Письмо

    Анатолий Потопаав

    "Письмо"


               
     Большая серая туча медленно уплывала на восток. Крупные снежные хлопья нехотя, будто не зная, куда падать, кружились за окном. Луч солнца неожиданно, словно стрела, пронзил уходящую тучу и осветил кухню, стол с остатками завтрака и все другие беспорядки в ней.
     Федор Иванович вздрогнул от неожиданности. Потянулся. Взял в руки еще вчера полученное письмо, повертел его несколько раз туда и сюда, зевнул и пошел за очками.
     Письмо из Германии, ему, -наверняка ошибка-, думал он.
     Два с лишним года Федор Иванович жил вдовцом. Родственников у него в живых не было. Детей бог не дал.
     - Ошибка, несомненно, ошибка,- бормотал он.- Отнести ,что ли, обратно на почту. С другой стороны,- говорил он себе, адрес тот, имя тоже его. Прочту, кто знает, что за шутки. Прочту.
     В свои 82 года он был еще достаточно крепким мужиком. Немного сутулый, худощавый. Ясные, всегда улыбающиеся глаза. Большой курносый нос на морщинистом,  довольно привлекательном, добродушном лице.
     После смерти супруги Федор Иванович было сдал. Почти никуда не выходил, ел кое- как, хандрил. Но не плакал. Большого горя не испытывал. Постепенно стал оживать, начал наводить порядок в жилье, переставлять скудную мебель, избавляться от лишнего. Фотографии супруги спрятал подальше. Что прошло, то прошло, -  приговаривал он себе, будто, оправдываясь.
     Будучи добрым человеком, он мало думал о себе, о том, что было. А о том, что будет, не думал никогда. Так и жил. В браке и теперь…

     Вернувшись без единого ранения после войны в родной городок, он стал  работать истопником в котельной большого дома, рядом с которым жил до войны с матерью. Отец же его умер, еще когда он ходил в школу.
     Мать побаливала, часто кашляла, но не жаловалась, к врачам не обращалась. А год спустя после его возвращения ее не стало. Федор остался один.
     Молодой Федор втянулся в работу. Жильцы дома его уважали. Частенько звали устранить те или иные неполадки. Он никому не отказывал, всегда имел добавок к своему небольшому заработку. Да и руки у него были золотые. Мастер, наш Мастер, – говорили о нем.
     Как-то в котельную спустилась молодая,  незнакомая ему девушка. Хромая, она нерешительно подошла к нему. Едва сдерживая слезы, протянула обломанный ключ.
     - Не плачь, не велика беда, починим! Как звать то? - дружелюбно спросил Федор.
     - Нюра меня зовут, из третьего подъезда я, домработницей у Гусевых, - дрожащим голосом ответила молодая.
     - Я сама из деревни, там плохо у нас, есть нечего, вот мой отец меня и пристроил у хороших людей, а я вот ключ сломала, войти не могу в квартиру. Не выгнали бы.                Голос ему понравился. Федор взял со стены старую военную сумку с инструментами
     - Пошли,не бойся,сделаем. 
Вышли. Нюра торопилась. - Ты не спеши так, а то чего упадешь еще.  Федор смотрел на нее сзади и сразу же пожалел о сказанном. Хромает ведь, - думал он, - а я еще даю ей знать, что вижу это. Но было поздно. Нюра отмахнулась и зашагала еще быстрей.
     - Ты не так шибко, Нюр, а то я за тобой не поспеваю.
     Он смотрел на крепкую фигуру девушки. Понравилась она ему. Сразу. И голос приятный, грудной. Видно, добрая - думал он - Ну хромает, ну и что. Остановились перед дверью. Федор поставил сумку на пол, взял ключ, осмотрел его, взглянул в замочную скважину, выдохнул. - Не хитрое дело, сейчас откроем. А замок придется поменять. Этот ненадежный. И воров кругом тьма. Вот так.

