько, чтобы любить свою работу.
И все бы хорошо, но в личной жизни, как на обратной стороне медали, которая по большей части недоступна для посто-роннего взгляда, было отвратительно пас-мурно и нежизнестойко. Низкая зарплата и постоянная ревность к почти круглосу-точному пребыванию на работе расшата-ли его семью: жена ушла к другому, обес-печенному, а дети, предоставленные сами себе, с возрастом не сумели опериться и встать на крыло. А потому, проживая каж-дую их «болячку», без которых они не ос-тавляли разбежавшихся родителей, Олег Иванович не нашел ничего лучшего, чем уединяться с бутылкой. На работе стал появляться с потухшими от похмельных отеков глазами и дрожью в руках. Спас долгожданный развод и отдельная общежитская комната, которую милосердное университетское начальство выделило Измайлову на период его не менее хло-потного, чем развод, долгосрочного разме-на квартиры.
Потеряв за время армейской службы рано умершую мать и место прописки в разорившейся деревушке, Олег Иванович в течение более чем двадцатилетнего оби-тания в городе не сумел избавиться от ощу-щения сожительствующего временщика. Словно вырванный с пораненными кор-нями из одной почвы, он не смог прирасти к другой...
Замкнутый по своей натуре, Измайлов всегда мечтал об уединенности и покое. Когда после неудачных поисков точек со-прикосновения с ветреными женщинами он нашел, пусть постарше себя, но столь же одинокую и обремененную нескладной жизнью ее единственного ребенка, то, доверяясь ее чистосердечности и порой нескрываемой взаимности, поспешил намекнуть ей, что при их союзе послеразменная часть его жилья могла бы достать-ся ее собравшемуся жениться сыну.
В надежде на семейное тепло и крышу над головою, когда дети наконец-то будут жить отдельно, Измайлов, как мог и умел, помогал материально и ухаживал за своей избранницей. Однако размен затягивался. А после участившихся переносов свида-ний и безответных телефонных звонков Олег Иванович вдруг проникся мыслью о том, что с ним, возможно под чью-то дуд-ку, кто-то ловко играет в кошки-мышки...
И вот теперь, когда на его звонок в столь убедительно назначенное время из незри-мой мембраны послышалось: «Абонент не-доступен», Измайлов, окончательно пове-рил в монастырское отшельничество своей дальнейшей жизни и с долгожданным об-легчением и даже радостью положил теле-фонную трубку.

                Сентябрь 2005


                ИЗ  ВЧЕРА  ДА  В  ЗАВТРА

Ранний утренний час. В одном из по-лупустых вагонов пассажирского состава, расположившись у противоположных окон, сидели облагороженный нагрудными зна-ками моряк-первостатейник и завьюжен-ный сединою гражданин в очках. Помя-тый костюм его и не первой свежести бе-лая рубашка завершались неуклюже завя-занным ярко-сиреневым галстуком.
Безучастно соприкасаясь мимолетны-ми взглядами, пассажиры большую часть пути смотрели туда, где под первыми лу-чами майского солнца проплывали род-ные для них среднеуральские картины...
Размышляя каждый о своем, они не вступали в разговоры, ехали молча, по-глощенные перспективами и перипетия-ми своей судьбы.

