Введение в Запрещенную Социологию

   
   ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ДИАЛЕКТИКА ТРОИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ.
   
      Сущность человека заключается в невозможном присутствии его как свидетеля бытия. При этом вся полнота этой невозможности, её полная мера, т.е. безмерность скрыта от него завесой непостижимого. Она, правда, дана ему как великий парадокс христологического догмата. Но по разным причинам человек не видит в этом парадоксе откровение собственной сущности. Христология не выступает как смысловой центр антропологии и метафизики сознания, и, увы, лишена для человека своей прямой и острой актуальности…
       Сразу отмечу: для меня бытие, или Всё – это бесконечная (хотя и ограниченная) сфера универсальной возможности, расчленённая гамлетовским вопросом быть или не быть. Иначе говоря, она включает в себя и небытие как изнанку бытия. Бытие и небытие друг друга обуславливают и не имеют приоритета, т.е. они равномощны. Возможность вещи не быть как и действительность её небытия не более фундаментальны по принципу своему, чем возможность и действительность её бытия. Доминацию бытия над небытием пытались доказать многие, но у них ничего не вышло. Куда реже доказывали обратное. Может быть, поэтому философия, превозносящая небытие, кажется оригинальнее и глубже. Кроме того, небытие часто путали с Ничто Абсолюта, которое на самом деле «равно удалено» как от бытия, так и от небытия. Но подобная путаница придавала именно небытию некий ореол абсолютности… Небытие проявляет себя как смерть, исчезновение, гибель, во мраке небытия зреет тьма еще не рождённых  вещей, которые стучатся в двери бытия и, подобно гладиаторам, проходят по ристалищу жизни, кричат: «Обречённые на смерть приветствуют тебя!» Ничто, напротив, никого не ничтожит, не убивает. Более того – Оно может подарить жизнь вечную. Это Его приветствуют вещи-гладиаторы, втянутые в коловращение бытия-небытия.
      Или вот, например, говорят: «всё возникает на время, а погибает навсегда. Смерть фундаментальнее рождения» и т.д. Следовательно, небытие абсолютно, а бытие относительно. Но ведь подобный вывод делают на основе чисто количественного сравнения! Как можно измерить то, чего нет? Если нечто было или может быть, то его небытие вполне подлежит измерению. Пьер не просто  отсутствует в комнате, он давно уже умер со своим Сартром. Его отсутствие длиться 50 лет. Когда хотят превознести небытие, то сравнивают бесконечность абстрактной категории с конечностью бытийной данности или с наличным бытием. Но ведь бытие само по себе тоже есть бесконечная абстрактная категория. Да, небытие доминирует над тем, что проявляется, но оно «снимает шляпу» перед  принципом проявления, содержащем в себе не только временную актуальность, но и вечную потенциальность. Если потенция бытия относится к сфере небытия, то, значит, само оно не всемогуще и вечно беременно бытием. Да, конечно, реальность Всего для более глубокого постижения выступает преимущественно как небытие – тьма кромешная. Однако в ней отчётливо просматривается полюс бытийной потенциальности, таинственно светящаяся точка первоматерии.  Когда мы говорим: всё исчезает, гибнет, то имеем в виду далеко не Всё. Всё как раз-таки не рождается и не исчезает. С точки зрения качества, принцип рождения (проявления) ничуть не ниже в своём метафизическом достоинстве принципа исчезновения (смерти). Если же говорить о количестве и отрешиться при этом от предрассудков конечного существа, то становится ясно, что принцип рождения столь же вечен, как и принцип гибели. Только Ничто противостоит Всему, т.е. бытию как тотальности, включающей в себя всевозможное и вседействительное, в том числе возможность и действительность смерти, исчезновения, небытия.
