На Перемиловской высоте

  В. Федин

                НА  ПЕРЕМИЛОВСКОЙ   ВЫСОТЕ
                Повесть
               

«Из 36 тысяч мобилизованных воинов
                15029 героически погибли в боях за Родину»
                Мемориальная надпись на райвоенкомате.
 
            22 июня 1941г., Загорск

   Коля Калинкин и в самом деле оказался замечательным танцором. Где он научился? - удивлялась Ольга, - до десятого класса на вечерах Коля почти не танцевал, все не сводил глаз со своей Инессы, а когда та год назад окончила школу, он и вовсе перестал там появляться. Ни с кем больше Ольга не смогла бы так уверенно танцевать вальс «восьмеркой» вокруг двух стульев. Коля будто угадывал каждое ее движение, а при смене направления его ладонь мягко помогала перейти с левой ноги на правую, а  потом обратно.
   Под звуки старинного вальса «Березка» две лучшие пары школы кружились в центре спортивного зала, где им сегодня вручали аттестаты зрелости. Кроме них с Колей танцевать «восьмеркой» решились только признанная первая красавица школы Тоня Федорова со своим  Володей Каменцевым. Конечно, Ольга охотнее пошла бы с Виктором, но Виктор танцевал неважно и отказался.
   - Не хочу портить тебе танец, - грустно сказал он. – Иди с Колей, он здорово танцует.
Сейчас, когда вальс у них с Колей получался замечательно, Ольга забыла обо всем на свете и не видела ничего вокруг. Она не слышала криков болельщиков, не видела, как Виктор все больше хмурится,  как Тоня с Володей два раза сбились с ноги. Музыка будто загипнотизировала ее, наполнила радостью душу, овладела  всем ее телом. Ей казалось, что она свободно парит в бескрайнем голубом небе в такт музыке, как бывает, когда летаешь во сне.
   Раз-два-три, раз-два-три! Как легко! Какое счастье жить! Прощай,  школа, где знаком каждый уголок, каждое пятнышко на стенах, каждая трещинка на потолке. Впереди институт и вся бесконечная жизнь. Впереди большая, вечная любовь! Раз-два-три, раз-два-три! 
Зазвучали последние аккорды «Березки». Коля опустился на одно колено, его пальцы теперь едва касались ее ладони. Ольга элегантно сделала полный оборот вокруг него и с последним тактом музыки застыла возле своего коленопреклоненного партнера.
От  аплодисментов и ликующих криков дрогнули оконные стекла.
    - Ура!
   - Браво!
   - Оля, Коля, мо-лод-цы! Мо-лод-цы! Мо-лод-цы!
   Коля поднялся с колена, поцеловал ей руку, прямо как светский лев, подвел к мрачному Виктору.
   - Первое место за исполнение вальса заняли Ольга Васильева и Николай Калинкин! – громогласно провозгласил физрук, он же военрук, он же организатор всех вечеров, он же предмет тайных воздыханий недозрелых восьмиклассниц.
Ольга положила ладонь на плечо Виктора, тот не пошевелился. Ревнует, глупенький! Какое твердое, напряженное плечо, будто окаменело. Виктор, любимый мой ревнивец, сам же разрешил, а теперь ревнуешь. Не злись, мне никто не нужен, только ты! От тепла ее ладони плечо стало оттаивать, Виктор повернул к ней лицо и улыбнулся.
   - Ты лучше всех, - едва слышно сказал он.
   Их окружили одноклассники. Аня Рябышкина прямо подпрыгивала от восторга, даже обычно холодноватая Тоня Федорова, хоть и проиграла, но тоже радостно улыбалась.
    - Товарищи выпускники! – скомандовал физрук. – Внимание! Слово предоставляется директору школы, Илье Михайловичу.
   В большом зале наступила тишина. Одноклассники вспомнили, что сегодня – их последний школьный день. Сейчас они в последний раз услышат директора.
   - Дорогие наши питомцы, - голос директора дрогнул. – Позвольте мне от всего коллектива педагогов еще раз поздравить вас с завершением среднего образования. И пожелать вам больших свершений в самостоятельной жизни. Коммунистическая партия, правительство и лично товарищ Сталин…
   Директор говорил долго и как всегда, немного занудно, но сейчас его слова казались Ольге откровением.
   - Только в нашей самой свободной стране перед молодежью, - директор всегда делал ударение в слове молодежь на первый слог, - открыты все дороги. Так будьте достойными строителями коммунистического общества, верными продолжателями дела Ленина-Сталина. И не забывайте нас, ваших учителей. Не забывайте свою школу. Счастливого вам пути!
Выпускники устроили директору овацию. Илья Михайлович промокнул глаза уголком платка и шумно высморкался.
   - Как ни печально, - снова заговорил он, - на этом торжественный вечер школы, посвященный вручению аттестатов зрелости выпуску 1941-го года, разрешите считать закрытым!
   Все вышли на улицу. Стояла теплая июньская ночь, пахло молодой листвой тополей, на безоблачном черном небе сияли бесчисленные звезды. От вечернего ливня, который вчера сильно подпортил настроение выпускникам, сейчас не осталось и следа, сухая земля без остатка впитала влагу. Директор усадил учителей в школьную двуколку, сам сел за кучера, позвал классную руководительницу.
   - Антонина Алексеевна, садитесь! Всех развезу!
   - Нет, - закричали выпускники. - Антонина Алексеевна с нами! - Мы проводим!
Директор хлопнул вожжами, двуколка двинулась по переулку в сторону проспекта РККА. Вот она растаяла в темноте, доносился только стук колес, но вот и он затих за углом.
   - А ну, хором! Про-щай, шко-ла!
   - Про-щай, шко-ла! Про-щай, шко-ла!
   От громкого крика проснулись вороны на тополях и встревоженно закаркали. Антонина Алексеевна укоризненно покачала головой.
   - Самый непослушный класс, - улыбнулась она. – И организатор всех проказ, конечно, староста Круглов.
    - Опять Круглов, - страдальческим голосом отозвался Виктор. – Чуть что, сразу Круглов.
   Все засмеялись, но смех быстро затих. За годы совместной учебы в классе возникло что-то вроде коллективного чувства, каждый понимал настроение остальных. И сейчас все одновременно почувствовали, что класса-то больше нет, что нет у них ни старосты Круглова, ни комсорга Соколовского. Нет больше классной руководительницы. Они – взрослые люди.    Антонина Алексеевна уловила общее настроение.
   - Ну-ну, десятый класс, - обычным строгим голосом сказала она. – Не шуметь! Люди спят.
   - Сегодня пол-Загорска не спит, - возразил Игорь Болдырев. – Все гуляют.
   Слова классной руководительницы и шутка Игоря вернули хорошее настроение. Зачем грустить? Школа позади, 10 бесконечных лет ежедневных занятий в классе, домашних заданий, вызовов к доске, контрольных, диктантов, сочинений, изложений, суровых назиданий и поучений, - все прошло. Впереди – безграничное светлое будущее.
   Выпускники обступили Антонину Алексеевну, две девушки взяли ее под руки, и все направились на 2-ю Рыбную улицу. У переезда им пришлось долго ждать. По рельсам в сторону Москвы грохотали один за другим длинные товарные поезда. Пролетали вагоны, платформы с техникой, цистерны, от которых оставался запах бензина. Мальчишки принялись объяснять несведущим девушкам.
   - Пушки под брезентом! Смотрите, какие длинные стволы.  Не иначе, 107-ми миллиметровые, корпусные. 
   - Танки! Танки!
    - Это БТ-7м! Новейшие!
   - А в теплушках красноармейцы!
   - Из Сибири едут, на границу, через Москву.
Эшелоны проходили один за другим, и дежурная в путевой будке не поднимала шлагбаум. Наконец, она увидела большой промежуток между поездами и крикнула из открытой двери будки:
   - Давайте! Бегом!
   Только успели перейти пути, как по рельсам опять с тяжким грохотом понеслись эшелоны, под ногами подрагивала земля. Антонина Алексеевна жила недалеко от переезда. У калитки всегда спокойная и выдержанная классная руководительница вдруг прослезилась. Девушки принялись ее утешать. Антонина Алексеевна поцеловала каждого из своих учеников.
   - До свидания, дорогие мои, - ее голос немного дрожал. – Уж простите меня. Чувствует мое сердце, такого класса у меня больше не будет. Не забывайте, заходите в любое время.
Она звякнула щеколдой, и Виктор шепотом скомандовал:
   - До сви-да-ни-я!
   - До сви-да-ни-я! До сви-да-ни-я! До сви-да-ни-я!
   Со всех сторон залаяли всполошенные собаки. Спросонья они решили, что лезут грабители, и остервенело проявляли свою бдительность. Кое-где в окнах засветились огоньки керосиновых ламп. Когда Антонина Алексеевна вошла в дом, Виктор спросил:
   - Куда двинем?
   - На Келарку!
   - Да ну ее, пошли на Вифанский!
   - На Вифанский!
   Они в темноте по тропинке спустились к Кончуре, перешли ее по хилому деревянному мостику без перил, поднялись на высокий противоположный берег. Здесь глина еще не совсем просохла после ливня, и девушки стали ворчать, они испачкали туфли.
   - Подумаешь, - фыркнул Коля Калинкин. – В такой день можно испачкать и выбросить. Чтобы не служили для более низменных целей.
   Одноклассники прошли через липовую рощу и оказались на берегу Вифанского пруда. В теплую ночь от воды исходила приятная свежесть, старые липы уютно шумели листвой под легким ветерком. Быстро собрали хворост, отнесли на старое кострище, вокруг которого лежали бревна. Здесь испокон веку разжигали костер и рыбаки, и туристы, и любители пикников. У курящего Юры Морковина нашлись спички, и он развел костер.
   - С одной спички, - похвастался Юра. – Учитесь, пока я жив.
Одноклассники расселись на бревна вокруг костра. Как-то так получилось, что все влюбленные сели рядышком, парами.
   - Здорово! – сказал «одинокий» Коля Калинкин. – На три вещи можно смотреть без конца. На летящие облака, на бегущую воду и на горящий огонь.
   - Это от наших древних предков, - объяснила отличница Таня. – Они же сутками сидели в пещерах и смотрели на костер.
   - Некогда им было смотреть на костер, - возразил прагматичный Борис Соколовский. – Они денно и нощно искали пропитание.
   - Фая, запой что-нибудь, - попросила Ольга.
Фая Шустерман хорошо поставленным голосом запела:
   - Расцветали яблони и груши…
Все с удовольствием подхватили:
   - Поплыли туманы над рекой.
Едва хор смолк, Шабанов Марат красивым баритоном начал:
    -Если завтра война, если завтра в поход,
   Если черные силы нагрянут…
Мальчишки тут же поддержали его мужественными голосами. Припев пели уже все. Возмущенно заквакали лягушки, беспокойно защебетали птицы в кронах лип. А песня лилась над прудом.
   - И на вражьей земле мы врага разгромим
   Малой кровью могучим ударом.
Хор смолк, тихонькая Муза Изаак спросила:
   - А война будет?
- Будет, - уверенно ответил Виктор. – Вон сама видала, на переезде сколько эшелонов. На границу идут. Зачем, по твоему?
   - Обязательно будет, - подтвердил Володя Каменцев. – Мы разобьем фашистов и во всей Европе построим социализм. А потом во всем мире.
    - В этом году весенний призыв провели не в мае, как всегда, а в марте. Это же не зря? – добавил Коля Калинкин.
Рассудительный Борис Соколовский, бывший комсорг класса и самый подкованный политически, веско сказал:
   - У нас пакт с Германией, Но товарищ Сталин на 18-й партконференции сказал, что это вынужденная мера. Пакт даст нам время на подготовку. Мы отодвинули свою государственную границу далеко на запад, теперь фашисты не захватят нас врасплох.
   - Не хочу войны, - поежилась Муза. – Вон в газетах пишут, фашисты зверствуют в Европе.
Одноклассники сочувственно помолчали. Из газет они знали, что фашисты в Европе с особым рвением уничтожают евреев. Виктор успокаивающе сказал:
   - Так то в загнивающей Европе. Вон Францию фашисты всего за семнадцать дней разбили. Мы на нашу землю фашистов не пустим. Ребята, давайте лучше еще споем.
После бодрого марша мальчишек охватило воинственное настроение, и Марат запел:
   - Там, где пехота не пройдет,
   Где бронепоезд не промчится,
   Угрюмый танк не проползет,
   Там пролетит стальная птица.
Потом спели «Три танкиста», тут же, без передышки – «Броня крепка, и танки наши быстры», вспомнили славных кавалеристов:
    - Пролетают кони шляхом каменистым,
    В стремени привстал передовой…
Зажигательный припев подхватили даже девушки:
   - В бой за Родину, в бой за Сталина,
   Боевая честь нам дорога,
   Кони сытые бьют копытами,
   Разгромим по-сталински врага!
Шабанов Марат разошелся и начал «По военной дороге», но девушки запротестовали.
   - Хватит, мальчишки, - решительно заявила Ольга и попросила:
    - Фая, спой что-нибудь хорошее.
   - Сыро тут, - пожаловалась Фая Шустерман, - для связок вредно.
Она собиралась поступать в консерваторию и берегла голос. Ее не стали уговаривать, связки – дело тонкое, Аня Рябышкина затянула:
   - Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…...
Девушки пели, а мальчишки принципиально молчали и даже презрительно фыркали. После грустной песни о нелегкой девичьей доле девушки пригорюнились, и тут Борис  Соколовский достал из-за спины школьный портфель, набитый чем-то тяжелым.
   - Пора кончать безыдейщину. Мужская фракция космольской ячейки приняла одно постановление. Я вношу предложение.
   Он раскрыл портфель и торжественно вынул бутылку красного вина. Раздались радостные возгласы, а Борис достал вторую бутылку, помедлил и с видом фокусника вытащил третью. Ольга пошутила:
   - А еще комсорг!
   - Сегодня он не комсорг, а поллитрук! – вступился за комсорга Коля Калинкин.
    - Комсомол осуждает пьянство, - торжественно заявил Борис, - но тут ровно по сто грамм на нос. Это не пьянство, а профилактика против ночной простуды.
   - А стаканы не догадались взять? – забеспокоилась хозяйственная Нина Погорелова.
- За кого ты нас принимаешь? – возмутился Борис.
Он запустил в портфель руку чуть не по локоть, сделал вид, что роется и ищет. Наконец он извлек из недр портфеля стопку маленьких металлических стаканчиков, вложенных друг в друга.
   - Десять – раз.
Он опять запустил руку в портфель, снова долго рылся с выражением отчаяния на лице, и на свет появилась еще одна стопка.
   - Десять – два. Тоня, ты отличница, сосчитай, сколько не хватает?
   - Шесть!
   - Разве? Неужто я обсчитался?
Борис снова долго рылся в портфеле, изобразил на лице полную безнадежность, а потом внезапно вспыхнувшую радость.
   - Десять – три! На всех хватит, даже четыре в резерве.
Отказалась пить Фая Шустерман, она очень берегла связки. После вина одноклассники приободрились и дружно спели, в угоду девушкам, «Идем вперед, веселые подруги». Пели все, только Фая молчала, она ежилась и прикрывала горло косынкой. Виктор спросил ее:
   - Ты уверена, что поступишь? Там, говорят, без блата нечего соваться.
   - Попробую, - пожала плечами Фая.
   - Вот и я попробую в МГУ, - засмеялась отличница Тоня. – На инъяз.
   - Ну, тебе самая дорога туда, - кивнул Борис. – Ты немецкий лучше нашей Адель Семеновны знаешь.
   - А я и пробовать не буду, - бодро сказал Юра Морковин. – Пойду в милицию. Там у матери знакомый работает, обещал помочь.
   - В милицию, - фыркнула Муза. – «Редиской» будешь?
    - Ну и что? Мать за меня три года платила в школу. Кому как, а ей сто пятьдесят рублей самой пригодились бы. Я должен теперь ей помогать.
   - Тебе осенью на призыв? – поинтересовался Коля Калинкин.
   - Осенью. Отслужу в пехоте два года и вернусь в милицию.
   - Всех нас осенью призовут, - сказал Виктор. – Мы вот с Колей тоже решили пока не соваться в институт. Будем в летное училище проситься. Как-никак, у нас справки из планерной школы.
   - А я боюсь, - негромко сказала Аня Рябышкина. – Я видала, как вы там летаете, ни за что бы не села в этот планер.
   Ольга в темноте крепко пожала локоть Виктору. Он такой смелый и сильный! Она тоже несколько раз приходила на летное поле за городом посмотреть на планеристов, дожидалась, когда придет очередь Виктора. Планер цепляли за нос толстым резиновым канатом, двенадцать парней растягивали упругий канат, как рогатку. Потом Виктор в кабине что-то там делал, освобождал хвост от какого-то зацепа, и планер стремительно взлетал под облака. Ужас! Особенно ее пугало, когда планер с размаху садился на брюхо. Но красиво! Конечно, когда Виктора призовут, ему лучше идти в летное училище, он станет летчиком, и, может, она осмелится полетать с ним на настоящем самолете.
Одноклассники разговорились о своих будущих профессиях, потом Ольга спохватилась.
   - А где Аня Рябышкина?
   - Заблудилась в дремучем лесу, - страшным шепотом сообщил Борис. – Вместе с Игорем. Теперь их, наверно, уже волки съели.
У костра раздался дружный смех. Аня Рябышкина с Игорем Болдыревым «симпатизировали» друг другу с восьмого класса, и сейчас все догадывались, куда запропастилась влюбленная пара.
   - Надо искать, - с преувеличенной тревогой в голосе заявил Володя Каменцев.
Он поднялся с бревнышка и потянул за руку красавицу Тоню. Даже в свете костра стало заметно, что Тоня покраснела, Она легко вскочила, и они с Володей исчезли в темноте за деревьями.
   - Искать Аню! Искать! - обрадовались влюбленные пары.
Вскоре у костра осталось меньше половины класса, остальные разбрелись «искать» пропавших Игоря и Аню.
   Ольга и Виктор сидели на толстом пне, тесно прижавшись друг к другу, и молчали, им было хорошо без слов. Виктор постелил пиджак на пень, одной полой прикрыл плечи Ольги. Рука Виктора скользила по спине, по праздничному крепдешиновому платью,  и ее  охватывало сладкое оцепенение. Но она вдруг выпрямилась, сняла невоспитанную руку и положила на свое колено. Виктор вздохнул, а Ольга преувеличенно озабоченным голосом спросила:
   - Что-то наш Коля опять грустный. Все один, да один. И на вечер первый раз за год пришел.
   - Жалеешь? – в голосе Виктора прозвучала ревнивая нотка. – То-то вы с ним так отплясывали!
   - Не говори глупостей. Это же бальный танец. Вальс! Так что с Колей?
   - Трагедия, - неохотно ответил Виктор. – Алеко и Земфира.
   - Инесса?
Коля в восьмом классе влюбился в Инессу из девятого, и надоедал всем разговорами о ней. Потом Инесса окончила школу, пошла работать на Скобянку, а Коля вдруг загрустил.
   - С Инессой-баронессой, -  неприязненно отозвался Виктор. – Коля мне как-то жаловался. Он, говорит, берег Инессу как святыню. А она…
   - Что она?
   - Она… Ну, в общем, нехорошо себя ведет. На Скобянке ее зовут - Скорая помощь, - выпалил Виктор.
   - Фу! – возмутилась Ольга и сбросила с колена его руку.
   - Прости.
Виктор крепко обнял ее, их губы слились в поцелуе. Потом они медленно брели к костру, тесно обнявшись. Ольга негромко сказала:
   - А вот ты меня не бережешь. Потом сам будешь говорить...
   – Я люблю тебя.
Уже заметно посветлело, когда они пришли к погасающему костру. Пришли последними, остальные уже сидели на бревнышках. Небо на востоке над Глинковом горело яркой зарей.
   - Мы уже нашлю Аню с Игорем, собирались искать вас, - под общий смех заявил Борис.
   - Смотрите, какая заря, - перебила его Ольга. – Я никогда такой не видала.
   - Ой, и правда! – восторженно воскликнула Фая Шустерман. – Прямо как полярное сияние.
И в самом деле, горизонт за озером полыхал кроваво - красными всполохами.
   - К ветру, - авторитетно заявил Володя Каменцев.
   - К войне, - насмешливо поправил его Борис.
А на востоке переливались багровые полосы, и в душах одноклассников к восторгу от необыкновенного явления примешивалась какое-то тревожное чувство. Но вот из-за вершин леса появился краешек кроваво-красного солнца.
   - Ура! – закричал Борис Соколовский.
   - Ура! Ура! Физкульт-ура! – грянуло над Вифанским прудом. 
   - Ну что, девочки и мальчики, - спросил Виктор. – Какое планов громадье на сегодня?
   - Спать, - заявила Фая Шустерман. – Спать, спать и еще раз спать. Входить в режим.
   - Давайте поспим, - согласился Виктор, - а часов в двенадцать снова соберемся. Ну, скажем, в парке у Лавры.
   - Каждому иметь с собой одноразовый сухой паек, - уточнил Борис.
   По дороге к центру выпускники по одному, по двое  расходились по домам. Ольга с Аней жили на Кировке, Виктор и Игорь пошли проводить их. По проспекту РККА недавно прогнали стадо, в воздухе еще висела легкая пыль, на дороге лежали свежие коровьи «лепешки», пахло хлевом. Простучала колесами парная фура, нагруженная лотками со свежеиспеченным хлебом. На колхозном базаре между Кончурой и Красными казармами ранние продавцы из ближних сел разгружали телеги, привязывали лошадей.  Подруги обогнули Лавру и свернули на свою улицу.
Ольга проснулась в половине двенадцатого от хорошо знакомого и такого противного треска будильника. Долгие годы это жестяное чудовище страшно раздражало ее по утрам. И сейчас ее первой мыслью было: опоздала в школу! Уроки давно начались, солнце стоит уже высоко и заливает светом ее маленькую комнатку через белые занавесками с вышивкой «ришелье» и с подзорами. Эти занавески и подзоры сделала давным-давно она сама, когда мама учила ее плести кружева крючком. Ольга села на кровати и зевнула.
   Во дворе звонко чирикали воробьи, петух Петька что-то сердито крикнул своим глупым курам. И тут она вспомнила. Мамочка, вот это условный рефлекс, прямо по Павлову! Десять лет она вскакивала по будильнику, и привычка сработала сейчас. Никаких уроков больше нет! Она поступит в МВТУ имени Баумана, станет студенткой и будет ходить не на уроки, а на лекции, слушать солидных профессоров. Ее аттестат зрелости с одной-единственной оценкой «хорошо», - все остальные «отлично», - лежит на столе, она специально положила его на видное место, чтобы родители порадовалась. А пока целый месяц каникул, и можно спать, сколько угодно.
   Ольга снова бросилась на постель, но тут же вскочила. Мамочка, она же все на свете забыла! Они собираются в двенадцать в парке! Может, в последний раз, потом их дороги разойдутся. Надо скорей бежать.
   Она ополоснула лицо под рукомойником, вытерлась, посмотрела в зеркало. Вполне ничего, очень даже ничего. Глаза большие, чистые, серые, - это красиво. Веки чуть припухли после бессонной ночи, но это даже романтично, хорошо, что не покраснели, а то была бы как кролик-альбинос. Губы яркие, в меру полные, четко обрисованные, на верхней губе уголок справа чуть выше левого, но асимметричность на лице бывает у всех. Нос небольшой, чуть курносый. Сейчас он выправился, а  в детстве ее сильно огорчала курносость, отец любил слегка надавливать пальцем на ее «кнопку» и говорил при этом «би-би».
   Она мимолетно вздохнула об ушедшем беззаботном детстве и снова принялась рассматривать себя. Нет, правда, она вполне симпатичная. Конечно, ей далеко до красавицы Тони Федоровой. У Тони красивые светлые волосы, тонкие брови, изогнутые, как крылья чайки. Вдобавок ко всему, у Тони над переносицей, ближе к левой брови, темная родинка, как у индусок из касты браминов, и эта родинка придает ее холодноватой красоте какую-то особенную прелесть. Но мы и без родинки очень даже симпатичные!
   И волосы у нас красивые, густые и мягкие, не светлые и не темные, а льняные, как у русских красавиц из сказок. Мама гордилась ее волосами, раньше каждый день расчесывала, заплетала, украшала бантиками. Сейчас косы отросли до пояса, жалко отрезать их, но не ходить же в институт с косами, как Дунька с мыльного завода. Стричься, конечно, придется в Москве, это дорого, но ничего не поделаешь, а у нее скоро будет стипендия.
   Ольга надела вчерашнее «выпускное» платье, - родители разорились, но получилось модно и красиво. Белые туфли на высоком каблуке, ее первые взрослые туфли, немного запачкались вчера у Вифанского пруда, надо вымыть их и почистить зубным порошком.
   В тесном дворике мать возилась у летней плиты, сегодня у нее выходной, она варила в котле траву и картошку для поросенка. Отец уже ушел на стройку, сегодня воскресенье, но они там работают, кажется, без выходных. Мать повернулась к дочери, улыбнулась.
   - Уже убегаешь? Поспала бы еще.
   - Мы договорились встретиться в двенадцать.
   - Опять до утра, гулена? - мать притворно нахмурилась, но глаза ее улыбались дочке-красавице. – Ишь, загуляла девушка!
   - Ой, мама, последний раз собираемся! Дай что-нибудь с собой.
Мать дала ей два куска хлеба с маслом, пучок зеленого лука, три вареных яйца и соль в спичечном коробке.
   - Лук не надо!
    - Как не надо? Это же витамин, сама говорила. 
   - Пахнуть будет. Ну, я побежала.
Весь класс уже собрался в парке у танцплощадки. Еще издали Ольга увидела Виктора, он возвышался над всеми на полголовы. Из-за угла «красной казармы», доносились звуки духовых инструментов, военные связисты готовились к воскресному гулянию в парке. Ее встретили дружным «физкульт-ура!».
   - Ну, кто еще проспал? – строго спросил Виктор.
Выпускники переглянулись. Ольга внимательно посмотрела на Тоню с ее интересной родинкой и еще раз подумала, что ее одноклассница не напрасно считается первой красавицей школы.
   - Комсорг опаздывает!
- Начальство не опаздывает, - ехидно заметил Коля Калинкин. – Оно задерживается.
   - Подождем, - решил Виктор. – А пока давайте решать, куда пойдем.
   - На Вифанский, - тут же воскликнула Аня Рябышкина и покраснела.
   Красавица Тоня погрозила ей пальцем.
   - Не надо возвращаться на пепелище. Только преступников тянет на место преступления.
Решили идти в сосновую рощу у Черниговского монастыря. Там целебный воздух, большой чистый пруд, можно купаться и загорать весь день. Выпускники уже начали ворчать, из-за Бориса пропадает такой солнечный, но не жаркий день, и тут кто-то воскликнул:
   - Борис идет!
Бывшего комсорга встретили таким же дружным физкультурным приветствием. Но Борис даже не улыбнулся. Он поднял руку, и когда гвалт стих, сказал:
   - Ребята, война. Сейчас Молотов выступал по радио. Германия без объявления войны вероломно напала на СССР.
   Наступила тишина. Казалось, даже воробьи перестали беззаботно чирикать и задумались. Наконец, Виктор сказал:
   - Пикник на лужайке отменяется. Борис, что Молотов еще говорил?
   - Ну, что германская армия вторгалась на территорию СССР на отдельных участках нашей государственной границы. Красная Армия героически выбивает немецко-фашистских захватчиков за госграницу.
   Выпускники будто очнулись от долгого замешательства.
   - Вот, гады!
   - У нас же пакт!
   - Ну, мы им дадим!
   Ольга краем глаза заметила, что Фая Шустерман, Муза Изаак и Анетта Эйдман молчат, и вид у них как будто испуганный. Строгий голос Виктора заставил всех замолчать.
   - Ребята, военкомат сегодня выходной, а завтра все пойдем туда.
   - А мне еше нет восемнадцати, - огорченно заметил Володя Каменцев.
   - Добровольцами возьмут, - уверенно ответил Виктор. – Подумаешь, через пару месяцев всем стукнет восемнадцать.
   - А мы? – возмутилась Ольга. – Мы тоже пойдем добровольцами. У нас сейчас каникулы. Разобьем фашистов и пойдем учиться.
   - Девчата, - остановил ее порыв Виктор, - Вы подавайте документы, куда собирались. Мы быстро разобьем фашистов и вернемся.
   Борис Соколовский как-то внимательно посмотрел на него. Отец у него работал большой шишкой в горкоме партии, и Ольга подумала, что Борис от отца знает больше, чем говорит.
   - В военкомате нас могут просто не принять, - сказал Борис. – Там завтра хватит призывников. Лучше сегодня сходить в райком комсомола, они в такой день должны работать. Мы возьмем там отношения, и тогда военком не отмахнется от комсомольских путевок.
   - Вот что значит комсорг! – провозгласил Виктор. – Так и сделаем. Девчата по домам, а мы в горком!
    - Как это по домам? – воскликнула Аня Рябышкина, и девушки тоже заговорили все сразу. 
   - Тихо! – вдруг крикнула Тоня. – Вот что. Надо договориться, когда встретимся снова. Мы же разойдемся, а вдруг больше не соберемся?
   - Это ты о чем? - подозрительно спросил Коля Калинкин. – Намекаешь, нас могут – того?
   - Ничего я не намекаю. Мы разобьем фашистов. Но давайте договоримся. Встречаемся снова в нашей школе, ну, скажем, в первый же день Красной Армии, 23-го февраля, после победы.
    - Молоток, Тоня, не зря отличница.
   - Договорились, - Виктор снова взял управление в свои руки. – Встречаемся после победы, 23-го февраля сорок второго года, в школе.
   - А если война кончится 24 февраля сорок второго года? – шутливо спросил Коля Калинкин. – Тогда что, целый год ждать?
   - Ничего, подождем, - успокоил его Виктор.
   - А если война не кончится за год? – вдруг спросила Фая Шустерман.
   - Как не кончится?
   - Да мы немцев за  меаяц - в пух и прах!
   - Фая права, - заметил Борис. – Война может не кончиться в этом году. Может затянуться и до сорок третьего. Мы должны освободить от фашистов всю Европу и установить там советскую власть. Может не хватить одного года.
   Тоня снова подала голос, она смотрела на одноклассников очень серьезно.
   - Тогда встретимся 23-го февраля сорок третьего.
   - И так далее, - засмеялся Виктор. – Когда война ни кончится, встречаемся в первый день Красной Армии после победы. Идет?
   - Идет! 23-го февраля после победы!

   
 
                22 ноября 1941г, Москва

    - Товарищ маршал Советского Союза, генерал-лейтенант Кузнецов по вашему приказанию прибыл.
   Из-за большого стола с зеленым сукном неторопливо поднялся невысокий, болезненного вида человек с маршальскими звездами на петлицах кителя. Кузнецов знал, что Шапошников серьезно болен, он в августе сорокового года ушел с поста начальника Генштаба по состоянию здоровья. Но в июле сорок первого Сталин, раздраженный крупными неудачами Красной Армии, снял с этой должности своего любимца Жукова и снова назначил Шапошникова на старое место.
   Шапошников снял очки, протер их, снова надел и подошел к Кузнецову. Тот стоял по стойке смирно у дубовой резной двери кабинета, вытянувшись во весь свой небольшой рост. Маршал улыбнулся, протянул ему руку.
   - Здравствуйте, Василий Иванович.
   - Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!
Кузнецов осторожно пожал тонкую ладонь, Шапошников добродушно качнул головой:
    - Зовите меня Борис Михайлович. Прошу вас, садитесь. Как ваше здоровье, Василий Иванович? Рана не беспокоит?
   - Никак нет, Борис Михайлович.
Кузнецов повел левым плечом. При выходе из Лохвицкого котла немецкий осколок перебил ключицу и разодрал мышцы. Счастье, что он не задел артерию. Военфельдшер Верочка последними каплями йода смазала командарму рану и туго перевязала ее разрезанной на полосы генеральской нижней рубахой. Сама Верочка через три дня угодила под прямое попадание бомбы с «лаптежника». А он с этой повязкой еще две мучительные недели выводил остатки своей 21-й армии из окружения к Харькову. Сейчас, через месяц с лишком, рана напоминала о себе только при неосторожном резком движении.
   - Где сейчас ваша семья, Василий Иванович?
   - В эвакуации, товарищ..…. Борис Михайлович. Там все в порядке.
   - Прекрасно. Тогда к делу. Мы хотим поручить вам, Василий Иванович, уже знакомое вам дело, формирование новой армии.
Шапошников заметил удивление Кузнецова, улыбнулся.
   - Понимаю. Вы только что приступили к формированию 58-й армии. Но появилась более неотложная потребность.
   Он взял со стола тонкую папку, протянул ее Кузнецову. Тот по весу определил, что в папке всего два-три документа.
   - Здесь директива Ставки о формировании Первой ударной армии, приказ о вашем назначении и состав армии. У вас большой боевой опыт, хорошее знание противника, и Ставка поручает вам  весьма серьезную задачу. Мы планируем в ближайшее время начать контрнаступление в полосе Западного фронта. Вашей армии предстоит начать эту операцию. А 58-ю армию сформируют без вас.
   - Разрешите вопрос, товарищ маршал.
   - Пожалуйста. Постараюсь ответить на все ваши вопросы.
   - В каком состоянии  армия на сегодня?
   - В самом начальном. Собственно, она формировалась как 19 армия. По ряду причин Ставка решила вместо 19 армии формировать Первую ударную. Командиров штаба и имеющиеся части распределили по другим направлениям. Сейчас у нас страшная нехватка начальствующего состава. Вам придется начинать с нуля. Формироваться Первая ударная будет в Загорске и Дмитрове.
   Кузнецов в душе порадовался, он считал плохой приметой присваивать новой армии номер погибшей. 19-я армия бесследно пропала в Вяземском котле полтора месяца назад, а ее командующий генерал-лейтенант Лукин, видимо, попал в плен. Однако говорить о таких вещах не рекомендовалось.
   - Почему «ударная», товарищ маршал?
   - Это у нас первый блин, Василий Иванович, - Шапошников улыбнулся, - надеюсь, он не выйдет комом. В общевойсковой армии должны быть дивизии, шесть- восемь. А у нас нет столько генералов на дивизии. Сейчас дивизиями командубт в основном полковники, а это не тот уровень.В Первой ударной будут только стрелковые бригады и отдельные лыжные батальоны. В папке все указано.
   - Какое усиление придается армии? Танки, артиллерия?
Шапошников покачал головой.
   - Танков у нас в обрез, они пока нужны на других направлениях. Из артиллерии – батареи сорокапяток в батальонах и по дивизиону 76-миллиметровых полковых пушек в бригадах. Прошу к карте.
   Шапошников раздвинул черную штору на стене. Кузнецов впился взглядом в карту, он последнюю неделю провел в Новосибирске, где формировал 58-ю армию, и не имел точной информации о положении на фронте. Он удивился, как далеко немцы продвинулись на восток, особенно под Москвой. Прут, гады, - пронзила его тревожная мысль. 
   - Видите, Василий Иванович, - заговорил Шапошников. -  Положение под Москвой очень сложное. На рубеже Истра-Солнечногорск-Клин стоит 16 армия Рокоссовского, её фронт растянут. Севернее полосу до Волги занимает 30-я армия, мы ее недавно передали из Калининского фронта Западному. Армия вступила в бои недоукомплектованной после октябрьских боев, а теперь опять несет тяжелые потери. Недавно Ставка заменила командарма Хоменко на Лелюшенко. Две эти армии занимают полосу в сто десять километров, от Волги до левого берега Москвы-реки. Это очень много. В документах все указано, пока скажу, что в полосе 16-й и 30-й армий противник имеет три полевые армии, усиленные 3-й и 4-й  танковыми группами генералов Гота и Геппнера.
   - На каком участке вводится Первая ударная?
   - Решено ввести Первую ударную на стыке 16-й и 30-й армий, на рубеже Дмитров-Яхрома. Ваша задача до 30 ноября закончить сосредоточение армии и начать контрнаступление в направлении Клин, Солнечногорск, Волоколамск. Прикрывают сосредоточения 16-я и 30-я армии. Но положение может измениться в любой момент.  Допустить прорыва противника на восточный берег канала мы не можем. Возможно, вам придется начинать боевые действия до полного сосредоточения. Других резервов у нас здесь нет, если противник форсирует канал, дорога на Москву окажется открытой.
   Резко зазвонил телефон, Шапошников взял трубку и коротко сказал:
   - Давайте, голубчик. 
Дверь в кабинет тут же отворилась.
   - Товарищ маршал Советского Союза, генерал-майор Власов по вашему приказанию прибыл.
Кузнецов с интересом посмотрел на вошедшего. Власов совсем не походил на военного. Повыше среднего роста, худощавый, волосы стрижены ершиком, круглые очки в тонкой металлической оправе, как у дореволюционного учителя гимназии. Кузнецов познакомился с ним на Юго-Западном фронте, где тот командовал 37-й армией. Там армия Власова в Киевском УРе сдерживала мощный удар немцев на Киев. А потом они оба выводили остатки своих войск из окружения, шли параллельными путями на Харьков. При прорыве внешнего фронта окружения        Власов тоже получил ранение.
   Кузнецов дружески кивнул Власову, но тот стоял навытяжку у двери и через круглые очки «ел глазами начальство».
   - Здравствуйте, Андрей Андреевич, - добродушно проговорил Шапошников и протянул Власову руку. – Садитесь, пожалуйста, голубчик, мы с Василием Ивановичем, собственно, уже закончили.
   Он снова обратился к Кузнецову. 
   - Пройдите, Василий Иванович, в оперативное управление Там вас более подробно ознакомят с обстановкой. Обдумайте все, а завтра жду вас на доклад.
   Кузнецов с тощенькой папкой направился в Оперативное управление Генштаба.  Там озабоченные и измотанные генералы и полковники передавали его из рук в руки. Он видел, что люди здесь предельно напряжены. С ним говорили коротко и четко, вручали очередной документ и направляли в другой кабинет. Он собрал все, что ему казалось необходимым, побывал в ГРУ, в управлении комплектования, в управлении военных сообщений, в мобилизационном управлении, Пришлось ему съездить и в Наркомат обороны. Папка его заметно разбухла.
   Поздно вечером он опять оказался в оперативном управлении Генштаба. Уже знакомый полковник-направленец вручил ему еще несколько документов и показал на свободный стол у самой двери.
   - Завтра в 10-00 вы докладываете маршалу Шапошникову.
   К пяти утра он просмотрел все документы. Начиналось 23 ноября, он провел без сна сутки, до этого больше суток короткими перелетами добирался в «дугласе» от Новосибирска и в дороге заметно устал. Голова его будто одеревенела, глаза резало, живот подвело. За день он выпил в буфете два стакана чаю и съел пару бутербродов. Поспать хотя бы часок-другой, но через пять часов ему докладывать начальнику Генштаба, а у него пока больше вопросов, чем ответов на них.
   Ему теперь стало ясно, что Первая ударная армия пока существовала в составе его одного, не считая адъютанта, капитана Волкова, который целый день ждал его в коридорах, да ординарца Егора Михеича с шофером Петром. Штаба армии у него нет, недавно сформированный штаб 19 армии успели растащить. Пока единственное полезное дело он сделал в управлении кадров Наркомата обороны.
   Там он в коридоре натолкнулся на какого-то генерала с двумя звездами в петлицах, они оба извинились, и Кузнецов узнал Захватаева, которого знал по Юго-Западному фронту. Его 21-я армия вошла в состав этого фронта «под занавес», до этого она стояла на левом фланге Брянского фронта. Противник неожиданным ударом прорвал оборону Брянского фронта, отрезал 21-ю армию и окружил весь Юго-западный фронт. Ставка спешно подчинила его армию уже окруженному Юго-Западному фронту. Захватаев, тогда полковник,  занимал должность заместителя начальника оперативного отдела фронта, он считался отличным штабистом и толковым оперативником. Теперь он из полковников стал генерал-майором, что для «окруженца» было почти чудом.
   При выходе из окружения они встретились в перелесках за Лохвицей. Захватаев оказался, пожалуй, единственным старшим командиром штаба фронта, которому удалось выйти их окружения. Судьба в лице комиссии трибунала развела их, Кузнецова около недели помытарили допросами, но никакого наказания не последовало. Его как старшего по званию назначили командующим Харьковским военным округом.
   Захватаев же после окружения больше месяца отчитывался перед суровой комиссией за гибель Юго-Западного фронта и всего его штаба. Пристрастные судьи не нашли прямой вины Захватаева в случившейся катастрофе, его не стали наказывать, даже присвоили генеральское звание, и теперь он добивается нового назначения. Кузнецов понял, что ему здорово повезло.
   - Слушай, Никанор Дмитриевич, пойдешь начальником штаба ко мне в Первую ударную армию?
   - А это что за зверь?
   - По-моему, плод отчаяния, - усмехнулся Кузнецов. - В Первой ударной нет ни корпусов, ну, это понятно, ни даже дивизий. Одни стрелковые бригады и лыжные батальоны. Артиллерии и танков тоже нет, артиллерию обещают, а на танки не надейся. Армия на нулевой стадии формирования. Она в резерве Ставки, но нас срочно направляют на Западный фронт к Дмитрову. Выручай, а?
   - Я бы всей душой, - Захватаев тяжело вздохнул. - Да понимаешь… Пятно в анкете за окружение, закатают меня куда-нибудь во внутренний округ.
   - Ну, у меня два пятна в анкете, за два окружения. Потому и дали такую армию. Это не армия, в лучшем случае армейская группа. А точнее – стрелковый корпус без дивизий и без всякого усиления. Ничего, будем вместе искупать вину и оправдывать доверие.
Кузнецов перед этой встречей говорил с заместителем начальника отдела учета высшего начальствующего состава о формировании штаба армии. Тот клялся, что свободных генералов у него нет, предлагал на выбор трех полковников, но Кузнецов твердо решил, что начальником штаба у него будет только генерал.
   Теперь заместитель начальника «генеральского» отдела направил их к своему начальнику, а тот - к заместителю начальника управления кадров РККА. Этот запросил личное дело Захватаева, долго листал его,  но в конце концов согласился. Воодушевленный Захватаев отправился оформлять приказ на самого себя. Так Первая ударная получила отличного начальника штаба, правда, пока только теоретически.
   Сейчас, чтобы побороть усталость, Кузнецов применил хитрость, которой научился в академии. Он поудобнее уселся, вытянул ноги, положил руки на стол, закрыл глаза и расслабился. Ничего не видеть, ничего не слышать, ни о чем не думать. Через пять минут он напряг все тело до дрожи в мышцах и резко тряхнул головой. Это помогло, обманутый организм принял короткую передышку за крепкий сон. Усталость отошла, голова стала почти свежей.   
   В 10 часов 23 ноября Кузнецов снова оказался в кабинете Шапошникова. Вместе с ним вошел Власов. Кузнецов отметил, что у Власова ежик на голове растрепался, волосы торчали смешными пучочками, глаза покраснели, под ними чернели круги. В кабинете сидели Василевский, замначальника управления кадров Наркомата, еще несколько генералов. Маршал тоже, видимо, провел бессонную ночь, ему явно нездоровилось, морщины на лице стали резче. Он сразу подошел  к карте.
   - Сегодня к утру на левом фланге 16-й армии противник силами 3-й полевой армии и 56-го мехкорпуса 4-й танковой группы Геппнера вышел на восточный берег реки Истра, занял города Истра и Павловская Слобода. На правом фланге 9-я полевая армия генерала Моделя с тремя мехкорпусами 3-й танковой группы Гота, вошла в города Клин и Солнечногорск. 30-я армия Лелюшенко оставила Завидово и отходит к Марьино. Вы, товарищи командармы, должны  всемерно ускорить сосредоточение армий. Возможно, вам придется самим прикрывать сосредоточение армий, 20-я армия не должна допустить противника к Зеленограду, Первая ударная - не допустить противника на восточный берег канала у Дмитрова и Яхромы. Но главная ваша задача, - контрнаступление. Прошу доложить предложения. Начнем с вас, Андрей Андреевич, на вашем участке противник выходит на рубеж Пешки-Льялово, он может прорваться к Лобне и Пироговскому водохранилищу.
   Власов по-профессорски неторопливо подошел к карте и заговорил глуховатым голосом.
   - 20-я армия сосредотачивается в Химках и Лобне. По графику к исходу 24-го ноября 64-я стрелковая бригада, а к исходу 26-го – 28-я и 35-я стрелковые бригады займут оборону по западному берегу реки Волгуша от поселка Деденево до Некрасовского. 331-я и 352-я стрелковые дивизии с 27-го ноября выдвигаются на рубеж Некрасовский – Клязьма. Я могу выехать в Лобню сегодня.
   Он сделал паузу и добавил:
   - В армии всего одна рота связи. Прошу выделить батальон.
Кузнецов слушал Власова и мрачнел. У Власова перед ним оказалось два дня форы, у него даже штаб есть, а в так называемой Первой ударной еще конь не валялся. Придется говорить напрямую. Когда Шапошников дал слово ему, он заговорил предельно сухо.
   - Ближайшая задача Первой ударной армии – сосредоточение на восточном берегу канала Москва-Волга в районе Дмитров-Яхрома. Армии придется самой прикрывать сосредоточения и воспрепятствовать противнику форсировать канал. Срок формирования – 30 ноября. Но график движения уже сорван, погрузка частей еще не начата. Я сегодня добился погрузки в Балахне штаба 29-й бригады и ее передового батальона.  Командиров штаба я не получил. В армии нет дивизий, только стрелковые бригады и лыжные батальоны. В армии нет артиллерии, кроме батальонной и дивизиона полковых пушек в бригадах. Не предусмотрены танковые части.
   Он сделал паузу и сердито посмотрел на присутствующих. Шапошников постукивал пальцами по столу и задумчиво кивал головой. Он то ли соглашался с Кузнецовым, что дело плохо, то ли сожалел, что командармом Первой ударной назначен не тот человек. Василевский мрачно смотрел в стол, генерал-кадровик тер ладонями бритую голову, генерал управления военных сообщений что-то писал в блокноте. Власов смотрел на Кузнецова через круглые очки, его лицо ничего не выражало. Остальные разглядывали Кузнецова кто с  удивлением, кто с осуждением. Он в душе усмехнулся и продолжал:
   - Мои предложения. Сегодня начать погрузку всей 29-й бригады. Полковник Федотов со штабом и с передовым батальоном сегодня к вечеру прибудет в район Дмитрова. К утру 24 ноября должны прибыть в Дмитров остальные подразделения бригады. Я поставлю по батальону на западном берегу канала для прикрытия автогужевых мостов в Яхроме и Дмитрове. Третий батальон остается в резерве. Бригада установит связь с правым флангом 20-й армии южнее Яхромы и с левым флангом 30-й армии севернее Дмитрова. По графику движения выгрузка остальных частей в Загорске, Дмитрове и Яхроме предусмотрена не ранее 25 ноября, но график уже  сорван. 
   Он опять сделал небольшую паузу. Генерал военных сообщений что-то черкал в блокноте. Шапошников посмотрел на Кузнецова.
   - Продолжайте, Василий Иванович.
   - Я сегодня выезжаю в Дмитров, встречаю штаб 29-й стрелковой бригады и передовой батальон, провожу с полковником Федотовым рекогносцировку. 24-го к вечеру буду в Загорске, там сформировано два истребительных батальона, я направлю их к Дмитрову. Прошу сегодня утвердить начальником штаба Первой ударной генерал-майора Захватаева, выделить командиров штаба и ускорить погрузку и движение остальных частей армии.
Шапошников жестом руки остановил его и обратился к кадровику:
   - Федор Семенович, вы уж, голубчик, постарайтесь сегодня укомплектовать штаб Первой ударной. А вы, Сергей Васильевич, - повернулся он к генералу военных сообщений, -  всемерно ускорьте погрузку и движение бригад армии.
Оба генерала закивали головами. Шапошников повернулся к Кузнецову.
   - Слушаем вас, Василий Иванович.
   - Я считаю предусмотренный директивой состав армии недостаточным. Это в лучшем случае стрелковый корпус из бригад и отдельных батальонов. Необходимо корпусное или дивизионное звено. Прошу выделить как минимум один армейский артиллерийский полк,  одну танковую бригаду и батальон связи.
Василевский вскинул голову:
   - На первом этапе, товарищ Кузнецов, танки вам не понадобятся. И дивизии в ударной армии не требуются.
    - Артиллерия тоже ударной армии не нужна? – перебил его Кузнецов.
Шапошников постучал карандашом по столу.
   - Насчет артиллерии вы, пожалуй, правы, Василий Иванович. Мы постараемся выделить вам что-нибудь. И связистов, конечно, дадим.
Совещание у начальника Генштаба закончилось в половине двенадцатого. Шапошников предупредил:
   - В 12 часов нас ждет Иосиф Виссарионович.
Кузнецов успел выпить стакан очень горячего чая и съесть два пирожка с повидлом. Вскоре два черных ЗИС-110 Генштаба, ЗИС-101 Кузнецова и «эмка» Власова с машиной охраны направилась к Кремлю.
   Кузнецов впервые увидел Сталина перед Польским походом тридцать девятого года. Тогда он командовал витебской группой войск, группу преобразовали в 3-ю армию, и его назначили командармом. Второй раз он встретился со Сталиным на высших штабных учениях в конце сорокового и  начале сорок первого года. В конце декабря прошла высшая военная конференция, на которой была окончательно разработана стратегия Красной Армии в будущей войне с Германией. Кузнецов тогда выступил с докладом, и Сталин задал ему несколько вопросов. Конференция закончилась вечером 31 декабря, а утром 2 января сорокового года начались игры на картах.
   В первой игре отрабатывался удар «красных» по войскам «синих» из Белоруссии с  выходом к Берлину через Польшу и Восточную Пруссию. «Красными» руководил командующий Западным особым военным округом генерал-полковник Павлов, «синими» - командующий Киевским особым военным округом генерал армии Жуков. Кузнецов входил в группу Павлова. На этой игре присутствовал Сталин, и Кузнецов понял, что вождь выбирает лучший вариант удара по Германии.
   «Красные» быстро оттеснили «синих» от государственной границы и погнали на запад. «Армия» Кузнецова в первый день взяла Сувалки, на второй день блокировала Варшаву, а на третий – вышла к Кенигсбергу. Организаторы игр признали преимущество «красных». Жуков тогда вспылил, обвинил организаторов игр в подыгрывании «красным» и разругался с Павловым и Кузнецовым. А Сталин, который за все три дня не произнес ни слова, подозвал Кузнецова к карте и спросил:
   - Считаете ли вы, товарищ Кузнецов, это направление удара самым перспективным?
Кузнецов честно ответил, что не считает.
   - Восточная Пруссия, товарищ Сталин, - это сплошная полоса мощных крепостей. Если крепости штурмовать, то это приведет к большим потерям. Если крепости блокировать, то «красные» смогут двигаться дальше. Но это отвлечет большие силы и потребуется время на уничтожение гарнизонов крепостей.
   Сталин долго смотрел на карту, потом сказал:
   - Я думаю, вы правы, товарищ Кузнецов.
Во второй игре «красные» наносили удар по «синим» из Львовского выступа. Теперь «красными» руководил Жуков, а «синими» - Павлов. Игра прошла довольно скучно, с явным преимуществом «красных». Сталин на этой игре не присутствовал, и Кузнецов сделал вывод, что по результатам первой игры вождь уже принял решение.
   Третий раз он побывал в кабинете Сталина в августе сорок первого. Он вывел остатки 3-й армии из окружения через всю Белоруссию, и его после допросов в комиссии трибунала направили на Центральный фронт командовать заново сформированной 21-й армией. Сталин всегда лично беседовал с командующими армий.
   Сейчас Сталин заметно постарел, выглядел усталым, стал сутулиться, его левая рука подрагивала, и Сталин почти все время держал ее в кармане френча. Лицо его приобрело землистый цвет, и оспины стали заметнее. На портретах Сталин выглядел без каких-либо дефектов.
   В кабинете находились Маленков, командующий Западным фронтом Жуков, начальник главного управления связи РККА Пересыпкин и еще два генерала. Сталин и Жуков стояли у стола возле разложенной на нем карты. Сталин сразу умолк и повернулся к вошедшим.
   - Здравствуйте, товарищи, рассаживайтесь, - поздоровался он.
Он подошел к Шапошникову, протянул руку:
   - Здравствуйте, Борис Михайлович.
Пока рассаживались, Сталин и Шапошников о чем-то заговорили вполголоса. Кузнецов разглядывал Жукова, под командованием которого ему вскоре придется служить. Первая ударная находится в резерве Ставки, но это вопрос времени. За пять месяцев войны он  сам побывал на нескольких фронтах. Перед войной его 3-я армия входила в Западный особый военный округ под командованием генерала армии Павлова. С 21-й армией он подчинялся сначала командующему Центрального фронта Герасименко, потом Ефремову, через месяц фронт преобразовали в Брянский и командующим назначили Еременко. А в сентябре его 21-ю армию подчинили  командующему Юго-Западным фронтом генерал-полковнику Кирпоносу.
    Кузнецов с большим уважением вспоминал о Павлове. 22-го июня сорок первого года, при всеобщей растерянности, Павлов первым из командующих фронтами вопреки строжайшей директиве Генштаба, подписанной Жуковым, отдал войскам приказ «действовать по-боевому», то-есть, объявил войну Германии. Кузнецова потрясло, когда после выхода из первого своего окружения он узнал, что Павлова расстреляли за поражение Западного фронта в первые дни войны.
   Генерал-полковника Кирпоноса он тоже считал опытным стратегом. На Юго-Западном направлении противник имел в начале войны наименьший успех. Здесь войска под командованием Кирпоноса три месяца сдерживали наступление группы армий Юг. Кирпонос погиб в окружении под Лохвицей. Каково будет служить в подчинении Жукова?
   Сталин подошел к своему креслу во главе стола, но садиться не стал, а заговорил со знакомым всей стране приятным кавказским акцентом.
   - Мы тут с товарищем Жуковым сейчас заканчиваем.
Жуков вытянулся, а Сталин снова повернулся к нему.
   - Так вы говорите, товарищ Жуков, что товарищ Рокоссовский не выполняет ваших приказов? Поясните.
   - Товарищ Сталин, - жестким голосом отчеканил Жуков, - командарм-16 вопреки моему приказу начал отводить войска на восточный берег Истры.
   Сталин повернулся к Шапошникову.
   - Это так, Борис Михайлович? Что же мы будем делать с таким непослушным товарищем Рокоссовским?
   - Товарищ Рокоссовский выполнял мой приказ, - спокойно ответил Шапошников. – Он доложил мне, что 16-я армия несет неоправданные потери западнее реки Истра и предложил отвести четыре дивизии на восточный берег. Там имеются оборонительные сооружения, да и сама река Истра представляет серьезную преграду для противника. Я поддержал его и послал ему соответствующий приказ.
Сталин повернулся к Жукову.
   - Что скажете, товарищ Жуков?
   - Товарищ Сталин! – голос Жукова зазвенел. – Западным фронтом командую я! Я отменил приказ на отход.
   Жуков хотел сказать еще что-то, но Сталин остановил его легким движением  руки с зажатой в кулаке погасшей трубкой.
   - Вы правы, товарищ Жуков. Западным фронтом командуете вы...
Сталин сделал многозначительную паузу и добавил:
   - Пока.
В кабинете стояла мертвая тишина, слышалось лишь тяжелое дыхание Жукова. Сталин поднял телефонную трубку. Все замерли. Жуков побледнел. Кузнецову показалось, что Сталин сейчас вызовет охрану, чтобы арестовать Жукова. Но Сталин лишь негромко сказал в трубку:
   - Соедините меня с товарищем Рокоссовским. – Он положил трубку и все тем же спокойным голосом продолжал:
   - Сделанного не исправить. Но не кажется ли вам, товарищ Жуков, что ви превысили свои полномочия? Ви, - видно, Сталин рассердился, потому что кавказский акцент стал заметнее, он вместо «вы» отчетливо сказал «ви», - отменили приказ начальника Генерального штаба.
- Фронтом командую я! – все так же резко повторил Жуков.
   - И командуйте дальше, товарищ Жуков. Но 16-я армия понесла большие потери на западном берегу реки Истра. Она все равно отошла на восточный берег, а фронт ее теперь растянулся на 90 километров. Теперь ми, - опять прозвучало «ми», - винуждены вводить в полосе обороны 16-й армии две свежие армии из резерва Ставки. А с резервами у нас не густо, и ми эти резервы собирали для другой цели.
   - Я выполняю ваш приказ, товарищ Сталин: остановить противника. И я остановлю противника.
   - Товарищ Жуков, - Сталин уже произносил слова нормально, – мы  остановим противника, в этом нет сомнений. Но кроме ввода армий из резерва Ставки мы теперь вынуждены провести операцию «Гидроузел». Операцию крайне нежелательную.
    Кузнецов насторожился. Он понимал, что все предыдущее Сталин говорил, главным образом, в назидание ему и Власову. В Красной Армии царила железная дисциплина, и даже командующий фронтом должен подчиняться вышестоящим начальникам и соблюдать субординацию. Но об операции «Гидроузел» он слышал впервые. А Сталин опять спросил Жукова:
   - Как идет подготовка операции «Гидроузел»?
   - Инженерное управление фронта полностью закончит подготовку к взрыву плотины гидроузла имени Куйбышева к 4-00 24 ноября.
   Ого, мысленно изумился Кузнецов. Выходит, Жуков с согласия Сталина готовит взрыв плотины Истринского водохранилища. Чудовищный поток воды с огромной силой хлынет по руслу реки и затопит все окрестности. Водяной вал сметет немецкие войска на западном берегу реки. Но он же смоет город Истру и десятки поселков в пойме, как цунами смывает прибрежные города. И это в тридцатиградусные морозы! Да, Сталин верно сказал: «мы остановим противника». Немцы остановятся и не сразу придут в себя. Но сколько погибнет мирных жителей и наших солдат, которые не успеют отойти из опасного района? Кузнецов догадывался, что ни войска, ни жителей никто ни о чем не предупредил и предупреждать не будет.
   Зазвонил телефон, Сталин взял трубку.
   - Здравствуйте, товарищ Рокоссовский. Доложите положение в вашей полосе.
Он довольно долго слушал и время от времени молча кивал головой. Потом сказал:
   - О ваших мероприятиях не нужно говорить. Скажите мне прямо, товарищ Рокоссовский, вам сейчас очень тяжело?
   Несколько секунд Сталин слушал командарма-16, потом глубоко вздохнул и с необычной для него мягкостью произнес:
   - Продержитесь еще немного, товарищ Рокоссовский. Мы вам поможем.
Он положил трубку, подошел к окну, встал у шторы спиной к собравшимся. Принимает тяжелое решение, с сочувствием подумал Кузнецов. Он посмотрел на Шапошникова. Тот поднял брови и пожал плечами, мол, голубчик мой, ничего не могу поделать. Сталин отошел от окна, сел. Все тем же размеренным голосом он спросил:
   - Когда начнете операцию «Гидроузел», товарищ Жуков?
   - Завтра в пять ноль-ноль.
   - Предупреждено ли население?
   - Никак нет, товарищ Сталин. Предупреждать население, значит, насторожить противника, это сорвет операцию. Гидроузел охраняет всего один батальон осназ. Противник не должен узнать об операции.
   Сталин молча сверлил Жукова пристальным взглядом темно-желтых глаз. Жуков добавил:
   - Моя задача: остановить немцев. И я их остановлю. Любой ценой.
   - Лес рубят, - щепки летят? – то ли с иронией, то ли с угрозой спросил Сталин.
   - Так точно, товарищ Сталин.
   - Что-то у нас с вами, товарищ Жуков, щепки частенько летят выше дерева, - спокойно констатировал Сталин. Он немного помолчал, потом слегка махнул трубкой. - Перед началом операции «Гидроузел» позвоните мне, товарищ Жуков. Можете идти.
   Жуков четко развернулся и зашагал к двери. Кузнецов увидел его плотно сжатые губы и успел перехватить взгляд, полный непреклонной решимости.
   В кабинете все молчали. Сталина, видимо, взволновал разговор с Жуковым, и теперь он молча ходил вдоль стола за спинами сидящих. Мягкий ковер полностью заглушал его шаги, и это тяготило Кузнецова. Ему казалось, что рассерженный неудачами Западного фронта Сталин стоит у него за спиной и смотрит ему в затылок тяжелым взглядом темно-желтых глаз. Среди тех, кто знал Сталина, ходило твердое убеждение в гипнотических способностях вождя. Сейчас Кузнецов вполне поверил этому. И тут послышался негромкий голос Сталина. Оказывается, тот вовсе не гипнотизировал Кузнецова, а стоял у закрытого тяжелой зеленой шторой окна спиной к столу и набивал трубку. За столом послышался дружный вздох облегчения.
   - Мы находимся в пиковой точке критического положения, - негромко заговорил Сталин. - Немецко-фашистские захватчики вышли на ближние подступы к Москве. Если противник продвинется дальше, то его дальнобойная артиллерия сможет обстреливать Москву и Кремль. Но противник сейчас крайне истощен. Надо воспользоваться этим и организовать контрнаступление. План контрнаступления разработан Генеральным штабом. Поскольку замысел контрнаступления и его проработка принадлежат Борису Михайловичу, то правильно будет назвать эту операцию «Удар Шапошникова».
   Сталин подошел к столу, сел на место.
   - Для осуществления операции «Удар Шапошникова» мы в резерве Ставки формируем свежие армии. Борис Михайлович, командующих армиями выбирали вы, кто будет докладывать первым из них?
   - Начнет товарищ Власов, Иосиф Виссарионович.
Всех, кто попадал в кабинет Сталина, предупреждали, что вождь называет всех только по фамилии: товарищ Кузнецов, товарищ Жуков, и к самому  Сталина следует обращаться только так: товарищ Сталин. Сталин почему-то очень не любил, когда его или кого другого называли по имени и отчеству. Во всей огромной стране существовало лишь одно исключение, Сталин называл по имени-отчеству маршала Шапошникова, теперешнего начальника Генерального штаба. И только ему он позволял называть себя по имени и отчеству.   
   Власов доложил спокойно и обстоятельно, к нему вопросов почти не было. Сталин лишь подчеркнул:
   - Товарищ Власов, полоса 20-й армии находится на направлении удара центральной группировки немецко-фашистских войск. Вам, скорее всего, придется прикрывать свое сосредоточение и участвовать в оборонительных боях. Но ваша главная задача, - это контрнаступление.
   - Так точно, товарищ Сталин.
Кузнецов коротко сказал то, что докладывал в Генштабе, на недостатки не напирал, повторил просьбу о танках, артиллерии и связи. Сталин ответил ему почти теми же словами, что и Василевский.
   - Танков вам, товарищ Кузнецов, пока выделить не можем. А вот артиллерию, пожалуй,  дадим. Как вы полагаете, Борис Михайлович?
   - Артиллерию можно выделить из резерва Ставки, Иосиф Виссарионович. На подходе 611-й артполк 107-ми миллиметровых корпусных пушек.
   - Хорошие пушки, - одобрил Сталин. – Сколько их в том полку?
   - 36 орудий, три дивизиона по двенадцать орудий. Но мы планировали этот  полк для 16-й армии, в район Дедовска.
   Сталин пыхнул дымом, затянулся, выпустил еще один клуб.
   - Вы правильно планировали, Борис Михайлович. Но теперь у 16-й армии фронт сократится. Часть орудий, я полагаю, можно передать товарищу Кузнецову. Давайте сделаем так. В Дедовск направим два дивизиона, а один передадим Первой ударной. Теперь относительно связи. Вы, безусловно, правы, товарищ Кузнецов, армия без связи – не армия. Как поется в старой солдатской песне: «Связь всегда святое дело, а в бою всего нужней». Товарищ Пересыпкин, вы сможете помочь товарищам Кузнецову и Власову со связью?
   - Так точно, товарищ Сталин, связь обеспечим. Я 25-го ноября выезжаю в Загорск, потом в Лобню, там на месте решим.
   Сталин кивнул и вдруг задал Кузнецову неожиданный вопрос:
   - Вы, товарищ Кузнецов, довольны назначением?
Все взгляды устремились на Кузнецова, а он в душе разозлился. Уже донесли Сталину его слова о Первой ударной! Быстро тут у них это делается. Но не отказываться же от сказанного. И он прямо ответил:
   - Назначением я доволен, товарищ Сталин. Только Первая ударная армия получается какой-то неполноценной. Нет корпусного звена, нет дивизионного, одни стрелковые бригады и лыжные батальоны. Это фактически не армия, а стрелковый корпус, да и то почти без средств усиления. Лучше объединить бригады в два корпуса.
   - Мы упразднили корпуса еще в августе, - резко повторил свои слова Василевский.
   - Я считаю упразднение корпусного звена непродуманным решением! – стоял на своем Кузнецов.
   Все насторожились и осуждающе посмотрели на дерзкого генерала, который вздумал критиковать решения самого Верховного. Но Сталин спокойно, вроде бы даже с усмешкой сказал:
   - Решение об упразднении корпусного звена подписал я. Вы, товарищ Кузнецов, считаете, что товарищ Сталин принимает непродуманные решения, то есть, дурацкие решения? Вы считаете, товарищ Кузнецов, что товарищ Сталин – дурак?
   В гробовом молчании слышалось лишь негромкое сипение сталинской трубки. Кузнецов приготовился к самому худшему для себя, но отступать не собирался. А Сталин курил и вопросительно смотрел на него. И он повторил свой ответ:
   - Никак нет, товарищ Сталин. Но я считаю решение об отмене корпусного звена необоснованным. Рано или поздно корпуса придется вернуть.
Неожиданно Сталин улыбнулся.
   - Я тоже так считаю, товарищ Кузнецов. Рано или поздно нам придется исправить непродуманное, дурацкое решение товарища Сталина и восстановить корпуса.  Но для этого еще не пришло время.
   В приемной Шапошников взял Кузнецова за локоть и тихо сказал:
   - Кто вас тянул за язык, Василий Иванович? Но вы попали в точку. Иосиф Виссарионович возражал против упразднения корпусов. Когда-нибудь мы их восстановим.


