Изборск. Июнь 1940

Фрагмент романа «Крест Трубора»

Изборск. Июнь 1940

1.
Над древним русским краем раскинулась тихая, тёплая, насыщенная влажными испарениями первая воскресная июньская ночь. Размытая туманом бледная половинка луны робко пробивалась сквозь пелену облачности, тускло освещая пустынное городище, на краю которого под купами деревьев приютились старые и новые могилы с тёмными крестами и надгробиями.
Внизу под горой в ночной тишине слышалось убаюкивающее журчание святых ключей, бьющих из каменных сланцев, укрытых под природной возвышенностью, на которой много веков назад кривичи и словене сложили из бывшего под руками жёлтого сланца стены и башни, ныне заброшенной, полуразрушенной крепости, некогда преграждавшей врагам путь на Русь.
Целебная ключевая вода собиралась в ручейки, стекавшие в едва заметное в ночи озеро, за которым простиралась просторная долина, охваченная лесистыми холмами, сливавшимися с ночным мраком, и лишь далеко на западе вспыхивали тихие зарницы. Должно быть, там бушевали ночные грозы.

*
– Больше тысячи лет назад, по этой долине, покрытой непроходимым дремучим бором, по глубоким ледниковым озёрам и полноводным рекам приплыл от Вендского моря, к высокому нашему берегу побратим былинного князя Рерика Годолюбовича князь Трубор. Здесь, где пристал его чёлн, основал князь своё городище близ малого селения кривичей, звавшегося Изборском. Отсюда, из Новгорода и Белоозера пошла держава Рюриковичей!
Согласно старинным преданиям, здесь Трубор жил, здесь скончался, здесь захоронен соратниками на самой кромке воздвигнутого природой кургана, прозванного с тех пор Труборовым городищем… – красиво, словно на экскурсии в природном историческом музее, рассказывала взволнованному Лебедеву зачарованная волшебной ночью изборянка Ольга, прислонившись к трепетной березке, шелестевшей свежими листочками на лёгком ветерке.
– Но почему ты называешь Рюрика Рериком, а Трувора Трубором, совсем не так, как названы в учебнике истории эти варяжские князья? – чуть успокоившись, спросил Лебедев.
– Какие же они варяжские? Не правильные те учебники! – возмутилась Ольга. – Рерик – есть Сокол, мать его Умила Гостомысловна – словенка, отец – князь ругов Годолюб – князь тех же русов с крайней, Западной Руси – Ругии, Как странно, что ты этого не знаешь! Вот будет время, поговоришь с папой, он много интересного тебе расскажет, – улыбнулась Ольга, и, обняв, прижалась к любимому.
– Трубор – значит Третий Бор. В те стародавние времена славяне давали своим детям такие и подобны им имена. Вот и городок наш назван в честь Избора – сына князя Словена
– А Ольга? Разве это имя не варяжское, не шведское? – не сдавался Лебедев, сложившееся школьное мировоззрение которого рушилось этой ночью.
– Нет! – отрицательно покачала головой Ольга. – Моё имя от Вольги или Волги – главной русской реки, берущей начало на Валдае, а вот откуда имя Игорь, пока не знаю, но и в нём мы найдём русские корни, не сомневайся! – улыбнулась Ольга, взяла Лебедева за руку и повела на старинное кладбище, приютившееся на краю ныне пустынного городища. Более тысячи лет назад здесь стоял дом Трубора и гридница, где собирались воины на совет, на пир, на тризну.
– Вот крест Трубора. Согласно преданиям, он похоронен здесь. Много позже, изборяне водрузили над могилой князя этот крест, вырезанный из цельного камня1, – увлечённо продолжала свой рассказ Ольга, коснувшись древнего надгробия.
– Теперь, Игорь, будь внимателен и выслушай наше главное семейное предание. Наверное, оно покажется тебе странным и непонятным, объясню позже, пока слушай. Для посторонних предание – тайна. – Красивый голос Ольги дрожал, она была охвачена сильным волнением.
– Ты мой муж и я обязана открыть его тебе, – Ольга внимательно посмотрела в глаза Лебедеву и, сделав паузу, озадачила загадочным вопросом:
– Веришь ли ты в перерождение, в переселение душ или реинкарнацию, как это явление называют индусы?
Игорь не понял Ольгу, он не знал ничего об этом, поэтому промолчал. Тогда рассказала ему Ольга:
– Русский человек силён духом. Без духа нельзя выжить в огромной, холодной, прислонившейся к Северному Полюсу стране. Рус и Дух – понятия неотделимые друг от друга. Рус – есть Дух, а Дух – есть Рус! – с блеском в глазах рассуждала Ольга, передавая мужу смысл философских диспутов, которые случались в семье учителя. – Отсюда – подух, отсюда – парус русских мореходов. Это чтобы ты понял, Игорь.
У нас в России перерождение возможно гораздо чаще, чем где бы то ни было.
В шесть лет, во мне начала пробуждаться удивительная глубинная память. Я постоянно вспоминала частицу своей иной, прежней жизни, видела её в снах, пугалась, кричала ночами, плакала, хотела рассказать маме, но не решалась, а через год она рассказала нам с Юрой историю старинного, коренного изборского рода Князевых, которая удивительным образом совпадала с моими видениями.
– По материнской линии мы с братом Юрой, тётя Надя, её сыновья – Иван, Николай и дочь Арина – все Князевы, и происходим от единственной дочери князя Трубора, родившейся в Изборске, и названной мною Княжаной. Я и есть её мать… – Ольга внимательно посмотрела в глаза Игорю, увидев в них непонимание, удивление, пожалуй, смятение.
– Как же такое могло случиться? – озадачился он, потирая от напряжения лоб.
– Я, наверное, чего-то не понял. Дочь князя, названная тобой? Ты её мать? Оля, да ведь ты ещё девушка и было это тысячу лет назад! – подсчитал поражённый словами любимой, лейтенант Лебедев.
– В прошлой жизни князь был моим мужем, – со строгим лицом продолжила Ольга, – я помню, как плыли по этому озеру ладьи под белыми парусами, расписанными красными рунами2, как сошли с них русские воины в кольчугах и шлемах, со знаменем, шитым золотом – сокол, стремительно падающий с небес на врага…
– А что же дальше? – удивился такому рассказу растерянный Лебедев, задав неожиданно странный вопрос.
– Что дальше, пока не знаю, – строго взглянув на Игоря, продолжала Ольга. – Иное стёрлось, осталось лишь главное. Я помню, я вижу смерть князя. Держу, прижимаю к себе Княжану. А вот здесь под этим крестом лежит князь – мой муж и мой предок – отец моей дочери… Она же, Княжана – прародительница нашего рода, прародительница будущих наших детей, – такими странными утверждениями закончила Ольга свой недолгий и непонятный рассказ для воспитанного материалистом советского лейтенанта Лебедева.
– Склонись над его могилой, – Ольга опустила руку на плечо Игоря.
Взволнованный Лебедев припал к холмику левым коленом, ощутив прохладу сырой земли, коснулся пальцами замшелого креста, на котором были высечены едва заметные, истёртые временем письмена, и склонил голову.
– Другое старинное предание гласит: – продолжила Ольга, – князь помогает людям, наполняя их тела, дела и мысли жизненной силой. Но это только тогда, когда у людей добрые помыслы. Следует встать спиной к кресту, прижаться телом и распахнуть руки. Но обратиться за помощью к князю можно лишь однажды, в самый трудный момент жизни. Я этого не делала, чувствую, что время пока не пришло. Подумай, Игорь, прими решение…
– Я не готов, – ответил Лебедев после недолгой паузы, трепетно ощутив ток могучих духовных сил, исходивший от могилы былинного князя, с которым посчастливилось породниться.
– Теперь пойдём к могиле мамы, попросим за всё у неё прощения, попросим материнского благословения, – со слезами в голосе позвала Ольга. – Идём, Игорь, здесь рядом…    

* *
Они спускались с Жеравьей горы к священным Словенским ключам, журчавшим из-под кручи, на которой высилась старинная крепость. Изборск спал. Ни души, ни огонька…
– Здесь всё соткано из легенд и преданий, – напустив таинственности, увлечённо рассказывала Ольга. – Вверху над нами древние стены и башни, выдержавшие множество осад. В середине четырнадцатого века немцы, пришедшие с войной из Ливонии, восемнадцать дней кряду долбили стенобитными орудиями стены крепости, за которыми укрылись мои предки, да так и не смогли пробить их, отступили, разорив окрестности и назвав Изборск «Железным городом».
А вот там, возле стен и башни, – Ольга указала рукой, – построена часовня Корсуньской Божьей матери, на месте братской могилы изборян, погибших при защите Изборска от нашествия на нашу землю католиков: поляков, литовцев, немцев и прочей нечисти. Случилось это в 1657 году, а часовню построили на моей памяти. Было мне тогда шесть лет. Предание гласит, что заплакала икона Корсуньской Божьей матери и сорок дней мироточила горючими слезами, после чего в великом страхе и смятении враги отступили3, – рассказывала Ольга.
– А вот ключи, будь осторожен, не поскользнись на мокром камне, – предупредила Игоря Ольга. – Своей целебной силой ключи известны с далёких времён, когда в этих глухих местах в замшелых избушках на высоких пнях, словно на курьих ножках, жили отшельники из чуди.
Когда в эти края пришли кривичи, то выжгли лес на городище и завели на сухом месте пашни. Построили первый кром из дерева и камня, и стали брать воду из ключей, наделявшей воинов богатырской силой. В то стародавнее героическое время кипели в этих местах битвы славян с мурманами4, и в помощь кривичам пришёл на городище князь Словен с дружиной, перестроил и укрепил кром, вокруг которого выросло большое селение, названное князем Изборском, в честь своего сына, а слава о целебных родниках достигла Великого Новгорода. Ключи с тех пор называли в честь князя – Словенскими. 
Родники берут начало из известняковых сланцев под городищем и шумными потоками стекают в Городищенское озеро. Ледяная, кристально чистая вода наделяется людской молвой чудесными свойствами. К Словенским ключам приходили люди издалека, селились рядом, лечились чудодейственной водой.
В ведические времена сама Варвара-Краса, Длинная Коса приезжала сюда за красотой и здоровьем, – то ли шутя, то ли серьёзно повествовала Ольга. Лебедев слушал её и не перебивал. Что значит кром – он догадался, кто такие мурманы, пожалуй, тоже – варяги, немцы, а вот ведические времена? Об этом он расспросит позже.
– Века позже, верующие-христиане дали ключам второе название – Двенадцать Апостолов, по числу главных потоков, полагая, что целебная вода из незамерзающих источников лечит не только тело, но исцеляет болезни души.
Теперь, Игорёчек, – так Ольга впервые назвала Лебедева, – слушай ещё внимательней. С глубокой старины волхвы разделили Словенские Ключи на две части – шесть женских ключей и шесть мужских. Сейчас мы совершим в них омовения. Вот этот, третий женский ключ зовётся чистым и придаёт нам чистоту ума и тела, а тот мужской, девятый ключ прибавит силы, воли, мужественности.
Разуйся и войди в студеную воду освяти ступни ног.
Лебедев прислонился к изогнутой ольхе и принялся снимать свои хромовые сапоги, в которых отправился на свидание, а Ольга разулась, сняла кофточку с платьем, оставшись в одних трусиках. Повесив одежду на ветви той же ольхи, она зачерпнула в пригоршни ледяной воды из третьего ключа и окатила шею, плечи, грудь, шепча тайные заклинания.
Лебедев замер, любуясь Ольгой. Она была прекрасна в лунном свете, словно богиня. Там, на заставе, в своей маленькой комнатке, в трепетном волнении первой близости, он не сумел увидеть её всю – увидел только сейчас.
Один сапог Игорь снял, другой не успел, так и замер, любуясь женой.
Между тем, Ольга закончила омовение и, достав из карманчика кофточки платочек, обернулась к мужу и, улыбаясь, принялась промокать воду с тела.
– Что же ты, милый? Разувайся и ступай в воду, проси у Индрика мужской силы, воли, крепости духа и удачи в бою.
Не помня себя, Лебедев повиновался приказу прекрасной богини, скинул другой сапог, закатал по колено брюки и ступил в ледяную воду девятого мужского ключа, стекавшего из замшелых расщелин известнякового сланца.
Холод сводил ноги, а Лебедев не знал, сколько времени должно происходить омовение, кто такой Индрик и как у него просить силы, крепости духа, воли и удачи.
– Всё, милый, хватит! – Ольга оделась и, поёживаясь от холода, взяла Игоря за руку и вывела из-под ледяных струй, образовавших в камне маленький бочажок.
– А кто же такой Индрик? – спросил Лебедев.
– Добрый божок подземных вод и источников у древних славян, а у индусов он – Индра и возвысился до главного божества! Потому, что жарко там и много воды ждут от Индры индусы, – рассказывала Ольга Лебедеву, учившемуся в советской школе и ничего об этом не слышавшему.
– Так я ведь ничего не попросил, у товарища Индрика, – напомнил о себе Игорь.
– Не беда! – тихо рассмеялась Ольга столь неуместному для персоналий ведических богов слову «товарищ». – Слышишь шелест водяных струй? Это ключ говорит с Индриком, и о тебе не забыл. Протри ноги и обувайся, – Ольга протянула ему свой влажный платочек.
– Теперь, милый мой, ты полон сил и сегодня обязательно сделаешь то, чего не успел сделать в первый раз…
Уже неделю я ощущаю себя твоей женой, а всё ещё девушка, – призналась и, наверное, покраснела Ольга, взглянув Лебедеву в глаза. Он почувствовал это, и лицо его запылало от стыда. – Как же так, оплошал…
– Нет, не здесь, не сейчас, – успокоила его Ольга. – Обувайся. Поднимемся на городище, дойдём до храма и, получив божье благословение, отправимся в Никольево. Там нас уже ждут.