        По всем законам окружающего мира, которые открывает его (человека) пытливый ум, он именно в качестве воспринимающего, а тем более разумного существа не должен был бы быть, и, тем не менее, он есть. А что никогда и нигде не может быть? Только Ничто. Значит он -  Ничто, ставшее чем-то, а именно вочеловечевшееся Ничто, нашедшее в человеке некое «слабое звено». Чудо сознания заключается в том, что оно - посюстороннее проявление абсолютно потустороннего. Но именно это придаёт  потустороннему подлинное качество абсолютности. Оставаясь недоступным, оно как человеческое сознание дразнит и соблазняет своей мнимой самоочевидностью, возможностью ухватить, исчерпывающим образом познать, вписать в онтологические границы. Невозможное «в квадрате», т.е. странным образом ставшее «возможным». Ничто, завёрнутое в телесно-психическую оболочку и брошенное во Всё. Только самоотрицая себя во Всём, Ничто способно стать нечто – человеком. Отрицая Всё, Ничто заявляет о себе своим блистательным отсутствием. Отрицая же это своё отрицание, оно заявляет о себе человеческим присутствием.
       Бытие и не хочет и не может его (человека) из себя породить. Оно «смотрит» на него тяжёлым, подозрительным взглядом как на причудливую «игру природы», как на тревожащее иллюзорную самодостаточность бытия «инородное тело». Явление человека властно превосходит всю бесконечную сферу  онтологически действительного и даже возможного. Самый сверхфакт его существования криком кричит о «наличии отсутствия», о «неином», об абсолютном, которое разом и утверждает непреодолимое различение трасцендентного и имманентного и преодолевает его. Человек - элемент бытия небытийной природы. Я связан с людьми не потому, что мы товарищи по несчастью – нам всем одинаково дано испить чашу людского горя. Я связан с людьми не потому, что они есть в том или этом мире. Я связан с ними постольку, поскольку их не должно было быть, но они всё-таки есть, как и я. Осуществлённая невозможность нашего осознанного бытия роднит нас.
       С одной стороны, человека можно родить, клонировать, пощупать, убить (ведь свидетелей вообще, а тем более свидетелей бытия  не стоит оставлять в живых). Как зримый телесный контур со всеми своими психооболочками он вписан в космические инволюционные вихри, детерминирован, уязвим, смертен. Более того: его восприятие фактично, предметно, онтологически выразимо. Как ни крути, а все эмоции, мысли, волевые акты, всё сознательное,  подсознательное и даже сверхсознательное суть явления в бытии и, следовательно, как бы явления самого бытия. Это наличествует, это есть или может быть, а значит безбрежный океан онтологического – последняя реальность всего и вся: и духовного, и душевного, и материального и идеального. Соблазн материализма и его разновидности пантеизма в самых разных модификациях змием премудрым – анакондой душит нас в своих дружеских объятиях. Мол, кто спорит? Человек и в самом деле особое существо. Просто «душа» его из иных, высших и пресветлых регионов Большого Космоса упала, субтильная, в наш «плотный мир». Вот и вся тайна. Нельзя, видите ли, недооценивать пластичность и качественное многообразие одушевлённого онтоса, для которого нет ничего невозможного. Дело якобы лишь в том, что всё малозаметное и редко встречающееся в нашей части космоса мы склонны легкомысленно обозначать этим словом. Философский монизм стремится сгладить остроту противостояния бинарных оппозиций. К примеру, за счёт абсолютизации бытия в рамках так называемого панентеизма хотят уверить нас в том, что «на стадии человека» всеединое бытие достигает «самопрозрачности». Между тем, даже эффект транзитивности контрарных оппозиций никак не «снимает», а, напротив, предполагает предельную эскалацию их противоборства. «Всеединство» - не то слово, оно слишком онтологично. От него веет духовным оппортунизмом. Транзитивность (и реальная и категориальная) порождает не всеединство, а недвойственность как истинный монодуализм, в котором и монизм и дуализм равноценны и сами составляют «диалектическую пару».
       С другой стороны, бросается в глаза очевидное: чтобы быть полноценным свидетелем бытия человек должен суметь самым радикальным образом посмотреть на него СО СТОРОНЫ, откуда-то принципиально и решительно извне. Но где скрывается эта гносеологическая «точка», с которой субъект воспринимает объект? Откуда эта не физическая, не пространственная, а метафизическая дистанция, без которой нет восприятия, нет познания, если бытие – это всё? Ведь какой бы петлёй Мёбиуса ни изворачивалось бытие, в какое бы инобытие само себя ни отчуждало, как бы ни поражала нас чудесами своих неистовых «качественных скачков», в нём всё равно нет этой дистанции и этой точки. Значит, она акосмична, родом из ниоткуда, из Ничто.