     Взяв очки, Федор Иванович вернулся на кухню, уселся поудобней и как то вдруг почувствовал в себе непонятное волнение. Опять пошел снег…
     Вскрыв конверт, он  разгладил вчетверо сложенные голубенькие листы бумаги. Почерк был крупный.
     Ему – облегченно вздохнул он, увидев свое имя в начале письма, и стал читать.
     «Дорогой Федор Иванович Савичев! Пишет Вам Эльза Хаммер. Мое имя, видимо, не говорит Вам ни о чем. Я долго, многие года, пыталась разыскать Вас. Через Красный Крест и другие, для этой цели существующие, организации. Шли годы, а ответа не было. Большой, можно сказать, уже никакой, надежды я не питала. Я старая женщина и хотела только одного, поблагодарить Вас за то, что я  жива и живу. Этим я обязана Вам и только Вам.
     Мне повезло. И вот недавно мне сообщили Ваш адрес. Я несказанно рада, что Вы живы и очень надеюсь – здоровы.
     Может быть, Вы вспомните март 1945 года. Война подходила к концу, но до конца ее нужно было еще много пережить. Начиналась весна, теплая и солнечная. Первые нежные зеленые почки появлялись на деревьях. Щебетали птицы. Их радости не было конца. Хотелось быть молодой, мечтать о будущем, обо всем, только не думать о войне.
     По приказу вермахта, я работала санитаркой в здешнем госпитале. В первых днях марта немецкие части оставили город. Да и все, кто мог, тоже. В госпитале не осталось никого. Все эти дни мы жили в страхе. Каждый день ожидали русских. Много слухов ходило об их злодействах. Мои родители все же остались  в городе, а с ними и я…
     Русские вошли в середине марта. Все произошло очень тихо. Мы боялись и на улицу не выходили. Затем проехала машина с громкоговорителем. Призывали сдать оружие и еще что-то, а медицинскому персоналу явиться в комендатуру».
     Федор Иванович снял очки. Снегопад усиливался. Стоял снежный, морозный февраль. Прочитав половину письма, он почувствовал, что волнение захватывает его. Оно входило в него с такой силой, противостоять которой он не мог. И уже не снежный вихрь бушевал перед окном, а все было залито солнечным светом того мартовского дня 45-года, когда он, солдат санитарной части, увидел маленький немецкий городок с чистыми, уютными улочками, ухоженными садиками перед красивыми серыми домами под красными черепичными крышами. С какой-то необъяснимой злостью смотрел Федор на еще не виданный им порядок. С болью и тягой к родным местам делил он эту злость. Но зависти не было в нем. Все было чужое, не родное, не ласковое. Город как будто вымер и казался ему игрушечным. Но длилось это недолго.  Вскоре наша санитарная часть начала обосновываться  в бывшем немецком госпитале.
     Федор Иванович выпил воды и стал читать дальше.
     «В комендатуре, после расспросов, меня обязали к работе в госпитале. Мыть, стирать было моей обязанностью.
     Потом стали поступать первые раненые. С каждым днем их становилось все больше. В операционной работали без перерыва.
     Городок несколько раз бомбили, но больших разрушений не было. Вот только теперь к нам впервые пришла война. Мы узнали что такое голод. В качестве платы мне давали продукты. Сахар, хлеб – это как то спасало нашу семью.
     И вдруг все переменилось. Обнаружилась большая пропажа продуктов из помещения в подвале, где они хранились.
     Меня арестовали сразу, долго допрашивали, били. Что же я могла ответить? Моя вина казалась очевидной, ведь я являлась единственной немкой в госпитале. Два дня  я провела в закрытом помещении. Меня допрашивали вновь и вновь… Опять били. Затем изнасиловали. Этот ужас повторялся несколько дней. Единственным желанием моим было покончить с собой,  и к этому я была  почти готова.
     Однажды ночью все задрожало, заходило под ногами. Началась бомбежка. Запахло сильно дымом. Прямое попадание, - подумала я. Было слышно,  как падают стены здания. Вот и все, - сказала я себе. Не спасение ли это для меня. Это конец!
     Потом раздался сильный удар в дверь, еще и еще. Дверь распахнулась. – Скорей, скорей, давай выходи. Это я Федор-санитар, скорей.
     Я замерла от страха. Но это были Вы, Вы, Федор Иванович Савичев. Вы взяли меня за руку и потянули за собой. Скорей, скорей, – слышала я. Через подвальную дверь в торце больницы мы выбрались наружу. Госпиталь горел, другие дома поодаль тоже. Мы побежали через больничный парк к другому выходу, в город. Запыхавшись, Вы хриплым голосом говорили – «морген НКВД, скорей беги, шинель, всё гут, только беги». Это все, что осталось у меня из воспоминаний о моем городке.
     Много позже я узнала, что мои родители погибли.
В те дни по дорогам двигались многочисленные колонны беженцев. Это были женщины, старики и дети.
     Два месяца я добиралась до Гамбурга. Город был занят англичанами. Я была спасена.
     Позже я вышла замуж. Брак был удачным. Мой муж, бывший офицер вермахта, стал успешным коммерсантом. Жили мы в достатке, в большом доме. 5 лет назад он умер. Он всегда очень хотел иметь детей. Но я не могла. Он все знал, и , именно он настоял на том, чтобы разыскать Вас. Ведь мы были счастливы в нашем браке, и этим обязаны Вам, дорогой Федор Иванович.
     Счастья Вам, здоровья желает Эльза Хаммер. Примите мою, пусть позднюю, но не менее сердечную благодарность за Ваш благородный поступок. Большое спасибо.
                Эльза Хаммер.»

P.S.              Письмо перевела на русский  Ваша соотечественница, моя добрая   
                знакомая с большой симпатией к Вам.


     У Федора Ивановича перехватило дыхание. Отчетливо переживал он опять те дни, ту страшную ночь. Он ясно видел ту красивую молодую девушку-санитарку. Видел ее добрые, веселые глаза, ее стройную фигуру. Что греха таить, он часто заглядывался на нее.
     Как не хотел он понимать ту злость, ту ненависть пропаганды, и видел своими, всегда улыбающимися глазами то здоровое, хорошее, доброе, что отвечало ему, русскому солдату, улыбкой. Нет, она не была враждебной. Простая человеческая правда заставила его спасти ее. Об опасностях для себя он не думал.
     Вся жизнь его вдруг проплыла перед ним. Да, и он был счастлив с Нюрой, с его доброй, простой, хромающей женой.      
     Впервые он задумался о себе. Впервые осознал, как хороша она была, эта жизнь. И прошлое слилось воедино с настоящим, а настоящее с будущим. И все стало цельным, слитным.
     Стоял февраль. За окном тихо падал снег и, как бы освежив в памяти давние дни своей белизной, он затем заметал все снежным покровом, унося пережитое в забытье. Федор Иванович заплакал.

Эпилог.
Эта история была рассказана немецкой женщиной, моей пациенткой, которая попала ко мне на прием случайно, и у которой я обнаружил рак на начальной стадии. После моего приема она обратилась в клинику уже в своем родном Гамбурге, где ей сделали операцию. Через несколько месяцев  она приехала ко мне, в  Берлин, со словами благодарности. Так случилось , что  ее жизнь второй раз спас русский человек. В этот приезд и была рассказана история, которая стала основой моего повествования.