Из моей книги Под парусами океана жизни...

Михаил ОВСИЕНКО
       
  ПОД ПАРУСАМИ ОКЕАНА ЖИЗНИ…
Часть первая

Детство
                …Знай свою звезду, она есть и у  самого обездоленного, а несчастен он лишь потому, что ее не знает. Судьба тасует карты, когда и как пожелает. Пусть же каждый знает свою судьбу, как и свою натуру, - от этого зависит, погубит ли себя или прославит. Следуй звезде и помогай ей, берегись перепутать, отклониться от своей Полярной, заглядевшись на соседнюю.
                ГРАСИАН               
Целью написания этих воспоминаний стало желание как-то сохранить в памяти для потомков, близких и друзей частицу истории жизни, моей и моих друзей, с которыми мне довелось вместе пройти тяжёлое послевоенное сиротство.
Родился на Сумщине, в живописнейшей части Украины, 6 августа 1947 года. Село Быстрик Кролевецкого района расположилось среди зеленых холмов и лесов, душистых от разнотравья. Рядом – автодорога. На Киев – 250 км., Москву – 600 км… Водители часто останавливались, чтобы подышать кристально чистым воздухом, ароматом лугов, лесов, слышался разноязычный говор, на фоне которого выделялся украинский язык со свойственной нашей местности какой-то особой певучестью и красотой, гармонией с окружающим сказочным миром. Уже в зрелом возрасте, находясь в гостях на своей малой родине, я поймал себя на мысли, что мне легко говорить на этом местном диалекте и чувствовать, что во мне – корни моих предков, гены, переданные самой матушкой-природой.
Тогда по всей Украине свирепствовали голод и болезни, искусственно созданные Сталиным. Эта беда унесла жизни сотни моих односельчан. В то же время хлеб отправлялся за границу, нужно было доказать, что социалистический строй самый лучший, самый гуманный в мире.               
Моя мать, Дарья Ивановна Овсиенко, примерно 1918 года рождения, - простая колхозница. Мы  и ещё старшая сестра Валя проживали в крохотном стареньком домике по улице со старым названием Шумер - грязной и неухоженной. Об отце известно, что работал мельником на небольшой речной мельнице, за селом, у леса, где протекала речушка Ретик. Воевал на фронте. Умер рано, от ранений.
Мама была звеньевой в полеводческой бригаде. Работала от зари до зари. Но в любую свободную минутку она пела, по-доброму весело шутила. Такой она и осталась в памяти односельчан: оптимистичной, красивой, неунывающей.
Не судилось ей долго жить. В тот голодный год скончалась от неизвестной болезни.
После смерти матери меня и сестру забрали к себе дядя Вася и тётя Вера, которые жили, как и мы, очень бедно. Трудности из-за увеличения числа ртов заставили опекунов обратиться в сельсовет за помощью, чтобы определить нас с сестрой  в детский дом.
Попали мы в разные детские учреждения: Валя - в Выри, я - в Атынск. Так раздельно мы и росли. Нашёл я Валю лишь в конце семидесятых, когда уже совсем казалось, что никогда не отыщем друг друга.
Тогда удалось мне побывать в лесу, в величественных темных дебрях, которые образуют вековые дубы, сосны; собирать грибы, посидеть на круче, с сосен которой детвора прыгает прямо в воду небольшого лесного озерца; поудить маленькую рыбку, название которой говорят по-разному -  кто бубырь, кто пескарь. Но главное то, что клюет, и все довольные возвращаются домой, унося радость общения с природой.
По утрам по лугам ковром стелется туман, пробивается в дымке большое красное солнце, и кажется, что ты находишься где-то на небесах.
Село просыпается с пением петухов, лаем собак, ревом идущих на пастбище коров. Особенно выделяется на этом «музыкальном» фоне человеческая ругань, относящаяся то ли к животным, то ли к людям. Все переплелось в едином стремлении все успеть и все уладить. По крайней мере – на сегодня!
Ни с чем не сравнить ночлег на сеновале, когда кажется, что ты спишь в сплошном, наполненном ароматом разнотравья, бальзаме. И ничего, что среди ночи проснешься  оттого, что по лицу пробежала мышка-полевка или укусил комар. Для них ты - гость и  поэтому у них возникло желание побыстрее "познакомиться". Где-то далеко, на другом конце села, слышна гармонь и молодой смех неуемных влюбленных, для которых время не существует…
К родному краю, его красоте, людям, которые его населяют, мне предстоит ещё не раз возвратиться в своих воспоминаниях. Хочется ничего не упустить, обо всём рассказать, чтобы осталось в памяти новых поколений то далёкое, по-своему доброе и трудное детство, которое людям преподнесло послевоенное, победное, такое всеми желанное время - время огромных людских надежд на лучшую жизнь.
Так, в один из дней 1950 года началось моё путешествие из дома дяди на моё постоянное место жительства и воспитания – в детский дом.
Забегая вперёд, скажу, в моей жизни был не один детский дом, а семь. Они находились на Сумщине – в Атынске, Глинске, Низах, Гребенниковке, Юнаковке, Кириковке, Синевке. Это объясняется постепенным сокращением детских домов, налаживанием жизни, уменьшением числа детей-сирот, а также тем, что на смену детдомам пришли первые школы-интернаты.
Первый мой Атынский детский дом запомнился уютом, красотой сказочной природы. Рядом была автомобильная дорога, по которой мчались полуторки, ЗИСы. От выхлопных газов кружилась голова, но казалось, что эти запахи вовсе не яд, а что-то новое в цивилизации, недосягаемое для нас, детей, из мира взрослых, управляющих чудо-машинами. Все мы хотели быть обязательно шофёрами - рулить, рулить, рулить, ехать, чем быстрее, тем лучше.
В детдомовском хозяйстве были лошади, повозка-линейка. На ней подвозили из сельской пекарни горячий хлебушек, булочки. На высоких, упругих рессорах по хозяйским делам разъезжал директор. Иногда нас, детдомовцев, вывозили  на ней в лес, расположенный за небольшим, но очень красивым лугом, на котором паслись коровы и лошади, козы и вся сельская живность. Всё благоухало от запахов разнотравья, пели неведомые птички, поквакивали лягушки…
Как сейчас помню нашего музыкального педагога, полностью незрячего. Он лишился зрения на войне: вблизи разорвался вражеский снаряд.