      Можно, конечно, допросить нашего свидетеля как говорится с пристрастием: потрясти его и левое и правое полушария, вооружившись приборами, основательно порыться в мозгах. Напрасный труд. Нет там ничего кроме чисто внешних нейрофизиологических эффектов, которые всегда сопутствуют познанию и никогда его не объясняют. Ничто неизменно ускользает, оставляя лишь косвенные улики – путаный материальный след своей нематериальной сути.  В основе человеческого восприятия, в любом акте сознания лежит как неявная предпосылка реакция метафизической аннигиляции Всего и Ничто. Бесшумный и яростный взрыв соприкоснувшихся антиподов открывает сферу идеального, область восприятия и познания. Феномен сознания есть на самом деле эпифеномен данной аннигиляции. Невозможное парадоксально коснулось возможного и как бы мгновенно отпрянуло от него, онтологическая непрерывность прервана революционным проникновением, мир озарился сиянием осмысленных взглядов. Родился субъект – сторонний свидетель бытия, который в этом качестве никогда не растворится  ни в какой бытийной данности и который в тайной глубине сознания предчувствует чудовищную, лютую, волчью отчуждённость от Всего, в том числе и от себя как  части «всеединства». Однако частичная правда пантеизма заключается в том, что вся Вселенная пронизана мощными потоками сияющих линий сознания, психоэнергетикой, которая, подобно электрическому разряду, возникает в результате единства и борьбы противоположностей – Всё и Ничто. Другое дело, только в человеке (разумеется, в границах привычного нам мира) как «слабом звене» мироздания эти линии загадочным образом собираются в «могучую  кучку», и борьба и единство достигают своей предельной интенсивности.
      Свидетельствуя о бытии, мы с не меньшей силой и выразительностью свидетельствуем о Ничто. Тождество и противоположность Всё и Ничто стоят за отношением субъект-объект, за их «принципиальной координацией» и выступают в качестве неизбежной метафизической предпосылки познания. Данная предпосылка не входит в сферу по меньшей мере непосредственно познаваемого и всегда остаётся « за кадром». И это нормально и это правильно. Здоровый профанизм, естественное неведение об этом в определённой степени полезны и помогают практической ориентации в мире. Добросовестная устремлённость к максимальной адекватности и к предельному совершенству рациональных форм миропонимания создаёт также прекрасную почву для поворота к «трансдефинитному Непостижимому» (С.Франк). Недаром многие величайшие мистики прошлого с уважением отзывались о науке, логике и даже о здравом смысле. Кроме того, если бы не было парадокса «ускользающей предметности»(А.В.Иванов), т.е. того, что сознание, всегда будучи чем-то интенционально-предметным, в своей сущности не фиксируется как определённая предметность, то не было бы нужды ни в метафизике, ни в особых психо- и пневматехниках и не было бы необходимости что-то радикально изменять в привычных логических средствах постижения сознания. Природа людей мало бы чем отличалась от природы вещей. Однако, сброшенное на нас как нечеловеческое откровение свыше, знание о «зазеркалье» нашего восприятия взламывает подполье глубинного дорефлексивного опыта, апеллирует к нему, освобождает скованных прометеев – начала творческого титанизма. Жёстко останавливая диалогальный поток сознания – извечную болтовню культурного человека с самим собой –  оно преображает рутинные формы рациональности. Подобно Антею, черпающему неиссякаемую энергию от матушки-земли, мы припадаем к Ничто, т.е. с той же целью опираемся на специфическую «пустоту». И, странное дело, чем чище и аскетичнее наше приобщение к Ничто, тем полнее мы овладеваем Всем. Разумеется, за счёт невозможного бесконечно расширяются наши онтологические возможности. Непостижимая тайна человеческого я, источник пьянящей и безграничной свободы, силы проницающего познания, высокого духа, невесть откуда взявшейся творческой новизны коренятся в могуществе невозможного Ничто. Это Ничто и есть Бог, как свидетельствует апофатическое богословие…
      Но если основной вектор восприятия-познания направлен из Ничто во Всё, то надо исхитриться поменять его на противоположный, дополнить его противоположным, чтобы причаститься великому учёному незнанию, сакральному обскурантизму, победоносному «безумию Бога ради», чтобы овладеть энергией невозможного как всевозможного. Тайное задание свидетеля бытия – стать ещё и «свидетелем» Ничто, т.е. откровенно свидетельствовать о нем в той мере, в какой это возможно и посильно человекам. Не об этом ли говорится в известной сказке: «Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, неведомо что»? Сказочная загадка на самом деле есть властный императив метафизической реализации, овладевающей и теоретически и практически тайной осознания, а значит и смыслом нашего пребывания на земле.