            24 ноября 1941г, Дмитров
   Уже начинало темнеть, когда черный ЗИС-101, виллис и крытые грузовики с охраной пересекли кольцевую автодорогу и направились по Дмитровскому шоссе на север от столицы. Командарм сидел рядом с водителем, на заднем сиденье устроились адъютант капитан Волков и командир роты автоматчиков старший лейтенант НКВД Бурков. Охрана разместилась в трех грузовиках. Студебеккер прокладывал дорогу небольшой колонне, а два ЗИС-5 замыкали ее.
Ехали медленно. Московские улицы перегороживали баррикады из мешков с песком, противотанковые ежи, перед которыми приходилось останавливаться из-за пробок. Петр отчаянно сигналил, то и дело выскакивал из машины, ругался, но это мало помогало. За городом не стало лучше, до кольцевой дороги шоссе забили бесконечные колонны красноармейцев, танков, грузовиков, повозок.
   ЗИС-101 тронулся от подъезда Наркомата обороны в 16-22, Кузнецов поудобнее устроился на сиденье, приказал себе спать, другого времени для сна не будет. После совещания у Сталина в управлении военных сообщений полковник-направленец показал ему откорректированный график движения частей его армии. Этот график снова испортил ему настроение. 29-я бригада прибывала в Дмитров 23-го ноября, как он и договаривался, а следующие разгружаются в Загорске и Дмитрове только с 27 ноября, полное укомплектование армии заканчивалось 2 декабря, - на два дня позже срока. Но и этот откорректированный график не гарантировал соблюдения сроков.
   - Это график, товарищ генерал-лейтенант, - объяснил ему направленец. - Реальное отставание сутки-двое. Мы принимаем меры, но железные дороги забиты.
   - Конечно, вы принимаете меры, - мрачно подумал Кузнецов. – А с кем я буду держать канал? С шофером и ординарцем, что ли? Правда, еще есть рота охраны.
   - 50-я бригада прибудет по графику, 27-го, - успокаивал его направленец. - Постараемся, чтобы остальные наверстали отставание.
   Кузнецов подавил раздражение. В конце концов, этот полковник не виноват в том, что эшелоны с трудом пробиваются по перегруженной дороге. Он забрал график и вышел, успел заметить сочувствующий взгляд покрасневших от бессонных ночей глаз направленца.
Сейчас в машине, несмотря на все свои старания, он не смог сразу уснуть. Тревожные мысли не уходили, и ближайшее будущее выглядело слишком уж неприглядным. Сзади мощно сопел энкавэдэшник, и это сопение раздражало еще больше.
   Рота автоматчиков НКВД называлась охранной, но на самом деле это конвой. При разгроме Первого стратегического эшелона Красной Армии у границы немцы взяли в плен немало  советских генералов. После этого Ставка приняла решение не допускать пленения наших генералов. К каждому высокому генералу теперь приставлен конвой НКВД под видом охраны. Генералы вполголоса чертыхались и уверяли, что конвой имеет строжайший приказ пристреливать своего подопечного в случае прямой опасности попадания его в плен.
Среди генералов ходили разговоры о том, что командующий Юго-западным фронтом генерал-полковник Кирпонос не застрелился в окружении под Лохвицей, как уверяли официально, а его пристрелили охранники НКВД. Советский командующий фронтом еще никогда не попадал в плен, и впредь этого не будет.
   Кузнецов догадывался, что он сам на особом учете. За пять месяцев войны он уже два раза побывал в окружении и провел там в общей сложности почти два месяца. На допросах в комиссиях трибунала он оба раза опроверг все обвинения, но сомнения в отношении его, конечно, остались. Теперь ему до конца войны ходить под пристальным надзором недремлющих органов.
   Он невесело усмехнулся. Ему крупно повезло оба раза, особенно после первого окружения. Тогда он больше месяца пробивался через боевые порядки противника, пробивался с большими потерями, без постоянной связи со своими частями, а связь со штабом фронта пропала в первый день войны. Он шел через всю Белоруссию вслепую, без карт, и только в конце июля вывел остатки армии через линию фронта. Его отстранили от командования, и он две недели провел под следствием. Комиссия трибунала не нашла его вины в разгроме армии и всего Западного фронта.
    За месяц тяжелого, кровавого прорыва, когда армия таяла на глазах, Кузнецов напряженно думал о случившейся катастрофе и многое сумел понять. На вопросы следователей и прокуроров он отвечал осмотрительно, никого не винил, говорил только о боевых действиях, подчеркивал героизм солдат и командиров, их верность боевой присяге. Это, видимо, и спасло его от наказания.  Его назначили командующим заново сформированной 21 армии Центрального фронта.
   Перед отъездом он встретился с маршалом Тимошенко. Сталин уже освободил Тимошенко от должности наркома обороны и направил на Юго-Западный фронт, хотя и оставил членом Ставки ВГК. Они давно знали друг друга. Их обоих, - и Тимошенко среди маршалов, и Кузнецова среди комкоров, - обошла волна арестов в верхнем эшелоне РККА, и они доверяли друг другу. Маршал прямо сказал ему:
   - Тебя от  расстрела спасли фрицы. В начале июля по доносу Мехлиса арестовали Павлова, а потом и всех генералов Западного фронта, кто подвернулся. Даже начальника военторга взяли за вредительство. 22 июля их расстреляли. Надо же было на ком-то отыграться.
   Тимошенко тяжело вздохнул и вытер платком бритую голову.
- Из пяти командармов расстреляли одного Коробкова. Четверо в это время пробивались из окружения, как и ты. Связи с вами не было, вас не смогли вызвать на расстрел. Ну, теперь поезд ушел.
   Они помолчали, мысленно поминая тех, кто попал под тяжелую руку Сталина, разгневанного катастрофическим началом войны. Потом Тимошенко снова заговорил.
   - А ведь они не виноваты. Стрелять надо было меня, - наркома обороны. Да начальника Генштаба Жукова. Это мы так спланировали войну. Но мы с Жуковым слишком близко туда… - маршал указал пальцем вверх. -  Со мной обошлись по-божески. А Жукова после расстрела Павлова сняли с Генштаба, теперь он на Резервном фронте. Ему тоже светила вышка, мы с Берией отстояли его. Кому нужна лишняя кровь? Вот Жуков и оправдывает доверие. Он пообещал ликвидировать Ельнинский выступ. Никому этот выступ не мешает, там немцы наступать не могут, сплошные болота. Но за идею ухватились, надо же обеспечить победу Красной армии. Он уже уложил там 11 дивизий, требует еще подкреплений. А подкрепления куда нужней под Киевом. Я считаю, весь Резервный фронт надо перебросить под Киев, не то опять беда будет. Да что теперь говорить, Василий Иваныч. А ты воюй, друже. Тебя судьба уберегла, дай Бог, убережет и дальше.
   Из этой беседы Кузнецов сделал два вывода. Первый вывод: его поведение в трибунале оказалось правильным. Если бы он вздумал высказывать свое мнение о причинах поражения на границе, - он бы вряд ли остался в живых. И вывод второй: Тимошенко ему доверяет, иначе не завел бы такого опасного разговора. Но даже бывший нарком обороны ни разу не произнес вслух имени Сталина. Да, подумал Кузнецов, ворочаясь на сиденье ЗИС-101, как ни бережет его судьба, а в третье окружение ему попадать категорически  нельзя.
   За кольцевой автодорогой стало посвободнее, но теперь узкое шоссе забили беженцы из Москвы. Усталые люди, в основном женщины и дети, шли по обочинам сплошной толпой, тянули нагруженные санки, тележки и детские коляски, тащили на спинах большие узлы с убогим скарбом, многие несли на руках закутанных в одеяла детей. Неорганизованная эвакуация из Москвы после введения осадного положения была запрещена, но сейчас, видно, ограничения ослабли.
   Кузнецов через лобовое стекло посмотрел направо. Небо в той стороне по всему горизонту багровело от далеких пожаров. Даже сквозь шум двигателя он слышал непрерывный гул артиллерийской канонады. Немцы рвутся к Москве, Октябрьская дорога от Клина в их руках, они, пожалуй, уже недалеко от Лобни. Скорей бы Власов вступал в бой. Кузнецов закрыл глаза и, наконец-то,  заставил себя уснуть.
   Проснулся он от немилосердной тряски, - верный признак того, что въехали в населенный пункт. Вокруг стояла темнота, ее слегка рассеивал отраженный от снега свет. На небе ни одной звезды, луны не видно. В лобовое стекло бились крупные снежинки. По сторонам мелькали тени низких строений, нигде ни огонька, жители соблюдали светомаскировку.
   - Дмитров, товарищ командующий, - сказал Петр хриплым от долгого молчания голосом. – Куда прикажете?
Кузнецов сильно, до хруста в суставах потянулся, стряхнул с себя остатки сна.
   - Райком найдешь?
   - Найду, - усмехнулся в темноте Петр.  – Райком всегда в центре.
На заднем сиденье завозился Бурков, зашелестел бумагой.
   - У меня карта Дмитрова, товарищ генерал-лейтенант. Эх, не видать. Но я помню, надо прямо, будет вокзал, а там и райком недалеко.
Внезапно дорогу преградили три тени, Кузнецов разглядел красноармейские шинели, слабо блеснули штыки на винтовках.
   - Стой! – послышался окрик. – Ваши документы!
Петр затормозил, опустил стекло, протянул патрульному предписание. В открытое окно ворвался ледяной воздух. Патрульные прикрыли документы полами шинелей, слабо засветился луч фонарика.
   - Проезжайте, товарищи.
   - А скажите, орлы, где тут вокзал? – спросил Петр.
   - Давайте прямо, там увидите.
Вскоре справа показалось длинное здание вокзала, на узкой площади темнели ряды красноармейцев, конные упряжки, грузовики. Кузнецов вышел из машины. Рядом тут же выросли два патрульных.
   - Я генерал-лейтенант Кузнецов, командующий войсками Первой ударной армии. Проведите меня к старшему командиру.
   Из машины выскочил Бурков, но патрульный уже разглядел генеральские звезды, молодцевато вытянулся, взял под козырек.
   - Товарищ генерал-лейтенант, прошу следовать за мной.   
Старший патруля с одним кубиком на петлицах с таким удовольствием выговаривал его звание, что Кузнецов невольно усмехнулся. Курсанты! Это куда лучше, чем резервисты или ополченцы. Он пошел за патрульными к вокзалу. Бурков неотступно шагал чуть сзади. Кузнецов промолчал. Конвой не конвой, а без охраны не положено. Небо за вокзалом светилось тусклыми багровыми отблесками, оттуда уже хорошо слышался гул канонады. В городе тоже в нескольких местах вспыхивали сполохи пожаров.
   Патрульный подвел Кузнецова к двери с табличкой «Комендант», постучал и тут же распахнул дверь. Кузнецов вошел в небольшой кабинет, где возле стола сидели и стояли несколько командиров. При его появлении все встали.
   - Здравствуйте, товарищи командиры! Я – генерал-лейтенант Кузнецов, командующий войсками Первой ударной армии. Вот приказ.
   Он слегка повернулся к адъютанту, тот выхватил из планшетки приказ. Командиры вытянулись и дружно приветствовали его. Навстречу Кузнецову шагнул широкоплечий полковник, отдал честь, взял из рук Волкова приказ Шапошникова, прочитал его, вернул адъютанту и снова отдал честь.
   - Командир 79-й особой курсантской горьковской стрелковой бригады полковник Федотов! С прибытием, товарищ командующий! Жду приказаний!
   - Представьте командиров бригады, полковник Федотов.
   - Комиссар бригады батальонный комиссар Хинин!
Вперед шагнул невысокий человек с двумя «шпалами» на малиновых петлицах, со звездой на рукаве шинели, отдал честь.
   - Начальник штаба бригады полковник Ерохин!
- Командир первого батальона майор Мещеряков!
   - Начальник политотдела бригады майор Прохоров!
   - Командир разведроты капитан Хомченко!
   - Командир роты связи старший лейтенант Железкин!
Кузнецов пожал каждому руку. Ему предстояло воевать вместе с этими людьми. Они первыми вступят в бой, - немцы рядом, а когда подойдут остальные бригады, неизвестно. Он повернулся к Федотову.
   - Доложите состояние бригады.
   - Бригада прибыла на станцию Дмитров в 17-20 в составе штаба, первого батальона, роты связи, санитарной роты и разведроты. К утру прибывают второй и третий батальоны, эшелоны уже отправляются из Балахны. С батальонами отгружены 45-миллиметровые противотанковые пушки, по батарее на батальон. Дивизион 76-миллиметровых полковых пушек и три батареи батальонных минометов будут отгружены из Балахны 25 ноября. 
   - Состав бригады?
   - 4673 человека. В бригаде три стрелковых батальона четырехротного состава. Бригаде приданы: рота автоматчиков, дивизион полковых пушек, разведрота, санитарная рота и рота связи.
   - Вооружение, размещение и питание бойцов? 
   - Треть людей без винтовок. В каждом батальоне пулеметный взвод, пулеметы устаревшие, системы максим. Об артиллерии я доложил. Размещение, -  пом по тылу майор Камов решает в райкоме партии вопрос о размещении личного состава. Суточную норму питания привезли с собой. В основном, мука и крупа.
   Чувствовалось, что Федотов опытный командир. Наверно, командовал училищем в Горьком. А Федотов продолжал доклад.
   - Морально-политическое состояние личного состава высокое. Бригада сформирована из курсантов военных школ и училищ города Горького и области. Командиры батальонов и рот назначены из преподавателей. 13 процентов состава бригады коммунисты, 48 процентов - комсомольцы. Больше трети имеют боевой опыт, большинство  направлены в училища из госпиталей.   
   Кузнецов помолчал. От его первых слов многое зависело.
   - Выражаю благодарность всему составу бригады, товарищи командиры. Вы первыми прибыли на рубеж. Будем бить фашистов!
   - Служим Советскому Союзу!
   - Верховное главнокомандование и лично товарищ Сталин поставили перед Первой ударной армией задачу особой важности. О ней я скажу позже, когда придет срок. Ближайшая задача армии – полное сосредоточение. 29-й бригаде выпала высокая честь - прикрыть сосредоточение армии, не пропустить противника через канал Москва-Волга. Уверен, приказ товарища Сталина мы выполним. Карта есть?
   Ерохин раскрыл планшетку, вытащил карту, разложил ее на столе. Кузнецов сначала обрадовался, карта оказалась настоящей топографической, с координатной сеткой, с горизонталями высот. Он сам с трудом выпросил в Генштабе карту района действий армии. С топографическими картами Советского Союза Красная Армия испытывала трудности, они ценились дороже боеприпасов. Но когда он присмотрелся, то едва удержал вздох. Карту издал Генеральный штаб русской армии в 1915 году. Она пестрела множеством нанесенных вручную пометок, канал тоже был нарисован цветными карандашами.
   - Других карт нам не выдали, - пояснил Ерохин.
- Картами обеспечим, - пообещал Кузнецов. - Прошу к карте, товарищи командиры, слушайте мой приказ. Первое. Личный состав накормить и – отбой до 5-00. Второе. Вести разведку в направлении Белый Раст, Федоровка, Рогачево для установления местоположения наших частей и передовых частей противника. Третье. Выслать связистов на север и на юг, установить связь с соседями. Сосед справа – предположительно в Рогачево, сосед слева – в Деденево.  Задачи ясны?
   - Так точно, товарищ командующий, - ответил Федотов.
Около полуночи на вокзал приехали секретарь Дмитровского райкома ВКП(б) и райвоенком с тремя «кубиками» в петлицах.
   - Под штаб армии мы отвели райисполком, - обстоятельно говорил секретарь райкома. - Это двухэтажное кирпичное здание рядом с райкомом. Телефонная связь через городской коммутатор, можно даже звонить в Москву. Штабы частей можно разместить в средней школе, в детских садах, яслях, в начальных школах, они сейчас свободны. Можно использовать заводоуправления наших предприятий.
   Во взгляде секретаря блеснула гордость.
   - Город наш небольшой, но мы построили и запустили экскаваторный завод и завод фрезерных станков, перестроили трикотажно-перчаточную фабрику, организовали райпромкомбинат и райпищекомбинат. Промышленные здания сейчас пустуют, в них можно разместить десятки тысяч человек. Если не хватит, можем размещать бойцов в жилых домах.
   - Очень хорошо, товарищ секретарь, - искренне одобрил Кузнецов. – А как с оборонительными сооружениями?
   - Разрешите, Николай Яковлевич? – спросил военком у секретаря.
   - Сергей Петрович не только райвоенком, - пояснил секретарь. – Районный комитет обороны назначил его начальником штаба обороны района. Докладывайте, Сергей Петрович.
Военком разложил на столе свою карту. Кузнецов невольно поднял брови, Федотов шумно вздохнул. Это оказалась административная карта Московской области без топографических деталей. По таким картам можно водить пионеров в походы, но воевать нельзя. Для введения в заблуждение вражеских диверсантов и агентов империализма на таких картах объекты и населенные пункты указаны с отклонением от настоящих координат. Для пионеров безразлично, если деревня или речка окажутся на полкилометра левее или правее, - они все равно добредут, куда надо. Но попробуйте по такой карте вести наступление стрелкового взвода, не говоря об артиллерийской стрельбе с закрытых позиций! Военком спокойно пояснил:
   - Топографические карты нам не выдали, товарищ командующий. Но здесь все объекты нанесены. Вот, западные подходы к каналу в нашем районе прикрыты болотами и протоками от торфоразработок. Даже в сильные морозы вода в них под снегом не замерзает. Танки здесь не пройдут. Противник может двигаться к каналу по двум дорогам, вот здесь, от Рогачево на Дмитров и от Федоровки через Ольгово на Яхрому. На этих направлениях подготовлены противотанковые рвы глубиной до четырех метров. Рвы прикрыты тремя траншеями полного профиля, с блиндажами для личного состава. В траншеях оборудованы пулеметные гнезда с перекрестным огнем.
Военком оторвался от карты.
   - Я думаю, на Дмитров противник не сможет наступать большими силами. От Рогачево на Дмитров одна дорога, вот, через Куликово. С юга она прикрыта рекой Яхрома, а с севера до канала идут сплошные болота и торфоразработки. На Яхрому от  Федоровки дорога лучше, но возле города она проходит в глубокой лощине между продольными высотами, а все низины заболочены.
   - Да, - подтвердил секретарь. – У нас большие проблемы с перевозками в западной части района.
   - Какие добровольческие отряды есть в районе?
    - В районе сформировано два истребительных батальона, - тут же ответил военком, – по сто пятьдесят человек, допризывники и старшего возраста. Командирами батальонов, рот и взводов  назначены отставники. Один батальон в Дмитрове, второй в Яхроме. Батальоны патрулируют территорию, следят за порядком, за светомаскировкой, за соблюдением комендантского часа. Прочесываем леса и болота на предмет выявления подозрительных лиц.
Военком говорил с таким воодушевлением, что Кузнецов понял: он день и ночь проводит со своими «истребителями», ходит с патрулями по улицам и дорогам, водит их на прочесывание. А тот продолжал:
   - В районе сформированы два санитарных батальона, в Дмитрове и Яхроме. В каждом по сто пятьдесят сандружинниц и санитарок.
   – Санитары нам очень нужны, - не удержался от похвалы Кузнецов.
   - По постановлению обкома ВКП(б) создан партизанский отряд, - продолжал военком. – Подготовлена база для отряда восточнее канала.
   - Противник за канал не пройдет! – прервал его Кузнецов. – Партизанскую базу лучше перенести на запад. Вот сюда, в район Ольгово или Сенявино. Постановлением ГКО от 17 ноября партизаны должны сжечь все строения, создать мертвую зону в тылу противника.
Военком посмотрел на секретаря, тот пояснил:
   - Дислокацию партизанской базы нам указал Загорский комитет обороны, мы подчиняемся ему. И потом, товарищ командующий, переносить поздно, мы просто не успеем, противник обнаружит ее.
   По его тону Кузнецов понял, что между Дмитровом и Загорском отношения напряженные, секретари райкомов, полные хозяева в своей местности, признают только власть сверху и не любят подчиняться равным. Собственно, и в армии такие же порядки.
    - Завтра я буду в Загорске, поговорю с комитетом, - пообещал он. – А пока, товарищи, разрешите выразить вам мою искреннюю благодарность. Теперь за оборону на вашем участке отвечаю я. Оба ваших истребительных батальона надо передать полковнику Федотову, Он командует особой, - он подчеркнул это слово, - бригадой. Один санитарный батальон – тоже. Второй санбат я оставляю в своем резерве. Еще есть сандружинницы в районе?
   - Есть, товарищ командующий, - улыбнулся военком. – Отбою нет от девчат.
   - Прошу собрать всех сандружинниц. Медики нам очень нужны.
Секретарь и военком опять переглянулись.
    - Товарищ командующий, - заметил секретарь, - добровольческие отряды подчиняются Загорскому комитету, товарищу Черногорову.
    - Он же Шварценберг, - негромко буркнул военком с неприязнью.   
   - Теперь здесь командую я, - повторил Кузнецов. – Полковник Федотов, подготовьте приказ о передаче всех добровольческих отрядов Загорской зоны обороны в мое распоряжение. А вам мой дружеский совет: эвакуируйтесь. Здесь начинается наша работа.
   - Я подчиняюсь партии, - спокойно возразил секретарь райкома. – Как прикажет партия. Вы уж извините, товарищ командующий.
   - Не смею спорить, - улыбнулся Кузнецов. -  А ВЧ-связь у вас есть?
   - ВЧ-связи нет, но можно дать шифровку по телеграфу с вокзала.
   - Шифровать некому, - усмехнулся Кузнецов.
Он написал в блокноте: «Москва. Борисову. К работе приступил. Имею треть первой сороконожки. Прошу ускорить движение. Васильев». Записку он передал секретарю.
   - Прошу вас организовать передачу по телеграфу.
Только в 3 часа утра Кузнецов остался один. В приемной на диванах улеглись ординарец и адъютант. Бурков расставил часовых, сам устроился в комнате рядом со входом. Кузнецов понимал, что надо обязательно поспать, подъем он назначил себе на 6-00. Он встретит остальные батальоны 29-й бригады, потом с Федотовым проведет рекогносцировку, чтобы  правильно расставить батальоны бригады. Завтра надо выехать в Загорск, отправить все добровольческие отряды в Дмитров, связаться с Москвой, добиться присылки штаба армии, организовать его работу, ускорить сосредоточение армии. И снова вернуться сюда, готовить «Удар Шапошникова».
   Он снял шинель, расстегнул воротничок, снял портупею, пистолет ТТ положил под валик дивана, трофейный вальтер оставил рядом с собой, улегся на бок и накрылся шинелью. Диван оказался коротковат, но он устроился удобно, - одно из преимуществ небольшого роста. Спать! Ему надо сохранять работоспособность. Однако сон не приходил.
   Горьковские курсанты выглядят орлами и стремятся в бой, но 29-я бригада укомплектована на 79 процентов от штата. Автоматов всего на роту. Тысяча бойцов не вооружены даже винтовками. Противотанковых гранат в бригаде нет, ручных – по десятку на взвод. Батальонная и бригадная артиллерия пока только россыпью приходит в Балахну.     Маскировочных костюмов курсантам не выдали, теплого обмундирования тоже нет. Они должны держать оборону в легких шинелях и ботинках с обмотками, - на тридцатиградусном морозе.
В Красной Армии на его памяти без недостатков никогда еще не обходилось. Он знал одно: Первая ударная должна начать контрнаступление, первое контрнаступление за пять месяцев войны. Потом подойдут остальные части, дело наладится. Но больше всего его беспокоило отсутствие карт. Без карт воевать нельзя, а карт в армии нет, кроме единственной у него в планшете. На всю 29-ю бригаду – одна дореволюционная топографическая карта у Ерохина.
   С подобной бедой он столкнулся в первый день войны, когда 3-я армия стояла возле Гродно и Лиды у самой границы в ожидании приказа. Никаких распоряжений о подготовке наступления не поступало, но множество мелких деталей убеждали командиров в том, что готовится мощный удар по Германии. Кузнецов тогда думал, что ему повезло: его армии придется наступать там, где он на картах всего полгода назад гнал к Кенигсбергу «синих».
   Последнюю неделю перед войной он каждый день проводил штабные учения в армии, в корпусах и в дивизиях. Карты польской территории имелись, прекрасные карты с мельчайшими подробностями вплоть до отдельно стоящих деревьев. Карты на замечательной бумаге, которой не страшна ни вода, ни огонь. Бумага лучше, чем на деньгах, - удивлялись командиры. На этих картах они учились вести войска по польской территории, оккупированной немцами. Командиры каждый день рассматривали в бинокли польскую территорию, а на немецкой стороне тоже поблескивали линзы биноклей. Он докладывал об этом в штаб фронта, но Павлов успокаивал: «наверху» все известно, приказано не поднимать шума, не провоцировать немцев, ждать команды.   
   Когда немцы нанесли удар, и их передовые части в первый день вышли в тылы его армии, он пытался организовать оборону и отбросить противника за границу. Вот тогда он по-настоящему понял, что воевать без карт нельзя. Его армия не имела топографических карт приграничной территории СССР. В ход пошли карты административного деления, карты из учебников географии, из Большой Советской энциклопедии. Штабные командиры составляли кроки местности без координатной сетки, без горизонталей, без указания характера местности.
   Однажды, когда армия уже находилась в окружении и без всякой связи, разведка донесла, что на ближайшем железнодорожном разъезде стоят несколько вагонов под охраной роты автоматчиков НКВД, и что, по слухам, эти вагоны загружены топографическими картами. Он послал к эшелону целый батальон, но пришлось ехать самому, потому что капитан НКВД оказался на редкость упрямым ослом и не хотел снимать охрану. Вагоны они все-таки вскрыли, и там на самом деле оказались отличные топографические карты, замечательные карты на великолепной бумаге. Но это были карты все той же польской территории, оккупированной фашистами в 39-м году. Тогда Кузнецов понял, что его догадки о нашем ударе по Германии верны, и что сейчас он столкнулся с тайной, к которой даже он, генерал-лейтенант, командующий армией, не был допущен.
   За долгий путь прорыва из окружения он много думал об этих картах и кое-что понял. После, на допросах в комиссии трибунала он ни слова не сказал ни о вагонах карт Польши, ни об отсутствии карт советской территории, ни о своих догадках. И он узнал, что командующему фронтом Павлову и начальнику штаба Климовских среди прочего поставили в вину отсутствие в войсках топографических карт.
   С начала войны прошло уже пять месяцев, но топографическое управление Генштаба еще не наладило выпуск карт в достаточном количестве. Однако за такую ужасающую промашку главный топограф Красной Армии генерал-лейтенант Кудрявцев не понес никакого наказания. Это подтверждало правильность догадок Кузнецова по поводу карт и многому другому, о чем не говорили вслух.
   Утром виллис с Кузнецовым, Федотовым, Ерохиным и адъютантом выехал за северную окраину Дмитрова, проехал несколько пригородных деревень и остановился под прикрытием небольшого пригорка, поросшего жидким кустарником. ЗИС-5 с охраной остановился за избами  деревушки, энкавэдэшники залегли цепью на берегу канала. Кузнецов поднялся на пригорок и впервые увидел правый фланг своей полосы наступления. Перед ним открылась широкая панорама заснеженных полей, перелесков и пологих высоток. Здесь гул канонады с запада слышался отчетливее. Далеко за каналом к небу поднимались многочисленные косые столбы черного дыма. Кузнецов по невысокой насыпи поднялся на берег канала.
   Раньше он не видел знаменитый канал, о котором столько писали и говорили, Газеты воспевали массовый героизм строителей канала, который сделал Москву портом трех морей. По радио рассказывали о небывалом энтузиазме каналостроителей, об их трудовых рекордах. И ходили разговоры вполголоса о том, что канал строили заключенные, что ложе канала на протяжении всех 128 километров устелено костями заключенных-каналоармейцев, сокращенно зэ-ка. На стройке царила жесточайшая дисциплина, заключенным приказывали возить грунт в тачках только бегом, а если какой-то бедолага падал в бетон, останавливать заливку ради его спасения не разрешалось. Сзади послышался голос военкома.
   - Ширина канала по верху 85 метров, по дну 45 метров, глубина воды пять с половиной метров.
   Канал шел строго горизонтально по пересеченной местности, в низинах его поднимали на искусственные насыпи, на возвышениях его. В двух местах ложе канала давало небольшие изгибы, будто неопытный проектировщик взял слишком короткую линейку, а потом довольно коряво заполнил пробелы. Стыки участков бригад, догадался Кузнецов. Не такая уж железная дисциплина царила здесь, скорее тут устроили гонку на скорость, а о качестве не беспокоились.
   Он осторожно, чтобы не соскользнуть, постучал каблуком по наклонной бетонной стенке. Наклон показался ему слишком пологим.
   - Какой тут наклон?
   - Наклон бетонных стенок 35 градусов, - тут же отозвался райвоенком.
   - А ведь танки возьмут этот канал, -  задумчиво проговорил он.
   - Наши, - подтвердил Ерохин. – У них хорошее сцепление с грунтом.
У немцев есть наши трофейные танки, а Т-40 пройдут даже по дну, – подумал Кузнецов, однако говорить об этом не стал.
   С нашими танками в немецких войсках Кузнецов столкнулся в первые дни войны. Тогда он потерял два механизированных корпуса, приданных его армии. Танки стояли на самой границе на виду у немцев, стояли с почти пустыми баками, горючее должны были подвезти со дня на день. На рассвете 22 июня немцы засыпали танки минами, обрушили на них пулеметный ливень и уничтожили почти все экипажи, которые пытались занять места в машинах. Часть танков сгорела, а уцелевшие достались немцам. За месяц прорыва эти наши танки с крестами на броне доставили ему много неприятностей.
   Кузнецов оторвал взгляд от канала и снова посмотрел на запад. На широком заснеженном пространстве чернели избы деревень. Ерохин зашуршал своей допотопной картой.
   - Там Ревякино, товарищ генерал-лейтенант, - подсказал райвоенком, он тоже смотрел в бинокль, – Дальше, на взгорке – Высоково, они на дороге от Рогачево к Дмитрову. Здесь хорошо держать оборону. Видите продольные насыпи под снегом, товарищ генерал-лейтенант? Это канавы старых торфоразработок. Они отстоят друг от друга на тридцать-пятьдесят метров, глубина воды до пяти метров. Торфяная вода под снегом не замерзает. Танки по ним не пройдут.
   - Ну, товарищи командиры, насмотрелись? Пока немцев не видно, проскочим до Высоково.
   - Товарищ генерал-лейтенант, - вмешался Бурков, - опасно!
   - Тут каждый день летают «лаптежники», - подтвердил военком. – Без всякого страха летают. Вываливаются из облаков и бомбят вокзал. Ни разу не попали, облачность низкая, не успевают прицелиться.
   - Смелого пуля боится, - усмехнулся Кузнецов. – Поехали.
Им пришлось вернуться в Дмитров на мост. Когда виллис и ЗИС-5 подъехали к небольшой деревне западнее канала, позади них над Дмитровом из низких облаков в крутом пике вывалилась четверка Ю-87 с торчащими обтекателями неубирающихся шасси. Водители подогнали машины под прикрытие изб, заглушили моторы. От штурмовиков отделились черные капельки бомб и понеслись на город. Грохнули взрывы, в Дмитрове к небу поднялись черные клубы дыма.
   - Мимо, - воскликнул военком. – Облака низко, им прицелиться некогда. Вон вокзал, - целехонек!
   - Надо под прикрытие, товарищ генерал-лейтенант, - озабоченно сказал Бурков. – Могут обстрелять на обратном пути.
   Все выскочили из машин и прижались к бревенчатым стенам. Юнкерсы вышли из пике над самыми крышами дмитровских домов и развернулись на запад. Два штурмовика с набором высоты тут же скрылись в низких тучах, а два бреющим полетом понеслись прямо на деревню. Сквозь рев авиадвигателей послышался резкий треск пулеметов, пули защелкали по бревнам, во все стороны брызнули щепки. А юнкерсы уже исчезли на западе в облачной дымке.
   - Надо уходить, - озабоченно сказал Бурков. – Могут вернуться.
   - Не вернутся, - заверил военком. – У них, наверно, с бензином туго, берегут горючее. Заходят только по разу.
   А пилот ведомого Ю-87 говорил с ведущим.
   - Я сто двадцать четыре. Может, повторим? Там наверняка большие русские шишки.
   - У меня бензина на четыре минуты. Садиться придется на планировании.
   - Жаль, Отто. Думаю, на третий вылет лучше идти на бреющем. А то вываливаешься из туч и не знаешь, выйдешь из пике или врежешься в землю.
   - Опасно, Йоган. Могут появиться русские истребители.
   - Ха-ха! Ты прекрасно знаешь, у русских нет асов. Одни желторотые птенцы. Не поверишь, я слышал, они обучают пилотов четыре месяца. Это же идиотизм!
   В шлемофонах раздался резкий голос:
   - Сто десятый, прекратить посторонние разговоры! 
Кузнецов осмотрел всю полосу обороны. Его обеспокоил участок Яхромы. Этот небольшой городок с севера и юга хорошо защищали крутые высотки и глубокие протоки торфоразработок, но с запада, со стороны ольговской дороги он был открыт. Здесь танки могли двигаться не только по шоссе, но и по обеим его сторонам. Если противник обойдет группу Захарова из 16 армии у Федоровки, то двинет танки по этой дороге на Ольгово и через два-три часа они ворвутся в Яхрому и выйдут к автогужевому мосту через канал. Рвы и траншеи большой помехи для них не представляют. Нужна противотанковая артиллерия, противотанковые гранаты, а в 29-й бригаде ничего этого нет.
   Курсанты смотрят орлами и рвутся в бой, но бороться с танками им нечем. В бригаде три батареи сорокапяток, но если у немцев есть трофейные Т-34, то сорокапятки им не страшны. Да и ставить сюда все пушки нельзя. Противник может двинуться от Рогачева по замерзшим болотам и протокам прямо на Дмитров, там самый короткий путь. 
   На обратном пути от Деденево к Яхроме Кузнецов приказал Петру остановиться у шлюза №3, здесь дорога подходила вплотную к каналу. Он вышел из машины и остановился на берегу канала между северными и южными воротами шлюза. Башенки северных ворот венчали красивые бронзовые парусники.
   - Это каравеллы Колумба, - сказал сзади военком. – Красивые.
   - Красивые, - согласился Кузнецов.
Но думал он не о каравеллах Колумба. Он смотрел на пологий наклон бетонных стенок канала и думал, что танки здесь могут пройти. Что стоило проектировщикам заложить наклон градусов в шестьдесят! А лучше сделали бы их вертикальными. Теперь же вся надежда на то, что лед не выдержит. Но танки у немцев легкие, не больше 20 тонн, да и Т-34 весит всего-то тридцать тонн.
   На яхромском автогужевом мосту он опять остановил машину. Перед ними на восточном берегу канала круто поднималась длинная высотка, на ее вершине растянулось село. Он подозвал к себе райвоенкома.
   - Садитесь с нами, товарищ старший лейтенант. Как подняться туда?
   - С любой стороны, товарищ генерал-лейтенант. Лучше с севера, со стороны Дмитрова. На вершине, видите, – село Перемилово. Одна улица в два километра. С юга тоже можно подняться, через Семешки.
   - Давайте через Семешки, - решил Кузнецов.
Если немцы прорвутся здесь через канал, то пойдут они, конечно, не к Дмитрову, а на Семешки, оттуда им откроется путь на Москву, - от Ильинского и Иванцово вдоль железной дороги через Хотьково и Загорск. Насколько он знал обстановку, немцы здесь двинутся не прямо на Москву, а пойдут севернее, к Ногинску, туда же стремится от Коломны их южная группировка. Москва окажется в полном окружении.
   Машины проехали по ухабистой дороге и стали подниматься на высотку. Виллис легко брал заснеженный подъем, а когда машина заюзила, Петр включил передний мост.
   - Теперь, товарищ командующий, можно хоть по вертикали!
А вот ЗИС-5 с трудом одолевал заснеженный подъем, Тяжелая машина буксовала, норовила сползти с косогора. Из кабины выскочил Бурков, замахал руками и побежал вверх к виллису. Петр притормозил.
   - Товарищ генерал-лейтенант! – Бурков задыхался и говорил прерывисто. – Прошу подождать охрану! Вам нельзя туда без охраны!
   Его рвение развеселило Кузнецова. Молодец энкавэдэшник, бдит в оба. Как у них говорят, лучше перебдеть, чем недобдеть.
   - Ну, товарищ старший лейтенант, - весело отозвался он, - я еду на высотку, а ваши орлы пусть хоть на руках затащат туда машину.
   Бурков с выражением отчаяния на багровом лице остался сзади. Виллис одолел подъем и въехал в деревню.
   - Это Большие Семешки, - пояснил райвоенком. – Надо бы проехать дальше, в Перемилово, оттуда лучше видно.
   Виллис через неглубокую седловину проехал длинную улицу и остановился почти в середине села. Неподалеку высилась красивая кирпичная церковь, она еще действовала, возле нее стояли люди. Кузнецов вылез из машины, подошел к прогалу между избами и посмотрел на канал. Сквозь легкую мглу редкого снегопада отсюда открывался отличный вид на канал и на Яхрому. Морозный воздух с легким ветром щипал щеки и нос, крупные снежинки щекотали лицо.
Вот где надо ставить пушки, - подумал Кузнецов, - хотя бы одну батарею семидесятишести-миллиметровок! А может, рискнуть и поставить весь дивизион сюда? Нет, одной батареей придется прикрывать Дмитров, вторую поставим здесь, а третья будет в резерве. Если немцы прорвутся к любому мосту, резервную батарею можно быстро перебросить на опасный участок.
А если немцы выйдут сразу к обоим мостам? Эх, поставить бы здесь, в Перемилово, тот самый дивизион корпусных стосеми-миллиметровок, которые ему обещал Сталин! Они бьют на двенадцать километров, немцев можно вообще не допустить ни к Дмитрову, ни к Яхроме. Можно предусмотреть все варианты, но у него лишь одна бригада из трех батальонов, да три батареи полковых пушек. Сорокапятки годятся лишь на прямой наводке. Продержал бы Захаров немцев у Федоровки!
В Дмитрове возле штаба к ним подбежал стройный младший лейтенант, вытянулся в струнку, взял под козырек.
- Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику!
- Обращайтесь.
Младший лейтенант повернулся к Федотову и ликующим голосом доложил:
- Товарищ полковник! Артиллерия бригады прибыла на вокзал полчаса назад!  Идет разгрузка!
У Кузнецова отлегло от сердца. Теперь хоть какая артиллерия в его армии появилась!
В штабе уже стояли на столе полевые телефоны, сидели связисты. Кузнецов пригласил в кабинет Федотова, Ерохина и комиссара бригады. После недолгих обсуждений Ерохин приготовился писать приказ, Кузнецов стал медленно диктовать.
- Боевая задача 76-й особой курсантской стрелковой бригады: прикрытие сосредоточения армии на рубеже Дмитров-Яхрома и недопущение противника на восточный берег канала. Первый батальон тремя ротами с батареей батальонных противотанковых пушек занимает оборонительные сооружения западнее города Дмитров у населенных пунктов Волдынское, Микишкино. Задача: не допустить прорыва противника к дмитровскому автогужевому мосту. Батальону придается рота дмитровских  «истребителей» и рота сандружинниц.
Кузнецов подождал, пока Ерохин записал, и продолжал:
- Второй батальон с батареей противотанковых пушек занимает позицию на западной окраине города Яхрома, перекрывает ольговскую дорогу, готовится к отражению танков противника. Батальону придается батарея 76-миллиметровых пушек, рота яхромского истребительного батальона и рота сандружинниц. Задача: не допустить прорыва противника в город Яхрома и к автогужевому мосту.
Он помолчал, Ерохин сосредоточенно писал.
- Третий батальон в составе одной роты и батареи противотанковых пушек занимает населенные пункты Перемилово и Большие Семешки с задачей не допустить выхода противника на восточный берег канала через яхромский мост. Три роты батальона и батарея полковых пушек остаются в резерве на южной окраине города Дмитров.
Пока Ерохин переписывал приказ начисто на бригадных бланках, - армейских еще не имелось, - Кузнецов попросил Федотова построить личный состав бригады у штаба.
- Я обязан представиться бойцам и командирам и разъяснить им боевую задачу.
Митинг в бригаде поднял настроение Кузнецова. Теперь он верил, что горьковские курсанты выполнят свою боевую задачу. Они плохо вооружены, у них не хватает даже винтовок, нет теплой одежды и обуви, они до сих пор получают скудную тыловую норму питания, в бригаде мало артиллерии, мало ручных гранат, нет противотанковых гранат, нет зенитного прикрытия. Но у них во взглядах светилась  твердая уверенность в разгроме врага. Они смотрели на него спокойно, весело. Такие бойцы не дрогнут, не отступят перед врагом.
Он вспомнил солдат и командиров в 3-й и 21-й  армиях. Враг застал каждую из этих армий врасплох, - стратегическая разведки ли подкачала, Генштаб ли сплоховал, - но трусов среди бойцов не нашлось. Почти все они погибли, но никто не бросил оружия. Они сражались до последнего патрона, до последней капли крови. И горьковские курсанты выполнят свой воинский долг. Из них тоже мало кто останется в живых, большинство ляжет на берегах канала. Идет кровавая война с жестоким и сильным врагом, жизнь человека в такой войне – песчинка в кровавой каше.
Он отогнал горькие мысли. Горевать о павших будем после победы. А пока надо ехать в Загорск, ускорять сосредоточение армии.
Когда виллис и студебеккер отъехали от райисполкома, Петр вдруг озабоченно взглянул на небо, свернул в узкий проулок под высокие деревья и остановил машину. Послышалось завывание юнкерсов, четыре «лаптежника» с резким креном, почти вверх брюхом вывалились в отвесном пике из облаков в стороне вокзала,  от них вниз посыпались бомбы. Юнкерсы тут же взмыли вверх над самыми  крышами и мгновенно скрылись в низких облаках.
Вокзал опять оказался нетронутым, но одна бомба попала в хлебный магазинчик, возле которого стояла большая толпа в очереди за хлебом. От магазинчика осталась только воронка, а вокруг на залитом кровью снегу лежали растерзанные взрывом человеческие тела. Кузнецов подошел поближе к воронке. Он много раз сталкивался со смертью в самых разных ее обличиях, должен бы уже привыкнуть, но то, что он увидел, потрясло его. Рядом стояли шофер, адъютант, Бурков и три охранника, у Петра по щекам текли слезы, адъютант закусил губу так, что она побелела, а Бурков в бешенстве стучал костяшками одного кулака по другому. Охранники остолбенели с широко открытыми глазами. Смотрите, ребята, и запоминайте, - подумал Кузнецов, - на всю жизнь запоминайте.
Вокруг метались люди, они кричали, рыдали, стонали, бродили по кровавому снегу, видно, искали своих. Одна женщина в ватнике, закутанная в платок, наклонилась, что-то подняла и вдруг завыла пронзительно и страшно. Кузнецов подошел к ней, сжал худые плечи. Женщина повернулась, как слепая ткнулась лицом в его шинель и замолчала. Кузнецов боялся пошевелиться. Женщина подняла к нему заплаканное лицо и протянула открытую ладонь. На ладони у нее лежала оторванная маленькая кисть руки. На детской ладошке химическим карандашом были коряво написаны цифры: 137.
- Дочка моя, - еле слышно сказала женщина. – Я отошла ненадолго, ее оставила. Это наш номер в очереди. Написала ей и отошла. Господи! – снова отчаянно завыла она. – Ну, зачем я ушла! Лучше меня бы разорвало! Доченька! Аннушка!





25 ноября, Загорск
Из Дмитрова они выехали уже в темноте. Петр повел ЗИС-101 на восточную окраину города. По улицам тянулись вереницы беженцев, люди уходили от фронта, от опасности, уходили неведомо куда. Они везли на санках и на тележках мешки, чемоданы и узлы, на вещах сидели маленькие дети, многие беженцы несли младенцев на руках. Где они надеялись найти приют? У окраины города дорога заметно освободилась, беженцы уходили на север, к Вербилкам, к Ярославлю. 
- Это надо, - покачал Петр головой, - на Ярославль пешком. В такой мороз, на ночь глядя. Эх, война!
За Дмитровом изредка попадались сани с дровами, с сеном, однажды дорогу им перегородила длинная волокуша с бревнами, запряженная парой быков, неопытная молоденькая погонщица не справилась с упрямыми быками. Энкавэдэшники зацепили волокушу студебеккером и оттащили ее в сторону.
Вентилятор гнал в кабину теплый воздух, Кузнецов уснул почти сразу за городом, и его разбудил голос Петра.
- Загорск, товарищ командующий.
Впереди улицу перегораживали «ежи» из рельсов, а возле узкого проезда Бурков тряс документами перед тремя патрульными и громко что-то разъяснял им. Вот он направился к машинам.
- Куда прикажете, товарищ командующий? - спросил Петр.
- На вокзал.
Петр подогнал виллис к часовым,  приспустил стекло.
- Служивые, где тут вокзал?
- Жми прямо по Кировке, потом направо вдоль Лавры. Объедешь Лавру, там будет мостик. Поднимайся на проспект РККА, метров через сто возьмешь налево, на Рыбную, там не промахнешься.
Длинный ЗИС-101 мотало на ухабах и рытвинах. Слева затемнела невысокая длинная стена, за которой в отраженном от снега свете угадывалась мощная крепостная стена, силуэты башен и церквей. Машину сильно тряхнуло, Петр сквозь зубы буркнул что-то невнятное, - Кузнецов категорически запрещал ему материться, - и остановил машину. Впереди улицу опять перегораживали «ежи». Бурков из студебеккера снова побежал с документами к патрульным. Машина ехала по изогнутой полукругом улице куда-то вниз. Впереди показалась новая преграда, на этот раз настоящая баррикада из мешков с песком. Когда ЗИС поравнялся с патрульными, Петр снова спросил:
- Я верно еду на вокзал?
- Верно. Давай на проспект, а там свернешь налево на Рыбную. 
От моста вел небольшой подъем, но по проспекту в сторону Москвы шла густая колонна грузовиков и конных упряжек. Москва оказалась в полуокружении, - думал Кузнецов, - и теперь к ней ведут только три свободные железные дороги: от Ярославля через Загорск, от Казани через Шатуру и от Горького через Балашиху. Все остальные пути перерезаны противником, а Рязанская дорога проходит по прифронтовой полосе. Если северная группировка немцев прорвется за канал на его участке, а южная форсирует Оку под Рязанью, то обеим  «клешням» останется пройти по 70 километров, чтобы соединиться где-то в районе Ногинска. Москва окажется в блокаде, и все пережитое за пять месяцев войны окажется лишь цветочками. На Рыбной улице им пришлось еще раз остановиться перед баррикадой из «ежей».
- Ну, прямо Красная Пресня! – возмутился Петр.
Черный ЗИС и студебеккер остановились на небольшой площади у одноэтажного вокзала. Кузнецов с адъютантом направились к двери, дорогу им преградили два часовых в железнодорожной форме. Кузнецов вошел в вокзал, его поразила страшная духота. Справа находился темный зал ожидания, и он был плотно забит беженцами. Люди уходили из Москвы и пережидали морозную ночь в теплом вокзале. В зале стоял гул голосов, плакали дети, кричали младенцы. Налево вел небольшой коридор с часовым-железнодорожником, Кузнецов повернул в коридор, толкнул дверь с табличкой «Комендант». В прокуренном кабинете за столом сидел железнодорожник с тремя «кубиками» на петлицах, перед ним стояли еще двое в черных шинелях.
- Все свободны, - приказал Кузнецов и протянул коменданту свое предписание от маршала Шапошникова.
Комендант прочитал предписание, вскочил.
- Слушаю ваши приказания, товарищ генерал-лейтенант!
- Вольно. Вы поступаете в мое оперативное подчинение. Прошу доложить движение эшелонов литеры Д.
Кузнецов знал на память откорректированный график движения. 47-я бригада и пять отдельных лыжных батальонов должны прибыть сюда  25 ноября, остальные части прибывали в следующие три дня. Но график срывался, эшелоны где-то застряли. Комендант отрапортовал:
- Никаких сведений об эшелонах литеры Д я не получал.
Начинается, - раздраженно подумал Кузнецов. – Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.
- Непорядок в железнодорожных войсках, товарищ комендант.
- Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
Лицо коменданта выразило страдание, он искренне переживал за отсутствие порядка на железной дороге.
- Сколько вам надо времени для выяснения?
Комендант потер небритую щеку, вздохнул.
- Часа два.
- Выясните, где эти эшелоны, позвоните мне. Пусть кто-нибудь покажет дорогу в горком. Точнее, в комитет обороны.
- Сейчас, товарищ генерал-лейтенант.
Комендант распахнул перед Кузнецовым дверь, выскочил сам.
- Ямсков! Ко мне! Покажи товарищу генерал-лейтенанту дорогу в комитет обороны, к товарищу Черногорову.
- Товарищ комендант, - приказал Кузнецов, - позвоните в комитет товарищу Черногорову, пусть меня встретят.
Комендант загрохотал сапогами по коридору. Кузнецов вышел из вокзала. С темного неба доносился мощный вой авиадвигателей, - немецкие самолеты летели бомбить Москву. Железнодорожник сел на заднее сиденье позади Петра и принялся объяснять дорогу. Машины спустились на проспект РККА, повернули направо и встали. Проспект опять оказался забитым, на этот раз высокими конными фурами. В боковое стекло к Кузнецову постучал Бурков.
- Товарищ генерал-лейтенант, разрешите?
- Действуйте.
Студебеккер обогнул ЗИС-110 и решительно двинулся прямо на лошадиные морды. Заорали ездовые, трехэтажный мат сотрясал воздух, но огромный грузовик продолжал прокладывать дорогу, Петр осторожно вел тяжелый лимузин следом. Вот повозки очистили узкий проезд, и машины поехали быстрее. Проспект опускался в низину, слева затемнела высокая стена, за ней высились купола. Проводник негромко, но с гордостью в голосе сказал:
- Это наша знаменитая Лавра, товарищ генерал-лейтенант. Ей шестьсот лет. Основал ее Сергий Радонежский. Там музей. Комитет обороны тоже в Лавре.
Машины поднялись по склону, свернули влево, проехали по мощеной площади к запертым железным воротам. Бурков пошел к часовым, Кузнецов отпустил железнодорожника и тоже подошел к калитке. Часовые категорически отказывались открывать ворота,
- Нет команды пускать машины, - упирался часовой. Это был совсем еще мальчишка в милицейской синей шинели.
- Да ты понимаешь, кто перед тобой!? – кипятился Бурков.
- Отставить! – прервал Кузнецов спорщиков. - Товарищ часовой, моего предписания вам достаточно? Проводите меня.
Часовой заколебался, но Кузнецов повысил голос:
- Исполнять!
Командный тон встряхнул часового, он подтянулся, козырнул, провел Кузнецова с адъютантом и Бурковым под длинным сводом и направился вдоль высокой стены к двухэтажному зданию. Кузнецов раздраженно проворчал:
- Бдительность и еще раз бдительность! Перебдели они тут явно.
У входа их уже ждал человек в полувоенной форме под распахнутым полушубком. Они поднялись на второй этаж по тускло освещенной лестнице, провожатый провел гостей через приемную, и пропустил в кабинет. Навстречу шагнул невысокий человек в «партийной» полувоенной форме, с такой характерной внешностью, что Кузнецов невольно вспомнил реплику дмитровского военкома. Секретарь горкома с радушной улыбкой протянул руку.
- Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Мы ждем вас. Проходите вот сюда.
За длинным столом сидели несколько человек, при появлении Кузнецова они встали. Кузнецов поздоровался. Собравшиеся ответили не по-военному вразнобой. Когда он освободился от ремней, шинели и шапки, Черногоров представил собравшихся.
- Это городской комитет обороны. Председатель – я, - Черногоров сделал полупоклон. – Заместитель - товарищ Бочков, председатель горисполкома. Начальник обороны города – товарищ Скороходов, начальник горотдела НКВД. Начальник штаба обороны города – товарищ Федюнин. Комендант города – товарищ Зайко. Ждем ваших указаний, товарищ Кузнецов. Мы получили распоряжения и готовы оказать вам всемерную помощь. В наш комитет обороны входят еще Дмитровский, Талдомский, Константиновский и Пушкинский районы. 
- У вас ВЧ-связь с Москвой есть? Мне надо связаться в Москве с товарищем Борисовым. Мой позывной – Васильев.
Черногоров скрылся за узкой дверью. Комитет обороны города продолжал стоять.
- Прошу садиться, товарищи, - улыбнулся Кузнецов.
Члены комитета загромыхали стульями. Из-за узкой двери появился Черногоров со значительным  выражением лица.
- Товарищ Борисов на проводе.
В кабинке ВЧ, обитой черным сукном по толстому войлоку, места хватало только для стула и подставки с телефонным аппаратом.
- Кузнецов у аппарата.
Он выждал несколько секунд. ВЧ-связь обеспечивала секретность переговоров, но имела два недостатка. Собеседники могли говорить только по очереди. Если кто-то пытался вставить слово, когда говорил другой, то в трубке вместо голосов раздавался металлический скрип, визг и треск. Приходилось старательно соблюдать очередность и выдерживать паузу. Кроме того, ВЧ-связь так искажала голос, что узнать собеседника было почти невозможно.
- Здравствуйте, Василий Иванович, - послышался в трубке скрипучий высокий голос, совершенно не похожий на голос Шапошникова. – Ваше сообщение получил. Доложите обстановку.
- Здравия желаю! – Несмотря на полную защищенность связи и секретные позывные, называть вещи своими именами даже по ВЧ не рекомендовалось. - На сегодня имею 29-ю бригаду и два местных истребительных отряда. Два батальона поставил на прикрытие мостов, третий в резерве. График движения срывается.
Он сделал паузу. Через несколько секунд заговорил Шапошников.
- Вас понял. Есть ли связь с соседями?
- С правым соседом установлена. С левым тоже, но они же там меняются.  А я прошу вас ускорить сосредоточение.
На этот раз Шапошников молчал секунд десять, видно, обдумывал ответ.
– По движению примем меры. Но…
Он опять помолчал. В тесной кабинке стояла страшная духота, Кузнецов достал платок, вытер пот со лба. Наконец маршал заговорил.
- Осложнилось положение у вашего левого соседа. Противник подошел к Лобне. Понимаете? Вы пару-тройку дней держитесь с наличными силами. Не пропустите противника за известный рубеж. Это приказ Ставки. Еще вопросы есть?
- Главный вопрос – ускорить сосредоточение! - Кузнецов повысил голос. – У меня нет артиллерии! Второе. Прошу срочно укомплектовать штаб с Захватаевым. Без этого управление войсками невозможно.
После новой паузы начальник Генштаба проговорил:
- По штабу меры примем. Ваш вопрос об артиллерии я доложу товарищу Михайлову. До свидания, Василий Иванович. Желаю успеха.
Из кабинки ВЧ Кузнецов вышел потный и в мрачном настроении. Начальник Генштаба не в силах ему помочь, требуется вмешательство Сталина. Михайлов – это ВЧ-позывной Сталина. Видно, у Рокоссовского и Власова дела плохи. Немцы подошли к Лобне, это почти катастрофа. Федотов не звонит, значит, перед каналом пока немцев нет. А что, если немцы захватили Дмитров и звонить уже некому!? Присутствующие настороженно смотрели на него. Черногоров будто между прочим заметил:
- Наш депутат Верховного Совета СССР - маршал Шапошников Борис Михайлович. От Загорского избирательного округа.
Кузнецов не отреагировал на догадку Черногорова и спросил:
- У вас выделено помещение под штаб армии?
- Конечно, конечно, - озабоченно подтвердил Черногоров. – Мы отвели под ваш штаб Дом Советов, это рядом, через улицу.
- Там связь есть? Мне нужен Дмитров.
- Городская связь, межгород. Правда, по обычному телефону.
Кузнецов обратился к адъютанту:
- Товарищ Волков, отправляйтесь с охраной в штаб, осваивайтесь. И свяжитесь с Сормовом. Потом мне доложите.
Сормов – это позывные Федотова. Связисты-курсанты все позывные в бригаде сделали из родных им горьковских названий.
Когда Волков ушел, Черногоров спросил:
- Плохие новости, товарищ Кузнецов?
- На волоколамском направлении некоторые осложнения.
После недолгого довольно мрачного молчания Черногоров сказал:
- Разрешите доложить состояние дел в Загорской зоне обороны.
Кузнецов кивнул, надо послушать, люди старались. Заодно и мысли придут в порядок. Конечно, у Федотова все нормально, он сам просил комбрига звонить в Загорск только в случае появления противника. Раз не звонит, - немцев нет. Часа через три придется звонить Шапошникову, - что они там решили с «товарищем Михайловым»? А Черногоров докладывал. Сколько выкопано противотанковых рвов и траншей, установлено «ежей» и надолб, пошито теплой одежды, белья и рукавиц для армии, собрано теплых вещей у населения, сколько раненых принимают госпитали в Загорске и во всей зоне обороны.
- Теперь о положении в самом Загорске, - продолжал Черногоров. –Город окружен противотанковым рвом. На западной и северо-западной окраине города сооружены еще надолбы из бревен. Лавра подготовлена к обороне, очищены стены, бойницы освобождены от кирпичных закладок, в городе во всех каменных зданиях оборудованы огневые точки, улицы перегорожены баррикадами.
- Это я видел, - усмехнулся Кузнецов. С баррикадами, по его мнению, загорчане явно «перебдели», пока они только мешают движению. А подготовка Лавры к обороне, - одни слезы, немцы сыпанут на Лавру тонны две бомб, на этом всякая оборона прекратится.
Черногоров принял его улыбку за одобрение и продолжал.
- На северной и южной окраинах города, у Оптико-механического и Скобяного заводов установлены зенитные батареи, еще одна батарея действует у вокзала. За воздушной обстановкой наблюдает 11-й полк ВНОС, наблюдательные пункты оборудованы на колокольнях. Порядок в городе охраняют два истребительных батальона из лиц непризывных возрастов. На предприятиях круглосуточно дежурят без отрыва от производства добровольные бригады противовоздушной и противохимической защиты, санитарные бригады. Есть строительный батальон в шестьсот человек, он готовят оборонительные сооружения в нашей зоне обороны. Состав в основном из девушек, но энтузиазма им не занимать, сделано немало. На предприятиях созданы оборонные бригады, они пока заняты на заготовке дров.
Он улыбнулся и пояснил:
- Город потребляет больше полутора тысяч кубометров дров в сутки.
- Вас часто бомбят? – спросил Кузнецов.
- Город почти не бомбят. А вот вокзал частенько, движение у нас интенсивное. Месяц назад бомба попала в эшелон с эвакуированными, были убитые и раненые. Разбомбили ДОК у вокзала. Но зенитчики отгоняют фашистов. Бомбят мосты в Хотьково и узловую станцию Бужаниново, ни разу не попали. Бомбят Краснозаводск, там завод боеприпасов, однажды попали в цех, были жертвы и разрушения.   
- У вас остались призывники и резервисты?
Черногоров обратился к коменданту города.
- Товарищ Зайко, доложите.
Зайко откашлялся.
- В первые два месяца войны в районе мобилизовано около семнадцати тысяч человек призывных возрастов. Одновременно призвано добровольцев больше двух с половиной тысяч. По постановлению о народном ополчении район отправил в армию две тысячи ополченцев. В августе в Загорске формировалась 256-я стрелковая дивизия, в нее призвано еще три тысячи человек новых призывных возрастов и добровольцев. Мобилизовано в распоряжение Московской зоны обороны еще две тысячи.
Кузнецов надеялся набрать здесь хотя бы тысячи две резервистов и добровольцев, но понял, что из района выбрано все. Двадцать три с половиной тысячи призванных на район с общей численностью не больше ста тысяч, - это почти четверть населения, включая младенцев и дремучих стариков. С таким положением он столкнуться в Новосибирске, где формировал 58-ю армию. В далеком от фронта Сибирском военном округе пришлось брать шестнадцатилетних мальчишек-добровольцев, заключенных и пятидесятилетних стариков. А во время отступления по Белоруссии отбою не было от добровольцев. Война нагрянула туда неожиданно, и контингент будущего осеннего призыва остался нетронутым. Увы, в Загорске поживиться нечем.
- А какие у вас, товарищ Зайко, добровольческие формирования?
Комендант тут же без запинки доложил на память.
- В районе действуют два истребительных батальона из лиц непризывных возрастов. В четырех других районах нашей зоны тоже созданы по два истребительных батальона. Батальоны охраняют порядок в населенных пунктах, патрулируют дороги, железнодорожные станции, жилые кварталы,
Он вдруг улыбнулся с явной гордостью.
- Осенью наши истребители выловили группу немецких диверсантов в районе Константиново.
- Молодцы истребители! - похвалил Кузнецов.
- Сформирован партизанский отряд, подготовлена партизанская база в районе Хотьково. О других добровольческих формированиях Иосиф Яковлевич уже говорил. Их общая численность около двух тысяч человек. Контингент – есть мужчины непризывных возрастов, то есть подростки и пожилые, но в основном девушки и женщины. Они выполняют свои обязанности без отрыва от производства, предприятия переведены на казарменное положение.
В кабинет вошел Волков.
- Разрешите доложить, товарищ командующий. У Сормово все нормально, никаких изменений.
Кузнецов задумался. Группа Захарова и 30-я армия держат противника. Долго ли они продержатся? И когда же, черт возьми, прибудут бригады? Его надежда получить в Загорске хотя бы батальон  из способных держать винтовку оказалась химерой. Все эти истребительные батальоны, добровольческие отряды и бригады, - это сопливые мальчишки и девчонки, да скрипучие старцы. В Дмитрове он передал Федотову оба истребительных отряда, но там у него не оставалось другого выхода. К тому же дмитровские «истребители» знают каждую подворотню в городе, каждую тропку в лесу, каждую кочку на болоте, могут служить проводниками и связными. Бросать их под танки он не собирался. Дмитровские санитарки помогут врачам. А от загорских «истребителей» в тех чужих для них местах толку никакого. Его затея с этими недорослями и стариками вызвана отчаянием. Ах, да, надо решить вопрос с дмитровскими добровольцами.
- Товарищ Черногоров, в Дмитрове я подчинил себе всех истребителей и  сандружинниц. Дмитровские товарищи возражали, ссылались на ваши распоряжения. Прошу не упрекать их.
Черногоров заулыбался, понял, - загорские отряды останутся у него.
- Какие упреки? Мы готовы оказать вам любую помощь!
- Помощь нужна. Скоро в Загорск начнут прибывать войска.
- Встретим, товарищ Кузнецов! Разместим, накормим. Мы освободили все школы, подготовили частный сектор. И баньку с дороги.
- Банька – это хорошо, - улыбнулся Кузнецов. – Да у нас нет времени на баньку. Войска, возможно, не будут останавливаться в Загорске. Покормите их, - и на передовую. Вот транспорт понадобится.
- Автотранспорт мы весь отдали в армию. Сами пешком передвигаемся, в милицию вот сумели выделить одну повозку. В районе осталось 8 процентов конского поголовья. А быки вам подойдут?
Кузнецов вспомнил молоденькую погонщицу быков и кивнул.
- Тогда вопрос решаем. Мы восстановили цех на ДОКе, выпускаем  сани, волокуши, повозки-бестарки.
- Нужны маскировочные костюмы, ватные безрукавки, теплые подшлемники, суконные рукавицы с двумя пальцами, белье, валенки. 
- Мы все это производим. Но наша продукция по графику идет в Москву. Если вы договоритесь, тогда вопрос решен. А пока мы можем завтра же организовать сбор теплых вещей среди населения.
На столе Черногорова звякнул телефон. Он поднял трубку, послушал. Брови его поднялись, он встал, с тревогой посмотрел на Кузнецова.
- Товарища Васильева вызывает товарищ Михайлов.
Кузнецов взглянул на часы. Шапошников быстро управился, уже доложил Сталину. Кузнецов зашел в кабинку ВЧ, закрыл дверь.
- Здравия желаю!
Через пару секунд в трубке послышался искаженный, но узнаваемый голос с кавказским акцентом.
- Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Как идет сосредоточение?
- График движения срывается на два – три дня. Пока имею только хозяйство полковника Федотова. До сих пор нет штаба армии, нет служб тыла и связи.
Небольшая пауза, и в трубке снова голос Сталина.
- Завтра к вам прибывает товарищ Свиридов из административного отдела ЦК с командирами штаба. Организуйте управление войсками. 
Сталин помолчал, заговорил снова, его кавказский акцент усилился.
- Положение ваших соседей справа и слева ухудшилось. Захаров окружен южнее Клина. Возможен прорыв противника к известному рубежу. Необходим удар на Федоровку для освобождения Захарова и упрочнения положения на стыках с соседями.
Кузнецов закусил губу, заставил себя говорить спокойно.
- Бригада Федотова тремя батальонами занимает участок западнее известного рубежа. Наступление имеющимися силами приведет к уничтожению бригады по частям.
Кузнецов сделал паузу, но в трубке слышался только слабый шорох. Он снова заговорил.
- Переход в наступления до полного сосредоточения армии считаю нецелесообразным. Это приведет к ухудшению общего положения на правом фланге фронта.
Голос Сталина зазвучал резче.
- Товарищ Кузнецов, мы вынуждены ускорить начало операцию. Вам необходимо оказать помощь Захарову. Наступление начинайте 27-го, в крайнем случае, 28-го. Вы уж там сами решайте, как.
Голос в трубке умолк, фон исчез. Кузнецов обливался потом в душной кабинке, но подождал еще несколько секунд. Положение у нас совсем хреновое, - подумал он, - если даже Сталин с его всем известной железной выдержкой нервничает и требует наступать очертя голову одной бригадой на 9-ю полевую армию немцев и на 3-ю танковую группу. Впрочем, это требование исходит, скорее всего, от Жукова. Тот всегда действует решительно, не хочет считаться с потерями. Одно хорошо, завтра в Загорске появится, наконец-то, штаб армии.
Он вышел из кабинки, сел за стол, неторопливо достал платок, вытер лоб, лицо,  шею, положил платок в карман. Члены Загорского комитета обороны напряженно следили за его движениями. Еще бы, наверное, это первый случай в истории города, чтобы сюда позвонил сам Сталин.
- Душно в кабинке, - пожаловался он как ни в чем ни бывало и объяснил: - Товарищ Михайлов уточнил боевую задачу армии. Как подчиненный Ставке Верховного Главнокомандования я прошу с этого часа выполнять мои распоряжения. Первое. Всю продукцию, о которой я говорил, резервируйте для частей Первой ударной армии.
Черногоров задумчиво покивал головой, но старший лейтенант НКВД все-таки уточнил:
- Оружие и боеприпасы – тоже?
Кузнецов чуть не сказал настырному энкавэдэшнику «да», но сдержался. Сталин приказал ему самому решать, как организовать наступление. Он вправе забрать всю швейную продукцию Загорской зоны обороны, продукты питания, валенки, коней и быков, сани, волокуши и повозки. Но меру надо знать. Загорский завод автоматов ППШ эвакуирован в Киров, но здесь сумели наладить небольшую сборочную линию. В Краснозаводске – завод боеприпасов. Автоматы, снаряды и гранаты его армии нужны позарез, однако Сталин лично распределяет каждый артиллерийский дивизион и каждую партию автоматов. Вряд ли ему понравится самодеятельность. И он ответил, - не столько Скороходову, сколько секретарю горкома.
- Вооружение и боеприпасы продолжайте поставлять по плану. Впрочем, часть гранат я у вас заберу. Но это мы решим позже. - Он посмотрел на часы и поднялся. - Время детское, я хотел бы посмотреть ваше знаменитое производство автоматов и гранатный завод.