Учитель нас не видел, но всех знал, чувствовал каким-то своим, ему только ведомым, внутренним чутьём. К музруку мы шли всегда с большой радостью, как могли, помогали. Он же раскрывал нам кладезь своей богатой, талантливой души. Эти встречи всегда были настоящие небольшие праздники. Израненному солдату наши шалости доставляли огромное удовольствие. Он любил детей. Мы очень любили его.
После ужина, немного погуляв, детдом замирал, объявлялся отбой. После напряженного дня мы отдыхали, а чтобы мы быстрее засыпали, няни рассказывали нам разные сказки. Были и страшилки, например, что если мы не будем спать, прилетит "страшный зверь" и всех нас заберет к себе. Чувство страха надолго запало в душу.
Особенно страшной была сказка о руке, которая ночью вылезает из-под подоконника и забирает к себе того, кто еще не успел заснуть. Мы быстро прятались под одеяла и быстро засыпали. Не знаю, кто придумал этот "педагогический" прием, но действовал он безукоризненно, в считанные минуты наводя в палате покой и тишину.
На всю жизнь запомнился мартовский день 1953 года, когда умер И.В. Сталин. В этот день взрослые и мы, дети, искренне оплакивали его. В большом зале портрет вождя «мирового» пролетариата был украшен черными лентами и флагами СССР и УССР, из динамиков звучала траурная музыка, а с улицы доносились гудки машин и сирен. Было мрачно и жутко. Все боялись, что без Него будет новая война. А мы печально пели: "Сяє в небі сонечко, золотить поля, Сталіна великого славить вся земля" ... От Его имени детям  вручили памятные подарки.
Жизнь была крайне идеологизирована. Лишь во взрослой жизни открылась правда о злодеяниях Того, кого мы искренне оплакивали…
В семь лет меня перевели в Глинский детский дом. Помню радостное настроение, что я уже большой и пойду в школу. Детдом был расположен на возвышенности, чуть поодаль от крупного села. Рядом гора, которую называли Замок. Согласно легенде, там действительно стоял красивый замок богатого князя, но очень давно был разрушен завоевателями.
В детдоме 250 детей. У нас – своя большая животноводческая ферма – быки, коровы, кролики, свиньи, за которыми по очереди ухаживали и дети. Однажды крольчиха принесла сразу шестнадцать детенышей – своеобразный рекорд!
Из шкурок кроликов нам шили теплые шапки, рукавички.
В детдомовском хозяйстве был старый-престарый колесный трактор, еще 20-х годов, который назывался "Универсал", очень шумный и небыстроходный, всего 10 километров в час. Но так как мы никогда не видели другой техники, нам он казался наивысшим техническим совершенством. Особенно нравилось нам смотреть на то, как его заводили. И когда он все-таки, после многих неудачных попыток, оживал, радости детворы не было конца, и мы бежали за ним в дыму, до тех пор, пока он не выедет за территорию. Дальше для нас была запретная зона, никто из детей не мог ее переступать. Нарушителей строго наказывали. В детдоме за дисциплиной следили строго. Директор Владимир Яковлевич  и завуч Василий Васильевич (фамилий не помню) были людьми военными. Первый в чине подполковника, второй - майора. Наказывали нас за все: за курение, за то, что играем шашками "В Чапаева" (портим народное добро), что залезли в чужой сад за яблоками и грушами, за неуспеваемость, нарушение правил внутреннего распорядка, неряшливый вид …
Главным "инквизитором" над детьми был Василий Васильевич, который после получения информации о нарушениях и нарушителях по очереди заводил каждого из нас к себе в кабинет, снимал портупею с ремнем, на котором красовалась медная бляха со звездой, и этой бляхой бил по заднему месту всего три раза. После чего отпечаток звезды еще долго красовался на мягком месте, и приходилось сидеть поочередно – то на левой ягодице, то на правой. Боль  постепенно уходила, а вместе с ней и память о совершённом проступке. И всё опять начиналось сначала.
Василий Васильевич был контуженным и нередко во время наказания он входил в такую ярость, что на шум сбегался персонал и его буквально оттаскивали от своей очередной жертвы. Сказывалась служба в органах НКВД.
Директор и завуч носили военную форму – китель, галифе, наградная планка, сапоги. Самым унизительным считалось наказание, когда нас раздевали догола, будь то девочка или мальчик, и выставляли на улицу, где нас кусали комары, насмехались дети. Кроме этого, нас лишали ужина или обеда, на праздники – подарка, в будни – кинофильма, заставляли вне очереди работать на ферме, свинарнике, убирать территорию и т.д. и т.п.
Поощрялось, когда дети доносили друг на друга воспитателям. Это считалось хорошим поведением. Доносчики были в каждой группе. Они имели к себе особое расположение воспитателей и неуважение в детской среде. Часто "любимчикам" мы устраивали "тёмную", для чего ночью накрывали их одеялом и били, чем попало, молча, с особым старанием. Наутро созывалась линейка, проводилось дознание, выявление зачинщиков и наказание.
До четвёртого класса мы учились в детдоме, а с пятого - ходили в сельскую школу. Делали уроки при керосиновой лампе. Когда построили детдомовскую электростанцию, нашей радости не было предела. Мы этого чуда никогда не видели. Особенно нравился запуск электростанции, когда механик, весь в нефти, колдовал над дизельным двигателем. Паяльной лампой до красна разогревался большой шар на корпусе, а затем, с кем-то вдвоём, он брался руками за широкий пас, чертыхаясь, грубо ругаясь, запускал маховик двигателя и генератор. Обычно на это уходило с полчаса, а затем происходило чудо: двигатель, несколько раз чихнув большими клубами чёрного, как смола, дыма, медленно оживал, постепенно ускоряя обороты. В это время механик включал рубильник, и электричество текло ручейком, освещая помещения, территорию, радуя всех своей таинственностью. А территория ещё долго была в дыму, без которого не могло быть этого чуда.
Детдом жил своей замкнутой, уединённой от всего мира, жизнью, по строгому режиму и собственным правилам.
И все-таки мы ухитрялись "чистить" сельские сады и огороды, за что очень попадало от взрослых, нарушали распорядок дня, что-то ломали, крушили, доставляли всем немало хлопот в округе.