*
– Сквозь волнистые туманы пробивается луна, на печальные поляны льёт печально свет она… – любуясь сказочным ночным пейзажем, прошептал лейтенант Лебедев, знакомые со школьной скамьи стихи, зачарованно всматриваясь в открывшуюся ему панораму волшебной ночи.
– Как жаль, что незаметно закончилась эта удивительная, переполненная событиями и очень счастливая весна. А ведь прошлой весной, Оленька, в первый день по прибытии в отряд, мне удалось побывать в Святых Горах5, в Михайловском, в усадьбе, где Пушкин жил в ссылке, где написал лучшие свои стихи, где похоронен после гибели на дуэли. Была организована экскурсия для молодых офицеров, направленных служить на границу. Это совсем недалеко. От Пскова ехать на машине часа два, не больше.
Удивительное место. Обратно нас, молодых лейтенантов развозили прямо по заставам…
– Да, Игорь, это совсем не далеко. У нас есть старая большая карта Псковской губернии. Папа любит её разглядывать, и ещё в детстве рассказывал нам о городах и селениях родного края, которых мы не могли видеть, да и сможем ли?… – грустно молвила Ольга.
– А я как вор, пробравшийся ночью в чужие владения, не могу увидеть всего великолепия Изборска ясным солнечным днём. Обидно… – в тон ей добавил Лебедев.
– Зато посмотри, как красив лунный пейзаж! – Восхищённо молвила Ольга, Взяв Лебедева под руку и положив голову ему на плечо. Одет был лейтенант Лебедев в давно не ношенный, но всё ещё добротный костюм Владимира Петровича, который стал с годами ему немного тесен. Свою форму Лебедев оставил в лесу в дупле старого дуба, завернув в кусок непромокаемой клеёнки.
Они встретились спустя неделю. Измученная не только короткой разлукой с любимым, но и неизвестностью, Ольга через день, как они договорились на прощанье, ездила на велосипеде в Никольево и запускала стаю турманов ровно в шесть вечера. Потом, когда начинало смеркаться, уходила в бор к границе, к заветному калиновому кусту, но ни в первый, ни во второй раз Лебедев не приходил.
– Вдруг с ним что-то случилось? – не находила себе места Ольга, вспоминавшая о стрельбе на границе. Ей бы к экзаменам готовиться, но нет на это сил, и разве усидишь за книгами…
Он появился лишь на третий раз. Из-под фуражки виден бит. Был ранен в голову, но, к счастью, вскользь. Пуля вырвала клок волос чуть выше левого уха, задев немного кость, контузила и изодрала в клочья фуражку. Теперь на голове у Лебедева новая.
Ездил в отряд, в санчасть, делали рентген, пять дней, не находя себе места, бесцельно провёл в госпитале. К счастью, трещин в черепе не обнаружили. Вчера вернулся на заставу и после трудного разговора со старшим лейтенантом Колесниковым, которого от тяжёлых для Лебедева решений уберегла жена Марина, спасибо ей, пришёл к доцветавшему заветному калиновому кусту на третий раз в субботу в первый вечер наступившего лета, будучи откомандированный в воскресенье поутру в отряд для продолжения лечения.
Он явится в отряд, но для этого необходимо во чтобы то ни стало вернуться до подъема на заставу и отбыть в комендатуру на пароконной повозке.
Вот дела! Вся застава знала, что неделю назад, вечером в прошлую субботу к Лебедеву приходила девушка, кто видел её хоть мельком в темноте, шептались, что очень красивая…
Но кто она? Откуда? Никто не знал.
Под утро в воскресение пограничники привезли с границы на повозке тела двух убитых диверсантов и одного захваченного в плен, связанного по рукам и по ногам. Четвёртым ехал в повозке залитый кровью, наспех перевязанный лейтенант Лебедев без фуражки. Обхватив голову руками, он тихо стонал. Марина Колесникова осмотрела рану, очистила, сделала перевязку и успокоила Лебедева, а утром его увезли в отряд…
Что там отрядная санчасть. Близость любимой лечила всего лучше!
Ольга осторожно притронулась к бинту.
– Болит?
– Ты лечишь лучше всех врачей на свете! – улыбнулся Лебедев. – Ты не поверишь, ни капельки не болит!
– Я так и думала, что что-нибудь случится с тобой! Переживала! Очень страшно! – едва не плакала Ольга, осторожно надевая на голову Игорю старую Юркину студенческую фуражку, наполовину прикрывшую бинт.
– Два диверсанта были убиты в бою, – рассказывал Лебедев. – Один из них, матёрый зверь, отстреливался из автомата, новенького немецкого. Весь магазин расстрелял, гад. Он то и задел меня. Других потерь у нас не было. Третьего задержали. Споткнулся, упал, тут на него навалились бойцы. Уже пожилой человек. Ругался, кричал, что мы «русские люди служим жидам и комиссарам, проливаем за них кровь, а они торгуют Россией…».
– Неправда это, никому мы не продавались и никому не позволим торговать нашей страной. Раздавим любую гадину! – словно в ответ захваченному диверсанту из бывших белогвардейцев, добавил лейтенант Лебедев.
– Пришлось заткнуть ему кляпом рот. А вот четвёртый, высокий такой, светловолосый и кудрявый, пуля сбила с него кепку, ушёл, не сделав ни выстрела. Я видел его лицо. Запомнил на всю жизнь. Зажал рану левой рукой, стрелял в него из «ТТ», не попал, а он почему-то вдруг улыбнулся мне, освещённый луной, и помахал рукой. Вековые сосны прикрыли его стволами от пуль. Странный какой-то…
Служебно-розыскная собака след взяла, но диверсант посыпал за собой каким-то химическим порошком, и бедняга, наш пёс Бравый, долго мучился, чихал и кашлял, словно человек, и след потерял. Перекрыли весь район, не помогло, ушёл…
– Я помню этого человека, – неожиданно призналась Ольга. – Днём нас с папой застала гроза, и мы пережидали её в доме Пантелеевых. Туда подъехал грузовик с Мяаге, Ланге, несколькими кайцелитами и с теми четырьмя диверсантами. Высокий мужчина со светлыми кудрями, снял кепку и, подмигнув, улыбнулся мне. Весёлый такой…
Лебедев промолчал.
– Может быть и хорошо, что этот русский человек не погиб, ушёл, – подумал он. – Бог ему судья, не станет он вредить родной стране. Нет, не станет… – успокаивал себя Лебедев.
Где-то рядом зацокал соловей.
– Не только я лечу раны, – отвлекла его Ольга, вновь прикоснувшись к бинтам.
– Кто же ещё?
– Время, Луна, соловей…
– Луна? – удивился Лебедев.
– Луна! – утвердительно кивнула головой Ольга.
– Вот послушай, любитель Пушкина, о луне, о соловье:

Настала ночь; луна обходит
Дозором дальний свод небес,
И соловей во мгле древес –
Напевы звучные заводит…

Необыкновенно красивым голосом прочитала Ольга, грациозно очерчивая рукой ночную панораму расстилавшейся у их ног долины.
– Откуда эти стихи? – спросил взволнованный Лебедев.
– Из романа «Евгений Онегин», – неужели забыл?
– Читал, когда учился в школе, отрывки наизусть учил, но этого не помню, – извинился Лебедев.
– Я знаю всю поэму наизусть, хотя у нас и не было её в программе, – призналась Ольга. – Ведь недаром говорят: «большое видится на расстоянии». Большая Россия у нас в сердцах, любовь к русскому языку, на котором и учить в старших классах запрещают, у нас в крови! Спасибо папе, он не подчиняется распоряжениям властей из Министерства образования. Даёт гимназистам дополнительные бесплатные уроки, и все без исключения их посещают! А Пушкин – чудо русской поэзии!
– Почитай ещё что-нибудь? – попросил Лебедев, погладив Ольгу по светлым даже в ночи, густым, чуть вьющимся, красиво подстриженным до плеч волосам.
– Любуйся, Игорь! Читаю из романа, и только о луне:

К плечу головушка склонилась,
Сорочка лёгкая спустилась
С её прелестного плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина…

Ольга указала рукой на озеро внизу, на спящую Мальковскую долину, на окраине которой вспыхнула далёкая зарница.
– И вот опять – ещё весна, опять луна:

Быть может, в мыслях нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне…

А это, Игорь, о нашей ночной прогулке, сделав паузу, продолжила Ольга:

Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звёзды и луну,
Луну – небесную лампаду,
Которой посвящаем мы
Прогулки средь вечерней тьмы,
И слёзы – тайных мук отраду…

Слушая из уст Ольги самые красивые из стихов, которые в школьной суете, он так и не заметил, Лебедев с нетерпением ждал новых.