26 ноября, Загорск
Кузнецова разбудил телефон. Еще полусонный он схватил трубку. Первая мысль: немцы вышли к каналу. Но это звонил Захватаев.
- Здравия желаю, товарищ командующий!  Я выезжаю из Москвы со штабом. Практически полный состав. С нами едет товарищ Свиридов из ЦК. Часа через три будем. Пересыпкин организовал экспресс.
-  Спасибо за долгожданную весть, Никанор Дмитриевич!
Долгая тревога Кузнецова сменилась огромным облегчением. Он удивился, какое удовлетворение доставило ему сообщение Захватаева, и в каком напряжении он жил последние дни. Наконец-то у него появится штаб! Армия без штаба – это туловище без головы. А у его армии до сих пор не было ни туловища, ни головы, не считая бригады горьковских курсантов. Но теперь голова есть! Он поймал себя на том, что громко насвистывает бодрую песню «Эй, вратарь, готовься к бою!».
В дверь заглянул ординарец с чайником, из которого шел пар, и с бритвенным прибором. Пока Кузнецов брился опасной бритвой, - безопасные он не признавал, - Егор Михеич рассказывал:
- Тут печка у них чудная. В подвале, на весь дом одна. От нее дымоходы по всему дому. Дров прорва уходит, попробуй нагреть экую махину. Это же день и ночь надо топить. А дом нетопленный.
Кузнецов почувствовал, что в кабинете и в самом деле холодно. Трое суток он спал урывками, как и где придется. А вчера Черногоров в Краснозаводске сводил его в заводскую баньку. Он так разморился, что проспал мертвецки четыре часа. А ординарец продолжал:
- Тут в подвале здешние живут, две семьи. У них свой вход. Как там они живут, ума не приложу, в холоде. Три пацаненка к нам пролезли, - тощие, грязные, голодные. Дрожат, ну, прямо цыплята мокрые. Петр в кармане сухарь нашел, они его кочергой разбили, по крошкам разделили. Отцы на фронте, матери сутками на работе.
- Черт!
Рассказ о голодных ребятишках заставил руку дернуться, и Кузнецов порезал подбородок. Он достал кровоостанавливающий карандаш, приложил к порезу. Кровь моментально остановилась. Угостить бы чем ребятишек, а он сам уже двое суток нахлебничает у секретарей горкомов. Сегодня приезжает штаб, кормить их придется за чужой счет. В таком положении ему приходилось бывать только на гражданской войне, тогда Красная Армия кормились у местных жителей.
- Извините, под руку сказанул. Да больно жалко ребятишек. Матери  работают по 14 часов, а рабочий паек -  полтора фунта, да на ребятишек по триста грамм. Это на целый день. Беда какая – война эта.
Кузнецов протер лицо одеколоном, - ох, здорово щиплет, отгоняет всякий сон! – застегнул китель, причесал короткие волосы. До приезда штаба еще часа два, время есть. Он вышел в приемную. Там за секретарским столиком сидел Волков и прихлебывал из стакана бледный чай, от которого шел густой пар. Он отставил стакан, вскочил.
- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
- Здравствуйте, товарищ капитан. Вольно. Свяжитесь с комитетом обороны. Я хочу посмотреть ДОК. Пусть выделят сопровождающего. И надо доставить сюда наш штаб с вокзала. Часа через два они прибудут.
- Слушаюсь! – лицо адъютанта выразило явную радость. Приедет штаб, и его жизнь наладится!
Кузнецов вернулся в кабинет, подошел к окну. Перед ним через улицу на вершину холма по крутому склону поднималась высокая крепостная стена с узкими бойницами, закрашенная в защитный цвет. Почти напротив высилась мощная угловая шестигранная башня. Правее виднелась башня поменьше, а под ней у железных решетчатых ворот стояли два милиционера. Стена уходила еще дальше вправо по вершине холма, но там ее закрывало длинное двухэтажное кирпичное здание, похожее на старинные торговые ряды. За крепостной стеной поднимались купола, закрытые брезентом. Знаменитая Лавра! Отсюда, по легенде, Дмитрий Донской повел русское войско на битву с Мамаем.
Кузнецов бывал во многих старинных русских городах, в каждом сохранилась старая крепость или монастырь, окруженный стенами. И каждый раз он удивлялся: вид этих монастырей, кремлей, крепостей наполнял его душу каким-то возвышенным трепетом. То ли от старинных построек исходил некий дух истории, то ли наши предки умели выбирать место для таких построек. Есть на Руси места, где сама матушка-земля отгоняет от человека дурные мысли, очищает душу от наноса житейской суеты. Смех смехом, а ведь что-то в этом есть!
Дмитрий Донской повел свою рать на смертную битву от стен вот этой Лавры. И он поведет свою Первую ударную армию на смертный бой с врагом тоже от стен этой же Лавры. Но насколько изменились масштабы войн! Тогда все решала одна-единственная битва. Кто побеждал в такой битве, тот выигрывал войну. Сейчас его армия по штатному составу не намного меньше войска Дмитрия Донского, но решить исход войны ей одной не под силу. 
- Товарищ генерал-лейтенант! – в кабинет вошел Волков. – С вами поедет товарищ Бочков.
Петр медленно вел ЗИС-101 вверх по проспекту РККА, опять заполненному транспортом. Как и ночью, по проспекту в сторону Москвы двигались сплошным потоком конные повозки вперемешку с грузовиками. У кабины каждого грузовика со стороны водителя виднелась железная печурка с трубой, уходящей под капот. Это «газогенераторы», - изобретение армейских водителей. В «газогенераторе» тлели мелко нарубленные дрова, и горючий газ служил топливом для автомобильных двигателей. Все грузовики в тылу и многие армейские переоборудованы под это «газогенераторное» топливо. Голь на выдумки хитра, за то сколько бензина экономится.
А Бочков рассказывал:
- Решение о резервировании швейной продукции для вашей армии уже передано на предприятия. Ночью мы направили депеши в колхозы о закупке всего тяглового скота по сдаточным ценам. Председатели колхозов реагировали правильно. Правда, с председательницей Веригинского колхоза пришлось поговорить жестко. Вообще, она женщина сознательная, но мы забираем последний скот. По сбору теплых вещей, -  сегодня уполномоченные начнут мероприятие.
Он тяжело вздохнул. – Люди уже отдали все, осталось то, что на себе. Приходится вводить обязательные нормы. Каждой семье дается разнарядка. Люди покупают шерсть, вяжут носки. Покупают ткань и вату, шьют белье, стегают безрукавки, рукавицы. Покупают на промтоварные карточки. Жестоко, но – все для фронта, все для победы.
А ведь все это, - думал Кузнецов, - людям самим нужно. Народ ходит кто в чем, дети кутаются в тряпье. Мы отбираем последнее, а сами допустили немцев до Москвы. Бочков уловил его невеселые мысли.
- Тяжело. Я прошусь на фронт с первого дня. Там проще, впереди враг, за Родину, за Сталина. А тут голодные дети, изнуренные матери.
- И что вы говорите им, голодным детям, изнуренным матерям?
- Говорим, что положено. Мы жили мирной созидательной жизнью, а коварный враг внезапно, из-за угла… Ну, и так далее.
Они довольно долго простояли у железнодорожного переезда неподалеку от вокзала. По рельсам с оглушительным грохотом катился длинный товарняк к Москве. За переездом машины свернули в узкий переулок направо и остановились перед закрытыми воротами в символическом заборе из полусгнивших досок. У ворот на чурбачке дремал дедок в лохматом малахае, в засаленном полушубке и в огромных подшитых валенках. От шума машин он пробудился, с трудом поднялся с чурбачка и совсем некстати пронзительно засвистел в милицейский свисток. Потом он дребезжащим голосом спросил:
- Кто такие? По какой надобности?
- Чего расшумелся, Степан Иваныч? Не узнал? – упрекнул его Бочков.
- А, товарищ Бочков! Сей секунд.
Дряхлый страж кинулся отворять ворота, а Бочков пояснил:
- Это ветеран ДОКа, давно на пенсии. Приходится и таких беспокоить. Мужчины все мобилизованы.
Кузнецов увидел большой разрушенный цех, груды кирпичей и  обгорелых бревен. Неподалеку стоял длинный навес, под которым суетились люди. У стены сарая стояли свежесколоченные сани, повозки. К прибывшему начальству подошел молодой мужчина в ватнике с засунутым под ремень пустым правым рукавом.
- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! Здравствуйте, товарищ Бочков! – по-солдатски четко приветствовал он.
Кузнецов из уважения к ветерану взял под козырек.
- Где воевали?
- Юго-западный фронт, Луцк. Восьмой механизированный корпус. Два месяца в госпитале, Теперь тут, бригадиром. 
– Соберите рабочих на митинг, товарищ Кузнецов выступит, - попросил Бочков. – Пусть послушают боевого генерала.
Рабочих собралось больше ста человек. Бочков представил Кузнецова, сказал положенную речь о боевых подвигах Красной Армии и о задачах тружеников тыла. Кузнецов разглядывал собравшихся, и сердце его, как вчера на Скобянке и в Краснозаводске, сжималось. Мужчин куда меньше половины, все пожилые, а то и откровенные старики, много мальчишек. А большинство - женщины. У всех исхудавшие от недоедания лица. Разнокалиберная, ветхая одежда, на ногах какие-то опорки. А им приходится работать на морозе, на ветру по четырнадцать часов в день. Когда Бочков предоставил ему слово, он не раздумывал.
- Товарищи! Может, я раскрою вам военную тайну, но больше мы отступать не будем. Красная Армия скоро погонит фашистских захватчиков с советской земли. К линии фронта подтягиваются свежие войска. Они прибудут в Загорск, а отсюда отправятся на передовую. Бойцы пойдут с полной выкладкой. Им придется вступать в бой прямо с марша, усталыми и голодными.
Он снова оглядел рабочих. Слова о том, что больше отступать мы не будем, оживили усталые лица. Люди с надеждой смотрели на него.
- Дорогие товарищи! Дайте бойцам свою продукцию. Пусть военные грузы повезут лошади на ваших санях и повозках, а бойцы пойдут на позиции налегке. Армии очень нужна ваша продукция. Как можно больше саней. Как можно больше повозок. Как можно больше волокуш. И еще немного сверх того!  Чем быстрее бойцы попадут на передовую, чем меньше они устанут на марше, тем быстрее мы погоним фашистов на Запад, в их проклятую Германию!
Лица рабочих светлели, глаза мальчишек загорались восторгом, - они уже видели, как могучие военные кони галопом подкатывают их сани к передовой, с саней соскакивают и устремляются в атаку смелые бойцы, а фашисты бегут или поднимают руки перед неудержимой лавиной.
Рабочие долго ему аплодировали. Потом пожилой плотник спросил:
- Товарищ генерал, я, конечно, извиняюсь, если не так. Вот говорили перед войной, Красная Армия всех сильней, Красная Армия непобедимая. А немец все бьет и бьет нас. Как же оно так? 
Он сам очень хотел бы знать, как же оно так вышло. Он многое сумел понять, когда дважды выводил остатки своих армий из окружения. Времени для мучительных раздумий хватало. Но неясностей оставалось много. А отвечать надо, хотя всю правду не скажешь.
- Можно ответить коротко. Товарищ Сталин на Октябрь объяснял причины временных неудач Красной Армии. Я вам скажу, что знаю сам. Перед войной я командовал армией на границе.  Армия проводила учения, осваивала новое оружие. У нас появились новые автоматы, новые танки, новые пушки, новые самолеты, все это лучше, чем у фашистов. Освоить их не простое дело. Ну, как у вас, скажем, перейти от рубанка на строгальный станок. Нападения фашистов мы не ждали, у нас же с Германией был пакт. А Гитлер как раз тут и ударил. 
Он сделал паузу. Рабочие слушали напряженно. С ними говорил генерал, который испытал удар врага и потом отступал до Москвы.
- Не потому немцы нас били, что были сильнее. На учениях, сами понимаете, какие снаряды и патроны. Холостые! В танках  и машинах бензина – на короткий бросок. И боекомплекта в танках на учениях не положено иметь. А немцы – в полном боевом снаряжении.
Он опять сделал паузу. Он говорил рабочим правду, только правду, ничего, кроме правды, но не всю правду. Настоящая правда была куда страшнее. Его стрелковые дивизии  не имели даже холостых патронов, - чтобы случайным выстрелом не спровоцировать немцев. Патроны по графику должны были поступить через несколько дней. Его танки стояли у самой границы с пустыми баками и без боекомплектов. Танкисты перебирали двигатели и перетягивали гусеницы. Тяжелые орудия прибыли в армию без расчетов и без снарядов. Расчеты и снаряды только грузились в эшелоны далеко от границы.
За неделю он потерял почти все танки и артиллерию, потерял половину личного состава. Он никогда не забывал отчаяния, которое охватило его однажды, как он вытащил из кобуры ТТ и завороженно смотрел в черное отверстие ствола. Тогда его спасла ненависть. Он решил сберечь патрон для врага. Он поклялся, что вырвется из окружения, будет бить фашистов и войдет в Берлин победителем. 
- Дальше понятно. Хуже ничего быть не может. Немцы окружили армию. Больше месяца мы пробивались из окружения. Шли от Гродно до города Рогачев, через всю Белоруссию. Много бойцов полегло. Много оружия нашего, танков наших немцы взяли. А мы чем воевали? Что отобьешь у немцев, тем и воюешь. Но мы не сдавались, с боями шли к своим, били врага. А наших войск перед немцами, считай, не было. Командование собирало резервы, они сходу шли в бой. Солдаты, командиры, генералы геройски погибали. Надо выиграть время, дать стране собрать силы. Вот так мы и пятились. До самой Москвы.
Он повысил голос.
- Теперь, товарищи, конец отступлению! Мы погоним фашистов назад. Теперь мы будем их бить. Мы будем их окружать. Мы будем их брать в плен. Победа будет за нами! Это я вам твердо обещаю.
Когда рабочие расходились, Кузнецова окружили подростки. Один из них, в поношенном ватнике не по росту, в дырявых варежках, в больших ботинках, возможно, от отца, поднял горящие глаза.
- Товарищ генерал, а чего нас на фронт не берут?
- Кто не берет!? – деланно возмутился Кузнецов.
- В военкомате! Он говорит, в четырнадцать лет не положено. А мне не четырнадцать, а шестнадцатый. И Сереге, и Ваське. 
- Я поговорю в военкомате, - серьезно пообщал Кузнецов. - Но военком, пожалуй, прав. По закону призывной возраст – восемнадцать лет. В армию берут и добровольцев, но с семнадцати, а в виде исключения – с шестнадцати. С полных шестнадцати! Закон нарушать никто не может. Иначе никакого порядка не будет.
- Ну вот, - подросток огорченно махнул длинным рукавом ватника. – Набрали на фронт стариков, от них какой толк. Они бегом в атаку не умеют. Возьмите нас, товарищ генерал!
- Тебя как зовут?
- Валерка. Семенов.
- Отец у тебя где, товарищ Семенов?
- На фронте, где еще. Без вести пропал. Летом еще.
- Братья, сестры есть?
- Есть, - мальчишка недовольно сморщил нос. – Серега. Петька, - они еще маленькие. А Наташка в пятом классе.
- Тогда ты не прав, товарищ Семенов, - Кузнецов сурово покачал головой. – Ну, возьму я тебя в свою армию. Разве мать прокормит такую артель? Ты же не хочешь, чтобы твои братья и сестра голодали? У тебя рабочий паек, ты кормилец. Нет, тебе на фронт пока нельзя.
Подросток разочарованно опустил голову, весь его вид говорил о большом разочаровании. Его товарищи тоже потупились.
- Вот что, товарищи! – Кузнецов заговорил тоном приказа. – Вы должны работать в тылу, помогать Красной Армии своим трудом. Я уже говорил, ваша продукция очень нужна бойцам, чтобы погнать врага назад. И матерям вашим нужна ваша помощь. Вот через год смело идите в военкомат. Вам тогда никто не откажет.
- Через год, - пробурчал один из подростков. – Через год война кончится. Без нас.
Дай-то Бог, - чуть не вырвалось у Кузнецова, но он сдержался:
- Вы - бойцы трудового фронта. Вам не легче, чем бойцам на фронте. И без вас мы не победим. Мой приказ: разговоры о фронте отставить! Рабочих мест без приказа не оставлять. Работать только ударно. Ясно?
- Ясно, - вразнобой ответили снова оживившиеся подростки.
- Тогда кругом! На рабочие места шагом марш!
На обратном пути Бочков попросил:
- Может, на трикотажке выступите, товарищ Кузнецов? Там шестьсот человек. Вы очень хорошо говорили. И слушают генерала не так, как нас. Мы им примелькались. Слушают и думают: а почему ты, здоровый мужик, сидишь в тылу? Совсем другое дело – боевой генерал.
- Согласен. Только давайте прямо сейчас.   
Пока собирались трикотажницы, директорша фабрики рассказывала высокому гостю о производстве, показывала продукцию. Кузнецов слушал и смотрел на работниц, которые постепенно заполняли цех. Женщины, одни женщины. Пожилые, средних лет, совсем девчонки. Одеты бедно, лица худенькие, у многих просто изможденные. 
Звучало радио, послышалась музыка. И вдруг девчонки, стройные даже в ватниках и больших валенках, закружились между столами под звуки вальса. Они забыли и о голоде, и о тяжелом труде, о том, что недалеко идут бои, и самозабвенно танцевали вальс, лица их мечтательно светились, кое-кто даже напевал под музыку.
Когда Кузнецов подъехал к штабу, там стояли грузовики, легковушки, автобусы, конные повозки. Суетились красноармейцы, что-то разгружали, громко разговаривали, ругались и смеялись. Водители перекрикивались из кабин. На склоне к реке к молодым деревцам были привязаны кони. Кони не теряли времени, обгладывали кору на стволах, грызли тонкие ветки.
Кузнецов взбежал на второй этаж. По коридору ходили военные, они вытягивались и отдавали ему честь. В приемной у стола Волкова столпилось несколько военных, они приглушенными голосами переговаривались, что-то рассказывали, посмеивались. Когда вошел Кузнецов, они вытянулись.
- Здравия желаем, товарищ генерал-лейтенант! - молодецки приветствовали они своего командарма.
- Здравствуйте, товарищи! – отозвался Кузнецов и вошел в кабинет.
Там сидели Захватаев, еще три генерала, несколько полковников, а в его кресле расположился ни кто иной, как начальник связи Красной Армии, генерал-лейтенант Пересыпкин, он же нарком связи СССР.
- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – приветствовал его Кузнецов, как старшего по должности. - Здравствуйте, товарищи!
Пересыпкин не спеша поднялся из кресла.
- Вот, Василий Иваныч, привез тебе штаб. Прошу любить и жаловать.
Вперед шагнул комиссар с одной звездой в петлице.
- Бригадный комиссар Колесников, член военного совета армии.
За ним представились остальные.
- Генерал-майор Андреев, начальник тыла Первой ударной армии.
- Генерал-майор Ходырев, начальник военных сообщений армии.
- Полковник Лисицын, начальник политотдела армии.
- Полковник Фирсов, начальник связи армии.
- Полковник Селезнев, начальник разведывательного отдела армии.
Пересыпкин проговорил с обычным для него юморком:
- Я тут ненадолго, твое кресло не займу. Ты сильно озаботил товарища Сталина, он всем накрутил хвоста. Мне в три  часа ночи звонит Шапошников. Ты знаешь его нрав, интеллигент, а мужик крутой. Мол, вы там, Иван Терентьевич, спите, а Кузнецов в Загорске один-одинешенек. Срочно, голубчик мой, немедленно! Захватаев нашел меня. Загрузились в экспресс со всей техникой сразу. Я тебе привез взвод конных связистов. Протянут ВЧ в Дмитров, останутся у тебя.
- Здорово! – не удержался Кузнецов. Взвод связистов высшего класса!
- Рад стараться! - шутливо вытянулся в кресле Пересыпкин. – Связистов моих надо тут разместить денька на три. Ну и – довольствие. Не обижай их. Такие связисты – дороже золота.
Главного связиста страны Кузнецов видел раньше, в Польском походе, как в армии называли воссоединение Западной Белоруссии. Пересыпкина знали все генералы в Красной Армии. Его звали «красный связист», все старались завоевать его расположение. Даст Пересыпкин команду, - у армии, корпуса, дивизии не будет вопросов со связью. Пересыпкин, пожалуй, единственный в Красной Армии получил в сорок первом два повышения подряд, из полковников он за пять месяцев стал генерал-лейтенантом. А при таком неудачном начале войны Сталин званиями и наградами не разбрасывался.
Генералы в Красной Армии обращались друг к другу и к подчиненным на ты, а к вышестоящим – на вы. Кузнецов не придерживался этого обычая, старался со всеми быть на вы. Он считал, что «тыкать» подчиненным и обращаться на вы к начальству, - это отдает барством сверху и угодничеством снизу. Но раз Пересыпкин обращается на ты, обычай нарушать не следует. И он спросил:
- Ты отсюда сразу в Москву?
- Вообще-то дел у меня выше головы, - ответил Пересыпкин. – Но, понимаешь, я ни разу не был на передовой, немца в глаза не видал. А тут – рядом фронт. Свози меня на канал, а? Заодно возьмем моих хлопцев, они ВЧ потянут сразу с двух концов.
Кузнецов заколебался. Его тревожило, что он оставил Федотова с единственной бригадой на канале. Надо бы скорей туда. Но сейчас важнее всего – наладить работу штаба. Пересыпкин уловил его колебания и добродушно махнул рукой.
- Ладно, не больно-то и хотелось, Вот везде так. Пересыпкин, дай связь, Пересыпкин, дай связистов. А получат свое, - Пересыпкин не нужен. Ты хоть накорми нас, я со вчерашнего обеда не ел. 
Комитет обороны отвел для начальствующего состава армии горисполкомовскую столовую в соседнем третьем Доме Советов. Завтрак оказался вполне приличным: котлетка с макаронами, пирожок с повидлом и чай с рафинадом. Зато на столах высились горки нарезанного хлеба, ешь, сколько душе угодно. После обеда Кузнецов отправил своих подчиненных заниматься делом, а сам с Пересыпкиным остановился возле штаба на тротуаре.
Мимо них по проспекту непрерывным потоком шли в сторону Москвы конные повозки и автомобильные колонны. Ставка собирала войска для обороны столицы. А навстречу по обочинам брели тяжело нагруженные беженцы, в основном, еврейской внешности. Кузнецов давно заметил, что именно евреи первыми бежали от надвигающегося врага. Он знал из газет, как безжалостно расправляются фашисты с евреями, и подумал, что у этого народа превыше всего развит инстинкт самосохранения. Пропади все пропадом, лишь бы самим уцелеть. Видимо, этот мощный инстинкт евреи выработали за тысячи лет в результате гонений во многих странах, где они пытались осесть.
Отсюда Лавра просматривалась прекрасно, хотя половину ее загораживало двухэтажное здание напротив. Кузнецов опять удивился тому, что даже сейчас, с выкрашенными в грязноватый защитный цвет стенами, с затянутыми брезентом куполами монастырь своим видом наполнил душу волнующим чувством причастности к глубокой истории. Пересыпкин, видно, тоже испытывал нечто похожее, потому что его лицо стало непривычно задумчивым и мечтательным.
От угла Дома Советов к ним робко приближалась кучка мальчишек лет десяти-двенадцати. Они держали в руках деревянные «автоматы» и «винтовки», видно, играли в войну. Генеральская форма будто загипнотизировала их, младшие даже раскрыли рты от изумления. Бурков негромко прикрикнул, мальчишки робко остановились.
- Отставить! - Кузнецов качнул Буркову головой. - Ну и что, орлы?
Мальчишки еще приблизились и не сводили широко раскрытых глаз с генеральских звезд и ремней. Один, видно, их командир, хриплым от волнения голосом спросил:
- Дяденьки, а вы взаправду генералы?
Пока Кузнецов искал слова, Пересыпкин важно ответил:
- Самые настоящие. Видишь, аж  три звезды у каждого. Это тебе не фунт изюма. Хочешь потрогать?
Мальчишка онемел от неожиданности, сглотнул и молча кивнул головой в потрепанной шапке.
- Ну, давай!
Пересыпкин присел на корточки, оттянул уголок воротника со звездами на петлице. Мальчишка, не веря своему счастью, на негнущихся ногах придвинулся и с превеликой осторожностью коснулся звездочки кончиком пальца, довольно давно не мытого.
- Смелей! Потом будешь внукам рассказывать!
Пока Пересыпкин одаривал мальчишек небывалым счастьем, Кузнецов рассмотрел их худые лица, бедную, потрепанную одежонку,  тонкие, костлявые пальцы и негромко сказал Волкову:
- Там на столе оставался хлеб.
- Понял! – не по уставу ответил адъютант и тут же исчез за дверью.
А мальчишка, не веря своему везению, немного осмелел. Он провел кончиком пальца по одной звездочке, по второй, по третьей. Потом отнял палец и посмотрел на товарищей сияющими глазами.
- И я! И я! Дяденька генерал, и мне!
- Не дяденька, а товарищ генерал! – поправил невежд вожак.
К Пересыпкину потянулся чуть не десяток пальцев, но тот легко поднялся и встал по стойке смирно.
- Один потрогал, - и хватит. Я и так нарушил устав. Не положено!
Мальчишки уставились на своего вожака, как на сказочного героя, поймавшего Жар-птицу. Теперь он у них войдет в легенду, - усмехнулся Кузнецов. А предводитель осмелел и ломким голосом сказал:
- Возьмите нас на фронт!
Пересыпкин в это время отряхивал снег с полы шинели, а Кузнецов строго сказал:
- В Красную Армию мобилизуют только с восемнадцати лет. Вам надо сначала кончить школу.
Мальчишки обиженно зашумели.
- Ну, а я что говорил?
- Школа, школа, надоело!
- Война кончится!
Вожак прикрикнул на товарищей и солидно объяснил Кузнецову:
- Мы в разведчики пойдем. Нас ни один фриц не поймает!
Из двери вышел Волков с шапкой, полной нарезанного хлеба. На лице его горели пятна, видно, официантки рассердились на него за то, что он лишил их обычного приварка. Кузнецов громко сказал мальчишкам:
- За геройское стремление на фронт зачисляем вас в генеральский резерв. Боевой приказ: учиться без неудов. С неудами и колами в Красную Армию не возьмут. А пока выделяем вам армейский паёк!
Пока примолкнувшие мальчишки осторожно, буквально благоговейно брали по кусочку хлеба из шапки у Волкова, Пересыпкин очень тихо проговорил, будто сам себе:
- Ведь за них воюем.
Послышался окрик Буркова. К генералам подбегали две девушки.
- Отставить.
Девушки остановились в двух шагах, они глубоко дышали, их юные симпатичные лица раскраснелись от бега и довольно сильного мороза.
- Товарищ генерал, - выдохнула одна из них, с выпущенными из-под мужской шапки льняными волосами. – Возьмите нас на фронт! Мы санитарки! Мы учились! Документы есть. Вот, посмотрите.
Девушки торопливо достали из карманов скромных пальто бумаги. Кузнецов с нарочитой строгостью взял их бумаги.
- Так. Кто из вас Васильева, а кто Рябышкина?
- Васильева - я, - ответила блондинка. – Ольга.
- А я Рябышкина Аня, -  почти шепотом проговорила вторая, - Мы в госпитале работаем, на Кировке.
- Мы школу кончили. В этом году. А потом Всевобуч, – дополнила блондинка.
- Как же я вас возьму? Без согласия вашего начальника – не могу.
- Да он согласится! Мы найдем замену, Сколько угодно девочек!
Кузнецов не хотел отправлять этих молоденьких девчоночек в кровавую кашу, которая называлась войной. Оставались бы в тылу, дожидались бы женихов с фронта. Но девушки смотрели так просительно, в их взглядах светилась такая надежда, такая решимость, что он понял: если он откажет, они все равно убегут на фронт.
- Ладно, уговорили. Санитарки нам нужны.
Он написал записку полковнику Федотову, вторую - главврачу госпиталя, что мобилизует санитарок в армию.
- Покажете эту записку своему начальнику. А эту отдадите в Дмитрове полковнику Федотову. Он там сейчас самый главный. Доберетесь туда?
- Доберемся! Да мы сегодня же! С обозом!
- Эх, молодежь! – вырвалось у Кузнецова. – Знали бы, куда напросились. Это же война!
- А мы все равно тут как на войне. По двенадцать часов в госпитале.
- Ну, счастья вам, красавицы. Если что, - не обессудьте.
Пересыпкин уехал в этот же день. Своих связистов он подчинил полковнику Фирсову, они провели ВЧ-связь в Дом Советов и потянули линию в Дмитров. Теперь Кузнецов мог в любой момент  звонить Шапошникову, а на второй день связался по ВЧ с Федотовым в Дмитрове. Доклад комбрига-29 успокоил его. Канонада медленно приближается к Дмитрову и Яхроме, но разведка доносит, что бои все еще идут под Рогачевом и Федоровкой.
Этот день и весь следующий Кузнецов и Захватаев налаживали работу штаба, составляли план контрнаступления, готовили встречу бригад, которые начнут выгружаться в Загорске. Командиры оказались опытными штабистами, работать с ними было легко.
Генерал Андреев взял на себя переговоры с городской властью. Как все зам по тылу, Андреев обладал каким-то неуловимым, но неотразимым обаянием, умел расположить к себе любого. В Загорск со всей зоны обороны стали подходить грузовики, трактора, конные повозки. Они привозили сено, муку и зерно, мясо и соленое сало. Все это Андреев оплачивал по закупочным ценам и сгружал в Красюковке, поселке на северо-восточной окраине Загорска. Там же разместился небогатый пока «конный парк» Первой ударной. В пекарнях стали в ударном порядке печь хлеб и сушить сухари для армии.
Из Загорска на Дмитров потянулись обозы под охраной «истребителей». Сани, бестарки и волокуши везли к каналу сено, зерно, продукты питания, теплую одежду, валенки. Из Краснозаводска в Дмитров ушла партия ручных гранат, это стоила Кузнецову немалых нервов. Заодно он выбрал с завода № 6 почти все запасы дымовых гранат, - лучше дымовые, чем никаких.
В армии еще не было своей медслужбы, Андреев взял на себя заботу по формированию медсанбата из загорских сандружинниц, благо, желающих оказалось множество. Он договорился с санитарно-медицинским управлением наркомата обороны, и армия получила первых врачей из  ближайших госпиталей.
Кузнецов помнил требование Сталина начать наступление не позднее 28 ноября, Захватаев запасся в Москве картами, и оперативный отдел полковника Семераза работал без сна и отдыха. Кузнецов по два раза в день вызывал Захватаева с Семеразом, придирчиво выискивал слабые места в планах, требовал корректировки, поскольку положение на западных подступах к каналу менялось буквально каждый час. Федотов доносил, что 30-я армия держит рубеж Свердлово, Борщево, Бородино, Тимоново, а 16-я армия правым флангом ведет бои на рубеже Сенеж, Глазово, Поярково. Группа Захарова сковала немалые силы противника у Федоровки. Противник продвигается вперед очень медленно, не больше 1-2 километров в сутки.
Однако линия фронта с каждым днем изгибалась все более причудливо, особенно в полосе 30-й армии. Ее войска сражались фронтом не только на запад, но и на север и юг, а кое-где – фронтом на восток. Группа Захарова вела бои фактически в окружении. Все это грозило неприятностями для Первой ударной, ибо линия наших войск могла прорваться в любой момент, в любом месте.
Опыт подсказывал Кузнецову, что при такой причудливой линии  фронта немцы могли выйти к каналу в самом неожиданном месте, и его неукомплектованной армии вместо наступления придется обороняться. Сталин требовал немедленного наступления, и Кузнецов надеялся, что к началу наступления он в дополнение к 29-й бригаде получит еще хотя бы три-четыре, не считая лыжных батальонов. С такими силами уже можно наступать, пусть на очень узком фронте, а Сталин пока только и требовал наступления на Федоровку и освобождения группы Захарова.    
Отъезд в Дмитров он назначил на 12-00 27-го ноября. Его подчиненные уже грузились на автомашины и повозки, как вдруг на пороге кабинета появился генерал-майор с двумя полковниками.
- Здравия желаю, товарищ командующий, -  весело произнес он. – Позволь представиться. Начальник особой инженерной группы номер 2 наркомата обороны генерал-майор Галицкий. Вот мой заместитель по ОИГ-2 полковник Леошеня. А это твой начальник инженерной службы полковник Позин.
Кузнецов усадил гостей, велел ординарцу соорудить чайку.
- Меня к тебе направил мой командир, начальник инженерных войск всей Красной Армии генерал-майор Котляр. Я был у Рокоссовского, собирался к Лелюшенко, а Котляр меня перенацелил сначала в Москву, а потом уже на канал через твой Загорск. По пути привез тебе толкового инженера, он знает дело, как пять пальцев.
После чая с обменом новостями Галицкий отбросил шутливый тон.
- Товарищи полковники могут быть свободны.
Когда они остались наедине, Галицкий заявил:
- Я к тебе с особым заданием. Мы оба в резерве Ставки, только ты ходишь под Шапошниковым, а я – под Котляром. Начну с дальним разбегом. В моей ОИГ-2 шесть инженерных батальонов, две саперные роты, два мотострелковых батальона и два батальона осназ. Ты знаешь постановление Ставки от 17 ноября?
Кузнецов знал, но решил послушать, и Галицкий объяснил:
- Ставка приказала создать мертвую зону на пути противника и в его тылу.  Ну, в тылу работают партизаны, туда уже забросили сорок отрядов. Они жгут все, что горит, чтобы фашистам негде было погреться. А ОИГ-2 работает перед противником, минирует дороги, мосты, здания и под ногами немцев взрывает. Это называется план Мехлиса. Полковник Леошеня большой спец по таким делам, у самого Старинова работал. Ты видишь, немцы сейчас сильно притормозили. Как говорится, и мы маленько пахали. Мой 611-й инженерный батальон работает в 30-й армии. Теперь и у тебя поработаем. Заминируем дороги, взорвем мосты. Немцы за канал  не пройдут.
-  Не пройдут, - подтвердил Кузнецов.
- Оно конечно, Первая ударная и все такое, - преувеличенно серьезно сказал Галицкий. – Но на армию надейся, а сам не плошай. Ты про операцию «Гидроузел» слыхал?
Кузнецов кивнул. Он не хотел говорить, где и от кого он слышал об этой чудовищной операции. Если Галицкий уполномочен раскрывать ему такое, - пусть раскрывает.
- Я имею приказ оттуда, - Галицкмй ткнул пальцем вверх. – При угрозе захвата канала противником ОИГ-2 устроит искусственное затопление в твоей полосе. Идея идет от Жукова. Утопим в мертвой зоне фашистов, как кутят. На Истре поработал мой 579-й саперный спецбатальон. Там после затопления немцы три дня очухаться не могли.
Галицкий отхлебнул уже остывший чай.
- Теперь Жуков опять подал такую же идею. По его предложению мы будем готовить искусственное затопление в полосе 30-й и Первой ударной. Поэтому я тебе и говорю. Уполномочен, так сказать. Под каналом в тоннелях проходит две реки, Сестра у Иваньковского водохранилища и Яхрома у Яхромского. Жуков приказал начинжу фронта генерал-майору Воробьеву и начинжу 16-й армии готовить слив канала и яхромского водохранилища в реку Яхрома. Мои орлы готовят слив воды в реку Сестра у Иваньково, за это отвечает начинж 30-й армии. У него в советниках директор Иваньковской ГЭС.
Галицкий строго посмотрел на Кузнецова.
- Понял, почему я приехал? Там, - он опять ткнул пальцем вверх, - идея Жукова одобрена. В случае прямой опасности мы через водосливы спустим воду из канала и водохранилищ в реку Сестра и в реку Яхрома. Канал даст двадцать миллионов кубов воды, водохранилища – еще столько же. Представляешь масштаб? Настоящее море. Мы рассчитали, высота водяного вала в пойме Яхромы будет два с половиной – три метра, в пойме Сестры – полтора-два метра, там небольшой обратный уклон. Затопление захватит в длину 80 километров, в ширину до пятидесяти. Страшно подумать. Да еще мороз в тридцать градусов!
Наступило довольно напряженное молчание. Галицкий уже начинал морщиться, он то ли сожалел о сказанном, то ли огорчался недопониманием Кузнецова. Чтобы успокоить его, Кузнецов заметил:
- Это серьезное дело. Противник не сможет наступать дня два-три, если не больше. А для нас эти два-три дня окажутся решающими. По крайней мере, закончит сосредоточение Первая ударная. Но там есть и наши войска. Ну, и население.
- Вот и я о том! - с явным облегчением воскликнул Галицкий. -- Затопление проведем только в случае отхода наших войск за канал. А население по решению Ставки войска уводят с собой.
Кузнецов подумал, что войска в непрерывных ожесточенных сражениях вряд ли сумеют уводить куда-то мирное население, но не стал спорить. У него - своя задача, у Галицкого – своя.  Мнение Сталина по этому вопросу он знал, а сам изменить ничего не мог.
Снизу уже сигналили машины, генералы вышли на крыльцо Дома Советов. Галицкий пошел к своей машине, а Кузнецов задержался и посмотрел на свое временное пристанище, которое он покидал навсегда. В Загорск он больше не вернется, его дорога – только на запад. Он не собирается ни погибать на канале, ни попадать в третье окружение. Он останется в живых и будет гнать фашистов туда, где для него началась война, - к государственной границе СССР. А от границы – в Берлин. Он войдет в Берлин и встанет на крыше фашистского логова. Иначе быть не может. Гибель его двух армий не должна оказаться напрасной.
Сегодня Василевский уточнил полосу боевых действий Первой ударной, теперь ее фронт растянулся от Никольского в 11-ти километрах севернее Дмитрова до Большого Ильинского в 22-х километрах к югу от Дмитрова. Эти 33 километра по-прежнему прикрывают всего три батальона. Из Загорска он по два-три раза в день  звонил Шапошникову, звонил в управление военных сообщений, в управление коплектования, в главное артиллерийское управление наркомата, просил, требовал. Ускорьте сосредоточение армии!
Шапошников твердо обещал, что 50-я бригада курганских курсантов и 55-я бригада из Чкалова прибудут в Дмитров днем 28-го ноября. В управлении военных сообщений обещали, что вот-вот начнут погрузку три лыжных батальона в Кирове, один в Горьком, а эшелоны двух морских батальонов уже вышли из Находки. Дивизион стосемимиллиметровых пушек сегодня начнет погрузку в Кирове. При средней скорости движения пятьсот километров в сутки, он получит три лыжных батальона и корпусные пушки не позднее 28-го ноября.
Но Сталин приказал ему наступать на Федоровку 27-28-го ноября! Чтобы не потерять единственную 29-ю бригаду, наступление придется начинать после выгрузки 50-й и 55-й бригад и трех лыжных батальонов. Значит, он должен бросать все прибывающие войска в бой из вагонов. Сталин ему больше не звонил, но Кузнецов хорошо знал, что Верховный не забывает своих приказов. Армия начнет операцию «Удар Шапошникова» далеко не в полном составе и без подготовки.
Кузнецов повернулся к Лавре, которая прекрасно просматривалась отсюда. И опять его охватило возвышенное и немного тревожное чувство, будто со старинных башен на него смотрела сама история.



27 ноября, Дмитров
На выезде из Загорска западный горизонт закрыла темная пелена дыма. Оттуда доносился непрерывный, пока приглушенный, но грозный даже на таком удалении гул канонады. По мере приближения машин к Дмитрову стена дыма росла, распадалась на рваные клубы, а за Хомяково сквозь дым стали прорываться огненные проблески.
Машины двигалась медленно, По узкой заснеженной дороге в Дмитров тянулись конные повозки и волокуши, груженые сеном, мешками, тюками и ящиками, - генерал Андреев налаживал снабжение армии. Рядом  с санями устало шли возчики, - женщины, подростки и деды, - в заплатанных тулупах, засаленных ватниках, ветхих старомодных пальто, в разношенных подшитых валенках, с вожжами в руках. Казалось, не возчики правят лошадьми, а понурые лошади, привычные к бесконечному труду, тянут их за собой. Между санями загорские «истребители», мальчишки с дробовиками в руках, шагали «по-военному» бодро и явно гордились доверенным им делом. Когда машины приближалась к ним, они забывали о своей ответственной роли и смотрели, разинув рты. Неподалеку от дороги изредка виднелись свежие воронки с комьями черной земли на белом снегу. Немецкие летчики иногда бомбили обозы, но в дорогу не попадали.
Дмитров горел. Полковник Федотов в эти дни докладывал, что немецкая авиация непрерывно бомбит город, пытается разрушить железную дорогу и вокзал. Вокзал и пути еще целы, но в городе большие разрушения. Колонна автомобилей въехала на окраину Дмитрова, и Кузнецов удивился переменам в городе за три дня. Вокруг тянулись развороченные взрывами обугленные развалины деревянных домов и бараков, горящие здания. Жители на улицах почти не встречались, видно, многие покинули опасный фронтовой город, а остальные прятались в подвалах и погребах.
Зато везде замечались признаки военного тыла. Во дворах стояли кони, повозки, сани, грузовики, виднелись стога сена. По улицам тянулись группы красноармейцев, прогрохотали танки. Это Лелюшенко отводил войска на восточный берег канала. В низком небе мелькнули стремительные тени, и где-то впереди вздыбились черные дымные столбы разрывов.
Машины Галицкого направились к пристани, где разместился штаб ОИГ-2, остальные подъехали к горисполкому. Кузнецов вышел из машины и услышал с запада грохот канонады, который почти заглушал голоса. Пока штаб размещался, Кузнецов приказал связистам сообщить по Бодо в Москву Борисову о своем прибытии в Дмитров, потом вызвал Федотова.
- Фронт приближается, - докладывал комбриг-29. - Противник подошел к каналу на десять - тридцать километров. В районе Каналстроя бои идут в трех-пяти километрах от канала. Через мосты отходят части 30-й армии, у них много раненых. Тяжелых я разрешил оставлять в городской больнице. Звонил генерал-майор Лелюшенко, приказал направлять его отходящие войска в сторону Каналстроя и Темпов, обещал обеспечить транспортировку тяжелораненых в тыл.
Федотов развернул карту:
- 1-й и 2-й батальоны укрепляют позиции. Я разрешил оставлять в траншеях по два взвода и сменять их через шесть часов. В землянках и блиндажах холодно, товарищ командующий. Две роты батальона я оставил в городе возле моста, это полчаса от позиций. Стройбат копает дополнительную траншею и ров. Работают женщины, девчонки, мальчишки, смотреть – слезы. Третий батальон двумя ротами размещает прибывающие грузы, две роты находятся в Перемилово.
- Секретарь райкома здесь?
- Никак нет. Райком эвакуирован вчера днем.
Федотов взохнул и помрачнел.
- Когда начальство уехало, тут такое началось. Мародеры кинулись грабить магазины, склады, аптеки. Я две роты первого батальона направил на патрулирование. Навели порядок, кое-кого пришлось расстрелять на месте. Бойцы привели начальника раймилиции, - за панику. Он кричал, что Дмитров мы сдадим без боя, спасайся, кто может. А сам нагрузил полную полуторку барахлом. Даже фикус в кадушке. Ну, патруль выкинул все это, посадили женщин с детьми. 
- Расстреляли? – поинтеревался Кузнецов.
- Никак нет. Отпустил я его. Что с дурака взять? Пусть пешком тащит свое добро. Не хочется связываться с НКВД.
- Правильно решили. Хотя, лучше бы расстрелять негодяя.
Кузнецов приказал собрать командиров бригады, включая взводных, политработников, парторгов и комсоргов, а сам повез «новичков» на рекогносцировку. Непрерывный грохот недалеких разрывов, густой черный дым по всему западному горизонту, группы отступающих к каналу красноармейцев произвели впечатление, хотя многие командиры штаба уже понюхали пороху. Когда вернулись, командно-политический состав бригады уже собрался.
Кузнецов доложил о личном приказе товарища Сталина перейти в наступление 28-го ноября, не дожидаясь сосредоточения армии, и о своем решении начать операцию завтра в 10 ноль-ноль.
- За ночь подойдет пополнение, его придется вводить в бой прямо из вагонов. В ближайшие дни армия закончит сосредоточение и будет развивать наступление в полном составе. На 29-ю бригаду возложена задача особой ответственности: прокладывать путь всей армии, всему фронту. Воюют не числом, а умением, Как говорил товарищ Сталин, вспомним, что мы внуки великих русских полководцев Суворова и Кутузова, которые много раз били в пух и прах превосходящего противника. Я прошу вас осознать доверие, которое оказано Первой ударной армии и 29-й бригаде. Мы станем первыми, кто не будет отступать. Мы первыми отбросим противника на запад и погоним его назад, к государственной границе. Надо провести в каждой роте открытые партийно-комсомольские собрания. Разъяснить бойцам и младшему командному составу поставленную задачу. Довести до каждого: мы первыми идем в наступление!
После него говорил комиссар Колесников.
- У коммунистов есть лишь одна привилегия: быть впереди. Необходимо проводить собрания под лозунгом: коммунисты – вперед! В каждом подразделении коммунисты должны вести бойцов в бой. Комсомол – верный помощник партии, и члены ВЛКСМ должны вместе с коммунистами вести за собой бойцов. На собраниях необходимо выдвинуть призыв: хочу идти в бой коммунистом.
После собрания ординарец принес горячий обед, но пообедать не удалось. За окном послышался грохот и лязг, задрожали стены, казалось, все здание сейчас развалится. Но вот грохот резко пошел на убыль, и скоро стих. Кузнецов чуть приоткрыл штору. За окном стемнело, и он с трудом различил силуэты танков. Башня одного, - по-видимому, это КВ,  - почти доставала до окна второго этажа.
Дверь резко распахнулась, и в кабинет быстро вошел высокий, широкоплечий генерал-майор с наголо обритой головой, шапку он держал в руке. За ним появился бригадный комиссар.
- Здравия желаю! – громогласно приветствовал генерал. – Рад видеть соседа. Я – Лелюшенко. А это Абрамов Николай Васильевич.
- Здравствуйте, Даниил Дмитриевич! – Кузнецов встал, подошел к Лелюшенко, пожал ему руку, поздоровался с бригадным комиссаром. – Прошу за стол. Я как раз собирался обедать.
- С удовольствием! Я со вчерашнего дня, считай, толком не ел!
Лелюшенко снял шинель, на его груди блеснула золотая звезда Героя. За обедом о делах не говорили. Вспоминали общих знакомых, учебу в академии имени Фрунзе. Лелюшенко был моложе Кузнецова на семь лет, срок для армии немалый, но окончил курс раньше. Они встречались мельком на партсобраниях в академии. Звезду Героя тот получил за Финскую войну, где в звании  полковника командовал танковой бригадой и прорывал неприступную линию Маннергейма. Кузнецов тогда стоял на новой границе со своей 3-й армией. Лелюшенко получил звание генерала перед самой войной, командовал корпусами. На 30-ю армию его поставили недавно, когда неизвестно за что отстранили старого командующего Хоменко.
- За что сняли Хоменко! – поинтересовался Кузнецов.
- За что у нас снимают? – пожал плечами Лелюшенко. – Сказанул не то и не там. Слыхал я, он не ужился с Жуковым. Как говорят у нас в Ростове, не поличил ему.
Кузнецов покосился на бригадного комиссара и философски заметил:
- Ну, не он первый.
- Говорят, - продолжал Лелюшенко, - он отказался выполнять приказ Жукова о немедленном наступлении, да еще наорал на него. За разгром Западного фронта под Вязьмой.
Кузнецов только кивнул. Говорить вслух об осенней катастрофе Красной Армии под Вязьмой не рекомендовалось. Тогда противник внезапным ударом трех танковых групп окружил Брянский фронт и значительные силы Западного и Резервного. Само по себе это еще не означало катастрофы, но дальше произошло непонятное.
Сталин направил под Вязьму Жукова, - разобраться в обстановке и доложить. А Жуков вдруг снял окруженные войска всех трех фронтов с оборудованных позиций и бросил их по лесам и болотам в совершенно неподготовленное наступление фронтом на восток. Бейте немцев в спину, спасайте Москву! Любая армия на марше беспомощна, и противник авиацией, танками и артиллерией за неделю разгромил по частям миллионную группировку войск в заболоченных лесах.
- А ведь тогда Хоменко с 30-й армией показал себя очень даже неплохо, - продолжал Лелюшенко. – На его армию шла почти вся 3-я танковая группа генерала Гота, считай, пятьсот танков. А у Хоменко – ополченцы и резервисты с винтовками. Ясное дело, Хоменко отступал. Но он две недели держал этого чертова Гота, пока от армии что-то оставалось. За такое ордена давать надо!
Лелюшенко с горячностью, свойственной большинству танкистов, стукнул кулаком с зажатой ложкой по столу.
- Да его, собственно, не наказали, Хоменку, вроде даже повысили. Теперь он – зам командующего Московской зоны обороны. Сиди в кресле и подписывай бумаги. А для боевого генерала – хуже не бывает!
Лелюшенко поблагодарил Кузнецова за «спасение от голодной смерти» и сказал с хитроватой улыбкой, которая так шла к его широкому украинскому лицу:
- Я как всякий хохол: дай, хозяин, закурить, а то так есть охота, что спать негде. Пусти мой штаб в эту хату, а?
И он захохотал, довольный шуткой.
- Да разве от тебя отделаешься? – усмехнулся Кузнецов. -  Ты уж, поди, расселил тут своих штабных?
Он был доволен, что Лелюшенко оказался рядом. Командармам  в боевой обстановке редко приходится общаться. А эту неделю он чувствовал себя в полном одиночестве, будто вокруг нет никакой Красной Армии, и его армии предстоит одной биться с противником.
- Пока я и есть весь штаб, - все так же весело ответил Лелюшенко. – Я приехал от Рогачево с пятью танками, - это вся моя 8-я танковая бригада. Штаб разбросал, как кукушка птенцов. За ночь соберутся.
Он направился к вешалке, Кузнецов спохватился.
- Погоди, Данила Дмитриевич! Введи меня в обстановку. Из первых рук, так сказать.
- Давай карту.
Пока Лелюшенко рассматривал его карту, Кузнецов приказал вызвать Захватаева, Колесникова, Федотова с Ерохиным и батальонного комиссара Хинина. Пусть послушают, а то пока наступление приходится планировать только по данным одной единственной разведроты. Когда собрались, Лелюшенко стал показывать на карте расстановку сил.
- Вот, смотрите, громадяне, от Клина к каналу идет 9-я полевая армия генерал-полковника Моделя с 3-й танковой группой.
- 3-я танковая – это опять чертов Гот? – перебил его Кузнецов. – Он меня крепко допек в Белоруссии. О Готе мне говорили в Генштабе все, от Шапошникова до направленца.
- Какой Гот!? – неожиданно вскипел Лелюшенко. – Спят они там в Генштабе! Гота снял сам Гитлер еще в начале октября. Снял, между прочим, как раз за то, что Гот не мог справиться с 30-й армией Хоменко. 3-й танковой уже почти два месяца командует генерал Рейнгард. Гот! Два месяца проспали!
Кузнецов уловил взгляды, которыми обменялись комиссары и встревожился. Молодой еще командарм-30, горячий. А комиссары каждое слово берут на карандаш и докладывают куда следует. Такая у них служба. Но Лелюшенко уже остыл.
- От Клина немцы двинулись в двух направлениях: на Рогачево и на Солнечногорск. Под Солнечногорском немцев остановила группа Захарова, это заместитель Рокоссовского. По моим данным, Захаров уже неделю почти в полном окружении, вот здесь, под Федоровкой. А под Рогачево я послал своего начальника штаба полковника Хетагурова с группой войск. Хотя какая там группа, слезы. Собрал с миру по нитке. Представляешь, я ему даже одну пушку выделил, восьмидесяти пяти миллиметровую! Сдохнешь со смеху. Но Хетагуров держится. Пятится, конечно, но фронт держит. Вот тут и тут. Они там сожгли больше 70 немецких танков и угробили до двух тысяч пехоты.
Лелюшенко достал из нагрудного кармана двухцветный сине-красный карандаш и стал быстро рисовать на карте линии и стрелы. А Кузнецов все думал о его словах. Верховный Главнокомандующий лично распределяет каждый дивизион артиллерии, а командарму приходится считать каждую пушку. В Первой ударной вообще пока нет ни одной 85-миллиметровой пушки. Лелюшенко продолжал:
- Вчера противник тремя дивизиями, 6-й и 7-й танковой и 14 моторизованной, ворвался в Рогачево. Мало того, от Клина немцы двинули пять дивизий на Иваньково и Синяково, вот сюда. А от Рогачево они пошли на Дмитров и Яхрому. Самый опасный прорыв вот тут, на Каналстрой.
Лелюшенко резкими движениями прочертил несколько синих стрел, которые расходились веером. Захватаев многозначительно посмотрел на своего командующего. Каналстрой , Федоровка и Ольгово – в полосе действий Первой ударной. Теперь наступление придется начинать со встречных боев, - самый худший вариант. А Лелюшенко посмотрел на картографическое творение своих рук и спросил Кузнецова:
- Вот скажи, Василь Иваныч, чему нас в академиях учили? А тому нас учили, что нельзя наступать в разные стороны, врастопырку, надо концентрировать силы. Верно я говорю? А вот немцы, черт их побери, с первого дня только врастопырку наступают. И ничего, получается! Или их по-другому в академиях обучают? Они же, гады, маневрируют, вертятся, как уж на сковородке. Я вот тебе показываю 7-ю танковую тут, а к утру она может оказаться черт-те где.
Комиссары переглянулись, Лелюшенко снова навис над картой.
- Линия фронта у меня с 16-й армией переплелась, як бисова сить! –у него от досады прорезался украинский акцент. – Захаров окружен, а мои части дерутся  на запад от него, видите, - Высоково, Семеновское, Бородино, Воробьево, аж у Тимоново! Фронтом на четыре стороны!
Его карандаш чертил причудливые линии. Кузнецов теперь понимал требование Сталина как можно скорее начать наступление на Федоровку. Но у него по-прежнему всего одна бригада! Придется наступать тремя батальонами.
Лелюшенко выпрямился, бросил карандаш на карту, опять вспыхнул.
- Черт знает что! Бьем, бьем их, а у них, вроде, танков не убывает!
И опять так же внезапно он перешел на спокойный тон.
- Счастье, свои танки у них хреновые. Двигатель помощнее, а проходимости, считай, никакой. Но у фрицев много наших трофейных, это куда хуже. Ты, Василий Иваныч, все-таки учти, от Рогачево на Федоровку идет 7-я танковая дивизия. Куда она дальше двинется, один их фюрер знает. То ли на Яхрому, то ли на Лобню. Если на Лобню, - пусть другие с ней разбираются, А если на Яхрому? Танкисты там лихие и наглые. Мои ребята взяли обер-лейтенанта из этой дивизии. Он на допросе так это свысока говорил, мол, наша дивизия первая вошла в Париж, и в Москве мы первыми будем!
Он повздыхал и пожаловался:
- У меня потери большие. Видал танки на улице? Один КВ. два Т-34, один БТ-7м и один Т-60. Ровно пять штук. Это вся моя 8-я танковая бригада. Вся надежда на тебя. Ты когда в дело пойдешь?
- Хорошо бы после сосредоточения, - уклончиво ответил Кузнецов. – Но я получил приказ начать наступление на Федоровку 27-28 ноября. А у меня, прямо скажу, одна стрелковая бригада. И ни одного танка.
- Н-да! – Лелюшенко потер бритую голову. – От одной бригады толку мало. Ну, так и быть, надо выручать друг дружку. Ты выполняй приказ, а я в случае чего подкину тебе десяток танков. Больше не могу, хоть режь. А ты, когда придет пополнение, поставь хоть одну бригаду вот тут, у Татищево. Видишь, там немцам до канала рукой подать.
- Договорились, - согласился Кузнецов. Если немцы перейдут канал у Каналстроя, Первой ударной грозит фланговый удар, тогда какое там наступление… - Ночью я жду две бригады. Одну поставлю у Татищево. А скажи как танкист, немецкие танки по льду перейдут канал? 
Лелюшенко поднял брови, подумал.
- Легкие, пожалуй, пройдут, - Т-I, Т-II. У меня сегодня один герой на Т-60 перелетел. Гляжу, он, подлец, спустился на малом к самому льду, и как газанет! Лед гнется, трещит, а он уже на этом берегу, лезет вверх по бетону! Ну, я ему трибунал пообещал. Не хватало утопить танк. Но – герой! Хотя у немцев, прямо скажу, танкисты не хуже.
Лелюшенко подобрал карандаш, сунул в карман френча.
- Ну, мне пора. Как говорят танкисты, ни болванки, ни фугаса.
В дверях Лелюшенко натолкнулся на Галицкого. Кузнецов решил, что командарму-30 не мешает послушать начальника ОИГ-2.
- Даниил Дмитриевич, задержись. Тут еще одно дело.
Пока Галицкий и Леошеня здоровались и усаживались, Кузнецов приказал Захватаеву откорректировать приказ на наступление с учетом свежих данных. В кабинете остались Галицкий с помощником и два командарма со своими комиссарами. Ординарец внес кипящий самовар с заварным чайником на конфорке, расставил стаканы в подстаканниках. Все с удовольствием принялись отхлебывать крутой кипяток, пахнущий сосновым дымком. Галицкий сразу приступил к своему делу.
- Хорошо, что тут сразу оба командующих армиями. Надо договориться по взрыву мостов.
- Зачем? – удивился Лелюшенко. – Ты взорвешь мосты, а как нам наступать?
- Плевое дело. Саперы мигом наведут мосты.
Лелюшенко недоверчиво хмыкнул:
- Когда думаешь взрывать?
- По приказу я взрываю мосты в случае прямой опасности захвата их противником. Минирование начнем прямо сегодня, а взрывать будем по сигналу. Я это к чему? Прикрыть бы предмостья танками, чтобы никто саперам не помешал, а?
- У меня танков нет, - хмуро ответил Кузнецов. – Дмитровский автогужевой прикрывает 1-й батальон 29-й бригады, яхромский – 2-й батальон. Больше у меня никакого прикрытия нет.
- А железнодорожный мост у Деденево? - напомнил  Галицкий.
Лелюшенко тяжело вздохнул.
- У меня лишних танков тоже нет. Однако так и быть, поставлю КВ у дмитровского моста, тут прямая дорога от Рогачево. В такой мороз по ней немецкие танки пройдут. У яхромского хватит одного Т-34. Больше не могу. Железнодорожный мост пускай Рокоссовский прикрывает. Или Власов. – Он повернулся к Кузнецову. - Но пехоту ставь ты. 
- Больше дозора выделить не смогу.
- А мне больше и не надо, - успокоил его Галицкий. - Т-34, дозор, да пара моих орлов - вполне хватит. Только ты, Василь Иваныч, дозоры поставь у всех трех мостов. 
- У двух уже стоят, - заверил Кузнецов. – Меня больше тревожит затопление. Когда начнется? А то затопишь всю мою армию.
Оба бригадных комиссара насторожились, о затоплении они слышали впервые, Лелюшенко и бровью не повел. Галицкий пожал плечами.
- Срок определяет командующий Западным фронтом, я у него в оперативном подчинении.
- То есть, без всякого предупреждения? – Лелюшенко возмущенно поднял брови. – Это же черт те что!
- Операция – под грифом особой важности, - напомнил Галицкий.
- Предлагаю вот что, - проговорил Кузнецов. Он много думал об этой операции и, кажется, нашел способ избежать потерь от затопления. – Надо предупредить войска, что немецкие диверсанты собираются взорвать канал и спустить воду, чтобы затопить нас. Мои дозоры и связисты будут следить за сливом воды. При команде на слив дают сигнал. Какая, ты говоришь, высота потока, метра три?
- Два с половиной, три, - подтвердил Галицкий.
- Значит, по сигналу командиры должны отвести войска на ближайшие возвышенности не ниже трех метров от среза воды. Так?
- Так! – согласился Лелюшенко. – Я уже послал связиста к Иваньково.
- Если войска предупредить, - покрутил головой Галицкий, - все станет известно противнику, Противник-то не собирается взрывать канал, сразу поймет, что к чему. Операция сорвется. Войска нельзя предупреждать. Предлагаю по сигналу связистов дать в войска какую-то команду, ну, к примеру, «Высота»!  А командиров предупредить, что по этой команде надо уходить на высотки.
- Не пойдет! – Лелюшенко стукнул кулаком по столу. – У меня в зоне затопления группа Хетагурова, и вообще чуть не половина армии. Если не предупредить заранее, командиры могут просто не понять сигнала. Ну, представь, - обратился он к Галицкому, - ты отбиваешь немецкие танки, а тебе вдруг дают дурацкий сигнал «Высота», ну или там «Потоп»! Так что, ты тут же все сообразишь, прикажешь прекратить бой и бежать от фрицев на бугорок? Надо предупредить. Обязательно!
- Мне легче, - усмехнулся Кузнецов, - Надо предупредить всего-то пятерых. Большой утечки информации не будет.
- Это снимает всякую секретность! – начал сердиться Галицкий. – Связист тут же растрезвонит.
- Я должен знать время слива! – настаивал Лелюшенко. - Представляешь, что может выйти? Мы тонем в ледяной воде, детишки и старушки пускают пузыри, а немцы на бугорках хохочут от радости! Ты этого хочешь?
- Поддерживаю! – твердо заявил Кузнецов. – Каждый солдат должен знать свой маневр. Кажется, так Суворов говорил? Ну, не каждый солдат, но каждый комбат - обязательно!
Галицкий все молчал, и Кузнецов примирительно проговорил:
- Я лично проинструктирую задействованных. Скажу, взрывать канал и топить нас собираются немецкие диверсанты, переодетые в нашу форму. Возьму подписку, в конце концов. 
Галицкий сдался не сразу. 
- Вообще-то, я не обязан даже вас предупреждать. Мне и так нагорит.
- Не нагорит, - возразил Лелюшенко. - Начинжу армии ты должен сказать. А начинж по уставу обязан доложить командарму. Так?
- Ну, не знаю. Предупреждайте. Только ограниченный круг и обязательно с подпиской.
После ухода Лелюшенко и Галицкого Кузнецов вызвал Захватаева с Федотовым и Ерохиным. По плану наступления третий батальон 28-го ноября к 9-00 выдвигается в Перемилово. В 9-30 первый батальон тремя ротами выступает от дмитровского моста через Микишкино и Елизаветино на Астрецово, четвертая его рота остается прикрывать мост. В 10-00 второй батальон в полном составе начинает движение от западной окраины Яхромы на Астрецово. Одновременно вторым эшелоном две роты третьего батальона выходят из Перемилово через Яхрому на Астрецово. Две его роты остаются в резерве в Перемилово.
В 12-30 второй батальон и три роты первого соединяются в Астрецово и под командованием полковника Федотова продолжают движение на Ольгово. Две роты третьего батальона идут во втором эшелоне. В случае появления противника роты первого батальона связывают его боем, а второй батальон обходит Ольгово и продолжает наступление на Федоровку. К концу дня 28-го ноября второй батальон выходит на окраину Федоровки. Все прибывающие части по мере выгрузки из эшелонов перебрасываются в район Ольгово, Федоровка для наращивания удара с оперативным подчинением полковнику Федотову. При соединении с группой генерала Захарова полковник Федотов докладывает Кузнецову и действует по его решению.
Кузнецов задержал Федотова с Ерохиным, коротко рассказал о возможном взрыве немцами канала и потребовал предупредить комбатов о сигнале «Высота!» с подпиской о неразглашении. При этом сигнале вместе с войсками уводить на возвышенности население.
Кузнецов остался с комиссаром Колесниковым. Тот негромко сказал:
- Вижу, товарищ командующий, у вас остались некоторые сомнения.
- Не некоторые, а сильные. Мы посылаем в наступление практически всю 29-ю бригаду, а сил противника не знаем. У Генштаба нет точных сведений, у нас всего одна разведрота, Лелюшенко сказал о тех дивизиях противника, о которых у него точные данные. Но в полосе наших двух армий противник имеет две полевые армии и 3-ю танковую группу. И он может подбросить дополнительные силы. Тогда мы попадем в мешок, нас просто раздавят как мух.
 Он встал из-за стола, подошел к комиссару.
- А самое худшее в другом: мы обнажаем мосты через канал. Мое мнение: наступать только после полного сосредоточения армии. Я доложил об этом наверх, но поддержки не получил.
Он прошел к двери и обратно, встал перед Колесниковым.
- Да еще затопление. Галицкий ждет команды Жукова, а тот обычно действует весьма решительно. Не дело критиковать начальство за его спиной, но мое мнение: Жуков в критический момент принимает решительные, но непродуманные решения. Например, в октябре под Вязьмой. Если немцы сейчас нанесут опережающий или ответный удар, Жуков прикажет открыть водосливы без предупреждения. А это –катастрофа для нашей армии. И для 30-й тоже.
Колесников тоже поднялся, некоторое время они смотрели в глаза друг другу. Кузнецов понимал мысли комиссара. Командарм позволяет себе осуждать действия командующего фронтом. Так в Красной Армии не принято. Но он говорит о реальной опасности, а это уже совсем другое дело. Наконец, не отводя взгляда, Колесников проговорил:
- Я понял, что затопление начнется только в случае прорыва противника через канал. Значит, надо наступать. Отбросить противника от канала. Тогда не будет затопления.
Кузнецов чуть не вспылил. Хорошо сказано: наступать. Наступать тремя необстрелянными батальонами на несколько дивизий противника. Наступать без единого танка. Без артподготовки. С двумя батареями сорокапяток и двумя батареями полковых пушек. 
Он сдержался. Когда-то он сам еще в должности комдива побывал в шкуре комиссара, ему тогда предоставили единоначалие, и он назывался командиром-комиссаром. Такое, в виде исключения, практиковалось в Красной Армии, но в 39-м подобное совмещение признали опасным и отменили. С тех пор комиссары вели строжайший политический контроль за действиями командиров. И ему негоже идти на ссору с комиссаром, членом военного совета армии в самом начале совместной работы. Комиссар должен стать для него не надзирателем, а помощником. Колесников, похоже, уловил его настроение:
- Решение о наступлении исходит от маршала Шапошникова?
Кузнецов покачал головой:
- План Шапошникова предусматривает наступление после полного сосредоточения армии. А товарищ Сталин по ВЧ приказал мне начинать наступление имеющимися силами не позднее 28-го.
Колесников улыбнулся совсем дружески.
- Тогда какие сомнения, Василий Иванович? Только наступать!
- Приказ о наступлении ушел в батальоны. Приказы я не отменяю. – Он помолчал и воскликнул: - Черт! Хоть бы одна бригада подошла!
На столе резко зазвонил телефон ВЧ.
- Здравия желаю, товарищ командующий. На проводе Ходырев.
Больше всего на свете Кузнецов ждал этого звонка. Он договорился с начальником военных сообщений армии, что тот позвонит ему только при подходе эшелонов литеры Д. Значит, пополнение прибывает!
- Здравствуйте, товарищ Ходырев. Что нового?
- На подходе к Горькому – 16 «сороконожек». Дорога забита, но я принимаю меры. В Горький направлен полковник Сорокин.
- Спасибо за добрую весть. Что еще?
- Из Горького их придется отправить кружным маршрутом, через Орехово-Зуево на Александров. Но к утру они будут на месте. На подходе к Ярославлю еще 14 «сороконожек». В Ярославле их встречает подполковник Тищенко, будет пробивать зеленый свет. Все они идут в пункт Д, ночью будут там.
- Очень хорошо. Остальные «сороконожки» направляйте к себе. Здесь тесно и нечем кормить. Передайте генералу Андрееву, надо сюда подбросить сухой паек. Все запасы. Номера эшелонов у вас?
Кузнецов вызвал Захватаева с графиком движения. Когда Ходырев закончил перечислять, Кузнецов передал список эшелонов Захватаеву. Тот начал сверять его со своим графиком.
- В Ярославль прибывает 50-я бригада из Кургана, 3-й и 4-й лыжные батальоны из Кирова, 7-й и 8-й морские батальоны из Находки. Из Горького прибудет 55-я чкаловская бригада и 17-й лыжный батальон.
Кузнецов чуть не обнял Захватаева. Но он лишь потянулся с такой силой, что захрустели суставы. На душе стало легче, Первая ударная к утру станет вчетверо больше по численности. Теперь можно наступать. 
- Курочка еще в гнезде, - засмеялся Колесников. Новость его обрадовала, но как всякий тертый жизнью человек, он не торопился ликовать. – А яичко еще не у нас в руках.
- Какие будут приказания, товарищ командующий? – подчеркнуто вытянулся Захватаев, хотя лицо его расплылось в широкой улыбке.
- Первое. Подготовить сухой паек для прибывающих частей. Сколько у нас набирается?
Если считать в бригадах по пять тысяч, а в батальонах по семьсот-восемьсот, то… - он быстро подсчитал в уме, - выходит по 3 кило муки, 2 кило зерна, полтора кило хлеба на душу населения! Жиры, мясо - зарезервированы для госпиталя и санбатов.
- Треть оставить в резерве, остальное выдать. Второе. Первую прибывающую бригаду и лыжные батальоны направить в Перемилово, Семешки, Ильинское. Потом направим их через Яхрому на Федоровку. Вторую прибывающую бригаду и лыжные батальоны держим в резерве. В зависимости от прибытия они нанесут удар через Астрецово на Ольгово и Федоровку.
- Может, теперь третий батальон включим в первый эшелон? – предложил Захватаев.
- Заодно и я съезжу туда, - оживился Колесников. – Надо с бойцами поговорить.
- Ни в коем случае! – резко возразил Кузнецов. – План наступления менять не будем. Прибывающие части развивают удар 29-й бригады. Теперь можно считать действия Федотова как разведку боем. Если мы снимем третий батальон, мы останемся без резервов. Сами говорите, курочка еще в гнезде. Мы откроем противнику дорогу на Москву. Этого допускать никак нельзя. И в Яхрому ехать вам, товарищ Колесников, нельзя. В Ольгово, возможно, противник.  К Яхроме немецкие танки пройдут за полчаса. Рисковать комиссаром армии я не могу.
- Это в случае опережающего удара противника? – уточнил Колесников. – Но второй батальон в одиночку может не выдержать удара. Не лучше прямо сейчас направить туда и третий?
- Нет, - твердо отрезал Кузнецов. – Что один батальон, что два. У нас мало противотанковых средств. Голыми руками танки не остановишь.
Колесников сделал протестующий жест, но Кузнецов не дал ему заговорить. Комиссар задал вопрос, который мучил его самого. И сейчас он отвечал не только Колесникову, но и самому себе.
- Допустим, противник у Федоровки прорвет оборону Захарова. Дальше допустим самое худшее. Танки противника проломят слабую, чего греха таить, оборону второго батальона и захватят мост.
- Этого допустить никак нельзя! -  воскликнул Колесников. –
- Абсолютно согласен. Но мы должны, исходить из самого худшего.
Захватаев закивал головой, Колесников хмыкнул, а Кузнецов развивал свою мысль.
- Допустим, немцы ночью захватят мост, перейдут канал. Эта их группа не может быть большой. Сзади у них 30-я армия и группа Захарова. Да еще наш второй батальон. А за мостом – крутая высота, вокруг темнота и полная неясность обстановки. Противник остановится. В худшем случае десяток танков и рота-другая ворвутся в Перемилово и Семешки. А там третий батальон и две батареи полковых пушек. Да в Дмитрове выгружается бригада и несколько лыжных батальонов. Утром мы отбросим противника за канал.
- Противник подтянет подкрепление, - поднял палец Колесников. –
- У нас тоже будут подкрепления. Не с рассветом, так к вечеру мы восстановим  положение.
- Если немцы прорвутся за канал, - не сдавался комиссар, - мы не выполним приказа Ставки и лично товарища Сталина.
- Отвечать буду я! – Кузнецов начал сердиться. Не дело комиссару лезть в военные дела, тоже мне Фурманов при неразумном Василь Иваныче! - И снимать из Перемилово последний резерв я не буду.
Колесников мрачно смотрел в сторону.
- Да поймите! – вскипел Кузнецов. – Если я сниму третий батальон, а немцы прорвутся за канал, - перед ними открытая дорога на Москву! В Загорск они войдут через два часа. А еще через три часа они – в Москве! Нет, третий батальон я оставляю Перемилово.
Наступило молчание. Снаружи доносился непрерывный грохот разрывов и пушечных выстрелов, они стали ближе, чем днем. Даже через зашторенные окна пробивался отблеск пожаров. Кузнецов понимал, что Сталин может не простить ему, если немцы прорвутся через канал. Но он твердо знал, что должен иметь в резерве хотя бы батальон. Он перекроет дорогу на Загорск, и отбросит противника за канал. Гнев вождя страшен, но еще страшнее подставить столицу под прямой удар. Молчание нарушил Колесников. Он вдруг улыбнулся.
- Надейся на лучшее и готовься к худшему, - кажется, так сказал какой-то мудрец. Вы убедили меня, Василий Иванович. Даже в худшем из худших мы отбросим фашистов за канал.
Позвонил Федотов и доложил, что находится в расположении первого батальона и собирается выехать во второй, в Яхрому.
- Через Яхрому отходят подразделения 30-й армии и саперы ОИГ-2. От Федоровки на Ольгово идут немецкие танки. Дорогу до Яхромы саперы заминировали. Немецкие танки идут медленно, с потерями. Я задержусь во втором батальоне до прояснения положения.
Кузнецов позвонил Шапошникову, доложил свое решение не снимать третий батальон, высказал свои сомнения.
- Считаю ваше решение правильным, Василий Иванович. Дорогу Рогачево-Дмитров держит Хетагуров, дорогу Рогачево-Федоровка блокирует Захаров. Ваша задача - наступление на Федоровку, освобождение Захарова. Высылайте свои предложения, я подпишу.
Шапошников снял тяжелое сомнение с души Кузнецова. Любому человеку становится легче, когда кто-то наверху берет часть ответственности на себя.
Однако ни командармы, ни командующий Западным фронтом Жуков, ни начальник Генштаба не знали, что в ближайшие часы все резко изменится, и наступит самый опасный момент в обороне Москвы. Москва уже находилась в полуокружении, и хотя противник понес значительные потери, он не собирался отказываться от своих планов.
27-го ноября командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок по директиве Гитлера предпринял еще одну решительную попытку сломить сопротивление Красной Армии  и окружить Москву. Начинался генеральный штурм Москвы. По его плану северная группировка из района Рогачево-Федоровка прорывала оборону ослабленной 30-й армии, переходила канал по дмитровскому и яхромскому мостам и через Загорск выходила в район Ногинска. Южная группировка с рубежа Кашира-Коломна через Орехово-Зуево выходила туда же. Обеим группировкам оставалось пройти всего по 70-80 километров до Ногинска, после чего Москва оказалась бы в кольце. Чтобы русские не могли маневрировать резервами, центральная группировка начинала мощное наступление из района Зеленоград-Красногорск, чтобы через Лобню и Химки выйти на окраину Москвы.
Это обычная тактика Вермахта, знаменитые «клещи». Две фланговые группировки наносили охватывающие удары, рвали оборону противника, выходили на оперативный простор и окружали врага. Одновременно третья группировка наносила не менее мощный удар по центру и довершала разгром. 
Гитлер не собирался штурмовать сильно укрепленную русскую столицу. После полного окружения Москвы предполагалось взорвать плотины всех семи водохранилищ, окружавших Москву с севера. По расчетам немецких инженеров на месте Москвы должно возникнуть море средней глубиной до четырех метров. С немецкими войсками шли специалисты для взрыва плотин. Немцы предвкушали победу в чрезмерно затянувшейся Русской кампании.
Во второй половине 27 ноября на юг от Рогачева двинулась сильная группировка в составе трех пехотных, двух моторизованных и четырех танковых дивизий. Немцы прорвали оборону на левом фланге группы Хетагурова и ринулись к Федоровке. Сюда же по северному берегу истринского водохранилища устремилась часть центральной группировки в составе трех пехотных, четырех танковых дивизий и дивизии СС. Обе группировки соединились западнее Федоровки.
Но уже в самом начале планы немцев стали трещать. Группа Хетагурова продолжала удерживать шоссе Рогачево-Дмитров, немцам теперь оставался лишь окружной путь от Рогачево через Федоровку и Ольгово к яхромскому мосту. А под Федоровкой стремительный бросок противника задержала окруженная группа генерала Захарова. Командующий немецкой истринской группировкой решил не терять времени на возню с обреченными русскими. Он оставил под Федоровкой заслон из двух танковых и одной пехотной дивизий и повернул свои войска на юг, к Лобне и Клязьминскому водохранилищу.
Группа генерала Захарова задержала немцев под Федоровкой.  Однако к трем часам утра передовые части немцев обошли Федоровку и двинулись через Подьячево на Ольгово и далее на Яхрому. Впереди щла прославленная и непобедимая 7-я танковая дивизия с силуэтом Эйфелевой башни на броне, - эта дивизия полтора года назад первой ворвалась в Париж. К этому времени германской бронетехники у Вермахта на Восточном фронте почти не оставалось, и немецкие танкисты освоили трофейные русские танки, которые пришлись им весьма по душе. Колонну возглавляли Т-34, изумляющие немцев проходимостью, и быстроходные БТ-7, в середине двигались медлительные PZ-II и PZ-III, несколько PZ-IV. Замыкали колонну снова трофейные машины: Т-26, трехбашенные Т-28, сверхлегкие плавающие танки Т-40 и два неуязвимых КВ. На командирских машинах развевались красные знамена с черной свастикой в белом круге. 7-я танковая готовилась одержать блистательную победу.
А на западной окраине Яхромы полковник Федотов и комбат-2 майор Мещеряков, встревоженные оживленной перестрелкой в стороне Федоровки, осматривали позиции 2-го батальона. Они понимали, что намеченное наступление придется начинать с отражения удара противника. Командарм не напрасно требовал не только готовиться к наступлению, но и укреплять позиции на случай внезапного удара. Перед броском на Ольгово батальону придется, скорее всего, отбивать танковую атаку. Они знали, что у немцев много трофейных танков, и что две батареи 45-миллиметровых пушек под солдатским названием «Прощай, Родина», бессильны против КВ, Т-34 и даже БТ-7 с их наклонной броней. И противотанковых гранат в батальоне не было.
Артиллеристы получили приказ бить по гусеницам. Пулеметный взвод расположился по сторонам ольговской дороги на склонах высоток с приказом отсечь немецкую пехоту от танков и уничтожить ее. В отличие от наших танкистов, немецкие не разрешали пехоте в грязных сапогах ехать на броне, и пехота шла за танками самостоятельно.  Красноармейцы, вчерашние курсанты, связывали ручные гранаты по три, - лучше бы по пять, но и такая порвет гусеницы. Они собирали все бутылки с бензином в первую траншею, чтобы иметь их под рукой. Лучших стрелков Мещеряков рассредоточил по склонам вдоль дороги и приказал бить по офицерам, артиллеристам и по смотровым щелям в танках. 
У западного въезда на яхромский мост через канал стоял Т-34 старшего сержанта Петренко из 8-й танковой бригады 30-й армии с  третью боекомплекта и половиной бака горючего. В тесной постовой будочке, рассчитанной на двоих, у сиротского огонька в самодельной печурке грелись, в нарушение строжайшего приказа, двое часовых, связист из 3-го батальона, да два сапера из ОИГ-2. От будочки под мост змеились два провода: для подрыва зарядов под опорами и телефонный. Такая же будочка с постом стояла у восточного схода.
В 3-22 Кузнецову позвонил Федотов и  сообщил, что слышит танки на ольговской дороге и готовит второй батальон к отражению танковой атаки. Это сообщение встревожило командарма. Ольговку со стороны Федоровки прикрывала 107-я моторизованная дивизия 30-й армии, вернее ее остатки. Если противник прорвался через Ольговку, он бросится на мосты, в первую очередь на яхромский. А на западной окраине Яхромы у него всего один батальон, не считая дмитровских «истребителей», которых Федотов распределил по ротам. При прорыве противника батальон окажется в окружении. 
Может, все-таки двинуть в Яхрому третий батальон? Ведь с минуты на минуту должны прибыть две бригады и пять лыжных батальонов! Но он отбросил сомнения. Неудачное начало войны научило его многому. Он постоянно требовал от Федотова готовить бригаду не только к наступлению, но и к отражению внезапного удара противника. Батальоны сумеют остановить врага и перейти в наступление. Если бы перед войной наши высокие стратеги  готовили армию не только к победному наступлению по территории противника, но и к обороне от внезапного удара! Тогда немцы не оказались бы у стен Москвы, а нам не пришлось бы готовить «Удар Шапошникова» на канале Москва-Волга, в 80 километрах от столицы!
Нет ничего хуже, чем то и дело менять свои распоряжения, это граничит с паникой и вызывает неразбериху. Лучшее – враг хорошего. Задача Первой ударной – наступление. Завтра в 10-00 его армия при любых обстоятельствах начнет наступление. Сдерживать противника должны 30-я и 16-я армии. Пусть все идет по плану.
Он пытался связаться с Лелюшенко, но дежурный ответил, что командарм-30 находится в частях, час назад звонил из Волдынского, в настоящее время связь с ним отсутствует. Кузнецов позвонил Шапошникову, доложил о движении немецких танков от Ольговки к западной окраине Яхромы и о своих опасениях.
- Мы ждали этого, - спокойно ответил маршал. - Ваша задача, Василий Иванович, в 10-00 начать известную операцию. Решение утверждено Верховным, ничего менять не будем.
Кузнецову ответ маршала не понравился, однако в Красной Армии с начальством не спорят. Он похмыкал и решил все-таки поспать. Но в 5-52 его разбудил Захватаев.
- Комбат-3 капитан Кабанов докладывает о перестрелке в Яхроме. По-видимому, противник пытается прорвать оборону второго батальона. Связь со вторым батальоном отсутствует.
 Кузнецов чуть не выматерился. Надо выручать второй батальон, но начальник Генштаба категорически запретил ему менять план. Снова звонить Шапошникову? Но это глупо. Позвонить Сталину через голову маршала? Это еще глупее. Он приказал Захватаеву поднять по тревоге третий батальон и выслать разведку к западной окраине Яхромы.
Кузнецов, Колесников и Захватаев в раздумье сидели над картой.
- Н-да, - усмехнулся Колесников. – Чтобы и волки сыты, и овцы целы. Может, начать наступление немного раньше? Федотов продержится пару часов.
- Нет, - хмуро Кузнецов. – Не будем дергать людей.
В 6-54 позвонил командир третьего батальона капитан Кабанов.
- Разведка сообщила, на западной окраине Яхромы идет бой. Установить связь с полковником Федотовым не удалось.
- Поставьте заслоны на въезде в Ильинское, Семешки и Перемилово, Готовьте батальон к выступлению, - приказал Кузнецов.
В 7-07 Кабанов позвонил опять.
- Товарищ командующий, пост на яхромском мосту подвергся нападению противника, немцы переодеты в нашу форму. Во время разговора связь с постом оборвалась. Со стороны моста слышу пушечные выстрелы и пулеметные очереди. Направил туда разведку.


