Благие намерения

С Танькой мы познакомились лет 100 назад. Вот сколько я себя помню – столько я помню и ее, и ее вечно покусанные губы. У нее эта привычка такая же необходимость, как для всех остальных нормальных людей воздухом дышать. Делает домашнее задание – грызет нижнюю губу, смотрим мы с ней фильм какой-нибудь – опять грызет эту несчастную губу, в квартире дурака валяем – обкусает эту бедную нижнюю губу до крови. Ну такая у меня Танька, и сделать с этим ничего я не могу.

Зима в этом году выдалась мертвецки холодной. Не сказать, чтобы я была такой уж мерзлячкой, но, откровенно говоря, без короткой оттепели в начале февраля я бы долго не протянула. Танька меня не понимает. Ей бы все время вьюгу, да минус 40, да чтобы сосульки аж до земли. Вот уж ярая последовательница господина Мазоха! А я не могу так. Люблю, чтобы окно в моей комнате все время было открыто, и чтобы воздух свежий, прохладный. А в такой мороз даже форточку открывать не хочется. Прихожу домой и быстро под одеяло. Но даже такие меры сохранения тепла не спасли меня от воспаления легких. Пролежала я 3 недели дома. В воспаленном бреду мне почему-то все время снились машины, поодиночке и целыми стаями летящие с крыш многоэтажек. Я рассказываю об этом Таньке. Она только глубоко задумывается, а потом иронично хмыкает, прикусив нижнюю губу. Каждый день она приходит ко мне и принимается за лечение.
- Вот нечего было ныть про холод. Лучше бы гуляла побольше, никакой бы пневмонии не было. Дурища ты старая! (это я – дурища, старше Таньки на полгода). Что там с температурой?
Танька деловито сует мне подмышку градусник. Она считает себя вполне квалифицированным медиком. Пользуясь абсолютной беспомощностью своей пациентки, она даже пару раз удостоила мою пятую точку уколами. Танька готовит мне чай, читает вслух свои любимые, но так и непонятые мной книги. Ну что делать, если этот каменно-тяжелый Достоевский опасен для меня вывихом нижней челюсти. А Танька с ума по нему сходит. Видимо, именно Достоевский подталкивает меня к скорейшему выздоровлению – долго слушать его произведения просто нет сил. Уже к началу марта я снова хожу в школу. Первые недели моя бабушка пристально вглядывается в меня на переменах (бабушка работает техничкой в школе, где мы с Танькой учимся, так что от ее надзора не отвертеться). Но потом, убедившись, что я уже вполне оправилась, она ослабевает контроль, и я могу свободно прогуливать уроки. Учусь я не то чтобы плохо – просто на занятиях ужасно скучно, а тратить время на такие глупости я не собираюсь. Танька полностью со мной согласна. Она зубрит исключительно биологию и химию – ибо считает медицину единственным полезным занятием на земле, и именно ей планирует посвятить остаток жизни. Я же пока не определилась с профессией. Ничего, еще пара лет у меня есть в запасе.

Итак, мы с Танькой снова самозабвенно прогуливаем школу. Казалось бы, в нашем захолустном городке свободное время и провести-то негде. Но мы без труда находим, чем себя занять. Можно, например, часами просиживать на трибунах маленького стадиона, увлеченно обсуждая Пашку из 10-А или Сашу из 11-В. А можно закутаться в плед у Таньки дома, пить чай с молоком и строить планы на будущее, или просто говорить вслух все, что появляется в голове.

Одним из последних мартовских дней, так похожих на хронический насморк, мы с Танькой, честно отсидев 2 первых урока, отправляемся из школы куда подальше. Здание, целиком и полностью возведенное из гранита науки, находится недалеко от автотрассы, разрезающей наш город на 2 уродливых разномастных куска. Мы с Танькой идем в лесопосадку прямо за трассой, намереваясь отыскать первые подснежники. Сомневаюсь, росли ли они там хоть когда-нибудь, но принятое решение обжалованию не подлежит. Мы останавливаемся у обочины и наблюдаем за довольно интенсивным потоком машин, спешащих в какой-нибудь областной центр. Танька сегодня какая-то странная, почти не разговаривает, а если и отвечает на мои вопросы, то совсем невпопад. Она смотрит на машины и глубоко задумывается о чем-то.
- Оль… - почти шепчет моя подруга.
- Что?
- Оль, ты помнишь…
- Что помню?
- Нет, ничего, так.
Я злюсь на Таньку. Хватаю ее за руку и тащу в образовавшийся на трассе просвет. Танька послушно идет за мной. Мы быстро перебегаем дорогу, слыша, как за спиной свистят проносящиеся машины. На противоположной обочине Танька оглядывается и долго-долго стоит, опустив голову. Ну что с ней такое происходит?