Мне 10 лет. Меня пригласил директор и сказал, чтобы я собирался в путь. Меня переводят в Низовской детский дом по просьбе сестры Вали, которой, к тому времени, я уже писал письма, и с которой я очень хотел встретиться.
Ранним утром вместе с воспитателем на стареньком автомобиле марки "Москвич – 401А" я отправился в Низы. Помню, ехали долго, автомобиль часто ломался. Шёл дождь, было скользко, все сто пятьдесят километров - бездорожье. Наконец приехали. Приняли меня хорошо, накормили. Познакомили с детьми и сообщили, что сестру в этот день на машине отправили на поезд на станцию Нижняя Сыроватка, а оттуда в город Кролевец, в ремесленное училище. Кстати, мы с этой машиной встретились час назад. Огорчения прошли быстро, я влился в детский коллектив и стал привыкать к нему.               
Низы - рабочий посёлок. В центре разрушенная войной церковь ХV111 века, на остатках башен которой растут кустарники, маленькие березки. Используется под склад. Каждый житель, так или иначе, связан с работой на сахарном заводе, довольно крупном. До революции он принадлежал крупному сахарозаводчику, пану Суханову, который в своё время отдал этот завод за карточные долги. Детдом располагался в доме пана Суханова, напоминающего усадьбу в стиле русского барокко. Фасад украшали лепные украшения. Все двери, окна, пол представляли собой произведения деревянного искусства, выполнены были великолепными мастерами своего дела. Красивая веранда, как бы встроенная в фасад, помнит музыкальные балы, нередко устраиваемые хозяином дома в честь своих богатых и знаменитых гостей. В их числе – П.И. Чайковский - великий русский композитор, приезжавший сюда на отдых почти каждое лето. Пётр Ильич написал в Низах немало своих знаменитых произведений. Вообще дом сравнительно небольшой, примерно 25;18 метров, одноэтажный, но максимально уютный, тёплый и удобный для проживания. Буквально в пятнадцати метрах от него река Псел, широкая, до 120 метров, глубокая, до 6-10 метров с малым течением. В то время в ней водилось много рыбы - щуки, ерша, окуня, сома, налима, себеля, красноперки, пескаря, голавля, язя, карпа, много было раков. Водилась пернатая дичь. В лесах обитало множество зверей. В частности: куницы, белки, лисицы и… волки, множество птиц.  Два раза в неделю жители поселка могли ездить на речном "трамвайчике" в областной центр Сумы на рынок, к родственникам, друзьям. Всем было удобно и выгодно проплыть по реке 32 километра, посмотреть на окружающую красоту полей, лесов, фауну, которыми издавна славится этот край.
К дому примыкал парк Суханова. В 60-х годах в нем был обнаружен клад золотой и серебряной посуды, спрятанный самим паном во время его бегства от большевиков. Парк поражал своим великолепием, фонтаном, большим числом статуй персонажей древней греческой мифологии, уютом укромных уголков, разнообразием деревьев и кустарников. Вся эта красота органично вписывалась в протекающую рядом реку, за которой, как бы продолжение, расстилается, не менее очаровательный зеленый остров с одноименным названием, раскинувшийся более чем на двадцати гектарах – любимое место детворы, правда той ее части, которая умеет плавать, ведь до него еще нужно доплыть через стометровую гладь реки.
По течению реки, сразу за забором детского дома, – территория сахарного завода – его огромные, высоченные склады, куда складируют только что "родившуюся" продукцию. Вплотную к заводу примыкала гидроэлектростанция с широкой и высокой плотиной.
Работало поочередно всего три турбины.
За электростанцией река неглубокая, но имеет быстрое течение, зависящее от работы турбин. Здесь наиболее любимое место рыбаков. Под камнями руками можно было ловить ершей и налимов. Любимым оно было и для нас, детдомовцев, убегавших на целый день сюда, чтобы постичь рыболовную науку, за что нам часто попадало от директора и воспитателей, особенно директора по прозвищу «толстой», который бил нас резиновым шлангом, хранившимся в его кабинете за портретом Карла Маркса. А  для большего эффекта «воспитания» - пугал детей пистолетом, хранившимся в сейфе. Я ощутил этот вид "воспитания" на себе один раз, мои друзья – кто два-три, а кто и больше.
Нашими шефами были курсанты Сумского артиллерийского училища. Встречи с ними мы всегда очень ждали.  На праздники привозили подарки,  мороженое, ситро, показывали кино и концерт, устраивали танцы. А однажды  подарили грузовой военный автомобиль ЗИС – 5, с деревянной кабиной и металлическим кузовом с откидывающимися сидениями. Радости не было предела. Наша жизнь стала более интересна и разнообразна. Мы ездили в лес, экскурсии, на колхозные поля помогать убирать урожай.
Довольно часто нас водили на экскурсии на сахарный завод, где мы наблюдали волшебное превращение сахарной свеклы в сахарный песок, от пуза пили газировку с сахаром, после чего завидовали рабочим, что у них такая "сладкая" профессия, и что им можно есть сахар каждый день, сколько душа пожелает.
Любили  наблюдать за погрузкой сахара. Завскладом Федор Хомич, грузчики знали, что мы из детдома, очень нас жалели. В зарплату давали нам немного денег и торбочку с сахаром, которую они наполняли из мешков  при помощи специальной трубочки с отверстием сбоку. Она втыкалась в мешок, и по ней сыпался сахар, при этом мешок сохранялся в целости. Привязанность к нам со стороны грузчиков усилилась после случая, когда мы спасли одного рабочего из проруби. Мы кинули ему вожжи, а затем все вместе дружно выволокли на лед. Крик о помощи услышал один из нас, находясь в конюшне. Он-то и догадался взять вожжи. Спасенный, сколько его помню, относился к нам по-особому тепло, угощал салом, мясом, колбасой, конфетами, что было для нас большой редкостью.
