Теорема жизни. Часть 1 Две жизни. Глава 13

                ЖЕНЬКА

«Жень, ты уснул?» - Тамара едва коснулась его плеча.
«Нет, просто задумался. Знаешь, что я сейчас вспомнил? Как мы в первый раз увиделись.
А помнишь, как мы познакомились?»
«Конечно, помню, когда и где»
«А какого числа, как деревня называлась?»
«Ну, наверное в начале сентября, когда поехали в колхоз, а деревня, это ты многого хочешь, я и тогда не знала, куда нас привезли, помню только длинный барак и нары»
«Да, нет. Раньше… А деревня была «Баландино», она и сейчас никуда не делась, так и стоит у аэропорта. Господи, какое время было, жаль, что молодость так быстро проходит.
Ничего не хочешь, а то, я попрошу?»
«Ничего, у меня все есть. А ты лучше поспи, сам же говоришь, что лететь еще очень долго, у тебя лицо усталое»
«Знаешь, что, достань мне  ноутбук сверху, может, что-нибудь, напишется, тебе не сложно?»
«Да, ради Бога, только, лучше бы поспал» - говорила жена, с трудом извлекая компьютер
с полки.
Женька открыл крышку ноутбука, нажал «запуск», и на экране появилось, заливающееся смехом, лицо внучки, в отражении большого зеркала: удивительное фото деда Валеры, в прочем, как и всё, что он снимал. Но писать, почему-то, сразу расхотелось. И он, устало закрыв глаза, мысленно, унесся, куда-то, далеко – далеко, словно, приоткрыл волшебную дверь в прекрасное, но такое недосягаемое, «вчера».
       До начала учебного года оставалось почти два месяца, делать в городе было нечего, и Женька просто скучал. Иногда, конечно, он ездил на пляж, но одному было скучно, а все его приятели по двору разъехались, кто отдыхать, кто поступать в институт. В это время его потянуло к книгам. Он и раньше читал запоем, но классу к девятому энтузиазм улетучился, и он не брал в руки ничего, кроме учебников, наверное, года два. А тут, вдруг захотелось почитать, и первое, что попалось ему в руки, была «Сага о Форсайтах», столь ненавистное в школе, произведение Голсуорси. Женька никогда не понимал, зачем их, еще подростков, заставляют вникать в перипетии литературных героев, живших миллион лет назад, ведь, в жизни, мало, что могло пригодиться. Поэтому, он в школе довольствовался хрестоматией, но при этом писал приличные сочинения. Что удивительно, но, когда его никто не заставлял читать и не стоял над душой, ненавистную еще недавно книгу, точнее, сразу две, Женька проглотил, за несколько дней, и интерес к чтению пропал так же внезапно, как и появился. Но книга ему понравилась, и он еще больше убедился в том, что до любой литературы, пусть самой гениальной, надо просто дорасти, а им, не знавшим жизни, навязывали в школе всё не вовремя, тем самым отбивая всякую охоту читать.
Целыми днями Женька слонялся по улицам, сидел на скамейках в парке у фонтанов, пытаясь убить время, но лето тянулось и, казалось, никогда не закончится. Ему хотелось скорее начать учиться, но не тягой к знаниям руководствовались его желания, просто ему хотелось чего-то нового, неведомого, а может быть, ему просто не хватало любви. Да, обыкновенной любви, о которой он думал, мечтал и бредил по ночам.
Но больше всего Женьку мучило постоянное, катастрофическое безденежье. Эх, зачем только он израсходовал свой заработок на скорой помощи, не лучше ли было, сохранить его на черный день, который теперь и наступил, но что произошло, того уже не исправить. Нет, конечно, мама давала ему какую-то мелочь на мелкие расходы, но этого хватало в лучшем случае на пачку сигарет (он уже давненько, по примеру одноклассников, покуривал, что не мешало активно тренироваться и никак не отражалось на спортивной форме, наверное, до поры – до времени) и на стаканчик мороженого.