   
Ночь на 28 ноября, Яхрома
Майор Мещеряков виртуозно выплюнул окурок в сторону ольговской дороги, идущей в Яхрому с запада. Оттуда уже явственно доносился приглушенный расстоянием рев множества танковых двигателей.
- Танки, товарищ полковник.
- Немцы не ходят в атаку без танков, Готовь санвзвод, комбат. Связной!
Он посмотрел на часы: 3-22. К нему подбежал красноармеец небольшого роста в ватнике и отрапортовал мальчишеским голосом: 
- Красноармеец Евсеев явился, товарищ полковник.
- Является черт из пекла, - строго поправил его Федотов. – А красноармеец прибывает. Приказ, красноармеец Евсеев. Бегом на связь. Передать Первому: в 3-22 слышу танки противника от Ольгово.
- Есть! – опять не по-уставному ответил яхромский «истребитель» и молниеносно скрылся в штабном доме.
Майор Мещеряков повернулся к соседнему бараку, где разместился санитарный взвод, и гаркнул:
- Харитонов!
- Что, товарищ майор?
- Не что, а слушаюсь, - хмыкнул Мещеряков. - Вы, Борис Семенович, никак не привыкнете к армейским порядкам.
- Поздно мне к ним привыкать, - проворчал военврач. Он вышел из барака и подошел к заборчику. - Зачем звали?
- Борис Семенович, - Мещеряков отбросил шутливый тон. – Немец идет. Готовьте свой цветник.
- Ах ты, мать ты моя, - засокрушался военврач. – Ну, мои красавицы не подкачают. А мы таких девчоночек в пекло суем. Бинтов маловато.
- В Красной Армии  всегда чего-то маловато.
Дом, в котором разместился Мещеряков, стоял на западном склоне средней из трех высот, которые тянулись вдоль реки Яхромы и ее притока Каменки, Отсюда прекрасно просматривалась ольговская дорога, и большой участок поймы обеих рек. На склонах двух высоток вдоль дороги заняли позиции первая и третья роты второго батальона. Здесь еще сегодня трудились землекопы, женщины и подростки из Яхромы, Дмитрова, Загорска и даже из Москвы. Они углубляли противотанковый ров, начали копать четвертую траншею. На ночь их отправили в казармы ткацкой фабрики на северной окраине Яхромы. В той стороне, в пойме между рекой и каналом поставили четвертую роту, позиции для нее приготовили те же землекопы. В этих трех ротах кроме курсантов было немало резервистов.
Вторую роту, чисто курсантскую, они поставили юго-западнее города. Здесь от Каменки проходил самый короткий путь к мосту, Но  танки вряд ли могли одолеть довольно крутые косогоры в узком русле. Южнее шли сплошные траншеи заброшенных торфоразработок, заполненные водой, сейчас их покрывал тонкий лед под снегом. Это направление считалось малопривлекательным для немцев, но на войне всякое бывает, и вторую роту отправили сюда.
Федотов, комбат-2 и адъютант батальона стояли во дворе у бревенчатого дома, а на крылечке в боевой готовности ждали приказа связные, десяток подростков из яхромских «истребителей».  Командиры всматривались и вслушивались в гремящую темноту на западе. Они верили, что батальон остановит противника. Длинные высотки вдоль рек сужали немцам полосу наступления и ограничивали маневр. Однако они испытывали естественное напряжение перед боем.
Федотов вдруг вспомнил «Войну и мир», которую они проходили в школе. Тогда все девчонки в классе с упоением перечитывали страницы про любовь и ходили с мечтательными взглядами. Мальчишки пропускали эту ерунду, но упивались батальными сценами. Ему пришли на память рассуждения Толстого о Кутузове на Бородинском поле, тот сидел на барабане и дремал в разгар кровопролитного сражения. Диспозиция разработана, приказы разосланы в войска, полки расставлены, командиры свои задачи знают. Исход сражения уже не зависит от Кутузова, все определяет выучка полков и стойкость каждого солдата.
Он усмехнулся. Полковник – не фельдмаршал, комбриг – не главнокомандующий Русской армией. Но сейчас от него тоже ничего не зависит. Приказ разослан, все распоряжения отданы. По сигналу батальоны пойдут вперед. При опережающем ударе противника роты, взводы и отделения свои задачи знают. Командный состав проинструктирован, каждый красноармеец знает свой маневр.
Но как трудно стоять на месте и ждать приближения врага! В голове молниями вспыхивают тревожные мысли. А вдруг пушкари и снайперы начнут мазать, - в такой тьме это немудрено. А вдруг пулеметчики быстро расстреляют боезапас? А вдруг гранатометчики начнут швырять гранаты и бутылки с горящим фитилем куда попало, и танки противника пройдут через траншеи? Впору бежать навстречу танкам с пистолетом, метаться по траншеям, приказывать, командовать, поправлять. Тьфу!
- Простите, товарищ полковник, не расслышал, - отозвался адъютант.
Федотов разжал стиснутые зубы и спокойно сказал:
- Говорю, хуже всего ждать да догонять.
Рядом хохотнул Мещеряков, его одолевали те же сомнения.
- Что, комбат, - спросил Федотов. - Хочется бежать впереди паровоза?
- Вроде того. Все-таки, первый бой, товарищ полковник.
И тут впереди резко громыхнул выстрел сорокапятки, взревел танковый двигатель, послышался скрежещущий металлический лязг.
- Есть! – воскликнул Мещеряков. – Молодцы, прямо в гусеницу! 
Загремели выстрелы танковых пушек и сорокапяток, послышался сухой треск пулеметных очередей, коротких, – наши, -  и длинных, – немцы не жалеют патронов. Вот впереди вспыхнул яркий факел, гранатометчики зажгли танк. Донеслись отдаленные крики.
Противник не ожидал отпора. Танкисты остановили машины передо рвом и открыли бешеный огонь из башенных пушек и пулеметов. Они били по замеченным целям, но больше наугад, для острастки. Шум боя перекрыли два мощных взрыва, - немецкие саперы подорвали заряды, чтобы обрушить скаты рва и открыть танкам дорогу. А через ров из первой траншеи гранатометчики бросали на танки бутылки с бензином.
А ведь не растерялись, - подумал Федотов. – Пушкари не мажут, пулеметчики экономят патроны, гранатометчики бьют точно! Вот вспыхнули еще два факела по сторонам дороги. А грохот боя все нарастал. Резко бухали сорокапятки, стучали короткие, в три-четыре выстрела, - очереди пулеметов. Немцы огрызались непрерывной пальбой из башенных пушек, их пулеметы не умолкали. В одном горящем танке огонь добрался до боекомплекта, к нему взметнулся белый столб, донесся раскатистый взрыв.
Наконец, немцы опомнились. Они поняли, что здесь им не пройти. Подбитые танки остались у рва, остальные машины отошли назад, рев двигателей стих, пулеметные очереди смолкли, хотя башенные пушки продолжали посылать снаряд за снарядом. Над головами завыли мины, послышались частые резкие разрывы. Мины падали не только на позиции, но и в город, за спиной Федотова вспыхнул один пожар, второй, третий. Под прикрытием огня на позиции батальона снова пошла немецкая пехота. Саперы взрывами обрушили откосы противотанкового рва, и солдаты кинулись на первую траншею. Даже отсюда, за полкилометра, слышался многоголосый рев.
Темнота мешала красноармейцам поражать цели, но она же спасла батальон от разгрома. Немцы никак не могли предполагать, что их остановили всего две роты русских, и что эти роты не имеют ни достаточно пушек, ни минометов, и гранаты у них на исходе. Но на наступающих обрушился огонь трехлинеек и пулеметные очереди со склонов высоток. Немцы решили больше не рисковать, и отошли за полуразрушенный ров. Звуки боя стихли.
- Выдержали, товарищ полковник!
- Цыплят по осени считают, товарищ комбат. Немцев на мякине не проведешь. Думаю, они тут оставят заслон, а сами пойдут в охват.
Он посмотрел на часы: 4-04, первая атака немцев продолжалась всего-то сорок минут. Он хотел позвонить командарму, но связи не было, снаряды и мины повредили провод. Федотов написал докладную и послал двух связных за канал.
Сейчас противник перегруппирует силы, - немцы в этом мастера, - и тогда туго придется второй и четвертой ротам. В начале войны немцы по ночам не вели боевых действий, но быстро отказались от этой своей культурной привычки, освоили тактику ночного боя. При сильном отпоре они не ломились в лоб, а обходили оборону, прорывались в тыл. Выстоят ли атаку две разбросанные далеко друг от друга роты?
Поначалу он хотел расположить четвертую роту в кирпичных зданиях ткацкой фабрики, там можно долго удерживать противника. Но ему пришлось отказаться от этой мысли. К великому удивлению, фабрика работала, хотя все предприятия Яхромы давно получили приказ на эвакуацию. Жужжали ткацкие и прядильные станки, сотни женщин сноровисто суетились возле них. Начальница смены объяснила:
- Фабрика сто лет кормит город. Зачем ее останавливать?
- Но ведь был приказ об эвакуации!
- Был, - невесело усмехнулась женщина. - Начальство эвакуировалось. Директор, парторг, председатель фабкома, начальник МПВО, - эти сразу уехали вместе с семьями.  Выполняли указание. А нам некуда ехать. Мы тут родились, тут и помрем. А что? На складе пряжа есть, электричество станция дает. Нам семьи кормить.
Поэтому четвертую роту отвели на правый берег реки Яхромы, которая здесь шла параллельно каналу. Целую неделю женщины и подростки долбили ломами мерзлую землю, копали противотанковый ров и траншеи. Сегодня Федотов опять побывал в расположении четвертой роты, землекопы продолжали работать.
- Норму выполняют, считай, все, - говорила ему женщина-бригадир. – Четыре куба в день. За выполнение дают к карточке еще двести грамм хлеба. Вот с обувкой плохо. Своя вся развалилась. Вы бы, товарищ командир, похлопотали насчет обувки.
Его окружили усталые землекопы, мальчишки с ломами, девчонки с лопатами, женщины с носилками. Они смотрели на него, полковника, спокойно. В их взглядах светилась надежда, они будто говорили:
- Нам трудно, земля мерзлая, холодно и голодно. Но мы выкопаем для Красной Армии окопы и рвы. А вы уж разбейте фашистов!
- Тяжело, товарищи? – спросил он.
Подростки загалдели. К его удивлению, их голоса звучали весело.
- Ничего, товарищ полковник, - солидным баском проговорил мальчишка лет 14 в грязной телогрейке, подпоясанной разлохмаченной бечевкой, в разбитых ботинках. – Мы ломом, а девчонки выгребают лопатами. В глуби земля мягкая. 
- Мы полный профиль копаем, - со знанием дела подтвердил второй землекоп такого же возраста в стареньком пальто и в галошах.
- Как выкопаем, возьмите нас на фронт, товарищ полковник, - попросил третий. – Мы их ка-а-ак погоним, ух!
Землекопы ночевали в фабричных казармах из красного кирпича, сушили обувь и одежду у самодельных буржуек, которые топили торфом. Торф они тоже собирали сами после работы. А четвертая рота заняла три линии траншей полного профиля, перед траншеями чернел противотанковый ров. Все это выкопали усталые женщины, девчонки и мальчишки, которые верили, что в их траншеях Красная Армия остановит фашистов и погонит их назад, в проклятую Германию.
 Сейчас немцы могут обойти город с севера и занять территорию фабрики. Что они сделают с сотнями женщин в казармах? Кроме того, Кузнецов слишком уж настойчиво внушал ему пароль «Высота», говорил о возможности подрыва канала немцами. Федотов обдумал его слова. Он не вчера родился на свет, не первый год служил в Красной Армии. Немцам нет никакого резона заливать ледяной водой в тридцатиградусный мороз подступы к каналу. Им надо как можно быстрее форсировать канал и идти на Москву или на ее охват с севера. Замышлять затопление низменной поймы рек с бесчисленными торфоразработками могло только наше командование. Искусственное наводнение остановит немцев на два-три дня, а за это время многое можно изменить. В последние дни прошли слухи об истринском затоплении. Командарм, видимо, не мог раскрывать ему военную тайну, но дал понять то, что хотел. Надо уводить через канал землекопов, усталых, голодных, но полных веры в победу.
Он зашел в штабной дом,
- Четвертую роту!
- Затон, Затон, я Стрелка, как слышите, прием! Затон, Затон, я Стрелка, прием! Товарищ полковник с Затоном нет связи!
- Восстановить! Да, комбат, пошли со связистом «истребителя», а лучше двух. Мальчишки пролезут везде. Быстро!
Пока Мещеряков отдавал команду, Федотов написал приказ комроты-4, чтобы тот немедленно отправил землекопов за канал. Вскоре связист с катушкой за спиной и двое малолетних «истребителей» с пакетом исчезли между темными избами.
Немцы не думали отказываться от захвата моста. Их лобовой удар неожиданно сорвался, но они тут же разработали новый план. Командир 56-го механизированного корпуса генерал Керл разделил свою передовые войска на три группы. 7-ю танковую дивизию и 106-ю пехотную он отправил по долине реки Каменки. Он выбрал этих прославленных танкистов, потому что в 7-й дивизии было больше всего трофейных танков. Он знал, что Каменка течет между крутыми, длинными возвышенностями, немецкие танки там не пройдут, но для Т-34 эти косогоры – не препятствие. Если в долине есть русские части, Т-34 с пехотой по крутому косогору, где их не ждут, окружат русских и ударят в спину, После этого можно направить основные силы в лоб. Эта группа получит шанс первой захватить мост через канал.
С танкистами Керл послал батальон пехоты и роту солдат из фольксдойчей, немцев-колонистов, которые знали русский язык и могли обмануть бдительность русских. Для большей убедительности он приказал фольксдойчам переодеться в русскую форму и посадил их на броню танков, как обычно делали русские. Танкисты разворчались, они не допускали, чтобы грязная пехота своими сапогами пачкала победоносные танки, но подчинились приказу. 
- Вы, товарищи, - обратился он к фольксдойчам, - громче ругайтесь, как это делают русские. Факер муттер, ну и все прочее.
Фольксдойчи и танкисты заржали. Керл тоже улыбнулся. Он любил своих славных солдат и в трудные моменты допускал некоторую фамильярность, как старший друг, строгий, требовательный, но справедливый. Однако он тут же заговорил серьезно.
- Ваша задача взять мост в этой Йахроме и без остановки идти на Загорск и Ногинск. Там вас ждут наши товарищи из Второй танковой группы. За каналом русских войск нет. Господа офицеры, берегите своих солдат. Танкисты, берегите свои машины. Завтра хоть один взвод танков должен ворваться в Ногинск. С нами Бог и Фюрер!
Вторую группу Керл послал по северным окраинам Яхромы к ткацкой фабрике с единственными в этом деревянном городе кирпичными зданиями. Оттуда можно артиллерией и минометами подавить сопротивление русских на западном берегу канала. Если яхромский мост уже будет захвачен, вторая группа должна идти к мосту и наращивать удар. Если же первая группа не справится со своей задачей и застрянет перед яхромским мостом, вторая нанесет удар на север и захватит дмитровский мост.
Оставшиеся у западной окраины города войска открыли массированный минометно-артиллерийский огонь по позициям русских и, для пущей паники, по городу. После часовой артподготовки танки и пехота снова пошли в атаку через полузасыпанный ров. На этот раз они наступали широкой полосой. Танки карабкались по крутым косогорам с обеих сторон дороги, крушили дома и непрерывно вели огонь из пушек и пулеметов. Два танка опрокинулись на предельном крене, но остальные продолжали идти вперед. Город озарился пожарами, вспышками от разрывов снарядов.
Мещеряков побежал к траншеям первой роты, адъютант батальона – в третью роту. Их появление подняло настроение недавних курсантов. От зарева пожаров стало виднее, гранатометчики увереннее бросали гранаты и бутылки с бензином, стрелки точнее целились по смотровым щелям, пулеметчики короткими очередями снова и снова укладывали пехоту в снег.
К большому удивлению Федотова, немцы через сорок минут опять прекратили атаку. Не похоже на их обычную напористость, - тревожился он. – Может, решили дождаться рассвета? Он опять попытался связаться с Первым.
- Связи нет, товарищ полковник. Разрыв на линии.
- Наладить связь!
- Слушаюсь! - Связист взвалил на спину катушку с проводом.
- Стой! Возьми с собой «истребителя». Если связь восстановишь, пусть тот возвращается. Если не наладишь связь, связному перебраться через канал, отдать докладную генералу Кузнецову,
Связист с малолетним «истребителем» скрылись в темноте. Светящиеся стрелки часов показывали 5-18. Держимся больше двух часов, подумал Федотов. Что там решит командарм? Он слышит звуки боя, понимает, что намеченное наступление может сорваться. Но что он может сделать, если не подошло подкрепление? Ни первый, ни третий батальон снимать с позиций все равно нельзя, никто им на выручку не придет, надо держаться до приказа на отход.
В темноте, которую рассеивали отблески множества пожаров, он видел, как к санитарному бараку девчонки-санитарки по двое тащили на плащ-палатках раненых, а то и просто волокли их по снегу за воротник шинели. В санбараке военврач Харитонов и военфельдшер Евдокимов уже начали свою кровавую работу.
Впереди на позициях первой и третьей рот рвались снаряды и мины. Мины летели через его голову и в город, там уже полыхали десятки пожаров. На северной окраине, в районе текстильной фабрики тоже засветилось несколько пожаров, но особого шума не слышалось. Возможно, немцы уже заняли фабрику, В темноте они вряд ли пойдут в неизвестность, а начнут обстрел позиций четвертой роты. Рота несколько часов продержится, немцам там, в узкой пойме между рекой и каналом, особо-то не развернуться. Может, снять оттуда один взвод на выручку второй роте? Севернее, перед Дмитровом стоит первый батальон, он не отдаст мост, даже если ляжет вся четвертая рота. А по льду через канал танки не пройдут.
А вот слева, от позиций второй роты доносились звуки ожесточенного боя. Немцы все-таки рискнули пустить танки по крутым косогорам! Если они сомнут вторую роту, прорвутся через ее позиции, то быстро выйдут к мосту. На восточном берегу напротив моста на крутой высоте в Перемилово стоит третий батальон, да еще дивизион полковых пушек. Там немцы далеко не продвинутся, рано или поздно подойдет долгожданное пополнение, и немцев отбросят назад. Но сам факт перехода противника через канал, - очень неприятное событие.
- Связь со второй ротой! – приказал он.
- Связи нет уже полчаса, товарищ полковник. Посланы два связиста, связь пока не восстановлена.
- Послать еще!  С четвертой ротой связь есть?
- Есть, товарищ полковник, Затон на связи.
- Докладывает капитан Серегин. Фабрика захвачена противником. Вижу там пожары. Противника перед собой не наблюдаю.
- Держите позицию, товарищ капитан. Землекопов эвакуировали?
- Так точно, товарищ ….
Связь с четвертой ротой снова оборвалась. Федотов решил пока не посылать туда связиста, так не мудрено потерять их всех. Вскоре к нему подошел возбужденный Мещеряков.
- Вторую атаку отбили, товарищ полковник!
- Потери есть?
- Есть. Процентов двадцать. Точнее ротные подсчитывают. Немцы что-то замышляют, товарищ полковник.
- Вторая рота, - коротко ответил Федотов.
Они прислушались к звукам боя, которые доносились слева, из-за высоты. Там грохотали разрывы, рявкали пушки, трещали пулеметные очереди, раздавались частые выстрелы винтовок.
- Ударить в спину? – предложил Мещеряков.
Да, сейчас самое время ударить через высоту. Но чем? Стрелковым взводом – на колонну танков с пехотой? А с ольговской дороги больше взвода снимать нельзя. Противник в любой момент может начать третью атаку.
- Как с боеприпасами? – спросил он Мещерякова.
- Не густо.
- Сними взвод первой роты и две сорокапятки с ольговской дороги, пусть идут через вот этот  отрог ко второй роте. А ты держи дорогу. Вторая рота должна продержаться, там немцам особо не развернуться.
А вторая рота погибала в узкой долине. Передовые танки подошли к противотанковому рву, остановились и приглушили двигатели. На танках сидели переодетые фольксдойчи, владеющие русским языком.
- Стой! Кто такие? – послышалось из-за рва.
- Свои, брат, свои, - с легкой картавинкой отозвался один фольксдойч.
- Откуда тут свои? Какая часть?
- Пьятьдесят восимая танковая!
После небольшой паузы из-за рва спросили:
- Ты чего картавишь? Абрам, что ли?
Фольксдойчи на танковой броне с хохотом заматерились по-русски в адрес всех евреев на свете. Унтер-офицер ткнул незадачливого полиглота кулаком под ребра и шепнул его соседу:
- Карл, говори ты. Этот парень все провалит. Не картавь, ты не юде!
Пока шел настороженный диалог, шесть Т-34 с фольксдойчами на броне по крутому склону подошли к противотанковому рву на вершине высоты. Саперы заложили заряды под скаты рва и взорвали их. Земля обрушилась, и танки с надсадным ревом двигателей рванулись через преграду. За ними наискось по склону бежала пехота.
Комроты-2 поздно понял свою ошибку. Он знал, что наших войск перед ним не может быть. Но его ввели в заблуждение русские слова, пехота на броне танков и особенно виртуозный мат фольксдойчей. Четыре сорокапятки открыли лихорадочную пальбу, но их снаряды с душераздирающим визгом рикошетировали от наклонной брони трофейных танков. Артиллеристы ухитрились в темноте перебить гусеницы у двух танков, но остальные пошли в лоб на батальонные пушки и вмяли их вместе с расчетами в мерзлую землю. Немецкая пехота обрушилась сразу на все три траншеи. В темноте закипел рукопашный бой.
Вчерашние горьковские курсанты сражались отчаянно, Они знали, что защищают подступы к каналу, что за каналом наших войск нет, что там в 80-ти километрах лежит беззащитная Москва. Но в пылу боя высокие мысли не приходили к ним. Они просто дрались с врагом, дрались яростно, как когда-то на танцах «городские» бились с «сормовскими», но сейчас победа означала не благосклонность легкомысленной девицы, а сохранение собственной жизни.
В это время немецкие саперы подорвали скаты рва у дороги, танки и пехота прошли через засыпанный ров, и вторая рота оказалась в полном окружении. Между озверевшими солдатами метались санитарки, они оттаскивали раненых в траншеи, перевязывали их. В неразберихе свалки их тоже били прикладами, кололи штыками.
Ольга Васильева потеряла из виду Аню Рябышкину, хотя они договорились держаться вместе, потому что в одиночку ни одна из них не могла вынести раненого. Ольга оттащила в полузасыпанную траншею уже троих и сейчас рывками волокла по затоптанному снегу четвертого, изо всех сил тянула его за воротник шинели. На ее глазах упал от удара штыком в спину командир второй роты, молодой капитан, очень симпатичный. Она застыла на снегу и забыла о раненом, когда недалеко от нее комвзвода Веретенников с бутылкой в руках вскочил на крыло большого коробчатого немецкого танка и разбил бутылку с тлеющим фитилем об решетку радиатора. Бензин запылал, а Веретенников огромной огненной куклой упал с танка и стал кататься по снегу, чтобы сбить пламя.
Она стащила раненого в траншею, побежала спасать очередного. Впереди нее весельчак и гармонист Борис Зюльков со связкой РГД подбежал вплотную к танку и сунул гранаты прямо под гусеницы. Оглушительно рванул взрыв, танк завертелся на месте, сбил Бориса и растер его в кровавое месиво. Ее замутило, но она схватила за воротник пятого раненого и задом наперед, как муравей, изо всех сил упираясь валенками в снег и комья мерзлой земли, потащила его к траншее.
За час с небольшим все кончилось. Рота красноармейев не могла устоять против двух батальонов немцев, да еще при поддержке танков. Два танка и взвод пехоты остались на поле боя довершать кровавое дело, а остальные двинулись вокруг южной окраины Яхромы к каналу. Со склона отрога вслед уходящим танкам с невероятной частотой били две подошедшие сорокапятки. Они перебили гусеницу у одного танка, подожгли еще один, но остальные уходили к каналу.
Опьяненные победой танкисты давили гусеницами лежащие на снегу тела, пехотинцы сдирали с красноармейцев шинели, шапки и валенки. Они тут же напяливали русские шинели на свои, сбрасывали холодные сапоги и переобувались в валенки, выбрасывали из-под касок пилотки и подшлемники и натягивали на головы ушанки. Ольга в полузасыпанной траншее закрыла телом пятого раненого, а над ее головой с грохотом шли танки и засыпали ее комьями мерзлой земли.   
Федотов слышал, что слева в долине бой затихает. Выходит, вторая рота полегла, а посланная ей помощь оказалась слишком слабой. Он вспомнил фразу из учебника тактики: одна из основных причин поражений – это недооценка сил противника. Какая к черту недооценка! Если бы тут стояла вся его бригада, да еще бы с артдивизионом, - черта с два противник прошел бы, сколько там танков у него ни оказалось. По реву двигателей из долины он прикинул, что к мосту пошли не меньше трех-четырех десятков танков, не считая пехоты. Видно, немцы расколошматили или обошли наших у Федоровки и без передышки кинулись к каналу.
А они тут готовились к наступлению! Что это, - хорошо сработала немецкая разведка, а наша, как частенько бывает, проморгала, немцы узнали о готовящемся наступлении и нанесли очередной упреждающий удар, как получилось в первый день войны? Нет, командарм постоянно предупреждал о возможном ударе немцев. Наверно, это простое совпадение, мы готовили наступление, а немцы рванулись к Москве и случайно опередили нас на каких-то десять часов. Да это и неважно. Важно то, что вторая рота погибла, противник через полчаса окажется у моста, а там всего-навсего заслон из часовых и одного Т-34.
Рядом явственно скрипел зубами и вполголоса матерился Мещеряков. К бараку санвзвода слабосильные девчонки-санитарки тащили раненых. Сейчас в бледном свете пожаров они напоминали хлопотливых муравьев, которые ухватили слишком большую добычу: тащить не хватает сил, а бросить не позволяет долг. Федотов решился.
- Комбат, снимай первую роту, посылай ее со взводом сорокапяток на позиции второй роты.
Мещеряков рысью помчался в первую роту. Федотов услышал частый, отрывистый скрип снега, к нему подбежал мальчишка-«истребитель», которого он посылал в четвертую роту.
- Товарищ полковник! Я отдал записку!
- Благодарю за службу, - ответил Федотов. – А где остальные?
- Связиста убило. Он починил провода, а их опять порвало. Он снова, а его убило. А Серега в санвзводе.  Его ранило, Серегу. 
- Землекопов отправили?
- Отправили, товарищ полковник. – Мальчишка справился с дыханием и говорил уже спокойно. – Командир послал двух солдат на фабрику. Я видал, они повели баб… ну, то есть, девчонок и старух.
Последние слова мальчишки заглушил близкий взрыв мины. Сильный удар в спину бросил Федотова на снег. Полковник своим телом невольно закрыл от осколков мальчишку-«истребителя».
Когда Мещеряков вернулся, Федотов лежал в санвзводе, и военврач Харитонов уже заканчивал перевязку. Осколок мины перебил два ребра, пробил правое легкое и застрял в грудине. Требовалась серьезная операция, но у Харитонова уже не осталось ни медикаментов, ни даже бинтов в достаточном количестве. Федотов прохрипел:
- Связного к командарму.
Он догадывался, что связист и мальчишка-связной не добрались в Дмитров, видно, погибли. Мещеряков написал докладную, Федотов с трудом ее подписал. Комбат приказал красноармейцу Евсееву лично идти через канал, найти генерала Кузнецова и отдать ему пакет.
- Слушаюсь!
Красноармеец Евсеев побежал в сторону фабрики, он собирался обойти фабрику с южной стороны, по узкоколейке перейти Яхрому, перебраться через канал, а там рукой подать до Дмитрова, где его с пакетом ждет лично самый главный генерал Кузнецов.   
Морозная ночь тянулась бесконечно. Чтобы не жечь понапрасну солярку, старший сержант Петренко приказал водителю включать двигатель, только когда в танке становилось невмоготу от холода. Иней от дыхания оседал пушистым слоем на броне внутри танка. При включенном двигателе он подтаивал, и капельки воды катились вниз. Потом вся эта вода замерзала сосульками, на которых оседал новый иней. Мороз пробирал даже через стеганые комбинезоны.
Вокруг все было спокойно, и командир Т-34 сдался, он разрешил экипажу по двое бегать в постовую будку у въезда на мост, греться у жестяной печурки. В будку набились двое часовых, два сапера и связист из третьего батальона. Правда, старший часовой тоже старался соблюдать порядок и грелся с подчаском по очереди, но все равно, вместе с двумя танкистами приходилось сидеть на плечах друг у друга.
Первыми Петренко отпустил водителя, ефрейтора Цыганкова и башенного стрелка, рядового Кувшинникова, а сам остался в промерзшем танке со стрелком-радистом. Как ни спокойно вокруг, а в танке постоянно должна оставаться в боевой готовности хоть одна огневая точка. Сам он на это время занимал место водителя. Перебираться внутри тесного танка с командирского сиденья в башне на водительское - не простая задача, и эта физкультура  немного согревала. Через полчаса вернулись отогревшиеся водитель и башенный стрелок, а Петренко со стрелком-радистом, рядовым Степашкиным побежали в будку. Время отсчитывали по часам водителя. Эти часы три дня назад Петренко получил от командарма Лелюшенко за бой у Рогачево,
- Молодец, старший сержант, - похвалил его командарм. -  Я сам танкист, а такое вижу первый раз. Сколько ты завалил фашистов?
- Три Т-II,  и наших – две бэтэшки и один Т-26. 
-Не наши, старший сержант, а вражеские! Шесть вражеских танков в одном бою, - ты орден заслужил. Орденов нам не дают, вот, награждаю тебя именными часами. Эти часы мне на Финской сам Ворошилов подарил! Чуешь, что тебе отдаю? Гордись!
- Служу Советскому Союзу!
- Служи, старший сержант. Бей фашистов. А что это у тебя за водитель такой лихой? Ну, прямо цыганочку танк плясал!
- Водитель – рядовой Цыганков, товарищ генерал-майор!   
- Здорово! Цыганков – цыганочку. Такому водителю не серьезно в рядовых ходить. Передай ему, теперь он – ефрейтор.
Петренко отдал ворошиловские часы Цыганкову. Как ни крути, а такого водителя во всей Красной Армии больше нет. Под Рогачево мастерство Цыганкова и его медвежья сила позволили экипажу проявить чудеса геройства и сберечь танк. Правда, потом экипаж два дня перебирал и подтягивал разболтанную трансмиссию.
В тесной будке вшестером не умещались, и при появлении танкистов двоим старожилам приходилось выходить на мороз. Только связист не имел права отходить от аппарата. Когда Петренко в первый раз увидал жестяную печурку из консервных банок, он страшно удивился, обрезки консервной жести были подогнаны не только без щелей, но даже с большим изяществом. Часовой с гордостью заявил:
- Сам Багров смастерил.
Поскольку фамилия мастера не произвела впечатления на танкистов, часовой с заметной обидой пояснил:
- Багрова весь Горький знает. Мастер-жестянщик на автозаводе. Он сейчас командует отделением в нашей бригаде.
Во второй заход в будке подначивали над связистом.
- Сознайся, Еремин, это ты Нобеля спас? В газете писали, школьник поймал его СОС.
- Да ну вас, - вяло отмахивался связист. – Я тогда в ясли ходил. А при мне короткие волны разрешали с 18 лет.
- Ну уж с Кренкелем ты перестукивался?
- А что, с Кренкелем мой старший брат связь установил. Он международник! Даже от новозеландца карточку получил!
- Но без тебя он бы не стал международником? Верно?
При третьем заходе старший сапер занимался философией.
- Тебе, Еремин, просто повезло, - уверял он связиста. – Ты вот коротковолновик и попал в связисты. Все толком. А вот у нас в Сердобске военком всех спрашивал, кто что умеет, в каких войсках желаете служить. И направлял прямо наоборот. Я вот на филологическом учился, а он меня в саперы. Или дружок мой, Вовка Букарин. Он фрезеровщик, так его в артиллерию загнали, пушку таскать. У тебя, не иначе, блат был?
Все шло нормально, если не считать лютого мороза и легкой поземки. Два танкиста по очереди грелись в будочке, один часовой с сапером тоже по очереди стояли на посту, Цыганков изредка заводил двигатель. Около половины третьего, когда Петренко со стрелком подошли к танку, а водитель уже выбирался из лобового люка, с западной окраины города донеслись выстрелы сорокапяток и разрывы снарядов. Петренко насторожился. Вскоре послышались пулеметные очереди,  затрещали винтовочные выстрелы. Звуки боя учащались и быстро слились в непрерывный гром и треск.
- Отставить! – приказал Петренко Цыганкову. – По местам! Степашкин, доложи Второму: слышу бой на западной окраине города.
Степашкин нырнул в люк, Петренко поднялся к башне, Цыганков с невнятным ворчанием, - не дает командир погреться, - занял свое место и демонстративно, с грохотом захлопнул люк. Петренко по пояс спустился в башню. Из глубины танка доносился голос Степашкина:
- Второй, второй, я семьдесят восьмой, как слышно, прием!
- Командир, закрой люк, холодно, - недовольно попросил башенный.
Петренко проигнорировал неуставную просьбу рядового Кувшинникова. Он вслушивался в грохочущую темноту ночи на западе. Там вспыхнули отблески нескольких пожаров. Но наши на окраине города, вроде, не пропускали фрицев, бой не приближался. Справа и слева вдоль канала все оставалось спокойным. Из будочки вышли все, кроме радиста, четыре темные фигуры выделялись на светлом снегу. Петренко, вылез на крыло, захлопнул люк, - пусть греются, - и спрыгнул на снег. Он подошел к лобовому люку, постучал в толстую броню. Люк приоткрылся на самую малость.
- Цыганков, заводи двигатель, прогрей как следует.
- Солярки мало, - ответил злопамятный Цыганков, но пускач тут же оглушительно взревел, двигатель набрал обороты, сбросил их и зататакал на холостом ходу.
В 6-40 Цыганков в очередной раз заглушил двигатель, Петренко впустил замерзшего Кувшинникова в прогретую башню, вылез по пояс из люка и прислушался. Звуки боя на западе заметно стихли, слышалась отдельные выстрелы и взрывы, зато пожары охватили, кажется, весь город, даже в сотне метров от танка горели два дома. Он подумал, что пехтура отбила немцев, но тут ему послышались новые звуки. Слева от моста, не дальше полукилометра явственно ревели танковые двигатели. БТ-7, - уверенно определил он. – Наши. Он тут же вспомнил, что под Рогачево им пришлось сжигать БТ с фашистскими крестами на броне и насторожился.
- Степашкин, - крикнул он вниз, - передай Второму: с юга к мосту идут танки, не меньше трех десятков, слышу БТ! Что с ними делать?
- Второй, второй, - глухо зубубнил радист, - я семьдесят восьмой…
Вскоре он закричал:
- Товарищ командир, велено узнать, какая часть, и доложить.
Петренко все вслушивался и всматривался. Ухо опытного танкиста различало сквозь приближающийся гул звуки работы разных двигателей. Впереди, точно, шли БТ-7м, а за ними какие-то другие танки, не дизельные. Может, Т-26? Нет, у тех звук выше. Т-28? Да, похоже на Т-28.
Слева вдоль канала к мосту приближалась длинная темная колонна. Двигатели ревели уже оглушительно, непонятные танки подошли к въезду на дорогу к мосту и остановились, приглушили двигатели. От колонны отделились несколько теней и направились к Т-34.
- Стой, кто идет? – крикнул Петренко и на всякий случай опустился в башню по плечи, отодвинулся под прикрытие откинутого люка.
- Та свои, товарищ командыр, свои! – отозвался один из подошедших с явно украинским говором. – Шкандыляем усю ничь з пид Фэдоровки. Заколели з холоду.
Земляк, - обрадовался Петренко, но спросил, как положено:
- Какая часть?
- Та всякия, товарищ командыр. Всякий твари по пари. А мы так с пьятьдесят висьмой танкувой дывызии.
Петренко приказал Степашкину сообщить в штаб, подошедшие смирно стояли на месте. Наконец, Степашкин крикнул:
- Товарищ командир, приказано пропустить через мост.
- Эй, беглые! – закричал Петренко. – Ходи на мост!
Заревели двигатели, и танки один за другим стали подниматься с проселка на шоссе. Передний танк БТ-7м с красноармейцами на броне обогнул Т-34, резко развернулся и с грохотом покатил по мосту. За ним трусила кучка красноармейцев, явно замерших и сгорбленных. Поднялся и развернулся на мост второй БТ, тоже с пехотой на броне, за ним прошла еще одна кучка красноармейцев. Загрохотал по мосту третий танк, четвертый. Разговорчивый земляк с товарищами по обочине проселка подошел близко к Т-34.
Через мост уже прошло не меньше десятка танков. Петренко провожал их глазами и вдруг насторожился. Очередной танк был никак не наш. Старший сержант всмотрелся внимательнее в коробчатый корпус танка и ахнул. Это же немецкий T-III! Может трофейный? – пытался успокоить он себя. – У немцев есть наши танки, почему бы и не наоборот? Но когда этот сомнительный танк развернулся рядом с Т-34 и двинулся на мост, Петренко разглядел на его башне белеющий в темноте крест, а рядом с крестом – что-то вроде  узкого треугольника.
Немцы! Обманули, гады! Подключились к волне! Он сам пропустил фашистов на мост! С этими узкими треугольниками он познакомился еще под Клином. Комбат, царство ему небесное, говорил, что это не треугольник, а знаменитая парижская вышка. Мол, эта танковая дивизия взяла Париж, потому фашисты и стали рисовать ее на броне. Под Рогачевом Петренко опять увидел такие танки и сжег шесть штук. Париж они взяли, а Москву им увидать, - хрен собачий. 
И тут на дальнем конце моста раздался пушечный выстрел, взрыв и прогрохотала пулеметная очередь. А «красноармейцы», которые шли за фашистским Т-III, окружили ближнюю постовую будку, прогремел винтовочный залп, и четыре темные фигуры у будки рухнули на снег. Треснул еще залп, и тут Петренко краем зрения заметил, что «земляк» внизу резко взмахнул рукой. В грудь сильно ударило что-то тяжелое, чертов фашист бросил гранату. К счастью, немецкая граната с длинной ручкой застряла между телом Петренко и краем люка. Он очнулся от столбняка, схватил гранату за гладкую рубашку, отбросил ее в сторону «земляка», а сам нырнул в люк и захлопнул за собой тяжелую крышку.
– Цыганков! - заревел он,  - Мордой на мост! Это немцы! Загороди мост! Степашкин! Огонь по пехоте! Береги патроны! Башня, пушку на проселок!
Кувшинников нажал кнопку поворота башни, и пока пушка разворачивалась в сторону проселка, в голове Петренко мелькнула дурацкая мысль. А может, и не земляк? Может, это немец-колонист с Украины, их там навалом. До войны, гад, шпионил у нас, а потом подался к своим. Петренко подсоединил шлемофон к внутренней связи, и когда в триплексе появился проселок с танками и пехотой, он скомандовал Кувшинникову:
- Башня! По танкам огонь!
Башенный стрелок пришел в экипаж две недели назад взамен убитого Семенова. Командир в присутствии экипажа пристрастно допросил новичка: где родился, сколько раз женился, воевал ли и где. Когда новый башенный ответил на все вопросы, Петренко вынес приговор.
- Годен. Только фамилия больно длинная. Пока я скомандую: Кув-шин-ни-ков о-гонь! – фрицы нас сожгут. Будешь Башня, не обижайся. Сам виноват, выбрал родителей с такой фамилией.
Башенная пушка оглушительно выстрелила, танк содрогнулся, казенник от отката скользнул между Петренко и Кувшинниковым, вернулся назад, гильза со звонким  лязгом ударилась о лоток гильзоприемника, а командир танка уже досылал второй снаряд.
- Башня! Целься вернее! Огонь!
Первый снаряд подбил громоздкий Т-IV, тот развернулся боком и загородил проселок. От второго снаряда вспыхнул еще один танк, поменьше. Они загородили дорогу, пусть теперь разбираются.
- Башня, пушку на мост!
Кувшинников развернул башню стволом на мост. У дальней будки все еще виднелся тот самый проклятый Т-III и кучка солдат.
- Башня! По танку – огонь!  Степашкин, по пехоте!
Снаряд угодил фашисту в корму, танк подпрыгнул, крутнулся на месте, перегородил весь мост и ярко запылал. А Степашкин короткими очередями лобового ДТ скосил нескольких фрицев в красноармейской форме. Остальные кинулись на восточный берег. Петренко всматривался в темноту, но первые танки уже скрылись из виду. Ах, черт, пропустил!   
- Цыганков! Носом на фашистов! Давай цыганочку!
Пока башня разворачивалась стволом на проселок, Цыганков двигал рычагами трансмиссии. Танк буквально прыгнул с моста на шоссе, молниеносной змейкой вернулся на место, но уже кормой к мосту.
- Башня, огонь!
Танк содрогнулся от отдачи, еще один немецкий танк запылал на подъеме к шоссе. Стрелок-радист короткими очередями, в три-четыре выстрела бил из ДТ по пехоте возле танков.
- Степашкин! Передай Второму! У моста колонна немецких танков и переодетые фашисты. Посты на мосту уничтожены. Десять танков проскочили мост. Веду бой с танками и пехотой. Жду подмоги.
- Второй! Второй! Я семьдесят восьмой!– возбужденно заорал Степашкин, а сам короткими очередями лобового ДТ бил в темную колонну слева от моста. Кувшинников тоже, пока командир заряжал пушку, огрызался такими же короткими очередями.
- Башня! Не трать боекомплект! Наводи на гада! Огонь!
Дернулся и запылал четвертый танк на проселке. Через пару секунд в нем рванул боекомплект и огненный столб отбросил башню далеко в сторону. Экипаж что надо! – в восторге боя подумал Петренко. Уже четырех гадов нет. И баррикада хорошая теперь!
В башне стоял густой пороховой дым, он ел глаза, в горле запершило. Вентилятор гнал теплый воздух от двигателя, но это мало помогало, дым не успевал уходить. В лобовую броню ударил снаряд, с визгливым скрежетом срикошетировал. Второй лязгнул по боку башни. Ха-ха! У фрицев 37-миллиметровые пушки, даже у БТ всего-то сорокапятка. Нам не страшен серый волк. Но ухо держи востро, командир!
А Цыганков творил чудеса с педалями и тугими рычагами. Танк буквально танцевал у моста, и немецкие танковые пушки если и попадали в него, то редко и чисто случайно. У Т-34 тугие передачи, очень длинная трансмиссия, частенько заедают шестерни в коробке скоростей, и тогда на помощь водителю обычно приходит стрелок-радист. Но Цыганков обладал огромной силой, в его руках рычаги передачи чуть не гнулись. Башенная пушка била и била в колонну, ДТ посылал короткие очереди в темную массу между танками.  А ведь пехота, пожалуй, залегла, - подумал Петренко.   
- Степашкин! Кончай палить! Бей прицельно!
Лобовой ДТ стал реже давать короткие очереди, башенный пулемет лишь изредка отпугивал пехоту, чтобы сберечь боекомплект. Вспыхнул пятый танк на проселке. Цыганков очередным виртуозным маневром подогнал танк почти к ближней будке. Петренко увидел четыре неподвижных тела часовых и саперов. А в изрешеченной пулями будке радист-коротковолновик из Горького с простреленной грудью и кровавой пеной на губах хрипел в телефонную трубку:
- Я Ока, я Ока! На мосту немцы! В нашей форме! Все убиты! 
Он не знал, что убегающие на восточный берег канала немцы перерезали и выбросили на лед и телефонный провод, и подрывной, но связист третьего батальона успел получить его первый сигнал тревоги.
- Сволочи! – орал Петренко. – Обманом взяли! Башня, огонь!
Неожиданная задержка у моста, видно, крепко озадачила немцев. Три танка пошли с проселка прямо на близкий берег канала. Ах, фашисты, по льду задумали! В бетонном канале лед толстый, пожалуй, выдержит.
- Цыганков! Держись так! Башня! Видишь, танки лезут на лед!
Т-34 запрыгал взад-вперед. Первый танк уже перевалил через край откоса и осторожно спускался на лед канала. Кувшинников с первого выстрела влепил снаряд наглому фашисту под задранную корму. Корма резко подпрыгнула вверх, танк в клубе пламени сполз вниз и исчез за откосом. Петренко молниеносно перезарядил пушку, Кувшинников мгновение помедлил, чтобы угодить точнее. А ведь лед не выдержит, - догадался Петренко. – Все-таки 14 тонн. А вот Т-II может перебраться.
- Башня, бей Т-II!
Фашист запылал, но третий танк уже исчез за откосом.
- Цыганков, на мост! Надо посмотреть канал! На пару секунд!
В ярком свете горящего бензина Петренко увидел, что лед не выдержал тяжести танков. Из широкой черной полыньи торчали три танковые кормы, которые медленно сползали под воду.
- Лед не держит! – радостно сообщил он. – Цыганков! Давай!
Ни Петренко, ни его экипаж не знали, сколько времени продолжалась безумная пляска Т-34 у западного въезда на мост, не думали об огромном превосходстве противника. Они не думали ни о Родине, ни о том, что за каналом в 80-ти километрах лежит беззащитная Москва. В азарте боя они знали только одно: бить немца, и не дать немцу подбить их замечательную машину.
Петренко вообще был упорным и упрямым человеком, и любую работу доводил до конца. Если дело не ладилось, он никогда не отступал и все же заканчивал его. До осеннего призыва 39-го года, он жил в Березовке, очень любил колоть дрова. Любое полено разлеталось от его топора, а если попадался сучковатый вяз, он брал колун, засаживал его глубоко в неподатливое дерево, переворачивал и бил обухом по колоде. Если и это не помогало, он загонял в раскол твердые дубовые клинья, пока не раскалывал чертов чурбак. Ему никогда не приходило в голову, что можно отбросить сучкастую корягу и взять что-нибудь полегче.
И сейчас в азарте боя он думал только, чтобы Башня сумел всадить 76-миллиметровый бронебойный  еще в один фашистский танк, пока не перебьем всех, сколько их там не накопилось. Он думал, что Степашкин – настоящий ворошиловский стрелок, и пока не подпустил ни одного чертова фрица с противотанковой гранатой к танку.
Немцы поняли, что прямая дорога на мост им закрыта, а по льду танки не пройдут. Они помнили слова командира корпуса о прорыве к Ногинску и стали искать выход из глупого положения, в которое их поставил единственный русский танк. Уже стало развиднеться, и Петренко с неудовольствием увидал, что немецкие танки через дома восточной окраины Яхромы стали окружать въезд на мост. Прямиком на мост, круша бревенчатые избушки, медленно надвигался огромный трофейный КВ с непомерно большой башней и мощной пушкой. Не иначе, КВ-2, со сто пятидесяти двух миллиметровой пушкой, такие Петренко видел при штурме линии Маннергейма. Бетонобойный снаряд КВ-2 прошьет Т-34 насквозь! Кажется, подкрадывается полный копец, - подумал Петренко и заорал:
  - Степашкин! Вызови Второго! Где подмога?
- Второй! Второй! Я семьдесят восьмой!
Вскоре Степашкин радостно закричал:
- Командир! Команда отходить к Дмитрову!
Петренко обрадовался. Они сожгли семь фашистов и, глядишь, еще останутся в живых. Но тут же его отрезвила страшная догадка.
- Степашкин, ты Второго по голосу узнал?
- Да там страшный треск.
- Узнал!?
- Н-не знаю.
- А я знаю! Это фашисты! В Красной Армии из боя не выходят! Нам приказано держать мост до подмоги! До подмоги, понимаешь! Никакого отхода! Подключились, сволочи! Давно подключились! И фрицев мы пропустили, как лопухи! Экипаж, стоим до последнего. Погибаем, но не сдаемся! Цыганков,  сколько солярки?
- Минут на десять хватит, командир.
- А у меня два снаряда. Сколько на твоих ворошиловских?
- 9-05!
- Ого! Чуть не три часа держим! Башня, бей КВ по гусенице! Навел? Цыганков, стой! Огонь!
То ли Кувшинников сплоховал, то ли гусеницы у КВ какие-то особые, но снаряд высек из-под КВ яркий сноп искр, а проклятый КВ продолжал неторопливо подползать к мосту. Петренко быстро перезарядил пушку. Последний снаряд!
- Башня! Не подкачай! Навел? Огонь!
Танк содрогнулся, из-под крыла КВ снова брызнули искры, и он грузно крутанулся на одной гусенице, а вторая тяжелой лентой сползла с катков. С обеих сторон к мосту подбирались другие немецкие танки. Мощный ствол КВ разворачивался в сторону Т-34.
- Цыганков! Дави фашиста справа!
Цыганков направил машину на Т-II, который уже въехал на мост. Немец начал отворачивать, но Т-34 с разбегу ударил немца в лоб, вполз на броню. Под днищем жутко заскрипело и захрустело. Цыганков задним ходом сполз с раздавленного врага и на мгновенье остановился. В башню сзади резко ударил снаряд, с мерзким визгом отскочил. Степашкин послал короткую очередь в пехоту.
- Цыганков! На середину моста!
Т-34 задним ходом пролетел половину моста и остановился. С яхромского берега на мост вползали сразу два танка. Петренко подождал, пока они не перегородили всю ширину моста.
- Цыганков! Дави гадов!
Т-34 на последних каплях солярки вполз на T-III, тот конвульсивно дернулся и кормой столкнул шедший рядом смешной маленький танк, похожий на те, которые Петренко видел в фильме про Каховку. Двигатель чихнул и замолчал. Вот и пришел копец, - успел подумать Петренко. – Теперь фрицам эту кучу час растаскивать!
Бетонобойный снаряд КВ-2 угодил под основание башни, мощный удар вырвал ее из гнезда, а взрыв  отбросил на середину моста.
 