Но любимым для детворы считалось место, куда вагонетками выгружался горячий шлак из котельной. Там мы пекли бураки, которые с каким-то, только нам известным и понятным аппетитом, ели. Было очень вкусно, а главное на свободе, вне территории детдома. Все были радостные и счастливые с липкими и грязными лицами от дыма и шлака…
Весной  мы устремлялись в березовую рощу, расположенную недалеко от завода. Здесь дегустировали целебный березовый сок, который таинственно стекал со стволов деревьев в баночки, расставленные возле каждого дерева. Этот процесс был совсем несложным. Стоило только просверлить ствол дерева и вставить в отверстие палочку в виде желобка. Мы пропадали в роще целые дни, наслаждаясь осенним солнышком, пением птиц, картошкой, печеной в горячих угольках костра, курили махорку и самосад, от которого по-взрослому долго откашливались. Мы чувствовали себя взрослыми и самостоятельными, и, казалось, ничего нам большего не надо. Выкупавшись в речке, в еще холодной весенней воде, взбодренные, возвращались домой, где нас ожидали воспитатели с очередной воспитательной установкой и… холодный ужин.
С приходом летних каникул мы отправлялись в отдаленные уголки поселка, ходили по магазинам, сдавали бутылки, найденные под деревьями и кустарниками парка, и на полученные за них деньги покупали ситро, сушеные бычки и конфеты, прыгали с деревянной пятиметровой вышки в воду, загорали, играли в карты. А однажды, решив погонять, "выкурить" шершней из дупла старой липы – высокой и громадной - мы, того не желая, ее подожгли. Приехавшая пожарная команда липу потушила, но стоило нам это происшествие дорого: месяц весь детдом не посещал кино. Виновников легко узнали по лицам, вспухшим от укусов пчел. У меня на лбу красовалась большая шишка, у некоторых пацанов лица заплыли до неузнаваемости, а от глаз остались одни щели-прорези, что долго вызывало сочувственный смех у детворы.
Развлечений, выдуманных нами самими, было много. Особенно зрелищное - довольно простое, с использованием карбида. В земле выкапывали круг, глубиной до 15 сантиметров, на дно клали большой кусок негашеного карбида, накрывали большим тазом с прорезью, обмазывали глиной, затем в щель наливали воду. Мокрый карбид превращался в гремучий газ, который мы поджигали и с помощью длинного шеста, на конце которого тлела вата. В это время таз со страшной силой, грохотом вырывался из земли и устремлялся высоко-высоко, воя и сильно гудя. Нас это приводило в неописуемый восторг. После этого еще долго находились в невероятно приподнятом настроении.
Однажды, гуляя по лесу, расположенном за Низами, я и два моих друга обнаружили партизанский склад оружия и боеприпасов, закопанный в земле. Все было тщательно смазано солидолом. От увиденного дух захватывало – перед нами были настоящие винтовки, патроны и гранаты. О находке решено было не распространяться никому, ни под каким предлогом.
Смекалка и интуиция помогла нам разобраться, что к чему, и уже через три дня в лесу стали слышны выстрелы. Мы стреляли по воронам и по всему, что двигалось, зачастую не попадая в цель. В "войнушку" мы играли до самозабвения, забывая про обед и ужин. По военным фильмам мы научились пользоваться гранатами, от взрыва которых замирало сердце. Пытались, довольно эффектно, глушить рыбу.
Однажды в поле мы разложили костер и бросили в него две гранаты, а сами спрятались в лещине. Когда костер сильно разгорелся, неожиданно, к нему стало приближаться стадо коров, которое мы видели раньше у леса. Стадо приближалось все ближе и ближе: 100, 70, 50 метров, а взрыва все нет. И когда до костра осталось метров тридцать – грянул мощный взрыв, разметавший коров по всему полю. От страха коровы неслись, как лошади на скачках. Лишь одно животное было легко ранено осколком. Увидев, к чему приводят наши "шалости", мы решили больше их не устраивать.
А в это время по поселку пошли слухи о стрельбе в лесу. Работники сельсовета позвонили в военкомат, и в Низы прибыли курсанты Сумского артучилища, которые организовали облаву после очередного нашего "боя". На допросе у директора, в присутствии военных, мы рассказали все. Боеприпасы погрузили на несколько машин и увезли. А нас, "партизан", посадили на диету – запретили масло, мясо, конфеты, печенье, ситро, и что было особенно досадно – кино. Так закончился наш славный "боевой" путь, после окончания которого мы считали себя героями, а младшие дети - очень завидовали.
Однако стрельба, хотя и редкая, продолжалась, но уже самопальная. Всевозможные взрывпакеты, один из которых по неосторожности взорвался у меня в руке в школьном туалете. Зазвенело в ушах, лицо - в копоти, кисть руки обожгло, она кровоточила. Я получил контузию, после чего провел две недели в детдомовской санчасти. И опять те же наказания и новые запреты.
Несмотря на болезнь ноги, я не считал себя инвалидом. Ездил на лыжах, опираясь на костыли, на коньках по льду реки, ловил подо льдом, на зимнюю удочку, рыбу. Даже прыгал со всеми на лыжах с невысокого трамплина – когда падал, а когда и нет. По-разному бывало. Лыжи и коньки прикручивались к валенкам палкой. Это было довольно надежно и устойчиво. Особенно нравилось мне мчаться по реке на коньках с прозрачным льдом в ветреную погоду, когда ветер дует тебе в спину и помогает ехать быстрее. Радость переполняла душу, и забывалось все на свете. Только воющий ветер, ты и коньки. Из-за этого парочку раз оказывался в ледяной проруби, из которой чудом удавалось выбраться.
Зимы в тех краях очень холодны. Доходило до 40 градусов мороза. При 25 –мы не ходили в школу, и тогда для нас начинался свой праздник. Мы съезжали с горок на санках, сделанных нами в нашей столярной мастерской под руководством нашего плотника по кличке "Хоботок" – очень высокого, худого и доброго, для которого в его деле не было секретов.
Солнце поднималось все выше и выше. Приближалась весна. Все с нетерпением ждали пробуждения природы. На реке готовились к ледосплаву. Технически это было довольно сложное занятие. Нужно было спустить полностью воду, для чего стальные конструкции плотины, так называемые "быки", требовалось лебедкой опустить и положить на дно, чтобы сверху по ним могли свободно проплыть толстенные льдины, которые подрывники взрывали еще до того, как они подойдут к плотине. Огромные фонтаны взрывов, сильный грохот, напоминающий артиллерийскую канонаду, приводили нас в неописуемый восторг.