Правда, его наимудрейшая бабушка по мере сил помогала Женьке решить финансовые проблемы, позволяя на свой страх и риск, сдавать все молочные бутылки, но это тоже была капля в море, по сравнению с потребностями. Она вообще перешла все рамки дозволенного и иногда разрешала брать для всё той же сдачи 2-3 трехлитровые банки,
страшнейший дефицит, но и это только слегка удовлетворяло Женькины растущие запросы. Он совсем не был   транжирой, но чувствовать себя маленьким мальчиком, которому мама дает полтинник на кино и газировку, казалось, очень унизительным.
Ведь, пригласить девочку в то самое кино, такой мелочи явно не хватало. А пригласить
кого-нибудь ему страшно хотелось, тем более, сам того не подозревая, он однажды убедился, что самая красивая девчонка во дворе к нему совсем «не ровно дышит».
Танечка, старшая сестра его дворового приятеля Вовки и раньше оказывала Женьке знаки внимания, но он, в силу своего ребячества, ничего не замечал. Но когда она несколько раз подсела к нему на лавочку во дворе, ненароком касаясь его руки, в нем вдруг, что-то проснулось, давно дремавшее в ожидании какого-то импульса извне. Но сидеть посреди двора, на всеобщем обозрении соседок и пацанов, было выше его сил, и они уходили погулять в городской сад. Но, пресловутое безденежье, не давало Женьке ухаживать, как тогда говорили, по-настоящему. А ходить по кино, или на танцы (жалкое подобие нынешней дискотеки) за ее счет, было неизмеримо выше его сил. Ему даже казалось, что он влюблен в Танечку, не смотря на то, что она была старше, аж, на целый год, и, наверное, правда, был влюблен, только еще до конца этого не понимал. Ведь, впервые, не ему надо было оказывать всяческие знаки внимания, а наоборот, она сама постоянно старалась выразить Женьке свое расположение. Когда они стояли где-нибудь в стороне от чужих, косых взглядов в тени развесистых деревьев, она смотрела на него своими огромными карими глазами, в которых без переводчика читалась, ее, такая чистая и непосредственная, любовь к нему, может быть, первая, настоящая…
А он не мог понять, или ему еще не настало время понимать, что Танечка ждет от него ответных чувств, готовая прижаться к нему, чтобы слиться воедино. Ее полураскрытые губы в такие моменты были готовы для поцелуя, и легкая дрожь пробегавшая по всему ее телу, выдавала волнение, но она не решалась сделать первый шаг (ну, так мы были воспитаны на образе Татьяны Лариной), а Женька не мог перебороть свою робость, а может быть, еще не достаточно повзрослел. А она уже, будущая студентка второго курса института Культуры, казалась ему совсем взрослой. И мысль, что она нашла в нем, семнадцатилетнем мальчишке, когда вокруг полно взрослых воздыхателей, постоянно терзала его кудрявую головушку. Может быть, впервые и последний раз в своей жизни, он не мог принять, казалось бы, самого простого решения. Пройдут годы, и он научится, а точнее, по какой-то неведомой интуиции просто сможет принимать мгновенные решения в любой самой трудной ситуации, и ни одно не окажется неверным.
