Аплодисменты Бога

АЛЕКСЕЙ БОЛДЫРЕВ


         Вот сумрак угасает понемногу,
         И день, как птица, реет на меня.
         О, только свет - гостеприимец Бога,
         О, только ветр - опора для крыла!


                ДУХОВИДЕЦ

  I. ВСТУПЛЕНИЕ ФИЛОСОФИЧЕСКОЕ И ЛИРИЧЕСКОЕ

   Следуя примеру некоего писателя, я хочу пригласить Вас на Вашу же казнь, но только вроде той, что свершилась когда-то на окраинах Римской империи. Так что готовьтесь понести свой крест - символический духовный трамплин, побуждающий к самому решительному бегству. Я догматически требую разрушения и гибели всего, что этому может помешать. Да будут сброшены с человека большие и малые вериги хлопотливой суетности! Да будет полным, дерзким и сокрушительным его исчезновение в жадном водовороте духа! Ибо только безжалостным мечом, рассеивая толпы преследователей - этих скороходов дьявола, - проложат себе дорогу бегущие из времени, исчезающие в пространстве...

   Помните: настают уже сроки, и медлить поздно, и вспыхивают уже перспективные очертания катастрофы. Второе пришествие начнётся со всеобщего ухода иммигрантов Новой Атлантиды. Зреет жатва, и зёрна её натекают на режущий серп каплями лунной крови. Человек, человече, ты - властелин и ты - самодержец! Так беги, о король, от разбитого войска, от смятенного стада слуг и от горящего королевства. Вот плеть твоему коню и беспокойство твоему сердцу. Беги же ко мне: я открываю двери, я ключник и постельничий вечных покоев.

   Я добрый волшебник твоего детства, того времени, когда, рождённый агониями падшего духа, этот мир через своих заботливых нянь ещё не успел превратить твоё сознание в затвердевшую вещь, в мелкий, быстро высыхающий ручеек зыбких мыслей, когда ты не был посажен в колодки ложных страстей и фальшивых ценностей и мог отчетливо, со сказочной несомненностью видеть, как вокруг меня слагается весёлая, блестящая аура из множества летящих и скачущих мячиков, как в игре этих воздушных и светлых шариков проясняется зрелость и мастерство моего поседевшего волшебства.

   Теперь же, на трудном пути к изначальному, в этот час битвы, возьми в союзники свое легковерное детство. Тогда окрепнет взрывное, сметающее усилие духа. И да не будет сомнений в его разящей воле, сгустившейся, неколебимой, точно копье героя! И пусть, как висельники на ветру, шатаются троны, пусть, беломраморные и полуживые, бьются боги ваши, как куклы, на лестничных маршах дворца.
О, я не боюсь торжественности! Прочь бегите... Не беда, что слишком многое придётся оставить: и грусть, и привязанность, и горький обморок жалости надо сбросить с себя, как змея сбрасывает старую чешую. Итак, говорю я, Вам должно исчезнуть, покинуть своё лицо, свой облик, и притом сразу и навсегда. Всё подлинное начинается с деспотического самоутверждения, оно не терпит медленных переходов от тени к свету.