                1

Прекрасно и бесконечно волнующе время, когда тебя, отслужившего срочную, кроме родителей, ожидает еще и подруга.
Упоение предстоящей встречей то уно-сит вперед, в неведомое, то заворачива-ет воспоминаниями...
Тогда, в пору весеннего призыва, сплав-ляясь на моторной лодке до центральной совхозной усадьбы, чтобы уже дальше ав-тобусом добираться до города, я останав-ливался в этой деревне.
С беспокойством и каким-то подспудным внутренним напряжением всматривался я в эти пустующие на время посевной улицы, так и не решившись пройти до ее дома.
Да и что бы сказал я при встрече, если вся наша, еще школьная, интимно-лиричес-кая связь осуществлялась посредством пор-хающих над партами по-детски наивных записок. А единственная минутная близость случилось в последний учебный год.
В один из зимних вечеров, когда в ин-тернате на центральной совхозной усадьбе в очередной раз погас свет, среди всеоб-щей веселой суматохи «инкубаторского» братства, я намеренно отыскал Светлану в конце одного из темных коридоров.
Одноклассница, несомненно сразу же «вычислив» меня по неровному дыханию и столь же неуверенному дви-жению рук, молчаливо и безропотно по-зволила поцеловать себя в щеку.
В тот день, когда мне пришлось безу-тешно прогуливаться по берегу Чусовой в этой еще малознакомой деревне, я все же узнал у подвернувшегося мальчугана, что Светлана с матерью уехали в город. И по-куда этот чумазый ротозей разглядывал мою наголо стриженную голову, я напи-сал и передал с ним записку для одно-классницы.
И лишь только по истечению первого года службы, не оставляя надежды обо-значить свои сердечные притязания, я ото-слал в это заречное селение небольшое письмо с тщательно выведенным на кон-верте обратным адресом.
По срокам прохождения почты — меж-ду Чусовой и Ледовитым океаном — мож-но было догадаться, что ответ был дан не-замедлительно. Но для меня и этот срок оказался томительно долгим...
С тех пор служба моя  на Северном флоте приобрела новый смысл, целена-правленность.
Не сразу, после нескольких недель предисловной переписки, Светлана ошеломи-ла меня этим многообещающим тройствен-ным союзом слов: «Целую! Люблю! Жду!» В то незабываемое время даже весьма скуд-ная на краски северная весна показалась мне райским сновидением.
И вот теперь, после не менее волнующей демобилизации и перелета в областной центр, везет меня поезд сквозь нежно щемящие серд-це покатые Уральские горы — домой!
За окнами вагона проплывают усыпан-ные подснежниками поляны. Я думаю о том, что непременно подарю Светлане ог-ромный букет этих пахнущих надеждою на яркое будущее белоснежных цветов. И вновь смотрю, смотрю туда, откуда спе-шат в мою сторону, наплывая на ясное небо, белесые облака.

                2

Впереди узловая станция, а на ней по-езд стоит достаточно долго, чтобы успеть купить пива. В горле у меня сухо и смрад-но. И зачем было пить в дорогу? Дрожа-щей рукою лезу в нагрудный карман за паспортом. Отложив в него бумажный пол-тинник, остальные три сотни прячу под обложку этого заменяющего кошелек до-кумента. С такими деньгами не разгуля-ешься, впрочем и то хорошо, что остаток отпускных догадался оставить в общежи-тии. А на обратный путь и братан даст. Не столь часто я к нему выбираюсь...