28 ноября, Перемилово
В 7-14 позвонил Ерохин.
- На восточный берег канала по автогужевому мосту перешло до роты пехоты противника и до десяти танков. У въезда на мост слышу бой. Противник остановился у железной дороги, видимо, ждет подкрепления. Разведка противника проникла на высоту и подожгла три дома в Перемилово. Ориентируют своих.
- Ждите у аппарата. - Кузнецов взглянул на Захватаева. Тот стоял возле узла связи в кабинете. - Где эшелоны?
- Штаб 50-й бригады у платформе 80-й километр.
- Разгружайте их там. Штаб бригады и передовой батальон отправить маршем в Перемилово. Возможен встречный бой. Начальнику тыла доставить в Перемилово сухой паек из наших запасов.
Кузнецов взял трубку, по которой он говорил с Ерохиным.
- Силами третьего батальона блокировать дороги от яхромского моста на Дмитров, Перемилово и Большие Семешки, готовить контратаку. Артдивизиону уничтожить десант противника. Связь с полковником Федотовым установлена?
- Никак нет.
- До установления связи выполняйте обязанности командира 29-й бригады.  Кто ведет бой на западном въезде моста?
- Сведений не имею. Скорее всего, это один Т-34 из 30-й армии.
Захватаев уже переговорил с командиром 50-й бригады, полковником Субботиным. Кузнецов сказал:
- Всю 50-ю бригаду и лыжные батальоны разгружать в Иванцово и маршем отправлять в Перемилово, Семешки, Ильинское. Если противник прорвется к  Иванцово, он перережет железную дорогу.
- Товарищ командующий, - спросил Колесников. – Может, лыжные батальоны разгрузить в Дмитрове?
- По данным генерала Андреева, лыжные батальоны не имеют тыловых частей. Их придется прикрепить к бригаде.
Через полтора часа Ерохин сообщил, что огнем артдивизиона и силами третьего батальона десант противника уничтожен.
- По докладу комбата Кабанова  сожжены девять танков, уничтожено до роты пехоты. Несколько мелких групп противника поднялись на высоту в районе Перемилово, их местонахождение не установлено.
- Выслать поисковые группы. Не хватало, чтобы пара фрицев добрела с оружием до Красной площади. Позор на весь мир! И прикажите артдивизиону отогнать противника от западного въезда на мост. Там один Т-34 держит целый корпус противника!
- У артиллеристов мало снарядов, товарищ командующий. Звуков  боя у моста не слышу. Видимо, экипаж танка погиб.
- Оставьте в артдивизионе НЗ и отгоните противника от моста!
Наконец, позвонил командир 50-й бригады.
- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, докладывает полковник Субботин. Штаб 50-й бригады и первый батальон прибыли в Перемилово. В Иванцово выгружается второй батальон. Третий батальон и тыловые части прибывают в Иванцово в течение часа.
- Здравствуйте, товарищ Субботин. Ждал вас, как из печки пирога. К сожалению, пирогами угощать не могу. Готовьте бригаду к наступлению. Приветствуйте от меня личный состав. Желаю боевых успехов. Через час жду вас в Перемилово. Установите связь с командиром 29-й бригады полковником Ерохиным. Он у вас в соседях, в Перемилово.
Кузнецов подумал об утреннем наступлении и вдруг усмехнулся. Начальник Генштаба ждал прорыва немцев. Первая ударная отражает удар немцев и наносит встречный «Удар Шапошникова»! Но противник опять опередил. Он спросил Захватаева:
- Никанор Дмитриевич, куда подевался Галицкий? Обещал задержать немцев на дорогах, взорвать все мосты. И пропал. Кстати, как у нас с железнодорожным мостом? Может, и его немцы уже захватили?
- У западной стороны железнодорожного моста ведет бой 84-я морская стрелковая бригада полковника Чистякова из 20 армии. Сведения получены только что от нашего поста. На мост вышла группа моряков из этой бригады.
В 9-30 снова позвонил Ерохин. 
- Группа противника до двух батальонов при поддержке 15-17 танков перешла канал, движется в направлении Ильинское, Перемилово.
- Контратакуйте! Передайте мой приказ полковнику Субботину:  50-й бригаде двумя батальонами блокировать дороги на Семешки, Ильинское. Третему батальону не допустить прорыва к железной дороге в районе Иванцово.
В приемной послышался шум, кто-то кричал. Вошел адъютант.
- Товарищ генерал-лейтенант, связной от полковника Федотова.
В кабинет вбежал мальчишка лет 14 в большом, перепоясанном солдатским ремнем ватнике, в разбитых валенках, без шапки. Его темнорусые волосы свалялись и висели сосульками.
- Товарищ генерал! Чего он? То есть, здравия желаю! Красноармеец Евсеев с пакетом от  полковника Федотова прибыл!
- Здравствуйте, красноармеец Евсеев. Давайте пакет. 
Мальчишка шлепнулся на пол, стянул валенок, размотал портянку, вытащил из нее свернутый вчетверо тонкий пакет и протянул Кузнецову. Тот усмехнулся, вскрыл пакет, развернул записку, прочитал. Мальчишка тем временем приводил себя в порядок.
- Как добирались, красноармеец Евсеев?
- А через Первое мая! Там немцев нет. Я не опоздал? Вторую роту немцы побили. Танки на мост пошли. Полковник Федотов раненый, в санвзводе. Письмо это писал майор Мещеряков, комбат.
- Вы очень своевременно доставили донесение, красноармеец Евсеев. Благодарю за отличную службу. Поесть хотите?
Мальчишка сглотнул голодую слюну, упрямо мотнул головой.
- Чего там.
- Приказываю пройти с капитаном Волковым, куда он скажет, и съесть все, что будет выдано. Потом выполните еще одно поручение.
Волков увел малолетнего посланца второго батальона, Кузнецов сообщил Колесникову и Захватаеву:
- Второй батальон ведет бой с  танками и пехотой со стороны Ольгово. Большие потери. Полковник Федотов ранен. Часть танков и пехоты противника прошли через позицию левофланговой второй роты южнее Яхромы  к мосту. Рота погибла. Батальон ведет бой в окружении. Что будем делать, товарищи?
Захватаев посмотрел на часы.
- Сейчас 9-14. Предлагаю начать наступление.
- Поддерживаю, - согласился Котельников.
- Тогда я еду в Перемилово. Никанор Данилович, КП готов?
- Так точно. В Перемилово, на высоте 109,2.
- Вы встречайте пополнение. Будем действовать по плану, первую прибывшую бригаду с лыжными батальонами отправьте в Перемилово и Семешки. Следующую – разгрузите в Татищево и Ударной.
Он приказал связистам соединить его с Борисовым. Шапошников оказался на месте. Он выслушал доклад и сказал:
- Противник немного опередил. Почему мосты не взорваны?
- Противник выслал к мосту десант в красноармейской форме, снял посты, перерезал провода. Взрыв мостов готовила ОИГ-2 генерала Галицкого. Связи с Галицким нет. Начинаю наступление имеющимися силами: 50-й стрелковой бригадой, двумя батальонами 29-й бригады и четырьмя лыжными батальонами.
- Начинайте, Василий Иванович. Положение крайне серьезное. Противник в районе Лобни выщел к Красной Поляне. Это 22 километра до Кремля. Верховный очень недоволен. А тут еще у вас осложнения. Начинайте, голубчик. Желаю успеха.
Когда Кузнецов выехал с южной окраины Дмитрова, он сквозь шум двигателей услышал звуки ожесточенного боя. Впереди раздавались частые артиллерийские выстрелы, разрывы снарядов, треск пулеметных очередей. Колонна автомашин по пологому подъему въехала в Перемилово, и остановилась. Пока водители укрывали машины во дворах, а связисты разматывали провода и устанавливали аппараты, Кузнецов прислушался, звуки боя доносились с южной окраины Перемилово, из Семешек, из низины у канала, и даже с юго-востока, видимо, противник просочился к Ильинскому. Из нависших туч сыпал мелкий снежок.
Захватаев выбрал для КП подвал полуразрушенного двухэтажного кирпичного здания почти в центре длинного, в одну улицу села, на самой высокой точке. Неподалеку высилась красивая каменная церковь, оттуда обзор наверняка лучше, но и для противника эта церковь послужит отличным ориентиром. Сюда уже прибыли Ерохин и Субботин, в углу устроились связисты. Тут же возле своего нового покровителя стоял красноармеец Евсеев, он пояснил:
- Это графские развалины. Мы тут в войну играли. 
Кузнецов приказал связистам непрерывно вызывать Лелюшенко и Галицкого, а сам с комбригами поднялся на наблюдательный пункт. Его оборудовали на втором этаже в большом помещении с выбитыми окнами, где уцелели толстые стены и потолок. Здесь тоже расположились связисты, у одного окна со стереотрубой сидел корректировщик дивизиона корпусных пушек.
Через пелену редкого снегопада виднелось багровое зарево пожаров над Дмитровом на севере и Яхромой чуть южнее за каналом. У подножья высоты проходила железная дорога, вдоль нее извивался проселок. Там на снегу лежали трупы и дымно догорали три танка.
- Противник пытался прорваться по дмитровской дороге, - пояснил полковник Ерохин. – Третий батальон уничтожил десант. Сейчас батальон надежно держит шоссе.
- А что в Ильинском и Семешках? – спросил Кузнецов у Субботина. – Вы уж простите, товарищ Субботин, что приходится знакомиться вот так, на бегу. Вы как Чацкий, с корабля на бал.
- Противник небольшими группами просочился на окраины обоих населенных пунктов. Бригада выбивает его из жилых домов.
- Противник подбрасывает подкрепление по мосту, - добавил Ерохин.
- Нужен артналет на мост и подступы к нему – решил Кузнецов. – Корректировщик, дайте дивизиону координаты.
- Связи нет, - ответил корректировщик. – Послали связиста, связь пока не восстановлена.
Взгляд Кузнецова остановился на красноармейце Евсееве. Тот стоял за спиной Волкова и горящими глазами смотрел на него и на полковников. Малолетний солдат явно стремился на боевой подвиг.
- Красноармеец Евсеев, - подчеркнуто строго обратился он к нему. – Приказываю срочно доставить боевой приказ в 611-й артдивизион. Знаете, где он?
- Знаю, товарищ генерал-лейтенант! В Березовой роще, напротив пристани. Там  большие пушки стоят. Это они?
- Так точно. Товарищ старшина, пошлите с красноармейцем Евсеевым связиста, пусть ликвидирует обрыв.
Красноармеец Евсеев в большом ватнике и огромных подшитых валенках лихо козырнул и убежал, за ним пошел связист с катушкой. Кузнецов посмотрел на часы: 10-23. Уже отстаем от приказа, поморщился он.
- Товарищ Ерохин, товарищ Субботин, отправляйтесь в части. С началом артналета поднимайте батальоны. Товарищ Субботин, оставьте один батальон на прикрытие дороги Ильинское-Иванцово. Противник ни в коем случае не должен перерезать железную дорогу.
Кузнецов посмотрл в бинокль на канал. На мосту и вокруг него вставали частые разрывы, артиллеристы обеих бригад били точно, и движение танков через мост прекратилось. Однако 76-миллиметровые снаряды не причиняли особого вреда противнику, пехота в маскировочных костюмах небольшими  группами перебегала канал.
- Товарищ командующий, - позвал его связист, - вас начальник штаба.
- Василий Иванович, - говорил Захватаев, - на Дмитровский вокзал прибыл из Вербилок бронепоезд НКВД № 73. Командир, капитан Малышев требует пропустить его через мост на Лобню, а там же рельсы разобраны. Что с ним делать?
Бронепоезд – оружие грозное, хотя легко уязвимое из-за привязанности к рельсам. Если пустить его курсировать вдоль канала, он здорово поможет. Но бронепоезд идет под Лобню, а там, как говорил Шапошников, немцы  сильно продвинулись, и бронепоезд туда, скорее всего, направлен Ставкой. Задержать его здесь, значит, проявить самоуправство, нарушить планы Верховного Главнокомандующего. Кроме того, войска НКВД подчинялись только наркомату внутренних дел, и Кузнецов не мог приказывать командиру бронепоезда. Но чем черт не шутит, надо попробовать.
- Давайте его мне, Никанор Дмитриевич.
В трубке послышался энергичный молодой голос, твердый и самоуверенный, как у всех энкавэдэшников.
- Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! Докладывает командир бронепоезда НКВД № 73 капитан Малышев. Следую по приказу в Лобню. А тут на мосту путь разобран. Прошу оказать помощь саперами.
- Товарищ Малышев, железная дорога от яхромского автогужевого моста до железнодорожного в руках противника. На полотне идет бой.
- Черт знает что! – бесцеремонно перебил его энергичный энкавэдэшник.
- Товарищ капитан! – одернул его Кузнецов.
- Виноват, товарищ генерал-лейтенант.
- Я не могу вам приказывать, но противник в любом месте на захваченном участке может разобрать путь, и вы окажетесь в ловушке,
Кузнецов сделал паузу, но капитан Малышев молчал, видно обдумывал свое положение. Это уже хорошо.
- Есть выход, товарищ капитан, - продолжал Кузнецов. – Вы сейчас поможете нам выбить противника за канал, а мы тут же восстановим путь через железнодорожный мост. Договорились?
Командир бронепоезда заговорил, и самоуверенность в его голосе заметно убавилась.
- Я согласен, товарищ генерал-лейтенант. Но приказ наркома…
- Давайте сделаем так. Времени у нас нет, противник все время подбрасывает подкрепление через канал. Я выдам вам свою докладную на имя наркома, в ней изложу обстановку и причину вашей задержки у Яхромы. Я свяжусь с вашим наркоматом и попрошу временно передать бронепоезд в мое подчинение. Пока идут переговоры, вы начинайте курсировать вдоль канала и обстреливать противника на обоих берегах. Особенно на автогужевом мосту. Так сойдет?
- Так точно. Только вы уж докладную мне выдайте.
- Подгоняйте бронепоезд к Перемилово, к вам выйдет связной, передаст докладную. Передайте трубку генерал-майору Захватаеву.
Кузнецов попросил Захватаева связаться с НКВД и попросить временно передать бронепоезд в его подчинение. Сам он тут же связался с Шапошниковым. Маршал выслушал его и задумчиво проговорил:
- Пожалуй, вы правы. Хотя под Лобней положение ухудшается. Но и у вас проблемы, а путь в руках противника и частично разобран. Я свяжусь с Лаврентием Павловичем. А вы используйте бронепоезд. Желаю успеха, Василий Иванович. Нам сейчас очень нужен успех.
Кузнецов попросил Волкова написать докладную записку на имя Берии и приказал Буркову выделить охранников для передачи докладной командиру бронепоезда. Видимость немного улучшилась, местность просматривалась почти на километр, и стали заметнее багровые зарева над Дмитровом и Яхромой. Где-то на западной окраине Яхромы в полном окружении вел бой второй батальон 29-й бригады. У западного въезда на мост виднелись подбитые немецкие танки, не меньше десятка, из некоторых еще шел черный дым. По мосту катил немецкий танк, за ним бежала пехота, около взвода.
Внизу от Дмитрова показался бронепоезд, он остановился под КП, одетый в броневые листы паровоз в середине состава шумно пускал густые струи пара в обе стороны. Через минуту он тронулся, застучал на стыках, его пушки оглушительно зарявкали, послышались пулеметные очереди. Вокруг моста взлетели к небу столбы разрывов. Вскоре бронепоезд скрылся в снежной мгле за изгибом склона.
Почему молчит корпусной дивизион? – недоумевал Кузнецов. – И связь не восстановлена. Неужели погибли связист и малолетний красноармеец Евсеев в большой телогрейке? Будто услышав его мысли, на западном берегу метрах в ста от моста с обеих сторон шоссе вздыбились разрывы снарядов, а через секунду донесся мощный даже на расстоянии звук залпа со стороны Дмитрова. Корректировщик что-то прокричал в трубку, и секунд через двадцать рванула еще одна серия разрывов. Теперь снаряды легли вокруг моста по обоим берегам канала. Новая поправка, новый залп, на этот раз снаряды легли вдоль улицы, уходящей на ольговскую дорогу. Неожиданное появление бронепоезда, кучные разрывы мощных снарядов ошеломили противника, движение по мосту и через канал прекратилось.
- Передать в бригады команду «Вперед!», - приказал Кузнецов.
Звуки боя со всех сторон усилились. Часы показывали 10-32. Первая ударная армия пошла в свое первое наступление. Пошла первой на Западном фронте. Пошла на три четверти неукомплектованной. Пошла без танков, без поддержки авиации, без уставной артподготовки. Операция «Удар Шапошникова» началась.
- Товарищ генерал-лейтенант! – послышался запыхавшийся звонкий голос. – Я передал приказ майору Селиверстову! 
На НП вбежал красноармеец Евсеев, глаза его сияли.
- Знаю, - ответил Кузнецов. – Вон, пушки заговорили. Молодец, красноармеец Евсеев, благодарю за отличную службу. А где связист?
- Там провод порванный, в низинке. Километра полтора отсюда. И солдат убитый. Связист велел  мне бежать с приказом, сам стал чинить. Наверно, ранило его. Там немцы кидают мины. Оттуда я бежал напрямик, не видал. 
Кузнецов вслушивался в многоголосые звуки боя и досадливо крутил головой. Батальоны не продвигаются вперед. Конечно, они несут потери. Еще в первый месяц войны он понял тактику противника. Немецкая пехота наступала только под прикрытием танков, с обязательной мощной артподготовкой, с дальнейшим артиллерийским сопровождением и, в случае летной погоды, при поддержке авиации. Немецкие солдаты шли в атаку мелкими группами, не больше отделения, перебежками, они использовали для укрытия любые складки местности.
Мы же все пять месяцев наступаем почти всегда без артподготовки, без танков, без артиллерийского сопровождения, без прикрытия с воздуха. Мы посылаем солдат вперед густыми батальонными толпами, гоним их в полный рост на огневые точки противника, под кинжальный огонь. Вперед, только вперед, не оглядываться, не останавливаться, не прятаться за кустами и бугорками! Естественно, наши потери больше, чем у противника, а эффективность атак ниже.
Почему и откуда появилась в Красной Армии такая лобовая тактика, Кузнецов знал по своему опыту. Первые отряды, еще Красной Гвардии, мало организованные и плохо вооруженные, шли в атаку густыми толпами, энтузиазм красногвардейцев поддерживало стадное чувство локтя. Сосед бежит вперед, значит, и я должен бежать вперед. Сосед упал, но рядом появился другой, и я не должен отставать. Но чувство локтя работало и в обратную сторону. Дрогнул один, остановился, залег, побежал назад – и вот уже весь отряд в панике мчится от врага.
Гражданскую войну он провел на Восточном фронте, но начинал командиром роты под Ревелем и помнил те первые бои, где особой неустойчивостью отличались матросские отряды. Лихие братишки в распахнутых бушлатах, чтобы враг видал их тельняшки, бросались на врага, но при первом отпоре так же стремительно мчались назад.
Днем рождения Красной Армии считается 23 февраля 1918 года, когда почти безоружные отряды красногвардейцев остановили и отбросили немецкую армию как раз под Ревелем и Нарвой. Но сам он не видел там ничего подобного. Наоборот, тогда немцы успешно наступали. Под Нарву приехал на бронепоезде главком, братишка Дыбенко, чтобы поднять революционный порыв Красной Гвардии. Потом говорили, что Дыбенко никого не воодушевил, революционный порыв войск не поднял, а, наоборот, при виде наступающих немцев скорее сел в свой бронепоезд и исчез в неизвестном направлении. Говорили, что Дыбенко обнаружился через неделю в Казани, там он с матросским размахом беспробудно пьянствовал и хвастался боевыми подвигами.
Во вновь организованной Красной Армии поначалу царили такие же нравы. Много энтузиазма, революционного порыва, но плохое вооружение и ни малейшего знания тактики. Но вот наркомвоенмором стал Троцкий и принялся железной рукой наводить революционный порядок в войсках. Он метался по фронтам, орал, матерился, размахивал маузером и приказывал пачками расстреливать нерадивых военспецов-«вредителей». Это не помогало, и Троцкий учредил в Красной Армии заградительные отряды. Молчаливые красные латышские стрелки и угрюмые чекисты занимали позиции позади красных войск и во время атаки поднимали их революционный порыв пулеметными очередями в затылок. Тут уж красноармейцам приходилось всерьез идти вперед, на врага, без всякой тактики.
В 30-м году после курсов «Выстрел» Кузнецова назначили помощником командира прославленной Краснознаменной Перекопской имени Блюхера 51-й стрелковой дивизии. Там «старожил», начальник артиллерии дивизии, проникся к нему доверием и рассказал о боях с врангелевцами под Перекопом. Командующий Южным фронтом Фрунзе готовил главный удар по Крыму через Сиваш, а чтобы усыпить бдительность врангелевцев, он приказал Блюхеру вести 51-ю дивизию в лоб на Турецкий вал.
- Сзади нас Фрунзе поставил 52-ю латышскую дивизию. Чуть затормозишь, чуть оглянешься, - они, гады, сзади по нам из пулеметов. Ну, мы и взяли Турецкий вал. А куда денешься?
Кузнецова на курсах «Выстрел» учили, что блюхеровская 51-я дивизия по телам погибших товарищей преодолела четырнадцать рядов проволочных заграждений и сбросила врангелевцев с Турецкого вала. Это оказалось правдой, но только половиной правды.
- Там легла половина нашей дивизии, - говорил старожил, - не столько от беляков, сколько от латышей. Блюхер тогда взбесился. Он вообще горячий мужик. Согнали мы беляков с Турецкого вала, и тут Блюхер приказал развернуть пулеметы на латышей. Сколько мы их побили со злости, - не сосчитать. Потом писали, что при героическом штурме Турецкого вала красные латыши потеряли три четверти дивизии. Соображай, помкомдив, откуда у них такие потери. Ну, ясно, 52-я латышская тоже стала Краснознаменной и Перекопской. А Блюхера никто не выдал, даже комиссары молчали.
Учить надо войска, думал Кузнецов. Учить наступать, учить отступать, учить стоять в обороне. А мы из вагонов гоним курсантов в атаку, какое там обучение.  Его мысли прервал звонок Захватаева.
- Прибыл 17-й лыжный батальон. Разгружается в Дмитрове. -Начальник штаба слегка замялся и со вздохом проговорил: - Тут, Василий Иванович, еще такое дело. В общем, прибывает к нам отдельная бригада НКВД особого назначения. Командир - майор Шкеров. Я пока остановил их на 80-м километре.
- Черт! – Кузнецов выматерился, что бывало с ним исключительно редко. Накаркал сам себе заградителей. Получила его армия несгибаемых чекистов с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Теперь патриотический порыв войск поднимется на недосягаемую высоту.
- Товарищ командующий, что с ними делать?
- Оставьте их пока на 80-м километре, Никанор Дмитриевич. Подготовьте приказ, пусть занимают позиции от 80-го километра до, скажем, 87-го. И чтобы к железной дороге ни одна мышь не проскочила.
В скверном настроении Кузнецов смотрел на канал в оконный проем.. Корпусные пушки перешли на беглый огонь, снаряды ложились вразброс у моста, вдоль ольговской дороги, изредка – вдоль дмитровской на этом берегу. За последний час через мост не проскочил ни один танк, но по льду продолжали переходить небольшие группы пехоты. Вдоль канала с регулярностью часового механизма громыхал бронепоезд. Его пушки и пулеметы вели непрерывный огонь, но особого ущерба противнику не наносили. Он связался с бронепоездом, ему доложили, что капитан Малышев перешел на НП в Перемилово, связь с ним только по рации.
- Красноармеец Евсеев! Приказываю доставить пакет командиру бронепоезда. Он – на южной окраине Перемилово.
Малолетний связной разыскал капитана Малышева, тот обосновался в развалинах кирпичного завода, рядом с НП командира третьего батальона, капитана Кабанова. Командир бронепоезда смотрел на противника в невиданную мальчишкой стереотрубу. Евсеев передал пакет капитану, тот прочитал и нахмурился.
- Сам  вижу, что мои палят в белый свет. Вот что, связной, помоги-ка. У меня связист ранен. Я буду командовать, а ты передавай мои команды по рации. Сумеешь?
- Так точно, товарищ капитан!
- Передай: прицел сто двадцать, панорама тридцать семь, угломер девять. Пристрелочный выстрел из одного орудия. Огонь!
Внизу громыхнула пушка бронепоезда.
- Черт, опять не туда! Передай, прицел сто двадцать шесть, панорама сорок два. Одним орудием - огонь!
Артиллеристы, видно, опять промазали, потому что капитан разразился замысловатой матерщиной. Он поминал и чью-то мать, и бабушку, Бога-отца, сына и святого духа, а также некую Матрену. Красноармеец Евсеев не удержался, захихикал в кулак.
- Это тоже передавать, товарищ капитан?
- Надо бы! Распротак их за ногу! Передай: прицел сто двадцать шесть, угломер десять, панорама сорок! Одно орудие – огонь!
Он припал к стереотрубе и, наконец, произнес довольным голосом.
- Ну, вот, порядок. Скажи своему генералу, я задачу понял.
Снаряды с бронепоезда стали ложиться у западного въезда на мост, где снова появилась пехота противника. Но почему застряли батальоны? Прошло уже полтора часа, а звуки боя не перемещаются. Полтора часа батальоны пытаются выбить противника с позиций, но пока получается неважно. Красноармейцы идут на противника, засевшего в жилых домах Перемилово, Семешек и Ильинского. Идут по пояс в снегу, идут голодные и усталые после долгой дороги в холодных вагонах. Кормили их, конечно, по скудной тыловой норме, два раза в день холодная баланда с куском хлеба. Им бы сейчас короткую передышку, теплую избу, горячий обед.
Но останавливать атаку нельзя. Кровь с носу, надо выбить противника за канал, а там видно будет. Наступление, видно, придется остановить на этом берегу. Если посылать батальоны на западный берег, они лягут при прорыве через боевые порядки противника. Такими силами наступать нельзя. За невыполнение приказа ему придется отвечать, но губить войска он просто не имеет права.
Противник, безусловно, воспользуется передышкой, у него здесь собраны огромные силы, пехота перейдет канал по льду, танки пробьются через мост. Все начнется сначала. Надо уничтожить прорвавшегося противника и взорвать мост, но на западном берегу осталась половина 30-й армии, а пропавший неизвестно куда Галицкий в любой момент может спустить воду из канала, и это окажется катастрофой для двух его батальонов и для 30-й армии. Кузнецову позвонил Субботин.
- Третий батальон выбил противника из Ильинского. До двух взводов и два танка засели на хуторе южнее Ильинского. Уничтожено 6 танков и до двух рот противника.
- Что в Семешках?
- Второй батальон очистил больше половины села, но противник выставил заслон из танков и удерживает позиции.
- Товарищ Субботин, атаку продолжать. У вас первый батальон держит дорогу на Иванцово. Снимите его, пошлите в обход Ильинского и Семешек. Окружите противника и уничтожьте его. Железную дорогу блокирует заградбригада НКВД.
Он сделал ударение на последних словах, чтобы комбриг-50 понял серьезность положения, и продолжил:
- Вышлите разведку в Яхрому и на Ольгово. Против нас действовала 7-я танковая и 106-я пехотная дивизии. Надо выяснить, какие еще части противник перебросил сюда.   
У Ерохина первый батальон при попытке наступления по западному берегу канала на Яхрому попал под перекрестный минометно-артиллерийский огонь из Волдынского и Микишкино, залег на правом берегу реки Яхромы. Третий батальон ведет бой с танками и пехотой противника восточнее канала на дороге от Яхромы к Дмитрову.
- Противник остановлен, товарищ командующий. Особо отличилась вторая батарея капитана Трощилова. Старший лейтенант Лермонтов с двумя пушками два часа отражал атаки пехоты и танков. Уничтожено 7 танков и до двух рот пехоты.
- В общем, успехи налицо, но продвижения вперед нет, - усмехнулся Кузнецов. – Что со вторым батальоном?
- Туда послан уже четвертый связной, связь не установлена.
- Верните первый батальон на исходную позицию. Передайте второму батальону приказ на прорыв за канал. В полосе третьего батальона дайте артналет и поднимайте бойцов в атаку. Через Перемилово обойти противника и уничтожить его. Вы с полковником Субботиным, по вашим донесениям, уничтожили все прорвавшиеся танки противника. С пехотой теперь справитесь.
На южной окраине Перемилово, в Семешках и в направлении Ильинского перестрелка усилилась. Из-за канала доносилась непрерывная артиллерийская канонада, там продолжали сдерживать противника части 30-й армии. Внизу опять простучал бронепоезд, его орудия и пулеметы продолжали вести огонь по обоим берегам канала. Багровое зарево над Дмитровом и Яхромой светилось сильнее.
Черт побери, - сердился Кузнецов. – Сейчас успех решает один-единственный дополнительный батальон. У 80-го километра разгружается бригада НКВД, вот бы ее бросить в дело! Но существовал строжайший приказ, который запрещал использовать заградотряды в боевых операциях. Опять звонить Шапошникову? Бесполезно, пусть заградители прикрывают железную дорогу, хоть такая польза от них.
- Товарищ командующий, вас начштаба.
- Василий Иваныч, у 87-го километр эшелон 17-го лыжного батальона.
- Перегоните эшелон к Перемилово и передайте в подчинение Ерохину, он тут что-то застрял. 17-му батальону через Перемилово обойти противника на Дмитровской дороге с юга и уничтожить его.
- Еще, Василий Иваныч. Пришла депеша из наркомата внутренних дел, бронепоезд временно передается в ваше подчинение.
Первая рота 17-го батальона прямо из вагонов через Перемилово вышла в тыл немцам на дмитровской дороге. Полковник Ерохин поднял в атаку третий батальон. Окруженные немцы заметались. Танков у них не осталось, пехота бросилась к каналу. Там их встретил бронепоезд огнем орудий и пулеметов, лишь нескольким пехотинцам удалось по льду перебраться на западный берег. На берегу канала появились красноармейцы, они в азарте бросились через канал. Около взвода красноармейцев появились на мосту, укрываясь за подбитыми танками, они перебежали на яхромский берег. Немцы открыли бешеный минометно-артиллерийский огонь по мосту и по каналу, несколько темных фигур остались лежать на снегу. Красноармейцы залегли вдоль канала, перебежавшие через мост вернулись назад. Тут же позвонил Ерохин.
- Группировка противника на дмитровской дороге уничтожена. Около двух десятков пехоты отошли на западный берег.
Кузнецов посмотрел на часы: 12-27.
- Объявите всему составу мою благодарность. Принимайте 17-й лыжный батальон. Приказ о наступление отменяю до особого распоряжения. Занимайте оборону на восточном берегу канала. Выслать разведку на Волдынское, поселок 1 Мая и город Яхрома.
Через несколько минул на связь вышел Субботин.
- Противник в Семешках и в Ильинском уничтожен.
- Канал не переходить до особого расплоряжения. Поздравляю бригаду с боевым крещением и с первым успехом. Готовьте оборону, перекройте все дороги. Противник может подтянуть подкрепление и снова попытается захватить плацдарм. Что сообщает разведка?
- Я послал три группы, донесений пока нет. Судя по всему, перед каналом противник сосредоточил очень большие силы.
- Вы правы. Вышлите разведчиков в направлении Астрецово.
Опыт подсказывал Кузнецову, что немцы не смирятся с потерей плацдарма и не откажутся от своих планов обхода Москвы с севера. Шапошников предвидел этот их удар и поставил его армию на пути противника. Поэтому в ожидании  нового прорыва противника Кузнецов остановил наступление. При этом он рисковал многим, но считал, что не должен губить свою далеко еще не сосредоточенную армию в наступлении малыми силами. Он даже не подозревал, насколько правильно принял решение.
Командир 56-го механизированного корпуса генерал-лейтенант Керл не раз встречался с упорным сопротивлением русских даже в безвыходных условиях. Сейчас по докладам командиров 7-й танковой и 106-й пехотной дивизий он понял, что русские успели подтянуть резервы к этой Йахроме. Он послал своих солдат наугад, без надежной разведки, а война не прощает таких ошибок. Свежие русские части нанесли большой урон двум его лучшим дивизиям. Керл отозвал остатки танков и уцелевшую пехоту назад. Он не стал упрекать своих солдат, они проявили героизм и не должны отвечать за его ошибку.
Керл доложил генерал-полковнику Рейнгарду обстановку. Тот напомнил, что директиву фюрера на окружение  Москвы никто не отменял, задача Керла остается прежней. К исходу дня, в крайнем случае, к утру 29 ноября 56-й корпус должен выйти к Ногинску и соединиться с частями 2-й танковой группы генерала Гудериана.
Рейнгард по согласованию с командующим 9-й полевой армией Моделем снял из-под Солнечногорска 6-ю танковую и 23-ю пехотную дивизии, передал их в подчинение Керла. Он приказал Керлу к 14-00 восстановить плацдарм за каналом и наступать на Загорск и Ногинск. Одновременно он направил 2-ю и 5-ю танковые с 14-й моторизованной  дивизией через Федоровку в обход Йахромы с юга, чтобы захватить железнодорожный мост в районе Деденево.
Это был большой риск, на западном берегу канала еще остаются немалые силы русских. Наступление его 64-го корпуса от Клина к Волге захлебнулось восточнее Рогачева, а 56-му корпусу у Йахромы угрожает с запада из района Федоровки окруженная группировка русских. Но он понимал, что когда обе группировки немецких войск соединятся в районе Ногинска, русских охватит паника, их сопротивление потеряет организованный характер. Две новые дивизии форсированным маршем двинулись от Солнечногорска через Федоровку, чтобы через северную окраину Яхромы выйти к автогужевому мосту, а три дивизии – к железнодорожному в районе Деденево.
- Не ввязывайтесь в бои, товарищи, - предупредил Керл командиров дивизий, - ваша задача – взять мосты и двигаться к Ногинску.
А Кузнецов с Колесниковым и Захватаевым ломали голову над вопросом: взрывать автогужевые мосты в Яхроме и Дмитрове  или не взрывать. Если мосты взорвать, танкам противника не удастся снова перебраться на восточный берег, а немецкая пехота без танков не наступает. Но взрыв мостов поручен Галицкому, а тот как в воду канул, ни слуху, ни духу. Кроме того, за каналом остаются части 30-й армии, при взрыве мостов они окажутся в безвыходном положении. А Лелюшенко почти 12 часов не дает о себе знать. При последней встрече он просил держать дмитровский мост до отхода его частей.
Сомнения рассеяло прибытие эшелонов 55-й стрелковой бригады полковника Сидякина. Их поставили на выгрузку у станций Татищево и Ударная. Теперь дмитровский мост будет прикрыт свежей бригадой, при необходимости части 30-й армии отойдут на восточный берег по нему. Яхромский же мост теперь можно, и даже нужно немедленно взрывать, не дожидаясь ОИГ-2.
Кузнецов приказал начинжу армии полковнику Позину выслать к яхромскому мосту подрывную команду и взорвать мост. Полуторка с подрывной командой и полутонной взрывчатки отправилась из Дмитрова вдоль восточного берега канала к мосту.
Кузнецов вернулся на КП в Перемилово. При подъеме к селу над машинами с ревом пронеслись на бреющем полете два Ю-87 и сбросили бомбы. Вокруг старой церкви взлетели фонтаны черной земли, а немецкие штурмовики уже исчезли в тучах. Немцы так и не поняли, что его КП находится в графских развалинах, и упорно обстреливали старую церковь. А сейчас они пустили в дело авиацию, несмотря на низкую облачность и плохую видимость из-за редкого снегопада.
Он занял свое место у оконного проема. Противник продолжал интенсивный обстрел восточного берега. По дороге от Дмитрова к мосту медленно двигалась полуторка с подрывной командой. Над самой головой с ревом пронеслись еще две пары Ю-87, штурмовики сбросили бомбы на дорогу и мгновенно исчезли в облаках. Бомбы легли вокруг дороги, и вдруг на месте полуторки полыхнуло мощное белое пламя, в уши ударил чудовищной силы взрыв. Одна бомба угодила в полуторку с подрывниками и взрывчаткой. Когда дым и пыль рассеялись, на дороге чернела огромная воронка, а вокруг валялись обломки машины. От подрывников в кузове не осталось и следа.
- Позина! – приказал он связисту, и когда тот соединил его с начинжем, приказал: - Высылайте вторую команду на мост, первая уничтожена. Отправляйте подрывников машиной до Перемилова, а дальше пусть идут своим ходом. Мост взорвать! 
Немцы усилили огонь по восточному берегу. Под низкими тучами одна за другой проносились пары Ю-87 и сбрасывали бомбы на позиции обеих бригад. Противник подтянул подкрепление, сейчас начнется, подумал Кузнецов и не ошибся. Из-за  ближайших к мосту яхромских домов, сгоревших и разбитых взрывами, показались немецкие танки, они врассыпную двигались к мосту. А по всему западному берегу к каналу перебежками приближалась пехота в маскировочных костюмах, плохо различимая на снегу. Артиллерия открыла огонь по танкам и пехоте, послышались винтовочные выстрелы и пулеметные очереди. 
Загорелся один танк, но второй проскочил мост и оказался в мертвой зоне у подножья высоты. За ним заячьими скачками мост пересек еще один танк. Немецкие солдаты уже сбегали на лед и скапливались под прикрытием восточного откоса, недоступные для пулеметов и винтовок. Они мелкими группами взбегали на откос и рассыпались по берегу. Дал залп дивизион корпусных пушек, снаряды легли вокруг моста, два разорвались на самом мосту. Загорелся еще один танк, но остальные продолжали по одному перебираться на восточный берег. Второй залп накрыл мост и дорогу на западном берегу, к небу поднялись еще два столба черного дыма.  Третий залп, четвертый.
Почти без перерывов били полковые пушки и сорокапятки. Перемиловская высота полыхала отсветом орудийных выстрелов, снаряды взрывались среди танков и пехоты, но упорный противник продолжал просачиваться через канал. Вот на мосту закружился Т-IV с перебитой гусеницей, перегородил дорогу остальным. К нему тут же приблизились два других танка, уперлись в его борт лобовой броней и отодвинули к краю моста, а сами тут же ринулись через мост.
- Товарищ командующий, вас генерал-майор Лелюшенко.
- Здорово, сосед, - послышался в трубке бодрый голос. – Тут, я вижу, немцы не дождались тебя, сами начали, а? Тяжко приходится?
- Данила Дмитриевич! – заорал в трубку Кузнецов, чтобы перекричать грохот канонады, - Выручай! Третий раз немцы мост взяли! Я одну бригаду разгружаю в Татищево и в Ударной, как тебе обещал. Очередь за тобой! Пошли к мосту танки по западному берегу!
- Уже, Василь Иваныч! Собрал все, что есть. К тебе идет 58-я танковая дивизия и 21-я танковая бригада. Аж двадцать две машины! Продержись маленько! Будь здоров!
Над головой снова пронеслись два Ю-87, бешеную канонаду перекрыли близкие взрывы бомб. Немецкие пилоты продолжали бомбить церковь и не обращали внимания на графские развалины.
- Товарищ командующий, - закричал Бурков. - Надо в подвал!
Кузнецов продолжал смотреть в оконный проем. Через мост опять, уже в третий раз прошли немецкие танки, не меньше двух десятков,  а по льду через канал - не меньше двух батальонов пехоты. Противник собрал огромные силы, и его батальоны очень своевременно оказались здесь. На этот  раз противник знал местность, танки и пехота втягивались в ложбину между Перемилово и Семешками.
Темп артиллерийской стрельбы достиг мыслимого предела, но противник не прекращал наступление. Танки по одному перебирались через заметно поврежденный мост, а пехота продолжала переходить канал по льду. Перекрывая оглушающую канонаду, воздух над головой вдруг прорезали резкие, скрежещущие звуки, по небу пролетели огненные стрелы. Западный въезд на мост и всю видимую часть ольговской дороги закрыла стена пламени и черного дыма. «Катюши»! – подумал Кузнецов, его догадку тут же подтвердил звонок Захватаева.
- Василий Иванович! – радостно прокричал тот. – Прибыл дивизион гвардейских минометов! Я приказал полковнику Антоненко дать залп по мосту! Повторить?
Кузнецов хотел согласиться, но тут увидел, что по западному берегу от Дмитрова к мосту идет колонна танков. Наши, от Лелюшенко!
- Погоди, Никанор Дмитриевич, - сказал он. – Танки 30-й армии идут к мосту, не задеть бы их.
Заградительный огонь пушек и пулеметов двух бригад, сокрушительный огонь дивизиона 107-миллиметровых пушек, залп РС, подход танков 30-й армии остановили противника. Немецкие танки на западном берегу развернулись и скрылись между горящими в который раз окраинными избами, пехота тоже отошла от канала.
- Артдивизиону прекратить огонь, - приказал Кузнецов связистам. – Передать полковникам Ерохину и Субботину: окружить и уничтожить прорвавшийся десант противника.
К нему подбежал связист из подвала, вытянулся.
- Товарищ генерал-лейтенант, вас – Москва! Товарищ Михайлов!
Кузнецов быстро спустился в подвал, взял трубку ВЧ.
- Кузнецов у аппарата. Здравия желаю.
- Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Доложите обстановку.
Даже при искажении ВЧ-связью легко угадывался сильный кавказский акцент в голосе Сталина. Видимо, Верховный находился не в лучшем настроении. Он выслушал доклад, помолчал и спросил:
- Пачему ви допустили прорыв противника за канал, таварищ Кузнэцов? Пачему нэ взорваны мосты?
Кузнецов понимал недовольство Сталина. Первая ударная не выполнила его личный приказ, не перешла в наступление. В Красной Армии невыполнение приказов никогда не оставалось безнаказанным. Но Сталин должен понимать, что стрелковые батальоны неукомплектованной армии остановили мощнейщий удар противника, предотвратили прорыв его северной «клешни» к Загорску и Ногинску.
- Десант противника в красноармейской форме снял посты и подрывников на яхромском автогужевом мосту. Уничтожено уже два десанта. Но противник сосредоточил здесь не меньше двух механизированныъ корпусов. Сейчас яхромский мост опять в руках противника, канал перешли до двадцати танков и два батальона пехоты. Это уже третий прорыв. Взрыв мостов готовила ОИГ-2 генерала Галицкого, с ним нет связи уже двенадцать часов. Моя команда подрывников час назад уничтожена авианалетом.  Дмитровский мост надежно прикрыт 55-й стрелковой бригадой. Железнодорожный мост прикрывает Власов.
Сталин долго молчал. Кузнецов понимал, что Сталин сейчас ищет виновника очередной неудачи. И Сталин спросил:
- Где командир 29-й бригады? Почему он не прикрыл яхромский автогужевой мост?
- Полковник Федотов находится во втором батальоне на западной окраине города Яхрома. Он тяжело ранен, Танки и пехота противника прорвали оборону батальона на левом фланге и обошли его.  Связи с полковником Федотовым нет.
Сталин долго молчал. Возможно, он с кем-то советовался, дай Бог, чтобы там оказался Шапошников. Наконец, Кузнецов услышал:
- Вишвырните захватчиков за канал, таварищ Кузнэцов. Яхромский и дмитровский автогужевые мосты взорвать.
Трубка умолкла.



29 ноября. В первый бой.
По ночному полю мела поземка, с низкого темного неба летели редкие крупные снежинки, сильный ветер швырял их в лицо. Усталые от долгого ночного  марша бойцы месили рыхлый снег на заметенной дороге. Все давно завязали наушники шапок под подбородком, уткнули носы в жесткие воротники шинелей.
Красноармеец Виктор Круглов шагал в первой шеренге справа рядом с командиром отделения сержантом Самошкиным, и в его голове назойливо вертелась одна мысль. Через шесть километров – бой. Первый для него бой. Первый бой для их первого батальона, для всей бригады. Всего через шесть километров. Быстрым шагом шесть километров – это час. Нормальным походным шагом это час с четвертью. Сейчас они тащатся не быстрее четырех километров час, значит, через полтора часа. 
Первый бой! Он не раз читал в книгах описания чувств, которые испытывали солдаты перед своим первым боем, и классики уверяли, что чувства эти были тревожными, высокими и сложными. Драматическая поэма и только. Сейчас он думал, что классики просто упивались собственным красноречием, играли словами в сложносочиненных и сложноподчиненных предложениях.
Его переживания сейчас выглядели простыми и даже примитивными. Первое переживание, самое яркое: мороз и сильный встречный ветер все время выбивают из носа сопли, приходится то и дело сморкаться в снег. Еще одно переживание: сильно ноет содранная мозоль на косточке большого пальца правой ноги, а мозоль он набил по собственной непроходимой глупости. Знал, что нельзя надевать в долгий путь новые валенки, не разношенные, жесткие и твердые, а надел, обрадовался, как дурак на поминках. Болит от тяжести винтовки левое плечо. Очень хочется пить. И еще одно переживание, тоже не очень сложное и тонкое: скорей бы этот самый первый бой!
Он вздохнул, чтобы отвлечься от «высоких» чувств, съежился еще сильнее и стал вспоминать все, что произошло с ним после радостного выпускного вечера. В июле военкомат направил их с Колей Калинкиным в чебоксарскую летную школу. Разочарования начались в первый же день после прибытия.
Никакой летной школы они не увидели. За окраиной Чебоксар на заросшем сорняками пустыре приютился ветхий большой сарай, который командир летной школы высокопарно назвал казармой. На краю пустыря высилась будка с часовым, а на «летном поле» из травы выглядывали три облупленных «кукурузника» У-2. Приунывшим курсантам выдали потрепанные шинели третьего срока службы и приказали огородить «аэродром» колючей проволокой и отремонтировать казарму, в которой им  предстояло жить до выпуска.
Чтобы служба не казалась медом, их два раза в день отрывали от созидательной работы и часами гоняли по «аэродрому» строевым шагом. Будущие авиаторы шеренгами печатали шаг по высокой траве и утаптывали сорняки сапогами. Потом вперемешку со строевой подготовкой  они стали изучать материальную часть. И тут оказалось, что им предстоит стать не летчиками, а воздушными стрелками.
Они изучали матчасть пулемета ШКАС, - Шпитальный, Комарницкий, авиационный, скорострельный. Их «вывозили» на У-2, в полете они сидели в задней кабине задом наперед и приучались каждые сорок секунд внимательно осматривать всю заднюю полусферу бескрайнего неба. Кормили их диетически, два раза в день им привозили из города обед, и они давились остывшим перловым супом без масла и мяса, да перловой же кашей. Правда, каждый раз им давали горячий чай с кусочком рафинада и куском хлеба. В октябре курсантов подняли по тревоге еще до подъема.
- В одну шеренгу становись! Смирно! На первый-второй рассчитайсь! Первые номера три шага вперед! Раз, два, три!
Виктор как самый высокий оказался в первой шеренге, Коля Калинкин – во второй.
- Первые номера, напра-во! В казарму шагом марш!
Первые номера привели в казарму, приказали быстро собрать личные вещи и – на вокзал шагом марш! Курсанты считали, что их отправляют на фронт, дела там шли неважно. Но из Канаша поезд повернул в противоположную от фронта сторону, к Казани. Они сутки ехали в холодной «теплушке», на которой снаружи красовалась белая трафаретная надпись «40 человек или 8 лошадей». За сутки их покормили всего один раз, где-то за Волгой на неведомой станции им выдали на вагон три ведра холодной перловой каши. Тут выяснилось, что при торопливых сборах многие забыли в казарме ложки. Через сутки их выгрузили из вагонов и повезли в открытых кузовах ЗИС-5 под осенним дождем. Кто-то успел разглядеть название станции, - Уфа.
Несостоявшиеся воздушные стрелки оказались в Краснохолмской пехотной военной школе. Им приказали спороть голубые петлицы с серебряными пропеллерами и пришить красные пехотные без знаков различия. Им предстояло за три месяца освоить премудрости военной науки и в звании младших лейтенантов отправиться на фронт командовать взводами. Жизнь в пехотной школе оказалась более спартанской, чем в летной. Кормили их два раза в день, но по урезанной пехотной тыловой норме, и они по двенадцать часов занимались строевой подготовкой, да изучением устройства трехлинейной винтовки образца 1891-1930 годов конструкции Мосина. После каждой кормежки будущие младшие лейтенанты по три часа отрабатывали строевой шаг во дворе школы под нескончаемым осенним дождем.
Они маршировали сначала отделениями из двенадцати человек, командир отделения сержант Самошкин из фронтовиков командовал:
- Левой, правой! Раз-два!
- Отделение, стой! Кругом! Шагом марш, раз-два!
- Отделение, стой! Налево! Шагом марш! Раз-два!
Когда курсанты приучились выполнять команды, они стали маршировать взводами, теперь отделенные шагали в общем строю, а командовал младший лейтенант Пискарев. Потом они стали осваивать строевую премудрость в ротной колонне. Взводные чеканили шаг впереди, а комроты старший лейтенант Морозов отдавал команды.
- Рота, шагом марш! Ать-два!
Наконец, они принялись маршировать всем училищем. Ротные шагали впереди рот, а начальник училища майор Хрусталев оглушительно орал команды. Курсанты перестали сбиваться с ноги и путать строй, тогда им вручили деревянные винтовки, и они часами выполняли «физкультурные упражнения».
- Отделение, к ноге!
- Отделение, на плечо!
- Отделение в одну шеренгу становись! Винтовки наперевес! Бегом марш! Штыком коли, прикладом бей!
Наконец, им стали выдавать боевые винтовки, правда, без патронов, они часами щелкали затворами, учились вести огонь залпами.
19 ноября школу подняли по тревоге и объявили, что на базе школы формируется стрелковый батальон в составе 47-й особой курсантской стрелковой бригады. Командиром батальона назначен начальник школы майор Хрусталев, командиры рот, взводов и отделений остаются прежние. Курсантам выдали винтовки, подсумки с обоймами и гранаты. Винтовок всем не хватило, гранат тоже, оружие разделили по-братски. Стрелкам не дали гранат, а «безвинтовочных» произвели в гранатометчики. Потом пятнадцать минут на сборы, «стройся, шагом марш!». Их погрузили в знакомые теплушки типа «40 человек или 8 лошадей» с двухъярусными нарами куда-то повезли. Эшелон остановился на станции Верхний Уфалей, и курсантов несколько дней не выпускали из вагонов. Наконец, они отправились на запад. 
Почти половина курсантов успели побывать на фронте и попали в пехотную школу после госпиталей. Эти фронтовики втолковывали новичкам премудрости фронтовой жизни и утешали:
- Там будет не хуже, ребята. На передовой – первая фронтовая норма, сто грамм наркомовских каждый день. А что не получили «кубари» - умирать все равно, в каком чине.
Ехали трое суток. В теплушке стоял холод, и они по очереди отогревались возле железной печурки, в которой трепетали сиротские язычки пламени. Дрова им выдали экономно, а на редких остановках их не выпускали из вагонов. Останавливались они по два раза в сутки, каждый раз в темноте, тогда вокзальные дежурные приносили в теплушку по три ведра «питания», – все тот же остывший суп из перловки или холодную кашу из нее же, родимой «шрапнели». Каждый день в теплушку приходил политрук, сообщал военные сводки и читал из газет о героизме красноармейцев на передовой.
Изголодавшиеся и иззябшие бывшие курсанты жались друг к другу и рассказывали всякие истории. Они пытались петь, но бодрые довоенные марши затихали сами собой. Новички пробовали петь «про любовь», но это вызывало одну и ту же реакцию фронтовиков. Если кто-то затягивал только что появившуюся песню «Огонек» про верную любовь девушки к пареньку на фронте, фронтовики тут же переводили ее на свой лад. Это у них называлось «ответом».
- На позицию – девушка,
А с позиции – мать.    
На позицию – честная,
А с позиции – б…!
Однажды Сережка Боткин из Стерлитамака хорошо поставленным голосом начал старинную русскую народную песню:
- На муромской дорожке
Стояло три сосны…
У фронтовики нашелся «ответ» даже на эту безобидную песню.
- Шла девка на прогулку,
Мол, все равно – война.
Дальше в «ответе» говорилось, как эта девка каждую ночь приводила к себе сержантов и лейтенантов, а кончалась она словами:
- Всю ночь кровать скрипела,
Мол, все равно, - война.
Таких «ответов» фронтовики знали великое множество, по несколько вариантов на каждую песню, и от этих «ответов» у молодых парней надолго портилось настроение, в голову начинали лезть нехорошие мысли об оставленных где-то девушках. Павел Казаринов из Оренбурга как-то однажды не вытерпел и вступился за девушек.
- Не все такие! Они ждут нас.
- Все! – махнул рукой фронтовик Кирьянов. – Ну, если девка честная, - еще куда ни шло. А если уже погуляла, - все. Две недели! Потом хоть на цепь ее сажай, - порвет и пойдет гулять с первым встречным.
После этого разговоры и песни о любви в вагоне прекратились, говорили только о еде, да куда их везут.
- Скорей всего, под Москву, - заявил Самошкин, отделенный командир Виктора. – Под Москвой сейчас тяжелей всего. 
С первого же дня все в теплушке стали как-то незаметно слушаться сержанта Самошкина. Его взяли в армию осенью 39-го года, после указа от 1 сентября. Он успел повоевать на Карельском перешейке, получил пулю в ногу, отлежал в госпитале и закончил Финскую войну в Выборге. На его гимнастерке блестела серебряная медаль «За отвагу». 22 июня он служил в Лиепае, чудом вышел из окружения, опять попал в госпиталь, а потом оказался в Краснохолмской пехотной школе. О своих военных подвигах он ничего не говорил, но однажды после беседы политрука о подвигах Красной Армии и о мудром руководстве Верховного Главнокомандующего товарища Сталина, он заявил:
- А я видал товарища Сталина. За одним столом, считай, сидел с ним.
Курсанты пристали к нему:
- Расскажите, товарищ сержант!
Самохин неторопливо заговорил.
- Я после Финской служил в Ленинградском округе. Меня уважали, медаль – не фунт изюма. И вот вызывают меня в штаб корпуса. Там в предбаннике вижу старшину с медалью и какого-то майора, у него аж два ордена. Ну, комиссар говорит, мы как орденоносцы, герои войны с белофиннами, будем участвовать в первомайском параде на Красной площади. Нас в поезд, в мягкое купе. В Москве прямо с вокзала в сандуновскую баню, - это самая знаменитая баня там. А был как раз вечер 30 апреля. Выдали обмундировку – закачаешься, шевиотовая гимнастерка, шерстяные галифе, яловые сапоги, фуражка.
Самошкин вытащил из кармана черный кисет с неумело вышитой надписью «Храброму бойцу» и свернутую во много раз газету. Он оторвал полоску, согнул ее по краю, насыпал щепотку табаку, ловко свернул цигарку, лизнул краешек, склеил.   Все так же неторопливо он завязал кисет, спрятал его с газетой в карман, прикурил от уголька, затянулся. Вокруг ждали продолжения рассказа о встрече сержанта Самошкина с товарищем Сталиным.
- Ну, вот, - снова заговорил Самошкин. – Про парад не буду, газеты вы читали. Мы со старшиной шли в одной шеренге, наш майор шагал впереди.  Шаг мы рубили, как никогда. Все сошло на ять. А после парада нас – в Кремль. На торжественный обед. Там такой здоровенный зал, - наше село войдет. Вышина – с силосную башню. Столы рядами, на столах бутылки, и чего только нет. Я сразу увидал какие-то круглые фрукты-овощи, вроде яблок, только оранжевые, как морковка. Толкаю старшину, мол, что за фрукт, а он шепотом: не знаю, никогда не видал.
- Апельсины? – нетерпеливо подсказал Виталий Сорокин из Чебоксар.
На него зашипели, мол, как смеешь прерывать такой рассказ, заткнись, а сержант Самошкин покосился на невежу и продолжил:
- Апельсины, это майор нам сказал потом. Я никогда не видал. Нас посадили по округам. Гляжу вперед, где всегда президиум, а там за столом – товарищ Сталин! В сером кителе, без орденов, только звездочка героя соцтруда, тоненькая такая. Рядом – политбюро, все знакомые. По портретам, конечно. А за столами – четыре маршала, сотня генералов. Ну, понятно, от каждого округа. Потом я разглядел, сержантов тоже много за каждым столом. Майор нам сказал, мол, ешьте по полной, пить в меру, а карманы – ни-ни.
- Товарищ сержант, - взмолился еще один нетерпеливый, - Вы про товарища Сталина!
- А я про что? Товарищ Сталин сказал речь. Про Первое мая говорил, про солидарность трудящихся. Пролетариат в капиталистических странах стонет под гнетом. Скоро социализм победит в Европе, а потом во всем мире. Мы окружены врагами, надо крепить мощь Красной Армии. Повышать боевую готовность. Совершенствовать военную технику и оружие. Закончить переоснащение армии. Улучшать тактику. Говорил, на Финской войне не все командиры берегли солдат, применяли лобовые атаки. Потому кое-кого пришлось строго наказать.
Самошкин вздохнул, глубоко затянулся, снова заговорил.
- Майор наш почти не пил, и нас со старшиной все одергивал. Я как воробей, по капельке глотал за каждый тост. Сам понимал, нельзя напиваться. Товарищ Сталин другие тосты говорил. Потом он сказал про Ленинградский фронт, про героев войны с белофиннами. Майор толкнул нас, мы все встали. За нашим столом человек тридцать, все ленинградцы, семь генералов. К нам пошли чокаться. Буденный подошел, говорит, ешьте хорошенько, чтобы сил набрать бить противника, скоро силы нам понадобятся. Ворошилов подошел, похвалил за подвиги. Калинин, тот спросил, за что я медаль получил. Генералы всякие чокались.
Самохин затянулся последний раз, бросил окурок в печурку, захлопнул дверку.
- Ну, после обеда нас опять в сандуновскую баню. Отобрали парадную форму, выдали наше ха-бэ бэ-у и старые кирзачи. Они там в раздевалке в шкафчике лежали. Сразу в поезд и – назад, в Ленинград.       
Самошкин замолчал, и все вокруг тоже молчали. Виталий Сорокин первый нарушил молчание.
- Товарищ сержант, а какой он, Сталин?
- Как на портретах, - коротко ответил счастливец, видевший вождя. – И говорит, как по радио.
На третий день поезд остановился, и снаружи послышалась команда:
- Выходи! Стройся!
Виктор не поверил своим глазам: он узнал хорошо знакомое здание загорского вокзала. Они в Загорске! 
- Загорск! – вырвалось у него.
- Ты отсюда, что ли? - недоверчиво покосился на него Самошкин. – Вот ведь как бывает.
Пока батальон строился по ротам, пока выгружали пушки, зарядные ящики, кухни, лошадей и повозки, Виктор обратился к ротному:
- Разрешите, товарищ старший лейтенант! Я из Загорска. Мать бы повидать! Хоть на часок!
Морозов с сочувствием посмотрел на него и покачал головой.
- Не могу. Мы тут не задержимся. Увольнение запрещено.
Виктор сильно приуныл. Быть в Загорске и никого не увидеть! Но тут он вдруг увидел у входа в вокзал Юрку Морковина в милицейской форме, бросился к нему. Юрка тоже узнал его, изумился, заулыбался. Они крепко пожали друг другу руки, у Юрки – улыбка до ушей.
- Здорово, Юран!
- Здорово, Витька! На фронт?
- А куда еще? Как ты, Юран? Как все наши? Ольгу Васильеву видал?
- Парни все в армии, девчата работают, в госпитале, на трикотажке, на Скобянке. Ольга твоя ушла на фронт, санитаркой. Твою мамку видал недавно, жалуется, ты не пишешь.
Их толкали красноармейцы у тесного прохода, Виктора потянул за рукав Самошкин.
- Сейчас, товарищ сержант. Ну, Юран, пока. Мы без остановки!
- Пока, Витька. Ни пуха, ни пера!
Виктор пробился к своему отделению, встал в строй. Самошкин участливо посмотрел на него, негромко спросил:
- Друг?
- Друг. Вместе учились.
- Эх, жизнь-житуха, - вздохнул сержант. – Ну, еще увидитесь.
Батальон построился на привокзальной площади. Виктора окружали знакомые до каждой трещинки ларьки и домишки.
- Батальон, смирно! Направо! Шагом марш!
Судьба продолжала улыбаться Виктору. Батальон разместили в его родной школе. В классы набилось по взводу, лошади, пушки и повозки остались во дворе. Виктор отпросился у Самошкина и прошел по школе. В его бывшем классе разместился взвод из второй роты, черные парты стояли у задней стены друг на друге до самого потолка, среди них затерялась его парта с надписью, которую он в девятом классе вырезал на внутренней стороне откидной крышки: «Оля + Витя = любовь». Бойцы сидели и лежали на полу, от самокруток было не продохнуть. В учительской толпились командиры, в обе уборные – не протолкнуться. Он повздыхал и вернулся в свое отделение. Видеть всегда чистую и тихую школу в таком состоянии просто не хватало сил.
Красноармейцы умылись и побрились, впервые за три  дня. Им прямо в классы принесли котлы, первый раз за почти полгода Виктор нормально поел. Горячие щи с кусочком мяса, горячая пшенная каша, горячий чай с двумя кусочками сахара и толстый ломоть хлеба.
- Ешьте, товарищи бойцы, - бодро говорил сержант Самошкин, - Вот вам фронтовой паек. Дальше будет похуже, потому ешьте. А вот перед боем есть категорически нельзя. Если пуля попадет в пустой желудок, - полбеды. А если она, подлюка, угодит в полный, - тут верный капут.
После обеда красноармейцам выдали ватные безрукавки под шинели, стеганые подшлемники, шерстяные носки, бязевое белье и новенькие валенки. Многие начали тут же прятать стоптанные кирзовые сапоги в вещмешки и натянули новенькие валенки. Фронтовики ухмылялись.
- Молодо – зелено. Набьете мозоли, потом не хнычьте.
Виктор подумал, что они  правы, и начал стаскивать валенки, но остановился. За три дня в «теплушке» он так намерзся, что решил остаться в валенках. Если что, - сразу сменит валенки на сапоги.
Красноармейцы получили трехдневный сухой паек, по шесть темных, со смуглым румянцем ржаных лепешек, полтора килограмма ржаной муки, килограмм какой-то крупы, кажется, все той же родимой «шрапнели», двенадцать кусочков рафинада и пачку фруктового чаю. Каждому вручили подарки от жителей Загорска. Виктор получил рукавицы из шинельного сукна с двумя пальцами. Самошкину достался красный сатиновый кисет с надписью: «Боец, крепче бей фашистов!». Аккуратные, красивые буквы говорили, что их вышивала искусная рука. Сержант повертел кисет в руках и отдал Виктору.
- У меня свой. Валька, младшая сестренка подарила, не буду менять.   
Раздалась команда:
- Батальон, стройся!
Они пошли по переулку к проспекту РККА, свернули с него к Келарскому пруду, обогнули юго-западный угол Лавры, прошли по Ильинской и повернули на Кировку. День только клонился к вечеру, и Виктор вертел головой, чтобы посмотреть на знакомые места. Загорск остался все тем же маленьким, тихим городком, только улицы теперь перегораживали стальные «ежи» и баррикады из мешков с песком. Белоснежные стены Лавры закрасили в зашитный цвет, а купола затянули брезентом. Лавра выглядела как готовая к обороне крепость.
- Это куда дорога? – спросил Самошкин.
- На Дмитров, дмитровская дорога.
- Ясен вопрос, - ответил сержант и тут снова спросил: - Сколько туда топать, до этого Дмитрова?
- 36 километров.
- Значит, всю ночь шагать. А там что, за Дмитровом?
- Канал Москва-Волга. А дальше – Клин, Солнечногорск.
Стоял нешуточный мороз, дул  ветер, лицо секли  снежинки. Виктор  радовался; в теплой безрукавке, в подшлемнике под шапкой, в суконных рукавицах, в новеньких валенках он не мерз и даже стал разогреваться от  ходьбы. Возле поворота на Кировку Виктор оглянулся. За ними тянулась длинная колонна  красноармейцев, конных повозок, грузовиков, саней. Вот из-за Лавры показались  упрядки с сорока пяти миллиметровыми пушками, за ними повозки с зелеными ящиками. А впереди  шел нескончаемый обоз из саней с сеном и повозок с мешками и ящиками.
За городом ветер стал сильнее. Красноармейцы шли молча, на таком ветру лишний раз открывать рот не хотелось. Стало  темнеть, поземка перешла в легкую метель, снегопад усилился и не позволял ничего разглядеть впереди. Они прошли километров пять, когда  услышали далеко впереди грозный гул.
- Фронт, - пояснил сержант Самошкин. -  Пушки бьют.
  Канонада становилась все слышнее, и Виктор удивлялся, как  все это слышится на передовой, так и оглохнуть не мудрено. Они шли час, два часа, третий час. Виктор уже начал уставать, ремень винтовки все сильнее давил на плечо, а на правой ноге он, кажется, стер кожу на косточке большого пальца, там уже все горит и болит.  Черт побери, ведь фронтовики предупреждали про валенки, а он решил, что умнее других, другие набьют мозоли, а он не набьет. Привал бы, с тоской думал он. Снять валенки, достать из вещмешка старые добрые, растоптанные кирзачи и переобуться. Вон Самошкин, так и топает в сапогах, уж у него мозолей  не будет.
Привал объявили, когда многие уже стали спотыкаться на ровном месте. После команды «Привал!»,  все  повалились прямо в глубокий снег на обочине, но сержант Самошкин не позволил расслабиться.
- Проверить ноги! Кто натер мозоли, - перебинтовать, разрешаю полметра бинта использовать. Боец с мозолями – находка для врага.
Виктор достал сапоги из вещмешка, уселся поудобнее в сугробе, снял валенок, размотал потрянку. Так и есть, на косточке у большого пальца он набил водяную мозоль и успел содрать тонкую кожицу. Рядом слышались чертыхания, вздохи, кряхтение.
- Полметра бинта, - бурчал Виталька Сорокин. – Тут пакета не хватит.
Виктор забинтовал содранную мозоль, полметра бинта хватило, к счастью, он натер только одну ногу. Послышалась команда:
- Взводные и отделенные, к ротному!
Самошкин убежал, вернулся минут через десять и объявил:
- Привал на час. Тут 62-й километр. Это сколько же нам осталось?
- Прошли километров 20, - подсчитал Виктор. – Осталось столько же.
- Ты говорил, тут всего тридцать шесть, - резонно заметил Самошкин. – Значит, осталось меньше половины. - Он осмотрел отделение, - Всем лечь и поднять ноги. Да не на снег! Тоже мне, голова садовая. Подстели под задницу вещмешок и противогазную сумку. Разрешаю по глотку воды, а лучше не пить, прополоскать рот. Ну, что за народ! Сколько учили вас, а толку ни на вот столько!  Можно курить.
Красноармейцы лежали на обочине, курили самокрутки, а мимо них шли конные повозки с ящиками и мешками, сани с сеном, машины.
- Видал-миндал, какая сила? - неутомимый Самошкин поднимал боевой дух своего усталого отделения. – Да разве устоят фашисты? Погоним мы их в хвост и гриву, как сказал товарищ Сталин.
Появился политрук роты, прочитал сводку, потом большую статью о партизанах. Виктор курил едкий самосад, настоящий горлодер, «самосад-корешки, прочищает грудь, кишки», и слушал, как партизаны не дают покою немецко-фашистским захватчикам ни днем, ни ночью, пускают под откос поезда, подрывают машины на дорогах, сжигают дома с фашистскими солдатами. Когда политрук закончил, поднялся любознательный Сережка Боткин:
- Товарищ политрук, расскажите про нашу бригаду. Ну, что можно.
- Сведения такого рода – военная тайна, - заметил политрук, - но кое-что можно. Вы – первый батальон 47-й особой курсантской стрелковой бригады. Командир бригады – полковник Лысенков, участник гражданской войны. Участвовал в воссоединении Западной Белоруссии, командовал полком, освобождал польский пролетариат и трудовое крестьянство от гнета польских магнатов и капиталистов. Комиссар бригады – батальонный комиссар Кленов, тоже участник гражданской войны. В бригаде 47% коммунистов и комсомольцев, больше трети состава имеют боевой опыт, направлены в училища и школы после госпиталей. Состав бригады, численность и все такое – военная тайна, если кто будет расспрашивать, немедленно сообщите в политотдел.
После ухода политрука Самошкин посмотрел на свои трофейные часы со светящимся циферблатом и удовлетворенно сказал:
- Всего-то 19-55. часа через четыре будем на месте. Хоть канал посмотрю. Сколько читал, а не видал. С ним Москва – порт трех морей.
- Это каких морей? – спросил кто-то.
- Чему вас в школе учили, товарищ боец? - упрекнул Самошкин. – Считай сам. Через Волгу – Каспийское море,  раз. Через Ладогу и Неву – Балтийское, два. Через Беломорканал – Белое море, три.
Здесь канонада слышалась уже отчетливо, различался гром отдельных разрывов. Виктор вспомнил, что в Загорске рядом с ними жил тракторист со стройки электромеханического завода. Он частенько приезжал домой на ночь на своем тракторе, - под видом ремонта. И тогда Виктор просыпался утром задолго до будильника, тракторист заводил пускач промерзшего за ночь СТЗ, и оглушительный треск мог поднять даже мертвого. Теперь ему казалось, что на западе одновременно работают несколько десятков таких пускачей.
- И как там в живых остаются? – забеспокоился Петька Архипов.
- Ты, Архипов, об артиллерийской канонаде? – уточнил Самошкин. – Это на передовой в норме, ничего особо страшного. Во-первых, мы слышим и пушки, и разрывы, так что раздели этот грохот на два. Разделил? Половина шума – это наши бьют по фрицам, еще раз раздели на два. В третьих, мы слышим канонаду по всему фронту, километров по десять в каждую сторону. Так что на нашу долю – всего ничего.
- А-а, - удовлетворенно отозвался Архипов.
Фронтовики, их в отделении с Самошкиным четверо, заржали.
- Ты, Архипов, - заметил ефрейтор Кашин, - когда пойдем в атаку, не при напролом, головой думай. Рванул впереди снаряд, ты остался живой, - прыгай в воронку. Второй раз в одну воронку снаряды не попадают. Так и жми от воронки к воронке, от бугорка к бугорку.
- Только долго в воронках не сиди, - усмехнулся Гуськов, тоже из фронтовиков. – А то сержант Самошкин тебя в трусы запишет, в политотдел отправит. Товарищи идут на врага, а ты отсиживаешься.
- Да я что, - защищался Архипов. – Я как все. 
- Не как все, - с напускной серьезностью поправил его фронтовик Кирьянов. – Все залягут, так что, и ты вздремнешь? Нет, Архипов. Отделение заляжет, а ты покажи пример, подними нас в атаку. За родину, за Сталина! Тогда тебе орден дадут, домой на побывку отпустят. В деревне девки будут в потолок писать.
- Я не из деревни, - обиделся Архипов. – Я из города Салавата!
Второй переход дался куда труднее. От многочасовой ходьбы все тело ныло, проклятая мозоль болела все сильнее, даже разбитые кирзачи не спасали. Это надо быть таким идиотом, злился он на самого себя. В далекий поход напялить не разношенные валенки, жесткие и твердые! Со школы ведь знал, что новые валенки надо разнашивать, а тут дал маху. Только километра через три он втянулся в темп движения, стало легче. А канонада становилась громче, горизонт сквозь тучи, поземку и редкий снегопад засветился жутким багровым отблеском пожаров.
- Уже скоро, - подбадривал Самошкин усталых новичков.
И тут сзади донесся крик:
- Привал! Построиться в батальонный строй!
Роты выстроились, подъехал комбриг на американском «виллисе», с ним - комиссар Кленов с двумя «шпалами» в петлицах.
- Товарищи бойцы! – громко сказал полковник Лысенков. -  Впереди, в шести километрах противник прорвал нашу оборону и вышел на восточный берег канала Москва-Волга. Получен приказ командования. Уничтожить прорвавшегося противника и отбросить его остатки за канал. Уверен, бойцы бригады с честью выполнят первую боевую задачу. Командиры батальонов и рот – ко мне!
- Вольно! – скомандовал Морозов и поспешил к комбригу.
- А какое сегодня число? – поинтересовался Сережка Боткин. – Все-таки историческая дата, первый бой.
- Правильный вопрос, - одобрил Самошкин, – подходит к концу 28-е ноября, скоро начнется 29-е.
Бойцам раздали бутылки с бензином в мешочках, каждому досталось по две бутылки, а «безвинтовочные» гранатометчики получили по пять. Самошкин развязал мешочек, вытащил бутылку из-под «Московской» с желтоватой жидкостью. К горлышку нитками были привязаны три спички и небольшая терка от спичечной коробки.
- Смотреть сюда! – приказал Самошкин. – Как поджечь фашистский танк? Очень просто. Вот спички, вот терка, вот из сургуча торчит фитиль. Берете спичку, чиркаете об терку. Зажигаете фитиль. Ждете, когда танк подойдет на бросок, ну, метров двадцать, и кидаете. Кидать на корму, там решетка радиатора, огонь попадет в моторный отсек, а у них танки на бензине, и двигатель горячий. Фрицу полный капут.
- Только и всего? – удивился любознательный Виталий Сорокин. – А если ветер?
- На такой случай тут три  спички, - пояснил сержант.
- А если  танк лезет на меня передком? – не унимался Виталий.
- Верно мыслите, товарищ Сорокин. В таком разе кидай бутылку на люк водителя. Он спереди, слева по ходу, справа от тебя. Бензин опалит водителя, это тоже неплохо. Есть еще вопросы?
Вопросы, конечно, были, как-то плохо верилось, что в бою можно все это проделать. Но раз есть команда сжигать фашистские танки этими бутылками из-под «Московской», значит, так тому и быть.   
После привала километра через четыре они вышли на пересечение дорог, свернули налево, поднялись на высотку и остановились. Курсанты услышали близкие звуки боя. Гремели пушки, рвались снаряды, трещали винтовочные выстрелы, раздавались короткие пулеметные очереди. Комбат и адъютант батальона выбежали вперед и развернули карту.
- Ильинское, - услышал Виктор. – Нам вот сюда, еще левее.
Сзади послышался надсадный рев двигателя, бойцы шарахнулись в снег, к комбату с юзом и пробуксовкой подкатил «виллис» комбрига Лысенкова. До бойцов доносились отдельные фразы.
- Можно тут.
- Лучше еще километра два.
Комбат Хрусталев подошел к батальону.
- Батальон, левое плечо вперед, марш! Прямо!
Теперь они шли прямо по полю, без дороги. Ноги проваливались выше колена, и Виктор вскоре почувствовал, что силы его на исходе.
- Первая рота, налево! Пять шагов! Стой! Вторая рота, вперед марш!
Рота стояла по колено в снегу, а мимо шел батальон. Они сменились три раза, когда раздалась команда:
- Батальон, стой!
Они стояли на вершине длинной высоты, внизу тянулась дорога, а по ней вправо от них двигалась длинная колонна, различались  коробчатые силуэты танков и кучки пехоты за каждым танком.
- Вот они! – громко сказал Самошкин.
- Кто? – не понял Сорокин.
- Фрицы! Товарищ младший лейтенант, внизу немцы!
Комвзвода тут же скомандовал:
- Взвод, к бою! Приготовить бутылки!
Вперед выбежал комроты Морозов:
- Рота, за мной! Бегом! За родину! За Сталина!
С пистолетом в одной руке и гранатой в другой он побежал вниз по крутому склону. Виктор на мгновенье замешкался, зачем-то оглянулся, там пушкари вручную вкатывали сорокапятки на вершину холма, и помчался за сержантом. Снег здесь лежал тонким слоем, ноги скользнули, и Виктор на заднице поехал с кручи. Рядом скользили его товарищи, а впереди мелко семенил сержант Самошкин рядом с командиром взвода, они оба ухитрялись удерживаться на ногах.
Снизу немцы открыли огонь, над головой свистнула пуля, сбоку вторая, Виктор знал от фронтовиков, что если пуля свистит, то она уже пролетела, но все-таки стало жутковато. Он уже сбежал со склона, до дороги оставалось не больше сотни метров, и тут увидел, что перед ним немецкий танк медленно разворачивает башню с короткой пушкой прямо на него. Сверкнула вспышка, где-то сзади раздался взрыв. Виктор догнал Самошкина и взводного, рядом с ними и позади хрипло дышали красноармейцы. До танка оставалось метров двадцать.
- Ложись! – крикнул Самошкин и плюхнулся в снег. – Зажигай!
Виктор торопливо развязал веревочку, обнажилось горлышко бутылки, он вытащил спичку, чиркнул по терке. Руки дрожали, спичка сломалась. Пока он возился со второй, Самошкин швырнул бутылку. Светлая искорка прочертила дугу в полумраке зимней ночи, - и вот на башне танка вспыхнуло яркое и большое пламя. Виктор зажег второй спичкой фитиль, - он загорелся мгновенно, - прицелился повернее и кинул бутылку прямо с мешочком в танк. Он попал точнее, бутылка упала позади башни, вспыхнуло второе пламя, и тут же черную громаду танка окутало огненное облако.
- Есть! – крикнул сержант. – Береги бутылки!
Рядом оказался комроты Морозов, он бежал на дорогу и кричал:
- Рота! За мной, врукопашную!
За ним нестройной кучей бежали красноармейцы, и каждый кричал что-то бессвязное, но отчаянное. Рота выскочила на дорогу, немецкие солдаты отхлынули и открыли по ним беглый огонь из винтовок. Пронзительно вскрикнул раненый, ахнул второй.
- Рота! Ложись! Огонь!
Виктор упал на дорогу рядом с Самошкиным, передернул затвор родимой трехлинейной винтовки конструкции Мосина и выстрелил в черную массу впереди, Он успел заметить краем зрения, как по склону катится вниз темная масса. С вершины холма загрохотали сорокапятки. Впереди и сзади вспыхнули еще два костра. Немцы рассыпались по сторонам, а на Виктора пошел второй танк.
- Гранаты! – заорал сержант. - Гранатометчики, гранаты! 
Он швырнул свою единственную гранату в танк, попал удачно, под гусеницу, сверкнуло пламя взрыва, но противопехотная РГД не причинила фашисту никакого вреда, танк продолжал надвигаться. Виктор лихорадочно вытащил последнюю бутылку, чиркнул спичку, зажег фитиль и кинул бутылку в лоб танка, до которого оставалось не больше десятка метров. Бензин вспыхнул как раз вокруг люка водителя, танк задергался, рванул вправо, влево и попер на склон холма, его гусеница чуть не раздавила вытянутую руку Виктора. Танк уткнулся в невысокий отвесный обрывчик и встал.
- Молоток, Круглов! – похвалил Самошкин. - Водителя опалил!
Артиллеристы уже скатили с холма и развернули вдоль дороги две сорокапятки, открыли бешеный огонь. Как только они успевают? – успел удивиться Виктор, но тут раздалась команда Морозова:
- Рота! Перебежками! За мной!
- Помогай пушкарям! – добавил взводный.
Виктор тянул пушку, падал на затоптанный снег, стрелял, а  когда сорокапятка догоняла, он снова хватался за край щита и тащил его вперед. Пушкари останавливались, он убегал вперед, падал, стрелял. Мимо него прошел еще один немецкий танк, он еле увернулся прямо из-под гусеницы, успел удивиться, как тихо едет бронированная громадина, не быстрее колхозного трактора, за спиной грохнул взрыв, пламя осветило дорогу.
- Отделение! – ревел Самошкин. - Не жмись ко мне! Врассыпную! Гранатометчики, - бутылки, так перетак!
Они продвигались все дальше вдоль дороги, тянули неуязвимые сорокапятки, тащили ящики со снарядами, бежали вперед, падали в снег, стреляли. Шесть сорокапяток били вперед по танкам и пехоте. Грохот стоял невероятный. Впереди показался еще один танк, - да сколько их тут!? - Виктор полез в вещмешок за бутылкой, но не нашел, вспомнил, что уже истратил обе. И тут в ходе боя что-то изменилось.
Далеко впереди послышались пушечные выстрелы, разрывы гранат, вспыхнули такие не страшные издали бензиновые факелы. Комбриг послал второй батальон в обход по вершине холма, и на голову медленно отступающей колонны фашистов скатилась новая лавина красноармейцев. Танк впереди Виктора вдруг круто развернулся на одной гусенице, как это делали трактора, и покатил назад.
- Взвод! – исступленно закричал сорванным голосом комвзвода Пискарев. – За мной, вперед! Ура!
Бойцы побежали за командиром, но спереди грохнул винтовочный залп. Младший лейтенант рухнул, как подрубленный, рядом с ним упали еще двое. А спереди раздался второй залп, третий. Отступающие немцы умело огрызались. Послышались крики раненых.
- Взвод, ложись! – заорал Самошкин. - Залпами! Огонь! Огонь! 
Первый батальон разрезал немецкую колонну пополам, голова ее ушла вперед, ее нагонял третий батальон, за спинами красноармейцев тоже слышались взрывы и грохот сорокапяток, Хвост колонны уползал назад, и на него с двух сторон наседали еще два батальона. Немцы правильно поняли положение, прекратили отбиваться и ринулись к железнодорожному мосту. Второй батальон, уже без гранат и бутылок, пропустил танки, пытался отрезать пехоту, сорокапятки били вдогонку, но было уже поздно. Несколько танков и кучка пехоты уходили на юг.   
На месте затихшего боя появился комбат Хрусталев, подозвал ротных, приказал преследовать противника до полного уничтожения, не дать ему снова захватить железнодорожный мост и уйти.
- Обстановка неясная. Первая рота идет в арьергарде. – Смотреть в оба. Фашисты могут подняться на высоту и ударить сверху. А могут перейти канал по льду и ударить справа. Раненых подберут санитары.
Две роты ушли вперед, комроты Морозов расставил четыре поредевших взвода цепочкой от вершины склона до откоса канала.
- Сержант Самошкин, принимайте первый взвод. Идите по самому берегу, чтоб ни одна фашистская мышь не проскочила по каналу.
Самошкин повел взвод к каналу, сам пошел впереди. Метров через пятьдесят он вдруг споткнулся обо что-то, с трудом удержался на ногах, пробежал несколько шагов и остановился.
- Рельсы! – крикнул он. – Береги ноги.
Тут же нога Виктора с размаху ударилась о скрытую под снегом железную полосу, и он грохнулся грудью прямо на второй рельс, сильно ушибся. Они пошли к берегу канала, Самошкин негромко сказал:
- Держись, Круглов. Мангаларов убит, Сорокин ранен. А ты молоток. Считай, два танка сжег в первом бою. За это орден полагается.
Они вышли на край заснеженного откоса. Внизу в сером полумраке перед ними тянулась в обе стороны ровная заснеженная полоса.
- Канал! – выдохнул Самошкин. – Вон он какой. Метров сто, пожалуй. Взвод! Цепью от рельсов до канала, за мной! Смотреть в оба!
Он с Виктором шел по краю откоса, ноги проваливались по колено. Бой гремел уже далеко впереди, и его звуки заметно затихали. 
- Вряд ли немцы полезут на высоту, - предположил Виктор. – Там снег чуть не по пояс.
- Мы прошли, и немцы пройдут, - резонно возразил сержант.
- Товарищ сержант! – крикнул кто-то слева. – Поезд идет!
- Какой к черту поезд? - изумился сержант. – Пошли, посмотрим.
Он побежал к железной дороге, поставил ногу на заснеженный рельс.
- Ты скажи, и правда, дрожит. Как это так? Кого там несет?
Виктор вдруг вспомнил песню про Каховку и про бронепоезд, который стоит на запасном пути.
- Может, товарищ сержант, это наш бронепоезд?
Самошкин пристально посмотрел на него, широко улыбнулся.
- Вот оно, среднее образование! Взвод! К каналу! Залечь за откосом!
Красноармейцы кинулись к каналу, попадали в снег за откосом, выставили винтовки.
- А может, это наш? – усомнился Виктор.
- Хрен редьки не слаще. Они же не знают, кто мы такие. Хлестанут из пулеметов, - и нет первого взвода.
Они уже через снег чувствовали, как дрожит бетонный откос от тяжкого перестука. И вот слева из серой мглы стала вырастать темная громада неведомого состава. Да, это был бронепоезд, он шел неторопливо, видно, командир опасался налететь на взорванный путь. Мимо красноармейцев проплывали силуэты бронеплощадок, угадывались танковые башни с длинными стволами пушек. Рельсы гудели и стонали под непомерной тяжестью. Бронепоезд шел туда, откуда все еще доносились звуки пушечных выстрелов, разрывов снарядов и гранат. Вот проплыла последняя бронеплощадка, стук колес стал удаляться. Самошкин поднялся.
- Взвод! За мной, шире шаг! Смотреть на канал!