   Знайте, что я не какой-нибудь бродяга-фокусник, продающий на площади шляпы-неведимки. Я помогу Вам бесследно исчезнуть отсюда, с дьявольской плоскости мира, поражённого дурным, ярмарочным многообразием, влекущего какой-то змеиной, нехорошей красотой ядовитых цветов, - помогу не только пробудиться, но и восстать в те кружащие голову многомерные дали, где всё переменчиво и где нет и тени перемен. Из этих ментальных пределов я гляжу на Вас не суетно напряжённым взглядом жонглёра, не исковерканным похотью публичной ласки взглядом клоуна, но глазами бесстрастного мастера. Всадником бурь я колеблюсь на грани Вашего мира и тысячи тысяч воссиявших пустот. Я фигура призыва к умолчанию, к тому особому ничто, в котором, конечно же, - всё, всё достойное обладать бытием. Ведь существует настолько полный избыток сердца, что даже пророческие уста блаженно умолкают.
   И до чего же устал я от этого фальшивого единства "пророческого мёда и земной полыни", от этих навязчивых двухчастных нелепиц, кошмарных кентавров земли и неба - призраков, исчезающих от первого сильного дуновения с горных вершин. Будьте прокляты вы, оппортунисты духовной жизни, трусливые соглашатели, певчие ангелы с тучным тельцем, те, что хороводятся с плеядой лоснящихся гениев в богемно-артистическом междуцарствии Духа и Кесаря!
  Я мечтаю о чистоте и дерзком выкрике её, мне надоело вечное преддверие - эта сущность вашей культуры. Стучите - и вам немного приоткроется, но никогда не откроется настежь! Вы - льстивые придворные в бесконечном ожидании выхода короля-солнца, вы всегда около и никогда не в духе.
И потому сегодня, помня о тупиках изречённой мысли, я попробую поговорить с вами о единственно достойном предмете, красиво поговорить о молчании...


          II МЕСЯЦ НЕСУЩИХСЯ ЛИСТЬЕВ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Каждую порцию монастырского звона
Провожает прилипчивый, всхохотнувший с дерева лист.
Он перевозит гнетущие тени звучаний,
Точно осенняяя лодка Харона:
Переплывает потоки созревающих зим,
Разбивая в зеркальных лужах
Жаркое кленовое сердце,
Разнося по горестным землям
Воздушные поцелуи дерев.
Так течёт бесконечно
Эта лодка печали,
Так ошёптывает листопадными заклинаниями
Грузный лёт колокольного звона...
Звон своим чугунным ладаном, своим гулким дымом
Служит небу осеннюю литургию.
Это бой колокольный или выстрелы траурных пушек?..

   Больные деревья обеспокоены резкими вспышками заката, что неуемным гнетом и ливнем своего рассеянного золота потопили и стерли их оцепеневшие стволы, размыли линии монотонно шумящих крон и оранжевыми тонкими иглами извели на волю от их болотистых подножий гнилостные хлопья туманов. Словно чистые рукописи чересчур плодовитого безмолвия, падают осенние листья - шарлатаны полета; они зашептывают землю своим трупным шорохом, фальшивым золотом переполняя холоднозвонкие чаши долин, слетают, подхватываются с древесного своего отечества, спешат, загораясь чахоточным румянцем, словно вихревые беспечные скороходы, скорее покрыть собой слякотные кровоподтеки земли.

   Я вернулся к вам, осенние картины, вдоволь оплаканный кленовой грустью дальних рощ, я пришел к своим истокам, как лодка, плывущая против течения, как блудный сын в дом отца своего, как выпавший птенец возвращается в гнездо. Но за время, пока меня не было, я научился летать, странствовать в таком чистом эфире, что ты, моя родина, и вы, мои гибкие кустарники и холодно текущая речка, - вы, конечно же, не узнали меня. Как чудо, высеклись перед вами мое лицо и облик в зареве убеленных одежд! Я, наверное, померещился вам вестником снежной зимы, когда не сумел скрыть мощный размах своих выросших крыльев, их по-небесному чистое оперение, исполненное бессчетными возгласами голубых и прозрачных струй, что годами обтекали, оттачивая, их изгибы и линии. Я не в силах больше скрываться, я вырвался из своего мутного подполья, будто сквозь толщу осенних туманов горлом хлынула кровь граничащих с золотом листьев...