А пока? Пока Женька не мог осмелиться, просто протянуть руки, просто прижать к себе ее податливое тело и коснуться губами ее, пламенем пылающих, губ… Не мог…
Потом, каждый раз расставаясь у подъезда с чувством полной неудовлетворенности, они с нетерпением ожидали наступления нового дня, в надежде, что завтра непременно всё произойдет. Но дни уходили, унося за собой последние мгновения беззаботного лета, последние минуты так и не наступившего счастья. А потом, как и положено, наступила осень, которая принесла с собой новые заботы и понесла Женьку по неизвестной, незнакомой и чужой жизни. Танечку он видел все реже и реже, что, собственно, никак не изменило ее к нему отношения. А он каждый вечер, укладываясь в постель, еще долго вспоминал их волнующие встречи и мечтал, что, вот завтра он ее обязательно встретит и тогда…
Но проходило «завтра», за ним «послезавтра», а за ним еще и еще много суетных дней, а встретиться, как-то всё не удавалось. Наверное, не судьба. А ведь, это могла быть любовь… Настоящая любовь… Могла быть…
                * * *
         Но двадцать пятого августа, после недолгого собрания в техникуме, все шесть групп (четыре бухгалтерских и две экономических), погрузившись в автобусы, отправились в подшефный совхоз, чтобы в битве за урожай овощей, познакомиться и сдружиться.
Этот день стал для Женьки, несомненно, самым главным, самым важным, самым единственным и неповторимым в жизни: он встретил ее…свою судьбу…
Что интересно, но эту, свою судьбу, он в городе не разглядел. Всё его внимание было уделено самому техникуму и прилежащим окрестностям. Когда он сдавал вступительные экзамены, ничего вокруг его не интересовало, все мысли были заняты подготовкой, а потом и самой вступительной экзекуцией. Зато сейчас у него было время, чтобы поближе познакомиться с местом, где ему предстояло прожить два года. Здание Монтажного техникума, хоть и было только что отремонтировано, но, как женщина, не могло скрыть под слоем косметики, свой возраст. Построенное еще до войны, оно выделялось своей архитектурой среди безликих четырех этажных домов, которыми был застроен весь район.
И хотя пленные немцы совсем не халтурили (кто бы им позволил), но серость этих построек не вселяла никакого оптимизма. Среди всего этого убожества, здание техникума очень выгодно отличалось своим изяществом образца тридцатых годов: мощные колонны,
широкая, гранитная лестница, массивные двери из маренного дуба и, приятная глазу, розовая отделка стен. Общей красоты даже не портили сломанные скамейки в сквере (на площади перед фасадом все скамейки были новыми, или заново покрашенными).
И студенты, стоящие небольшими группами  разных местах, только подчеркивали значимость этой кладовой науки. Только вели себя будущие строители по-разному:
если девушки, которых в походной одежде отличить от ребят было трудно, весело болтали и заливисто смеялись, то парни, устроившись на скамейках и ступеньках, курили, грызли семечки, сплевывая прямо под ноги, изредка разрывая тишину лошадиным ржаньем, да и отборный мат был периодически слышан с разных концов площадки. В общем, типичная картина для конца шестидесятых годов в любом промышленном городе, где корни культуры еще не везде успели дать первые побеги.  Вот в такой не совсем приглядной обстановке предстояло учиться вчерашнему выпускнику лучшей школы Челябинска.
                * * *
       В совхозе бесплатную рабочую силу, конечно, ждали. На сто восемьдесят человек был подготовлен длинный барак, до этого служивший коровником, с рядами сколоченных наспех нар. Матрасы и подобие постели выдали по списку. На этом обустройство закончилось. Что ж, вполне приемлемое временное пристанище с легким, и не особо докучавшим, запахом навоза. Но, надо отдать должное хозяевам, кормили, как говорится, на убой, то есть, ешь, сколько влезет, а на воздухе любая еда всегда кажется медом.
Вопреки предложенным жилищным условиям, вокруг царила неимоверная красота.