   
      Человек не укоренён в бытии, ему трудно отыскать себе онтологическое пристанище, негде голову преклонить. Он – «посторонний»(А.Камю) или «подпольный» (Ф.Достоевский) в сущности безбытный странник, творящий мистерию вечного кочевья. Эти нескромные взгляды со стороны, которые он бросает на реальность из своего «трансцендентного далёка», довольно дорого ему даются, забирают немало энергии. Трудно в этом гносеологическом поединке субъекта и объекта всё время держать дистанцию, раскрывая при этом сущность противника, наносить в неё акцентированный удар точным словом, образом, жестом, бить прямо по нервным узлам могучей челюсти бытия. Редко кому при этом удаётся самому не побывать в нокдауне. Нужно трудиться, чтобы содержать в чистоте «канал связи» с внутренним Северным полюсом Сверх-Я, метафизической точкой «антивещества» - искрой божьей, центрирующей личность и вторгающейся через неё в мир сей под странной «онтологической маской» -  энергией сознания. Тяжко всё время таскать за собой аннигилятор бытия, обеспечивая «тылы» восприятия и познания. Поэтому человеку дан сон (подобие смерти) в качестве временной передышки. Человек берёт таймаут по крайней мере как субъект познания данного фрагмента реальности. Морфей, если и не снижает остроту противостояния, то в значительной степени делает сознание пластичнее, побуждая синтезировать иные миры, демонстрируя многозначность (известную беспринципность) принципиальной координации субъекта и объекта. Смысл состояний сна заключается в том, что и биологически, и психически, и духовно человек не может долго выдерживать напряжённейшего соприкосновения Бытия и Ничто, уходит в сонное царство. Мимикрия смерти. Атланту тяжко всё время держать небесный свод. Атлант – принцип свидетельствования. Бодрствуя, мы по-своему разделяем атлантову тяжесть. Отход ко сну – это временное исчезновение в Бездне Отца, подзарядка энергиями Ничто и, естественно, подлинная встреча со Всем.   Но кому-то этого мало. Кто-то хочет сорвать дистанцию между я и не-я, раствориться в мире пьяным экстазом. В своей последней глубине наркомания, пьянство, разврат, сумасшествие, любая экстравертная агрессия в мир объектов, любая попытка притвориться обычной единицей бытия говорят о трудности миссии свидетеля. Это крест. И ведь не только смерть страшит, но и само противостояние мировой энтропии в актах сознания, само «обличение вещей видимых и невидимых» уже при жизни тяготит, порой ужасает, требует избыточной энергии. Помимо всякого рода заблуждений и иллюзорных компенсаций существует простой эффект лености к адекватному восприятию, замешанный на  элементарном дефиците силы. Носитель Ничто должен иметь особое мужество быть, не только несмотря ни на что, но и смотря в Ничто, т.е. смело вглядываясь в него. Поэтому стоит ли удивляться, что человек то открыто, то тайно дезертирует с поля боя интенсивного восприятия, уклоняется от собственной сущности, изменяет своей природе. А чего вы хотите? Ведь он основательно взят в онтологический оборот и смертельно озабочен этим трагическим коловращением. Его сущность придавлена и прибита существованием. Да так, что в сознании многих замещает собой эту сущность. Следовательно, духовная слабость человека плюс онтологическая мощь реальности – вот, казалось бы, формула, которая всё объясняет.