По мере схода льдин плотина занимала прежнее положение, уровень реки поднимался до нужной глубины. Начинала работать электростанция. Жизнь входила в привычное русло.
По ночам мы варили из сахара с молоком или с семечками наши самодельные пацановские конфеты по собственной технологии. Для этого нужна была консервная банка, плита, которая была в каждой спальне. Расплавленная масса из банки выливалась на мокрую бумагу, после чего мы "катали" казавшиеся нам по-особому вкусные, чуть подгорелые, "конфеты". Случалось, по недосмотру сахар выливался на плиту, и спальня наполнялась специфическим дымом. На запах дыма и шум сбегались няни, дежурный воспитатель, выясняли, что случилось, кто виноват, проветривали помещение, "реквизировали" сладкий "продукт" – вещественное доказательство. Воцарялась мертвая тишина, и утром виновники случившегося представали перед директором, пытавшегося побоями и криком нас "воспитывать". Но эти методы нам вскоре удалось искоренить, причем навсегда. Директор на детдомовские деньги приобрел велосипед, на котором ездил как на собственном. И однажды на тропинке, по которой он ездил на работу, мы натянули стальной трос, который он на скорости не заметил. Велосипед перевернулся, а его наездник по кривой траектории летел в воздухе метров десять и, приземлившись еще несколько метров, прополз юзом, изодрав одежду, лицо и руки. Велосипед ремонту не подлежал. Многострадальные детские души тихо праздновали убедительную победу. И никакие допросы не выдали смельчаков. Жестокий директор был жестоко наказан, и практика побоев в дальнейшем не применялась.
Самым любимым воспитателем детворы был Павел Григорьевич Ткаченко, который в войну лишился обеих кистей рук. Его доброта, терпение, ласка, отзывчивость отогревали детские сердца, и мы верили ему. Несмотря на отсутствие кистей рук, Павел Григорьевич превосходно рисовал, положив кисточку на культяшки, наносил мазок за мазком контуры очередного рисунка. В основном это были натюрморты, цветы, но нередко и портреты ребят.
Это был великий педагог, умевший заглянуть в каждую детскую душу, внести в нее полезное зерно для жизни. Мы отвечали ему добром, помогали застегнуть пальто, пиджак, рубашку. Делали это ненавязчиво, в нужный момент, с большой любовью и теплотой. Такая детская забота отогревала израненное сердце солдата. Он и сейчас живет в моей памяти, а его доброту и тепло я ощущаю и сегодня. Пусть пухом для него будет земля. Мир он отстоял собственной кровью. С этим большим Человеком мне не довелось больше встретиться.
Мы незаметно росли вместе с интересным окружающим нас миром и людьми по писанным и неписанным законам…                Большинство из нас умели выполнять любую работу на кухне, в столярной мастерской, убирать помещения и территорию, ухаживать за животными. Вытачивали на токарном станке шахматы, делали шкатулки из дерева и цветной соломки, что было гордостью и своеобразной визиткой детдома. Девочки вышивали, вязали кружева, украшали ими комнаты и мебель. Мы учились петь и играть, плясать, фотографировать, эстетике и этике. Нравилось ездить в ночное, на выпас лошадей на лугу, за речкой. Стреножив лошадей, перевернув воз и накинув брезент от дождя, всю ночь обсуждали все  детдомовские проблемы у костра, вокруг которого, пофыркивая, паслись лошади. Жарили на костре картошку, сало, казавшиеся деликатесом, а под утром крепко засыпали, напоенные душистым ароматом разнотравья и речной прохладой. С рассветом, отдохнув, возвращались домой.
Постепенно изживалось доносительство. За это строго карали сами дети. Устраивали "темную", а иногда прибегали к такому страшному виду наказания, когда "виновник" помещался в тумбочку и с трехметровой вышки старшие ребята выбрасывали его в речку. "Купание" было недолгим, тумбочка из воды извлекалась быстро вместе с до смерти напуганным "затворником", который от страха заикался и не мог сказать ни слова. "Воспитательный" эффект был весьма убедительным. Замечу, что по похожему сценарию нас учили плавать. Делали это, не церемонясь, с каждым, кроме девочек. К ним относились с уважением – учили терпеливо и не торопясь.
Хорошо запомнился Н.С.Хрущев с его кукурузно-гороховым хлебом, первым спутником и нейлоновыми носками и рубашками, неустанной борьбой за мир на всей планете, полной идеологизацией и одурманиванием детских умов, прославлением партии и режима. До демократии было очень и очень далеко. Это так и осталось несбыточной мечтой живущих в этой стране людей…
В 1962 году Низовской детдом расформировали, а оставшихся немногочисленных детей перевели в Гребенниковку. В памяти сохранились отдельные эпизоды из жизни на новом месте - купание в грязной бане, поездки на лошади в сельскую пекарню за хлебом, в одной из которых еле ушли от волчьей погони, в результате чего пострадала, получив волчьи рваные укусы, наша лошадь. Помню ещё горячий хлеб, съедаемый нами в пути с особым аппетитом.
К осени меня, вместе с другими детьми, перевезли в Кириковский детдом Большеписаревского района, о котором есть что вспомнить.
Кириковка - большое, красивое село. Много дворов, есть церквушка, школа, деревянный клуб. За окраиной - речка Ворскла, в которой в то время было много рыбы и раков, неширокая, до сорока метров, но местами глубокая и прозрачно чистая. За речкой большой зелёный луг с речными заводями и протоками, а за лугом - большой сосновый лес с высокими и толстыми деревьями. Возле леса  болото с огромным количеством пернатой и непернатой дичи – любимое место охотников, приезжающих поохотиться отовсюду. Вправо от леса, через луг, виднеются трубы сахарного завода имени "Правды" с рабочим посёлком. Недалеко слышны паровозные гудки - там станция "Смородино".
Территория детдома небольшая, но уютная.
Директор – низенький и толстенький, чуть лысоватый, очень подвижный и… с юмором. Детям нравился за доброту и понимание. Но хитрый. Сумел построить за детдомовский счет себе приличный особняк, за что чуть не угодил в тюрьму. Каким-то образом откупился (по слухам от односельчан).
Завуч - надменная, своенравная, противная, очень неподвижная и толстая, следившая за нами из своего привычного "наблюдательного пункта", расположенного на веранде учебного корпуса. Грубую, вредную и нудную, мы ее постоянно избегали.