И вот опять она одна,
Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет,
И всё Евгений на уме,
И в необдуманном письме…

Прочитала Ольга новый фрагмент, а вот уже другой:

Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям Луны…

За ним и третий, просится фрагмент:

Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой…

Вот, Игорёк, и нам пора. Папа ждёт нас и тётя Надя, волнуются, переживают. Идём скорей, время не ждёт.

2.
– Марина, ты спишь?
– Нет, Миша, не сплю. – Марина повернулась к мужу и обняла его.
– Никак не выходит у меня из головы эта история с лейтенантом Лебедевым и его девушкой! – признался жене Колесников. – Ведь я должен был доложить об этом деле по начальству! Шутка сказать, девчонка с той стороны свободно перешла границу, а сейчас где-то там, на чужой стороне, бродит мой заместитель с пистолетом в кармане! А если его схватят? Ох, подведёте вы меня под трибунал!
– Не убивайся так, Миша. Всё будет хорошо, вот увидишь! Игорь Лебедев отличный офицер, не подведёт. А девушка его, Ольга – видел бы ты, как она красива! Чиста, как утренняя роса! Я видела её лишь в сумраке и помню профиль, блеск восхищённых глаз, устремлённых на экран. Очень хороша! Счастливый Игорь, любовь у них!
– Вспомни, как сам бегал из училища в самоволку на свидания?
– Скажешь тоже, Марина! Самоволка и переход через границу – очень разные поступки. За самоволку, если поймают, наряд вне очереди или гауптвахта, а здесь трибуналом пахнет и не только ему. От такой красавицы, как ты говоришь, и вовсе потеряет голову!
– Не потеряет голову, не попадётся! Ты, разлюбезный мой курсант, не попадался и на гауптвахте не сидел! – тихонько засмеялась Марина, крепче прижимаясь к мужу. И он не попадётся, вернётся до побудки и поедет в отряд, покажется хирургу.
– А если кто донёсет в комендатуру, в отряд, в политотдел? – засомневался вновь Колесников.
– Не донесёт! – Марина решительно остановила мрачные опасения мужа. – Пока не донесли, значит не донесут. Лебедев герой, ранен. Агапов тебе не доложил, и старшина промолчал, а он видел её. Сидел вместе с Полиной и дочками в «Ленинской комнате», смотрел кино. Я видела, как Боженко улыбнулся, а Полина пожала Лебедеву руку.
– Надо же, и Боженко промолчал. Парились c ним до полуночи, два раза по сто граммов выпили под квас. Он мне всё об охоте рассказывал, о рыбалке и ни слова – ни о Лебедеве, ни его крале! Надо же! – уже добродушно возмущался Колесников. – Теперь понятно, это ему Полина велела помолчать.
– Я тебе всё рассказала, Миша, чтобы не вспылил и не наделал сгоряча глупостей. Как началась стрельба на границе, Агапов поднял заставу «в ружье», а ты едва не упал с кровати. Помчались на границу, блокировали район, и вернулся ты измученный, едва ли не к обеду, сразу завалился спать, – напомнила Марина мужу.
– Лебедева ещё утром отправили на повозке в комендатуру, а оттуда в отряд. Я приняла его под утро. Ещё в темноте привезли с границы на повозке двух убитых диверсантов, связанного пленного и раненого, залитого кровью Лебедева.
– Пока делала ему укол, обрабатывала рану и перевязывала, Игорь мне всё рассказал, попросил рассказать тебе. С осени у них это началось, весной встречи возобновились. В тот последний майский субботний вечер, рискуя жизнью, Ольга пришла на заставу, помогла нам, указала, где намечен прорыв и какими силами.
– Матёрые звери, бывшие белогвардейские офицеры. Жаль, одному удалось уйти, – сожалел старший лейтенант Колесников, уже получивший за это от начальства нагоняй.
– Это не её вина, – заметила Марина.
– Да, – согласился Колесников, – не её.
– Не мучайся, Миша, придёт Лебедев, – успокоила мужа Марина и посмотрела на будильник, подсвеченный тусклым лунным светом. – Давай спать, уже два часа ночи, до подъёма ещё четыре.

3.
– В воскресенье утром вернулись мы с папой домой. Нас подвёз на мотоцикле Алекс Мяаге. Я села в коляску, папа на заднее сидение. Слава богу, доехали быстро, и мотоцикл так трещал, что Мяаге не донимал нас разговорами. Терпеть его не могу! – рассказывала Ольга Лебедеву, сидя на багажнике велосипеда и удерживаясь, обхватив его руками.
Лебедев крутил педали по прикатанной крестьянскими телегами дороге в сторону Никольево. Велосипед был женским и он не сразу к нему приладился – не хватало привычной рамы.
Шёл третий час ночи. Луна скрылась за тучами, начал накрапывать дождь, раскаты грома приближались, но они успеют. Ещё минут десять, и в доме Михайловых их уже давно ждут. Ольга так решила – сначала показать Игорю ночной Изборск, рассказать о князе и семейном предании, посетить могилу мамы и попросить благословения.
Идти к себе было опасно. Неподалёку от дома Лебедевых, размещалась управа с ночным сторожем, полицейский участок и пограничная комендатура с извечным часовым. Могли заметить, а потому решили встретиться в доме у тёти Нади и до границы ближе. Лебедев прикинул, что за час доберётся до заставы, а уж где перейти границу, так чтобы свои же пограничники не обнаружили, ему было известно лучше всех.
– Папа рассказал, что этот Мяаге сватается ко мне! Просит папу повлиять на меня, сделать «правильный выбор»! Вот прицепился! – возмущалась Ольга.
– Боюсь я за тебя, Оленька. Случись что – не смогу помочь!
– Да что может случиться! Тронуть меня он не посмеет, к тому же их перевели в Печоры. Там бастуют рабочие-железнодорожники и служащие. Против высоких налогов протестуют крестьяне из соседних деревень. В Печорах много сету6 и эстонцев, даже они отказываются повиноваться властям. У нас в Изборске пока тихо, но и наши крестьяне отказываются платить налоги.
– Складывается революционная ситуация… – деловито заметил Лебедев.
– Какая ситуация? – не поняв, переспросила Ольга.
– Революционная. Нас этому учили в школе, потом в училище, сейчас об этом говорю с бойцами на политзанятиях. Я ведь на заставе и за политрука. Революционная ситуация, Оленька, – это когда «верхи не могут, а низы не хотят», как говорил товарищ Ленин. Слышала о таком?
– Конечно, слышала! Живём мы хоть и в глухом углу, но кое-что и до нас доходит, – съязвила Ольга. – Ещё совсем недавно у нас был собственный радиоприёмник. Конфисковали. Стоит теперь в полицейском участке.
– Я только что из Пскова. Войск там заметно прибавилось. На запасных путях стоят воинские эшелоны с танками и пушками, в городе полно офицеров, – поделился своими наблюдениями Лебедев. – К чему бы это?
– К войне, милый мой! – вздохнула Ольга и ещё крепче прижалась к Игорю.
– К войне? Но не с Эстонией же! Финляндию мы разгромили, границу отодвинули от Ленинграда на сто пятьдесят километров. Теперь никакая дальнобойная артиллерия не сможет обстреливать город. Германия ещё воюет с Францией и с Англией. Вряд ли немцы посмеют нарушить договор сейчас и начать войну в этом году, – засомневался Лебедев. – Так что, похоже, скоро введут войска в Эстонию, Латвию и Литву, пока этого не сделали немцы. Скорее бы!
– Скорее бы, – согласилась Ольга. В последние дни мало кого не интересовало ближайшее будущее. Изборяне украдкой обсуждали неизбежное присоединение к России, которая называлась теперь загадочно – СССР, и правили в стране большевики во главе с вождём товарищем Сталиным, который был грузином, но говорят что православным. Как-то оно будет при новой власти?
– Нашумел тогда на меня папа, – вернувшись к делам личным, а теперь уже и семейным, продолжала Ольга. – Где ты пропадаешь, когда надо сидеть дома и готовится к выпускным экзаменам? Девушки в твоём возрасте должны быть очень осторожными! Мама, будь она с нами, сказала бы то же самое…
– Словом, спохватился папа, что «упустил» меня и начал родительское воспитание сначала, – тихо рассмеялась Ольга, а Игорь крутил педали и слушал её рассказ, пытаясь представить себе, как это у них было.

*
– Папа, я теперь не маленькая девочка, я теперь взрослая… – Ольга едва не сказала – женщина, но спохватилась и промолчала, поскольку, ею ещё не стала…. – У меня есть муж, мы любим друг друга!
– У Владимира Петровича перехватило дыхание. Здоровьем он был не слишком крепок, и отцовское сердце не без усилий выдержало такой неожиданный удар.
– Замужем? Да как же это случилось, дочка? – не понимал Владимир Петрович. – Мерзавец! Ведь он только что просил у меня твой твоей руки и вот, пожалуйста, не дождался, успел тебя совратить… – Отец едва не плакал от обиды, смотреть на него было невыносимо. Ольга испугалась:
– Зачем я так, сразу? – спохватилась она и обняла отца.
– Папа! Ты, наверное, подумал о Мяаге? Нет, он здесь не причём, я терпеть его не могу!
– Но кто же тогда? Почему ты молчала? Всё не как у людей. Впрочем, теперь я могу сказать Мяаге, что он опоздал и ты теперь замужем, – печально улыбнулся Владимир Петрович, осознавая, наконец, что дочь уже взрослая и от совершеннолетия её отделяют всего-то три недели.
– Нет! Ни в коем случае ему нельзя об этом говорить! – вскричала Ольга. – Только тёте Наде и дяде Лёше, по большому секрету.
– Это почему же? – удивился Владимир Петрович. – Я не понимаю тебя, Ольга?
– Моего мужа зовут Игорь Лебедев. Он русский, советский офицер-пограничник! Вот! – победоносно, подняв к верху красивый славянский носик, заявила Ольга.
– Владимир Петрович пытался, было схватиться за сердце, однако, будучи в великом волнении, как видно забыл, где оно и приложил руку справа.
– Нельзя, папочка, так волноваться! Всё хорошо! Всё очень даже хорошо!
– Но где же он, твой муж? Могу ли я видеть его? – обнимая и целуя дочь, словно ребёнка, спрашивал начинавший понемногу приходить в себя Владимир Петрович Лебедев, более всего, как оказалось, удивившийся фамилия зятя.
– Мне даже не придётся менять фамилию! Вот как хорошо, папа! Была Ольга Владимировна Лебедева и останусь Лебедевой! Вои и отчества у нас одинаковые! Нас будут принимать за брата и сестру! – продолжала фантазировать счастливая Ольга, наблюдая за эффектом, произведённым на отца.
– Как же вы встретились? Где? – продолжал расспрашивать обескураженный Владимир Петрович.
– На границе, ещё прошлой осенью, в конце сентября. Меня тянуло к границе какая-то непреодолимая сила! Просто сама не знаю! Хотелось ступить хоть одной ногой на землю Большой России! Верно это судьба!
– Знала бы мама… – Владимир Петрович горько переживал своё вдовство. Они с Верой очень любили друг друга, в любви и согласии прожили почти двадцать пять лет, но не успели вместе отметить серебряный юбилей. Нажили и воспитали двух детей и были счастливы…
– Я рассказала ей, – не выдержав, призналась Ольга, – и попросила материнского благословения. Это было ещё на Рождество в прошлом году. Тогда я не была уверена, что мы встретимся с Игорем этой весной. Мало ли что могло случиться. Мама ушла от нас, когда снег начинал сходить…
«Желаю вам счастливой встречи, большой любви и долгой жизни» – наказала она мне в свои последние часы. Мы встретились с Игорем через неделю…
– Надо же! Вера мне так ничего и не сказала. Я чувствовал, что у неё что-то на сердце… – с тоскою вспоминал Владимир Петрович.
– Слушай, Оленька! А может быть, ты всё придумала? Пошутила? – вдруг спохватился Владимир Петрович. – Дай я пощупаю твою головку, не заболела ли?
– Ну, что ты, папа! Так не шутят! – Ольга сбегала в свою комнату и принесла наполовину съеденную плитку шоколада, подаренного Игорем.
– Смотри!
Владимир Петрович посмотрел на обертку и удивился. На ней было написано: «Ленинградский» и «Фабрика им. Н.К. Крупской»7.
– Попробуй, папа, какой вкусный шоколад! – Ольга отломила дольку и протянула отцу.
Владимир Петрович попробовал. Шоколад был и в самом деле превосходным, не то, что заморский немецкий, а своего Эстонская республика не делала. Плитка шоколада «Ленинградский» стала весьма веским аргументом, и Владимир Петрович даже успокоился, убедившись, что с Олей всё хорошо, что она теперь замужем и у него есть зять…
– И всё же, Олюшка, как ты решилась на такое?
– К твоим словам прислушивалась, папочка: «Надо нам сближаться с СССР» – пошутила Ольга и поцеловала отца в щёку.