За окном среди бегущих вагонных теней проблескивают грязные лужи. Уныло жел-теет еще недавно придавленная сугробами прошлогодняя трава. По краям бывшей ле-совозной дороги гниют хлысты березы и со-сняка. На многих станциях, где некогда весе-ло повизгивали пилы, гнетущая тишина.
Мне зябко. И чтобы хоть как-то согреть-ся, я, в очередной раз поправив удушли-вый и непривычный галстук, поднимаю воротник пиджака и, еще плотнее вжима-ясь в угол вагонной перегородки, огляды-ваюсь по сторонам.
Заметив служивого, припоминаю, что когда-то — лет тридцать назад — вот так же, без бушлата, налегке ехал домой. Форсил, рисуясь значками да дембельскими погонами первостатейника. И чего только не произошло за этот срок...
Я напрягаю память, и предо мной, словно бы вот эти станции, отдаленные друг от друга, а иногда проскакивающие, как телеграфные столбы, проходят ско-рая после службы женитьба, рождение детей-погодков, череда новоселий, райкомовские вершины, ГКЧП, развод, раз-мен и беспросветная коридорная муть общежития. А между всем этим, нераз-рывно, по нарастающей, — банкетные вы-пивки и беспробудные попойки...
После демобилизации я этим маршрутом, город — деревня, не ездил, а летал! Очень хорошая смычка была: доберешься до бли-жайшей к Чусовой станции, а там, если зи-мой — по пояс в снегу, а в период летних ненастий, когда берегом не пройти, лезешь в гору, идешь обходным путем или вброд. Десяток километров нипочем! Торопишься, чтобы на выходные побывать в заветной де-ревушке. Летишь к ней, как пчела на мед. Иной раз ночь-другую переспишь у будущей тещи, а забежать домой — в соседний поселок — уже и времени нет... Нет теперь матушки. Приеду вот, погощу у братана. Схожу на кладбище. Повинюсь у прогнив-шего креста да опять в город, мимо этой самой деревни. От нее теперь одни пепели-ща. После того как покинули ее сельчане, туристы все пожгли ради забавы.
Вот и любовь для жены моей бывшей, выходит, тоже забавой была? От скуки глу-хоманной, а затем и с прицелом на город-скую жизнь сочиняла она благостные пись-ма, чтобы уже вскоре после свадьбы поза-быть деревенскую безысходность. Опери-лась да распушила хвост — жена райкомовского работника! Да прошли времена советские — словно бы через сито мелкое процедило народ. Кто-то с верой прежней остался, а иные к другой пристрастились. Кладут кресты налево и направо. Полны могильники... Теперь у меня ни партии-наставницы, ни жены-попутчицы. Да и квартира моя многокомнатная, как и само государство, распалась. Все раздал жене, детям. А свой угол в коммуналке, переспав разок-другой с какой-то из подкладных бабенок, потерял. Опоили, одурманили чем-то соседи залетные. Бумаги подсунули... И подписал, лишившись своей доли квадрат-ных метров. И нашлись бы они уже вскоре где-либо на кладбище, если бы «на иглу» посадили. Да Бог миловал! Теперь при ЖЭКе, куда пошлют — там и работа. Чис-тишь помойки народные. Перебиваешься. Боишься с бомжами породниться. Цепля-ешься за общагу.
И зачем было пить на дорогу?
Я вновь достаю паспорт и читаю на месте отложенного полтинника еще не ус-певшую потускнеть загсовскую резолю-цию, в которой сообщается о расторже-нии брака с поспешно сменившей мою фамилию Светланой Аркадьевной.
На очередной станции, зябко поежива-ясь на весеннем солнце, из вагона выхо-дит мрачный помятый в дороге очкарик, чтобы уже вскоре, вернувшись с авоською пива, продолжить свой путь на прежнем месте — у окна — спиной к движению по-езда.

