гл. 21. Перед прыжком над пропастью

Из главы 20 http://www.proza.ru/2011/06/07/501

В 1989 году наша страна пребывала  в состоянии  «прыжка над  пропастью», - так обозначил предстоящее пятилетие 1989-94гг  известный астролог Павел Павлович Глоба на своих лекциях, с которыми он тогда выступал в Ленинграде. О наступлении этого  «прыжка», по его словам, существовали давнишние  предсказания  астрологов.

С Пал Палычем я впервые я познакомилась еще в 1985 году, когда он, тогда молодой и мало кому известный историк, выступал в Доме Ученых на Лесном проспекте. На  его  лекции, официально посвященные исторической эпохе Нострадамуса, ходили наши  эзотерики, поскольку Глоба, внук знаменитого  астролога, тоже увлекся  астрологией и рассказывал об этой науке много интересного. В те годы он уже вел  на частной квартире занятия по астрологии, куда ходила моя знакомая по памирской экспедиции – Наташа. Я брала у нее конспекты и, как истинный «Карлуша», переписывала их себе, умудрившись самостоятельно и довольно неплохо обучиться  технике расчета и построения карты рождения - основы составления любого гороскопа.

В начале 1989 года Пал Палыч, выступавший в Ленинграде вместе со своей женой Тамарой, сообщал нам удивительные вещи. Он утверждал, что Советский Союз  находится в преддверии потрясающих перемен, - смены общественного строя,  распада государства и даже партии. В это никто всерьез не верил, хотя слушали этого удивительного пророка с интересом. Глоба утверждал, что нам грозят не только общественные перемены, но и катастрофы, сопутствующие качественному изменению сознания большинства людей. Согласно катренам - зашифрованным стихам-пророчествам Нострадамуса, именно в эти годы Россия должна была подойти к краю пропасти,  над которой ей предстояло совершить опасный прыжок и потом в течение нескольких лет «лететь над бездной» в состоянии полной неопределенности и постоянной  угрозы гибели. Концом такого прыжка мог стать только 1994 год,  когда у России снова появлялась возможность обрести  какую-то твердую почву под ногами. Конкретно для Ленинграда в 1989 году ожидалось грандиозное наводнение, грозящее затоплением его центральной части. 

В предсказания Глобы мне верилось слабо - уж слишком невероятные перемены он предрекал, но очень скоро многие из нас с изумлением  убедились в исполнении  многих его самых невероятных прогнозов – например, о развале КПСС и СССР,  во что поверить в 1989 году было совершенно невозможно.

В июне я снова поехала в командировку «на озеро» - так для конспирации было принято называть у нас наш объект на берегу озера Балхаш, но на этот раз - спецрейсом самолета Ленинград-Москва-Приозерск. Пассажирами рейса становились  только  «свои» - с предписаниями на посещение определенных городов, с командировочными удостоверениями. В Приозерске нас посадили на военный аэродром, где я, как и многие другие мои коллеги, была впервые, а оттуда автобусами нас развезли по местам назначения. В эту поездку я снова проездом побывала в Алма-Ате и на Медео, где полюбовалась видом гор со смотровой площадки и послушала шум падающей с высоты реки Алма-Атинки. Это было моим последним памирским подарком  свыше перед предстоящими испытаниями.

В стране в это время все бурлило и менялось прямо на глазах: время уплотнилось и шло быстрее обычного, сознание не успевало привыкать  к потоку новой информации. Впервые за многие десятилетия был созван Первый съезд народных депутатов, прямая трансляция с которого шла на всю страну с экранов телевизоров и из радиоприемников. Один за другим на сцену выходили представители разных городов или профессий и откровенно рассказывали об ужасах их жизни и несовершенствах  социального устройства. За право выступить в прениях к докладу шла постоянная борьба, доходило до криков и истерик, съезд все больше растягивался во времени, а число желающих высказаться не иссякало. За выступлениями напряженно следили все: помню, как у нас на работе в конференц-зал выставили телевизор, возле которого весь день толпился народ - у всех работа отошла на второй план. В выходные дни мы, работая на дачном участке, непрерывно слушали съезд с помощью транзисторного приемника и  приходили в отчаяние от того, что садилась батарейка  приемника, лишая  нас  возможности  дослушать все выступления до конца.

Подобного в нашем государстве, давно уставшем от идеологии и от официальных выступлений, на моей памяти еще никогда не было. Все вокруг, включая и нашу семью, в эти дни жили только этим съездом, не успевая переваривать все услышанное. Едва все мы входили в шоковое состояние после выступления представителя Крайнего Севера, прорвавшегося на трибуну, как его тут же вытеснял  представитель Кавказа и убивал народ еще большими ужасами жизни народа, способствующими забыванию о проблемах предыдущего докладчика. Все, о чем прежде нельзя было не только говорить, но и думать, теперь выплескивалась из людей, надеявшихся, что одно только озвучивание их проблем перед всей страной, поможет решению этих проблем. Так могло бы случиться при наличии единичных вырвавшихся на всеобщее обозрение фактов беспредела, но тогда этих фактов открывалось слишком много, чтобы можно было что-либо изменить по существу.