Стояло то время года, когда лето еще не хотело уступать своего места, а осень уже окрасила леса в едва уловимый румянец. Птичья разноголосица будила по утрам и не умолкала до глубокой ночи. Пряный запах свежескошенного сена легким дурманом качался в полном безветрии вечеров. Природа, словно шептала: « Я здесь, я для вас, я жду…» А ночью деревню укутывало черное покрывало ночи, где мириады звезд рисовали в небе неповторимые узоры созвездий. И луна, похожая на спелую самаркандскую дыню,
будто хохотала из поднебесья и предлагала попробовать кусочек своей таинственной плоти. И никому этими божественными ночами, не смотря на усталость после насыщенного трудового дня, не хотелось сидеть в бараке. Все расходились по округе
и по одному, тайком, словно боялись, что застукает мама, возвращались за полночь, или под утро, чтобы на короткое время, отрешившись от всего, отдать себя крепким объятиям
молодого сна, чтобы утром, словно, и не было бессонной ночи, с песнями и шутками отправляться в поле, где любезный бригадир уже поджидал трудовую армию с новыми заданиями на день.
Среди этой многочисленной оравы студентов, мужиков было всего двое, включая самого Женьку. Вторым, или, скорее, первым был высокий красивый парень с армейской выправкой. Его звали Валера и он, в отличие от постоянно смущающегося второго представителя мужского населения, чувствовал себя в этом букете, как шмель на цветущем поле. Дон Жуан по призванию и незабвенный Остап Бендер по натуре, он сразил наповал добрую часть, еще не познавших любовного напитка, девчонок. Не то, что Женька, который чувствовал себя в этом цветнике, как не в своей тарелке.
Но мы забежали немного вперед, а пока после обустройства на новом месте народ разбрелся для ознакомления с окрестностями и в поисках новых впечатлений.
Женька, взяв на плечи коромысло с двумя ведрами (впервые в жизни) отправился к колодцу, чтобы натаскать питьевой воды для титана. Наверное, это и было тем божьим провидением, которое иногда в корне меняет нам всю жизнь.
Она, а первое, что Женька увидел, подходя к колодцу, была именно она, сидела и сосредоточенно рассматривала руку. Милое личико, русые волосы, большие серые с зелеными искорками глаза, точеные ножки и очень соблазнительная грудь сразу опустили его с небес на грешную землю. Этого, одного взгляда Женьке хватило, чтобы определить всю свою последующую жизнь, только он об этом еще не догадывался.
«Что? Беда?» - с неизвестно откуда взявшейся храбростью спросил он у красавицы.
«Заноза, будь она неладна» - с раздражением ответила девушка.
Ну, как было Женьке, почти профессиональному санитару челябинской скорой помощи,
ту самую скорую помощь и не оказать. Не каждый день так удачно располагаются звезды. Удача сама плыла в его руки, лучшего способа познакомиться представить было трудно.
«Давай попробую, тут иголкой надо» - со знанием дела сказал он, наклоняясь над рукой «потерпевшей»
«У меня есть, на всякий пожарный»
«Да, у меня тоже есть, что толку, глубоко засела»
«Ничего, и не с такими справлялись» - Женька, уверенно отстранив ее левую руку, приготовился к операции без наркоза, а девушка, словно смерившись со своей участью, покорно протянула правую, на среднем пальце которой, уже в малиновом ореоле красовалась заноза.
Если везет, то везет. Он и не ожидал, что так быстро и безболезненно извлечет это инородное тело, но получилось, и радость неподдельная переполняла его учащенно бившееся сердце.
«Ну, вот и всё, а ты боялась, даже…» - он чуть было не ляпнул старую пошлую прибаутку, но вовремя осекся.
«Что даже?» - с явным сарказмом в голосе пропела, на глазах выздоравливающая
сокурсница.
«Даже…я, даже, не ожидал, что так легко справлюсь» - смутился новоиспеченный
хирург.
«Кстати, меня Женя зовут, а тебя?»
«А я на улице не знакомлюсь» - рассмеялась она ему в ответ.
«Но здесь не улица, даже, не переулок, а так пустырь…»
«Правда? Ну, тогда убедил, Тамара»
«Очень приятно» - заученно пробормотал Женька.
«Мне тоже, а ты, из какой группы? Я из 274»
«А я, увы, из 273, но это же тоже экономическая, значит, будем учиться все время рядом,
классно»
Перебросившись еще несколькими ничего не значащим фразами, они направились к бараку. Женька с полными ведрами на коромысле выглядел довольно нелепо.