*
Вот и Никольево. Молния вырывает из ночи тёмные избы, ворчат лениво сонные собаки, дождь усиливается, грозя в любой момент обрушиться на землю ливнем.
– Вовремя успели! – Обрадовалась Ольга, отворяя дверь и забегая в сенцы. Сбросив промокшие туфельки и натянув на ноги толстые шерстяные носки домашней вязки, она отрыла другую дверь, ведущую в горницу и увидела при свете трёхлинейной керосиновой лампы терпеливо сидящих за столом отца, тётю Надю, дядю Лешу и Аринку, решительно отказавшуюся спать.
– Здравствуйте! – снимая фуражку, Игорь заглянул в горницу вслед за Ольгой.
– Здравствуйте! Входите в горницу, дорогие наши родные! А то мы вас ждём – не дождёмся, все жданки уже прождали, все глаза проглядели! – такими приветливыми словами встретила тётя Надя молодых.
Лебедев тоже снял в сенцах мокрые и грязные офицерские хромовые сапоги, в которых отправился в гости знакомиться с близкими родичами Ольги, и тоже обулся в толстые и приятно согревавшие ноги шерстяные носки.
В горнице было тепло и сухо, да и весь дом сильно напоминал отчий, в котором родился и вырос Игорь Лебедев. На свежем, выскобленном полу лежала цветная рогожка, по которой так и хотелось пройтись. В красном углу, чуть поодаль от суровых византийских ликов святых, висели в рамочках фотографии хозяев, их детей и близких родственников – такие же родные славянские, русские лица, как и на Новгородчине. В другом углу полочки и часы-ходики с бегающими кошачьими глазами. Далее белый бок русской печи, согревающий зимой горницу, любовно украшенный изразцами. Устье печи выходило на кухню, а другой бок в маленькие, обычно две спаленки.
Кроме стола и стульев, в горнице стояла кровать, застеленная шерстяным домотканым покрывалом со старинным орнаментом, буфет с посудой, платяной шкаф и комод с зеркалом, да ещё большой старинный сундук, на котором в случае надобности можно было спать. Окна были закрыты деревянными ставнями и завешаны ситцевыми занавесками.
– Всё, как у нас! – подумал Лебедев и пригладил рукой волосы, стараясь прикрыть бинты, опоясывавшие голову, хотя бы спереди.
Мужчины поднялись навстречу. Обменялись крепкими рукопожатиями, а затем по-родственному обнялись. Надежда Васильевна расцеловала Ольгу и Игоря, а Аринка сказала:
– Здрасьте, – и вслед за мамой чмокнула в щёчки сиявшую, словно солнышко Ольгу, и стеснительно улыбавшегося Игоря, успевшего отметить, что Аринка лицом и статью была похожа и на мать и на Ольгу – одна, Князевых, порода, – и вскоре обещает стать красавицей.
– Значит, Игорь Владимирович, однофамильцы мы, – волновался Владимир Петрович. – Лейтенантом служите?
– Лейтенантом.
– А родом сами откуда?
– Из Старой Руссы, бывшей Новгородской губернии8.
– Очень хорошо! Соседи значит.
– Соседи, – согласился Игорь.
– А родители ваши?…
– Владимир Мефодиевич и Любовь Михайловна, – назвал Игорь родителей.
– Они знают о вашем решении?
– Пока нет. Брату двоюродному рассказывал прошлой осенью, на ноябрьские праздники, когда был в краткосрочном отпуске.
– Что значит ноябрьские? Ах, да! – догадавшись, спохватился Владимир Петрович. – Седьмое ноября…
А где жить собираетесь, хотелось бы узнать? – неожиданно сменив тему, спросил Владимир Петрович.
– Об этом мы пока не думали, – пожав плечами, ответил Игорь.
– Папа, не зови Игоря «на Вы»! Наш он, муж мой! – напомнила отцу Ольга. – Сегодня мы были у мамы, просили благословения, обратно проезжали на велосипеде мимо Никольской церкви9, просили благословения у Господа Бога, теперь ждём твоего, благословения папа! А где нам жить – покажет время.
В глазах Владимира Петровича заблестели слёзы. Сделав шаг, он трижды по русскому обычаю поцеловал детей – сначала Ольгу, потом Игоря и благословил.
Потом Надежда Васильевна, взяв из Красного угла икону Пресвятой девы Марии с младенцем, осенила их ею и благословила.
– Венчания в церкви не будет. Придёт время – распишемся в ЗАГСе, так принято в СССР, – пояснила Ольга и посмотрела на часы.
– Вот уже без пяти три, а в пять Игорю уходить, едва поспеет к подъёму. Давайте устроим свадебный ужин, будем пить чай, а потом спать. Должна же у нас быть брачная ночь! – решительно объявила возбуждённая, раскрасневшаяся Ольга.
– А и в правду, давайте! – засуетилась тётя Надя, незаметно посмотрев на смущённого Игоря, неловко стоявшего посреди горницы.
– Садитесь, дорогой зять! – позвал Игоря Владимир Петрович, приглашая в мужской круг. А Ольга и Аринка принялись энергично помогать Надежде Васильевне расставлять на столе тарелочки и чашки старого сервиза из кузнецовского фарфора, купленного ныне покойными родителями Надежды Васильевны ещё до германской войны, когда крестьяне жили не в пример зажиточнее, чем в нынешние времена. При этом Аринка смущённо посматривала то на сестру, то на Игоря, искренне радуясь за них.
– Видный кавалер, офицер! Не то, что наши деревенские ребята. Ростом вышел, строен, лицом пригож, глаза синие, волосы русые, только вот раненый, жаль… – и радовалась и переживала за сестру четырнадцатилетняя Аринка.
– Опасное ранение? – с такого не совсем приятного вопроса начал разговор Владимир Петрович.
– Нет, не опасное. Ранение скользящее. От удара пули случилась небольшая контузия, но всё уже позади. Завтра поеду в госпиталь, в отряд. Там ещё раз покажусь врачам.
– Отряд? Где это? – поинтересовался Алексей Иванович.
– В Пскове.
– В восемнадцатом году я воевал в тех местах с немцами, был ранен, а Надя, служившая медсестрой в госпитале, вывезла меня в Никольево, на поправку. Полюбились мы друг другу, – охотно вспоминал Алексей Иванович.
– Мы не были там больше двадцати лет. Наверное, всё сильно изменилось? – спросил Владимир Петрович.
– Трудно сказать. Впервые, я увидел город прошлой весной, – ответил Игорь. – Город большой, жизнь в нём кипит. Работают заводы, фабрики. Вокруг колхозы.
– А как людям живётся в тех колхозах? – поинтересовался Алексей Иванович. – У нас об этом говорят разное.
– По-разному живут, – уклончиво ответил Игорь, недостаточно хорошо представлявший себе колхозную жизнь. – Над нашей заставой шефствует колхоз «Путь Ильича». Помогают свежими продуктами, солдаты дружат с деревенскими девчатами. И мы им помогаем, построили коровник на субботниках.
– А власть народ не обижает?
– Да что ты, Алексей, пристаёшь к человеку с такими вопросами! – остановил свояка Владимир Петрович.
– Ой, правда! – согласился Алексей Иванович. – Мать, подавай скорей к столу, проголодался гость, устал.

4.
Старший лейтенант Колесников проснулся, как всегда без десяти минут шесть. Просыпаться в это время он привык, так что не требовался ни будильник, ни телефонный звонок дежурного по заставе.
Пару минут Колесников полежал рядом со спавшей женой, потянулся, взглянул в кроватку сына. Свернувшись калачиком, Николка спал, сладко посапывая.
Осторожно встал с кровати, не желая будить Марину. Пусть поспит ещё несколько минут, пока дневальный не закричит, как оглашённый: «Застава подъём»! и закипит жизнь в проснувшемся «муравейнике», каким ему представлялась застава.
Сегодня Колесников сам проведёт с солдатами физзарядку и покажет молодым, как надо «работать на перекладине», а потом пробежит кросс вместе с бойцами от ворот заставы до большого дуба, за которым начиналась ближайшая к заставе деревенька Михалёво, и обратно, всего три километра. Физическая сила и закалка нужна солдату, а пограничнику особенно.
Однако мысль: «вернулся ли на заставу Лебедев?» – не давала ему покоя. Не выдержав, Колесников вышел в прихожую и, крутанув ручку телефона, позвонил дежурному:
– Дежурный по заставе командир отделения Осянин слушает! – послышалось на другом конце провода, который находился всего-то в полусотне метров.
– Старший лейтенант Колесников у аппарата. Докладывайте, товарищ Осянин!
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! За время дежурства никаких происшествий на заставе не случилось. Происшествий на границе нет! – доложил дежурный.
– Позовите к аппарату лейтенанта Лебедева! – потребовал Колесников.
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – ответил дежурный, и Колесников услышал в трубке голос Осянина.
– Товарищ лейтенант, подойдите к аппарату! На проводе старший лейтенант Колесников!
Через несколько секунд Колесников услышал в трубке не слишком-то бодрый голос Лебедева:
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. У аппарата лейтенант Лебедев.
– И вам желаю здравия, товарищ лейтенант. Как дела на границе?
– Хорошо, – ответил Лебедев, однако, Колесников уловил в его голосе глубокую озабоченность.
– Я сейчас проведу с бойцами физзарядку, позавтракаю, потом, Игорь Владимирович, зайди ко мне в канцелярию, расскажешь, как это «хорошо», а в восемь ноль-ноль отправишься в комендатуру в санчасть, с Востриковым, – приказал Колесников, одной заботой у которого стало меньше. За всё, что происходило на заставе и на двенадцати километрах государственной границы, он отвечал днём и ночью, кроме очередного отпуска, до которого надо было ещё дожить. – Вам всё ясно, товарищ лейтенант?
– Так точно! После завтрака прибыть в канцелярию, а потом отбыть в комендатуру на повозке с Востриковым! – ответил Лебедев.
– Уже бодрее, теперь слышу голос лейтенанта Лебедева! – Колесников положил трубку.
– Слава богу, прибыл! – облегчённо вздохнул начальник заставы.
– Вернулся! – обрадовалась поднявшаяся Марина, обнимая мужа, а через минуту он уже был рядом с солдатами, построившимися на физзарядку.
Пока Колесников с солдатами проводит физзарядку и бегает в Михалёво и обратно, ей предстояло приготовить завтрак: гречневую кашу и творог со сметаной. Свежие молочные продукты ей и Полине Боженко ежедневно приносила Пелагея Афанасьевна – мать Полины. Первое время женщина отказывалась от денег, но Марина настояла. Для вдовой колхозницы, имевшей ещё двух замужних дочерей и семерых внучат и получавшей на трудодни то, что выращивал или производил колхоз, такие деньги были не лишними.