Одна из воспитательниц - садистка, избивала нас. Любимым ее приемом было свалить ребенка на пол и бить. Дети на нее много раз жаловались, но после отъезда очередной комиссии она вновь применяла свои "методы". Грубое обращение вызывало ответную реакцию. Мы, как могли, по-детски, мстили, летом зачастую убегали из детдома, но каждый раз милиция возвращала нас обратно…
И все же большинство персонала относилось к нам с любовью и уважением. Особенно дети любили Сигизмунда Альбиновича Марцинковского – руководителя авиамодельного кружка, привившего нам трудолюбие, старание при изготовлении планеров, различных конструкций авиамоделей – кордовых, резиномоторных и моторных, с применением эфирного топлива, улетавших высоко и далеко. Нередко мы выигрывали престижные места и призы на областных и республиканских соревнованиях. Обменивались опытом с нашими друзьями из других городов.
Дети очень привыкли к переездам из одного детдома в другой, хотя это сильно отражалось на их психике и поведении. Разные воспитатели, персонал, обычаи, нравы, методы воспитания буквально ломали наши детские души и характеры, заставляя очень быстро перестраиваться и подстраиваться под ситуацию. Поэтому были ранимы к любой несправедливости, боролись с ней, как могли. Насильственные унижения - следствие многих бед.
Однажды, сговорившись с Мишей Федирко, мы решили сбежать из детского дома на станцию Смородино, чтобы на поезде уехать куда-то далеко-далеко… Вечером собрали необходимые в дорогу вещи, запаслись кое-какой едой, спичками, табаком и фонариком. Стали ждать рассвета. Бесшумно вышли во двор, и пошли якобы в сторону туалета, расположенного в дальнем углу двора. Убедившись, что за нами никто не следит,  через огороды, напрямик, вышли за село, взяв курс на станцию, ориентируясь в основном по гудкам паровозов. Расстояние было для нас, пеших, довольно большое - примерно 15 километров, учитывая и то, что я передвигался на костылях. Но мы не торопились, так как рассчитывали добраться на станцию под вечер, чтобы надежнее спрятаться от милиции.
Солнышко поднималось все выше и выше. Просыпалась и оживала природа. Пели птички, квакали лягушки, переговаривались с кузнечиками, сверчками и еще неведомо кем. Мы перешли зеленый луг, перешли город, Ворсклу и зашли в чащу густого темного леса, за которым вдали виднелись постройки и трубы станции. Пройдя с некоторым страхом лес, попали на убранное пшеничное поле со стогами сена, разбросанных по всему полю. Почувствовав голод и усталость, решили сделать себе привал – перекусить и отдохнуть. Расположившись у самой большой и высокой копны, разложив нашу снедь, мы принялись с аппетитом утолять голод, время от времени переговариваясь и весело смеясь от рассказываемых нами, как нам казалось, веселых историй из нашей жизни и жизни других. Перекусив и посмотрев, что солнце еще в зените,  расслабившись, решили немного отдохнуть. Вырыли в соломе глубокие норы, предварительно разувшись и оставив ботинки на краю входа, залезли в наши уютные и теплые "спальни" и крепко уснули. Проснулись, когда солнышко было возле горизонта, что вполне нас устраивало. Отряхнувшись от соломы, поправив на себе одежду, мы принялись обуваться. Но что это? Наши ботинки превратились в сандалии. Пока отдыхали, мышки - полевки "пообедали" нашими ботинками не менее аппетитно.
Нашему огорчению и злости на пакостных мышей не было передела. К тому же были съедены все наши съестные припасы, без которых нечего было и думать о продолжении пути.
Обезоруженными мы возвращались домой, с совершенно гадким настроением и нежеланием, так как, наверняка, наше отсутствие в детдоме было обнаружено.
Нас встретили мрачные лица персонала и "стандартный", в подобных случаях, разнос директора и завуча. В отличие от них, наше возвращение друзьями было воспринято весело и с пониманием. Поддержка восстановила наше настроение, особенно после нашего рассказа и показа наших ботинок-сандалий, попавших в детдомовский музей…
Как-то после сильной бури с большой и высокой липы,  стоявшей возле столовой, упало гнездо аистов с аистятами. Родители спаслись, улетев на болото за речку, а маленькие застряли в ветках.
Гнездились аисты у нас давно, для чего на вершину дерева было установлено и закреплено колесо от телеги, заполненное птицами, доверху ветками, соломой и ещё чем-то нам снизу невидимым. Было прочно, надёжно и удобно.
На спасение аистят вышли все - и дети, и взрослые. Мы кричали и хлопали в ладоши, увидев вблизи спасённых маленьких, чёрно-белых комочков, размером с маленького утёнка, живых и невредимых.
За лето наши питомцы выросли. Начали пробовать самостоятельно летать. Интересно было наблюдать, как они важно расхаживают по двору, никого и ничего не боясь. Даже наших дворовых злых собак - Найду и Рыжика. Не спеша, подходили аистята к ребятам, чтобы взять из их рук пищу, в основном речную - мидий, моллюсков, рыбу и раков и любимых лягушек, во множестве обитающих на речке и пойменном лугу. Не отказывались и от воробышков, отходов мяса с кухни.
Пришла осень с её прохладой, золотистым пейзажем и улетающими  на юг птицами. Наши друзья уже свободно летали на болото и речку за кормом, прилетая к нам только под вечер. Мы наблюдали, как они, вместе с другими взрослыми аистами, дружно поднимались в небо, делая замысловатые, только им понятные построения и пируэты, подчиняясь неписанному птичьему правилу – курлыкая, летать строем. Нам была понятна их тоска по сородичам, желание жить дружной стаей.
Пришло время разлуки. С тоской прощались мы с уже взрослыми, большими, красивыми и грациозными птицами, в надежде вновь встретиться с ними весной. На память совершили обряд окольцевания. Надпись на кольце гласила о принадлежности птиц нашему краю и стране.
С наступлением весны, к огромной детской радости, птицы прилетели к родному гнезду. Важно сделали обход бывших владений, и, убедившись, что всё на месте, начали благоустраивать два отдельных  гнезда, недалеко друг от друга.