Чаще других на трибуну поднимался Андрей Дмитриевич Сахаров, всемирно известный ученый-атомщик, недавно освобожденный Горбачевым из его долгой горьковской  ссылки, в которой он пребывал при  Брежневе из-за своего вольнодумия. В эти дни Сахаров всех  нас раздражал своей настырностью: благодаря своим заслугам перед обществом и репутации заслуженного, уважаемого человека, Сахаров появлялся на трибуне по каждому поводу- его выступления заглушали аплодисментами и требованиями соблюдать регламент. Позднее, когда страну потрясло известие о его кончине, - это случилось уже на Втором  съезде  народных депутатов, в декабре того же, 1989 года, - Сахаров сразу же превратится для всех в эталон честности и справедливости, в образец демократа, а потом опять постепенно стал почти забыт,  как было забыто и очень многое, так сильно волновавшее всех нас в эти  насыщенные  событиями  дни. Все это было очень характерно для нашей страны, умеющей резко менять свои убеждения и оценки конкретных людей, особенно после их кончины, с многократным преувеличением то их пороков, то добродетелей.

Помимо съезда, страна в то время «развлекалась» отовариванием недавно введенных талонов. По специальным талонам, дающим право покупать определенное количество кусков мыла, пачек стирального порошка, бутылок водки, граммов масла, мяса и колбасы из расчета на число проживающих в семье лиц (перечень товаров и их количество  менялись из месяца в месяц), теперь продавали эти, ставшие дефицитными товары. Народ (обычно в рабочее время), часами стоял в очередях,  чтобы выкупить полагающиеся по установленным правилам предметы – чтобы успеть «отовариться», как тогда стало принято говорить, до конца месяца. До  сих пор, спустя почти 20 лет после этих «талонных» времен, в нашем шкафу хранится водка, приобретенная на те талоны и все еще не выпитая. Водка никогда прежде не покупалась у нас в семье и не употреблялась, разве  что в  качестве «валюты» - средства оплаты за сделанную работу мужичкам «с руками», проживающим на нашем садоводстве. Народ, не знавший, чего ожидать в будущем, отоваривал все талоны без исключения, предпочитая создавать в доме большие запасы, чем упустить возможность отоварить талон. Именно с этих дней у ленинградцев появилась привычка покупать колбасу и масло только большим весом, взамен бытовавших с довоенных времен развесов по сто и сто пятьдесят граммов покупаемого продукта,  который еще и обязательно просили порезать  кусочками. И дело здесь, я думаю,  не только в появившихся в каждом доме холодильниках.

1989 год запомнился мне еще и телевизионными сеансами знаменитых психотерапевтов и чародеев - Анатолия Кашпировского и Алана Чумака. Кашпировский - врач-психотерапевт из Киева, прославился проведенными с его помощью полостными  операциями, совершенными им без применения наркоза: пациенты, получившие энергетическое воздействие этого необычного человека - его «установку», теряли чувствительность к боли, несмотря на то, что сам Кашпировский в это время находился в другом городе и участвовал в операции только с экрана телевизора. Факт был  засвидетельствован, но научно не объяснен, а сам Кашпировский получил разрешение проводить сеансы излечения больных по телевизору. Эти передачи смотрела вся страна, о Кашпировском спорили, им восхищались и его проклинали,  обвиняя в черной магии и причинении вреда. Последнее никем не было доказано, а вот излеченных Кашпировским оказалось достаточно много.

 На нас с мамой Кашпировский не действовал:  от его сеансов нам не становилось ни хуже, ни лучше, но, как человек, он  нам обеим очень нравился. Я не склонна обвинять никого в черной магии, поскольку ни разу не встречалась с фактами  ее  проявления, тем более, если сам «носитель магии» говорит только добрые и умные вещи, настраивая сознание людей на самовыздоровление и оптимизм. Слово лечит, а слово умного человека, произнесенное для большой аудитории, целительно вдвойне.  При этом может быть либо положительное воздействие, либо полное отсутствие такового, но уж никак не вред. Зло не рождается от добра, хотя добро иногда и происходит из злых намерений.

Алан Чумак, москвич, добившийся разрешения «лечить» по  телевизору, пошел еще дальше. Если Кашпировский умело воздействовал на людей словом и музыкой,  то Чумак не воздействовал ничем: он... молчал по телевизору, уверяя, что его энергетика достигает всех нуждающихся в ней и без слов. От подобного чудесного способа  излечения всех  болезней также шли  волны почитателей и злопыхателей. Со временем все эти модные увлечения толпы отошли в прошлое, а сам Кашпировский какое-то время даже работал депутатом в нижней палате Государственной Думы. Его за все эти годы уже столько раз публично смешивали с грязью, предавая анафеме то в церкви, то в научной среде, то со стороны его конкурентов - экстрасенсов и психотерапевтов, что особо терять ему уже нечего. 

   продолжение см. http://www.proza.ru/2011/06/24/533