* *
Устроившись на повозке поудобнее, Лебедев чуть задремал – сказалась бессонная ночь, перенасыщенная событиями, незабываемыми на всю жизнь. Повозочник – рядовой Востриков, не гнал, стараясь не шуметь на лошадей.
«Пусть лейтенант поспит», – думал Востриков, не подозревая, где этой ночью побывал геройский лейтенант, с забинтованной головой, раненный неделю назад и представленный к медали «За отвагу», которую, вполне возможно, ему вручат в комендатуре или в отряде. Заслужил.
Утренний разговор с Колесниковым прошёл нормально. На помощь пришла Марина, оставив ребёнка на попечение Полины Боженко, которая посадила Николку на высокий стульчик рядом с девочками и разлила по тарелочкам вкусную молочную манную кашку с изюмом.
– Ешьте, дети кашку, а я пока приготовлю какао, – Полина погладила по головке Николку и помогла ему с первой ложечкой:
– Какая вкусная кашка! Правда, девочки?
– Правда, мама! – дружно подтвердили Катя и Анечка. – Идите, тётя Марина, мы накормим Николку, – пообещали девочки.
– Не терзай его, Миша! Видишь, как устал Игорь, в глазах и счастье и тревога! – Марина присела между мужчинами на табурет. – Вернулся, значит, всё в порядке!
– Рассказывай, Игорь.
– Теперь мы с Ольгой муж и жена… – выдохнул Лебедев и рассказал Колесниковым всё, как было, скрыв лишь появление под утро эстонских офицеров, прикативших на мотоцикле. Одним из них был лейтенант Ланге, которого Колесников знал. Другой офицер был ему не известен. Это был лейтенант Мяаге. Промолчал Лебедев и о досадной оплошности с часами, забытыми в спальне, которые, Ольга спрячет и сохранит. Он на это надеялся.
– Молодчина, Игорь! – воскликнула Марина, выслушав короткий яркий рассказ смущённого лейтенанта Лебедева и рассматривая маленькую фотокарточку годовалой давности, которую ему подарила Ольга. На фото она была изображена с длинной косой, достигавшей пояса – совсем ещё девчонка, не достигшая семнадцатилетия. – Красавица твоя Ольга! – заключила Марина и показала фотографию мужу. Тот посмотрел, молча согласился с женой и посетовал:
– Молодец-то молодец, да как им теперь быть. Через границу не находишься, а если узнают о таких делах в комендатуре или в отряде, не миновать нам с тобой, Игорь Владимирович, трибунала. Вот так-то, разлюбезный мой заместитель по боевой и политической части!
– Я член ВКПБ, ты комсомолец и кандидат в члены ВКПБ, так что за такие дела, даже если они сердечные, по головке не погладят. Через границу, я тебя, Игорь, больше не пущу!
– Тихо ты, Миша, дежурный услышит. Да и время идёт. Игорю скоро ехать в комендатуру, а тебе проводить с бойцами занятия, – напомнила мужу Марина.
– Ладно, товарищ лейтенант, давай мы это дело на сегодня прикончим. Что будет завтра – не знаю, а что через две недели и подавно. Тебя не было. Вызывали в комендатуру всех начальников застав. Пришлось оставить хозяйство на старшину. Так вот, майор Никитин рассказывал, что очень скоро грядут важные события, и требовал усилить охрану границы. Резервную заставу поделят между линейными заставами и бойцов направят в помощь нам. Как думаешь, что за события грядут?
Лебедев не ответил. Он не знал, но чувствовал, что вот-вот регулярные части Красной Армии войдут в Эстонию и прочие земли Прибалтики, восстановив территориальную целостность бывшей Российской империи, как это сделали в двадцатых годах в Закавказье и Средней Азии, создав там союзные республики…
– Гитлер добивает Францию и если сделает это до середины июня, вполне может повернуть на нас, – продолжал Колесников. – Майор рассказывал о внутреннем положении на сопредельной территории. Это рядом с нами захолустье, а Таллин бурлит. Солдаты сидят по казармам, а с рабочими на улицах дерутся кайцелиты. Верхи выжидают, как повернутся дела, на наших базах повышенная боеготовность. У тебя ведь брат моряк, в Либаве, кажется, служит. Что пишет?
– Мне брат давно не писал, да и не может он всего рассказать, сам понимаешь, военная цензура, – ответил Лебедев.
– Так вот, наше правительство не допустит, чтобы Прибалтика, всегда находившаяся в сфере интересов России, досталась Гитлеру, несмотря на всякие, там договора, грош которым цена. Вот так-то, Игорь Владимирович. Бог даст скоро всё образуется…
– Да ты же не верующий, Михаил Иванович? – удивился Лебедев.
– Такие, брат, кругом дела, что поверишь! Правда, Марина? – обратился за поддержкой к жене начальник заставы. 
– Пусть твоя Ольга сдаёт экзамены, надо же, школьница, а уже жена! А ты поезжай, подлечись, голову покажи врачам ещё раз. Может она у тебя… – Колесников, наверное, хотел добавить «того», но Марина грозно взглянула на мужа, и тот промолчал, надел фуражку и отправился в «Ленинскую комнату» проводить политзанятия на заданную майором Никитиным тему о войне во Франции с теми бойцами, которые заступают в наряд на охрану государственной границы вечером.

*
Устав от тяжелых мыслей и переживаний за Ольгу и от надежд, что скоро всё переменится, уже в приятной дрёме, под убаюкивавший цокот копыт по выстланной местами сланцем дороге, под мерное дыхание сытых лошадей и лёгкое поскрипывание колёс, Лебедев припоминал волнующие подробности прошедшей ночи. Как ужинали жареной курицей и варениками с творогом и сметаной, приготовленными хозяйкой и пили чай с мёдом и творожниками. Ему налили рюмку домашней вишнёвой настойки, выпил, приятно согрела, а вот другую Ольга не дала. Хватит, впереди есть дела поважнее…
Затем Алексей Иванович не прокричал, как полагалось, а заявил негромко, что «Горько», как это принято на русских свадьбах, и Ольга с Игорем поцеловались.
К половине четвёртого ночи, незадолго до пения первых петухов, допили чай и молодые встали. Им пожелали доброй ночи, и Ольга увела Игоря в маленькую и уютную Аринкину комнату, кровать в которой тётя Надя перестелила свежим бельём, а Аринке, выпровоженной спать в горницу, постелила на сундуке.
Чуть больше часа отмерила им судьба в первую брачную ночь, но тех счастливых минут никогда не забыть, и каждой следующей ночью вспомнятся трепетные мгновения, волнующие переживания…
Усталая и счастливая Ольга прижалась к мужу. Ужасно хотелось спать, но где там, никуда не исчезли заботы прежние, явились проблемы новые. К тому же заголосили петухи, а на чердаке заворковали турманы.
– Надо же, Игорёчек, я забыла познакомить тебя с голубями! – вспомнила Ольга.
– Была ночь, Оленька, они спали, – улыбнулся Лебедев, вспомнив о пернатых вестниках их незабываемых встреч на границе возле калинового куста. В старой русской волшебной сказке был Калинов мост, по которому проходила граница Руси и Дикого Поля, откуда набегали на родную землю Чудо-Юдо многоглавые змеи10. Там стояла богатырская застава. Здесь был свидетель их встреч пышный калиновый куст, а неподалёку стояла его застава. – В другой раз познакомимся, вместе запустим, полюбуемся их полётом, – размечтался Лебедев, но тут же вспомнил о заботах земных: 
– Тебе, Оленька, надо готовиться и сдавать экзамены. Пусть всё утрясётся, а через две недели встретимся. Потерпишь?
– Потерплю, любимый! Обидно, с разлуки начинается наш «медовый месяц», но мы все ещё наверстаем, ведь правда?
– Правда, любимая…
– Целыми днями на радость папе буду сидеть над книгами, и время пролетит незаметно, – продолжила Ольга. – Береги себя. Обязательно покажись врачу, и чтобы в следующий раз пришёл на наше место, под калиновый куст здоровый, весёлый, и без бинта.
– К тому времени куст отцветёт, – заметил Лебедев.
– А мне почти исполнится восемнадцать, – заявила Ольга.
– Надо же! Ты мне ещё не говорила, когда это случится?
– Шестнадцатого июня! Вот!
– Лебедев подсчитал дни:
– Надо же, сегодня уже второе! Ровно через две недели! Что же подарить тебе, золотая моя?
– Колечко обручальное, золотое, – прошептала ему на ушко Ольга…
– Я даже не знаю, продаются ли они у нас? – забеспокоился Лебедев.
– Жаль, если не продаются. Тогда купим у нас. Поедем с папой в Печоры, там есть ювелирный магазин. Жаль, что венчаться нам не придётся, но обручальное колечко очень хочется! – прошептала Ольга.
– А если найду, как узнать размер?
– Вот, возьми. – Ольга сняла с пальца серебряное колечко с бирюзой, оставшееся от мамы, которое очень любила. Оно было ей велико и Тимофей Иванович Пантелеев – мастер на все руки, размер уменьшил, как раз на безымянный пальчик. – Возьми, вот тебе и размер. Обручальное колечко стану носить на правой руке. Мамино, с бирюзой – на левой. Вот!
– Лебедев зажал колечко в руке, и в этот момент послышалось быстро приближавшееся тарахтение мотоциклетного двигателя. Услышав шум мотора, залаяли деревенские собаки. Лебедев приподнялся и вопросительно посмотрел на Ольгу.
– Это Мяаге! – испуганно прошептала она. Только у него во всей округе такой мотоцикл!
В дверь спальни постучали.
– Игорь, поднимайтесь! Вам надо срочно уходить. К нам незваные гости, – послышался за дверью встревоженный голос Владимира Петровича, в большом волнении опять назвавшего зятя «на вы».
– Одеваюсь! – ответил Лебедев. Вскочил с кровати и по-военному быстро облачился в костюм тестя. Не хватало сапог, они остались в сенях, а в дверь дома уже стучали.
– Обувайся, Игорь, и выходи через окно, – тихо позвала его Надежда Васильевна, просовывая через полуоткрытую дверь сапоги без забытых в спешке портянок. Лебедев быстро надел шерстяные носки и натянул сапоги. Тем временем Ольга, стараясь не шуметь, открывала окно.
– Встретимся на нашем месте в субботу, через две недели. Приду с колечком! Жди, любимая и сдавай экзамены на отлично! – Поцеловав Ольгу на прощание, Лебедев выпрыгнул в сад. Было где-то около пяти утра. Дождь прекратился, было тепло и довольно светло. Над полями, начинавшимися сразу же за оградой, расстилался туман, предвещая погожий день. 
Деревенские собаки продолжали заливаться лаем, перебивая петухов, певших то ли во второй, то ли в третий раз. Лебедев пробежал по саду, укрываясь за кронами отцветших яблонь и, перемахнув через невысокую ограду, сложенную из жёлтого камня-сланца, пригнулся.
Только сейчас Игорь вспомнил, что в спешке забыл убрать с тумбочки в карман часы, которые положил, чтобы смотреть на время. Он оглянулся и разглядел силуэты двух мужчин в плащах и фуражках, которые носили эстонские офицеры. Лебедев заметался, нащупал в кармане пиджака свой «ТТ» и, в горячке, готов был уже вернуться, однако вовремя опомнился, взял себя в руки и, пригибаясь пониже, выбрался на межу, разделявшую полоски крестьянских полей. Укрыться здесь было негде, поэтому Лебедев побежал так, как бегал на короткие дистанции в училище или на весенних и осенних проверках11, в сторону леса, преодолев километр за пару минут. Возможно, его никто не заметил, по крайней мере, никто не преследовал.
В лесной чаще Лебедев передохнул, успокоился, насколько это оказалось возможным, и принялся разыскивать дуб, в дупле которого спрятал форму. Сделать это оказалось не так-то просто. Из леса он выходил ночью и в другом месте, а потому на поиски ушло минут двадцать.
Наконец дуб найден. Лебедев извлёк из дупла, прикрытого кустом орешника, объёмистый клеёнчатый пакет и через минуту превратился в лейтенанта-пограничника. Переложив пистолет в кобуру, он завернул Ольгино колечко в носовой платок и засунул на дно глубокого кармана галифе.
Штатский костюм разместился в пакете и отправился в дупло. До границы было метров четыреста, а уж как перейти её, не попав в руки своих пограничников, он знал, как никто лучше.
Только бы успеть на заставу до подъёма. Жаль, что не было часов и невозможно было уточнить время, а потому не было времени, чтобы передохнуть. Лучше придти раньше, чем опоздать.