Подснежников, как и следовало ожидать, в посадке не оказалось. Вдруг Танька оживляется.
- Оль, а пойдем на крышу?
Она имеет ввиду одно из наших излюбленных мест – крышу недостроенной девятиэтажки. Это совсем недалеко от школы, и мы уже спустя несколько минут смотрим с высоты, как нам кажется, птичьего полета на грязные, заплывшие полурастаявшим снегом окружающие дворы. Танька стоит ближе к краю и до крови кусает губы. Ох, не нравится она мне! Я тереблю ее за рукав куртки:
- Тань, пойдем домой. Уроки уже давно закончились, твоя мама волноваться будет.

Мы спускаемся вниз по выщербленным ступенькам. Стены исписаны местной литературщиной, из которой можно узнать, что Колька любит Алину, а Цой, конечно, жив. Дойдя до перекрестка, Танька сворачивает в свой переулок. Она живет с мамой и старой болонкой Светой, слепой на один глаз и периодически хромающей на все четыре лапы. Я отправляюсь к себе домой. Бабушка встречает меня на пороге и, конечно, прекрасно понимает, что школу я сегодня прогуляла.
- Бессовестная, вся в мать! – привычно кричит она. – Я здоровье на тебя гроблю, а ты? Быстро иди есть на кухню!
Кстати, я понятия не имею, до какой степени я «вся в мать». Мне известно, что родила она меня в 16 лет «не пойми от кого», оставила бабушке на воспитание и уехала подальше из этого Богом забытого места. По бабушкиным рассказам, первые два года мама даже приезжала в гости, потом начала отделываться звонками раз в полгода, а за последние пять лет я могу вспомнить только 3 присланные ею из разных городов открытки.

Я быстро уплетаю суп, затем бегу узнавать уроки у соседки-одноклассницы. В обязательной вечерней программе – как минимум полуторачасовый разговор с Танькой по телефону. Но сегодня мне отвечает не подруга, а ее мама:
- Здравствуй, Оленька. Татьяна что-то неважно себя чувствует, прилегла отдохнуть.
- Да вы что, тетя Тамара? Я сейчас прибегу!
- Не надо, солнышко, я заглядывала минут 15 назад – она спит. Если и завтра лучше не станет, тогда придешь после школы, уроки с ней сделаешь.
- Хорошо, теть Том, до свидания!
- До свидания, Оленька.

Ох, неспокойно у меня на душе. Переживаю за Таньку и наматываю круги по комнате. Что с ней такое происходит? Из-за Пашки что ли так расстроилась? Он недавно начал все чаще появляться с какой-то уродиной из училища. Но этот вопрос мы с Танькой обсуждали совсем недавно, и вроде бы она нормально все перенесла. Здесь что-то другое. Ох, Танька-Танька… Я маюсь до самого позднего вечера. Бабушка всовывает растрепанную голову в дверной проем и заявляет, что я, кровопийца, выпившая из нее все соки, не могу даже спать вовремя лечь без ее контроля. Согласно киваю и быстро ныряю под одеяло. Вообще-то бабушка очень меня любит и переживает о моем будущем. Все ее привычные упреки никогда не задевают меня, о чем мы обе прекрасно знаем. С самого раненого детства я была «букой», мало общалась со сверстниками и никак не откликалась на ласку. Единственным человеком, способным достучаться до моей независимо-упрямой головы, стала Танька. Не знаю, что это – но с ней мы совпадаем до самых тонких мелочей. И теперь странное Танькино поведение все больше и больше меня пугает.