«Да, не так. Кто так носит, давай я сама»
«Тяжело же, ты что?»
«Мы с сеструхой дома по 40 таких ведер для бани носили и ничего, не надорвались, привыкли. Мать скажет, чтобы к вечеру бак был полный, мы и носили, это вам, городским всё в диковину, а мы – народ деревенский, крепкий.
«А на мне разве написано, что я городской?»
«Зачем писать, и так видно» - легко подняв ведра, Тамара быстро и уверенно пошла по тропинке, а сзади засеменил смущенный, донельзя, кавалер.
«Пока, Женечка!» - поставив ведра у барака, улыбнулась его новая знакомая и убежала к поджидавшим ее девчонкам.
«Пока» - ответил он и вошел в свое жилище, где с нетерпением уже ждали воду.
«Куда пропал? Через Владик ходил?» - наперебой спрашивали его.
«Так получилось» - бросил Женька и снова вышел во двор.
                * * *
       Работа была не трудная: одни собирали картошку и упаковывали в мешки, другие в ручную копали морковь и свеклу, третьи укладывали всё в ящики и грузили на машины.
Женьке в какой-то степени повезло: сначала он вывозил на телеге, запряженной какой-то клячей, ящики с морковью и свеклой, пока один раз не перевернул на землю всю пирамиду ящиков. Все сортированные овощи в один миг превратились в большую кучу,
напоминавшую со стороны винегрет. И пришлось ему, спешившись, ползать по дороге и заново наполнять ящики, согласно наименований и сортов. Провозился Женька часа два, чем вызвал большие нарекания бригадира. После этого, их с Валеркой бросили на силос.
Вот там было, мягко говоря, не легко. По пояс в жирном силосе, надо было вилами разгребать по кузову, не прекращающую сыпаться из жерла комбайна, сырую массу.
После трех дней такой стахановской работы, а грузить доводилось до двадцати машин за смену, парусиновые, Женькины брюки расползлись по живым местам, не говоря о швах
В общем, остался он без рабочих штанов. Были с собой, правда, брюки на выход, но их было жалко и пришлось бежать в самоволку домой, что вылилось в день «прогула», хоть и вынужденного, но не обязательного, как заявила староста группы Дора,  одна из самых старших на курсе. Потом ему станет понятна вся ее щепетильность в определении количества трудодней.
А вообще, двое молодых симпатичных студентов в деревне были нарасхват. Одинокие бабушки то и дело звали их вечерами разгрузить то машинку сена, то дров и уложить все на место. Это приносило небольшой заработок и бесплатный, вкусный ужин, а труда особого не составляло. Трудились они на силосе, причем, не сачкуя, да и как было сачковать, если машины подходили одна за другой. Только в обед им удавалось, набив от души желудки, полежать на травке в тени берез и немного передохнуть. А потом снова до самого вечера разгребать ненавистный силос. Правда и платили здесь, не то, что девчонкам, которые зарабатывали в день полтора-два рубля на человека, проедая при этом не многим меньше. Мужикам же отсчитывали за смену от 15 до 25 рублей, а это были деньги. Они с Валеркой уже подсчитывали свои доходы и делились между собой, куда их потратят. Рано губы раскатали, ох, рано…   
Между тем, приближался отборочный к чемпионату мира  в Мексике, футбольный матч
СССР – Северная Ирландия, и не посмотреть его по телевизору, было преступлением.
Отпросившись у бригадира и поставив в известность госпожу начальницу Дору, мужики
ушли пешком до аэропорта, откуда уехали автобусом в Челябинск. Надо сказать, что
игра была скучной и не стоила таких жертв, но, тем не менее, на следующий день к вечеру они вернулись в свой родной барак, чтобы с утра снова выйти на трудовой подвиг.