На лугу, проснувшаяся от зимней спячки, зазеленела растительность. Речка освободилась ото льда. Ожил от птичьего пения лес. Воздух наполнился весенним ароматом. На душе у нас стало теплее и радостнее. Наши питомцы, обзаведясь парами, начали высиживать птенцов, которые вскоре появились под радостное стрекотание родителей, продолживших свою родительскую миссию, заложенную матушкой- природой тысячи лет назад…
Учились мы в сельской десятилетке, расположенной недалеко. Дежурили на кухне, ухаживали за животными, убирали территорию. В столярной мастерской делали нехитрую мебель, авиамодели и ещё много интересных вещей - нужных и ненужных. Всё это нравилось, так как делалось нашими руками и для нас. С охотой посещали школьный тир, стреляли из воздушного и малокалиберного оружия, после чего выковыривали свинцовые пули, чтобы заряжать ими самопалы разного калибра и дальнобойности, которые тщательно прятали от взрослых.
…У меня был самопал, не похожий ни на один – двуствольный из медной трубки, изогнутой и прикрученной к дубовому ложе. Вид у него был грозный.
Однажды я и мой друг Вовка Орлов решили испробовать это оружие на злой собаке, охраняющей большую грушу в огороде у злой, как нам казалось, бабки. Подкравшись  тёмной ночью поближе к цели, мы залегли среди кочанов капусты, росших рядом. Убедившись, что мы остались незамеченными и все идет по плану, мы приготовились к стрельбе, подготовив спички и все необходимое…
Первые попытки выстрелить была неудачной – сера, которой были начинены два ствола оружия, не загоралась. И тогда я прибег к испытанному методу. Накалив булавку, я вставил ее в запальное отверстие. Грохнул огромной силы взрыв, которым разнесло на части ложе самопала, превратив ствол в бесформенный металлический "цветок". В ушах звон, на лице ожоги и копоть, рука кровоточит. Наше "оружие" выстрелило сразу из двух стволов, но не вперед, а назад, сохранив свинцовые пули в стволах.
В хатах зажглись лампы. По селу поднялся неистовый собачий лай. Мы ползком отходили с места "боя", понеся "огромные" потери в "живой" силе и "технике". Спрятав все, что осталось от "боя", в стог сена, мы незаметно пробрались в спальную комнату и притворились спящими. Однако это нам не удалось.
Расшифровать мстителей было нетрудно, достаточно было посмотреть на наши лица и руки. Итогом боевой компании стало примирение сторон, после чего детдомовцы ели груши, сколько хотели. Мы стали мирно сосуществовать, помогая хозяйке груши по хозяйству. Эта дружба открыла нам очень хорошего человека, с интересным жизненным путем, о котором  она рассказывала зимними вечерами в своей маленькой, но какой-то по-особому теплой избушке.
Сироты по-доброму завидовали детям, у которых были родители. Ведь мы не имели тепла и ласки, чуткого материнского сердца и крепкой отцовской поддержки. Не знали, что такое домашний уют и семейный очаг. Наши характеры создавались характером многих, зачастую отрицательных, людей. Потому и дальнейшая жизнь многих проходила очень трудно и неуютно, хотя по-особенному интересно.
Мы дружно жили с сельскими ребятами. Бывали у них дома. Знакомились с любимыми занятиями и увлечениями, набирались и передавали свой жизненный опыт. Часто проводили досуг на речке, ловили раков, рыбу, купались, ныряли, загорали. Летом наступал самый любимый нами период, всем детдомом перебирались на отдых в летний лагерь, ежегодно устраиваемый за лугом, в великолепном сказочном и загадочном густом лесу. Сами строили палаточный городок, кухню, столовую. Вместо дров использовали сосновые шишки, которые собирали все, выполняя установленную дневную норму сбора – 10 наволочек с каждого в дежурившей группе. У костра проводили конкурсы, концерты, игры. На речке учились  плаванию…
Мне нравилось выполнять работу, без которой невозможна жизнь лагеря – привозить речную воду на кухню. Это была настоящая романтика, когда ты на бочке, запряженной маленькой, но сильной лошадкой, въезжаешь в воду, ковшиком наполняешь ее до краев, и медленно, чтобы не расплескать, едешь к лагерю, созерцая окружающий пестрый, чарующий мир. С важностью обнаруживаешь свою нужность и причастность к полезному, необходимому всем делу. Работа водовоза считалась у нас престижной из-за полной свободы и близости к кухне, где повар дядя Вася угощал чем-то вкусным и ароматным, рассказывая при этом разные смешные истории, которых у него было бессчетное количество, и на которые мы дружно реагировали громким смехом. Его эхо было слышно далеко в лесу.
А однажды, переезжая вброд речную заводь, я наткнулся на установленные кем-то рыболовные вентери, аж четыре штуки. Вынул их из воды и спрятал до вечера в камышах, а, дождавшись вечера, установил их в протоках, ведущих к тихим заводям на краю леса, так, чтобы их никто не видел. Я знал и догадывался, что в заводях есть много рыбы, которую там еще никто не ловил. Она плескалась и играла там вовсю, особенно утром и под вечер. Ночь для меня была почти бессонной, в предчувствии большого улова.
Начало светать. Медленно оживала природа – шумом ветра и голосами сонных птиц. Я тихонько вышел из палатки, и, обогнув ее, незаметно покинул еще спящий лагерь.
Дорога недолгая. Снасти были на месте, и я с большим интересом и желанием стал готовиться к их проверке. Почти весь окунулся в еще накрытую дымкой утреннего тумана холодную воду, покрытую ряской. Один за другим начал поднимать из воды деревянные кольца вентерей. К моей неописуемой радости там оказалось очень много рыбы, в основном линей, карасей, щук, окуней. Некоторые из них весили больше килограмма.
Отряхнувшись от налипших на тело водорослей, освободившись от присосавшихся к телу пиявок, дрожа от холода, - собрался обратно в лагерь с приятной ношей, предварительно установив на место орудия лова. Свой улов я поместил в большую, старую майку, завязанную на узел.
Незаметно возвратившись в свою палатку, разбудив еще спящих товарищей, я показал сверток с рыбой. Их удивлению не было предела! Все предвкушали вкусный завтрак. Углубившись в чашу леса, мы принялись дружно чистить добычу, печь и варить, при этом весело смеясь и радуясь удаче. Все удалось на славу. Все дружно принялись за поистине аппетитный «царский» завтрак.