      Но не тут-то было. Сущность проявляет себя всегда, даже в ошибках, ложных движениях зла и безобразия. Только поэтому, например, всякий жизненный оптимизм, а также оправдание мира и утверждение его как лучшего из всех возможных не столь наивны, как может показаться. Строить иллюзии о себе и мире, любить его и растворяться в нем – как это человечно, да и по-своему прекрасно! Интеллектуальный аспект такой добродетели как терпимость состоит в знании о том, что всеобщие заблуждения не могут не иметь в себе превращённую форму истины. Истина же заключается в том, что дух  хочет стать действительным духом (Гегель), а в нашей терминологии Ничто желает проявить себя как Нечто, постигающее Всё. Вообще неотвязная нацеленность на интеллектуальное, эстетическое, нравственное, предметно-практическое освоение реальности, которая порой принимает странные, неадекватные и оппортунистические формы, в основе своей понятна. Ибо интенциональность во всех своих родах и видах есть более или менее полное выражение скрытого, но неустранимого аспекта транзитивности Всё и Ничто. Мы смотрим на мир по линии «изнутри во вне», познавательный эрос натягивает тетиву своего лука, выстреливая от себя к объекту, ибо попадаем в сферу могучей энергии перехода Ничто во Всё. Это ненасытное, алчное устремление, эта нечеловеческая похоть к слиянию-растворению и есть тот стартовый пистолет, что заставляет субъект рвануться из самого себя с «низкого старта» к бесконечному финишу мира чуждых объектов, составляющих пресловутый, вечно ускользающий «горизонт познания». Разумеется, подобная устремлённость, как бы ярко она себя ни проявляла, никогда не приводит к банальному тождеству. Известная субъективность объекта равно как и объективность субъекта не могут скрыть того обстоятельства, что они есть представители мира и антимира. Энергия их отталкивания столь же могущественна как и энергия их слияния. И если последняя обеспечивает действительность интенциональности, то первая обеспечивает возможность её деконструкции.   Подлинный «предмет», на который направлено наше восприятие и познание на самом деле вовсе не мир отдельных феноменов, а ноуменальное Всё, стоящее ЗА ним. И потому для Ничто только оно выступает как своё иное. Объективная же, как, впрочем, и субъективная  реальность  это привычная нам так называемая Майя (сон Брахмана) - относительная сфера временного компромисса между субъектом, за которым стоит Ничто и объектом, за которым – Всё. Замена. Подставка. Субститут, данный нам в силу и меру нашего несовершенства. Незавершённая, половинчатая их транзитивность (а, значит, и недостаточный, приглушённый антагонизм) – вот зыбкое основание мира сего и человека в нем, вот метафизический смысл грехопадения. Другое дело, что кроме их динамического взаимоперехода друг в друга между ними одновременно (собственно, одно предполагает другое) есть ещё и столь же неустранимый статический антагонизм. А прочувствовать в полной мере этот антагонизм можно лишь остановив поток интенциональности, культивируя проблески антиинтенциональности как не менее существенного аспекта взаимодействия Всё и Ничто. Их диалектическое сопряжение таково, что они не могут ни просто раствориться друг в друге, ни окончательно «разбежаться» в разные стороны. Возможно не только развертывание смысла по законам диалектического конструирования в контексте интенциональности, но и свертывание его уже в ином контексте. Интенциональность не всесильна. Есть иной путь «знания», подчинённого своего рода «закону обратной перспективы». На фоне остановки внутреннего диалога по мере приближения к предельно сжатой, уходящей вглубь себя, перенасыщенной энергиями, затаённой мысли мы можем оказаться в сфере качественного иного мышления. Свершится скачок в бесконечность нового яркого мира, где царит сверхточное, безмолвное знание, интуиция, прямая достоверность, настоящая вера, - называйте, как хотите.
      Троическое богомыслие есть не что иное как экстериоризация и теоретическая объективация сущности человека, разумеется, без тех искажений, которые внесены его существованием, а тем более существованием неподлинным. Открыв по-своёму эту, давно известную эзотерикам истину, Фейербах сделал из неё ложные выводы. Надо было не «спускать небо на землю», а, напротив, усиленно возвышать человека к новой земле и новому небу. Вместе с тем, в троическом богомыслии (а не только богословии) через постижение сущности человека открывается Абсолют, объемлющий всю «реальность» метафизического. Троичность – последнее, наиболее зрелое и точное выражение монодуализма. Абсолютная Троица – это сложносопряжённое ипостасное единство различного: Всего, Ничто и Нечто. С известной долей условности можно сказать, что Ничто соответствует Отцу, Нечто – Сыну, а Всё – эквивалент христианского Св.Духа.