А с Тамарой Женька виделся каждый день, но только виделся, подойти к ней вечером, когда она была в окружении подруг, он стеснялся, а наедине увидеться не случалось.
По вечерам Женька бродил по деревне в надежде встретить ее где-нибудь, в то время, как Валерка гулял с очередной своей избранницей. И охотниц до него было предостаточно.
А Женька все время думал о Тамаре и на Валеркины выпады не реагировал. По ночам тот
делился с несчастным влюбленным своими успехами, может, врал все, но тогда он обладал недюжинной фантазией, потому что, придумать каждый день новую историю, было бы мало вероятно. А Женька не слушал его совсем, только иногда что-то мычал в ответ.
Но так вечно продолжаться не могло и как-то вечером…
«Жень, ты что от меня прячешься?» - за спиной стояла Тамара и смотрела на него оценивающим взглядом.
«Нет, просто ты с девчонками, а мне как-то неудобно»
«Неудобно, знаешь что делать?»
«Знаю»
«Значит кончай фигней заниматься. Пойдем лучше погуляем»
«Пошли» - радости его не было предела.
Они долго гуляли по деревне, пока не стемнело. Но домой возвращаться не хотелось, и они снова уходили подальше и говорили, говорили… Так, незаметно они оказались на подвесном мостике, через маленькую, но довольно бурную, речушку. Мостик покачивался
на тросах и они, как на качелях, покачивались с ним в такт. Было довольно прохладно, и Женька осмелился набросить на плечи Тамаре свой пиджак, оставив руку на ее плече. Нервная дрожь пробежала по его телу, он замер, не смея шевельнуть рукой и продолжал смотреть на ее глаза и губы, которые были совсем рядом и так манили. Луна над их головами, наверное, видела всё и усмехалась с высоты над такой, не свойственной молодости, мужской нерешительности и, словно перешептывалась с бесчисленными звездами. Но, или мостик качался сильнее, чем обычно, или молодых качнуло друг к другу вопреки их желанию, хотя желанием они были переполнены, что Женьке ничего не оставалось, как крепче девушку обнять. Он, было, смутился, наверное, даже покраснел, но, почувствовав, что она совсем не пытается отстраниться, прижал ее к себе еще крепче.
Губы сами нашли другие губы и он в первый раз, неуклюже, как  бывает только в первый раз, слился с Тамарой .в этом неповторимом, нежном и трепетном, горячем и влажном подобии поцелуя. Ночью, когда ни кто не мог помешать, Женька написал стихи о первом поцелуе. Он редко писал, но это неповторимое чувство само выплеснулось на бумагу.
* * *
А первый поцелуй, как первый снег:
Такой же чистый, свежий и летящий,
Таинственный, пленительный, манящий,
Ранимый, как молоденький побег.

А первый поцелуй, как свет в ночи,
Как звездопад, как гром на небе ясном:
Божественный, волшебный и прекрасный,
Когда весь мир, потупив взор, молчит.

А первый поцелуй, как тишина,
Когда природа, затаив дыханье,
Лелея тайну первого свиданья,
Завидует, пьянея без вина.

А первый поцелуй, как вечный зов,
Как первый шаг, как первое прозренье,
Хмельной угар до умопомраченья,
Как гимн любви, когда не надо слов.

А первый поцелуй – страстей вулкан:
Горячий, пылкий, дерзкий, оголтелый,
Дразнящий, чувственный, несмелый, неумелый,
Сухой и терпкий, как вина стакан…

А первый поцелуй, как водопад:
Стремительный, шальной, неукротимый,
Всесильный, роковой, неутолимый,
Но все не то, не так и невпопад…

И пусть, как струны, обнажатся нервы
Лучами первозданного рассвета
В зените ослепительного лета,
А первый поцелуй … он просто первый.

Он не рискнул прочитать эти строки Тамаре, боялся, что раскритикует, он прочтет их позднее, точнее не прочтет, а посвятит ей все свои книги, в одной из которых и будет эта
ода первому поцелую.