28-29 ноября, Перемиловская высота
По сообщениям Ерохина и Субботина на восточный берег через яхромский мост в третий раз прорвались около 20 танков и до двух батальонов пехоты. Если танкисты Лелюшенко удержат подходы к мосту, то этот десант будет уничтожен к полуночи, в худшем случае – к утру. Командир бронепоезда доложил, что израсходовал половину боекомплекта. Кузнецов приказал поставить бронепоезд против автогужевого моста и вести огонь по-орудийно и прицельно. Зарево над Яхромой и вспышки разрывов позволяли различать цели на снегу.
- Плохо видно, товарищ генерал-лейтенант, - пожаловался Малышев.
- Осветительные ракеты есть? – поинтересовался Кузнецов.
В 18-04 Субботин доложил, что его батальоны уничтожили не меньше восьми танков и до батальона пехоты.
- Уничтожить противника полностью, - приказал Кузнецов. 
- Люди пять часов на морозе и без пищи, - напомнил Субботин.
- Мы решим этот вопрос.
Кузнецов связался с майором Шкеровым и приказал осназовцам доставить все полевые кухни 50-й бригады с 80-го километра в Дмитров. Пожалуй, пора вызывать сюда из Загорска Андреева, - подумал Кухнецов. - В Загорске теперь справятся без начальника тыла. Он вызвал свой штаб в Загорске, к телефону подошел генерал Ходырев.
- Генерал Андреев в городе. Докладываю, в Загорске разгрузилась 47-я бригада полковника Лысенкова. Уральцы. Бригада получила сухой паек мукой и крупой, я дал им три часа на отдых. Красноармейцы в пути изголодались, жители напекли им лепешек. В 15-15 бригада отправлена своим ходом к Дмитрову.   
- Ваша оценка состояния бригады?
- Хорошо, товарищ командующий! К морозу привычные, обмундирование нормальное. Небольшой некомплект младшего комсостава, не хватает около пятисот винтовок. Из артиллерии - дивизион полковых пушек и по батарее сорокапяток на батальон. Танков, естественно, нет.
Кузнецов усмехнулся, танков нет – это уже естественно. 
- Где сейчас остальные части?
- Все в пути. Средняя скорость движения – 450 километров в сутки. Можно считать, к исходу 1 декабря все части прибудут на разгрузку. Возможно, задержится 84-я тихоокеанская бригада.
Кузнецов положил трубку и сказал Захватаеву:
- 47-я бригада вышла маршем из Загорска, к полуночи можно ждать ее здесь. Думаю надо нацелить ее на левый фланг, поближе к Деденево, в Курово, Афаносово, там у нас большой разрыв с 20-й армией. И железнодорожный мост.
Захватаев кивнул головой.
- Я отправлю командира связи навстречу 47-й бригаде.
К карте подошел Колесников, покачал головой.
- Вы ожидаете, Василий Иванович, противник может прорваться по железнодорожному мосту?
- Вы прекрасно знаете, Дмитрий Егорыч, что наш противник может все, особенно то, чего мы не ожидаем.
Он опять будто «накаркал». Через полчаса по ВЧ позвонил командарм-20 Власов. В отличие от Лелюшенко, он за неделю первый раз вышел на связь с соседом. Кузнецов понимал, что Власову приходится ничуть не легче, чем ему. В полосе 20-й армии противник занял Красную Поляну, вышел на прямой выстрел по Кремлю.
- Здравия желаю, - Власов пунктуально соблюдал правила и не называл никого своими именами. – В районе Деденево противник около 18-30 прорвал оборону 64-й бригады и захватил железнодорожный мост. Я подбросил туда 74-ю бригаду, прорыв ликвидирован. Но около 15 танков и до трех батальонов пехоты противника перешли на восточный берег. Скорее всего, противник двинется в вашу сторону.
Кузнецов не успел ничего сказать, как Власов отключился. Кузнецов чертыхнулся: это уже четвертый прорыв противника на восточный берег канала! Какие же силы собрали тут немцы!? Он передал тревожную новость Захватаеву и Колесникову. Они решили для встречи противника использовать бронепоезд НКВД. Захватаев тут же позвонил капитану Малышеву и передал приказ готовиться к отражению атаки с юга. Кузнецов приказал связать его с Ерохиным и Субботиным.  Первым отозвался Ерохин.
- Третий батальон ведет бой у южной окраины Перемилово. Противник захватил часть населенного пункта и оказывает сильное сопротивление. 17-й батальон на дмитровской дороге теснит противника к яхромскому мосту.
- Связь со вторым батальоном установлена?
- Так точно. Майор Мещеряков передал со связным, что готовит ночной прорыв к шлюзу №3.
- Полковник Федотов жив?
- Да, товарищ командующий. Он ранен, состояние довольно тяжелое, нужна операция. Его и всех раненых с санвзводом Мещеряков отправит к станции Турист. Дорога там непроходима для танков, а в районе железнодорожного моста, по данным разведки, стоят части 20-й армии.
- Кто доставил донесение?
- Красноармеец Евсеев, -  голос Ерохина потеплел.
Ах, пострел, подумал Кузнецов. То-то он давно пропал из виду, на подвиги рвется. Он понял, что за дорогу от Яхромы до Дмитрова по восточному берегу можно сильно не беспокоиться. Но если подойдет противник от Деденево, то могут возникнуть осложнения.
- Готовьте первый батальон к переброске на дмитровскую дорогу. Около 15 танков и до трех батальонов пехоты перешли железнодорожный мост и движутся в нашу сторону.
Ерохин невнятно выматерился в сторону от трубки. Кузнецов усмехнулся  и продолжал:
- Одну роту первого батальона с противотанковыми пушками немедленно пошлите на усиление 17-го батальона. Остальные роты придержите в резерве на критический момент.
У Субботина дела шли хуже.
- Противник опять частично захватил Семешки и Ильинское, ведет минометно-артиллерийский обстрел. Наши атаки захлебываются.
Кузнецов сказал Субботину о прорыве немцев у Деденево и приказал:
- Оставьте у Семешек и Ильинского только части 29-й бригады. Атаки продолжать, но не в лоб, берегите людей, посылайте мелкие группы, применяйте обход. Все приданные вам лыжные батальоны спешно направьте на дорогу Деденево-Яхрома, они должны задержать противника, ответственность за дорогу от Деденево - на вас. Вас поддержит бронепоезд НКВД, установите с ним связь.
Кузнецов не стал говорить комбригам о подходе свежей 47-й бригады. Она подойдет не раньше полуночи, а к тому времени положение может опять измениться. Комбриги должны рассчитывать на свои силы.
Вскоре звуки боя в стороне Яхромы и Перемилово заметно усилились. Через полчаса опять позвонил Ерохин.
- К противнику подошли подкрепления. До батальона пехоты при поддержке не менее пяти танков обошли Семешки и направляются к Ильинскому.
Кажется, настал критический момент. Противник упорно лезет к железной дороге на Загорск. 
- Какое положение у 17-го батальона?
- Противник остановлен.
- Блокировать дорогу на Иванцово! Перебросьте роту первого батальона на дорогу между Семешками и Ильинским. Не отступать. Учтите, у Иванцово стоит бригада осназ. 
Ерохин буркнул нечто нехорошее, но ответил:
- Слушаюсь.
В южной стороне ночь грохотала и гремела. Уже все батальоны армии, кроме бригады Сидякина, втянулись в бой. Со стороны Яхромы из-за канала тоже стали слышны частые орудийные выстрелы, разрывы снарядов и гранат. Это пошел на прорыв второй батальон.
Сейчас все решали действия комбригов, выучка командиров подразделений, стойкость красноармейцев. За этот день уже два десанта противника уничтожены, третий окружен. Но от Деденево идет  четвертый! Группы противника не имеют связи друг с другом и, безусловно, будут уничтожены. Однако в любой момент немцы могут подбросить новые подкрепления, силы они здесь собрали мощные. А у него больше нет резервов. Две роты первого батальона по ту сторону дмитровского моста снимать нельзя, разве что положение станет вовсе безвыходным. Где-то от Загорска идет 47-я бригада, но как говорится, курочка еще в гнезде, яичко еще не снесено. На 87-м километре стоит особая бригада НВКД, если не останется другого выхода, он бросит в бой и ее, несмотря на строжайший запрет. Бросит любой ценой, вплоть до расстрела майора-осназовца, если тот будет возражать. Часы показывали 0-04, передовые части 47-й бригады уже должны выйти к своему рубежу. Вышел на связь Субботин.
- 7-й и 8-й батальоны ведут бой с танками и пехотой противника на дороге от Деденево. Часть танков прорвалась в направлении Семешек.
Котельников, который молча сидел над картой и слушал эти переговоры, встал, застегнул шинель, затянул ремень.
- Кажется, наступила моя работа. Я возьму Лисицына и роту политбойцов, поеду к Ильинскому.
Кузнецов поколебался, не поехать ли ему самому в 50-ю бригаду, но решил остаться в штабе. Командарм не имеет права метаться по частям и подразделениям, размахивать пистолетом и поднимать бойцов в атаку. Его дело, - видеть всю картину в полосе армии, принимать нужное решение. Он только предупредил комиссара:
- Опасно, Дмитрий Егорович. Армия не должна потерять комиссара.
- Коммунисты – вперед! – улыбнулся Котельников. - А свято место, Василий Иванович, пусто не бывает.
Он вытащил из кобуры ТТ, передернул ствол.
- Слабовато против танков, товарищ комиссар, - пошутил Захватаев.
- Главное оружие коммуниста – ленинско-сталинское учение, - Колесников вдруг подмигнул. – Ну, я пошел.
- Бурков! – крикнул Кузнецов. – Отделение охраны комиссару!
Дверь распахнулась, вошли Лелюшенко и Галицкий. Кузнецов обрадовался долгожданным гостям, крепко пожал им руки, крикнул Егору Михеичу насчет чайку.
- Куда вы оба запропастились?
- Дела, сосед, - хохотнул Лелюшенко. – Дела в полосочку. А тебе тут, вижу, и поспать не дают?
- Вроде того, - усмехнулся Кузнецов.
Ординарец внес дымящийся котелок со щами, поставил тарелку с сухарями, котелок с горячей картошкой в мундире, потом принес кипящий самовар и заварной чайник на его конфорке. Гости с хозяевами уселись за стол, и Лелюшенко стал рассказывать о положении армии. Галицкий мрачно хлебал щи и помалкивал.
- Что невесел, Иван Павлович? – спросил его Кузнецов.
Галицкий сверкнул очами и продолжал хлебать.
- Он таких пендюлей получил от Верховного за мосты! – объяснил Лелюшенко. - Небось, уже и с жизнью прощался, а, сапер?
Галицкий принялся за картошку. Он сдирал с нее кожуру, макал в соль и откусывал большими кусками. Немного оттаял он за чаем.
- Я полдня провозился у Иваньковского водоспуска. Водосливы замерзли, вдобавок заржавели. И саперов у меня почти всех вот он забрал, - мотнул он головой на Лелюшенко. – Потом я рванул в Деденево. Там вообще черт-те что. Еле ушел от танков. Откуда они свалились, хрен знает. Мой пост они там уничтожили. Все было готово, ждали команды Жукова. А он ждал какой-то бронепоезд, приказал нам путь восстановить. Дождались. Теперь – начинай сначала!
Он в сердцах стукнул кулаком по столу, посуда подскочила, заварной чайник чуть не свалился с конфорки.
- Ну, ты не очень-то, - отозвался Лелюшенко. – Я забрал твоих саперов, зато фрицы остановились.
- А кто мосты будет взрывать!?
- Дмитровский – хоть сейчас, - сказал Кузнецов. – Мне только две роты отвести на этот берег.
- Так отводи!
Кузнецов тут же попросил Захватаева передать комбату-1 приказ на отвод батальона.
- У меня половина армии на этой стороне, - сообщил Лелюшенко, – а половина – на том берегу, у Хетагурова. Отводить их никак нельзя, они держат фронт от Рогачево до Конаково.
- К 24-00 я взрываю дмитровский мост, - заявил Галицкий. – У меня приказ. А ты как знаешь.  Яхромский и железнодорожный мосты мне приказано взорвать, когда ты тут разделаешься со своими фрицами. «Чтоб ни одного фашиста на восточном берегу!» - грозным тоном изобразил он чью-то команду.
- Кстати, - забеспокоился Лелюшенко. – Ты свой потоп не отменяешь?
- Какое там, - махнул рукой Галицкий. – Сверху давят со страшной силой. Под Лобней дела совсем, видно, плохи. Затопление остановит их от Иваньково до Яхромы, тогда все резервы Ставка перебросит под Лобню. Так, когда ты, Василий Иванович, очистишь восточный берег? На тебя вся Европа смотрит.
Кузнецов несколько секунд размышлял. Потом спросил Лелюшенко:
- Твои танкисты удержат яхромский мост до утра?
- Удержат, - уверенно ответил тот. – Мои танкисты могут все!
- Я назначаю атаку на 6-00, - решил Кузнецов. – Часа за два справимся, от силы за три.
- Тогда я докладываю наверх, что в 10-00 мосты будут взорваны, - заявил Галицкий. - Кстати, товарищи командармы, вместе с дмитровским мостом я взрываю электростанцию.
- Ломать не строить, - усмехнулся Лелюшенко и поднялся из-за стола. – Я пошел к себе.
- Я тоже, - объявил Галицкий и небрежно добавил: - Я переместил штаб сюда, мою пристань «лаптежники» разбомбили.
- Какой подарок врагу, -  Лелюшенко изобразил ужас. – Три штаба в одном райисполкоме! Пошли, сапер, Василь Иваныч думать будет!
- Подожди, у меня еще дело к Василию Ивановичу. Я забираю твоего Позина, он будет командовать подрывниками.
- Перекладываешь ответственность на нижестоящего?
- Не генеральское это дело, ползать под мостами, - буркнул Галицкий. – Других забот хватает. У меня три батальона гибнут под Зеленоградом, Лобней и Дедовском. Пошли, танкист.
- Если ты утопишь хоть одного моего солдата, я перестреляю всех твоих гребаных инженеров, - пригрозил Лелюшенко.
- «Уж больно ты грозен, как я погляжу», - ощетинился Галицкий. – Я вообще мог вам ничего не говорить. Операция особой важности.
- А вот я настучу куда следует, что ты раскрыл государственную тайну посторонним лицам.
С этим обменом любезностями они ушли. Тут же появился Захватаев.
- Первый батальон снимается с позиций и направляется по восточному берегу к мосту, через час будет в распоряжении Ерохина. Остался второй батальон. Ерохин доложил, от Мещерякова прибыл связной, второй батальон пробивается южнее Яхромы к шлюзу №3. Через час тоже будет здесь. У Ерохина, наконец, соберется вся бригада.
Он с участием посмотрел на командарма и заботливо посоветовал:
- Ты бы поспал пару часов, Василий Иванович. Положение пока особой тревоги не вызывает, а тебе надо иметь свежую голову.
- Спасибо за заботу, Никанор Дмитриевич, - Кузнецов был тронут. – Лучше ты поспи, а я тут над картой посижу. Потом подготовишь приказ на атаку в 6-00. Тогда уж я.
- Я теперь не усну до вечера, – усмехнулся Захватаев. - Я стакан чифиря принял. Бодрости, - могу до Берлина добежать. Рецепт мне дал один комбриг-окруженец в харьковском трибунале. Он до войны на Колыме два года тянул, там научился. На бутылку водки - пачку заварки, кипятишь. От стакана любая усталость проходит. Но, говорил, для сердца вредно.
- А где тот ученый комбриг?
- Он сильно умным оказался, - усмехнулся Захватаев. – все твердил, что войска надо было отводить из Киева в начале сентября и направить их на стык с Брянским фронтом. Тогда, мол, 2-я танковая группа не окружила бы Юго-западный фронт. То есть, какой-то комбриг обвинял Ставку в неправильных действиях. Ну, его расстреливать не стали, а разжаловали и аттестовали в подполковники. Чтоб знал свой шесток.
- Я слышал, Жуков предлагал Сталину сдать Киев еще в июле, - заметил Кузнецов.
- Так, то Жуков, - Захватаев с комическим выражением поднял брови. – Если бы мы сдали Киев в июле, мы бы, Василий Иванович, сейчас отбивались от немцев где-нибудь на Урале.
Около полуночи здание дрогнуло, задребезжали стекла, уши заложило чудовищное сотрясение воздуха. Тут же донесся невероятной силы раскатистый взрыв. Зазвенело разбитое стекло, в кабинет хлынул морозный воздух. Часы показывали 23-56.
- Галицкий взорвал дмитровский мост, - сказал Кузнецов.
Он не услышал себя, здание тряхнул новый, такой же силы взрыв, его звук почти парализовал обоих. Кузнецов поковырял в ушах.
- Электростанция, - услышал он откуда-то издалека голос Захватаева.
- Вот теперь, Никанор Дмитриевич, пиши приказ, раз начифирился. А я часок-другой покемарю. Разбудишь в 2-00, я подпишу и поеду в Перемилово. К 4-00 жду на КП Ерохина, Субботина и Лысенкова. В приказе укажи: 17-й и 6-й батальоны передать Лысенкову.
Уснул он мгновенно, но его тут же разбудил связист.
- Товарищ командующий, вас – генерал Власов.
- Товарищ Васильев, - услышал он голос Власова, - командующий Западным фронтом приказывает немедленно отправить бронепоезд НКВД № 73 к Лобне.
Кузнецов еще не сбросил с себя сонную одурь и разозлился.
- Он что, не мог мне сам позвонить?
- Не могу знать, - отчеканил Власов. – Прошу выполнять приказ.
- Я подчиняюсь маршалу Шапошникову. Сейчас свяжусь с ним.
- Я доложу командующему фронтом, - Власов отключился.
Пока связист соединялся с Москвой, пока к аппарату ВЧ приглашали Шапошникова, Кузнецов думал об этом разговоре и о самом Власове. С ним он встречался на Юго-западном фронте, но слышал о нем  еще до войны. Фамилия Власова замелькала в разговорах в печально знаменитые 37-й и 38-й годы, когда в Красной Армии  полетели многие головы. Первый процесс прогремел в начале июня 37-го. Тогда судили группу агентов империалистических разведок, маршала Тухачевского и больше тридцати командармов, комкоров, комдивов и комбригов. Среди них оказались люди, которых хорошо знал Кузнецов: командующий Белорусским военным округом Уборевич, командарм первого ранга Корк, комкор Ковтюх, прообраз героя знаменитого романа Серафимовича «Железный поток».
Процесс особого недоумения не вызвал. Многие знакомые Кузнецова, да и сам он, к тому времени уже комкор,  считали, что Тухачевский и его подельники никакие не шпионы. В РККА шла  неприкрытая  борьба между ставленниками изгнанного из страны бывшего наркомвоенмора Троцкого и сторонниками Сталина из Первой и Второй конных армий. Высокие звания и должности получали конармейцы, а  «троцкистов» медленно, но верно задвигали в тень. Понятно, прославленным героям гражданской войны это не нравилось.
  Бывший начштаба червонных казаков Шмидт бегал с обнаженной шашкой по Кремлю и грозился отрезать уши «этому кавказцу». Ходили  слухи, что Тухачевский и Гамарник собирали сторонников, чтобы отстранить от власти Сталина. К тому же все эти ребята сильно заелись в своих  руководящих креслах, возомнили о себе и переступили  дозволенное. Тогда таких называли перерожденцами. Вот их и призвали к порядку, - жестоко и безоговорочно. Но за первым процессом последовали второй, третий, четвертый. Тут уже было о чем задуматься. И  в это время Кузнецов впервые услышал о Власове.
Комбриг Власов занимал  высокую должность прокурора  трибунала сначала в Ленинградском, потом в Киевском округах. По разговорам, он отличался  принципиальностью и безжалостностью к «врагам народа». Многих поразила судьба командира «придворной» 99-й стрелковой дивизии, служить в которой считалось  честью. Кузнецов успел покомандовать этой дивизией после окончания курсов усовершенствования, поэтому он следил за карьерой ее командиров.
Власов по «сигналу» инспектировал эту дивизию и вел ревизию  ревностно, лез в мельчайшие дыры. Он выявил множество недостатков, а также установил, что комдив-99 по ночам, которые отводились командирам Красной Армии для самообразования, изучает не труды классиков марксизма-ленинизма-сталинизма. Он штудирует тактику войск фашистской Германии, которая  считалась нашим врагом. Власов  занес эти сведения в свой протокол. Комдива  арестовали, судили и приговорили к высшей мере за шпионаж в пользу Гитлера.   
Скорее всего, Власова за его рвение ожидала та же печальная судьба, как и других особо старательных прокуроров и судей, вроде Фриновского, Заковского и самих наркомов Ягоду и Ежова. Но чья-то «волосатая рука» направила его в Китай, военным советником генералиссимуса Чан-кай-ши. Оттуда он вернулся через два года, увешанный китайскими и советскими орденами. К этому времени ежовщину  осудили, кое-кого из недостреленных вернули из мест заключения. Власова аттестовали в генерал-майоры и назначили в ту  самую «парадную» 99-ю дивизию.
 В начале войны он командовал сверхмощным 4-м механизированным корпусом под Львовом, В Киевской операции его 37-я армия на рубежах Киевского УРА успешно сдерживала группу армий «Юг» почти месяц. Но из памяти Кузнецова не уходила  история с комдивом-99. Власов среди генералов держался обособленно, даже отчужденно, возможно, сказывалось прокурорское прошлое. Сейчас Кузнецов снова подумал, что в душе командарма-20 затаилась с прокурорских времен, после множества доносов и смертных приговоров, некая червоточинка, которая рано или поздно может вырваться наружу.
- Товарищ Борисов на проводе.
Кузнецов начал без предисловий.
- Власов передал мне приказ Жукова немедленно отправить бронепоезд №73 на Лобню. Должен ли я выполнять приказ Жукова?
- Выполняйте, Василий Иванович. Жуков и Берия надавили на Верховного, а положение под Красной Поляной весьма серьезное. Берия уже отправил шифровку командиру бронепоезда.
- Путь до моста в руках противника.  И потом, бронепоезд и танкисты Лелюшенко держат  яхромский автогужевой  мост.
- Ничего не могу поделать, Василий Иванович. Выполняйте приказ.
К чести капитана Малышева, он позвонил Кузнецову и доложил о приказе наркомата идти к Лобне. Кузнецов сообщил новость Лелюшенко, тот матюгнулся в адрес высоких стратегов. Когда Кузнецов связался с Ерохиным, тот обрадовал его.
- Майор Мещеряков вывел второй батальон через шлюз №3. У него потери около 30 процентов. Все раненые доставлены на станцию Турист. Их готовят к эвакуации  в Загорск. Полковник Федотов в той группе, он жив.
- Второму батальону занять оборону у восточного въезда на мост. Передайте Мещерякову одну роту из 17 батальона. Рассчитывайте только на свои силы.  Бронепоезд НКВД у нас забрали.
          Стакан крутого кипятка с двумя ложечками сухой заварки отогнали сон. Приказ о наступлении пришлось исправлять, поскольку бронепоезд ушел, но в 29-ю бригаду вернулся второй батальон. Положение облегчалось тем, что противник на восточном берегу расчленен на три   изолированные группы. Самая большая группа, до батальона пехоты с несколькими  танками засела в домах на восточных окраинах Семешек и Ильинского, уничтожить ее должна 50-я бригада. Вторая группа занимала южную окраину Перемилово и часть дороги вдоль канала, ее уничтожит  29-я бригада, теперь уже  в полном составе с приданным 17-м батальоном.  Третью группу на дороге Деденево-Яхрома теснят с севера лыжные батальоны под командой начштаба 50-й бригады, а у железнодорожного моста уже  ведет  бой 47-я бригада.
В 2-40 приказ был подписан, Кузнецов вызвал комбригов на КП в Перемилово к 3-30. Он еще раз объяснил боевую задачу.
- Главное, - повторил в конце Кузнецов, - до 6-00 ваши батальоны под прикрытием темноты должны сблизиться с противником на бросок гранаты. Начинается метель, это нам на руку. Не нужно лобовых атак, выбивать противника из укрытий надо мелкими группами. Применяйте скрытный подход, охват. Берегите людей. Немцам хуже, чем нам, обмундирование у них неважное, боеприпасы тоже на исходе. За канал не переходить, занимайте оборону на восточном берегу. 47-й бригаде уничтожить противника у железнодорожного моста, освободить мост и развивать наступление на Яхрому.
Последний час перед атакой тянулся мучительно. Страшно хотелось действовать, но приходилось терпеливо ждать. А ведь у нас многие в таком положении бегут впереди паровоза, - думал Кузнецов. – Ломают продуманные планы, расшибают лбы. Ладно бы свои, а то чужие лбы. Он невольно подумал о Жукове. Тот среди генералов считался самым нетерпеливым и не терпел ни малейших возражений. Около шести утра позвонил Лысенков. 47-я бригада не смогла выполнить свою задачу. Она разгромила четвертую группировку противника, но три танка и до роты пехоты заняли железнодорожный мост у Деденево.
- Уничтожить противника на мосту силами пехоты без больших потерь не представляется возможным, - говорил Лысенков. – Балки моста хорошо защищают фашистов. Эта группа блокирована с востока 47-й бригадой, а с запада – частями 20-й армии.
Это сообщение озадачило Кузнецова. Мост опять в руках немцев, и саперы Галицкого не смогут взорвать его. А для Первой ударной немцы на железнодорожном мосту – маленькая, но болезненная заноза в пикантном месте. На железнодорожном мосту даже небольшая группа солдат может надолго задержать наступающих. Еще в Белоруссии взвод красноармейцев почти сутки удерживал железнодорожный мост через маленькую речку, пока не кончились патроны. Кузнецов приказал Лысенкову прекратить атаки на мост, блокировать его одним батальоном, остальных бойцов отвести на отдых в ближайшие деревни. 
К 6-00 снегопад заметно стих, но сильный ветер продолжал завывать над головой и нести низовую поземку. Стрелки часов вытянулись в прямую линию, и тут же к низкому небу взвились красные ракеты. Атака началась удачно, красноармейцы всех трех бригад по глубокому снегу заранее подобрались к позициям противника почти вплотную и теперь бросились вперед. Немцы считали, что у русских здесь небольшие силы и не ожидали нападения сразу со всех сторон. Их часовые мерзли и укрывались от пронизывающего ветра за стенами изб, а то и прямо в сугробах. Красноармейцы застигли врага врасплох, перекололи и перестреляли тех, кто оказался на улицах и во дворах.
Немцы сопротивлялись отчаянно. Они значительно уступали красноармейцам в численности, их танки почти все вышли из строя, боеприпасы заканчивались. Они поняли, что окружены, что у канала их ожидают новые силы русских, и отступление означало верную смерть. Они отбивались до последнего, огрызались, как загнанный в угол зверь. Но теперь их судьба была решена.
Красноармейцы 50-й бригады блокировали дома, которые занимали немцы в Семешках и Ильинском, и забросали их бутылками с бензином, - гранат в бригаде уже не осталось. В обоих селах вспыхнули пожары. Артиллеристы сумели подтянуть орудия почти вплотную к немецким позициям и открыли беглый огонь в упор по горящим домам с немцами.  На южной окраине Перемилово загремели разрывы гранат, - первый батальон сохранил почти весь боезапас, и Ерохин разделил его по-братски между всеми батальонами.
Немцы полуодетыми выскакивали на мороз, здесь их встречали выстрелы в упор. Мелкие группы пехоты добрались до обрыва и скатывались по крутому склону к дороге, там они попали под перекрестный огонь 17-го батальона с севера и 2-го с юга. С отчаянием обреченных группа противника на дмитровской дороге бросилась на 17-й батальон и даже немного потеснила его. Но моряки быстро восстановили положение и медленно гнали немцев на юг вдоль канала.
Артиллерия противника из-за канала открыла бешеный огонь по Перемилово, Семешкам и Ильинскому. Но пушки и минометы били вслепую, снаряды и мины поражали не столько красноармейцев, сколько немецких солдат, которые метались по улицам, огородам и между домами. Окруженные пустили множество разноцветных ракет, их артиллеристы опомнились и прекратили огонь.
К восьми часам утра стало светлеть, и Кузнецов видел, как немецкие солдаты на задницах, на спинах, даже кубарем скатывались по крутому склону к каналу, за ними точно так же катились красноармейцы. Атака удалась, и он подумал, что можно воспользоваться успехом и перевести атаку в наступление, но тут же трезво оценил силы своей армии. У него пока всего три бригады и пять лыжных батальонов, а это лишь треть полного состава. Он сам всего сутки назад пытался убедить Сталина, что наступать такими ничтожными силами, - значит позволить противнику уничтожить неукомплектованную армию по частям.
Вскоре Ерохин доложил, что противник полностью выбит из Перемилово, его группа на дмитровской дороге уничтожена, лишь нескольким солдатам удалось перебраться через канал.
- Бойцы рвутся на тот берег, - добавил он. – Но лед на канале сильно поврежден снарядами и минами.
- Занимайте оборону на этом берегу. Двумя батальонами перекройте въезд на мост, а два растяните по каналу. Ни одна фашистская мышь не должна перейти на восточный берег. Раненых отправьте в дмитровский госпиталь. Обеспечьте батальоны горячим питанием. В Дмитрове начальник тыла генерал-майор Андреев, проблем не должно быть.
Позвонил Субботин и тоже порадовал сообщением, что бригада сожгла три последних танка противника и уничтожили пехоту.
- Оставьте два батальона на прикрытие Семешек и Ильинского, остальные части направьте к Деденево на соединение с 47-й бригадой. 
Позвонил, наконец-то, Галицкий и пообещал приехать с подрывными командами. Вскоре у графских развалин остановились полуторка и ЗИС-5 с саперами. Саперы закрыли машины маскировочной сетью,  Галицкий с Позиным и связистами поднялись на КП.
- Готовься, Иван Павлович, - обратился Кузнецов к начальнику ОИГ-2. – Надо предупредить Лелюшенко, чтобы отвел танки с того берега.
- Он в курсе, - отозвался Галицкий. – Отсюда плохо видно мост. Есть тут местечко получше?
- Можно перейти на КП третьего батальона, - предложил Кузнецов. – Это вон в тех развалинах кирпичного завода.
Позин приказал двум группам подрывникам скрытно подобраться к железной дороге, залечь за насыпью и ждать сигнала.
- По красной ракете группа лейтенанта Мосина идет к мосту, закладывает взрывчатку и по второй ракете взрывает заряды. При  осечке я даю третью красную ракету, идет вторая группа. Если уж и она не справится, третья команда должна взорвать мост, кровь с носу!
С нового НП мост просматривался отлично. Редкий снегопад почти прекратился, но сильный ветер гнал низкие тучи и прижимал их все ниже к земле. Подрывники первых двух групп поодиночке спускались с перемиловской кручи. Вместе с ними к мосту пробирался полковник Позин. На спинах саперов под маскхалатами выпирали горбами вещмешки с взрывчаткой. Третья подрывная группа осталась на высоте, рассредоточилась между домами. Вот саперы добрались до железной дороги и залегли под прикрытием высокой насыпи.
- Ну, чего там танкисты? – возмущался Галицкий. - Уснули, что ли?
- Идут, идут, Иван Павлович, не психуй, - успокаивал его Кузнецов.
Из-за обугленных развалин на окраине Яхромы выползали наши танки. Танкисты развернули башни назад, их орудия вели непрерывный огонь. Вот уже восемь танков перебрались через мост, рассыпались по восточному берегу, остановились и снова открыли беглый огонь по окраине города. С западного берега к мосту медленно шли еще шесть танков, их башенные пушки огрызались огнем.
Из двадцати танков Лелюшенко потерял шесть, подумал Кузнецов. дорого обошелся этот не взорванный вовремя мост. А из-за обгоревших домов Яхромы уже показались немецкие танки. Они шли так же медленно и вели огонь по русским машинам. Кузнецов приказал командиру 611-го артдивизиона майору Селиверстову и командиру дивизиона БМ-13 подполковнику Антоненко дать по залпу на  западный подход к яхромскому мосту, как только наши танки перейдут мост. К мосту подходили три последних танка.
- Ракета! – приказал Галицкий.
Взвилась красная ракета, десяток подрывников переползли рельсы и исчезли из виду. Вторая группа саперов осталась под насыпью.
- Им ползти минут пятнадцать, - сказал Галицкий. – Танки успеют.
Наконец, последний наш танк остановился на восточном берегу напротив моста, его пушка вела огонь по западному берегу. Немецкие танки широким полукругом осторожно приближались к мосту.
- Пожалуй, пора, - проговорил Галицкий. - Вторая ракета!
Ракета крутой дугой взвилась в низкое небо, и тут же среди немецких танков к небу густо поднялись рваные столбы разрывов. Небо прорезали огненные полосы, и за мостом все скрылось в грохочущем пламени и в черных клубах дыма. Когда видимость улучшилась, стали видны четыре пылающих немецких танка, еще один беспомощно крутился на месте с перебитой гусеницей. Остальные сумасшедшими зигзагами мчались назад, чтобы укрыться за обгоревшими срубами.
- Неплохо, - одобрил Галицкий. – А мои что-то мудохаются.
Тут же от моста донесся мощный взрыв. Мост остался невредимым. Второй взрыв, - мост стоял.
- Черт! – заорал Галицкий! – Ну и бетон клали каналоармейцы!
Грянул третий взрыв, четвертый, - мост по-прежнему стоял.
- Ракету второй группе! – крикнул Галицкий. – Приказ третьей группе: идти к насыпи!
Саперы второй группы исчезли за насыпью. С перемиловской высоты вниз посыпались подрывники последней группы. Кузнецов не отрывал взгляда от окраины Яхромы, но противник, видимо, не хотел снова испытывать судьбу и попадать под страшный удар «рус-катюш». Встревоженные немцы снова открыли бешеный огонь по мосту и по всему восточному берегу. Вокруг развалин кирпичного завода раздались взрывы, над головами засвистели осколки.
- Ах, мать твою фашистскую! - Галицкий подпрыгивал и размахивал руками. – Ну, ребята, ну, скорей же! Давай ракету!
Взлетела четвертая ракета, и у ближней к восточному берегу опоре моста прогремел оглушительный взрыв. На этот раз подрывники взорвали все заряды одновременно. Опора осела, накренилась. Прибрежный пролет моста подпрыгнул, его ближний конец ухнул вниз, а дальний задрался к небу.
- Все! – от возбуждения Галицкий захохотал. – Знай наших!
- Вас, товарищ генерал-майор, - позвал его к аппарату связист.
Галицкий схватил трубку, послушал, повернулся к Кузнецову.
- Инженерная разведка доносит, водосливы у Деденево открыты! Смотри, пехота, что начнется! – Его радость тут же сменилась озабоченностью. – Эх, у меня еще одна заноза в заднице, да какая, - железнодорожный мост. А к нему не подобраться.
- Товарищ командующий, смотрите! – воскликнул Волков.
За каналом по заснеженной пойме с юга катилась огромная черная волна с белым гребнем пены. Она поравнялась с обгоревшими срубами у моста, ударила в них, полетели во все стороны бревна. А высокий вал затопил развалины, ударил в стены следующих домов, они тоже разлетелись.
Стремительный поток уносил бревна, крыши, разбитые бревенчатые стены. Темная, почти черная вода быстро заливала низменную пойму, по незаметным глазу лощинкам подступала к насыпи канала. Над этим рукотворным морем в морозном воздухе все гуще клубился туман. Вскоре он закрыл весь западный берег. Ревущий бешеный поток ледяной воды разделил противников.


 