   Итак, я в доме моего бытия. Это дом возвращений, дом высоких свиданий с ушедшим и как бы стынущим здесь временем. Он напоминает музей, где собрано мое самое раннее, где в складках и неровностях стен лежат, как тени, мои первые, игрушечные стихи, где летают среди комнатной пыли мои детские песни, где впервые покривилось и сморщилось зеркало и ушли из сознания, замедляясь, ритмы маятниковых часов. Тут впервые колеблемый в полусне разум пробежал глазами по оконным бликам, бодро озаряясь собственным утром; тут стерегли меня духи, тут обозначилась моя судьба, и теперь именно тут так неудержимо и бурно разыгрался крупнозвездный бисер моего гения...

   Я вернулся к вам, осенние картины, к вашей маниакальной печали, неразрешимой никаким вульгарным рыданием, никаким варварским отрицанием разума в простонародной глупости слез. Осенняя печаль исполнена величия и мудрости; осень - это сезон прояснения сущности всех времен года...
Вот стоит на вершине жрица дождливой поры, медноволосая женщина - Осень. В тонких пальцах косого ливня танцуют вокруг нее беспокойные травы, ветер гремит пустым и холодным пространством, потрясает над нею щитом тяжелого неба. В небе бескрыло и горько: дальний клекот высоких птиц давно разбился о землю, пал к ногам этой женщины, шепчущей заклинания. А ее волосы, как цветут и шумят ее еще бурливые волосы, как прорастают они  леса и реки, и самый воздух, и всякую плоть! Это сжигают осенние листья. Это сборище дымных привидений от сожженной падалицы колдует в небе.


     III. ЧАСЫ, ЗЕРКАЛО И МОЛНИЯ, ИЛИ В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОЙ ВЕЧНОСТИ


   Итак, старинные часы в моем доме начинают свой бой; удары времени - вот самые тяжкие удары судьбы, их основание и подоплека. Прислушайтесь, затаите дыхание: вот, вот... Или это мерещится только? Я слышу в шипениях, шумах и ударах маятника нарастающие возгласы смерти. Наконец-то мне открылась текучая тайна времени - этого помешанного карусельщика, безумно качающего, ведущего бесконечно по кругу.Два преходящих мгновения связаны между собой повизгивающим нетерпением, истерическим беспокойством, круговою порукою гибели и вечной надеждой. Как приблизиться к вечности? Безнадежна ли для нас ее безмятежность? В крохотной капле одного часа скрыты миллиарды смертей раздробленных и навсегда исчезнувших микросекунд - бесконечно делимых точек. Стрелки часов плывут в крови, и циферблат - это плаха беспомощных и обреченных мгновений. Тени часовых стрелок испуганно крестятся в зазеркалье, минуты бьют поочередно твердым челом в строгий хоровод цифр; в однообразных муках рождается полномеханический час - совершенная по своей округлости скука, диск металлической тоски, гильотиновый нож.

   Ах, а-ах, бьется зеркало; боже, боже мой! Да так медленно летит, так отчетливо разлетается кусочками - светлыми брызгами зеркального мозга в сонном сумасшествии замедленного сознания. Дурочка высуналась из окна и смотрит, как падает зеркало, нескончаемо падает, долго; неспешность - ее стихия... Разбивается зеркало, хохочет зеркало морщинами смеха - своими звездчатыми трещинами, по краям которых повисли и мелко-мелко, неуследимо для глаз затаились тысячи смертей отраженного света. В акте зеркалоубийства происходит магическое избиение реального мира, причем совершается оно вместе с расстройством и гибелью пассивно-прекрасного, восторженного идиота - всеотражающего зеркального духа...

   В известной трагической пьесе некий датский принц отказывается быть флейтой, но надо, скорее, отказаться быть зеркалом и с гордостью заявить коварно подосланным слугам дьявола, что во всей вселенной не найдется и двух вещей, зеркальные образы которых поистине стоит, отражая, носить в себе. Чтобы быть центром и властелином космоса, человек совсем не нуждается в глуповато-зеркальной микрокосмичности.