Потом они каждый день уходили с глаз долой от всех и никак не могли насытиться поцелуями, как будто выплескивали наружу всё, что накопилось в них с годами невостребованных чувств.
День за днем приближался отъезд домой, а они по-прежнему не могли  утолить обоюдную жажду. Каждую ночь, уходя за деревню в догоравшую последними красками рощу и, прижавшись друг к другу, словно превращаясь в одно целое, безудержно и бесконечно, будто в последний раз, как умалишенные, не замечая ничего и никого вокруг, целовались, целовались, целовались…
                * * *
А тем временем настал долгожданный день возвращения домой, а значит и день расчета, которого Женька с Валеркой ждали всеми фибрами души. Бригадир по великому секрету поведал им, что они срубили по четыреста рублей на брата, а это уже было цело состояние.   
В предвкушении, как они будут пересчитывать новенькие, хрустящие купюры, мужики подошли к Доре, чтобы расписаться в ведомости, но против их фамилий красовались бледные цифры 8 рублей 75 копеек. Сначала они не поверили своим глазам, потом переглянулись и, наконец, начали выражать бурю негодования, недоумения и возмущения. Напротив других двадцати восьми фамилий стояло по 9 рублей 90 копеек,
а фамилию Доры венчала самая большая сумма 15 рублей ровно.
«А вы, чего хотели? Два раза в город уезжали, вот по два трудодня я вам и сняла, а остальное, как в аптеке, строго поровну. У меня плюсом за бригадирство 5 рублей.
«И нечего возмущаться» - тоном, не терпящим возражений, провозгласила, ее величество, староста всея Руси.
«Да мы по четыреста заработали, пока вы на грядках сидели, и лясы точили, где наши деньги?» - не унимался Валерка.
«А кто сказал вам, что это ваши деньги. Работали все, каждый на своем месте в общий котел и все поровну, вы что особенные, что ли? Мне, как декан сказал, так я и считала»
«А тебе, Дора, самой то, не ай-яй-яй?» - попробовал разрядить обстановку Женька
« Я все сделала, как надо, все вопросы к начальству, короче, берете или нет? Нет, мне не трудно и их поделить»
Мужики молча расписались, забрали свои «копейки» и вышли на воздух. Женька нутром понимал, что всё, где-то правильно, но смириться не мог и не хотел. Впервые, но далеко не в последний раз, ему довелось столкнуться лицом к лицу с уравниловкой, главным принципом развитого социализма. Месяц, который казался ему, самым счастливым в жизни, обернулся такой вопиющей несправедливостью и наглостью. Только он все равно
был счастлив, и никто не мог этого счастья его лишить, ни начальство, ни Дора, никто…
Он встретил любовь, а что могло быть важнее и дороже? Какими деньгами можно было измерить те чувства, которые переполняли его душу. Любовь, которая вдруг стремительно ворвалась в его жизнь, словно застав врасплох, в один миг стала всем смыслом его, только начинающейся взрослой жизни.
«Да, подавитесь, вы, этими бабками, я еще заработаю, а вам они добра не принесут» -
бросил в сторону закрытых дверей Женька и пошел искать среди толпы садящихся в автобусы, свою Тамару. А в автобусе, по дороге домой в голове его сложились новые стихи, которые он тут же шепотом ей прочитал и не увидел в ее глазах разочарования.
Когда приходит первая любовь,
Не допустите роковой ошибки,
Она порой бывает очень зыбкой,
Простая, непонятная любовь.

Когда от счастья кругом голова,
И целый мир с тобой и с ним  ликует,
Соединимся в робком поцелуе,
Когда от счастья кругом голова.
 
Когда она застанет нас врасплох,
Не надо сомневаться понапрасну,
Она всегда волшебна и прекрасна,
Любовь, порой заставшая врасплох.