До окончания лета весь отряд был обеспечен рыбным деликатесом, так и не разгадав мою рыболовную тайну – место ловли. Частью улова я угощал лагерный персонал, после чего мой авторитет в лагере заметно вырос…
…Однажды, после неудавшейся попытки напугать бабушек, идущих в церковь святить пасху, взрывающимися на деревьях пистонами, меня наказали, запретив месячное посещение кинофильмов в сельском клубе. Но огорчение мое было недолгим, так как я познакомился с киномеханиками и начал им активно помогать готовить фильмы к сеансу, выполнял различные их поручения. Они нередко во время сеанса пили – я носил им закуску, что им очень нравилось. Из-за этого зрители нередко так и расходились по домам, не досмотрев фильм до конца. И тогда киномеханики "замаливали" грех, показывая фильм повторно, бесплатно. К этому в селе относились привычно и терпимо, так как пили все и понимали, что других киномехаников не отыскать. При очередном срыве сеанса в мои обязанности входило "держать" осаду разгневанными, в очередной раз, зрителями, не пускать их в аппаратную… Так овладел специальностью киномеханика, что позже пригодилось.
Ближе к зиме в детдоме приступали к заготовке мяса, для чего приглашали дядьку с длинным и острым ножом, похожим на пику, который резал выращенных нами свиней, - обычно по одному поросенку на протяжении нескольких дней. Помогать ему было для нас очень престижно, так как нас угощали кабаньими деликатесами – смолеными ушами, хвостами и просто шкуркой, пахнущих горелой соломой, чем-то еще особенно ароматным и вкусным. Пили кружками еще теплую кровь со сгустками с разрезанной грудины – солоноватую и густую. Мы во всем подражали взрослым и хотели быть во всем похожими на них, копируя их поведение, хорошие и плохие поступки.
К праздникам готовились по-особенному. Готовили концерт, спортивные соревнования, конкурсы на лучший отряд и строевую песню под духовой оркестр,  с особой тщательностью убирали территорию и жилые помещения, классные комнаты, хозяйственные места. Особенным везением считалась в этот день работа на кухне, где, помимо праздничного обеда, мы помогали повару делать мороженое из молока, ванили и сахара и еще многих вкусных добавок. Процесс этот был долгим, так как все делалось вручную. Нужно было долго вращать установленные в деревянную бадью со льдом металлические, цилиндрической формы, емкости. Время от времени повар их открывал, очищая со стенок уже замороженную массу.
…В Юнаковском детдоме я впервые увидел телевизор. Он назывался "Верховина",  работал неустойчиво, часто ломался, надолго выходя из строя.
Жизнь в селе и детдоме проходила неинтересно и однообразно, пока на летние каникулы мы не переехали в летний лагерь, расположенный на берегу реки Псел, у села Битыця, рядом с Сумами.
В садах поспевали фрукты, а на огородах - овощи. Пришло время "проверить" все это на вкус. Мы вынашивали дерзкие планы набегов. Особенно нам не повезло на колхозном баштане, когда мы ночью, ползком собирали арбузы и дыни, не заметив приближающегося сторожа с берданкой. Прогрохотал выстрел, и мы получили заряд соли в мягкое место, после чего долго сидели в корыте с водой, отмачивая соль в кровоточащих ранах, иногда посмеивались над случившимся с нами. А под вечер на территорию лагеря въезжала груженая до краев телега, управляемая сторожем, с ароматными арбузами и дынями – подарок детям от местного колхоза, члены которого узнали о ночном происшествии. Наша встреча со стражем порядка, увидевшего нас сидящих в корытах, была трогательной и смешной до слез,  запомнилась на всю жизнь…
…Шел 1963 год. Менялись методы воспитания. К детям стали относиться гуманнее и добрее. Категорически запрещены избиения и унижения. Стало значительно легче находиться в сиротстве, ощущая на себе внимание и хорошее отношение со стороны взрослых. Детский коллектив зажил нормальной, веселой жизнью. Наши приключения продолжались из-за нашей неуемной фантазии совершить очередной "подвиг".
Осенью, попрощавшись с друзьями, меня с другими детьми перевели в Синевский детдом, небольшой, расположенный в двухэтажном, специально построенном, здании.
В детский коллектив я влился без особых приключений, учитывая мой "житейский" опыт. Сразу получил кличку "Овсій", к чему отнесся спокойно, так как у других детей клички были куда хуже.
Распорядок детдома делал нашу жизнь иногда очень скучной и однообразной, особенно осенью и зимой. Одни и те же занятия, линейки, подъем и отбой, уборка территории, уход за животными. Свободного времени было мало. Жесткая дисциплина не позволяла надолго отлучаться за территорию, где не было "поля" для воплощения нашей рвущейся наружу энергии и фантазии.
Мы купались, загорали. Участвовали в различных конкурсах и играх, словом, находили себе занятие по душе. Помогали колхозникам в уборке урожая, получая взамен продукты питания: мясо, яйца, молоко и хлеб и возможность самим узнать тяжкий хлеборобский труд.
С окончанием лагерного сезона жизнь становилась привычной и малоинтересной. Все повторялось сначала.

Синевский период для меня являлся отправным, после которого, окончив восемь классов, был трудоустроен на Роменский кожевенно-обувный комбинат. Шел июнь 1964 года, явившийся началом моего трудового и жизненного пути, тяжелого и непредсказуемого. Но об этом рассказ отдельный.


Октябрь 1998 г.
г. Измаил


* * *
Данный рассказ был написан мною в дни после постигшего меня в январе 1998 года инсульта, когда правая рука и ноги были парализованы.
Написание рассказа позволило на какое-то время отвлечься от болезни и воплотить всплывающие в памяти воспоминания на бумаге, удовлетворив давно задуманное желание это сделать. Что из этого получилось, - судить читателю.
Жизнь тех лет, несмотря на все трудности и лишения, все-таки была интересной и разнообразной. Были свои, догматические, идеалы и вера в лучшую жизнь, которая, как показало время, из года в год улучшалась. Хотя, несравнимо, медленнее, чем в развитых зарубежных странах.