   И такою старинною показалась мне эта молния и таким долгим ее острое мгновение, растянутое, яркое. Молния - это маска вечности. В до предела суженном миге ее короткого удара интенсивно живет что-то лишенное всякой длительности, посверкивает и дышит что-то вневременное, знаком немого провала извещая о сладостной катастрофе.
Ведь в нетерпеливых ожиданиях и скуке есть самое томительное и полновесное присутствие времени, когда наше раздробленное сознание вдруг выстраивается поротно в хронометрический ряд уныний. И в этом-то ряду сверкают иногда, точно солнце в солдатских пуговицах, точки взлета, в ужасе искаженные молнии, духи небесного гнева.
Я видел молнию не однажды, не трижды, я видел ее навсегда: раз вспыхнув, она уже не угасала, а, кажется, еще более разгоралась в горячащих, подстегивающих ударах моего потерянного сознания. Теперь-то я понял, как легко в едином мгновении исчерпать все возможные формы. Эта молния была у меня  руках, доступная, изящная, словно маленькая статуэтка, моя старинная молния - маска вечности.

(написано в год совершеннолетия)

                ВЕРНИСАЖ

      (несколько картинок с выставки достижений художественного слова)

 I.

Что-то мрачно стало на небе,
Будто разом попадали там все иконы ликами вниз.
Хлопнуло в небе - побежал свет из-под упавших ликов,
Задавленно и коротко посочился далеким отблеском.
Криво усмехнулась бесшумная молния - проплясал в темноте грохот.
Вот и - ночь и все - пусто.
А главное - нет святого, кончилось святое-то.
Остается учиться у Сизифа-мастера закатывать камень.
И ведь какой трудолюбивейшии человек!
Вот где символы-то жизни нашей.
Но знаю: будет сиять еще заоблачный иконостас
И будут еще святые
        с холодной сталью глаз
                наперевес
                бросаться,
                как с боевого плаката,
                в штыковые атаки, -
                и ты не уверовал?!!

   Вот так амуры святой любви, в серой шинели они или в крестных муках,- не разглядеть. Неотразимо вопьются их стрелы, и вправду уверуешь. Целый день потом ходишь, как святой Себастьян, весь истыканный взглядами, пущенными с икон... Будет, будет еще церковный служка, кряхтя поднимать на востоке небесные хоругви, разгоняя туманы и ночи силою крестной. Но сейчас дождик прилежно моет оборотную сторону - пыль и сумерки храма. Это старый чертушка душу вывернул наизнанку. Багряница - это не модно! Черный плащ!


                Ты мне музыку не пой
                сфер,
                Промочил уже копыта
                Люцифер.

   Небо, как отяжелевшая птица, припало к земле, повело тучи по песчаному взморью. Словно луки тугие, натянуты ветром сосны. Восшумела листва подлеска. Быстрым оленем вскинул рога свои кустарник. Прослезилась ночь на коварных цветах своей злобы. Дождь постукивает редкой траурной дробью в затылки упавших икон, и мысли мертвеют, как вереницы иссохших аскетов, случайно выпавших из монастырского гербария.

   II.

Морфей гасит тяжелые взгляды
Парафиновых свеч
Вместо ладана вьется воздух серный
Сумрак сизый
Ныне молебен великий
Служит черная церковь
И пение, как золото
Горла проданного
Звенит бесценно
От хора мальчиков
Золотым локоном
Как осенью листья
Падшими ангелами
Пение кружится
И охает охрою о ледяную темень
В коридорах церковных
Правит службу свою Сатана
Там, где злые иконы развешаны
Виселицей горя
И где хохот, как ветер
Сухой и быстрый
Зацелованных насмерть
Святых качает...