5.
Лейтенанты Мяаге и Ланге вошли в дом, не снимая сапог, и сразу же наследили.
Алексей Иванович, зажёг лампу и хмуро посматривал на незваных гостей, всем своим видом вопрошая:
– В чём дело, что вам здесь надо? Сегодня воскресение и даже крестьяне не встают так рано…
– Господин Лебедев с дочерью у вас? – спросил Мяаге.
– У Нас. Спят. Впрочем, вы их, и ещё пол деревни, уже разбудили. Натарахтели, собак подняли и это в святое Христово воскресение! – возмущалась Надежда Васильевна.
С сундука поднялась испуганная Аринка в длинной ночной рубашке и трясущимися руками принялась заплетать волосы в косу.
В горницу вышел наспех одетый Владимир Петрович, и прищурился от света:
– В чём дело господа? Я слышал, вы интересовались, не здесь ли мы с Ольгой?
– Да, мы здесь и остались ночевать у родственников.
– А фрейлен Ольга?
– В спальне. Надеюсь, господин Мяаге, вы понимаете, что девушке совсем не обязательно выходить.
– Она одна?
– Разумеется, одна, – с трудом сдерживая волнение, ответил Владимир Петрович. – А в чём, собственно дело?
– Надеюсь, что это так. Вы ведь помните наш уговор, господин Лебедев?
Лебедев промолчал.
– Вот какая история, господин Лебедев, – продолжал Мяаге, – один из солдат лейтенанта Ланге видел вашу дочь ночью, в компании мужчины. Они гуляли возле Никольской церкви, а потом уехали на велосипеде. Велосипед стоит возле крыльца, а мужчина в костюме, сапогах и фуражке, напоминавшей по форме студенческую, сидел за рулём. Ваша дочь была на заднем сидении и держалась за него, обхватив руками.
– Это был я, мы гуляли, а потом навестили родственников, – не долго думая, заявил Владимир Петрович, подивившийся своей находчивости.
– Это ночью-то? Когда все спят и только пограничная стража бодрствует, неправда ли Вальтер?
Ланге практически не говорил по-русски, но понял, к чему клонит Мяаге, и кивнул головой. Вообще-то солдаты были обязаны патрулировать вдоль границы, но неохотно делали это днём, а ночью или сидели где-нибудь, или прохаживались по посёлочным дорогам. Русских пограничников откровенно побаивались. Ходили слухи, что русские похищают эстонских солдат, избивают, а потом загоняют в Сибирь, копать руду или корчевать тайгу. Ланге в такие сплетни не верил, но на других постах солдаты действительно иногда пропадали, по его мнению, дезертировали.
Втайне он завидовал русским пограничникам. У них были полнокровные заставы и хорошо обученные дисциплинированные солдаты, а у его начальника – капитана Пятса, редко выбиравшегося из Петсери, в подчинении всего один офицер – он, лейтенант Ланге, ещё капрал и тридцать солдат, не проявлявших служебного рвения.
Однако удружили на этот раз, заметив ночную прогулку зазнобы Алекса с неизвестным парнем, который, оказался её отцом, если конечно русский учитель не солгал. Впрочем, было темно, солдаты могли и не признать учителя, не приводить же их сюда на опознание? А если Ольга прохаживалась с кем-то из местных парней, то это дело Мяаге. Влюбился в дочь учителя, совсем потерял голову.
Ольга, и в самом деле на удивление красивая девушка, чем-то напоминавшая ему молодую шведскую актрису, красочную фотографию которой он вырезал из журнала и хранил в альбоме. Похоже, что она водит Алекса за нос, прогуливаясь под луной со своим парнем, а отец не хочет скандала, не решается прямо заявить Мяаге, что у дочери другой поклонник. Алекс говорил, что отец обещал поговорить с дочерью, убедить, что лучшей партии ей не найти.
Ланге и сам обожал синеглазых блондинок, но пока с хорошенькими девушками у него что-то не клеилось, да и у друга Алекса, а он не в пример другим видный парень, в этом деле тоже пока не лады. Ему и в Таллине, где ещё встречаются красавицы, не каждая отказала бы, а здесь русская и без ощутимого приданого, и та нос воротит…
За стенкой, сев на кровати и обхватив руками ноги, сидела Ольга, напряжённо вслушиваясь в разговор.
Они были не осторожны. Конечно же, их могли заметить любители ночных прогулок, но не солдаты же, которых как на грех принёс сам чёрт под стены церкви! Хорошо ещё, что не преследовали, не подняли шума.
– А папа, зачем он признался, что это была я? Зачем признался, что гулял со мной? Они же не поверили, начнут копаться. Сказал бы, лучше, что ничего не знает. Впрочем, тоже бы не поверили… – тревожилась Ольга, не зная, как ей быть. – Может быть, папа и прав, заявив, что со мной был он. Хорошо, что Игорь успел уйти, и эти типы его не видели. Одеться и выйти, или остаться в постели? – целый ворох мыслей одолевал Ольгу.
– Нам необходимо видеть Ольгу и осмотреть дом! – потребовал Мяаге.
– Как же! Нечего у нас тут осматривать! – возмутилась Надежда Васильевна. – Явились среди ночи, делать вам больше нечего!
– Молчать! Вы живёте в приграничной зоне и обязаны подчиняться любому требованию офицера пограничной стражи, известного вам лейтенанта Ланге! – стал наливаться яростью Мяаге, чувствовавший, что доме кто-то есть или недавно был. Он словно зверь, словно самец, чувствовал чужой запах, запах соперника.
Вальтер, приступай к осмотру дома, я присмотрю за хозяевами, – не спросив разрешения, Мяаге уселся за неубранный стол. – Поздно ужинаете, – заметил он, осмотрев тарелки и, похоже, пересчитал их.
Ланге направился к последней закрытой двери, за которой находилась Ольга, быстро скинувшая ночную рубашку и натянувшая платье. Поправив руками густые волосы, которые не надо заплетать в косы и укладывать, как это приходилось делать по утрам ещё год назад, она вышла из спальни.
– Вот и фрейлен Ольга! Гутен морген! – приветствовал её Мяаге, а сам так и сверлил взглядом жестоких серых глаз. Ольга вскинула голову и выдержала его взгляд.
– Зачем я вам понадобилась ночью, господин Мяаге? – спросила она.
– Ланге позвонил мне в Петсери, что вас якобы видели ночью в компании неизвестного мужчины возле церкви. Я не мог спать, был обеспокоен, приехал в Ирбоска. Вас с отцом не было дома, и мы с Ланге приехали в Никольево…
– Странно. Мы с папой гуляли под луной, ничего не нарушали и не видели никаких ваших солдат господина Ланге. Если они видели неизвестного мужчину, то почему не задержали?
– Почему, Вальтер? – Мяаге переадресовал вопрос Ланге.
– Я разберусь, – ответил Ланге, а сам подумал: лентяи или же не хотели поднимать шума.   
– Ольга была восхитительно хороша, и Мяаге стал понемногу остывать. Вот так, сразу порвать с любимой девушкой он не мог, а неразделённая любовь ещё не изглодала его окончательно. 
Пока они метали друг в друга взгляды, Ланге зашёл в комнату и осмотрел её.
На тумбочке лежали карманные мужские часы в серебряном корпусе на цепочке, которые привлекли внимание офицера. В верхней части циферблата он увидел одно под другим два слова с русскими буквами: «ГОСЧАС ЗАВОД»12, а внизу «1937».
Ланге взял часы, закрыл крышку и перевернул. На обратной стороне корпуса была нанесена гравировка, по-видимому, дарственная надпись и тоже выполненная на русском языке.
– Вот это находка! – Ланге не стал больше ничего осматривать в спальне, где кроме кровати и скомканной постели, ещё хранившей тепло Ольги, практически ничего не было, и поспешил вернуться в горницу.
– Увидев часы Игоря в руках офицера, Ольга и Владимир Петрович побледнели.
– Дай-ка! – Мяаге взял из рук Ланге часы, поднёс поближе к лампе и не без труда прочитал вслух дарственную надпись:

«Дорогому сыну Игорю Лебедеву в день 20-летияя на добрую память от родителей».
Служи Отечеству верой и правдой.
07/01/1938»