      Обычно же, когда некто хочет выстроить свою философию, то начинает с мира, Бога и человека. В ситуации обыденного познавания просматривается троическая аналогия с ярко выраженной ипостасной акцентировкой. За миром как его метафизическая подоплёка скрывается преимущественно Всё (Св.Дух), за человеком – Нечто (Сын), а за Богом главным образом Ничто (Отец). Кстати, так и понимали Бога в формах чистого монотеизма, таким же (храмы и жертвенники невидимому Богу) его исповедывали на эзотерическом уровне и жрецы-политеисты. Другое дело, что наиболее глубокие формы миро-, само- и богопознания всё равно приходят к Абсолютной Троице, как бы через одну из ипостасей порываясь к их троической нераздельности, но и неслиянности. Как видим, даже самая инаковость Богу посюстороннего  носит ипостасный характер.
      Единое, Абсолютное потому только и мерцает то как Всё, то как Ничто, потому несёт в себе тождество противоположного, что в нем содержится ещё принцип различения, индивидуации, т.е.  Нечто – Христос. Иными словами, без Христа была бы «сплошность» (Н. Лосский) и было бы справедливым утверждение: «всё имманентно всему». Абсолют ипостасью Отца отсечен от реального, ипостась Св.Духа делает эту нереальность относительной, а Сын задаёт самую возможность того и другого. Впрочем о том,  что Единое находит полноту в Троице написано не мало весьма тонких диалектических рассуждений…
      Христос, встреча с ним и как реально-историческая, и как не менее, а, может быть, и  более реальная мистическая есть встреча с живой воплощённой тайной моего, твоего, нашего сознания. Это подлинное откровение метафизической бездонности сознания, нашего глубинного я. Он – вечно живая, если угодно, предельно наглядная «метафизика в картинках». Каждым мгновением своего сознательного существования мы свидетельствуем о Христе и славим Его. В этом секрет Его вечной притягательности для нас, Его чудесного «обаяния». В самой Троице Христос – это вечный принцип свидетельствования о бытии. Даже последний грешник сознаёт мир благодаря этому принципу. Встреча же с Богочеловеком – это встреча с самим собой как наглядном демонстраторе метафизического зазеркалья жизни нашего сознания, его парадоксальной богочеловеческой природы. Пресловутые «всёйность» и «ничтойность» сознания легко объяснимы через Христа и Троицу. Если ипостась Отца, согласно тринитарной аналогии, говорит нам о бездонности и неисследимости глубин нашего я, его принципиальной неисчерпаемости и абсолютной чуждости миру, то Сын говорит нам о том что трасцендентное небо все же коснулось земли, не смешавшись с ней. Есть чудо богоприсутсвия, есть отстранённость сопричасности, есть нераздельность субъекта и объекта, но и неслиянность их. Св.Дух как универсальная потенция бытия, тождествуя в различии с Отцом, сотворяя и удерживая миры, «обеспечивает» предметность чувственных, интеллектуальных и мистических постижений.
    Итак, говоря языком аналогий, т.е. огрубляя, от Отца – отстранённость, от Св.Духа –предметность, от Сына – логосное свидетельствование отстранённости о предметности. Вот так Троица манифестирует себя в нашем сознании.
     На вечный философский вопрос: почему есть нечто, а не ничто? можно ответить: нечто есть потому, что есть ВСЁ в единстве и борьбе с НИЧТО, которое вечно рождает СВЕРХЧТО – Сына как Абсолютного Субъекта – самый принцип свидетельствования. Потому что есть Абсолют – Св.Троица.
      Христос, обеспечивая своё абсолютное присутствие в мире, делает возможным всякое сознание, мышление, восприятие. Если Все-НИЧТО трансцедентны, то Христос в своей великой человечности распространяет мерцающую перекличку трёх ипостасей за границу постижимого и непостижимого.