На плечах твоих тени объятий,
И объятия - скульптор слепили твой облик
Из сладкого стона и вздоха
Из мертвого мрамора света ночных фонарей
Ты, музейная редкость,
Ушла, как живая, из дома
В колоколах коридоров шаги Командора звучат
Барабаны судьбы...
Двери хлопнули, словно литавры
Это птенца призывают в родное гнездо
В мастерскую интриги, коварства, любви и объятий.
Так рисуйте ей душу, художник
Под резцом или кистью
Камень тоже порою теплеет в искусных руках
Ты ушла, статуэтка, растаяла мраморной пылью
В медной осени круг,
В долгий звон опустевшего парка
Что, как блюдо с опавшей листвой
Загорелось дождями тяжелое небо Москвы
Грузно двинулись в битву
Размытые массы домов
Покорители судеб таких же печальных, как наши
Долгий обморок ли?
Каменным чудищем близится дом у реки
И отчаянно кошки бегут
Искаженные стрелами ливней
По холодному телу асфальта
Долго ль выстоит дом твой, как гроб полнотелый
Под напором осенних рыданий?
Кто там саван туманный по улицам носит
Отгоняет рассветные блики от окон ослепших
И Садовым кольцом, словно каменным перстнем, стучит?
Ты объятий дитя
Ты мертва от объятий
Город... призрак... асфальт и дожди...


   Первобытный холодный ливень мечется за окном моего покоя в бесшумном хаосе прозрачной и неоформленной тени. Окно - просвет моего равнодушия - смотрит в ливень невидяще под напором отрешенного взгляда. Такой высокой грустью не пела еще ни одна скрипка, такой силы лиризма не было ни в одном стихотворении. Молния. Лужа по мраморному полу. Что привело меня сюда и зачем? Я очнулся и, поистине, пробуждение иногда бывает как дурной сон... С одной стороны - залив, с другой - вычищенный ветрами сосновый лес. И бездушное вольное море, и потемневший песок, и просветленный воздух, окутывающий гибкие стволы. Но почему, собственно? Зачем это приходит мне в голову, как и все прочее подобное? Ведь совсем недавно было что-то похожее на счастье. Кто спустил эту свору озлобленных мыслей, и зачем они так жадно набрасываются на все вокруг? Вот хотя бы эта лужа на полу или бегущий мальчишка, исхлестанный дождиком и в грязных ботинках. - Что это? Как это? - Смешно? Мелко? Безразлично? Зачем мне дано все это в тысячах полумыслей, зачем мне все эти впечатления? Такой вот ленивый и скучный полуинтерес Страшно! Я пребываю в нем большую часть своей жизни. Да это ли жизнь? О, я знаю: нет в этом жизни! Будь проклята моя хлопотливая любознательность, моя вульгарная реактивность!!! Хлопнула ли дверь, свистнул ли кто-то, кого-то окликнули, вскрикнул ли пьяный - и дурак оборачивается. Ненасытный интерес к мелочам уродует лица, отражая кладбищенскую пустоту жизни. Бедное, бедное сознание наше! Как хорошо иногда чувствовать это, не любить это и отказываться от этого. Как хорошо, что могу я временами встать этаким бесстрастным рыцарем, латником духа с тяжелым, задумчивым взглядом и радостной пустотой в сердце и стоять истуканом и никак не очнуться для этого нелепого здания, этой лужи на полу и движущейся картинки с названием "Мальчик, бегущий в ботинках".
Я выставлю покаянную голову на потоки холодного ливня: небо, крестный отец мой, окрестит водою и духом, и просияет огненная купель закатного солнца и ударит всею ордой золотого света в синие тучи... Все во мне очистится, просветлеет. Беспокойство уйдет, не оглядываясь, время - этот чересчур пунктуальный маньяк - перестанет меня тревожить и достойно займет, наконец, подобающее ему место в сумасшедшем доме. Затихнет всякая сутолока во мне. Всё кругом медленно начнет втягиваться в душу с глубоким покоем. Что это? Море? Но я не спешу назвать это морем. Какая разница, как назвать, да и помешает название. Я новорожденно посматриваю, и имя отлетает, как птица, от этого безымянного. Я не знаю, красиво ли оно, солёно ли, цвета какого, - ничего, ничего не знаю. Глупости это. Обозначая, узнавая и помня, убиваешь покой свой, высоту и высокую радость. Мир, открытый, как красивая книжка сказок рукою младенца, предстоящий в блеске, чистоте и цельности мифа, начинает суетливо члениться, бьётся, хрупкий, и становится весь в мозаичных швах:

Это море, это берег,
Это камень, это краб...