                Июль 2005




                КОММУНАЛЬНАЯ  КВАРТИРА

Вчера у соседа по трехкомнатной ком-мунальной квартире изъяли карабин и более семи десятков патронов. Пришед-шая поздним вечером милиция, не отыс-кав ключей, взломала продолговатый цин-ковый ящик. Его хозяин, сорокапятилет-ний Вадим Васильевич Рудин, лежал в бес-сознательном состоянии на полу своей комнатенки, пропитанной запахами убор-ной, а вокруг валялись бутылки и выта-щенное из шифоньера тряпье. В качестве понятых за порогом новой и блестящей лаком, но с уже давно взломанными зам-ками двери стояла соседская пара: еще молодая женщина и ее сожитель. Нигде не работающие, по обыкновению с похме-лья, они теперь растерянно и с нескрыва-емым сожалением смотрели на блестевший смазкою карабин и пачки патронов. Неоднократно успевший повидать небо в клет-ку, все еще хромающий после очередной драки тридцатилетний сожитель удивлял-ся: «А мы и не знали, что Вадик наш воо-ружен и опасен...»
Досконально, казалось бы, переворошив рудинское имущество и успев пропить с многочисленными ханыгами магнитофон, телевизор и микроволновку, не говоря уж об одежде, соседи теперь с опаскою под-писывали протокол изъятия...
На вопрос недавно вернувшейся с ра-боты и проживающей в дальней комнате одинокой женщины: «А что же будет даль-ше с Вадимом Васильевичем?..» — один из милиционеров нерешительно ответил, что эту ситуацию следовало бы прояснить с родственниками Рудина... Однако жена его после развода и размена предпочитает оставаться посторонним человеком. Хоро-шо хоть сообщила, что у покойного был карабин...
В последние недели Вадим Васильевич уже был неспособен самостоятельно пере-двигаться на ногах и держать скрюченны-ми пальцами ложку. После инсульта он, утратив мыслительные способности, день и ночь разговаривал сам с собой, а когда память возвращалась, кричал и стучал в стенку «сердобольным» соседям, чтобы они помогли добраться до туалета или подать воды...
Не прошло еще и года с тех пор, когда Рудин въехал в коммунальную квартиру. Соседи — одни настороженно, а кто с на-деждою на благополучные перемены — встретили новосела.
Мое знакомство с Рудиным состоялось в ту пору, когда он занимался ремонтом своего нового жилища. Узнав, что я нема-ло лет проработал электриком, он попро-сил заменить в старенькой комнатушке проводку и выставить дополнительные розетки...
За столом, накрытым его так и не за-помнившейся подругой, я узнал, что Ва-дим Васильевич успел пройти Афганис-тан и Чечню, имеет ранение и боевую на-граду, а в настоящее время, после ухода на пенсию из органов внутренних дел, ра-ботает в отделе охраны завода. И жить бы ему в свое удовольствие, но после «горячих точек» и семейных неурядиц что-то обожглось и проржавело в его организме. А новые реалии жизни перетянули его заводную пружину, и без сочувственного тепла и понимания она лопнула. Рудин запил.
Поначалу ушла так и не ставшая же-ной сотрудница по новой работе. А вско-ре из-за частых прогулов Рудин оказался непригодным и заводу... Даже соседка из дальней комнаты, памятуя о своем заглуб-ленном пьянками муже, отказалась поку-пать ему спиртное и сигареты...
С тех пор в помощниках у Рудина были другие соседи, которых он прежде назы-вал «синявками» и обходил стороной...
В ночь после ухода милиции рудинским соседям было не до сна: кто-то сожа-лел об утрате очередной наживы, которую можно было весьма дорого продать или использовать в криминальных делах. А соседку из третьей комнаты не покидали мрачные мысли о том, что с исчезновени-ем Рудина теперь уже и ее достаточно бла-гополучное жилище станет местом для дальнейших набегов этих самых «синявок», которыми в настоящее время заполнены переулки и улочки городов и селений...
Мне же, познавшему подобные «преле-сти» жизни на грани ее лишения, все чаще и чаще приходится думать о том, как бы минувший вечер не превратился в беско-нечную ночь в большой коммунальной квартире нашего государства.