29 ноября, Яхрома
Три девушки-санитарки и ефрейтор Володя Подсобляев сидели в тесно набитом людьми подвале Троицкой церкви. Сырой воздух заполняли тяжелые испарения от дыхания множества людей и сырой одежды. Причитали женщины, плакали дети, надрывались в крике младенцы. От промерзших каменных стен тянуло холодом, на них оседал иней. Девушки подложили под себя санитарные сумки, а Володе отдали «на подстилку» свои шапки. Володя мрачно молчал, винтовку он разрядил и положил на пол, теперь они вчетвером сидели на ней, чтобы оружие не бросалось в глаза. Девушки тоже притихли, они еще не отошли от потрясения, которое испытали несколько часов назад.
Дверь в подвал постоянно открывалась, входили люди,  кое-кто из «старожилов» отправлялся добывать воду и продукты. Когда открывали дверь, становился слышен грохот взрывов и пушечных выстрелов. К концу дня девушки выбрались «на двор». Ольга услышала тяжелый гул самолетов. Он удалялся к югу, и вскоре оттуда раздались приглушенные расстоянием мощные взрывы.
- Наши бомбят мост на железке, - уверенно заявила Света..
   Ольга сразу вспомнила Виктора и Колю Калинкина. Виктор прислал ей всего два письма. В первом он написал, что их с Колей направили в Чебоксарскую летную школу, и они учатся на бомбардировщиков. Во втором письме, уже в ноябре, он сообщил, что его перевели в пехотное училище на Урал, а Коля остался в летной школе. Может, сейчас в одном из тех бомбардировщиков летит Коля Калинкин?
Ольга вздохнула. Как далеко в прошлое отошел выпускной вечер, когда они с Колей танцевали вальс «восьмеркой», а все аплодировали и восхищенно кричали. Она хорошо помнила сердитые ревнивые взгляды Виктора. Глупенький, разве ей нужен кто-то другой?
Ольга даже не предполагала, как верна ее мимолетная догадка. Воздушный стрелок Калинкин в это самое время находился в воздухе над каналом, он сидел в задней кабине у спаренных ШКАСов машины командира звена.
Сегодня утром Коля тоже вспоминал Ольгу. Погода стояла нелетная, и экипажи надеялись выспаться впрок. Коля в полудреме лежал на тощем матрасе на полу деревенской избы и думал о жизни. Неприятную историю с Инессой он старался забыть, но рана, нанесенная коварной и легкомысленной девицей, долго не заживала. И только после выпускного вечера, когда их с Ольгой признали лучшими танцорами, он вдруг увидел, что кроме Инессы на свете есть другие, тоже красивые девушки. Например, Ольга Васильева. Виктор Круглов и Ольга влюблены друг в друга, он искренне не хотел мешать им, но помимо своей воли все чаще стал думать об Ольге. Дверь избы распахнулась, из ворвавшихся клубов морозного пара раздалась команда:
- Тревога! Экипаж, на аэродром!
Коля отогнал мечты о красивых девушках, натянул стеганую фуфайку, шлем с наушниками, солдатскую шапку. Вылет! В откровенно нелетную погоду! Значит, дело серьезное. Сегодня он обязательно свалит «мессера», даже двух, а если повезет, то и трех! Пока на его счету за целый месяц был только один сбитый самолет, да и то групповой. Если он собьет «мессера», ему дадут медаль, а за трех «мессеров» даже орден, он сможет написать Ольге и скромно упомянуть о своем подвиге. Нет, он не собирается отбивать ее у Виктора, но пусть знает наших.
Автобусы с экипажами миновали последние дома небольшой рязанской деревни Огарево и через несколько минут остановились, аэродром находился рядом. Летчики выпрыгивали из автобусов и строились. Низкие облака чуть не задевали верхушки березок на краю аэродрома, по летному полю сильный ветер гнал снежные струи.
- Равняйсь! Смирно!
Появились командир полка ДБА подполковник Бацкий и комиссар.
- Товарищи, получен приказ. Разбомбить железнодорожный мост у Яхромы. Пойдут только добровольцы. Добровольцы, два шага вперед!
Секунда промедления, и весь полк шагнул вперед. Коля краем глаза заметил, как кто-то зазевавшийся торопливо догнал строй.
- Другого не ждал, - громко сказал Бацкий. – Полетят два звена: майора Зайцева и майора Глазова. Старший группы – майор Зайцев. Экипажи звеньев – ко мне. Полк, вольно, по автобусам!
Шесть пилотов и шесть штурманов сгрудились возле подполковника с картами в руках. Шесть воздушных стрелков скромно стояли сзади. Они старались держаться достойно и не показывали своего постоянного смущения из-за совсем не летчицкого обмундирования. Пилоты и штурманы щеголяли в меховых английских куртках и штанах, носили шикарные теплые унты. Начальство ничего не жалело для летчиков, но воздушным стрелкам выдали нелепые стеганки, которые бесстыдно назывались бушлатами, и еще более нелепые стеганые штаны, а вместо унтов - примитивные серые валенки. Хорошо хоть, им выдали настоящие офицерские кожаные ремни с латунной звездой на пряжке. Наконец, раздалась команда:
- По машинам!
Коля подбежал к своему ДБ-3Ф №42, поднырнул под фюзеляж, откинул крышку нижнего люка, вытянул дюралевую лесенку, сам встал по стойке смирно рядом.
- Молодец, воздушный стрелок Калинкин, -  с обычной уважительно-насмешливой интонацией похвалил его командир, майор Глазов.
Он поднялся в свою верхнюю кабину, за ним штурман капитан Чугаев поставил ногу в мохнатом унте на перекладину, подмигнул:
- Держись, ефрейтор, сержантом будешь!
Штурман прошел в носовую застекленную кабину, а Коля запрыгнул в люк, втянул лесницу, захлопнул крышку, щелкнул замком, и на карачках пополз в хвостовую кабину, на свой боевой пост. Хорошо, что красивые девушки не видят будущего героя-летчика сейчас. Он уселся и хмыкнул в адрес механика. Дядя Вася, как всегда умышленно развернул его сиденье в полетное положение, лицом к хвосту. Попробовал бы ехидный старикан сам взлетать в такой позе, задом наперед и носом вниз! Коля привычным движением нижней части туловища, которое в народе называется совсем по-другому, развернул сиденье на сто восемьдесят градусов и сел по-человечески, лицом вперед. Он застегнул ремни, воткнул клеммы шлемофона в гнезда, послышалось потрескивание помех и голос командира:
- Экипаж, готовность!
- Штурман готов, - отозвался Чугаев.
- Воздушный стрелок готов! – лихо отрапортовал Коля.
- Проверить курсовой пулемет.
Через шлемофон и шапку Коля услышал треск крупнокалиберного пулемета ШВАК, которым заведовал штурман. Ничего, терпимо, - оценил он работу штурмана, - всего-то каких-нибудь восемь выстрелов.
- Курсовой готов.
- Воздушный стрелок, проверить пулеметы!
Коля уже задрал стволы спаренных ШКАСов почти вертикально. Он молниеносно, чему учился днем и ночью, надавил  и тут же отпустил кнопку правого пулемета, прозвучало три выстрела, проделал эту операцию с левым ШКАСом. Инструкция не требовала такой короткой очереди, но «Шпитальный-Комарницкий», – самый скорострельный пулемет в мире, 1800 выстрелов в минуту! Если разевать рот, можно еще на земле израсходовать половину боекомплекта.
- Пулеметы в норме, товарищ командир.
- Шестьдесят четвертый, я сорок два, - готов! – доложил Глазов.
- Взлет звеньями. Сорок два, - за мной! – скомандовал Зайцев.
Фюзеляж ДБ-3Ф затрясся, рев двигателя проникал через хваленую звукоизоляцию шлемофона вместе с солдатской шапкой. Вот к правому двигателю присоединился левый, сиденье под Колей дрожало. Если бы он не развернул его лицом по ходу, то не удержался бы на нем. Огромная тяжелая машина медленно двинулась на взлетную полосу. Когда поднялись и выстроились пеленгом, Зайцев скомандовал:
- Курс 306, высота 300.
- Курс 305, - негромко поправил Чугаев, но Зайцев не отреагировал.
- Порфирьич, что имеем? – спросил Глазов.
- Облачность 100, ветер 15, прямо в лоб, видимость 50. Командир, - предостерег Чугаев, - в Шатуре ТЭЦ на пригорке, взять бы высоту 400.
Коля развернулся в полетное положение, лицом к хвосту. По инструкции он контролировал заднюю полусферу, за переднюю отвечал штурман, но у штурмана и командира хватает своих забот, особенно когда машина идет в сплошном «молоке». И он успевал за положенные сорок секунд осмотреть не только заднюю, но и переднюю полусферу. От такой гимнастики после полета страшно болели все мышцы, особенно шея, ему приходилось весь полет вертеться как акробату в цирке. Сзади, с правой стороны по ходу, он видел застекленный фонарь  штурмана ДБ №48 капитана Серегина. В задней кабине там сейчас точно так же вертелся Андрюша Валов, но снежный туман не позволял разглядеть его. Второй ведомый, №56 капитана Бирюкова едва просматривался. У Бирюкова воздушным пилотом служил старший сержант Егоров, из призыва еще 37-го года. Он отслужил два года, но в тридцать девятом попал под указ от 1 сентября, и пришлось служить еще год. А потом случился Польский поход, и о сроках службы начальство как-то забыло. ДБ-3Ф вдруг резко накренился и вильнул, рядом с Колей промелькнула высокая темная колонна.
- Шатурская ТЭЦ, командир.
- …мать! – коротко отозвался Глазов.   
Коля в начале летной службы не мог понять этой премудрости. Как это так, самолет идет на высоте 300 метров и врезается в 60-ти метровую фабричную трубу. Он не хотел показывать своего невежества, как-никак, полное среднее образование, но, наконец, решился спросить штурмана. Флегматичный и молчаливый Чугаев долго рассматривал любознательного воздушного стрелка, потом коротко ответил:
- Земля-то неровная.
Поскольку недоумение в колиных глазах после такого ответа лишь возросло, штурман объяснил подробнее.
- Высотомер калиброван на атмосферное давление. Это давление меняется. А на земле бывают горки выше трехсот метров. Понимаешь?
Коля понял, но возник другой вопрос. Что будет, если самолет на высоте 300 встретит ма-а-аленькую горку в триста десять метров? Спрашивать об этом он не стал, все понятно и без объяснений.
В наушниках слышался слабый треск помех, раздавалось негромкое мычание Глазова. Это мычание означало пение, командир любил петь и, по мнению Коли, у него могло получиться неплохо, если, конечно, петь по-человечески. Сейчас Глазов, судя по всему, исполнял замечательную арию Ленского «Паду ли я, стрелой пронзенный?». Ария очень уместная, но командиру не дали насладиться классикой. Занудное мычание надоело Зайцеву, и тот коротко приказал:
- Сорок второй, не засорять эфир.
Дальше шли в полном молчании, потом Чугаев объявил:
- Дмитров.
- Я шестьдесят четвертый, - послышался голос Зайцева, - курс 181, высота 150. Держаться плотнее, искать мост.
ДБ-3Ф с крутым снижением развернулся почти под прямым углом, и Коля увидел внизу сквозь снежную пелену огромное багровое зарево. Горит Дмитров, – подумал Коля. - Плохо, что горит город, но ориентир отличный. Вот так оно и бывает в жизни, кому горе горькое, а кому служебная польза. Внизу справа показалось еще одно огромное зарево.
- Яхрома, - коротко бросил Чугаев. – Два ориентира. Командир, с обеих сторон канал высоты до ста метров.
Яхрома осталась позади, и вскоре Зайцев приказал:
- Разворот на сто восемьдесят градусов, курс 19. Высота 150.
- Шестьдесят четвертый, взять бы 100, - предложил Глазов.
- Отставить! Высота сто пятьдесят. Плотнее! Смотреть в оба!
Шесть тяжелых бомбардировщиков с ревом носились вдоль канала от Дмитрова к Деденево и обратно. Коля по инструкции за сорок минут осматривал не только заднюю полусферу, но и переднюю, а вдобавок успевал вытягивать шею как жираф и смотреть вниз. Но внизу он не мог разглядеть, ни канала, ни моста. Снег-то не больно сильный, - огорченно думал он, - а на такой скорости снежинки сливаются в сплошную завесу, и облачность тут ниже, чем сто пятьдесят. Майор Зайцев бережет машины. Ну, и экипажи тоже.
На четвертом заходе Глазов не выдержал.
- Шестьдесят четвертый, разрешите высоту пятьдесят.
- Отставить! Высота сто двадцать!
Бомбардировщики утюжили воздух над невидимым каналом, Коля уже потерял счет заходам, а осторожный Зайцев не хотел снижаться. Глазов угрюмо подтверждал его команды, Чугаев вообще молчал, как партизан на допросе. Наконец, Зайцев подал команду:
- Я шестьдесят четвертый, идем на запасную цель, курс 255.
Они развернулись на запад от Яхромы и сбросили бомбы по карте.
- Домой, - коротко приказал Зайцев. – Курс 60.
Шесть экипажей стояли на аэродроме в Огарево по стойке смирно, а перед ними гневался командир полка.
- Приказ из самой Ставки! - кричал он. – Уничтожить железнодорожный мост! Вы не выполнили приказ!
- Товарищ подполковник, - спокойно оправдывался Зайцев. – Видимость – 0. Мы не нашли мост.
- На какой высоте!? – заорал багровый Бацкий.
- Сто двадцать. Там с обеих сторон возвышенности за 100.
- Надо было идти на бреюшем!
Подполковник сердито зашагал перед летчиками, а Коля переживал за Глазова, ненавидел Зайцева. Тоже мне командир группы. Побоялся взять высоту пятьдесят. Ну, врезались бы в мост, зато приказ бы выполнили! Сказано же было: любой ценой! Заместителя командира полка Зайцева не любили, он считался зазнайкой и гордецом. Однажды Коля набрался смелости и решился спросить Чугаева.
- Товарищ капитан, вот майора Зайцева никто не любит, даже сам командир полка. А почему он его держит в своих заместителях?
- Товарищ ефрейтор, - усмехнулся Чугаев, - вы задаете неуставные вопросы. Что значит, любит, не любит в дальнебомбардировочной авиации, да еще в боевых условиях? Или держит, не держит в заместителях? Почему, к примеру, хозяин держит злую собаку? Да еще пишет на заборе вот такими буквами, чтобы все видели: «Во дворе злая собака». Подумайте, товарищ ефрейтор.
Командир полка остановился, заговорил спокойнее, но так же резко.
- Полковнику Голованову звонил сам товарищ Сталин! Потребовал взорвать яхромский мост. Вплоть до тарана! А у вас «видимость ноль»!
- Товарищ подполковник, - громко сказал Глазов. – Разрешите повторить полет моему звену.
Бацкий будто не слышал, продолжал бушевать.
- Бензина сожгли – до Берлина хватило бы!  Видимость у них ноль!
Он круто развернулся перед Глазовым.
- Разрешаю повторить заход! Но учтите, майор Глазов. Уничтожите мост – представлю на героя. Не выполните приказ, - лучше не возвращайтесь. 
Три бомбардировщика шли на высоте 400 к Дмитрову, и снова воздушный стрелок ефрейтор Калинкин вертелся в прозрачной хвостовой кабине. Особой нужды в этих обезьянних упражнениях не было, видимость и в самом деле упала почти до нуля, но Коля помнил наставление своего сурового командира, майора Глазова.
- Нелетной погоды, товарищ воздушный стрелок, в природе не бывает вообще. Раз мы летаем, значит, и немец летает. Недооценка противника – страшнее самого противника.
Коля все ждал, что вот сейчас, совсем близко, из этого чертова тумана нарисуется узкий силуэт «мессера», и воздушный стрелок Калинкин с присущей ему мгновенной реакцией всадит прямо в бензобак сразу из обоих ШКАСов. Фашисты летают парами,  ведомый решит отомстить за ведущего, придется Коле свалить и его. Два «мессера» в одном полете, - это не каждому удается!
- Дмитров. Курс 182, командир.
- Я сорок второй. Курс 182, высота 100.
Опять снежная мгла внизу осветилась огромным багровым отблеском, а вскоре показалось и второе зарево, над Яхромой. Три бомбардировщика прошли вдоль невидимого в снежной завесе канала и развернулись на новый заход.
- Сорок восьмой, пятьдесят шестой, держитесь ближе. Высота 50.
Но и с пятидесяти метров они не разглядели мост. Коля изумлялся, как Глазову удается вести звено на такой высоте, когда с обеих сторон высятся горки вдвое выше. Чуть ошибся и – прощай, Родина!
- Высота 30. Сорок восьмой, в случае чего, бери команду.
Голос командира звучал спокойно, И так же спокойно ответил капитан Серегин.
- Слушаюсь.
Коля слышал только шорох помех в наушниках. У него по спине бегали мурашки, душа наполнилась гордостью. Сам товарищ Сталин приказал командиру ДБА, полковнику Голованову, а значит, каждому из них: взорвать мост любой ценой, вплоть до тарана. Дальние бомбардировщики, вообще-то, не предназначены для штурмовки, у них совсем другие задачи. Но они выполнят приказ вождя, не дрогнут, пойдут на таран. А если они уничтожат этот чертов мост и останутся живы, Коля  выучится на пилота и точно так же уверенно поведет бомбардировщик на цель. Вплоть до тарана! Как Гастелло. Если они и с 30 метров не найдут мост, Глазов снизится на 15. Семитонный бомбардировщик на скорости в триста километров врежется в мост и разнесет его на куски. Смерть будет мгновенной, это же не больно.
А совсем рядом с ним мелькали какие-то темные тени, что-то хлестало по стабилизатору и по брюху фюзеляжа. Да ведь это деревья, – сообразил Коля. Мы идем ниже деревьев! Вот он, бреющий полет, - самолет бреет верхушки деревьев!
- Есть мост, - сказал Чугаев. – Малость опоздал. На мосту танки.
Им пришлось сделать еще четыре захода на высоте 30. Они проскакивали то чуть левее моста, то чуть правее.
- Сбавь обороты, командир, - попросил Чугаев, - я не успеваю.
Двигатели сбавили обороты, машины пошли медленнее, на пределе подъемной силы.
- Сброс! - крикнул Чугаев.
Через долю секунды под фюзеляжем промелькнуло что-то черное и прямое, сзади полыхнули вспышки взрывов, самолет качнула взрывная волна.
- Как мост? – спросил Глазов.
- Сорок восьмой. Не видал.
- Пятьдесят шестой. Кажись, цел.
- Повторяем заход.
И на этот раз Глазов снова ухитрился выйти прямо на цель.
- Сброс!
Сзади ярко вспыхнули разрывы бомб, самолет тряхнуло.
- Я сорок восьмой, есть!
- Пятьдесят шестой. Завалился вместе с танками.
- Повторяем заход. Держаться вплотную.
Новый заход. Коля вертелся в своей кабине и дрожал от возбуждения. Он уже не думал о смерти. Он понимал командира, пока сам не увидишь, что цель уничтожена, нельзя прекращать бомбежку. Бомбардировщики шли так близко друг от друга, что Коля вспомнил описания довоенных воздушных парадов. Летчики связывали крылья самолетов лентами и выполняли фигуры высшего пилотажа. После посадки ленты оставались целыми. Сейчас передний фонарь машины капитана Серегина почти касался их правого руля высоты. Второго ведущего он не мог разглядеть, но знал, что капитан Бирюков ведет  свою машину так же вплотную к хвосту первого ведомого.   
- Сброс!
Еще четыре вспышки сзади, и Коля теперь ясно разглядел, что один пролет моста с ажурными фермами завалился вниз, а второй его конец задрался высоко в воздух.
- Командир! – закричал он. – Мост разрушен!
- Подтверждаю, - послышался смешок Серегина.
- Домой, - спокойно сказал Глазов. – Порфирьич, курс.
На аэродроме их встретили как героев, наземные части уже сообщили, что мост уничтожен. Только Коля успел захлопнуть нижний люк, как чьи-то сильные руки вытащили его из-под фюзеляжа, и он почувствовал, что летит вверх. Рядом с ним в воздухе нелепо болтали руками и ногами Глазов и Чугаев. Потом, когда их отпустили, механик дядя Вася подошел к Глазову и спросил:
- На какой высоте ходили, товарищ командир?
Все летчики замолчали в ожидании ответа, а Глазов подмигнул Зайцеву и с явной насмешкой ответил:
- Высота сто пятьдесят!
- Как же так, товарищ командир. Капоты хвоей забиты, ну прямо запрессовка. Так и машину угробить недолго.
Вот эти самые взрывы и слышала Ольга с подругами на исходе дня. Они вернулась в промозглую духоту подвала, уселись рядом с мрачным Володей, прижались друг к другу, чтобы хоть немного согреться.
- Не переживай, Володя, - негромко сказала Ольга.
- Угу, - буркнул Володя. – Я и не переживаю. Чего мне переживать, я теперь простой дезертир. Задание не выполнил, в часть не вернулся.
Он уткнулся лицом в руки, сложенные на коленях, и опять замолчал. А Ольга вспоминала то, что произошло с ними вчера и сегодня.
Майор Мещеряков в траншеи погибшей второй роты поставил первую. Но немцы больше не наступали на них, они оставили заслоны у траншей и начали сильный обстрел. По звукам комбат определил, что немцы обошли третью роту с севера, двинулись к текстильной фабрике и заняли ее. Они намеревались прорваться к каналу и выйти к мосту с севера, но четвертая рота встретила их дружным огнем из винтовок и четырех сорокапяток из-за реки.
Фашисты заняли город, и две роты второго батальона оказались в окружении. Комбат приказал занимать круговую оборону. Он выслал разведку, и к утру разведчики доложили, что западнее Ольгово, в стороне Федоровки идет сильный бой. Комбат удовлетворенно хмыкнул: это окруженная группа генерала Захарова ударами с тыла вынудила противника ослабить движение на Яхрому.
Ольга с Аней и другими  санитарками осталась в расположении первой роты. Они подбирали раненых в ночном бою, перевязывали и доставляли в санвзвод. Военврач Харитонов выделил им транспорт, сани с лошадью. Кучер, пожилой дядька Степан Кузьмич из яхромских «истребителей» быстро наладил «конвейер спасения».
- Вы, девки, кладите в сани неходячих, а ходячих сами помаленьку отводите в барак. Пока возитесь с одним, я рейса два сделаю.
Легкораненые после перевязки остались в траншеях, около десяти раненых потеряли много крови и замерзли  насмерть еще до рассвета. Ольга отвела в барак шестерых. Сильно обгоревший комвзвода Веретенников умер на ее руках. Комроты-2 старшему лейтенанту Сорокину фашист штыком ударил в спину, пробил грудную клетку насквозь. С помощью Ани Рябышкиной лейтенант дошел до санбарака, сам снял  шинель и упал мертвым возле операционного стола.
Когда Ольга вела в барак повисшего на ее плече красноармейца с осколочным ранением в живот, она остановилась перевести дух у штабного дома. И тут она услышала, как майор Мещеряков орет на двух девушек в штатской одежде, но с санитарными сумками.
- Пошли вон! Не видите, мы в окружении! Марш домой, пока целы!
Рядом рванули две мины, завизжали осколки. Одна девушка вскрикнула, друга присела на корточки и закрыла лицо рукам.
- Детсад! – взревел майор. – Убирайтесь! Тоже мне, яхромский букет!
- Девочки, - вмешалась Ольга, – помогите мне.
Они втроем донесли раненого до санбарака, отдали военфельдшеру Евдокимову, и Ольга спросила своих добровольных помощниц:
- Хотите в санитарки?
- Да! – заявила высокая красивая брюнетка.
- Мы санитарные курсы кончили, - пояснила блондинка среднего роста. – У нас справки. И мы в больнице работали.
- Ишь, разорался, - фыркнула брюнетка в сторону комбата.
- Пошли со мной.
По дороге девушки познакомились. Высокую брюнетку звали Таней Лебедевой, а блондинку – Светой Портновой.
- Мы тут школу кончили, - рассказала Таня, - в этом году.  Хотели со Светой в институт, даже документы послали.
- Я тоже хотела в институт, - вздохнула Ольга.
Когда всех раненых доставили в санвзвод, майор Мещеряков выделил санитаркам двух красноармейцев и велел похоронить убитых.
- Ты будешь за старшую у санитарок, – ткнул он пальцем в Ольгу. -  Командиром назначаю ефрейтора Подсобляева. Фашистов с нашими не хоронить. Нечего советскую кровь мешать с поганой фашистской. Собрать документы, отдать мне, медальоны оставлять на убитых.
Немцы обстреливали позиции первой роты и с фронта, и из города. Санитарки ползали по изрытому взрывами снегу с комьями мерзлой земли и оттаскивали убитых к траншее. Там они ощупывали карманы их гимнастерок, доставали красноармейские книжки и другие документы, отдавали ефрейтору Подсобляеву, который оказался разговорчивым парнем Володей. Володя и второй красноармеец  Валера складывали убитых в траншею штабелем. Четыре тела поперек траншеи, на них четыре тела вдоль траншеи, снова четыре поперек. Когда высота этого жуткого штабеля достигла края траншея, они принялись укладывать вплотную с ним второй.
Если бы Ольге полгода назад кто-то сказал, что ей придется заниматься такой работой, - она бы просто не поверила. В госпитале на Кировке она привыкла к крови, к оторванным и отрезанным конечностям, к изувеченным телам. Но сейчас ей становилось жутко, когда она находила убитого с развороченным животом, или без ног, без головы, без верхней части туловища. Она тащила по снегу тяжелый изуродованный труп к траншее и думала, что еще вчера этот парень говорил, смеялся, думал о любимой девушке, мечтал. Он жил и нес в себе целую вселенную. И вот все это исчезло без следа, осталось только невероятно тяжелое изувеченное мертвое тело. Страшно думать, что после смерти от человека не остается ничего, только безжизненный труп, который под землей очень скоро превратится в жуткий скелет.
Она вспомнила бабушку, которая уверяла, что после смерти душа человека попадает на тот свет, в прекрасный рай или в кошмарный ад и остается там навечно. Если хочешь, чтобы душа попала в рай, надо не грешить. А если будешь грешить, обманывать старших, проказничать и озоровать, таскать украдкой куски, обижать маленьких, то попадешь в ад. Там черти подцепят тебя острыми вилами прямо под ребра и посадят на большую раскаленную сковородку.
Наверно, думала Ольга, необразованному человеку такая вера нужна, иначе жизнь теряет смысл. Она вспомнила, как ей стало жутко, когда после похорон бабушки она впервые подумала, что рано или поздно она сама тоже умрет. Ей стало страшно, как никогда в жизни. Как же так, все вокруг останется, солнце будет сиять в безоблачном небе, ее подруги останутся жить, все так же будут купаться в Яхроме, рвать цветы, играть «на золотом крыльце», а ее положат в тесный деревянный гроб и закопают глубоко в землю. Такого ужасного чувства она никогда не испытывала, ни раньше, ни позже. Она зарыдала, подбежала к маме, обняла ее колени и сквозь обильные горькие слезы спросила:
- Мама, я не умру?
Мать прижала ее к себе.
- Не умрешь, доченька. Конечно, ты не умрешь.
Ольга вытерла слезы, покрепче ухватилась за воротник очередного убитого и потащила его к траншее. Там оказалась Аня Рябышкина, и она уже смотрела на энергичного Володю зачарованным взглядом. Ольга легонько ткнула подругу кулаком в бок, но та лишь кивнула головой. Володя тоже заинтересованно поглядывал на симпатичную санитарочку. Ольга даже позавидовала Ане, никакие ужасы войны не могут избавить ее от влюбчивости. А как она смотрела на Игоря Болдырева в ту последнюю ночь перед войной!
- Сто семь! – подвел итог Володя. – Девчонки, всех собрали?
У пятерых убитых ни документов, ни медальонов не нашли, все это исчезло вместе с развороченной грудью. Володя и Валера пытались опознать безымянные тела, но определили только одного.
- Это Вовка Гусев, - уверенно заявил Валера. – Он служил до войны в морфлоте. Видишь, на спине русалка с якорем, он в бане хвастался.
- А эти ребята, выходит, пропали без вести, - покачал головой Володя. - Обидно. Человек пал смертью храбрых, а даже мать не узнает, И пенсию ей не дадут. Может, комбат с политруком запишут их в убитые.
Они закрыли штабеля тел обрывками шинелей и масккостюмов и вылезли из траншеи. Тут же совсем рядом рванула мина, все повалились на снег.
- Аня, - вдруг негромко попросил Володя, - посмотри мою ногу.
Аня кинулась к Володе и будто нечаянно прижалась к нему. Володя подтянул ногу, посмотрел на нее.
- Вот это да! Вы посмотрите! Уж если повезет, так повезет.
Он снял сапог, крови не оказалось, но каблук срезало как ножом.
- А знаешь, Валера, - вдруг задумчиво проговорил Володя, вертя в руках безнадежно испорченный сапог, – надо еще одно дело устроить. Ты перепиши все фамилии из книжек. С адресами. Девчонки, найдите бумагу, химический карандаш и пустую бутылку. А пока Валера пишет, мы надолбаем земли на бугорок, будет чин-чином.
Валера переписывал фамилии погибших, санитарки долбили ломом и тремя лопатами мерзлую землю, чтобы засыпать тела. Володя снял со штабеля маскхалаты и разглядывал сапоги на убитых.
- Этот сойдет. Эх, друг, ты уж прости меня.
Он стащил с окаменевшей ноги сапог, надел, притопнул.
- Как раз. Ну-ка, девушки, дайте лом.
Он принялся с силой долбить твердую землю, Аня держалась рядом.
- Вот, девушки, братская могила. После войны тут поставят памятник. На памятнике надо писать имена павших героев. А где имена? Документы мы забрали, бумажки в патрончиках истлели. Одни безымянные герои. А Валера перепишет, мы бумагу в бутылку и положим в могилку. Начнут ставить памятник, а бутылка – вот она.
- Как моряки, - всхлипнула Аня.
Бутылку с запиской положили на тела под маскхалаты, над траншеей вырос длинный холмик мерзлой земли. Санитарки всплакнули. Володя дал им немного поплакать и скомандовал:
- Ну, хватит. Шагом марш в санвзвод! Принесете нам пожевать. Да, девчонки, по дороге зайдите к людям, скажите про бутылку, чтоб знали.
Немцы усилили обстрел, к санбараку санитарки добирались перебежками, а то и полком по изрядно затоптанному снегу. Их встретил фельдшер Евдокимов в залитом кровью клеенчатом фартуке.
- Ну, красавицы, мыть руки и – на пищеблок. Комбат выделил раненым убитую корову, хватит и вам. Хлеба нет, хоть похлебаете горяченького, говядинку пожуете.
После еды страшно потянуло спать, но Евдокимов нашел работу.
- Взять термоса с бульоном и марш назад, в траншеи.
Обстрел все усиливался, и санитаркам пришлось весь путь к траншеям ползти по-пластунски. Бойцы страшно обрадовались им, но, пожалуй, еще больше – горячему бульону. Аня, конечно, сразу кинулась к своей новой симпатии, к Володе, а Ольга справедливо начала раздавать бульон с середины траншеи, «яхромский букет» отправился в дальнему концу траншеи. Красноармейцы сгрудились возле санитарок.
- Отставить! – послышался окрик взводного. – По местам! Немцы вот-вот начнут атаку! Ну-ка, красавицы, раздавайте по очереди, вдоль траншеи. И поскорее марш отсюда.
- Хлебца бы, - подмигнул Ольге молодой боец. – Свеженького.
- Хлеба нет, - мягко ответила она.
- А жаль. Как тебя звать, красивая? А я – Эдик.
Боец вытащил из вещмешка промерзшую насквозь, твердую как булыжник половинку буханки, постучал по ней, буханка отозвалась каменным звуком. Эдик с трудом насадил ее на кончик штыка, осторожно, чтобы не уронить, поднял над траншеей. Тут же в горбушку ударила пуля, мерзлый хлеб разлетелся на куски. Парни подбирали хлебные осколки, запивали горячим бульоном. Когда Ольга добралась до командира взвода, ее термос оказался пуст.
- Простите, товарищ младший лейтенант, - огорчилась она. – Мы еще принесем.
Сзади кто-то вскрикнул. Ольга кинулась на крик. Оказалось, еще один боец пытался повторить «фокус» Эдика с мерзлым хлебом, но высунулся чуть больше, и пуля оторвала ему указательный палец.
- Метко бьют, гады, - морщился раненый. – Ты, сестричка, потуже затяни, ничего страшного, новый отрастет.
С обеих сторон посыпались насмешки.
- Эх, Костя, как ты теперь в носу колупать будешь?
Когда санитарки вернулись за новой порцией бульона, майор Мещеряков увидел Таню и Свету.
-А, яхромский букет! Ну и как?
- Остаемся! – в один голос ответили подруги.
- Товарищ майор, - обратилась к комбату Ольга. – Надо бы санки какие сделать. Ну, хоть из лыж. Тогда мы раненых по одной возили бы.
- Ты - Ольга? Молодец! А я ломаю голову, как раненых вывезти.
В траншее Ольга в первую очередь налила бульон взводному.
- Спасибо, Ольга. А я Георгий. Вы с девчатами больше не уходите из траншей. Немцы что-то осатанели.
И в самом деле, снаряды и мины рвались непрерывно, осколки визжали и свистели со всех сторон. Красноармейцы сидели на дне траншеи, изредка поднимались, чтобы посмотреть, как там противник и выпустить в его сторону пулю. Все ждали нового нападения, но немцы так и не пошли в атаку. Они не хотели нести напрасные потери, основные их силы через северную окраину города уже подошли к мосту.  Уже стемнело, когда к ротному прибежал мальчишка из яхромских «истребителей», передал пакет от комбата. Старший лейтенант собрал взводных и отделенных, позвал Ольгу, которую считал старшей из санитарок, развернул карту.
- В 22-00 идем на прорыв к шлюзу №3. Вот тут, вокруг города. Учтите, на чердаках засели снайперы, передвигаться перебежками. От фабрики двинется вдоль канала к шлюзу четвертая рота. Есть вопросы?
- Есть, - отозвался взводный Георгий. - Разрешите остаться мне с отделением. На прикрытие.
- Разрешаю. Но чтоб ни одного бойца не потерял.
 Взводные разошлись. Комроты остановил Ольгу.
- Ты, Ольга, возьми еще троих санитарок, пойдете сзади. Если будут раненые, подберете, отдадите бойцам.
Ровно в 22-00 позади траншей прошла третья рота с батареей сорокапяток, за ней тянулся целый обоз. Лошади тащили повозки и сани с мешками, ящиками и прочим имуществом батальонного хозяйства. Позади обоза шел санвзвод, возглавлял его  военврач Харитонов, за ним Степан Кузьмич вел за уздечку лошадь, на санях лежали пятеро тяжелораненых и среди них полковник Федотов. За санями длинной цепочкой шли санитарки, везли раненых на самодельных «нартах» из лыж. С Ольгой поравнялся Евдокимов, он тянул сразу несколько пустых нарт.
- Ольга, возьми четыре «нарты», а я пошел. Сильно не отставайте.
За санвзводом двинулась первая рота. Каждое отделение делало с небольшим интервалом два выстрела в сторону противника, бойцы вылезали из траншеи и, пригнувшись, бежали к реке. Когда в траншее осталось только отделение прикрытия, Аня вдруг ахнула, кинулась назад в траншею, повисла на шее у своего ненаглядного Володи.
- Отставить! – негромко прикрикнул взводный Георгий, в голосе его слышалась насмешка. – Санитарки, марш. Ольга, наведи порядок!
Четыре девушки с пустыми «нартами» шли по взрытому снегу позади батальона. Сзади из траншеи раздавались редкие выстрелы, немцы все так же вели сильный обстрел из пушек и минометов. Батальон перебрался по заснеженному льду на правый берег и стал подниматься на лесистую возвышенность. На вершине майор Мещеряков остановил батальон. Ольга услышала, как комбат говорил военврачу Харитонову:
- Вы, Борис Яковлевич, идите прямо на юг по торфоразработкам. Сплошного фронта тут нет, на немцев не должны напороться. У Туриста наши, сдадите раненых в медсанбат. Ну, ни пуха, ни пера!   
          Санвзвод двинулся вниз по склону, а Мещеряков повел батальон наискось по склону вниз. Бойцы оставляли за собой широкую полосу примятого и изрытого сотнями валенок снега. Четыре санитарки держались позади. Когда снова переходили Каменку, к батальону присоединился младший лейтенант Георгий с отделением прикрытия, им удалось без помех оторваться от противника. Володя приветственно помахал девушкам рукой, и батальон стал подниматься на новую горку, комбат держал
- Таня, Света, вы тут знаете дорогу? – спросила Ольга.
- Знаем, - отозвалась Таня. – Тут охотхозяйство.
- Мы сюда на пикники ходили, - вздохнула Света.
Впереди вдруг раздались выстрелы, они быстро переросли в частую перестрелку, раздались взрывы гранат.
- Ой, девочки, немцы в охотхозяйстве! - ахнула Таня.
- Девушки, ждите тут! – крикнул Георгий. – Я пришлю за вами!
Санитарки спрятались за кустами. Перестрелка впереди все больше разгоралась, и вдруг стихла. Послышался одиночный выстрел, второй, и наступила тишина, только гудели сосны под ветром.   
- Прорвались! – обрадовалась Ольга. – Таня, веди к шлюзу, будешь Сусаниным.
Они прошли десяток шагов и вдруг услышали совсем рядом впереди крики немцев. Испуганные девушки снова спрятались за кустами и притихли. Неподалеку послышался негромкий окрик.
- Эй, девчонки, вы где?
- Володя! – тихонько воскликнула Аня.
Снизу по глубокому снегу к ним поднялся Володя. Аня кинулась к нему на шею, Володя прижал ее к себе и повернул лицо к Ольге.
- Меня комроты за вами послал, - бодрым голосом пояснил он.- Приказано идти к шлюзу самостоятельно. Кто знает туда дорогу?
- Найдем, - уверенно сказала Таня. – Туда всего с километр.
- Надо спуститься наискосок, вон туда, там будет еще одна горка, - уточнила Света. – На той стороне пионерлагерь, а там совсем рядом.
Ноги тонули в глубоком нетронутом снегу, маленькой Ане он доходил  почти до пояса. Дым от горящей Яхромы стекал в низину, и дышать становилось все труднее.
- Может, на лыжах пойдем? - предложила Ольга.
Володя осмотрел «нарты», покачал головой.
- Сработано на совесть. Без инструментов только переломаю.
До пионерлагеря они добирались чуть не час, девушки выбились из сил. У избушки сторожа, которая стояла у подножья горки на берегу речки, они остановились. Впереди опять послышалась перестрелка.
- Немцы у шлюза, - озабоченно сказал Володя. – Наши пробиваются.
Совсем неподалеку  раздались минометные выстрелы, мины со свистом понеслись в сторону канала.
- Ах, черт, - огорчился Володя. – Влипли. Наши всполошили фрицев, теперь те до утра не успокоятся. Что делаем, девчонки? Вперед? У меня приказ доставить вас без потерь в расположение части.
- Куда вперед? – возразила Ольга. – Там же немцы. И справа они, вон минометы бьют. Может, и слева тоже? Попадемся им в руки…
Она вздрогнула, Володя крякнул.
- Попадаться никак нельзя. Принимаю командирское решение. Остаемся тут. Перезимуем до рассвета, оглядимся, тогда решим.
Он ногами отгреб глубокий снег от двери. К счастью, замок держался «на честном слове» и легко поддался. Володя приоткрыл дверь.
- Заходите, девчонки, будьте, как дома.
Девушки вчетвером уселись на доски узкой кровати, в сторожке стоял страшный холод, они прижались друг к другу. Володя с винтовкой устроился на скамейке у маленького окошка. Аня повздыхала, потом решительно поднялась, подошла к Володе. Она села рядом, вскоре Володя осторожно обнял ее за плечи. Некоторое время в сторожке царило молчание. Потом Володя спросил:
- Этот шлюз №3, - далеко до него?
- С километр, - ответила Света. – Я родилась в этом шлюзе.
- Как в шлюзе? Тогда же канала в помине не было. – удивилась Ольга.
- Не было, - усмехнулась Света. – Там была наша деревня Сергеевка. Отец работал на станции в Яхроме. Потом он умер. А когда начали строить канал, Сергеевку перенесли. Мы разобрали наш дом на бревнышки, на каждом бревне номер написали и перевезли на Пролетарку. Мама наняла мужиков, они собрали дом.
- Так ты помнишь, как канал строили? – спросил Володя. – Я читал, там работали комсомольцы-добровольцы. А потом говорили, канал строили заключенные. Ну, кулаки всякие и враги народа.
- Может и враги, - вздохнула Света. – Мы ходили смотреть.  Там много тетенек было. Худющие, грязные, больные. Мы им даже хлеб давали. А их заставляли работать бегом. Весь день бегом катали тачки с землей, без отдыха. Хоть и враги, а жалко.
- Жалко, - подтвердила Таня. – Я помню, торфуш жалела, тоже им хлеб давала.
- Каких торфуш? – спросил Володя.
- Ну, кто катать тачки не мог, их переводили на торф. Жуть. По колено в воде весь день. Лопатами рыли торф. Потом лепили брикеты, ну, как кирпичи, грузили в караваны на Яхроме. Умирало их много.
- Я помню, - перебила ее Света, - Их хоронили прямо, где сейчас канал.
- Нечего жалеть классового врага, - сурово сказал Володя. – Это же враги народа, кулачье. Они против колхозов. И вообще.
Опять наступило долгое молчание. В середине бесконечной ночи сторожка дрогнула, и они услышали мощный взрыв со стороны Дмитрова. Почти следом раздался второй такой же взрыв.
- Что это? – испуганно воскликнула Аня.
- Наверно, наши мост взорвали в Дмитрове, - предположил Володя. – Я слыхал, собирались взрывать.
Когда в окошке забрезжил свет, они совсем окоченели. А со стороны канала доносилась частые выстрелы орудий и резкие звуки взрывов. 
- Володя, может, пойдем?
- Ой, пойдемте, - оживилась Таня. – Тут надо Яхрому перейти, потом немного вдоль канала, там и шлюз совсем рядом. Уже светло, все видно.
- Ага, - хмуро отозвался Володя. - Видно. И немцам все видно. Прямо в лапы им. Не слышишь, пушки бьют и минометы совсем рядом. Наших на этом берегу уже нет.
- Есть хочется, - подала голос Аня.
- Разговорчики в строю! – с напускной суровостью одернул ее Володя. – Лучше песни пойте. Только шепотом.
- Шепотом неинтересно, - усмехнулась Ольга.
Когда рассвело, Сергей выбрался из сторожки на разведку. Вернулся он не скоро и мрачный.
- Продолжение следует, - буркнул он. – Метель вроде стихла, снежок немного идет. А тут прямо под носом, через речку немецкие батареи. Пушки и минометы. Бьют за канал. Полно фрицев. И за горкой с другой стороны какие-то избушки на курьих ножках, там тоже немцы.
- Ну, и что делать? – расстроилась Ольга. Она страшно замерзла, живот подвело от голода.
- Ждать, – вздохнул Володя. – Вам-то что, а вот я как дезертир, отбился от своих. Там бой идет, а я тут сижу с вами.
- С нами! – поддразнила его Ольга. – Из-за нас все твои беды.
Домик вдруг опять дрогнул от сильного недалекого взрыва. Аня ойкнула, и тут раздался второй взрыв, третий, четвертый. 
- Бомбят? – спросила Ольга.
- Не знаю, - пожал плечами Володя. – Не похоже на бомбу.
В домике опять наступило молчание, на этот раз довольно напряженное. Канонада усилилась, но выстрелов винтовок почти не слышалось. Ольгу тяготило это затянувшееся сверх всякой меры сидение в промерзшей сторожке. Ей не нравилось, что Володя ворчит и даже вроде обвиняет их в своем «дезертирстве». Ей не нравилось молчание Тани, она за всю ночь два раза рот открыла. Не нравилось, что Аня так откровенно вешается на Володю, хоть бы постеснялась подруг. Но больше всего ей хотелось поесть, лечь и спать, спать, спать. Ну и чтобы стало, наконец, тепло.
Сторожку снова тряхнула, на этот раз так сильно, что задребезжало стекло в окошке, а с потолка посыпалась труха. На них обрушился звук сильного взрыва, Ольга невольно вжала голову в плечи и согнулась. Будто чья-то грубая рука пригнула ее лицо к коленям, душу наполнил необъяснимый ужас. Наконец, она пришла в себя.
- Да что там такое!? – возмутилась она.
- Поспать на войне не дают, - усмехнулся Володя и уже серьезно сказал: – Пожалуй, это наши яхромский мост взорвали. Взводный говорил, после отхода нашего батальона саперы мост взорвут. Значит, батальон прошел к своим. Теперь ждать недолго. Раз мосты взорвали, немцам у канала делать нечего. Они уйдут греться, а мы тронемся.
- Я скоро в самом деле тронусь, - буркнула Ольга.
- А помнишь, Таня, - вдруг спросила Света, - у пристани немец бомбу сбросил. Осенью еще?
Таня молча кивнула головой и ничего не сказала.
- Такая огромная бомба! – продолжала Света.
- Прямо с корову, - насмешничал Володя.
- Может и с корову, -  согласилась Света. – Она не взорвалась, саперы откопали ее и разобрали. А там песок! Все радовались, что есть в Германии настоящие люди. Песок в бомбу насыпали.
- Схожу-ка я еще, посмотрю.
На этот раз Володя вернулся быстро.
- Девушки, готовность номер один. Немцы уходят. Подождем еще немного. Только тихо, не сунулись бы они сюда.   
- Тише, мыши, кот на крыше, - пробормотала Аня.
Вдруг Ольга насторожилась. Откуда-то из-за Каменки шел непонятный, негромкий, но явно опасный звук. Ей почудилось, что само небо рассыпалось на мелкие крупинки, и эти крупинки с мощным шорохом лавиной несутся прямо на них.  Она вскочила на ноги. Володя уже стоял у двери.
- Девчонки, - в его голосе звучала тревога, - ну-ка, выбираемся отсюда. Быстрей!
Они выскочили из сторожки. Метель утихла, но тучи шли над самой головой, а редкий снегопад не позволял ничего разглядеть дальше сотни метров. Они чувствовали, что по Каменке на них надвигается что-то грозное и неодолимое. Первым опомнился Володя.
- Вверх на горку!
В полной растерянности они кинулись вверх, к фанерным домикам пионерского лагеря через глубокий, рыхлый снег. Они не понимали, что происходит, но чувствовали, что на них надвигается смертельная опасность. 
- Ой, девочки, - воскликнула Таня, - я свою сумку забыла!
Она побежала к сторожке.
- Куда! – заорал Володя, но Таня уже скрылась в домике. 
И тут Ольга увидела! По заснеженной Каменке на них стремительно шла какая-то черная высокая стена. Ольга оцепенела. А стена была уже совсем рядом, и от нее ощутимо исходил тот самый ужас, который она почувствовала в сторожке.  Девушки побежали вверх по склону, но их будто сковало, ноги отказывались двигаться. Через несколько шагов они остановились, их силы совсем иссякли, грудь разрывалась от недостатка воздуха, пульс бешено колотился в висках.
- Девчонки, вверх! Вверх! – крикнул Володя. Он повернулся к сторожке. - Таня! – завопил он и кинулся вниз.
Он уже почти добежал до сторожки, когда черная стена с белой пеной на вершине обрушилась на бревенчатый домик. Раздался оглушительный треск, разлетелись в разные стороны бревна. А непонятный шум превратился в чудовищный рев. Девушки стояли по пояс в снегу и смотрели, как перед ними с огромной скоростью летел бурный, пенистый поток черной воды. Между бревнами мелькнуло синее пальто Тани, и вот уже только стремительная вода несет бревна и швыряет их, будто щепки. На краю потока по колено в черной воде стоял Володя, и поток старался сорвать его и унести за бревнами.
- Володя! – завизжала Аня и тоже кинулась вниз.
- Мама! – закричала Света. – Таня!
В ответ раздавался только разъяренный рев бешеного пенного потока. До них долетел новый треск, на том берегу поток разбивал на бревна деревенские дома. Володя выбрался из ледяной воды, подхватил Аню и понес ее вверх, где застыли Ольга и Света. Вода поднималась за ним по пятам. Ольгу била крупная дрожь, Света тихонько выла. Володя подошел к ним, и Ольга даже не узнала разговорчивого шутника. Он повзрослел на десяток лет и превратился в сурового командира.
- Прекратить, - негромко приказал он. – Кончай реветь. Света. Где тут в городе можно переждать пару дней?
- Можно у нас, - сдавленно пропищала Света. – На Пролетарке.
- Нельзя на Пролетарке, - отверг ее предложение Володя. – В городе немцы, зайдут, увидят нас, - ты представляешь, что будет?
- Тогда, может, в Троицкой церкви, - уже спокойнее сказала Света. – Там высоко, подвал большой. Наверно, там много народу собралось.
- Пошли!
- Куда? – Ольга кивнула на пенистый поток.
- Вода далеко вверх не поднимется, - уверенно сказал Володя. – Найдем, где перейти. Пошли.

 
   



29-30 ноября
С НП капитана Кабанова Кузнецов видел, как около взвода немецкой пехоты с уцелевшим танком в отчаянии бросились к каналу и пытались перебраться на западный берег. Лед не выдержал, танк ухнул в пустоту, вместе с ним провалилась почти половина солдат. Оставшиеся по пояс в снегу спешили к западному берегу, добрались до откоса, полезли вверх. С высоты по ним дали залп полковые пушки, и на берег выбрались всего три немца, они зайцами кинулись по откосу вниз, но там путь им преградила черная ледяная вода.
- Ну что, Василий Иванович, - без улыбки сказал Колесников. – Приказ товарища Сталина выполнен. Противник отброшен за канал.
Они поехали в штаб. До самого Дмитрова все пространство за каналом залила черная, дымящаяся на морозе вода, из которой поднимались белоснежные верхушки холмов. В штабе Захватаев доложил, что в Загорск к вечеру прибывает 56-я бригада полковника Рагули из Чкалова, а в Хотьково разгружается 123-я танковая бригада.
- Сорок танков, Василий Иванович! Из них двадцать Т-34!
Сосредоточение Первой ударной подходило к концу. Где-то в бескрайней Сибири преодолевали очередную тысячу километров эшелоны 84-й морской бригады, да еще два лыжных батальона подходили с востока к Уралу. После горького опыта двух окружений Кузнецов научился смотреть дальше задач своей армии. В Первую ударную Ставка передает две бригады и два лыжных батальона из моряков Тихоокеанского флота. Власов получает пополнение оттуда же. Это немалые силы, и Кузнецова тревожило, что Ставка забирает войска с Дальнего Востока.
Он на своей шкуре дважды убедился, что наша стратегическая разведка частенько подводит, как это случилось в самом начале войны, потом под Смоленском и Киевом, а в октябре под Брянском и Вязьмой. Нашу агентурную сеть в Европе гитлеровцы разгромили. А что делается на Дальнем Востоке? Вдруг Япония нанесет удар по Дальневосточному фронту? В чертовом сорок первом таких неожиданностей случалось хоть отбавляй. Войны на два фронта страна может не выдержать. Остается надеяться, что с Японией мы не дадим маху, что Ставка имеет доказательства нейтралитета Японии.
Япония Японией, а его армии надо начинать прерванное наступление, операцию «Удар Шапошникова» никто не отменял. Если не опередить противника, он через пару дней нанесет новый удар, и может случиться все, что угодно. Сегодня посылать бригады за канал нет никакой возможности, «море Галицкого» остановило противника, но оно закрыло дорогу на запад и нам. Кузнецов приказал Захватаеву внести изменения в приказ о наступлении и собрать всех командиров, комиссаров и начальников штабов бригад.
Из начальствующего состава уже шести бригад он пока лично знал лишь полковников Ерохина и Субботина. Ночью он мельком видел командира 47-й бригады Лысенкова, когда тот заехал на его КП в Перемилово для получения боевой задачи. Сейчас Кузнецов познакомился с комбригом-55 полковником Сидякиным, комбригом-56 полковником Морозовым и комбригом-44 полковником Рагулей, с их комиссарами и начальниками штабов. Тут же присутствовал командир бригады осназ майор Шкеров, его Кузнецов знал пока тоже заочно. 
Комбриги доложили о состоянии бригад, Захватаев зачитал приказ о наступлении. Начинать его предстояло полковнику Лысенкову. 47-я бригада должна в ночь на 30-е ноября с северного берега Яхромского водохранилища перейти канал у железнодорожного моста, где затопление не захватило западный берег. Бригада скрытно окружает город Яхрома с юга, концентрическими ударами трех батальонов занимает его и развивает наступление на Федоровку. Во втором эшелоне с утра 30 ноября пойдет 55-я бригада Сидякина, которая сейчас уже снималась со своих позиций на рубеже Татищево – Ударная. Там ее место займут 29-я и 50-я бригады. Удар бригад Лысенкова и Сидякина развивает 56-я бригада полковника Рагули, которая должна подойти к Яхромскому водохранилищу самое позднее завтра к полудню.
- Нам поручена почетная задача, - сказал в заключение Кузнецов, - первыми начать стратегическое контрнаступление Красной Армии, отбросить противника за рубеж Клин-Солнечногорск и выйти к реке Лама. Я уверен, что бригады с честью выполнят боевую задачу.
Он помолчал, чтобы придать больше значения следующим словам.
- Первой ударной армии придана бригада осназ майора Шкерова. Надеюсь, заградительные отряды в нашей армии останутся без работы.
Комбриги хорошо знали назначение частей осназ и заградительных отрядов, насупились. Майор Шкеров сидел с бесстрастным лицом, как и полагается представителю карающего меча пролетариата. После совещания Кузнецов позвонил Шапошникову.
- Десант противника на восточный берег уничтожен. Автогужевые мосты взорваны. Железнодорожный мост разрушили летчики. Водоспуск сработал, противник по всей полосе остановлен. Моих частей на западном берегу нет. Галицкий проводит новое заполнение канала. 
- Ваши потери?
- У Ерохина около 20%, полковник Федотов тяжело ранен, эвакуирован в Загорск. У Субботина и Лысенкова до 8 процентов.
- Многовато, Василий Иванович.
- Очень много. У меня нет танков, артиллерии недостаточно, бойцы жгли танки бутылками, ну и сорокапятки. Нет поддержки с воздуха.
- Это наша общая беда. Воюем числом. Как идет сосредоточение?
- Сегодня жду части Морозова, К Ярославлю подошли «сороконожки» Безверхова, Очень прошу подбросить артиллерию. 
- Мы не имеем возможности. Ваши предложения, Василий Иванович.
Голос Шапошникова даже по ВЧ выдавал большую усталость маршала. Кузнецов вздохнул. Видно, так ему и воевать до победы без артиллерии, без танков и без авиации. Наверно, у Рокоссовского и Власова дела совсем плохи, если начальник Генштаба не имеет возможности обеспечить Первую ударную артиллерией. Да и у Лелюшенко от армии осталась половина. Маршал требует предложений. А какие у нас предложения? Передышки не будет, надо наступать, опередить противника. Придется бросать новые бригады с марша в бой против танков. 
- Предложения прежние, наступать. Сейчас известный рубеж и вся пойма не проходимы для танков. Да и для пехоты. Сегодня с наступлением темноты Лысенков перейдет на ту сторону на стыке с левым соседом, там не было затопления. Ближайшая задача - освободить известный город. Его поддержит Сидякин, я его переброшу с севера, а Ерохин и Субботин займут его место. По мере подхода отправлю Морозова и Безверхова на помощь Лысенкову и Сидякину.  Основной удар намечаем на известный город и дальше для соединения с Захаровым. На правом фланге Ерохин и Субботин пойдут через затопленные места, у них успех окажется скромным, но они отвлекут противника. Дня через два лед окрепнет, усилим нажим в направлении Солнечногорска и Клина.
- Ваши предложения поддерживаю, сегодня отправлю приказ. Не обещаю, но постараюсь выделить вам полк армейской артиллерии. Желаю вам успеха, Василий Иванович.
Красноармеец Виктор Круглов сидел на вещмешке в снежной траншее с винтовкой под мышкой и старался хоть немного отвлечься от пронизывающего холода. Канонада заметно стихла, слышался негромкий стук топоров и молотков, это саперы настилали мостки через провалившийся лед канала. Вчера в конце дня их бригада вышла к Яхромскому водохранилищу и заняла позиции по восточному берегу канала. Сейчас они ждали сигнала к атаке. Самошкин прополз к каналу и вернулся заметно озадаченный.
- Черт те что. Лед в середине просел по всей длине. Того и гляди обвалится. Полно трещин. В общем, будут нам сегодня водные процедуры. Так что смотреть в оба. Кто провалится, - пеняй на себя.
Вечером перед выходом из Афанасово полковник Лысенков на митинге бригады поставил бойцам боевую задачу.
- Бригада скрытно переходит канал, обходит город Яхрома с юга и атакой с трех сторон выбивает из него немецко-фашистских захватчиков. По данным разведки, в Яхроме до дивизии пехоты и около сорока танков. Противник взорвал канал, спустил часть воды, чтобы помешать нашему наступлению. Инженерные части снова заполняют канал, но здесь высокое место, вода еще не дошла. Лед на канале ненадежный, саперы наведут мостки, каждый красноармеец должен принести к каналу хотя бы по доске. Поклянемся, что выполним приказ Родины и первыми погоним фашистов с родной земли на запад!
Высокая честь, - думал сейчас Виктор, - но уж больно холодно. По привычке, выработанной за месяцы армейской жизни, он начал было клясть нетерпеливое начальство, могли бы подождать денек-другой, вода бы заполнила канал, и лед окреп. Но тут же он усмехнулся своей наивности. Когда лед окрепнет, немцы опять кинутся на этот берег, и все начнется сначала, а сейчас они никак не ждут нас.
Он осторожно привстал, чтобы размять онемевшие ноги, поприседал, поправил под собой вещмешок, подложил для верности противогазную сумку и снова уселся. Вчера они загнали на мост пару фашистских танков и уцелевших солдат. Комбриг Лысенков оставил перед мостом второй батальон, а им приказал идти в Афанасово на дневку. Усталые до изнеможения бойцы еле добрели до села, набились в тесные деревенские избы и завалились спать прямо на полу. Конечно, сержант Самошкин, теперь командир взвода, в первый караул послал Виктора и дал ему в начальники ефрейтора Закира Белебеева.
- Вы самые здоровые, и всего-то два часа, - успокаивал он их. -  А я тут с хозяйкой договорюсь, пусть лепешек напечет. Давайте-ка свою муку.
Они ходили вокруг двух изб, в которых спал их первый взвод. Ноги у Виктора одеревенели. Страшно подумать, они отмахали от Загорска километров сорок пять. И без передышки – в бой. Напряжение ночного боя, первого боя в его жизни не отпускало его. Время от времени Виктор приплясывал, чтобы размять и согреть ноги, старые кирзачи свободно пропускали холод, к тому же саднила чертова мозоль.
Он покосился на Белебеева. Темное лицо башкира ничего не выражало, глаза казались закрытыми, то ли напарник спал на ходу, то ли просто прикрыл глаза до узеньких щелочек. Белебеев спокойно шагал в новых валенках, в которых протопал от самого Загорска. Ноги у него железные, что ли, или терпение у башкир такое? - с завистью подумал он и усмехнулся. – Башкир-батыр!
Через два часа их сменили Боткин и Казаринов. Боткин отчаянно зевал и тер глаза руками.
- Снегом умойся, - вдруг обрел дар речи Белебеев.
- Иди ты, - уныло огрызнулся Боткин.
В избе стояла духота и одуряюще пахло свежими горячими лепешками. Хозяйка у печи гремела сковородами и протвинями. Виктор раздвинул двух лежебок, втиснулся между ними, подложил под голову вещмешок и мгновенно провалился в сон.
Его разбудил крик «Подъем!», он с трудом заставил себя открыть глаза. Все тело ныло, как после тяжелой работы, сон на жестком полу в неудобной позе не прибавил бодрости. На дощатом столе громоздилась стопка темных лепешек, дымился большой чугун с вареной картошкой, второй чугун с кипятком стоял на полу.   
- Поешьте, сынки, свеженьких лепешек, - угощала хозяйка. – И картожечки горяченькой.
Самошкин погнал всех во двор умываться ледяной водой, а потом они расселись вокруг стола и на полу вдоль стен. За стол сержант усадил хозяйку и двух ее малолетних ребятишек.      
- Как тебя зовут? – спросил он старшего.
- Петька, - ответил тот сиплым от робости голосом.
- А я Матвейка, - похвастался второй.
- Угощайтесь, Петька и Матвейка, лепешками. А отец ваш где?
- На фронте их отец, где еще, - ответила хозяйка. – Еще в июле угнали. Ни письма, ни грамотки. И моего мужика в сентябре забрали. Петька-то и Матвейка внуки мне. Мать ихняя на работе. Она в Яхроме на фабрике работает. Еще вчера утром ушла и – все нет. Живая ли?
Красноармейцы чистили кожуру, посыпали картошку солью и заедали еще теплыми лепешками. Хозяйка рогачом подняла на стол чугун с кипятком.
- Заварки вот у нас нету. Давно без заварки пьем.
- Ничего, мать, - ответил Самошкин. – Зато у нас сахар есть.
Он достал из вещмешка два последних кусочка рафинада, протянул ребятишкам. Красноармейцы тоже стали одарять мальчишек сахаром, вскоре перед каждым оказалась кучка рафинада.
- Спасибо вам, сынки, - растрогалась хозяйка, - Да нам ничего не надо. Вы фашиста не пускайте сюда. Прогоните фашиста. Это надо, чуть не до Москвы добрался, проклятый. Сколько горя народу.   
- Прогоним, мать, слово даю, прогоним.
- Вот и мой, уходил на фронт, говорил, мы победим. Только, говорил, ты, мать, меня не жди. Мол, пока война кончится, народу много ляжет. 
Самошкин порылся в кармане шинели, вытащил стреляную гильзу.
- Возьми, брат Петька, на память.
У мальчишек загорелись глаза.
- Настоящая?
- А то. Я вчера из нее фрица свалил. Понюхай, порохом пахнет.
Петька понюхал гильзу, дал понюхать братишке.
- Ух ты! Порох!
Комбат прислал к ним председательницу сельсовета, и та повела красноармейцев разбирать колхозные строения. Все бревна и доски бойцы потащили на себе к каналу.
Виктор очнулся в снежной траншее от толчка в бок.
 - Не храпи, - ухмылялся Сережка Боткин. – Фрицев перепугаешь.
Уже стемнело, ветер утих, и мороз усилился. В воздухе кружились редкие снежинки.
- Товарищ сержант, - спросил Павел Казаринов. – Когда пойдем? Холодно же.
- Как только, так сразу, - отрезал Самошкин. – Разговорчики!
Виктору казалось, что они сидят на морозе в снегу целую вечность, и будут сидеть, пока не превратятся в сосульки. Они замерзнут насмерть, и снег закроет их молодые красивые трупы.  И тут сзади послышался гром орудийной пальбы, а в небо взвилась красная ракета.
- Взвод! – скомандовал Самошкин. – Винтовки на шею, по одному за мной! Если кто свалится в трещину, винтовка удержит.
Он повесил трехлинейку на шею поперек груди, положил на нее руки, взбежал на откос и начал спускаться к каналу. Виктор поспешал за ним. Лед в канале сильно прогнулся, посредине зияла неровная  трещина. Через канал тянулись узкие, в две доски мосточки. В трещину посреди канала саперы опустили стойки, и мостки в самом опасном месте шли в полуметре ото льда.
- Стой, пока я не дойду до середки, - скомандовал Самошкин, и побежал по этому жидкому настилу.
Виктор дождался, пока Самошкин добрался до середины мостков и пошел за ним. К середине мостки заметно опускались, а потом шли на подъем. Самошкин уже добрался до другого берега, легко взбежал на откос и залег за ним. Виктор выбрался на высокий откос и лежал рядом с ним, по мосткам осторожно шли красноармейцы.
- Смотри под ноги, - негромко предостерегал Самошкин.
И тут боец на самой середине канала вскрикнул. Он поскользнулся на заснеженной доске, не удержался, упал на покатый лед и теперь медленно скользил прямо к жуткой трещине.
- Алтатаев! Винтовку поперек!
Он дождался, пока очередной боец выберется из канала, спустился на мостки, подбежал к Алтатаеву, упал на доски, протянул вниз руку. У того винтовка легла поперек трещины, он лежал животом на ней и тянул руку вверх. Самошкин схватил ее и медленно подтащил упавшего выше по льду. Там Алтатаев поднялся на ноги, залез на мостки и не  торопливо пошел на западный берег. Самошкин шел шагах в десяти сзади. Раздался крик с соседних мостков, там красноармеец тоже поскользнулся, но упал прямо в трещину, его отчаянный  вопль затих в черной глубине.
- Видал? – грозно крикнул Самошкин. – Не суетись!
Через два настила от них артиллеристы катили по доскам сорокапятки, тонкие стволы четко выделялись на фоне снега. Еще под одним настилом вдруг раздался громоподобный треск, лед обвалился в пустоту вместе с досками и с двумя красноармейцами. Потом донесся крик откуда-то издали.
Комбат приказал ротам идти на запад, впереди шла первая рота Морозова. Виктор опять вытаскивал ноги из глубокого снега, думал о предстоящем бое и вспоминал слова комбрига о том, что они первыми идут в наступление. Только бы не отступать снова, а вот так идти и идти за запад. Шаг за шагом. Интересно, сколько таких шагов до Берлина? Туда, пожалуй, километров тысячи две – две с половиной. Получается три миллиона шагов. Если делать шаг в секунду, - а на глубоком снегу больше не выйдет, - это же всего 35 суток при круглосуточном движении. Если идти 12 часов в сутки, то надо два месяца. Всего-то два месяца! Но фашисты не дадут шагать без передышки. Они дошли от границы до канала за пять месяцев, а сколько придется идти отсюда до границы, а потом – от границы до Берлина? Но в любом случае, за год можно.
Роты менялись через каждые метров триста, но все равно Виктор вспотел и устал идти по рыхлому и глубокому снегу. Когда они снова перешли в хвост колонны, Самошкин негромко сказал:
- Слыхал я, канал взорвали не немцы, а наши. Но это – военная тайна, ты не особо болтай.
От бригадной колонны отделился и ушел вправо третий батальон, Потом комбат остановил первый батальон, второй продолжал идти дальше. Хрусталев собрал командиров рот, красноармейцы уселись на вещмешки. Виктор задумался об Ольге. Его очень расстроили «фронтовые» песни в теплушке о легкомысленных девушках. Нет, твердил он, Ольга моя не такая. Она будет ждать меня. Вскоре вернулся комроты Морозов.
- Справа – населенный пункт Степановка, до нее полкилометра. В Степановке рота пехоты и около десяти танков. Задача: скрытно подобраться к деревне вплотную и уничтожить гарнизон. Немцы спят, нас не ждут. Выбирай дворы, в которых стоят повозки, машины, лошади. Подползай прямо к избе и – бутылку в окно. Будут фашисты выскакивать, бей в упор. Вперед!
Метров двести до деревни продвигались по - пластунски.
- Подбираемся прямо к избам, - распоряжался Морозов. – Ищите, где стоят фашисты. Любые разговоры запрещаю!
- От взвода не отрываться! Держаться по двое! – добавил Самошкин.
Рота подползла к избам, справа в небо взвилась красная ракета.
- За мной, вперед! – крикнул Морозов и бросился к ближайшей избе, во дворе которой виднелись несколько повозок.
- За родину, за Сталина! – раздался возглас политрука.
Раздались одиночные выстрелы часовых, в темных окнах стали загораться тусклые огоньки, послышались встревоженные крики:
- Alarm! (Тревога!)
- Russische Partisanen! (Русские партизаны!)
Виктор и Архипов подбежали к избе, где во дворе стоял большой тупоносый грузовик с крытым кузовом. Виктор зажег фитиль, бросил бутылку в окно. Раздался звон стекла, в избе вспыхнуло пламя, из окна послышались вопли. Они с Архиповым укрылись за грузовиком, приготовили винтовки. Распахнулась дверь, на крыльцо выскочил немец в расстегнутом мундире, Архипов выстрелил, немец упал. А в дверь ломились изнутри сразу несколько человек, они застряли в узком проходе, Виктор и Архипов выстрелили одновременно, два фашиста упали, два уцелевших высвободились, кинулись с крыльца в разные стороны. Виктор выстрелил, один немец упал, Архипов промедлил, и второй скрылся за углом. Тут с треском и стеклянным звоном вылетело окно, из него вывалился еще один немец, упал на снег, вскочил и с рамой на плечах помчался в огород. Виктор свалил и его.
Через полчаса бой почти закончился. Из нескольких изб еще отстреливались засевшие там немцы, с невысокой деревенской колокольни бил короткими очередями пулемет, и Морозов приказал прочесать село. Виктор с Архиповым заходили в избы, испуганные жители встречали их радостными приветствиями. 
- Наконец, родимые! Заждались вас! За неделю страху натерпелись. 
А я молоток, Оля! – похвалил себя Виктор. – Еще двумя фашистами на земле меньше. Эх, не видишь ты меня сейчас!
Вскоре село было очищено от противника. Сорокапятки дали по колокольне несколько выстрелов, и пулемет умолк. Связисты тянули провода в сельсовет, где устроил КП Хрусталев. Санитарки вели под руки, несли на носилках раненых в сельскую больницу, там военврач Смольянинов уже приготовился к операциям. От канала подошли повозки с боеприпасами и продуктами. Майор Хрусталев приказал выставить на окраинах Степановки охранение, а остальным разрешил отогреться и отдохнуть в теплых избах до нового приказа.
 В отделении Самошкина осталось семь человек, при штурме деревни погиб один и были ранены еще двое. Красноармейцы набились в избу, где и без них собралось немало народу. Жители Степановки из погребов и щелей вернулись домой, в эту избу кроме хозяйки с тремя ребятишками перебралась соседка с двумя детьми из сгоревшей избы. Она привела с собой старушку-мать, а на полатях кряхтел и кашлял свекор хозяйки. Но женщина встретила красноармейцев радушно.
- Заходите, сынки, ишь, промокли. У нас тепло, обсушитесь. Я уже картошку поставила вариться. Кипяточку попьете. Вот хлеба у нас нет, и сахару. - Она загремела чугунами.
- А я сальца для вас сберегла, - добавила соседка. – Сейчас сбегаю.
- Вы, мать, сало ребятишкам оставьте, - остановил ее Самошкин. – Простите, что сожгли ваш дом.
- Изба сгорела, - отстроимся, - махнула рукой соседка. – Там немцы сгорели, будь они прокляты.
- А ну, ребята, - скомандовал сержант, – угостим ребятишек лепешками. И сами пожуйте, пока картошка варится. Мало ли что. 
Красноармейцы достали последние лепешки, раздали детям, те сразу принялись жевать их, как лакомство. Остаток лепешек бойцы разделили между собой, запили их холодной водой.
- Ищь, изголодались, - сочувственно заметила хозяйка. – Заморили червячка, а скоро картошка сварится. Поедите досыта. А то куда годится, таким парням – по кусочку лепешки.
- Бойцам, мать, вредно набивать живот, - ответил Самошкин.
- И то. Мой Степан то же говорил, бывало. Его на гражданской в живот ранило, говорил, кабы перед тем поел, - в живых бы не остался.
Хозяйка вытащила рогачем из печи чугун с картошкой в мундире, слила воду, поставила на стол. Снова полезла в печь, вытянула чугун с кипятком. Бойцы достали кружки, но тут дверь распахнулась.
- Тревога! Танки!
Рота Морозова залегла на северо-восточной окраине Степановки. Со стороны Яхромы на деревню по белоснежному полю медленно шли черные танки. Их было не меньше двух десятков, за каждым укрывались кучки солдат. А из Степановки санитарки поспешно уносили раненых, комбат приказал эвакуировать их за канал.
Бой продолжался недолго. У красноармейцев не осталось ни гранат, ни бутылок с бензином, патронов тоже набралось меньше обоймы на человека. Четыре сорокапятки били по танкам, перебили гусеницы у двух, подожгли еще один, но враги подходили все ближе. Комбат получил приказ отводить батальон за деревню и блокировать ее с юга.
Виктор уходил из деревни с Петькой Архиповым, один отбегал к ближайшему укрытию, второй прикрывал его. Вот Виктор пристроился за толстым бревном у завалинки избы, прицелился в немца, нажал на спусковой крючок, но вместо выстрела послышался щелчок металла, патроны кончились. Он крикнул Петьке: «Давай!». Архипов поднялся, побежал к нему, но тут совсем рядом с ним рванула мина, и на месте головы у Архипова вздулся кровавый пузырь. Виктор почувствовал на лице горячие брызги. Осколок мины срезал Петьке голову.
Ошеломленный Виктор побежал дальше, он даже не заметил, что рядом с ним та самая изба, где они не успели поесть картошку в мундире. Отворилась калитка, хозяйка громким шепотом позвала:
- Сынок, на-ка!
Перед глазами Виктора все еще стояло жуткое видение, он машинально прижал к животу тяжелый, горячий чугун с картошкой, крикнул хозяйке: - Прячьтесь в погреб! - и побежал дальше за деревню.
Батальон отошел в колхозную животноводческую  ферму в километре от Степановки. Рота Морозова заняла бревенчатую кошару. Связисты протянули сюда провода, и комроты уже что-то кричал в трубку. Виктор сидел на охапке соломы, перемешанной с овечьим пометом, и все еще прижимал к животу чугун. Подошел Самошкин.   
- Ранен, Круглов? Все лицо в крови.
- Нет, - с трудом выговорил Виктор. - Архипов.
Самошкин покрутил головой.
- За полтора суток – половина отделения. А что это ты приволок?
Он с трудом оторвал чугун от рук Виктора и вдруг засмеялся.
- Ну, ты даешь! Хвалю. А ну, ребята, налетай! Красноармеец Круглов геройски вынес из боя картошку в мундире! Всей роте хватит!
Виктор лежал на грязной соломе с острым овечьим запахом и медленно приходил в себя. Ему вспоминались погибшие товарищи: Петька Архипов, Наджат Мангаларов, Павел Казаринов. В госпитале лежат Виталий Сорокин, Сашка Коростылев, Юрган Ходжалаев. Чья очередь? Что ждет его самого в ближайшие часы? Нет, лучше об этом не думать, иначе точно до Берлина не дойти.
Он вздохнул. А где сейчас Ольга, жива ли ты, дорогая моя Оля? Где теперь ребята из их класса? Может, никого уже и не осталось в живых? Нет, жив он сам, обязательно жива Оля, живы и ребята, не мог же весь класс так быстро погибнуть. Наверняка жив Юрка Морковин, загорский милиционер, ведь они виделись всего только позавчера.
А Юра Морковин в это утро последнего дня ноября сидел в доме своего друга Вовки Каменцева. Он зашел сюда, как заходил раза два в месяц посмотреть, как живет тетя Паша, не нужно ли ей помочь. Вовку призвали в июле, он прислал всего одно письмо с номером полевой почты. И тетя Паша, и Юра писали на эту полевую почту, но ответа не получили. Сейчас после ночного дежурства Юра хотел есть, глаза у него слипались, но он забыл об этих мелких неприятностях, когда заплаканная тетя Паша протянула ему листок бумаги. Она сидела напротив него за столом, закрыв глаза руками, а Юра все перечитывал казенное извещение с печатью загорского райвоенкомата, на котором в отпечатанный текст были от руки вписаны слова.

Извещение
Дата 27.11.41г.
№ 992         Ваш сын красноармеец Каменцев Владимир Алескеевич
уроженец  г. Загорска
в боях за социалистическую родину верный присяге, проявив
героизм и мужество был ранен и умер от ран 5.11.41г.
                похоронен в г. Пенза на городском кладбище.
Настоящее извещение является документом для возбуждения
ходатайства о пенсии (постановление СНК № 198).
Районный военный комиссар
Начальник 1 части

Вовка умер, - думал Юра, - и не мог представить друга мертвым. Он видел, как хоронят на Никольском кладбище бойцов, которые умерли в госпитале на Кировке. Их привозили туда каждый день на повозках, привозили голыми, одежда и белье пригодятся живым. Привозили вперемешку с отрезанными руками, ногами и прочими страшными отходами военного госпиталя. Все это санитары сбрасывали в общую могилу и слегка присыпали комьями мерзлой земли. Завтра они привезут новую порцию и свалят сверху.
Неужели и Вовка Каменцев сейчас лежит в такой же яме вместе с отрезанными конечностями,  кишками и клочьями человеческого мяса? Вовка, - спокойный, надежный друг с вдумчивым твердым взглядом серых глаз. Тетя Паша всхлипнула и тихонько завыла.
- Тетя Паша, - растерянно проговорил Юра, - Может, ошибка? Бывает же так. Приходит похоронка, а потом человек оказывается живой. Может, и Вовка так?
Тетя Паша уголком темного платка вытерла глаза, Юра опять удивился, как она постарела.
- Спасибо, Юра, за добрые слова. Я буду ждать до гробовой доски. Он живой для меня. А ваши-то ребята как?
Юра вздохнул.
- Я не про всех знаю. Борька Соколовский, говорят, в Иркутске. Позавчера на вокзале видал Витьку Круглова, их на фронт везли. Остальные не знаю где. Из девчонок Ольгу Васильеву неделю назад видал. Они с Аней Рябышкиной на фронт собирались санитарками. Фая Шустерман прислала письмо Шуре Белых, учится музыке в Томске. Говорят, Муза Изаак в Тюмени. Остальные девчонки тут работают, кто на трикотажке, кто на Скобянке, кто в госпитале.
Чтобы не расстраивать тетю Пашу еще больше, Юра не стал напоминать о Тоне Федоровой, которой Володя «симпатизировал» с девятого класса, Но тетя Паша сама вспомнила о Тоне.
- А тут заходила Тоня Федорова. С месяц назад. Нет, вру, после Октябрьских уже. Прощалась. Ухожу, говорит, в партизанки. Только это военная тайна, вы уж, тетя Паша, никому ни гу-гу. Господи, - снова заплакала она. – Такие молодые. Дай Бог, чтобы живыми вернулись. Вам всем жить бы да жить. Гитлер проклятый что наделал.
Юра пришел домой на Козью Горку, но ему не удалось даже позавтракать, мать сказала:
- Тут к тебе из НКВД приходили. Бегом в милицию, срочное дело.
Юра рысью побежал с Козьей Горки в Дом Советов. У входа дежурный Роньжин поторопил его.
- Беги к начальнику, он рвет и мечет.
Юра принципиально неторопливо шел по коридору и думал, что надо кончать эту бодягу. Издерганный начальник, конечно, опять будет орать на него, но ему плевать теперь на всех начальников. Сегодня же он пойдет в военкомат и добьется отправки на фронт. Вовка Каменцев умер в госпитале от ран, а он околачивается в тылу.
В кабинете кроме начальника милиции сидел знакомый Юре начальник горотдела НКВД старший лейтенант Скороходов. Он развалился на стуле, закинул ногу на ногу, курил, и его надменное лицо выражало крайнее негодование. Он сразу набросился на Юру.
- Ты Морковин? Гуляешь в рабочее время! Под суд захотел? Немецкий знаешь?
- Учил, - скромно ответил Юра на последний вопрос.
- Учил! – презрительно фыркнул Скороходов. – Мы все учились понемногу и как-нибудь! Государство на вас тратит средства, а он – «учил»! Пленного немца допросить сумеешь?
- А… - начал было Юра, он хотел спросить, откуда в Загорске пленный немец, но Скороходов не дал ему сказать ни слова.
- Сумеешь или нет!?
- Попробую. – Юра начинал злиться на наглого энкавэдэшника и отвечал коротко и небрежно.
- Попробую! Одна попробовала  и родила.
Он развернулся вместе со стулом к начальнику милиции.
- Никакой дисциплины у тебя, лейтенант! Посмотри на этого! Небритый, шинель мятая, стоит, как корова в хлеву. Распустились тут! Отвечай, как положено, Морковин, сумеешь или нет?   
- Так точно, товарищ старший лейтенант! – отчеканил Юра.
- За мной!
Скороходов быстро шел по коридору к лестнице на первый этаж, где находилась КПЗ. Начальник милиции поспешал за ним, Юра принципиально неторопливо двигался за ними большими шагами. Скороходова в милиции знали, боялись и не уважали, он любил власть и старался проявить свои немалые полномочия, с любым человеком разговаривал свысока. Все понимали, что главный энкавэдэшник Загорска бесится от зависти. Ему уже за тридцать, а он все еще старший лейтенант. Дальше капитана Скороходов уже не продвинется до самой пенсии, вот и срывает свое зло на всех, кто подвернется под руку. 
В КПЗ стояли три милиционера, а посреди камеры на стуле сидел самый настоящий немец, - в шинели мышиного цвета, в нахлобученной на уши пилотке, в коротких кожаных сапогах. Выглядел он совсем не страшно, а даже наоборот – жалко. Сгорбленный, небритый, со свежими струпьями на обмороженных щеках, он жадно рвал зубами кусок хлеба, который ему дал кто-то из жалости. Он увидел вошедшее начальство, торопливо сунул в рот последний кусок и вскочил.
- Это еще что!? – заорал Скороходов. – Фашиста жалеете? Хлеб ему даете? Вон отсюда!
Милиционеры кинулись к двери, протолкались в коридор.
- Развел богадельню, лейтенант! - гремел Скороходов. – Паек вам уменьшить! Морковин, спроси, кто этот фашист, откуда взялся, пароль, явки, задание? Что делал в Хотькове этот шпион? Ну, быстро!
Юра в старших классах считался неплохим знатоком немецкого, Адель Семеновна даже уговаривала его идти на инъяз, но какой там инъяз, если мать тянула его на последние гроши. Пока он вспоминал забытые немецкие слова и падежи, немец уловил слово «шпион», отчаянно замотал головой и что-то забормотал, невнятно и быстро. Юра уловил несколько слов из его скороговорки.
- Kein Spion… Arbeiter… Wagenfurer…
Скороходов тоже понял немца, фыркнул.
- Все они теперь рабочие, как паленым запахло. Пролетарии. Что он там бормотал про своего фюрера?
 - Он вагоновожатый, товарищ старший лейтенант. Вагенфюрер – это вожатый вагона.
- Ишь ты! Выходит, Гитлер у них – главный вожатый? Спрашивай дальше. И скажи ему, чтобы не гнусавил, а говорил по-человечески.
Эти слова Юра помнил и сказал:
- Langsamer, bitte, und lauter. (Медленнее, пожалуйста, и громче).
Немец закивал головой, а Юра вспоминал нужные слова. Первым делом, спросить, кто он. Ну, это просто.
- Wer sind Sie? (Кто Вы?)
Немец медленно поднял голову, и Юру поразил его взгляд. Тоска, отчаяние, страх, безнадежность, вот что стояло в мутных глазах этого фашиста. Немец проговорил несколько невнятных фраз, теперь он говорил чуть погромче и медленнее, но Юра уловил лишь слово Soldat.
- Он солдат, - сказал Юра Скороходову.
- Как он сюда попал? - нетерпеливо спросил Скороходов.
Это можно, Адель Семеновна подобный вопрос задавала каждому, кто опаздывал на урок.
- Wo kamen Sie hier? (Откуда Вы явились сюда?)
Немец разразился потоком слов, но в его бормотании Юра ничего не понял. Небритый, промерзший, худой, перепуганный фашист. Нечего их жалеть, мы их не звали. Вот такой гад выстрелил в Вовку Каменцева, и Вовка умер в госпитале. Но что он бормочет? Любой язык без постоянной практики быстро забывается, к тому же у немцев куча диалектов, а этот еще будто набил рот кашей. И Скороходов над душой стоит.  Надо спросить по-другому. Юра напрягся и медленно спросил:
- Wo sind Stadt, kamen Sie her? (Где город, откуда вы пришли?).
В бормотании  немца прозвучали слова «Йахрома» и «канал». Скороходов протяжно свистнул.
- Неужто они взяли Яхрому и перешли канал? Ну-ка, Морковин, уточни! Десант? Или прорвали фронт? И скажи ему снова, чтобы не гнусавил, а говорил четко и ясно.
- Langsamer und lauter, - повторил Юра и подбирая слова, спросил:
- Was machen Sie hier? Was machen Sie ins Hotkowo? (Что делаете вы здесь? Что делаете Вы в Хотьково?)
Немец пожал плечами и заговорил чуть громче и медленнее. Теперь Юра понимал больше слов.
- Feldfeibel Kraus…Komandeur Abteilung…den Berg erklettern…Peremilowo…russischen Soldaten…Wetter, Schnee fallt…abschlagt… nach kanal zuruck…ich habe keine Bleibe…ganze Nacht ginge…
Немец замолчал и с надеждой смотрел на Юру. 
- В общем, товарищ старший лейтенант, он со своим отделением, у них фельдфебель Краус, перешли через канал и поднялись на гору, в Перемилово. Там наши отбили их назад за канал. Этот потерялся, остался один, снег, метель, он заблудился, шел всю ночь. В общем, все.
Скороходов разочарованно вздохнул и поднялся со стула.
- Понятно. Не наш профиль. Не похож он на шпиона. Говоришь, Морковин, они перешли канал, а наши вышибли их обратно? Это неплохо. Ты, лейтенант, подержи фашиста у себя, за ним приедут. А ты, Морковин, учи немецкий. Мямлишь, как второгодник. Учат вас, учат…
 
   
Начало декабря, «Удар Шапошникова».