– Что это? Откуда эти часы? – Мяаге уставился на Ольгу, из комнаты которой их вынес Ланге.
– Это мои часы, опередил, выручая племянницу и свояка, Алексей Иванович.
– Где же вы их приобрели, господин Михайлов? – спросил Мяаге. – Часы советского производства, и судя по году выпуска – «1937» и дарственной надписи, сделанной в 1938 году, принадлежали некоему господину, нет товарищу Лебедеву, не ваш ли это родственник, господин Лебедев? – обратился к Владимиру Петровичу лейтенант Мяаге.
– Это удивительное совпадение, господин лейтенант, – опередил растерянного Владимира Петровича Алексей Иванович, придумывая на ходу историю с часами, – я сейчас вам всё объясню:
Эти часы передал мне старший сын Иван. Он плавает на торговом судне, ходит в Германию, Швецию и другие страны. Эти часы Иван купил в комиссионном магазине в городе Гамбурге и привёз нам под рождество. Приезжал на праздник, гостил три дня. У вас, господин Ланге, отмечался при въезде в пограничную зону, помните? – последние слова Алексей Иванович, изрядно силясь, повторил для Ланге по-эстонски.
– Да, было такое дело, – подтвердил лейтенант Ланге, запомнивший Ивана Михайлова пожаловавшего в Изборск в модном пальто, шляпе и с объёмистым кожаным чемоданом.
– Наверное, какой-нибудь русский моряк с распространённой в России фамилией Лебедев, растратил все деньги и заложил серебряные часы в ломбард. Иван и купил их, – пояснял Алексей Иванович, радуясь своей выдумке и находчивости и наблюдая, как порозовели лица свояка и племянницы.
Мяаге тоже заметил перемену в их лицах и заявил, опуская часы в карман:
– Хорошо, мы свяжемся с кораблём, на котором плавает ваш сын, и проверим историю с часами.
Затем Мяаге неожиданно обратился к Аринке, сидевшей на сундуке в ночной рубашке и с распущенными волосами. Он тоже заметил, как похожа четырнадцатилетняя Аринка на Ольгу – одна порода!
– Так ли всё было, юная красавица? – попытался улыбнуться Мяаге, но улыбка не получилась, Ольга взглянула на его лицо и содрогнулась, так противен он ей был в этот момент.
– Часы привёз брат, а папа отдал их мне. Это моя комната, только сегодня в ней спала Оля.
– Что-то вдруг зашевелилось в голове Мяаге. Он вскочил со стула и буквально ворвался в спальню.
– На кровати лежали две подушки и обе были примяты.

* *
– Слава богу, ушли! – облегчённо вздохнула Надежда Васильевна, прибирая постель.
Смущённая Ольга, пыталась ей помогать, но слишком переволновалась и уронила на пол одну из злополучных подушек.
Её щеки горели и сейчас.
Очень противно было объяснять подозрительному Мяаге, пылавшему к ней любовными чувствами, что подушек было две, и она спала по очереди на обеих и вообще от всего этого кошмара с обыском у неё разболелась голова, а после завтра экзамен по математике.
Напоминание об экзамене сбило с толку лейтенанта Мяаге, разумно считавшего, что его избранница должна быть образованной и если захочет, может продолжить образование в Таллине. Мяаге имел кое-какие сбережения в банке, перешедшие к внуку от бабушки в виде наследства и мог позволить себе содержать семью не только на одно лейтенантское жалованье.
К счастью, к спальне было довольно темно: окно было закрыто ставнями, и слабый свет попадал в комнату только через дверь из горницы. В противном случае, Мяаге смог бы разглядеть на подоконнике след от грязного сапога русского лейтенанта, покидавшего молодую жену в первую и очень короткую брачную ночь через окно.
– Иди, Олюшка, отдыхай. Я сама управлюсь, – настояла тётя Надя, складывая бельё для стирки и заметив на простынке, то, что и должно на ней быть. После она обязательно шепнёт об этом Владимиру Петровичу. Отец должен знать. Как жаль, что Верочка не дожила до этого дня…
Всем хорош Игорь. Парень видный, красивый, военный, значит обеспеченный, не ковыряется в земле за гроши. Эх, как бы порадовалась за Олюшку покойная Вера. А порадовалась бы? – спохватилась Надежда Васильевна. – Будущее у них не ясное, смутное, границей разделённое. Будет когда-нибудь конец этой проклятой границе? Смогут ли они с Алексеем Ивановичем хоть раз побывать на его родине под Курском, где говорят земля чёрная, как уголь и жирная, как масло, вдвое, втрое больше родит, чем в Никольево? Кто ответит, кто знает?…

6.
Лейтенанту Ланге здорово влетело от начальства и, прежде всего от капитана Пятса, за то, что последнюю группу немецких агентов, засылаемых в Россию по лини Абвера, русские перехватили на границе и, по всей видимости, уничтожили.
На той стороне в одной из деревень имелся «свой человечек», информировавший с опозданием, затянувшимся почти до середины июня, что люди якобы видели одного пленного и двух убитых, тела которых русские пограничники привезли на заставу, а затем отправили в комендатуру. О четвёртом диверсанте ничего не было известно. Но самое интересное, что информатор назвал фамилию русского лейтенанта, который руководил захватом диверсантов, перешедших границу. По странному стечению обстоятельств или по какой-то более весомой причине, он оказался лейтенантом Лебедевым!
Ланге, практически не владел русским языком и, наверное, не обратил бы внимания на эту фамилию, распространённую в России, если бы не Мяаге. Он сразу смекнул, что это не случайно, припомнив и часы, найденные в доме Михайловых в комнате, где спала Ольга. Возникли очень серьёзные подозрения, и жаль, что информатор с той стороны не назвал хотя бы имени этого лейтенанта Лебедева…
Ланге досталось от начальства за то, что выбрал не лучший участок для перехода границы.
– Поди, узнай, какой участок лучший для перехода «непробиваемой русской границы»? – оправдывал сам себя лейтенант, ругая начальство и, прежде всего своего непосредственного начальника капитана Пятса, руководившего безотказным молодым лейтенантом, мечтавшим о военной карьере, в основном по телефону. Капитану скоро в отставку, а потому на всё наплевать.
Капрал – мужик хозяйственный, прижился у одной изборской вдовы, и откармливаемые поросята его интересуют больше чем служба. Вот и приходится молодому лейтенанту командовать тридцатью никуда не годными солдатами, которые к тому же огрызаются, и отлынивают от службы, и десятью лошадьми, которых с сильной натяжкой можно было считать строевыми. А капитан Пятс, владевший стареньким автомобилем «Форд», неизвестно как попавшим в его руки, наезжал, когда ему вздумается, из Петсери, где проживал с семьёй, чтобы отдохнуть от бумажной работы и попить местной ханжи13 под квашеную капусту и маринованные грибки со своим приятелем Ротовым – начальником полицейского участка. Этот Ротов – эстонец с фамилией, переделанной на русский лад, эстонец «неправильный», православный. Таковых, зачастую знающих эстонский язык хуже русского, особенно много в Петсери и окрестных деревнях, одним словом – Сетуский край. Таких эстонцев, как Ротов, Ланге – уроженец острова Саарема, где проживали эстонцы «самой высокой пробы», не любил.
Страдая от одиночества в чужом русском Изборске, Ланге с радостью подружился с одногодком и тоже лейтенантом Алексом Мяаге. Несмотря на то, что Алекс был русским по матери, Ланге считал его «правильным» эстонцем, лютеранином. К тому же отец Мяаге занимал важный пост в армии и со временем, чем чёрт не шутит, мог помочь молодому лейтенанту, родившемуся в простой крестьянской семье и не имевшему протекции.
Мяаге делился с Ланге своими личными проблемами, иначе, за чем было вызывать Алекса ночью из Петсери, после того, как спешившиеся солдаты конного разъезда, заметили Ольгу Лебедеву в ночь с субботы на воскресенье с неизвестным мужчиной возле Никольской церкви. Запал Алекс на Ольгу, влюбился так, что потерял голову. С Ланге такого случиться не могло. У него все было расписано по годам, и женитьба на девушке с родного Саарема, впрочем, даже неизвестно на какой (невесты пока подрастали) была запланирована после того, как капитан Пятс отправится в отставку, и он по праву займёт его место.
Вальтер понимал, как нелепо выглядело вторжение двух офицеров в дом крестьянина Михайлова и обыск, учинённый в нём, в пять утра, в воскресный день.
Мяаге после той бурной ночи немного успокоился и продолжал терпеливо дожидаться, когда Ольга сдаст экзамены и ей исполнится восемнадцать лет. В этот день он сделает ей предложение и не потерпит отказа. Он возьмёт её сердце штурмом, тем более, что Ольга, как будто, начинала сдаваться. Мяаге полагал, что отец объяснил ей все преимущества такого брака. Возможно это и так, тогда можно было порадоваться за Алекса, а возможно она продолжала играть с ним, преследуя какие-то цели. Об этом думать никак не хотелось.
Ольга была на удивление хороша, просто расцвела в течение последних двух недель после той самой ночи. Естественно, причин таких перемен Ланге не знал, зато видел её каждый день – его хозяйство было неподалёку от дома Лебедевых.
Всё бы, наверное, так и шло своим чередом, только два дня назад, на участке границы, которую охраняло подразделение пограничной стражи капитана Пятса, был обнаружен тайник в дупле старого дуба. В тайнике лежал старый мужской костюм и студенческая фуражка с инициалами «Ю. Л». Костюм был завернут в непромокаемую клеёнку, изготовленную на ленинградской фабрике в сентябре тридцать восьмого года!
По совету Мяаге, которого он тут же известил, Ланге скрыл находку от начальства, прежде всего от капитана Пятса, и выставил на этом участке дополнительный наряд. И вот сегодня, в субботу пятнадцатого июня в половине девятого вечера стражники задержали в этом районе Ольгу, одетую в брезентовый плащ, шерстяные носки и резиновые галоши. Ольгу задержали накануне воскресного дня, когда ей исполнится восемнадцать лет, и силой привезли в комендатуру.
Ланге немедленно позвонил Мяаге. Бросив своих кайцелитов, то и дело вступавших в схватки с рабочими-железнодорожниками, отказавшимися разбирать рельсы на железнодорожной ветке, ведущей из Пскова на Тарту и Таллин, и не дававшими этого делать штрейкбрейхерам14, Алекс примчался на мотоцикле уже через полчаса.