Я засыпаю только ближе к утру. Наверное, из-за дурацких мыслей и предположений, сны мне снятся серо-черные, тревожные. Запоминается только один. Я стою рядом с трассой, вся обочина которой утыкана огромными ножами-деревьями. По дороге бешено несется черная машина. Прямо возле меня она резко останавливается, и я вижу Таньку, очень похожую на свадебную куклу, крепко привязанную яркими лентами к капоту. Подруга весело улыбается и машет мне рукой. Но вдруг порыв сильного ветра валит нож-дерево прямо на машину. Я испуганно вскакиваю с кровати. Ощущение такое, что всю ночь меня методично били по голове. Оказывается, я не слышала будильник и проспала. Наспех собираюсь, на ходу жую бутерброд и бегу в школу.

Ворвавшись в кабинет химии, я понимаю, что что-то произошло. Учительница, наверное, куда-то вышла, но в классе стоит гробовая тишина. Я вижу нашу с Танькой последнюю пустую парту – видимо, она все-таки и сегодня плохо себя чувствует, иначе ни за что бы не пропустила такой важный для себя предмет. Эх, весь день заняться будет абсолютно нечем. Наверное, уйду с последнего урока, надо же узнать, как там она? Я плюхаюсь на стул и тереблю за рукав одноклассницу Катю, сидящую впереди:
- Катька, а что произошло? Что это за молчание ягнят?
Катька прячет от меня глаза. Тут я по настоящему пугаюсь.
- Эй, кто мне объяснит, что стряслось?
Одноклассники дружно опускают головы. Я замечаю, что многие девчонки сидят заплаканные. Да что же это такое? Проходит еще несколько десятков секунд, прежде чем наш староста Андрей подходит ко мне.
- Оль, ты только успокойся, ладно?
- Андрюш, ты не заговаривай меня! Давай, объясни, что происходит.
Одноклассник смотрит куда-то в трещину на стене.
- Оль, в общем, тут такое… Ты только успокойся.
- Андрей!
- Это… Танька твоя… В общем, умерла она… Повесилась ночью.

Мои ноги свободно болтаются в воздухе. Я смотрю на них и понимаю, что ни ног, ни рук, ни вообще тела больше не ощущаю. Мотаю головой из стороны в сторону, и странное чувство проходит. Я сижу на краю крыши излюбленной девятиэтажки. С момента Танькиной смерти прошло полгода. Единственный вопрос, который мучает меня – почему? Почему, Танька? Ответа нет ни у кого. Ее мать не так давно выписалась из больницы. Встречаться с ней тяжело, я стараюсь избегать такого общения на столько, на сколько вообще позволяют приличия. Сейчас на улице мое любимое время года – конец сентября. Даже грязные дворы в округе выглядят какими-то торжественно-благородными. Я продолжаю болтать ногами.

Ну почему, почему? Должна быть причина, я ищу ее каждую свободную минуту, и не нахожу. Перебираю в памяти все воспоминания, восстанавливаю любую мелочь. Смысл жизни сводится только к этому – понять, найти, узнать, зачем она это сделала. Где сейчас моя Танька? В церкви самоубийц не отпевают, хоронят за оградой кладбища. На могиле Таньки я была всего несколько раз, когда уже невозможно было отказаться или найти подходящий повод не пойти. В аду моя подруга, моя самая лучшая в том и этом мире Танька. Я почему-то не сомневаюсь в жизни «за чертой», потому и не люблю приходить на кладбище. Как ей там? Одиноко, пустынно, наверное. Танька-Танька… Ну почему?

Вдруг в моих мыслях словно сверкает молния. А может причину нельзя найти в этом мире? Может, я смогу узнать это только… там? Неужели Таньке всю вечность придется оставаться в этом страшном месте? Самоубийц не берут в рай. Господи, да как она выдержит это?
Танька одна. Таньке плохо. Таньку нужно спасать. Решение приходит мгновенно. Она сама мне объяснит, зачем это сделала. Какая разница, как мы встретимся – я все равно найду ее, я смогу вытащить ее оттуда. Мы будем вместе, неважно где. Самоубийц ведь не берут в рай. Вот и отлично. Значит, место назначения у нас с ней одно.

Я думаю о бабушке. Представляю себе в мельчайших подробностях, как она переживет все это. Да и переживет ли вообще? Но ведь Танька там, ей нужна моя помощь. Бабушка должна будет понять. Она сможет меня простить.
Я смотрю на свои ноги. Они свободно болтаются в воздухе. Вот так… Отталкиваюсь руками от парапета и лечу. Тело снова становится чужим мне. Земля приближается все быстрее. Я крепко-крепко зажмуриваюсь.