Кузнецов, Захватаев и Колесников сидели над картой. Наступление шло трудно. Правофланговые бригады заняли поселок Первого Мая, Волдынское и Микишкино, - первые советские населенные пункты, освобожденные от врага. Но эта победа далась нелегко. Всю пойму западнее канала залила вода, тонкий ледок не выдерживал человека. Бойцы проваливались в ледяную воду, в низинках уходили под лед с головой, а противник открыл из Ревякино и Горшково и Высоково интенсивный минометно-артиллерийский огонь. Промокшие красноармейцы остановились в освобожденных селах, и Кузнецов на свой риск приказал Ерохину и Субботину прекратить  наступление, высушить и отогреть красноармейцев.
То же самое получилось в центре, где 71-й морской и 56-й бригадам пришлось наступать по бездорожью, через залитые водой нефтеразработки. Противник забросал красноармейцев снарядами и минами из Астрецово, Елизаветино, от текстильной фабрики. Гнать войска вперед по ледяной воде – значило вывести из строя весь личный состав этих бригад. Кузнецов приказал Безверхову и Рагуле отойти на исходные позиции.
Некоторый успех наметился у 47-й бригады, которая в ночь на 30 ноября перешла канал и обошла Яхрому с юга. Полковник Лысенков пытался найти слабое место в обороне противника, но везде натолкнулся на сильное сопротивление. Первый батальон захватил деревню Степановку в трех километрах юго-западнее города, но утром немецкие  танки и пехота выбили батальон из Степановки. Второй ьатальон застрял на южной окраине города, а третий перерезал ольговскую дорогу, но завяз в затяжных боях с пехотой и танками, которые противник непрерывно подбрасывал от Федоровки. Приходилось менять весь план наступления.
Кузнецов доложил Шапошникову о своем решении прекратить наступление на правом фланге и в центре.
- Надо дать возможность бойцам обсушиться и обогреться, - объяснил он. – Через час я доложу вам свои предложения.
- Хорошо, Василий Иванович, - сказал маршал, но в его голосе даже по ВЧ-связи слышалось сомнение. Он помолчал и уже тверже добавил: - Дайте отдых войскам. Могу сказать, что ваше наступление хотя и не привело к ожидаемому результату, но встревожило противника и заметно облегчило положение Власова и Рокоссовского. Противник ослабил давление на Лобню, перебрасывает свои части к Яхроме. Жду ваших предложений. Используйте продвижение 47-й бригады.
Кузнецов понимал, что медлить нельзя. В Яхроме и Ольгово противник, видимо, сосредоточил огромные силы для наступления на охват Москвы с севера. Через день-два лед окрепнет, немцы наведут переправы через канал, и тогда жди беды. Он решил направить основной удар от Яхромского водохранилища на Федоровку, соединиться с группой генерала Захарова и двигаться на Солнечногорск. Второй удар надо нанести на Рогачево и Клин. Бригады разберут все деревянные строения, саперы наведут переправы через пойму.
Бригады Ерохина и Субботна приводили себя в порядок в освобожденных населенных пунктах. Промокшие бригады Безверхова и Рагули отвели в Дмитров, комбриги получили приказ готовиться к выступлению в 12-00. Им предстояло перейти канал у водохранилища.  47-я и 44-я бригады Лысенкова и Морозова блокируют Яхрому, остальные двинутся на Федоровку и на Солнечногорск. Прибывающие два полка 133-й дивизии и один из лыжных батальонов он направит вторым эшелоном на Солнечногорск. Еще одним лыжным батальоном он решил усилить бригаду Лысенкова.
Только что прибывший 701-й полк 152-миллиметровых пушек вместе с 611-м дивизионом поддержат это наступление артналетом. Такая концентрация сил позволит прорвать оборону противника и выйти далеко в его тыл. Если этот замысел удастся, то правофланговые части Власова смогут поддержать Первую ударную, и они общими силами освободят Солнечногорск. А это изменит всю обстановку на правом фланге Западного фронта. 
При обсуждении плана Колесников требовал использовать в наступлении 123-ю танковую бригаду.
- Это же сорок танков, Василий Иванович! – настаивал он. – Пехота без поддержки танков несет неоправданные потери. Мы не выполним приказа, так и будем топтаться на месте, шаг вперед, два назад.
- Поймите, Дмитрий Яковлевич, - возражал Захватаев, - мы просто утопим танки в канале. Вы знаете, как перебиралась 47-я бригада. Потеряла двадцать человек и одну сорокапятку. Галицкий обещал к вечеру 1 декабря восстановить дмитровский мост, но вся пойма Яхромы затоплена. Нужна наплавная переправа через всю пойму, только тогда можно пускать танки. Вы же видели канал, там после заполнения вообще сплошные торосы и айсберги.   
Шапошников выслушал предложения Кузнецова, но неожиданно для него потребовал нанести основной удар от Яхромского водохранилища в южном направлении, на Белый Раст.
- У Рокоссовского большие потери, - сказал он, - Власов вынужден вводить части в бой с марша, и наступление у него не развивается. Ваша задача: вместе с Власовым взять Белый Раст и уже оттуда идти на Федоровку и Солнечногорск.
- 44-ю бригаду лучше направить на Яхрому, - возразил Кузнецов, - там противник может отрезать Лысенкова.
- Ваша основная задача – Белый Раст, - повторил Шапошников.
- На Белый Раст я могу направить 133-ю сд, она уже на подходе, - скрепя сердце, согласился Кузнецов. – Через час еще три бригады выйдут к водохранилищу, но их лучше направить на Ольгово, Федоровку и Солнечногорск. Это самое перспективное направление. Мы выйдем далеко в тыл противника, освободим Захарова, противник вынужден будет уйти из Яхромы и ослабит давление у Белого Раста.
Шапошников помолчал и сказал:
- На Белый Раст направьте, кроме 133-й сд, еще 44-ю и 71-ю бригады. Учтите, Василий Иванович, сейчас для вас главное направление – на левом фланге. Надо снять угрозу обстрела Москвы из Красной Поляны.
По измененному плану 701-й артполк 152-миллиметровых пушек вместе с 611-м «сталинским» артдивизионом и двумя дивизионами БМ-13 провели мощный артналет на Хорошилово и Белый Раст от Яхромского водохранилища. Одновременно красноармейцы 133-й сд и 44-й бригады с досками и бревнами на плечах подошли к каналу, саперы настелили мостки по расколотым, вздыбленным льдам, и части перешли на западный берег с батальонной артиллерией. Они выбили противника из Хорошилово и двинулись к Белому Расту. За ними во втором эшелоне шла 71-я бригада полковника Безверхова.
Артиллерия и «катюши» быстро вернулись вдоль канала к Дмитрову и обрушили огонь на Ревякино, Высоково и Горшково. 29-я и 50-я бригады по наведенным мосткам под прикрытием артогня ворвались на окраины Высоково и Ревякино, а через несколько часов освободили их. Артиллерия же и «катюши» опять со всей возможной скоростью двинулись к Яхромскому водохранилищу, чтобы прикрыть переход через канал 55-й и 56-й бригад.
К концу дня части 133-й сд вышли на северные окраины Белого Раста, но встретили сильное сопротивление. Бригада Морозова завязла на западной окраине города, а полковник Безверхов подошел к Белому Расту с востока, но тоже дальше не мог продвинуться.  55-я бригада Сидякина перерезала ольговскую дорогу в шести километрах западнее Яхромы и отбивала контратаки танков и пехоты противника с запада, от Ольгово и с востока, от Яхромы, Бригада Рагули обошла Ольгово с юга и двигалась на Федоровку. 
Ночью полковник Лысенков доложил, что его первый батальон опять выбил противника из Степановки, второй батальон ведет бои на южной окраине Яхромы, а третий снова перерезал ольговскую дорогу в двух километрах западнее города.
Колесников удовлетворенно потер руки.
- Наступление, товарищи, началось! Мы движемся медленнее, чем планировали, но идем на запад! Идем первыми, гоним фашистов! Операция «Удар Шапошникова» развивается.
Наступало первое утро декабря. Около 4-х часов утра позвонил Шапошников, попросил доложить обстановку.
- Очень хорошо, Василий Иванович, - сказал он, - вы первым начали контрнаступление. Ваш успех заметно облегчил положение ваших соседей слева. Верховный подписал приказ с благодарностью вашим отличившимся бригадам.
- Служу Советскому Союзу! – Кузнецов был искренне тронут. За пять с половиной месяцев войны его войска впервые получили благодарность Сталина.
- Теперь, Василий Иванович, я должен сообщить вам…
Шапошников сделал довольно продолжительную паузу, и Кузнецова охватило нехорошее предчувствие. Он догадывался, о чем хотел сказать начальник Генштаба, в непосредственном подчинении  которого он находился больше двух недель.
- Вы с Власовым,  - снова заговорил Шапошников, - полностью втянулись в бои в полосе Западного фронта. Ставка решила вывести вас из своего резерва и включить в состав Западного фронта.
Кузнецов не удержался от вздоха, а Шапошников продолжал:
- Решение уже подписано. Сегодня с 12-00 вы переходите в подчинение Жукова. Я благодарю вас, Василий Иванович, за отличную службу. Мне с вами было легко работать. Вы правильно оценивали обстановку и принимали обоснованные решения. Я рад, что не ошибся с вашей кандидатурой на Первую ударную. Успеха вам, Василий Иванович.
Кузнецов положил трубку. Захватаев и Колесников по выражению его лица почувствовали неладное. Он передал им сообщение Шапошникова. Наступило молчание. Даже Колесников, главной обязанностью которого был контроль за неукоснительным выполнением любых распоряжений Ставки, - даже он нахмурился и задумчиво постукивал пальцами по столу.
Кузнецов давно ожидал такого оборота событий. В полосе фронта все войска должны подчиняться одному командующему, эта истина не требует доказательств. Первая ударная и 20-я армия действуют в полосе Западного фронта, и решение Ставки продиктовано железной необходимостью. Но Кузнецов понимал, что отныне его роль сводится к строгому выполнению указаний командующего Западным фронтом. Никакой самодеятельности! Маршал Шапошников дважды согласился остановить неудачное наступление, дать бригадам Первой ударной короткую передышку. Промокшие и продрогшие красноармейцы смогли обсушиться и отогреться, и теперь успешно идут на запад. Впервые за полгода войны наши войска идут на запад! Идут медленно, но отгоняют противника все дальше от канала.
А если бы Первая ударная с самого начала подчинялась Жукову, тот никогда бы не согласился на отвод войск. Вперед и только вперед! По колено в воде с обломками льда – вперед! Промокшие с ног до головы, в тридцатиградусный мороз – вперед! В итоге к этому самому часу Первая ударная перестала бы существовать. Решение Шапошникова дважды спасло бригады от неизбежной гибели, - не от огня противника, а от ледяной воды и жестокого мороза.
Он никогда и никому не высказывал своего мнения о чудовищной катастрофе Красной Армии в начале войны. Уже с тридцать девятого года он занимал достаточно высокую должность и считал, что удар фашистов 22 июня оказался таким страшным главным образом по вине Генштаба РККА и его начальника в тот период – Жукова. Во второй половине июня армии Первого стратегического эшелона Красной Армии небывалой мощи ждали приказа. Какой это будет приказ, вслух никто не говорил, но догадывались все командиры. Они ждали приказа на наступление, ждали на самой государственной границе, без всякого прикрытия, без малейшей подготовки к обороне. Гитлер опередил Сталина на несколько дней, и его удар оказался сокрушительным. Генштаб во главе с Жуковым совершенно не ожидал этого упреждающего удара.
А ведь командующий Западный фронтом генерал армии Павлов, - не округом, а уже фронтом, за неделю до нападения Гитлера Западный особый военный округ был преобразован в Западный фронт, что делается только в случае войны, - не раз предупреждал наркома обороны маршала Тимошенко и начальника Генштаба Жукова о возможном нападении  германских войск в ближайшие дни!
И сам Кузнецов докладывал Павлову, что противник явно готовит удар, но получал один и тот же ответ: есть директива ничего не предпринимать, не провоцировать немцев, самим не поддаваться на провокации. Сталин не верил, что Гитлер решится вести войну на два фронта, и начальник Генштаба даже не пытался развеять это роковое заблуждение вождя. А потом Кузнецов больше месяца выводил 3-ю армию из глубокого окружения. Он вывел за линию фронта несколько тысяч бойцов, - жалкие остатки от стодесятитысячной армии.
Кузнецов тяжело вздохнул. Что есть истина? Нормальный человек редко бывает полностью уверен в своей непогрешимости. Вполне возможно, сейчас он не прав в своем отношении к командующему фронтом. Может быть, в нем говорил личная непрязнь к более счастливому и удачливому Жукову? В тридцать девятом Кузнецов опережал Жукова и по званию, и по должности. Но тот за два года поднялся из комдивов в генералы армии, занял высокий пост начальника Генштаба РККА, заместителя наркома обороны. А Кузнецов так и остался в том же звании генерал-лейтенанта, в той же должности командующего армией. Может, в нем сейчас говорит зависть? Ладно, поживем – увидим. Он первым прервал затянувшееся молчание любимой поговоркой.
- Жизнь полна неожиданностей, особенно жизнь военная. Будем ждать приказа командующего фронтом.
Ночь принесла новые тревоги. Противник бешеным огнем прижал батальоны к земле. К утру все бригады и оба полка 133-й дивизии не продвинулись ни на шаг. Особенно трудно пришлось 47-й бригаде у Степановки. Немцы подтянули сюда из Яхромы 7-ю танковую  дивизию, красноармейцы всю ночь отбивали танковые атаки бутылками с бензином и сорокапятками. Полковник Лысенков доложил, что к утру бригада потеряла половину своей численности.
Генерал Ходырев сообщил, что из Загорска вышли два лыжных батальона, и что осталось дождаться прибытия еще только 84-й морской бригады. Кузнецов с командиром связи приказал 6-му батальону идти от Яхромского водохранилища к Степановке, а 19-й батальон нацелил на Белый Раст. Теперь у него в резерве оставалась лишь 123-я танковая бригада, которая ждала, когда саперы наведут переправу через зону затопления, да 84-я бригада, которая только подходила к Уралу и раньше 4-5-го декабря не могла оказаться здесь.
На 80-м километре у Иванцово стояла нетронутая бригада осназ НКВД, но бросать ее в бой командующий армией не имел права. Майор Шкеров подчинялся наркомату внутренних дел, а приказа на переход через канал он не получал. Он доложил Кузнецову, что выставил заградотряды по восточному берегу канала, чтобы пресечь неорганизованный отход наших частей.
Сейчас Первая ударная наступала в трех расходящихся направлениях. На Рогачево, на Федоровку и на Белый Раст, да еще 47-я бригада с двумя лыжными батальонами застряла под Яхромой. Элементарные законы тактики требовали сконцентрировать силы на одном направлении, но Кузнецова связывал приказ Шапошникова. Он  ломал голову над сложившимся положением, когда в кабинет вошел незнакомый полковник.
- Товарищ генерал-лейтенант, полковник Симанцов с приказом командующего Западным фронтом генерала армии Жукова прибыл!
Кузнецов отправил промерзшего и голодного Симанцова с Волковым отогреться и пообедать, а сам стал читать приказ Жукова Колесникову и Захватаеву.
- Ну, вводную опускаю, тут о положении в полосе фронта и нашей армии. Ага, вот наша задача. «С утра 2-го декабря всеми силами во взаимодействии с левым флангом 30-й армии и правым флангом 20-й армии перейти в решительное наступление в направлении Деденево, Федоровка, освободить в районе Ольгово-Федоровка группу Захарова в составе 126 сд, 17-й кавдивизии и курсантского полка».
Кузнецов глубоко вздохнул и продолжал читать приказ.
- «Совместно с левым флангом 30-й армии развивать наступление на город Клин. Во взаимодействии с правым флангом 20-й армии освободить Белый Раст и наступать на Солнечногорск…» так-так… «уничтожить клинско-солнечногорскую группировку противника, к исходу 5 декабря выйти на рубеж Клин-Солнечногорск».
Он дочитал приказ до конца, даже подписи.
- «Командующий войсками Западного фронта генерал армии Жуков, член военного совета фронта дивизионный комиссар Телегин, начальник штаба фронта генерал-майор Соколовский». Ну, что, готовь приказ, Никанор Дмитриевич. 
- Слушаюсь! – подчеркнуто молодецки отчеканил Захватаев и добавил цитату из устава: - Приказ начальника – закон для подчиненного. Приказ должен быть выполнен точно и в срок. А также к исходу декабря занять город Берлин!
На эту непочтительную реплику не отреагировал даже Колесников.
Утром второго декабря бригады Первой ударной вели тяжелые бои с превосходящими силами противника на всех трех направлениях, вдоль рогачнвского и ольговского шоссе и под Белым Растом. Наступать без дорог в зоне затопления все еще было невозможно, и это не позволяло использовать в полной мере танковую бригаду. Но уже освобождены больше двух десятков населенных пунктов, - впервые за почти полгода войны Красная Армия шла вперед!
Однако бригады продвигались вперед очень медленно. На правом фланге бригада Субботина  вдоль рогачевского шоссе выбила немцев из Шульгино и Бунятино, южнее шоссе бригада Ерохина по бездорожью, по колено в ледяной воде оттеснила противника еще дальше на запад и освободила Насоново и Ведерницы. Это уже немалый успех, Первая ударная правым флангом гонит противника к Рогачево.
Но дальше обе бригады продивинуться не могли. Субботин и Ерохин докладывали, что они со своих НП видят Рогачево, но пробиться туда невозможно. 50-я бригада может идти только по шоссе, но дорогу противник заминировал, мосты взорваны, с обеих сторон шоссе – непроходимая зона затопления. Впереди 29-й бригады - сплошное озеро, покрытое тонким льдом под снегом. Глубина воды доходит до метра, а в низинках до 2-3 метров. Лед не выдерживает человека, наступать – значит утопить бригаду в ледяной воде. Танки могут двигаться лишь по шоссе, но здесь они окажутся под массированным огнем, и армия может оказаться без танков.
В направлении Ольгово и Федоровки бригада Рагули оседлала ольговскую дорогу в шести километрах западнее Яхромы, а 55-я бригада Сидякина перерезала дорогу между Ольгово и Федоровкой. Обе блигады освободили больше десятка населенных пунктов и нанесли большой урон противнику, Но им пришлось остановиться и завязать тяжелые бои с немецкими танками фронтом на запад и на восток. Противник непрерывно подтягивает новые пехотные и танковые части из Яхромы, из Ольгово и от Федоровки. А 47-я бригада снова оставила Степановку и продолжает кровопролитные бои на южной окраине Яхромы.
На левом фланге бригады Безверхова и Морозова  полностью окружили Белый Раст, но несут большие потери в уличных боях за каждый дом. Два полка 133-й сд заняли Зараменье и Кузяево западнее Белого Раста, и теперь отбиваются от танков, которые противник подтягивает от Солнечногорска. 
Захватаев резко швырнул карандаш на карту.
- Нельзя наступать в трех направлениях! За такие фокусы курсантов выгоняют с первого курса! 
 - Если нельзя, но приказано, значит, нужно, - примирительно заметил Колесников. – В любом случае, армия идет вперед. Пусть медленнее, чем мы планировали, но батальоны движутся на запад и освобождают советских людей от оккупантов. Это же здорово!
- Придется звонить Жукову, - решил Кузнецов. – Лысенкову прекратить атаки и блокировать Яхрому. Скоро подойдет 84-я бригада, направить ее к Яхроме, тогда можно штурмовать город. Снять бригаду Безверхова от Белого Раста и двинуть ее на помощь 133-й сд, подбросить им два батальона танков. Туда же перебросить через Астрецово бригаду Ерохина. Такими силами мы освободим Федоровку и сможем идти дальше, на Солнечногорск. Противник сам уйдет из Яхромы, и мы получим возможность наступать на правом фланге через Рогачево на Клин. Другого выхода я не вижу.
Однако Жуков даже не дослушал предложения Кузнецова.
- Что значит отвести части от Белого Раста и от Насоново!? Что значит, блокировать Яхрому? Ваша задача, товарищ Кузнецов, уничтожить противника и наступать! А вы топчетесь на месте!
Голос командующего Западным фронтом звучал все раздраженней.
- Вы получили мой приказ? Выполняйте! Поднимайте все части в наступление! Где ваши заградотряды?
Жуков сделал паузу, но Кузнецов на этот вопрос не стал отвечать, его вполне устраивало, что майор Шкеров с бригадой осназ стоит на восточном берегу канала и не расстреливает красноармейцев в спину из пулеметов. А Жуков говорил все напористее.
- У вас там целая бригада осназ! Они что, так и будут отсиживаться в тылу!? Я звоню Берии, пусть его дармоеды немедленно идут на передовую и поднимают стойкость войск. А вы непрерывно атакуйте противника. Не давайте ему покоя. Атака, атака, атака! К исходу дня освободить Белый Раст, Ольгово и Рогачево! Соединиться с Захаровым! Любой ценой! Об исполнении доложить!
Жуков на другом конце провода бросил трубку.
- Ну вот, товарищи, - сердито буркнул Кузнецов. – Наступать на всех направлениях. К исходу дня освободить Белый Раст, Ольгово и Рогачево, соединиться с Захаровым. Пиши приказ, Никанор Дмитриевич. Вперед и только вперед. Любой ценой.
Три подруги уже неделю сидели в сыром и холодном подвале Троицкой церкви среди множества людей, которых загнала сюда беда. В первый вечер Света пробралась домой на свою Пролетарку и принесла немного холодной пшенной каши и вареной картошки. Многие из подвальных сидельцев по ночам тоже пробирались к своим домам за едой, теплыми вещами и за водой для питья. Из первого похода Света принесла ватное лоскутное одеяло, шерстяные носки для Володи и простыню. Подруги подстелили под себя свернутое одеяло и наконец-то смогли сесть по-человечески.
Володя все больше мрачнел. В первый вечер, едва стемнело, он стал собираться в дорогу, стянул сырые сапоги, размотал мокрые портянки. Аня отрезала полы своей шинели и дала ему вместо портянок. Оба они остались довольны этой операцией. Маленькая Аня в длинной и мешковатой шинели выглядела как мужичок с ноготок, а теперь смотрелась вполне стройной. Володя едва вбил ноги с новыми портянками в сапоги, но похвалил Аню.
- Вот спасибо. Ноги сухие, и никакой мороз не страшен.
Он проверил винтовку и стал надевать вещмешок, но яхромские женщины отговорили его.
- Ты, сынок, не перейдешь канал. Немцы канал взорвали. В городе по низинкам вода чуть не по пояс. Подожди денек. Простынешь, а то утопнешь.
- Меня же наши за дезертира считают, - возражал Володя. – Они там фрицев бьют, а я тут отсиживаюсь.
- И, сынок, немцы нынче не воюют. Они вон по чердакам сидят. День-два, лед окрепнет, тогда куда ни шло.
Володя подумал и остался, - в городе и в самом деле не слышалось выстрелов, только изредка рвались снаряды, будто обе стороны взяли выходной, - но с тех пор почти все время молчал. Они ничего не ели со вчерашнего дня, и когда Света принесла еду, с удовольствием съели холодную кашу и картошку, запили ледяной водой. Сама Света отказалась есть.
- Я дома поела.
- Ты что это, подруга, приуныла? – спросила ее Ольга.
 Из глаз Светы вдруг покатились слезы.
- Страшно, девочки. На улицах мертвые. Наши, немцы, женщины, ребятишки. В лед вмерзли. На речке лед взломался, на улицы нанесло, ноги переломать. Прямо как на полюсе айсберги. А город…
Она всхлипнула, вытерла нос рукавом пальто.
- Горит везде, дым, дышать нечем. На Пролетарке чуть не все дома сгорели. Наш не сгорел, а соседи - с обеих сторон. Все в погребах сидят. И мама с бабушкой, - боятся вылезать, только за водой и на двор. А немцев полно. Сидят на чердаках, стреляют в каждого. Танки, пушки.
- Вода замерзла? – встрепенулся Володя.
- Нет, лед тоненький. Проваливается. Говорят, речка разлилась хуже, чем в разлив. Бревна везде, доски. Я-то поверху ходила, и то, а внизу не пройти. Магазины все раскрыты, аптека. Растащили все из них, и немцы, и наши. Одна девочка ползает у магазина по снегу, - там муку рассыпали, собирает.
- Война, - хмыкнул Володя.
Женщина рядом прислушивалась к их разговору, тут же вмешалась.
- Война, - а простые люди? Они-то за что муки принимают? Я вон видала, мальчонка в воду вмерз. Стариков сколько завалило в избах. Фашист проклятый, сколько горя принес!
В церковном подвале собралось больше пяти сотен людей, которых обстрелы, наводнение и пожары выгнали из домов. Женщины, старушки, старики сидели вплотную друг к другу, не только из-за тесноты, но и для тепла. Ребятишки просили есть. Младенцы плакали, матери пытались успокоить их, в сердцах шлепали, отчего рев становился невыносимым. Здесь оказалось немало больных из сгоревшей горбольницы, их сюда принесли городские санитарки с врачом Коняковым. Среди больных оказались тяжелораненные красноармейцы. Городские санитарки разошлись по домам, и за больными смотрел только Петр Захарыч, но у него не оказалось ни бинтов, ни лекарств.  Пока Света ходила домой, Ольга и Аня стали помогать врачу, их санитарные сумки тоже быстро опустели.
Вечером второго дня подруги выбрались «на двор», они услышали звуки боя где-то за городом. Они сказали об этом Володе.
- Это где? – спросил он Свету.
- Наверно, в Степановке.
- В Степановке, в Степановке, - подтвердила соседка. – Вон тетка Дарья пришла, говорила, с утра наши Степановку взяли, а потом их немцы назад отбили. В Степановке это.
Володя затянул ремень, оправил шинель, надел вещмешок, взял винтовку. Девушки молча смотрели на него, Аня застыла с широко раскрытыми глазами.
- Надо идти, - деловито сказал Володя. – Раз в Степановке бой, значит, через канал можно перейти. Прощайте, боевые подруги!
- Володя! Я с тобой! – Аня кинулась к нему, обняла за шею.
- И я! – поднялась Ольга.
Володя прижал Аню к себе.
- Нет, девчата. Вы оставайтесь тут. Мое дело – там. А вы переждите тут. Через день-два мы вышибем фрицев, тогда уж.
- Нет, я с тобой, - Аня еще крепче прижалась к нему.
- Ну, куда вы, - в форме? Увидят фрицы, - знаете, что будет? Нет уж, вы тут нужней. Вон сколько больных и раненых.
Он поцеловал Аню, отстранил ее, вытянулся, отдал честь.
- До встречи, девчата.
Он ушел. Аня, за ней Ольга выскочили за дверь, но Володя уже исчез в густых сумерках. Они стояли на морозе, прислушивались, с замиранием сердца ждали близких выстрелов, но перестрелка и взрывы слышались только с юга и со стороны Степановки.
- Прошел! – заявила Ольга.
- Ой, я так боюсь, - прошептала Аня.
Потянулись томительные дни и ночи в сыром и холодном подвале. От множества скученных тел здесь стоял смрад, младенцы задыхались и кричали почти непрерывно. Девушки измучились, они с врачом Коняковым давали пить больным и раненым, перевязывали раны, подкладывали «судно». Из больницы принесли в подвал всего два «судна», приходилось то и дело выносить их наружу и чистить снегом. Ходячих раненых Коняков переправил за канал с отступающими от Федоровки нашими частями, «легких» больных забрали родные, и в подвале остались только нетранспортабельные «тяжелые». Простыня, которую принесла Света, в первую же ночь ушла на повязки. Через ночь она опять ушла «на добычу» и унесла с собой ворох окровавленных бинтов. Дома она их выстирала и даже высушила.   
Ольга и Аня неделю не умывались, потому что воды, которую приносили Света и немногие отчаянные женщины по ночам, не хватало даже на питье. Трое младенцев простудились в сыром и грязном подвале, они уже не кричали, а смирно лежали или метались в сильном жару, а у врача не осталось никаких лекарств, кроме холодного компресса. Еды тоже не хватало, подруги почти все, что приносила Света, отдавали ребятишкам и раненым.
- Господи, - рыдала мать больного ребенка. – За что нам такие муки? Накажи, Господи, проклятых германцев!
Рядом лежал раненый в обе ноги пожилой красноармеец, у него, начиналась гангрена, но он пытался успокоить несчастную мать.
- Потерпи, дочка. Скоро немцу капут. Разобьем мы их, как пить дать.
- Да что-то уж больно долго мы их разбиваем, - вмешалась еще одна женщина. – Вон куда проклятые дошли.
- Война тяжелая, - согласился раненый. – Такой, наверно, сроду не было. Но мы победим. А я вот, когда забрали, сказал своей, ты, мол, Клава, не больно жди меня.
- Это как так, не жди? Жена – она до смерти ждать будет!
- А так. Пока война кончится, народу побьют без счету. Кого в этом году забрали, считай, никто не вернется. А все равно мы победим.
- Народ ожесточился, - вмешалась в разговор еще одна женщина. – Вон, когда немец подошел, начальство все убежало. Магазины, базы, - все бросили. И надо же, - люди кинулись, двери  выломали, стекла выбили, тащили, кто что ухватит. Из аптеки лекарства растащили. 
Перестрелка с юга все продолжалась, иногда становилась слышнее, потом снова отдалялась. Днем над церковью пролетали немецкие самолеты с торчащими из-под брюха колесами, они сбрасывали бомбы где-то за городом, Взрывы теперь слышались и с севера, и с юга, и от канала. Света после очередного ночного похода за продуктами сказала:
- Говорят, наши наступают. А никак не получается. К соседке нашей, тетке Кате пришла сестра из Степановки. Говорит, Степановку уже четыре раза наши брали, а немцы снова отбивали. Говорит, от Степановки ничего не осталось, все избы сгорели. А народу, говорит, там поубивало, - ужас. И хоронить некому.
Одна женщина добавила:
- У меня племянница на фабрике. Как немцы пришли, она домой не приходит. Слыхала я, фабричные там тоже сидят в подвале, не выходят. А на фабрике – немцы.
На шестое утро мучительного сидения в подвале девушки выбрались «на двор» и заметили, что выстрелы и взрывы слышатся уже совсем близко. Они быстренько вернулись в подвал.
- Наверно, наши вошли в город. Не сегодня-завтра освободят нас, - заверила подруг Ольга.
В середине дня дверь в подвал распахнулась. Морозный воздух с клубами пара хлынул в пропитанный испарениями подвал. На пороге появились несколько немецких солдат. Один что-то прокричал, Ольга разобрала слова ferboten  и schiessen, то есть, «запрещено» и «стрелять». Солдаты установили на пороге пулемет с длинным дулом на тонких ножках, направили его в подвал и оставили дверь открытой.
Люди в подвале замерли, даже младенцы будто почувствовали опасность и примолкли. Морозный воздух лился вниз, в подвале становилось все холоднее. Снова заплакали младенцы, негромко запричитали женщины.
- Женщины, - громко крикнул Петр Захарыч, - Не злите немцев!
До позднего вечера люди в подвале мерзли и ожидали смерти. Но в темноте немцы убрали пулемет и ушли. В распахнутую дверь слышались уже совсем близко частые выстрелы и взрывы. Петр Захарыч поднялся к двери и плотно закрыл ее.
- Наши идут, - объявил он громко. – Уже недолго осталось.
В эту ночь никто не решился выйти из подвала. Еды не осталось ни у кого, вода тоже заканчивалась, и Петр Захарыч велел давать ее только младенцам и раненым, и то по две ложки. В подвале стало невозможно дышать от смрада. Это мучение продолжалось всю ночь и половину следующего дня.
Но вот дверь снова распахнулась, в светлом проеме появились силуэты двух красноармейцев, и молодой голос крикнул:
- Товарищи, выходите! Немцев больше нет!
Сержант Самошкин, ефрейтор Белебеев и красноармеец Круглов перебежками поднимались к церкви на возвышенности. После боев под Степановкой от отделения осталось их трое. Целую неделю их первый батальон ночью выбивал немцев из сгоревшей дотла деревни, а днем немцы снова отбрасывали красноармейцев к бывшей колхозной ферме, от которой тоже остались одни обгоревшие срубы. Казалось, у немцев в Яхроме скопились неиссякаемые силы. С каждым днем батальон таял.
- Озверели они там, что ли!? – орал багровый от бешенства майор Хрусталев после очередного приказа о новой атаке на Степановку.
Через трое суток батальон получил подкрепление, роту лыжников. Когда бойцы увидели это подкрепление, то кое-кто расхохотался, а большинство заматерились. Этот лыжный батальон формировали в Ташкенте из узбеков, которые никогда не видели не только лыж, но и снега. Узбеки появились на ферме в маскировочных костюмах, но лыжи они несли на плечах или под мышкой. В тот же вечер батальон пошел в очередную атаку на Степановку вместе с узбеками. Рядом с Виктором оказались два узбека, один с винтовкой, второй – с двумя парами лыж, которые он нес охапкой.
- А где твоя винтовка? – спросил Виктор «лыжника».
- Винтовка - Рахман. Моя – палка носи. Рахман убьет, винтовка моя.
После нового отступления на ферму Самошкин зло сказал:
- Какой дурак узбеков на лыжи поставил!? Они что там, – того?
Неопытные узбеки почти все полегли в этой своей первой атаке. Потом подошло настоящее подкрепление, на уничтоженную деревню вместе с красноармейцами пошли моряки, и немцы, наконец, насовсем ушли из распроклятой Степановки. Морякам выдали обычную красноармейскую форму, но они спрятали солдатские шапки с касками в вещмешки, и надели черные бескозырки с серебряной надписью на ленте: «Тихоокеанский флот». Моряки шли в атаку по-трое, двое бежали впереди с винтовками, третий, без винтовки, держался сзади.
Сейчас красноармейцы и моряки выбивали немцев с последней занятой ими высоты в Яхроме, До церкви оставалось не больше пятидесяти метров, как вдруг с колокольни прогремела пулеметная очередь. Самошкин метнулся вправо, Виктор влево, а Белебеев взмахнул руками и мешком свалился на грязный, загаженный снег. Виктор кинулся к нему, но пулеметная очередь снова прорезала воздух.
- Куда!? – раздался яростный крик Самошкина. – В укрытие!
Виктор прижался к горелым бревнам и посмотрел назад. Белебеев лежал на спине, пули разнесли ему череп, и снег вокруг заливала кровь.
- На колокольню! – крикнул сержант. – За мной!
Они подбежали к церкви сзади, прижались к кирпичной стене. Пулеметчик сверху продолжал давать короткие отрывистые очереди.
- Дяденьки! – послышался детский голос. Из-за угла выглядывал чумазый мальчишка лет двенадцати. - Я знаю, как туда пролезть!
- Показывай!
Мальчишка шмыгнул вдоль стены, свернул за угол, и они оказались перед деревянной дверью. Самошкин оттолкнул мальчишку, рванул дверь на себя, молниеносно отпрыгнул в сторону. Виктор прижал мальчишку к стене, но за дверью стояла тишина.
- Прикрой! – негромко сказал Самошкин и нырнул в дверь. Через пару секунд он снова сказал: - Тут спокойно, давай. Пролет - я впереди, потом ты. А ты герой, стой тут, не суйся за нами.
Они быстро поднимались по каменной лестнице. Самошкин пробегал десяток ступеней, Виктор стоял с винтовкой наготове. Потом Самошкин махал рукой, и Виктор бежал по ступенькам, а сержант прикрывал его снизу. Лестница привела их на круглую площадку, сверху свисали колокола, возле двери лежал убитый немец, а у широкого проема пристроились два немецких пулеметчика. Валенки делали шаги красноармейцев бесшумными, и фашисты не почувствовали опасности. Два выстрела грянули почти одновременно, и немцы свалились на кирпичное крошево.
- Ух ты! – воскликнул юный проводник, который все-таки пробрался сюда. – Здорово!
- Не подходи! – рявкнул на него Самошкин и уже спокойней сказал Виктору: - Выкинуть гадов. На всякий случай.
Они сбросили фашистов с колокольни и посмотрели вниз. Церковь стояла на вершине горы, и отсюда хорошо был виден выгоревший и разрушенный город, затянутый черным дымом пожарищ. Несколько немцев бежали с горы во все стороны, за ними гнались красноармейцы и моряки. На улицах лежали трупы, одних уже занес снег, но рядом лежали свежие, и таких оказалось гораздо больше.
Вон лежит бедняга Белебеев, теперь в батальоне, пожалуй, не осталось ни одного башкира. Виктор разглядел трупы в шинелях мышиного цвета, немцы закутали головы теплыми женскими платками. Но трупов в песочных шинелях было намного больше, и рядом с некоторыми выделялись на снегу черные бескозырки.  Трупы лежали в самых невероятных позах. Пули и осколки настигали бойцов на бегу, одних они швыряли головой вперед, других опрокидывали на спину, третьи падали на бок.
 Виктор вздохнул и стиснул зубы. Собственно, последние дни он не разжимал зубов, разве что в горячке боя рот сам раскрывался в бешеном крике. После их третьего отхода из деревни на ферме появились молчаливые особисты с автоматами и пулеметами. Они разместились на обеих концах длинной фермы, и установили пулеметы.
- Ну, ребята, - сказал вмиг построжавший Самошкин, - теперь держи ухо востро. Ни в каком разе без приказа не отходить. Я насмотрелся на таких. И на Финской, и в Прибалтике.
- А на что они? – поинтересовался Алтатаев.
- А на то, - с неожиданной злостью ответил сержант. -  Вот ты, к примеру, без приказа побежишь назад из Степановки, - вот у них пулеметы на такой случай. Срежут тебя, и мать получит извещение, что сын ее расстрелян, как трус и предатель. Понял, на что они?
- Моя мал-мал понимай, - нарочно на ломаном языке отозвался Алтатаев, и глаза его превратились в узенькие щелочки.
А после пятого отхода из злополучной Степановки всех бойцов второго батальона собрали за длинным коровником. Виктор тогда удивился, как мало их осталось. Батальон выстроился в две шеренги,  перед батальоном стоял мрачный комбриг Лысенков, рядом с ним – красный от злости майор Хрусталев и угрюмый командир второй роты. Впереди них стоял старший лейтенант с энкавэдэшными малиновыми петлицами. В сторонке выстроился десяток особистов с автоматами наготове, а перед особистами - молодой красноармеец с опущенной головой, без шинели и в расстегнутой гимнастерке.
Старший лейтенант-особист раскрыл папку.
- Рядовой второй роты Иванцов в пьяном виде ворвался в расположение отделения осназ НКВД и повернул оружие против своих боевых товарищей. Пьяница и изменник родины решением трибунала армии приговорен к расстрелу перед строем.
Несчастный Иванцов поднял голову, сверкнул взглядом и что-то негромко сказал, Виктору послышалось: «Убивать гадов!»
- Отделение, готовьсь! – бодро скомандовал старший лейтенант. – По изменнику Родины – пли!
Десять ППШ дали десять длинных очередей. Пули швырнули Иванцова назад, его гимнастерка окрасилась кровью, он рунул на снег.
Батальон загудел, но раздалась команда:
- Первая рота, налево, марш! Вторая рота, направо марш! Третья…
 В кошаре потрясенные красноармейцы вполголоса обсуждали произошедшее. Немолодой старшина роты Селезнев объяснил:
- После боя раздали спирт. Иванцов выпил, ну, ударило в голову. Он взял винтовку, пошел к особистам и стал палить налево и направо. Одного убил, одного ранил. Вот его и расстреляли.
- Да не так все было! – закричал кто-то. - Не так! Вторая рота отступала из Степановки. По приказу! А особисты по ним из пулеметов. Пятерых насмерть. Вот Иванцов и отомстил. Так им, гадам, и надо!
- Ну, ты, Селезнев, поаккуратней, -  строго сказал старшина. – Не ровен час, отвечать придется. 
- Нам все равно отвечать, - угрюмо проворчал Самошкин. – А вы поняли, почему расстреливали особисты? Я видал такие расстрелы, стрелять всегда приказывали нашему брату. Для воспитания. А тут особисты. Видно, наш комбриг отказался выделять расстрельную команду. Цените это, ребята.
Вскоре в кошару зашел старший сержант Семенкин, командир взвода из второй роты. Всеми взводами в батальоне уже командовали сержанты, младших лейтенантов не осталось. Семенкин о чем-то пошептался с Самошкиным и ушел, а сержант спросил:
- У кого есть фрицевские гранаты? Меняю на РГД. И фрицевские сапоги? Принесу взамен яловые.
У красноармейцев нашлись две трофейные немецкие гранаты, а запасливый старшина Селезнев с ворчанием протянул Самошкину три пары подкованных сапог с короткими голенищами. Самошкин сунул все в вещевой мешок и ушел. Вернулся он, когда все уже спали.
Поздним вечером батальон снова подняли в атаку на Степановку. Когда красноармейцы отошли от фермы, на ней раздались взрывы. Виктор остановился, но Самошкин непривычно зло крикнул ему:
- Вперед, Круглов! Не твое дело!
Они снова взяли Степановку, и снова утром немецкие танки и пехота выбили их. За деревню фашисты не рисковали выходить, не хотели ненужных потерь, и красноармейцы опять расположились в развалинах обгоревшей, вонючей кошары. Старшина Селезнев раздал «фронтовые» сто граммов, красноармейцы повеселели. Кто-то сказал:
- Говорят, пока мы ходили, фрицы подобрались к заградителям и забросали гранатами. Всех  насмерть. Говорят, нашли там ручки от фрицевских гранат и следы от ихних сапог.
Поднялся галдеж, но Самошкин резко оборвал все разговоры.
- Не наше дело. Особисты сами разберутся. Приказываю спать!
После расстрела Иванцова красноармейцы шли в атаку с яростью обреченных. Впереди – немецкие пули, снаряды и мины, сзади – пулеметы особистов. Лучше смерть от врага, тогда мать хоть получит «похоронку», что ее сын погиб смертью храбрых в боях за социалистическую родину. Это лучше, чем позорный расстрел как изменника родины, дезертира или труса.
Немцы днем раз за разом выбивали батальон из Степановки, но приказ снова и снова гнал бойцов вперед. Перед седьмой атакой на полностью уничтоженную Степановку в батальон приехал командарм Кузнецов, с ним пришли семь танков.
Кузнецов сильно простудился, его мучал кашель, болело горло, саднила грудь, но в целом положение в полосе наступления армии его радовало. Бригады Ерохина и Субботина при поддержке 123-й танковой бригады освободили Рогачево, перед ними открылась дорога на Клин. Противник сопротивлялся, но чувствовалось, что он деморализован. Пленные немецкие солдаты производили жалкое впечатление. Оборванные, голодные, вшивые, они теперь не напоминали тех бравх веселых победителей, которых он видел в начале войны в Белопуссии.
Кузнецов провел митинги в обеих бригадах, поздравил красноармейцев с победой. Здесь его зхастало сообщение от Рагули и Сидякина – их бригады освободили Федоровку и соединились с окруженными частями генерал-майора Захарова. Группа Захарова три недели в полном окружении сдерживала наступление противника на Яхрому. Он взял с собой два батальона танков и поехал в Федоровку. Шоссе от Рогачево до Федоровки теперь было свободно от противника.
Генерал Захаров с рукой на перевязи доложил состояние своих частей.
- 126-ю дивизию я свел в два батальона. От 17-й кавдивизии остались три эскадрона – и ни одной лошади. Курсантский полк, - это ведь кремелвские курсанты! - потерял 85% численности, фактически это теперь рота. Из артиллерии я имею две батареи гаубиц, дивизион полковых пушек и три батареи сорокапяток, но снарядов почти нет.
- Но вы держали противника три недели! – искренне изумился Кузнецов. – Я чувствовал вашу поддержку, если бы не вы, противник мог прорваться за канал куда большми силами.
Кузнецов оставил группе Захарова батальон танков, дал им день на приведение частей в порядок, а сам с одним танковым батальоном, в котором осталось семь машин, поехал к Яхроме, в 47-ю бригаду. Он знал, что в бригаде Лысенкова после недельного штурма окраин Яхромы осталось не больше батальона. Из Федоровки он позвонил Захватеву и приказал направить к Яхроме свежую 84-ю морскую бригаду.
Колонна танков и автомобилей двигалась по шоссе на Ольгово. Все обочины вдоль дороги почти сплошь покрывали сгоревшие немецкие танки, разбитые пушки, брошенные повозки, мотоциклы, занесенные снегом трупы немецких солдат и лошадей. Такую же картину Кузнецов видел по дороге от Дмитрова до Рогачево и от Рогачево до Федоровки. Теперь он собственными глазами видел, какие огромные силы собрал здесь противник, чтобы форсировать канал, прорваться через Загорск к Ногинску и окружить Москву с севера. Первая ударная армия по плану Шапошникова встала на пути этой мощной группировки и сумела не только остановить ее, но теперь успешно двигалась вперед.
Радость победы сильно омрачали мысли о больших потерях армии. Первая ударная за девять дней боев из первоначальной численности в сорок шесть тысяч человек потеряла почти половину. Можно было избежать таких потерь, разгромить противника гораздо меньшей кровью. Не нужно непрерывных лобовых атак, не нужно раз за разом штермовать населенные пункты, Маневр, обход, выход в тыл противника, блокирование узлов его сопротивления. За те же девять дней армия продвинулась бы гораздо дальше вперед, с меньшими потерями.
Но он подчиняется приказу. Он сам гнал своих бойцов в лоб на немецкие пулеметы, пушки и танки. Комбриги выполняли его приказы, - и красноармецы устилали заснеженные поля своими трупами. Он сам отдавал приказы обрушивать на очаги сопротивления противника минометно-артиллерийский шквал, - и сколько разрушено деревень и сел, сколько погибло мирных людей! Никак мы не научимся воевать не числом, а умением.
Красноармейцев 47-й бригады построили в лощине за сгоревшей фермой на митинг.
- Товарищи! – громко сказал Кузнецов. - Первая ударная армия гонит захватчиков с московской земли. Части полковников Ерохина и Субботина освободили Рогачево, идут на Клин. Части полковников Сидякина и Рагули освободили Федоровку, соединились с нашими окруженными войсками и вместе с ними наступают на Солнечногорск. Части полковников Морозова и Безверхова освободили Белый Раст и гонят фашистов на запад. Наши бойцы первыми в Красной Армии начали изгонять оккупантов с родной советской земли.   
Кузнецов закашлялся и долго не мог остановить надрывный кашель, который разрывал горло и грудь.
- Я понимаю, товарищи бойцы, вам трудно. Противник сосредоточил в Яхроме большие силы и все время подбрасывает против вас подкрепления. Но сейчас положение изменилось. Первая ударная армия освободила от захватчиков почти весь Дмитровский район и освобождает Клинский и Солнечногорский. Резервы противника исчерпаны. Я привел к вам танки, вы пойдете в бой под прикрытием брони. Я верю, товарищи, что сегодня вы выбьете врага из Степновки и завтра освободите от захватчиков город Яхрома.
Горячая речь командарма не то, чтобы воодушевила бойцов, но лично Виктор почувствовал неловкость. Вся Первая ударная идет вперед, а они неделю колупаются со своей Степановкой. Его товарищи, видимо, чувствовали то же самое, потому что теперь батальон вместе с моряками вышиб немцев из Степановки с первого удара. К тому же у них теперь были танки. Семь танков – не велика сила, но куда легче идти в атаку за широкой бронированной кормой.
- Совсем другое дело! - оскалил зубы на почерневшем лице Самошкин. – Давно бы так. С танками и дурак сумеет.
Деревня была настолько разрушена, что Виктор не смог угадать, где стоял тот дом, в которой хозяйка сварила им картошку и сунула ему в руки здоровенный горячий чугун. А батальон вслед за танками почти без передышки пошел вперед к Яхроме. Самошкин сказал, что теперь в  первом батальоне осталось всего девяноста человек, - из тех восьмисот курсантов, которые грузились в теплушки на далекой отсюда уральской станции Верхний Уфалей.
Виктор с Самошкиным смотрели с колокольни на освобожденную от фашистов Яхрому.
- Ну, вот, - удовлетворенно сказал Виктор. – Теперь и мы пахали.
- Это уж точно, - отозвался Самошкин. – Вперед, Круглов!
Они спустились с колокольни, Самошкин развязал вещмешок, сунул юному проводнику пригоршню грязных кубиков рафинада, Виктор тоже выгреб весь свой запас. Мальчишка отгрыз микроскопический кусочек, остальное запрятал в карман ватника.
- Мамке отдам. У меня три сестры. Мал-мала. Пусть побалуются.
- Как тебя зовут, герой?
- Васька.
- Объявляю тебе, Василий, от лица командования благодарность, - торжественно сказал Самошкин. – За героический подвиг в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
Мальчишка покраснел от  похвалы, а потом вдруг вспомнил:
- А там в подвале наши сидят!
- Какие наши? – насторожился сержант.
- Бабы, - небрежно объяснил мальчишка и поправился: - ну, то есть, женщины. Они там от фрицев спрятались. И раненые там, бойцы.
- Пошли!
Мальчишка привел их к массивной двери в подвал. Самошкин распахнул ее, их обдало мерзким смрадом, тяжелым запахом большой беды. Сержант громко крикнул:
- Товарищи, выходите! Немцев больше нет!
Измученные люди испуганно затихли, а Ольга вдруг вскочила.
- Там Витя! Аня, я знаю, там Витя!
Она кинулась к лестнице прямо через лежащих и сидящих людей. Остальные тоже пришли в себя, поднялся крик, все разом бросились к двери. Ольга бегом поднялась по ступеням, выбежала на улицу. От свежего морозного воздуха  у нее перехватило горло, она задохнулась, свет серого дня ослепил привыкшие к темноте глаза. Она успела увидеть двух красноармейцев, которые неторопливо шли от церкви вниз и отчаянно закричала:
- Витя! Витя! Круглов!
 Тут у нее закружилась голова, в глазах почему-то потемнело, и она бессильно сползла по кирпичной стене на снег. Сознания она не потеряла, но перед глазами стояла полная темнота, и голова кружилась, как никогда в жизни. Она почувствовал, что сильные руки подняли ее, будто маленькую, и мужской голос, такой знакомый и дорогой голос произнес ее имя.
А Первая ударная шла на запад на острие «Удара Шапошникова, она опережала своих соседей. 10 декабря бригады Сидякина, Безверхова и Морозова освободили Солнечногорск. 14 декабря батальоны Ерохина, Субботина и остатки бригады Лысенкова освободили Клин. 20 декабря бригада Ерохина ворвалась в Волоколамск. Армия продолжала наступление, она первой перешла границу Московской области и вступила на землю Смоленщины.



23 февраля 1946 г. Загорск

Торжественное собрание в школе закончилось, и выпускники 41-го года собрались в своем бывшем классе. Антонина Алексеевна, теперь директор школы, заняла место за учительским столом, а ее бывшие ученики сели на свои старые места. И радостное настроение схлынуло. Половина мест оказались пустыми, они зияли, будто страшные раны. Из мальчишек один только Борис Соколовский сидел на своей второй парте у окна, «девчачьи» места тоже не все были заняты.   
 Встречу класса организовал Соколовский. Он сам обошел всех одноклассников и вручил каждому пригласительный билет, отпечатанный на машинке.
«Дорогой одноклассник (фамилия, имя отчество)!
23 февраля 1946 года в нашей школе состоится торжественная встреча выпускников 1941-го года. Форма одежды обычная, со всеми наградами. Явка строго обязательна.
От оргкомитета – директор школы (подпись), замзавотдела ГК ВЛКСМ (подпись)»
В классе висели все те же портреты. Над доской – Сталин и Ленин на скамеечке в Горках, на глухой стене – Пушкин, Гоголь, Ломоносов, Менделеев и изобретатель радио Попов. После довольно долгого молчания Антонина Алексеевна промокнула платочком глаза, надела очки и раскрыла старый классный журнал.
- Наверно, ребята, начнем с переклички.
Соколовский негромко добавил:
- «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать».
- Молчи! – свистящим шепотом посоветовала ему Аня Рябышкина.
- Раздражение есть признак неправоты, - невозмутимо заметил Борис. – А молчать я не могу. Мне положено знать обо всех.
- Ребята, тихо! – чуть повысила голос Антонина Алексеевна. – Не будем омрачать такой вечер. Каждый говорит за себя, а Борис Соколовский – за отсутствующих. Итак, Андреева Светлана!
- Я тут, - негромко ответила невысокая девушка в вязаной кофте поверх старенького, еще «выпускного» платья.
- Где работаешь? – подчеркнуто строго спросил Борис. -  Сколько раз выходила замуж? Дети?
- На трикотажке работаю. Не замужем. Жених не вернулся с фронта. Детей тоже нет.
Светлана немного помолчала и все так же негромко воскликнула:
- Ой, ребята! Как мало нас осталось. А я все равно рада, что мы встретились, как собирались.
- Антонова Мария!
- Я! Работаю на Скобянке, незамужняя, детей нет.
- Белых Александра!
За Шуру Белых ответил Борис.
- Умерла в сорок третьем в Загорске от воспаления легких.
- Шура Белых никогда не отличалась крепким здоровьем, - печально проговорила Антонина Алексеевна.
- С голоду она умерла, - уточнила Нина Погорелова, она жила неподалеку от Шуры на Клементьевке. - У нее отец погиб в сорок первом. Мать надорвалась «на дровах», работать не могла. А Шура работала на шестом заводе. Они голодали.   
- Болдырев Игорь!
Аня Рябышкина тихонько ойкнула, а Борис объявил:
- Красноармеец Болдырев пропал без вести в октябре сорок первого.
- Васильева Ольга!
Ольга встала, на ее груди звякнули награды.
- Служила санитаркой на фронте. До победы. Сейчас работаю на ЗОМЗе, учусь в МВТУ имени Баумана заочно. 
- Оля, расскажи про свои награды, - попросила Антонина Алексеевна.
- Что рассказывать? – вздохнула Ольга. – Что было, то прошло. «За отвагу» получила в 42-м на Ламе, «За боевые заслуги»» - тоже в 42-м под Сталинградом, «Красная Звезда» - в 43-м за Днепр, «Отечественная война» - в 45-м в Венгрии, «За Будапешт» - тоже в сорок пятом. Не замужем. Детей нет.
- А «Отечественная война», - расскажи, Оля, - попросила Аня. – Ты же танк подбила.
- Ну, ты вот и рассказала.
- А еще Ольгу два раза ранило, - пояснила Аня. – Видите нашивки?
Ольга молча села и закрыла лицо ладонями, щеки ее горели.
-  Скромность украшает человека, - серьезно сказал Соколовский.
Ольга стиснула зубы и ничего не ответила.
- Желткова Римма!
Место Риммы пустовало. Борис заглянул в свою бумагу.
- Желткова Римма эвакуирована со Скобянкой в Киров, вышла замуж, живет там же.
- Зонин Артем!
- Пал смертью храбрых в сорок втором под Воронежем.
- Изаак Муза!
- Я здесь. Окончила музыкальное училище в Тюмени, работаю в доме культуры на ЗОМЗе.
- Кабанов Григорий!
- Пропал без вести в 41-м. Подробностей нет.
- Калинкин Николай!
- Старший сержант Калинкин пал смертью храбрых в воздушном бою в 43-м в районе Ржева.
- Каменцев Владимир!
- Умер от ран в госпитале, в Пензе. В сорок первом.
- Косцова Валентина!
- Жива-здорова. Работаю в швейной артели «Юность», бригадир. Есть сын Сереженька. Муж погиб в сорок четвертом.
- Кричевская Таисия!
- Вот она я! Работаю в школе на Кировке. Литература и русский. Учусь в пед, заочно. Мужа нет, детей тоже нет.
- Круглов Виктор!
Ольга пригнулась к парте, уткнула лицо в ладони. Старая рана так и не заживала.
- Пропал без вести в декабре 41-го. Подробностей нет. 
Плечи у Ольги задрожали. Уж сколько слез она пролила, а боль не проходит.
- Оля, - мягко спросила Антонина Алексеевна. – Ты расскажешь про Виктора Круглова? Он ведь староста класса… был. На него равнялись.
- Потом, - глухо ответила Ольга в стиснутые ладони. – Потом.
- Хорошо, - вздохнула Антонина Алексеевна. – Невеселая у нас встреча получается, ребята мои дорогие. Литвиненко Тамара!
- Здесь! Работаю во второй больнице. Незамужняя. Детей нет.
- Морковин Юрий!
- Лейтенант Морковин пропал без вести в 43-м под Смоленском.
- Погорелова Нина!
- Я! Живая. Работаю на Скобянке. Не замужем. Детей нет. Жених пропал без вести в сорок четвертом. Не знаю, где.
Нина села и закрыла лицо руками, плечи ее задрожали.
- Рябышкина Анна!
- Я! – Аня встала, на ее груди блеснула медаль, а с другой стороны – гвардейский значок. – Работаю на ЗОМЗе. Учусь заочно в Бауманском. Санитарила на фронте до 43-го. В феврале сорок третьего демобилизовалась… в общем, по здоровью. Живу с сынишкой Володькой. Муж погиб в декабре сорок второго под Ржевом.
- Муж? – уточнил Борис.
- Муж! И нечего тут!
- Не надо, ребята, - опять успокаивающе сказала Антонина Алексеевна. – Соколовский Борис!
Борис неторопливо поднялся, повернулся к классу, На лацкане его серого пиджака сияла медаль. 
- В армии не был, по состоянию здоровья. Уж простите, так получилось. Отца, как ответработника эвакуировали в Иркутск, ну, я с ним. Там работал в горкоме комсомола, поступил на юрфак, заочно. В сорок третьем вернулись в Загорск. Работаю в горкоме комсомола. Учусь заочно на юрфаке.
- За что медаль получил, Борис? – спросила Аня Рябышкина.
- За доблестный труд, - солидно ответил Борис.
Аня фыркнула, Антонина Алексеевна постучала по столу.
- Федорова Антонина!
Все с надеждой повернулись к Борису. Что он знает про Тоню, отличницу и первую красавицу в классе, да и во всей школе?
- Федорова пропала без вести в сорок первом. Подробностей нет.
Класс негромко зашумел.
- Не пропала! – громко сказала Ольга. – Мы с Аней знаем точно, Тоня не пропала! Она погибла героем! Правда, Аня?
Аня Рябышкина молча кивнула головой, на ее глазах блеснули слезы. Ольга продолжала:
- Тоня была в партизанском отряде. Под Клином. Ее немцы повесили. Как Зою Космодемьянскую.   
- Расскажи про Тоню, - попросила Антонина Алексеевна.
- Я потом, Антонина Алексеевна. – И про Тоню, и про Витю Круглова.
- Ну, хорошо. Шабанов Марат!
Борис Соколовский почему-то закряхтел и с укоризной сказал:
- Антонина Алексеевна, мы же договаривались! Ладно, слово не воробей. Красноармеец Шабанов расстрелян за дезертирство в 41-м.
В классе воцарилась гробовая тишина. Потом вскочила Аня Рябышкина.
- Не верю! Марат никогда не был трусом! Он не дезертир! Ты знаешь, как расстреливали в сорок первом?
- Поделись с нами, - насмешливо попросил Борис.
- И поделюсь! В сорок первом наши то и дело попадали в окружение. Кто выходил живой, их забирали в особый отдел. Допрашивали. Если кто во всем каялся, клялся, что искупит вину кровью, тех отпускали. Ну, в штрафники посылали. А кто ругал начальство за глупость, за свое окружение, - тех расстреливали. Чтоб остальные помалкивали! И Марата так, я уверена!
- Ты хочешь сказать, что военный трибунал расстреливал не виновных? – в голосе Бориса зазвучали стальные нотки.
- Да! Я как раз так и говорю! А ты бумажке веришь, а не людям.
- Шапкин Павел! – громко пресекла перепалку Антонина Алексеевна.
- Пал смертью храбрых в сорок первом под Спас-Деменском.
- Шустерман Фаина!
- Я! Закончила музыкальное училище в Томске. Учусь в Москве, в Гнесинке. Мой сценический псевдоним – Сапожкова. Шустерман – по немецки сапожник. Не хочу носить немецкую фамилию. Я сюда специально приехала, у нас сейчас сессия. Пока не замужем. Я так рада встрече! И с вами, ребята, и со школой! Здорово, что мы собрались!
- Эйдман Анетта!
- Я учусь в первом мединституте в Москве. Воспитываю дочку Раечку. Муж  - доцент, там же.
- Юдина Раиса!
- Работаю на кирпичке. Незамужняя. Детей нет.
- Ямсков Антон!
- Инвалид войны первой группы. Находится в доме инвалидов в Калининской области.
Антонина Алексеевна сняла очки, положила ладонь на раскрытый журнал. Глаза ее влажно поблескивали. В полупустом классе все молчали. Потом бывшая «классная» поднялась.
- Давайте, дорогие мои, почтим память погибших молчанием.
Все поднялись и долго стояли с опущенными головами. Антонина Алексеевна вздохнула.
- Садитесь, ребята. Васильева Ольга, ты сможешь рассказать про Круглова и Федорову?
Ольга посмотрела на Аню. У той широко раскрылись глаза, в них стоял ужас. Она отчаянно замотала головой.
- Нет. Ты. Я не могу.
Ольга глубоко вздохнула, встала, помолчала, чтобы собраться с силами и говорить без слез.
- В общем… 14 декабря. В сорок первом. Мы, то есть, Первая ударная, окружили Клин. Наша 29-я бригада взяла Лаврово, это с юга от Клина. Нас собрали у школы. Там виселица, ну, физкультурная перекладина, как у нас, с кольцами и канатами. Немцы из нее виселицу сделали. А под ней семь трупов. В ряд их положили. Немцы партизан повесили. Шесть мужчин и одна девушка. Партизаны хотели разбить фашистский гарнизон в Лаврове. Кто-то выдал, они попали в засаду. Кого убили, кто ушел, а семерых фашисты взяли в плен.
Ольга замолчала. В горле у нее встал тугой комок. Она судорожно глотнула, стиснула зубы, а перед ее глазами снова возникла страшная картина. Виселица с обрезанными веревками. Семь трупов на снегу, семь закоченевших трупов с неестественно вытянутыми шеями, с вывернутыми набок головами. Шеренги красноармейцев. В бригаде их осталось не больше батальона. Комиссар Хинин говорит громко, голос его звучит надрывно.
- Смотрите, товарищи. Смотрите и запоминайте зверства фашистских извергов. Партизанский отряд попал в засаду. Фашисты взяли в плен шесть партизан и эту девушку партизанку. Они зверски пытали народных мстителей, хотели узнать, где партизанская база. Эти советские люди умерли героями, не выдали товарищей.
Ольга и Аня стояли в первой шеренге, совсем близко к повешенной партизанке. Кто-то милосердно прикрыл ее тело куском брезента, но обнаженные руки девушки лежали поверх смертного покрывала, а из-под короткого брезента выглядывали голые ступни. Руки партизанки покрывали черные пятна ожогов, ступни у девушки были обуглены. Ее пальцы на руках и на ногах вместо ногтей заканчивались струпьями запекшейся крови. Но лицо девушки даже после страшных пыток, после мучительной смерти в петле оставалось красивым. Светлые волосы, широко раскрытые серые глаза, тонкие брови с изломом, как крылья чайки, а между бровей – темная родинка, как у индусок-браминок.
- Оля, - шепнула Аня сдавленным голосом, - это же Тоня! Федорова!
А комиссар Хинин продолжал говорить:
- Страшнее всего фашисты издевались над девушкой. Гитлеровские выродки потеряли всякое подобие человека. Днем они пытали ее. Об нее гестаповцы гасили сигареты. Жгли ее каленым железом. Ставили босую на раскаленную плиту, сажали на раскаленную докрасна плиту. Вырывали ей ногти. А ночью эти людоеды бросали ее солдатам. Потом вели в другой дом, к другим солдатам. Водили всю ночь. По лютому морозу босиком, в одной рваной рубашке. Они мучили ее целую неделю. Всю неделю ей не давали ни есть, ни пить, ни спать. Они обливали ее ледяной водой у колодца и снова бросали насильникам. А утром эти звери опять начинали пытать ее. Запомните эту партизанку, товарищи. Поклянемся, что отомстим фашистским зверям страшной ценой! За эту девушку, за этих замученных партизан.
После митинга Ольга и Аня подошли к комиссару Хинину, сказали, что это девушка из Загорска, из их класса, Тоня Федорова, они узнали ее. Комиссар записал фамилию Тони и обещал сообщить куда следует. А подруги подошли поближе к мертвой Тоне. Аня прижалась к Ольге.
- Господи! – прошептала Аня. – Ни одного ноготочка! Я не могу, Оля!
Ольга резко тряхнула головой, отгоняя видение, которое даже сейчас нередко мучило ее по ночам.
- В общем, Тоня погибла, как герой. Ее страшно пытали. И не просто пытали. Но она не выдала, где находится отряд. Мы с Аней видели в Лаврове ее …тело.
У нее опять перехватило дыхание, по щекам потекли слезы, она не стала их вытирать.
- Тоня не пропала без вести. Мы тогда написали заявление, отдали в политотдел. Там обещали разобраться. Да что-то не вышло. После войны мы с тетей Верой, ну, мамой Тони, писали запросы, куда могли. -Она мотнула головой. - Бесполезно. Тете Вере присылали одно и тоже. Партизанский отряд, действовавший в окрестностях Лаврова Клинского района, расформирован в декабре 1941 года, документы не сохранились. Судьбу Федоровой А.С. установить нет возможности.
- Жаль, - сказала Антонина Алексеевна. – Жаль Тоню. Ее портрет надо бы повесить на доску почета. Это сильный пример для учеников. Она настоящая героиня, как Зоя Космодемьянская.
- Ну, да, - сердито всхлипнула Аня. – Как Зоя. Только Зоя – Герой. А Тоня пропала без вести.
- Я найду документы на Тоню, - завил Борис Соколовский. – У нас документы не пропадают. Вам  отвечали бюрократы, они пока еще, к сожалению, встречаются. Я найду ход в архив главного штаба партизанского движения. Ребята из ЦК комсомола помогут. Тогда ее портрет по праву украсит доску почета в нашей школе. 
- А пока, значит, Тоня пропала нивесть куда? Вроде как ее и не было? – подала голос Тамара Литвиненко, соседка Тони по парте.
Борис Соколовский сердито завозился на тесной парте.
- Пока нет документов, - не положено.
Бывшие выпускницы зашумели, но Антонина Алексеевна постучала по столу.
- Тихо, девочки. Оля, а про Круглова Виктора ты расскажешь?
Ольгу вдруг охватила апатия. Что там рассказывать? Они с Екатериной Сергеевной, матерью Виктора, не раз писали запросы. Ответы приходили стереотипные. Круглов В.А., 1923 г. рождения, г. Загорск, в списках личного состава Красной Армии, погибших на фронте Великой отечественной войны, умерших от ран и болезней в госпиталях, находящихся в партизанских отрядах, попавших в плен и не вернувшихся оттуда, пропавших без вести не числится. Нет Виктора Круглова ни в каких списках. Нет его ни среди живых, ни среди мертвых. И вообще он никогда не существовал на свете.
Она пересилила себя. Долгое и сильное горе от потери любимого не сгладилось, но приучило ее к терпению. Она будет писать и искать Виктора, пока не докажет, что он погиб смертью героя. А сейчас она расскажет одноклассникам о нем. Пусть они знают, как погиб Витя, пусть помнят о нем. Человек продолжает жить, пока хоть кто-то помнит о нем. А для нее Витя всегда живой. Витя. Виктор. Нет, она будет называть его Круглов, так легче, будто говоришь о чужом человеке.
- Круглов, - сказала она и снова глубоко вздохнула. – Круглов. Он в сорок первом воевал в нашей Первой ударной армии. Только в другой бригаде, в 47-й. А мы с Аней – в 29-й. Мы с Аней в Яхроме попали в окружение, неделю прятались в подвале.
Она резко повернулась к Борису Соколовскому.
- Нас тоже можно было расстрелять за дезертирство!
Борис пожал плечами, а Ольга продолжала рассказ.
- Нас освободил оттуда как раз Круглов. Их бригада целую неделю брала Яхрому. От его батальона осталось всего 38 человек. А потом, уже под Клином, от их 47-й бригады ничего не осталось. Штаб бригады вывели на переформирование. А бойцов перевели в нашу бригаду. В 29-ю. Мы окружили немцев в Клине. Командарм наш, Кузнецов, послал в Клин парламентеров, чтобы сдавались без боя. Пошли туда старший лейтенант, не помню фамилию. С ним Круглов, младший сержант. И еще старший сержант Самошкин. Они взяли белый флаг и пошли.
- Немцы их убили? – спросил кто-то сзади.
- Нет, не убили. Комендант отказался сдаваться. Мы брали Клин с боем. Круглов остался живой. Ему дали медаль. Он подбил четыре танка и убил девятнадцать фашистов. А потом наша бригада вышла к Ламе. Немцы бросили на нас танки. Не знаю, сколько, очень много. 19-го декабря сорок первого. Село Алферьево. Бой был страшный. Наши отбили фашистов. А Круглов из того боя не вернулся. Его командир Самошкин был тяжело ранен, его принесли в наш медсанбат. Он говорил мне, и Аня слыхала, Круглов с гранатой бросился под танк. Самошкин ночью умер. Вот и все про Круглова.
- Надо было запротоколировать показания этого Самошкина, - заметил Соколовский с укором.
- Какой там протокол. В медсанбате одних тяжелых две с лишним сотни. А легких - не сосчитать.
- Случай безнадежный, - вздохнул Борис. – Ни документов, ни свидетелей.
- Мы с Ольгой свидетели! – вспыхнула Аня. – Я тоже слыхала, как Самошкин говорил про Круглова. Два свидетеля - даже в суде хватает.
- Тогда надо снова писать, - рассудительно посоветовал Борис. – В нашей стране человек так просто не пропадает. Товарищ Сталин говорит, жизнь советского человека бесценна.
- Иди ты! – выкрикнула Аня. – Развели тут бюрократов. Я сама три  года пишу и бегаю по ним.
- Ребята, тихо, - снова постучала по столу Антонина Алексеевна. – Не будем ссориться в таком святом деле. Мы организуем поисковый комсомольский отряд, попробуем восстановить события. И Тоня Федорова, и Виктор Круглов – оба герои, и школа могла бы ими гордиться. И остальные выпускники 41-го, - мы их никого не забудем.
Она помолчала и встала.
- Ребята, мы хотим организовать в школе музей. Отразим достижения наших выпускников. И не только. В Загорске формировалась Первая ударная армия, мы устроим в музее отдел Первой ударной.
- Есть мнение, - вставил Борис Соколовский, - одну из улиц в Загорске назвать именем Первой ударной армии.   
- Вот-вот, - кивнула Антонина Алексеевна. – Бойцы Первой ударной останавливались в нашей школе, прямо отсюда они шли в бой. Это же история, большая история!
- Круглов говорил, - вставила Аня Рябышкина, - его батальон тут останавливался.  Правда ведь, Оля?
Ольга кивнула. Антонина Алексеевна продолжала.
- Ольга Васильева и Аня Рябышкина воевали в Первой ударной. Очень прошу, девочки, напишите свои воспоминания. Это же очень важно. Все так быстро забывается. Да и сами мы – не вечные.
- Это точно, - подтвердил Борис Соколовский. – Я вот по газетам хотел составить очерк о Первой ударной, - ничего не вышло. Как будто Первай ударная и не воевала. Клин освободила тридцатая армия, Солнечногорск – шестнадцатая, Волоколамск – тоже шестнадцатая. А что делала Первая ударная? Она же шла между тридцатой и двадцатой. Ольга, Аня, вы сейчас хоть коротко скажите.
- Да мы почти ничего не знаем, – отозвалась Аня Рябышкина. - Наше дело – раненых выносить, доставлять в санвзвод, оттуда в медсанбат. А всякие там армии и бригады – нам же не говорили. Вон Ольгу потом в медсанбат взяли, может она что знает.
Борис повернулся к Ольге, она пожала плечами.
- Раненные командиры кое-что говорили. Наш главврач говорил. А в общем, не до того было. Хотя…
Она вспомнила разговоры раненых. Да, кое-что можно собрать.
- Мы с Аней напишем, Антонина Алексеевна. Вспоминать надо. Война-то еще сколько лет шла. А так вот, сходу… Ну, Борис не совсем прав. То-есть, он прав, только там такая чехарда была. Бригады то в одну армию входили, то в другую. И с нашей бригадой. Мы первыми вошли в Волоколамск. Там еще какая-то бригада была, я не помню. Нам тогда дали гвардейское звание, наша 29-я бригада стала первой гвардейской. И нас перевели в двадцатую армию. Получается, Волоколамск освободила не Первая ударная, а двадцатая.
- Какая двадцатая, какая двадцатая? – забеспокоился Борис. – Ты все про двадцатую. А я нигде про двадцатую не читал. Не было такой на Западном фронте. Волоколамск освободила 16-я армия Рокоссовского! Кто командовал двацатой?
Ольга вздохнула.
- Двадцатой армией командовал Власов.
- Тот самый Власов? – ахнул кто-то сзади.
- Тот самый.
- Н-да! – Соколовский яростно почесал в затылке. – Тогда понятно.
- В общем, мы с Аней вспомним и напишем, - пообещала Ольга.
Соколовский снова обрел солидность.   
- Выходит, ваши мемуары будут отличаться от официальных данных.  Но вы пишите, а мы свяжем концы.
- Да уж ты свяжешь, - хмыкнула Аня. – По полочкам, по бумажкам.
- А ты как думала? Есть официальные данные, отступать от них никто не имеет права. Во всем должен быть порядок.
- Без бумажки ты букашка! – возмутилась Аня. – Это я сама уже три года прохожу.
- Рябышкина, тихо! – подала голос Антонина Алексеевна. – Ты сегодня что-то все наперекор говоришь. Раньше была спокойнее.
- Ладно, - смирилась Аня. – Пишите, по бумажкам. Мне-то что.
- Ну, что, дорогие мои, - вздохнула Антонина Алексеевна. – Жизнь продолжается. Мы победили. Победа далась нелегко. Ваш класс потерял двенадцать человек. Из мальчиков один Соколовский Борис остался. Из девочек Федорова Тоня, Белых Шура, - тоже погибли. Но, дорогие мои ребята, жизнь продолжается. Мы должны восстанавливать то, что разрушили фашисты.
Тринадцать одноклассников простились на пороге школы и разошлись в разные стороны. Ольга и Аня медленно шли по переулку к проспекту РККА.
 - Ты что все огрызалась на Бориса? – спросила Ольга.
- Противно смотреть! Корчит из себя! Отсиделся в тылу, за спиной папаши. Да еще медаль! Я за свою сколько раз чуть живой оставалась. Про тебя и не говорю. А он? Да плевать на него. Я бюрократов насмотрелась, - тошнит, три года мучаюсь. Мы же с Володей не расписались. Вот вышел указ, матери-одиночки имеют право в графе «отец» указывать настоящего отца, даже без регистрации. А у моего Володьки – прочерк. Ни отца, ни пенсии. Мол, указ относится к тем, кто родил после его выхода. Обратной силы указ не имеет. Сидит такой в кресле и смотрит на тебя, как на гниду. А еще хуже – бабы в креслах. 
- Борис сказал бы: случай безнадежный, - заметила Ольга. 
- Вот-вот. Страшно, Оля. Мы воевали, Володя и твой Виктор погибли. Сколько парней погибло. Сколько вообще народу пропало! Помнишь, все ждали, - победим, такая замечательная жизнь начнется! А теперь командовать будут всякие Борисы Соколовские. Вот увидишь, Боренька наш еще самым главным в Загорске будет! Противно думать.
- Не думай об этом, Аня. У тебя Володька. Замечательный мальчишечка. Вырастет, тебя не даст в обиду.
- Пока вырастет, с ума сойдешь. На карточки не проживешь, в магазинах ничего нет. На рынке бутылка молока - пятьдесят.  А зарплата шестьсот рублей.
- Всем тяжело, Аня. Будем работать, учиться, Инженерами станем. Наладится жизнь. Ведь самое главное – мы победили!