* *
– Тебе знакомы эти вещи? – Мяаге показал Ольге костюм и фуражку. Ольга вспыхнула, однако сумела подавить растерянность.
В последние дни в крае, в Эстонии и за её пределами, по всей Прибалтике, как в последнее время стали называть три маленькие страны, притулившиеся на задворках Европы между двумя гигантами СССР и Германией, происходили столь важные события, что находка Ланге уже не имела никакого значения.
Вчера Красная Армия в течение одного дня заняла Литву, и русские солдаты вышли к Балтийскому морю и к Неману. Латвия и Эстония стояли на очереди. Эти вести, всколыхнувшие весь мир и несколько затушевавшие капитуляцию Парижа, объявленного «свободным городом» и занятого сегодня германскими войсками, они слушали сегодня после обеда из Ленинграда по детекторному приёмнику, который удалось наладить Юре, приехавшему вчера из Тарту.
Там тоже прокатились беспорядки. «Праздник спорта», объявленный городскими властями вылился в столкновение студентов с отрядами кайцелитов. Юра пострадал, пролив кровь. В схватке ему рассекли бровь. Таким забинтованным с одним видящим глазом он и добрался до Печор на попутном грузовике, а оттуда на крестьянской телеге до отчего дома.
– Но не рассказывать же обо всём этому Мяаге! – Почувствовав прилив сил, Ольга бросилась в атаку на эстонского лейтенанта, возомнившего себе, что имеет на неё права.   
– Я требую немедленно выпустить меня из вашего околотка! – решительно потребовала она, сжав кулачки. Солдаты силой привезли её в комендатуру в крытой повозке, и руки девушки покрылись синяками.
– Послезавтра у меня последний экзамен по вашему эстонскому языку! – Её синие глаза метали молнии, Она вся дрожала, готовая то ли разрыдаться, то ли наброситься на Мяаге, уже не замечая таких мелочей, как обращение к ней «на ты», чего, как правило, Алекс прежде себе не позволял.
Ольга ужасно переживала, что с наступлением сумерек Игорь придёт в назначенное место к ставшему родным калиновому кусту и не найдёт её…
– Ты никуда не уйдёшь, пока не ответишь на все мои вопросы! – настаивал Алекс. – У меня и у лейтенанта Ланге есть все основания подозревать тебя в нарушении границы и связях с большевиками. Понимаешь ли ты, Ольга, чем это тебе грозит? И не только тебе, а и твоему отцу? А так же вашим деревенским родственникам?
– Что за чушь вы не несёте! – Ольга упорно называла Мяаге «на вы», стараясь избегать его имени, словно оно было ей неприятным.
– Вот студенческая фуражка, на ней инициалы «Ю. Л.» – буквы русские! Быть может, она принадлежала твоему брату Юрию? Послать за ним? Арестовать? Допросить его? Или ограничимся папой? Отвечай!
– Я ничего больше не скажу! Делайте со мной что хотите! Только очень скоро вы за всё ответите! – бледная Ольга, сжигала лейтенанта Мяаге ненавидящими глазами.
Он дрогнул, не выдержал её взгляда, и потом, он её любил, а непокорность только разжигала страсть. До Мяаге стало доходить, что Ольга водит его за нос и тогда в доме Михайловых, в спальне она была не одна. А часы с дарственной надписью некоему Игорю Лебедеву не куплены каким-то там Иваном в Гамбурге, а принадлежат тому, кого Ольга хорошо знает. И этот кто-то носит ту же фамилию…
– Кто он? этот неизвестный родственник с той стороны? Или совсем даже не родственник… – мучился Алекс Мяаге.
– Ну почему ты так жестока ко мне, Ольга! – так и не домыслив до конца, взмолился Алекс. – Ты же знаешь, я не посмею причинить тебе боль. Но если об этом узнает капитан Пятс, то я ничего не могу сделать. Он упрячет и тебя и твоего отца в тюрьму.
Скажи только мне, что ты делала в вечернем лесу и почему эти вещи, а я уверен, что они принадлежат вашей семье, лежали в дупле дуба? Кто пользовался ими?
Теряющая над собой контроль, Ольга была уже готова объявить Мяаге, что собиралась на свидание с мужем, и окончательно добить его таким шокирующим заявлением, однако в это время в помещении комендатуры послышался шум.
– Сюда нельзя! Немедленно покиньте помещение! – донесся голос лейтенанта Ланге.
– Прочь с дороги, чухна непутёвая! – гремел в коридоре бас соседа Лебедевых Никиты Ивановича Бутурлина, которого Мяаге хорошо запомнил по конфликту трёхмесячной давности.
– Немедленно выпустите мою дочь! – требовал голос Владимира Петровича, следовавшего за Бутурлиным.
– Не троньте сестру! – слышался голос брата
– Папа узнал, где я! – обрадовалась Ольга
– Остановитесь, я буду стрелять! – закричал Ланге.
– В кого? В офицера его величества государя императора? Да ты понимаешь, сопляк, что с тобой тогда будет? – наливался яростью бывший поручик и дворянин Бутурлин, который, кабы не февральский и октябрьский перевороты, носил бы сейчас полковничьи погоны.
– Здоровы, подлецы, с девчонками воевать! Со мной попробуйте. Враз, мозги повышибаю!
– Ольга представила, огромного сорокапятилетнего Бутурлина рядом с по-юношески стройным и тонким лейтенантом Ланге. Были поблизости ещё и солдаты, но те не решались вступать в драку с русскими мужиками, которых вслед за этим медведем, приехавшим из Германии, набралось с полдюжины – повылезали из своих бревенчатых берлог, словно почуяли конец зимы...
– Бунт! Вот где пригодились бы кайцелиты. Но под рукой их не было – остались в Петсери, сражаются с рабочими-железнодорожниками и прочим сбродом.   
– Почуяли поживу… – Надо было что-то делать, иначе схватки не избежать и здесь. – Поди узнай, что на уме у этих русских мужиков, взявшихся за топоры. Не дай бог Ланге выстрелит, тогда сомнут и никакие солдаты не помогут. Теперь, когда всё валится, каждый думает о себе, спасает свою шкуру, – лихорадочно соображал, как ему быть лейтенант Мяаге и верно натворил бы сгоряча бед, если бы не звонок.
Это был телефон. Мяаге взял трубку.
– Алло, это лейтенант Мяаге. Говорите!
– Мяаге? А вы что делаете в комендатуре? – раздался на другом конце провода взбешённый голос капитана Пятса. – В городе творится, чёрт знает что! Ваш отряд разбегается прямо у меня на глазах. Железнодорожные рабочие разоружают полицию и солдат, по городу развешивают красные флаги! Где этот чёртов лейтенант Ланге? Впрочем, уже всё равно! Вы слышите меня, Мяаге?
– Да, господин капитан! – Мяаге не удивился ни разбегавшимся кайцелитам, в конце концов, каждый спасается, как может, ни красным флагам – не сегодня, так завтра в Эстонию войдут части Красной Армии, как это они уже сделали в Литве, опередив немцев. Мяаге был испуган фразой капитана Пятса – «впрочем, уже всё равно», был напуган тоном, к каким это было сказано.
– Да что случилось? – набравшись решимости, невпопад спросил Мяаге. – Неужели немцы повернули свои войска на восток? 
– Идиот! – рявкнул в трубку капитан Пятс, и уже мягче спросил:
– Мяаге, разве вы не слышали заявление Русского правительства?
– Нет, господин капитан. Это по поводу сдачи Парижа?
– При чём здесь Париж, Мяаге! Чёрт вас подери вместе с лейтенантом Ланге! Возвращайтесь поскорее в Петсери и собирайте своих ребят, тех, кто ещё не разбежался! Из Пскова вышел эшелон с русскими войсками. Говорят, что уже пересёк границу! Скоро Красная Армия будет здесь!15 Бог мой, всё пропало! Всё пропало! – истошно причитал капитан Пятс – однофамилец несчастного президента Эстонии, метавшегося сейчас в своем кабинете в Вышгороде.
Связь оборвалась.

******************************  СНОСКИ  *****************************
1. Каменный крест на месте захоронения праха умершего в 864 г. и по обычаям того времени кремированного легендарного князя Трубора (Трувора) – сподвижника князя Рюрика (Рерика) был установлен позднее, в XIV веке.
2. Древние письмена.
3. Чудо с иконой случилось 22 марта 1657 г., а часовню на братской могиле захороненных защитников крепости, изборяне построили в 1929 г.
4. Так славяне в глубокой древности называли скандинавских воинов (норманнов), совершавших разбойничьи набеги на Русь.
5. Святые Горы – отроги Валдая, отстоят от Пскова на 110 км и от села Михайловского на 4 км. В 1924 г. спустя 100 лет после ссылки А.С. Пушкина в село Михайловское, переименованы в Пушкинские Горы. Однако и по сей дёнь народ помнит прежнее название этого красивейшего места на древней псковской земле.
6. Эстонцы, исповедующие православие. «Правильные» эстонцы называют их «русскими эстонцами».
7. Ленинградская кондитерская фабрика основана в 1938 г. В 1939 г названа в честь Н.К. Крупской.
 8. В тот период бывшая Новгородская губерния была разделена между новыми – Ленинградской и Калининской областями.
 9. Расположена на Труворовом городище неподалёку от креста и могилы князя.
10. Неизгладимая память русских людей о набегах Хазарского каганата, правящая верхушка которого исповедовала иудаизм. Покончил с хазарским игом князь Святослав, внук светлого князя Рерика в 964 – 965 гг.
11. Имеются в виду осенние и весенние проверки боевой, физической и политической подготовки, проводимые в воинских частях.
12. Первый государственный часовой завод в Москве, начавший выпускать продукцию с 1930 г. 
13. Местная разновидность самогона, распространённая в Сетуском крае.
14. Отдельные работники (часто нанятые на стороне), которые продолжают работу вопреки воле бастующего коллектива.
15. Поскольку правительства Прибалтийских стран в назначенное время не отреагировали на ультиматум Советского правительства, 15 июня регулярные части Красной Армии заняли Литву, 16 июня – Латвию, а 17 июня – Эстонию. 
В Эстонии, Латвии и Литве десятки тысяч людей выходили на улицы с цветами, чтобы приветствовать Красную Армию. Полиция трёх стран пыталась разгонять демонстрации и собрания, а в Каунасе и Риге стреляла. Имелись убитые среди мирных жителей. Десятки тысяч людей протестовали против действий властей, требовали свержения фашистских режимов. Вскоре в каждой из трех прибалтийских стран были сформированы новые правительства, состоявшие из лиц, не запятнавших себя сотрудничеством с фашистскими режимами. В то же время руководители новых правительств, как и большинство новых министров, не были коммунистами. Ульманис и Пятс оставались президентами, и лишь Сметона сбежал в Германию.
19 июня в Таллин из Ленинграда прибыл А. Жданов и был принят президентом Эстонской республики К. Пятсом. Советский руководитель потребовал сформировать новое правительство, предложив на ключевые посты свои кандидатуры. К. Пятс принял все предложения Жданова.
20 июня в ответ на террор ушедших в подполье эстонских офицеров, стрелявших в советских военнослужащих, на заводах были сформированы рабочие красногвардейские дружины и на улицах появились рабочие патрули, вооружённые винтовками.
В Прибалтийской операции участвовали части 3-ей армии, 8-ой армии, 11-ой армии и 214-я воздушно-десантная бригада. Управление 8-ой армии было размещено в городе Тарту, а территория Эстонии была включена в Лениградский военный округ (ЛВО). В конце июля все бывшие прибалтийские страны были приняты в СССР на правах союзных республик.
26 июня по требованию Советского правительства Румыния вывела войска с территории Бесарабии, а уже 28 июня туда вошли части Красной армии, и 30 июня была установлена новая граница по реке Прут. Часть Бесарабии была включена в состав Украинской ССР (в том числе Буковина). На остальной территории, населённой преимущественно молдаванами, была образована Молдавская АССР, временно входившая в состав Украинской ССР.