Первым, что я вижу, когда снова открываю глаза - Танькино лицо. Как же я за ним соскучилась!
- Танька! Это ты! Как же я тебя люблю!
Танька радостно улыбается, немного прикусив нижнюю губу. Я лежу на холодном бетонном полу в каком-то недостроенном здании. Прямо за Танькой горит зеленая табличка с надписью «Аварийный выход». Я сажусь и осторожно ощупываю себя. Ощущения никак не изменились.
- Тань, а где это мы? Это ад? Я думала, мне придется тебя искать.
Танька долго молчит и внимательно на меня смотрит.
- Оль, ты ничего не помнишь?
- Как это ничего? Ты была такая странная, а потом непонятно зачем покончила с собой.
- Я? – Танька всматривается куда-то глубоко-глубоко в мои глаза.
- Ну да.. – уже менее уверенно говорю я. – Ты покончила с собой.
- Это точно была я?
- Да, Танька… Ты…
- Оля, прекрати немедленно! – почему-то злится подруга. – А ну-ка включай голову, сколько можно?!
- Ты почему это кричишь на меня?! Это ты, между прочим…
- Что я? Ну что я? Оля, говори! Оля!
Танька никогда раньше так со мной не разговаривала. Волна возмущения  и горькой обиды захлестывает меня. В ответ я кричу, и гулкое эхо разносится по всему зданию:
- Танька, это ты первая начала! Ты! Зачем ты предложила пойти на крышу?
И тут в моей голове разбивается огромное зеркало.

- Оль, а пойдем на крышу? – говорит мне Танька.
На улице конец марта, и мы с подругой отправляемся на поиски подснежников в близлежащую лесопосадку. Естественно, никаких цветов, да что там цветов, даже травинок мы не находим. Поэтому в голове Таньки немедленно зреет новый план.
- Пойдем – соглашаюсь я.
Чтобы попасть к любимой нами девятиэтажке, нужно перейти оживленную автотрассу, разрезающую наш город на два уродливых разномастных куска. Мы с Танькой стоим на обочине, поджидая перерыв в потоке машин. Подруга нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Наконец, едва заметив небольшой просвет, Танька уверенно бежит по трассе. Я собираюсь последовать за ней, но моя нога грузнет в луже придорожной грязи. И тут я замечаю черную иномарку, бешено несущуюся наперерез Таньке. Несколько секунд – и ее тело с силой ударяется о лобовое стекло. Таньку отбрасывает на противоположную обочину, машина, чудом не задев меня, несколько раз перевернувшись, падает на бок. Я молчу и продолжаю стоять в луже грязи. Поток машин мгновенно останавливается. Все, что я могу вспомнить – это струйка крови, стекающая по искусанным Танькиным губам.

- Оль, ну все, тише, успокаивайся. Дурища моя старая! Ты же наконец-то вспомнила – обнимает меня Танька и вытирает слезы, градом бегущие по моим щекам.
- Я же не хотела жить без тебя. Наплевала на все и спрыгнула с той девятиэтажки. Танька, я и правда такая дурища! Прости меня!
- Ничего, Оль, все хорошо. Я когда узнала, что ты сделала... Ох! Пришлось мне разыскивать тебя здесь.
- А что же тогда это все… что это было?
- Ад, Оля. Это был ад. И тебя нужно было вытаскивать из него.
- Ад? Это же была самая обычная жизнь.
- Обычная жизнь, прожитая, наверное, тысячу раз. Пока ты не вспомнила.
- И ты все это время вот так вот умирала, ради меня?
- Да. И ты тоже. Потом я встречала тебя здесь, в этом здании, и все начиналось сначала. А ты все никак не могла осознать, зачем. Теперь понимаешь? В ад попадают из-за одних только намерений. Вон там выход – подруга показывает на зеленую табличку.
- Если это – не ад, тогда…?
Танька не отвечает. Она берет меня за руку и ведет к выходу. Я огромными глазами смотрю на изрядно потрепанные крылья, сложенные за ее спиной.
- Это что, по-настоящему все? – спрашиваю я.
- А то! - хмыкает, прикусив нижнюю губу, Танька.