                Май, 2003


                БЛАГОДЕТЕЛЬНАЯ МАРФА

Марфа Ивановна, семидесятилетняя набожная женщина, даже в эти преклон-ные годы продолжала трудиться.
Рослая, ширококостная сибирячка и не думала пригибаться к земле, а ее смолис-тые слегка вьющиеся волосы на взнесен-ной голове были не доступны седине. Впрочем, более шестидесяти лет ей никто и не давал.
Жэковский теплопункт, на котором она числилась оператором, по сравнению с другими, напичканными автоматикой, был упрощен до нескольких задвижек и не тре-бовал большого ума для регулировки дав-ления и температуры. Рядом, под одною крышей, располагалась аварийно-диспет-черская служба микрорайона, где кругло-суточно дежурившие слесаря-сантехники и электрики всегда могли подстраховать; благо Марфа Ивановна подрабатывала еще и на их территории: мыла полы да убирала мусор. Морщинистый, наполза-ющий на глаза лоб и никогда не закрыва-ющийся   громогласный  рот придавали выражению ее угловатого лица проница-тельную строгость, когда она в очеред-ной раз призывала к порядку любящих пообщаться с зеленым змием ава-рийщиков. Мужики, не вступая в пере-палку, лишь иногда беззлобно ругались далеко за ее спиною.
Некогда в сменщиках у Марфы Ива-новны был сорокадвухлетний, словно бы обожженный ранними морозами и пото-му до прозрачности высохший Виталий Ефимов. В ЖЭК его привела необходи-мость, пусть при мизерной зарплате, иметь жилье — малометражную комна-ту, а с годами и по трудовым заслугам, возможно, и квартиру. Только на этом и держалось в 60–80-е годы коммунальное хозяйство.
Сантехник Ефимов уже заканчивал от-рабатывать полагающийся за служебное жилье десятилетний срок, когда от него ушла жена. И Виталий, ранее не брезго-вавший спиртным, теперь терял над со-бой контроль, выпивая продолжительно и часто. И, возможно, по этой причине или из-за некогда прошумевшей на весь город аварии, когда накануне ноябрьских празд-ников при весьма ранних, по-зимнему злобствующих морозах, произошел порыв теплотрассы, он занемог ногами.
Тогда вместе с жилыми домами замерзали детский сад и больница. Народ, вос-пользовавшись, пожалуй, единственным по тем временам методом протеста, отказы-вался идти на демонстрацию, а райком срывал злобу на коммунальщиках. В эти авральные дни Виталий Ефимов вместе с аварийщиками двое суток, иногда по пояс в воде, дневал и ночевал в траншее, время от времени согреваясь спиртом, который начальство умеренными порциями выда-вало в качестве допинга. Да не помог зе-леный змий — вскоре после аварии попал Ефимов в больницу, чтобы уже через не-сколько месяцев выйти из нее инвалидом. Тогда из слесаря-сантехника он переквали-фицировался в оператора насосных уста-новок.
Поначалу добирался до теплопункта с тросточкой. Затем аварийщики стали под-возить его на служебной машине. Началь-ство уже давно бы убрало его и с этого теплого места, но сочувственно терпело, зак-рывая глаза на его продолжающиеся пьян-ки. После завершения отопительного сезо-на, когда пришлось поменять трость на ко-стыли, он ушел с работы сам.
Проживая в одной из комнат комму-нальной квартиры, где справа соседство-вала временами обитающая у сына ветхая старушка, а слева — не по годам состарив-шаяся, еженедельно меняющая лю-бовников «синявка», Ефимов теперь по-долгу смотрел за окно своего первого эта-жа на стремительно отдаляющуюся от него суетливую городскую жизнь. От удушли-вого одиночества его спасал разве что те-левизор.
В это время, когда до туалета он стал добираться на четвереньках, из далекого города Фрунзе приехала восемнадцатилет-няя дочь. И поскольку поблизости у Ефи-мова не имелось иной родни, она, не без помощи все тех же аварийщиков, купила и привезла отцу инвалидную коляску. Не пожив и недели в некогда родном уральском городе, она вновь уехала к матери в Киргизстан.
С тех пор частой гостьей у беспомощ-ного Виталия, особенно после выдачи пен-сии, стала бывать эта мужелюбивая со-седка. В летнее время Ефимова вывози-ли во двор, к магазину. В окружении веч-но помятого похмельного эскорта мужи-ков, он, приняв рюмку-другую, забывал-ся, вставал и падал, чтобы проснуться при включенном телевизоре и распахнутой комнатной двери. После очередных «гос-тей» на столе средь разбросанных окур-ков, остатков черного хлеба и дешевой кильки возвышался частокол порожних бутылок. Пенсии хватало ненадолго. День-ги исчезали даже из потаенного места под надорванной материей дивана. Молодая соседка, несмотря на вечно подсиненные от побоев глаза, была весьма дальнозор-кой.
И вновь сидел Ефимов у распахнутой форточки, поджидая кого-либо из бывших сослуживцев, которые иногда приносили хлеба да курева.
В ЖЭКе в то время размышляли о том, как бы оформить его в дом преста-релых. Но забыли об этой проблеме тот же час, когда узнали, что за своим бывшим сменщиком стала ухаживать Мар-фа Ивановна.
Вскоре Ефимов несколько взбодрился и даже написал своей благодетельнице доверенность на получение пенсии. Теперь над его диваном висела икона, а на тум-бочке возвышалась библия. И сам он, ког-да становилось особенно тяжко от болез-ненного ощущения отсутствия ног, крес-тился и что-то шептал в угнетающей ти-шине.
Квартира была полупустой: бабку схо-ронили, а соседку слева посадили за во-ровство.
В рождественские праздники, когда Марфа Ивановна не покидала церковных порогов, в комнате Ефимова перестал го-рсть свет, а из-под квартирной двери стал просачиваться трупный запах...
В присутствии участкового аварийщи-ки, взломав дверь, обнаружили разлага-ющееся тело Ефимова. Там же, в комна-те, нашлись брошенными на доверен-ность квартирные ключи и — ни копей-ки денег.
...Соседи Марфы Ивановны утвержда-ли, что все последние дни своей жизни она молилась особенно усердно, словно бы пытаясь взмахами кисти смахнуть с себя крематорский пепел — все, что оста-лось от Виталия Ефимова на этой греш-ной земле.

                Апрель 2004