   Вон корабль пошёл, одна труба и видна. Что, это красиво? Странно? Нет, брат, это доказательство шарообразности Земли...
   Страшно! В этом вся смерть затаилась. Куда тут сравнивать со змием райским, тут ежеминутно вершится грехопадение. Мальчика пичкают фактами, чтобы всю жизнь потом страдал он кровавым поносом, наевшись недозрелых плодов с древа познания. Так грубо и варварски добивают нашу покойную, сосредоточенную, цельную и всякий раз, всякому человеку как бы чудом данную в детстве незаинтересованность, нашу пустоту, которая преисполнена, наше незнание, которое только и питает знание. И становится человек ревностным адептом суетного, и давят его беспокойство, скука, преследуют слепота, безумие, смерть.
   И правда: что имя, что знание? Вот этот ливень и этот бегущий мальчишка, эта лужа, колонны и сосны - не спеши обозначить их, не нарушай прелести покойного, чистого взгляда. Или говори о них с той поэтической неопределенностью, в которой всегда есть что-то от молчания. Будь прост. Не разыгрывай шахматных партий из пустяков. Не бейся, не отыскивай свой ядовитый "кусок хлеба".Не тревожься, не спеши, не надейся, не злобствуй, не умничай. И тогда вещи потеряют для тебя свою унылую определенность, и что-то откроется, и расправится душа, и будет счастье.

(сочинялось в школьные годы)


                ПОТРЯСАТЕЛЮ КОПЬЯ         

                Плети венок,Офелия
                Плети
                Судьба искусна
                Руки холодны
                Плети венок,Офелия
                Плети

                Закроешь книгу,а тяжёлый сон
                С листа волшебного
                Как утренний туман
                Вползает в жизнь твою
                На волю, к свету, в непогоду, в мир
                Шекспира лира - королева лир

                Так пусть плетет Офелия венки
                Тугие косы, черные судьбы
                А ворон - трубадур беды
                Коверкает слова мои
                Предатель!

                Не дрогнет сердце, не устанет ум
                И я, как знамя, вынесу из боя
                Всю светотень непобедимых дум
                Шекспироносного, таинственного слова


                ПРОБУЖДЕННОМУ

Был переполнен сном земным 
А ныне
Откуда голос у него берется к пенью?
Откуда
Столпотворенье замыслов и тем?
Гуляки праздного в отечестве своем
А эта ослепленность, это солнце
Как колокол в высокомерном небе
Сияющим бельмом в оконных стеклах
Смеется солнце морщинками смеха
На трещинах битых зеркал
На счастье биты утром зеркала
Он - пробужденный в светлое безумье
Творец и укротитель вдохновений
Он, латник духа в баснословном море зла
И кипень белая бурлящего потопа
Крепость света
Как сладко и бездумно
Стекает разум с легкой головы!

                ЗАГАДОЧНОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

Небо криками стай осенних
Переполнено через край
Чистым светом - бальзамом севера
Ты, о небо, меня встречай

Крестным ходом кленовых листьев
Струнным говором капель дождя
Половодьями ветров быстрых
Ты, о небо, встречай меня

Пусть не будет дворцов и магнолий
И висячих не будет садов
В нищету моих жадных ладоней
Погрустнее насыпь стихов

Пусть они полновесным плодом
Данью встречи порадуют слух
И за крестным кленовым ходом
Как монахи, крестясь, побредут

Пусть они, словно птичий выкрик
Чашу неба, наполнив, качнут
И поднимут бокалы в высях
Золотого вина разлук.